XII ФАКТОРЫ ОРГАНИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ"

XII ФАКТОРЫ ОРГАНИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ"

{Появилось впервые в печати в 1886 г.}

Люди, достигшие средних лет, хорошо еще помнят то время, когда воззрения на происхождение растений и животных представляли собою нечто хаотическое. Среди малодумающей части общества существовала молчаливая вера в сотворение путем чуда, - учение, составлявшее существенную часть догмы христианского вероучения. Среди мыслящего общества существовали две партии, и каждая из них придерживалась гипотезы, которая не могла быть доказана. Из них одна партия - несравненно более многочисленная, к которой принадлежали почти все те, чье мнение определяется научным образованием, не признавая буквально ортодоксальной догмы, успокаивалась на компромиссе между учением чудесного творения и учениями, основанными на открытиях геологов. Другая малочисленная группа, полемизировавшая с первой и состоящая из нескольких лиц, не имевших значения в науке, придерживалась учения, отступающего и от геологических, и от научных представлений. Профессор Гексли в своей лекции "The Gaming of Age of The Origin of Specicesn" (Наступление эпохи "Происхождения видов"), о первой из этих партий говорит:

"Двадцать один год тому назад, несмотря на работу, начатую Hutton'ом и продолженную с редким искусством и терпением Ляйелем, господствующим представлением о прошлом земного шара было учение о катастрофах. Громадные и внезапные физические революции, массовые творения и уничтожение живых существ - таковы были модные представления геологической эпопеи, введенные в обращение заблудшим гением Кювье. Серьезно были убеждены и учили, что конец каждой геологической эпохи был ознаменован катаклизмом, при котором все без исключения живые существа гибли и заменялись совершенно новыми путем нового творения, лишь только мир возвращался в спокойное состояние. И никого не поражало такое странное представление о природе, которая действует точно в игре в вист, где после каждого роббера игроки встают из-за стола и приглашают новый состав играющих.

Возможно, что я ошибаюсь, но я очень сомневаюсь, чтобы в настоящее время оставался хоть один серьезный приверженец подобных представлений. Прогресс научной геологии возвел на уровень аксиомы принцип однообразия, согласно которому познание прошедшего должно быть достигнуто путем изучения настоящего, а дикое умозрение о катастрофах, к которым четверть века назад мы все с почтением прислушивались, вряд ли найдет терпеливого слушателя в наши дни".

В другой партии, которая не удовлетворялась понятиями, только что излагаемыми словами профессора Гексли, существовали две фракции. Большинство восхищалось "Vestiges of the Natural History of Creation" - сочинением, которое, стараясь доказать, что органическая эволюция действительно происходила, утверждало, что "причиной органической эволюции является "импульс", сообщенный сверхъестественной силой живым формам, который заставляет их двигаться вперед... по лестнице организации". Приверженцы взглядов "Vestiges", большинство которых были люди недостаточно осведомленные в фактическом материале, были осмеиваемы более знающими учеными за то, что удовлетворялись объяснениями, большинство которых были слабы или легко опровергались объяснениями противников. Столь же отрицательно относились к последней фракции и философы. Им казалось смешным довольствоваться объяснением, которое в действительности не есть объяснение: объяснение "стремлением" к прогрессу столь же мало помогает нам понять факты, как объяснение "боязнью пустоты" помогало в свое время понять явления поднятия воды в насосе. И потому группа, составляющая вторую категорию, была очень малочисленна. Но было несколько человек, которые не удовлетворялись этим чисто словесным решением вопроса, намеченным, хотя на различных языках, Ламарком и Эразмом Дарвином, и не разделяли указанную как Эр. Дарвином, так и Ламарком гипотезу о том, что напряжение потребностей и желаний может вызвать рост частей, служащих для их удовлетворения; они принимали только одну vera causa из всех причин, признаваемых этими писателями, - именно видоизменение структуры, вызываемое видоизменением функций. Они признавали единственным процессом органического развития приспособление органов и способностей в зависимости от их употребления или неупотребления, непрерывное формирование организмов то в одну, то в другую форму, в зависимости от окружающих условий, ибо формирование это всегда идет в согласии с изменением этих окружающих условий.

Эта причина, признаваемая немногими, была несомненно верно указана, так как, с одной стороны, не подлежит вопросу, что в течение жизни индивидуального организма изменение в функциях организма обязательно влечет за собой изменение в его строении, а с другой - ничто не мешает принять гипотезу, что изменения строения, вызываемые таким путем, могут быть унаследованы. Однако для непредубежденных мыслителей было ясно, что эта причина не может быть разумно приложена к объяснению большинства фактов. Хотя у растений наблюдаются изменения, которые могут быть не без основания приписаны непосредственному действию измененных отправлений организма., вызванных видоизменением окружающих условий, однако большинство черт организации растений не поддаются подобному объяснению. Нельзя предполагать, что шипы терновника, при помощи которых растение оказывается в значительной мере защищенным от ощипывания животными, развились и приняли свою настоящую форму благодаря продолжительному исполнению своей защитной функции, во-первых, громадное большинство шипов никогда вовсе не подвергалось ощипыванию, и, во-вторых, мы не имеем ни малейшего основания предполагать, что те из шипов, которые ощипывались, именно в силу последнего стал?! расти и приняли ту форму, при которой их функция может быть наилучшим образом исполнена. Растения, сделавшиеся несъедобными благодаря густому шерстистому покрову их листвы, не могли развить свои покровы путем прогресса, являющегося непосредственной реакцией на действия их врагов; дело в том, что нельзя придумать никакого рационального объяснения того, почему бы одна часть растений начала образовывать на поверхности волоски, если другая его часть будет поедаема животными. Каким непосредственным действием функции на структуру можно объяснить появление скорлупы у ореха? Каким образом действия птиц могли вызвать в семенах многих растений выделение жирных масел, назначение которых состоит в том, чтобы сделать семена невкусными для птиц и тем предохранить их от выклевывания? Или каким образом можно приписать окружающим условиям непосредственную причину возникновения у некоторых семян тонких перышек, благодаря которым семена могут быть переносимы дуновением ветра в отдаленные места. Ясно, что и в этих и в бесчисленных других случаях изменения строения не могут быть непосредственно вызваны изменением функций. В такой же мере это справедливо и относительно животных. Хотя нам известно, что при грубой работе кожный слой может быть настолько возбуждаем, что развивает сильно утолщенный эпидермис, в некоторых случаях совершенно роговой, и хотя нам легко допустить гипотезу, что подобное явление, часто повторяясь, может сделаться наследственным, тем не менее подобная причина не может объяснить нам появление щита черепахи, вооружение армадилла и черепитчатую покрышку ящера (Manis). Кожа этих животных вовсе не подвергается большей работе, чем кожа всякого другого животного, покрытого волосами. Оригинальные выросты, резко отличающие голову птицы-носорога, не могут возникнуть как реакция в ответ на действия внешних сил.

Если даже признать их чисто защитное значение, то неразумно будет допустить, что голова птицы-носорога более нуждается в защите, чем голова всякой другой птицы. Если счесть за очевидное, что общая масса покровов у животных в некоторых случаях обусловливается степенью действия на ту или другую часть тела внешних влияний, если признать допустимым, что развитие перьев из предшествующих форм кожных покровов явилось результатом излишнего питания, вызванного излишним поверхностным кровообращением, то при всем том мы, однако, еще не объяснили бы саму структуру. Точно так же мы не нашли бы никакого ключа к объяснению специальных видов оперения: гребешков многих птиц; хвостовых перьев, иногда необычайно длинных; странно расположенных перьев райской птицы и т. д. и т. д. Тем очевиднее невозможность объяснить влиянием употребления или неупотребления окраску животных. Никакое непосредственное приспособление форм к отправлению не могло вызвать образование голубых бугров на лице мандрила, полосатости шкуры у тигра, великолепного оперения у зимородка, глазных пятен на хвосте у павлина или, наконец, разнообразных узоров на крыльях насекомых. Достаточно одного примера - примера рогов оленя, чтобы показать, насколько недостаточна для объяснения одна вышеназванная причина Во время своего роста рога оленя все время остаются без употребления, к тому же времени, когда они становятся готовыми к употреблению, они уже очищаются от мертвой кожи и обволакивающих их высохших кровеносных сосудов, будучи лишенными нервов и сосудов, они становятся уже не способными к какому бы то ни было изменению строения, обусловливаемому изменением функции.

Что же касается тех немногих, которые отвергали учение, изложенное выше словами Гексли, и которые, придерживаясь учения о беспрерывной эволюции, пытались объяснить явления этой эволюцией, то про них должно сказать, что, хотя признаваемая ими причина была истинной, тем не менее она была недостаточна для объяснения большей части известных фактов, даже если допускать ее действие в течение ряда последовательных генераций. Будучи в свое время сам одним из этих немногих, я, обращаясь взором назад, поражаюсь, насколько те факты, которые согласовались с защищавшимися взглядами, монополизировали сознание и вытесняли из него факты, несогласные с ними, как бы ни были они убедительны. Заблуждение это имело свое основание. Считая невозможным принять какое-либо учение, которое заполнило бы пробел в естественной связи причин, и признавая бесспорность возникновения и развития всех органических форм путем накопления естественно возникающих видоизменений, мы предполагали, что та причина, которая объяснила некоторые категории видоизменений, в состоянии объяснить и остальные, думалось, что последние в конце концов будут подведены под ту же причину, хотя было неясно, каким образом это произойдет.

Заканчивая это предварительное замечание, мы повторяем уже сказанное выше, что около тридцати лет тому назад еще не было никакой сносной теории о происхождении живых существ Из двух враждебных учений ни одно не выдерживало критики.

Из этого безвыходного положения мы были выведены - в значительной степени, ибо я не думаю, чтобы совершенно, - книгой "Происхождение видов". Эта книга выдвинула на сцену новый фактор, вернее, фактор, участие которого уже признавалось то тем, то другим наблюдателем (как на это указывает и сам Дарвин в своем введении ко второму изданию) и относительно которого можно было с самого начала сказать, что он должен играть огромную роль в происхождении животных и растений.

Рискуя подвергнуться обвинениям в слишком частом повторении, я считаю тем не менее необходимым вкратце напомнить несколько крупнейших категорий фактов, которые объясняются гипотезой Дарвина, так как в противном случае может быть непонятным то, что следует далее. Я мало колеблюсь делать это, так как старые гипотезы, вытесненные Дарвиновой, никогда не были популярны и в последнее время преданы такому полному забвению, что большинство читателей едва ли и знают об их существовании и потому не могут понять, насколько успешны объяснения Дарвина по сравнению с безуспешными попытками предшествующих объяснений Из этих фактов четыре главнейших мы здесь отметим.

Прежде всего факты приспособления, примеры которых уже приводились выше, наиболее убедительны. Непонятно, например, каким образом особое приспособление, наблюдаемое у растения-рыболова, могло бы быть произведено накопленным влиянием отправления на строение. Но без труда можно понять, что устройство это могло быть вызвано последовательным подбором благоприятных видоизменений. Или же не менее замечательное приспособление мухоловки, или еще более поразительное приспособление у одного водяного растения для ловли молодых рыбок. Невозможно объяснить себе непосредственным влиянием одного усиленного употребления образование таких кожных выростов, как иглы дикобраза. Но если предположить, что отдельные индивидуумы вида, вообще лишенного других родов защиты, могли приобрести жесткость шерсти, делавших их менее лакомым блюдом, то остается для удовлетворительного объяснения сделать вполне возможное предположение, что такие лучшие защищенные индивидуумы переживали других и что в последовательном ряду поколений шерсть изменилась в щетину, щетина - в шипы, шипы - в иглы (так как все эти образования гомологичны); таким путем мог совершиться переход шерсти в шипы. Подобным же образом можно объяснить происхождение непарного раздувающегося мешка у тюленя-хохлача (Cistofora cristata), любопытное рыболовное приспособление в виде червевидного придатка на голове Lophius piscatorius или морского черта, шпоры на крыльях некоторых птиц, оружие меча-рыбы или пилы-рыбы, сережки у домашних птиц и множество других подобных особенностей, которые невозможно объяснить влиянием употребления или неупотребления, но которые объяснимы как результат естественного подбора, действовавшего в том или другом направлении. Во-вторых, Дарвин, показывая нам, каким образом возникли бесчисленные видоизменения формы, строения и окраски, в то же время показал, каким образом путем сохранения благоприятных видоизменений могли возникнуть новые образования. Так, например, первой ступенью в развитии рогов на головах различных травоядных животных могло быть появление мозолистых наростов, вызванных привычкой бодаться; подобные наросты, возникнув функционально, могли затем развиваться благодаря подбору, в наиболее выгодном направлении. Подобное объяснение не может быть приложено к случаям неожиданного появления второй пары рогов, что нередко случается у овец: такой придаток, если бы он оказался благодетельным, мог бы стать постоянным признаком благодаря естественному подбору. Точно так же изменения в числе позвонков не могут быть объяснены влиянием употребления или неупотребления; но если допустить возможность самопроизвольного или, правильнее, случайного видоизменения, мы поймем, что если добавочный позвонок (как у некоторых голубей) оказался бы благоприятным видоизменением, то переживание лучше приспособленного могло превратить его в постоянную особенность. При дальнейшей подобной прибавке позвонков могли возникнуть такие длинные ленты позвонков, какие мы видим, например, у змей. Совершенно то же можно сказать про молочные железы. Нет ничего неразумного в предположении, что благодаря большему или меньшему употреблению, передававшему по наследству в ряду последовательных генераций, молочные железы могли увеличиться или уменьшиться в своих размерах. Но не может быть и вопроса, годится ли такое объяснение к изменению числа молочных желез. Здесь не может быть другого объяснения, кроме передачи по наследству самопроизвольных видоизменений, подобных тем, какие мы встречаем у людей.

На третьем месте поставили некоторые изменения в соотношении частей. Соответственно большему или меньшему употреблению того или другого органа, мускулы, приводящие его в движение, становятся больше или меньше; и если изменения наследуются, то орган в ряду поколений может сделаться больше или меньше. Однако изменения в расположении или прикреплении мускулов не могут быть объяснены подобным образом. Найдено, особенно по отношению к конечностям, что отношения сухожилий к костям и друг к другу не всегда бывают одни и те же. Вариации в способе их прикрепления могут оказаться случайно выгодными и через это могут сделаться постоянными. В таком случае мы будем иметь дело с категорией структурных изменений, для объяснения которых может дать ключ только гипотеза Дарвина, и никакая другая.

Еще в большей степени то же можно сказать про явления мимикрии Последние больше, чем всякие другие явления, могут служить поразительным примером того, как особенности, по-видимому, необъяснимые становятся легко объяснимыми, если их приписать повторному переживанию индивидуумов, варьировавших в благоприятном смысле. Мы можем сказать, что достигли понимания таких чудесных явлений подражательности, как существование известного листовидного насекомого, жучков, "напоминающих по виду каплю росы, катящуюся по поверхности листа", гусениц, которые, успокаиваясь, вытягиваются таким образом, что совершенно походят на сучки дерева. Мы можем объяснить возникновение еще более удивительных явлений подражательности, каковы, например, подражания одних насекомых другим. Бэтs (Bates) уверяет, что существуют виды бабочек, спасающихся от пожирания насекомоядными птицами благодаря их отвратительному вкусу; этим бабочкам подражают по окраске виды глубоко от них отличающиеся, подражание это настолько совершенно, что даже опытный энтомолог может быть легко обманут.

Объяснить это явление можно таким образом, что черты легкого сходства, случайно обманывающие птиц, накоплялись поколение за поколением вследствие повторяющегося ускользания от птиц более похожих индивидуумов, таким образом, сходство могло сделаться очень значительным.

Признавая в целом в настоящее время процесс, раскрытый Дарвином и изображенный им с таким искусством и старанием, можем ли мы сказать в заключение, что одного этого процесса самого по себе достаточно для объяснения органической эволюции? Можно ли естественный подбор благоприятных видоизменений признать за единственный фактор? Подвергнув действительность критическому изучению, мы считаем себя вправе думать, что одного этого фактора недостаточно для объяснения всего того, что должно быть объяснено. Оставляя пока без рассмотрения фактор, который следует счесть за первоначальный, можно утверждать, что вышеупоминавшийся фактор, приводимый Эразмом Дарвином и Ламарком, также принимает участие наряду с естественным подбором. Если гипотеза о передаче по наследству функционально возникших видоизменений и недостаточна для объяснения большей части фактов, тем не менее она может быть приложена для объяснения другой, меньшей, группы фактов, хотя тоже распространенной.

Говоря по тому же вопросу лет двадцать тому назад ("Основания биологии", 166), я утверждал, что уменьшение размера челюстей, наблюдаемое у цивилизованных человеческих рас, не может быть объяснено действием естественного подбора благоприятных видоизменений, ибо ни одно из тех уменьшений, из которых в течение тысячелетий сложилась современная форма челюстей, не могло быть в каждом отдельном случае настолько выгодным для индивидуума, чтобы способствовать переживанию его потомства, на том основании, что уменьшение челюстей влечет за собою уменьшение расходов по питанию, а также и уменьшает тяжесть, которую нужно поддерживать. Я не оставил тогда без рассмотрения, хотя и имел бы основание сделать это, и две другие возможные причины. Можно было возразить, что существует какое-то органическое соотношение между увеличением массы мозга и уменьшением размера челюстей учение Кампера о лицевом угле может служить для этого доказательством. Но этот аргумент легко может быть разбит указанием многих примеров людей с малыми челюстями и столь же малым мозгом и нередких случаев существования индивидуумов известных силой своего ума и имеющих в то же время челюсти, не только не меньшие, но даже большие против средних размеров.

Если же возможной причиной признать половой подбор, то и против последнего можно сделать возражение, ибо если допустить, что даже такое слабое уменьшение челюстей, которое может иметь место на протяжении отдельного поколения, оказывало притягательное влияние на мужчин, зато другие побудительные моменты выбора у мужчин были слишком многочисленны и важны, чтобы не перевесить вышеназванного одного момента. Что касается выбора со стороны женщин, то он едва ли имел какое-либо значение ибо в более ранние времена женщин похищали или покупали, а в более позднейшие времена они отдавались в брак своими родителями.

Такой разбор фактов не мог поколебать во мне убеждения, что уменьшение челюстей обусловливалось только одною причиною, а именно последовательным уменьшением функции, вызванным употреблением подобранной и хорошо приготовленной пищи. Здесь я намерен привести еще один пример для лучшего выяснения связи между изменением функции и изменением строения. Для примера я воспользуюсь теми разновидностями или, скорее, подразновидностями собак, которые, как, например, комнатные собачки, питаясь легкой пищей, не имеют необходимости упражнять свои челюсти для разрывания и дробления пищи, а также редко сами снискивают себе добычу и вступают друг с другом в драки. Никакого вывода нельзя было извлечь из рассмотрения самих челюстей, которые у этих собак были сильно укорочены, по всей вероятности благодаря подбору. Чтобы убедиться в непосредственном уменьшении мускулов, участвующих при смыкании челюстей и при кусании, пришлось бы сделать ряд довольно трудных наблюдений. Но гораздо легче привести косвенные доказательства такого уменьшения путем изучения тех мест костей, к которым прикрепляются мышцы Изучение черепов различных комнатных собак, которые находятся в музее "College of Surgeons", доказывает относительно слабое развитие таких костей. Только один череп мопса принадлежит индивидууму не вполне развитому, и хотя черты его вполне установились, однако этим черепом нельзя пользоваться как доказательством.

Череп тойтерьера имеет очень ограниченную область прикрепления височной мышцы; зигоматические дуги у него слабы и место прикрепления жевательной мышцы крайне незначительно. Еще более многозначительны наблюдения, добытые от черепа болонки "King Charles"; если продолжительность поколения у этой болонки определить в 3 года и принять во внимание, что эта разновидность могла существовать еще до царствования Карла II, то мы мОжем считать, что названная болонка существует уже в продолжение около ста поколений. Относительная ширина между наружными поверхностями зигоматических дуг крайне мала; узость височной впадины также поразительна; самые дуги очень тонки; височные мускулы не оставили никакого следа ни по линии своего прикрепления, ни на покрываемой ими поверхности; даже места прикрепления жевательной мышцы развиты очень слабо. В Музее естественной истории между черепами собак есть один, лишенный названия, который бросается в глаза своим малым размером и своими зубами: он принадлежит одной из разновидностей комнатных собачек и имеет особенности, одинаковые с особенностями вышеописанного черепа. Таким образом, мы имеем дело с двумя, если не с тремя, группами собак, которые, будучи одинаково защищены и обеспечены пищею, представляют собою доказательство, что в ряду поколений части, принимающие участие в смыкании челюстей, потерпели уменьшение. Чему следует приписать это уменьшение? Само собою разумеется, не искусственному подбору, так как большинство вышеназванных особенностей не оставляют никаких следов на экстерьере животного; лишь величина просвета зигоматической дуги одна может быть заметна. Тем менее может быть речь о естественном подборе; так как, с одной стороны, не могло быть никакой борьбы за существование между такими собаками; с другой стороны, не может быть речи о выгодности в борьбе за существование для индивидуума таких видоизменений, которые состоят в уменьшении. Экономию питания также необходимо исключить. При обильном кормлении, которым пользовались такие собаки, гораздо скорее могла бы иметь место тенденция к отысканию в организме мест, куда бы можно было отложить излишек пищи, чем к отысканию таких частей, от которых можно было бы кое-что урезать. Точно так же не может быть допущено предположения о возможной связи между вышеуказанным уменьшением, с одной стороны, и укорочением морды, вызванным, по всей вероятности, подбором, - с другой, так как у бульдогов, которые имеют относительно короткую морду, части, принимающие участие в смыкании челюстей, развиты все же необыкновенно сильно.

Таким образом, остается только одна возможная причина уменьшения размера челюстей - именно влияние уменьшившегося употребления. Ослабление менее работающей части, благодаря передаче по наследству, становилось все более заметным в ряду дальнейших поколений.

Другого рода затруднения встают перед нами, когда мы задаем вопрос, каким образом производятся подбором благоприятных видоизменений такие изменения в строении, которые приспособляют организм к таким полезным действиям, в которых кооперируют одновременно несколько различных частей организма. Без особенного труда можно понять, каким образом одна какая-либо простая часть организма в ряду поколений достигает значительного развития, если только каждое дальнейшее увеличение ее способствует сохранению вида. Столь же легко понять, каким образом и комплекс частей, например целый орган, может возрасти при одновременном вырастании функционирующих вместе с ним частей. Если при увеличении органа сосуды его приносят к нему необычно большое количество крови, то вполне естественно, что в результате получится пропорциональное увеличение размеров всех частей органа: костей, мускулов, артерий, вен и т. д. В случаях, подобных описанному, мы предполагаем, что кооперирующие части, составляя вместе одну сложную часть, изменяются все вместе одинаково; однако ничто не обязывает, чтобы дело происходило необходимо таким образом. И мы действительно имеем доказательство, что даже в таких случаях, когда кооперирующие части соединены тесно, дело происходит совершенно иначе.

Один из примеров могут нам представить те слепые раки, упоминаемые в "Происхождении видов", которые живут в некоторых темных пещерах Кентукки и которые, потеряв свои глаза, не потеряли, однако, стебельков, несущих на себе сами глаза. При описании разновидностей голубей, созданных птицеводами, Дарвин отмечает тот факт, что с изменением длины клюва произведенным подбором, не замечается пропорционального изменения длины языка. Такой же факт известен и по отношению к зубам и челюстям. У людей величина тех и других не изменяется параллельно друг с другом. В течение периода цивилизации челюсти сделались меньше, но зубы не уменьшились в той же пропорции; поэтому нередко они бывают расположены слишком тесно, что может быть устранено в детстве удалением нескольких зубов; в противном случае имеет место несовершенное их развитие, за которым следует раннее выпадение. С особой очевидностью мы наблюдали недостаток соответствия в изменении совместно функционирующих частей, составляющих вместе одно целое, на тех разновидностях собак, о которых мы говорили выше, поясняя влияние наследственного неупотребления. Как и у людей, уменьшение челюстей у этих собак не сопровождалось соответственным уменьшением зубов. В каталоге музея "College of Surgeons" в описании, относящемся к черепу одной болонки (Blenheimspaniel), есть слова: "Зубы сидят тесно"; а в описании, относящемся к черепу другой болонки (King Charles's Spaniel), - слова: "Зубы помещены плотно. Р. 3 помещен совершенно перпендикулярно к оси черепа". Достойно, далее, замечания то обстоятельство, что подобное отсутствие сопутствующих изменений наблюдается также и в тех случаях, когда челюсти являются укороченными благодаря подбору, но не вследствие уменьшения употребления Так, у одного бульдога на верхней челюсти "малые коренные... сидят крайне тесно и помещены наклонно или даже перпендикулярно по отношению к продольной оси черепа" {Вероятно, такое укорочение произошло не прямо, а косвенным путем, вследствие подбора индивидуумов, которые отличались особой силой хватки; так как у бульдога последняя особенность, по-видимому, находится в связи с относительной короткостью верхней челюсти, в силу которой благоприятное положение ноздрей дает животному возможность свободно продолжать дыхание во время схватывания.}.

Нам могут встретиться случаи, когда мы убеждаемся, что не существует сопутствующих видоизменений в таких кооперирующих частях, которые расположены в организме по соседству друг с другом; далее, также может не быть подобных видоизменений в таких частях, которые хотя принадлежат к различным тканям, но тесно связаны друг с другом, например зубы и челюсти; можно не найти, наконец, сопутствующих видоизменений даже в таких кооперирующих частях, которые и тесно соединены, и построены из одной и той же ткани, как, например, глаза и глазные стебельки рака. Если это так, то что же тогда можем мы сказать про такие кооперирующие части, которые одновременно и построены из разных тканей, и вместе с тем расположены в разных частях организма? Мы не только не решимся утверждать, что такие части видоизменялись совместно, но наоборот: мы сочтем вправе заявить, что они никогда не имели и тенденции изменяться совместно. Если это так, то как тогда трудно объяснить такие изменения, когда одна часть организма увеличивается без соответствующего увеличения других частей, участвующих при действии первой, и когда такое увеличение не может быть признано полезным для животного.

В 1864 г. ("Основания биологии", 166) я ссылался как на доказательство на одно животное с тяжелыми рогами, а именно на вымершего ирландского лося Я указывал тогда много изменений в костях, мускулах, сосудах, нервах, образующих переднюю половину тела, для которой явилась необходимость в увеличении, для того чтоб увеличение рогов могло оказаться выгодным. Теперь я обращусь к другому примеру - к примеру жирафы. Я выбираю последний пример отчасти потому, что в шестом издании "Происхождения видов", вышедшем в 1872 г., Дарвин, разбирая разные аргументы против его теории, берет в пример это животное. Он там говорит: "Для того чтобы какое-либо животное приобрело строение специальным образом и сильно развитое, для этого почти необходимо, чтобы и некоторые другие части были видоизменены и приспособлены. Хотя каждая часть тела изменяется слабо, но отсюда не следует, чтобы необходимые части должны были изменяться всегда в прямом направлении и в прямой степени". А в конце главы касательно особенностей этого животного Дарвин говорит: "Продолжительное употребление всех этих частей и наследование происходящих видоизменений в сильной степени обусловливали координацию упомянутых частей". Заметка эта, по всей вероятности, относится главным образом к выросшей массивности нижней части шеи; увеличившийся размер и прочность грудной клетки была вызвана необходимостью поддерживать возросшую тяжесть, увеличение крепости передних ног было вызвано необходимостью поддерживать возросшую тяжесть шеи и грудной клетки. Но в настоящее время я вижу, что при дальнейшем разборе является уверенность, что описанные изменения должны быть гораздо более многочисленными и более разъединенными, чем это могло казаться раньше, и что большая часть этих изменений должна быть приписана не подбору благоприятных видоизменений, а исключительно унаследованному эффекту функциональных видоизменений. Кто хоть раз видел скачущую жирафу, тот долго будет помнить эту картину, - настолько она смешна. Причина странности движений жирафы ясна. Хотя передние и задние ноги жирафы сильно отличаются друг от друга по длине, однако при беге животного они передвигаются вместе и делают одинаковые шаги. В результате от этого при каждом шаге угол, который описывает задняя нога вокруг своего центра, гораздо больше угла, описываемого передней ногой. А потому, для того чтобы уравнять шаги, задняя часть тела сильно подгибается вниз и вперед. Отсюда кажется, будто задняя половина тела исполняет одна почти всю работу. Наблюдение показывает, что кости и мускулы, составляющие заднюю часть тела жирафы, совершают действия, отличные от действий, совершаемых гомологичными костями и мускулами животного, имеющего обыкновенное соотношение частей, а также отличные и от действий тех животных, которые по систематической лестнице предшествуют жирафе. Каждый шаг в росте, который привел к ее современной величине переднюю часть туловища и шею, предполагал некоторые сопутствующие изменения и во многих частях, входящих в состав задней части туловища. Поэтому всякий недостаток в соответствии их относительной крепости влек за собою уменьшение быстроты, а следовательно, уменьшал шансы спасения во время преследования. Небесполезно будет вспомнить, как, имея больную ногу, стараешься ступать таким образом, чтобы уменьшить давление на больное место, и как от этого скоро начинают болеть те мышцы, которые принуждены бывают делать непривычное действие. Понятно, что излишнее напряжение хотя бы одной мышцы задней части тела жирафы могло сильно ослабить животное, когда оно должно было прибегать к напряжению всех своих сил, чтобы спастись; так как будь оно только на несколько шагов позади других - и его постигала смерть. Итак, если мы откажемся признать, что кооперирующие части изменяются совместно даже тогда, когда они расположены рядом и тесно соединены, если, далее, мы тем более не решимся утверждать, что с возрастанием длины передних ног и шеи будут совершаться соответственные изменения в каком-либо мускуле или кости задней части тела, - то как же мы признаем, что могут происходить одновременно соответственные изменения всех многочисленных составных частей задней части тела, каждая из которых требует переустройства. Бесполезно повторять, что прирост длины передних ног и шеи может быть удержан и передан по наследству и без соответственных изменений в свойствах костей и мускулов зада, - изменений, которые сделали бы возможным дальнейший прирост длины передних частей. Не говоря уже о том, что при отсутствии вторичных изменений первичные были бы не только невыгодны, но даже подчас и гибельны; не говоря уже о том, что, пока произошли бы эти вторичные изменения, первичные изменения успели бы исчезнуть в ряду поколений; но, кроме всего этого, мы должны не забывать, что соответствующие изменения костей и мускулов задней части тела были бы бесполезны без соответствующих изменений в том или другом направлении тела. А такое множество изменений мы не можем никоим образом предположить.

Но это еще не все. Еще более многочисленны те приобретенные изменения, которые возникли косвенным путем. Громадное нарушение в соотношениях между передними и задними частями тела делало необходимым соответствующие изменения в органах, питающих те и другие части. Вся сосудистая система, артерии и вены должны были подвергнуться последовательной перестройке, для того чтобы ее каналы стали в большее соответствие с местными потребностями. Так как малейший недостаток в приспособленности кровеносной системы к тому или другому мышечному аппарату влек за собою ослабление животного, недостаток быстроты, а следовательно, и потерю жизни. Точно так же и нервы, относящиеся к разным мышечным аппаратам, должны были претерпеть соответственные изменения, равно как и центральные проводники, от которых первые исходят. Имеем ли мы право сделать предположение, что все такие приобретенные изменения возникали постепенно все вместе из благоприятных самопроизвольных изменений, встречавшихся одновременно со всеми остальными благоприятными самопроизвольными изменениями? Если мы вдумаемся, насколько громадно должно быть число таких необходимых изменений вместе с добавочными изменениями вышеприведенных типов, то увидим, что вероятность наступления какого-нибудь подобного случайного совпадения будет бесконечно мала.

Если же предположить, что эффект от употребления или неупотребления передается по наследству, тогда всякое изменение в передней части тела жирафы, которое вызвало бы изменение в задней части тела и в ногах, при более или менее продолжительном повторении повлекло бы за собою перестройку в каждой части, входящей в состав задней половины туловища или задних ног, и притом в том смысле, чтобы приспособить ее к новым потребностям. Таким способом шло бы поколение за поколением, и вся структура задней части тела подвергалась бы прогрессивному приспособлению к изменившейся структуре передней части тела. В то же самое время и весь питающий и нервный аппарат подвергся бы подобному прогрессивному приспособлению. Если не допустить возможности наследственной передачи функционально приобретенных изменений, то остается совершенно непонятным, как могли совершиться все такие приспособления.

Теперь стоит на очереди третья категория затруднений, которые неизбежны, если признать естественный подбор полезных видоизменений единственным фактором органической эволюции. Об этой категории трудностей уже было говорено в 166 "Оснований биологии"; и я сомневаюсь, смогу ли я лучше изложить их, чем это я сделал в вышеупомянутом месте. Поэтому я надеюсь, что читатели простят мне повторение:

"Там, где жизнь относительно несложна или где окружающие условия делают особенно важным какое-либо одно отправление, - там переживание наиболее приспособленного может легко произвести особое изменение организма и без всякого участия передачи функционально приобретенных видоизменений. Но по мере того как жизнь становится сложнее, по мере того как для благополучного существования требуется наличность высокого развития не одной какой-либо способности, а наличность многих способностей, - в той же мере возникают и препятствия для исключительного развития какой-либо одной способности "путем сохранения благоприятствуемых рас в борьбе за существование". Поскольку умножаются способности, постольку же возникает возможность для разных индивидуумов вида обладать разного рода превосходствами друг над другом Одни обеспечивают свое существование большей быстротой бега, другие - более острым зрением, третьи - более тонким обонянием, четвертые - более тонким слухом, пятые - большей силой, шестые - необычайной силой выносить голод и жажду, седьмые - особенной хитростью, восьмые - особой робостью, девятые - особой смелостью, другие - разными другими телесными и духовными свойствами. В настоящее время не подлежит никакому сомнению, что при прочих одинаковых условиях каждое из таких свойств, дающее лишний шанс обеспечить жизнь, должно передаваться в потомство. Но все же, по-видимому, нельзя утверждать, что одно какое-либо из этих свойств в течение следующих поколений должно усиливаться путем естественного подбора. Для того чтобы оно усилилось, необходимо, чтобы индивидуумы, которые обладают не более как средней силой этой способности, чаще подвергались смерти, чем те индивидуумы, которые одарены этой способностью в высокой степени. Но такое явление может иметь место только в том случае, если способность, о которой идет речь, принадлежит к очень важным по сравнению с другими способностями. Если те члены вида, которые одарены ею в средней степени, переживают, однако, других, благодаря наличности превосходств другого рода, то нелегко понять, каким образом способность, о которой идет речь, может развиться в последующем ряду поколений путем естественного подбора. Вероятнее всего, что благодаря гомогенезису излишне развитая способность в среднем ослабнет в потомстве; особенно если ей придется в ряду поколений уравновешивать недостаток этой способности у других индивидуумов, которых особенные способности и развивались в другом направлении. И таким образом будет поддерживаться нормальное строение вида Проследить этот процесс довольно трудно. Но мне кажется, что, по мере того как возрастает число духовных и телесных способностей, по мере того как поддержание жизни становятся в меньшей степени зависимым от силы какой-либо одной способности, но в большей степени - от комбинированного действия всех способностей, - по мере этого возникновение специальных особенностей путем естественного подбора становится затруднительнее. В особенности все сказанное приложимо, мне кажется, к виду с таким большим количеством разных способностей, как человеческий род; а в высшей мере, мне кажется, приложимо к тем человеческим способностям, которые оказывают помощь в борьбе за существование, каковы, например, эстетические способности".

Остановившись короткое время на разъяснении вышеописанной категории затруднений, мы позволим теперь задать себе вопрос, каким образом можно объяснить происхождение музыкальной способности. Я не предполагаю слишком распространяться про предков великих композиторов. Я только спрошу, чему следует приписать превосходство музыкальных способностей Бетховена, Моцарта, Вебера и Россини над способностями их отцов? Следует ли приписать его унаследованному характеру ежедневных упражнений, исполнявшихся их родителями, или же передаче по наследству самопроизвольных изменений в усиленном виде? Или как нам объяснить музыкальные дарования многих лиц из семьи Баха, достигшие высшего своего выражения в дарованиях Иоганна Себастьяна? Не могут ли быть они признаны хотя бы отчасти результатом постоянного упражнения? Но вместо этих частных вопросов я охотнее бы поставил вопрос более общего характера: каким образом могли развиться музыкальные способности, свойственные вообще современным европейцам, из музыкальных способностей их отдаленных предков? Монотонное пение дикарей ни в коем случае не может быть признано вдохновляемым представлением о мелодии. Нельзя признать очевидным, чтобы какой-либо исключительный дикарь, который обладал бы несколько большими музыкальными способностями по сравнению с прочими, мог бы благодаря своей способности приобрести такое преимущество в борьбе за существование, чтобы обеспечить сохранение в потомстве своей способности. А что мы должны сказать про гармонию?

Мы не можем допустить, чтобы понятие такого недавнего, можно сказать, современного происхождения, как гармония, могло бы путем накопления последовательных изменений вызвать появление современных композиторов и музыкальных исполнителей; тем более что, говоря вообще, эта категория людей не может считаться особенно благоденствующей, и едва ли поэтому можно думать, чтобы, давая жизнь большому количеству детей, эти лица могли бы обеспечивать для потомства сохранение своих особенных дарований. Если бы даже наряду с законными их детьми считать и незаконных, то пережившие из них едва ли по своей численности превосходили бы среднее число потомков. Притом ведь далеко не всякого, кто наследовал от предков свое особенное музыкальное дарование, можно считать благодаря этому настолько одаренным в борьбе за существование, чтобы он мог гарантировать сохранение своих дарований в потомстве. Скорее, мне кажется, может быть обратное.

После того как у меня были написаны вышеприведенные соображения, я нашел во втором томе "Animals and Plants under Domestication" заметку Дарвина, что у существ, жизнь которых опирается на наличность многих способностей, развитие какой-либо одной из них путем естественного подбора видоизменений представляет в действительности неизбежные трудности. Вот эта заметка:

"Наконец, так как обыкновенное следствие одомашнивания и возделывания есть неограниченная и почти беспрерывная изменчивость, причем та же часть или тот же орган изменяются у различных индивидуумов различным или даже противоположным образом, и так как то же изменение, если только оно сильно выражено, обыкновенно возвращается только через долгие промежутки времени, то каждое особенное видоизменение, если только оно не сохраняется тщательно человеком, утрачивается через скрещивание, реверсию или случайное уничтожение изменяющихся индивидуумов" (Vol. II, 292).

Вспомним, что хотя человечество и не ускользнуло от влияния факторов одомашнивания и культуры, но все же оно не находилось, подобно домашним животным, под влиянием таких факторов, которые отбирают и сохраняют видоизменения. Отсюда следует, что между людьми вследствие одного естественного подбора могло быть обычным беспрерывное исчезновение разных полезных видоизменений особенных свойств, которые могли появляться. Только в таком случае, когда эти видоизменения носили чисто охранительный характер, как, например, большая хитрость, свойственная варварскому состоянию людей, - только в таких случаях мы можем ожидать исключительного участия естественного подбора. Мы не можем предполагать, чтобы менее существенные особенности, хотя бы, например, эстетические представления, могли бы развиваться благодаря естественному подбору. Если же допустить во всех подобных случаях наследование функционально возникших изменений организма, то в таком случае развитие менее существенных особенностей сделается вполне объяснимым.

Две заметки самого Дарвина содержат в себе выражения, из которых, я думаю, можно сделать тоже самые общие заключения, которые сделал я. Говоря об изменяемости животных и растений под влиянием одомашнивания, он пишет:

"Всякого рода перемены в условиях существования, даже чрезвычайно легкие, часто бывают достаточны, чтобы обусловить изменчивость... Животное и растение продолжают изменяться в течение огромного периода после своего первого одомашнения... С течением времени они могут достаточно привыкнуть к известным переменам, так что делаются менее изменчивыми... Мы имеем хорошие доказательства того, что влияние измененных условий накопляется; так что два, три или более поколений должны подвергаться влиянию новых условий, прежде чем станет заметным какой-либо эффект... Некоторые изменения являются вследствие прямого действия окружающих условий на весь организм или только на некоторые части его; а другие изменения обусловливаются косвенным образом через нарушение воспроизводительной системы таким же образом, как обыкновенно случается с органическими существами при удалении их из-под влияния естественных условий..." (Animals and Plants under Domestication. Vol. II, 270).

Следует различать два вида эффектов, производимых изменяющимися условиями на воспроизводительной системе, а следовательно, и на потомстве. Одним из этих видов эффектов является остановка развития. Но наряду с видоизменениями потомства, происходящими вследствие несовершенного развития воспроизводительной сиетемы родителей, - а видоизменения эти очень обыкновенны в этом мире несовершенств, - существуют видоизменения другого рода, обусловливаемые переменами в отправлениях, вызываемых, в свою очередь, переменами в условиях.

В вышеприведенном отрывке самим Дарвином признается тот факт, "что влияние измененных условий накопляется; так что два, три или более поколений должны подвергаться влиянию новых условий, прежде чем станет заметным какой-либо эффект". Отсюда само собою следует, что в течение этих поколений совершаются некоторые перемены в строении, соответствующие изменившимся соотношениям функций. Я не считаю нужным останавливаться на выяснении того, что достаточно ясно само по себе, а именно: что эти перемены должны состоять в таких видоизменениях органов, которые приспособляли бы их к изменившимся функциям, и что если влияние изменившихся условий может "накопляться", то только при предположении передачи по наследству таких видоизменений. Точно так же я не предполагаю останавливаться на вопросах: какова природа того эффекта, который констатируют на воспроизводительных элементах и который проявляется в форме видоизменений? Следует ли этот эффект всецело приписать новым потребностям разновидностей? Есть ли этот эффект такого рода, что делает разновидность менее приспособленной к новым требованиям? Или же благодаря ему разновидность лучше приспособляется к новым требованиям? Не останавливаясь на этих вопросах, достаточно указать на необходимость того предположения, что изменившиеся функции органов - в том или другом виде, но во всяком случае - отражаются в виде изменившихся наклонностей воспроизводительных элементов. Ввиду всего вышесказанного невозможно не согласиться с тем, что перемена отправления органа производит наследственный эффект, какова бы ни была природа последнего.

Вторая из двух заметок Дарвина, о которых упоминалось выше, содержится в тех отделах его сочинений, в которых говорится о соотносительных изменениях. В сочинении "Происхождение видов" он говорит:

"Вся организация представляет такую тесную связь во время своего роста и развития, что если совершится легкое изменение в какой-либо одной части, которое усилится благодаря естественному подбору, то и другие части тоже подвергнутся изменению".

В соответствующем месте сочинения "Animals and Plants under Domestication" (Vol II, 320) Дарвин говорит следующее:

"Соотносительные изменения составляют для нас предмет большой важности. Ибо если одна часть организма подвергается изменению вследствие продолжительного подбора, совершающегося при участии ли человека или только природы, то и другие части организации также подвергаются неизбежным изменениям Из такого соотношения, очевидно, следует, что естественные разновидности, подобно нашим одомашненным животным и растениям, или очень редко, или никогда не отличаются друг от друга только каким-либо одним единственным признаком".

Каким путем одна изменившаяся часть вызывает изменения в других частях? Путем изменения функций по качеству или по степени - вот, мне кажется, каков должен быть ответ. Действительно, представим себе, что какая-либо часть изменяется в своих кожных покровах, которые становятся больше и через то потребляют большее количество материалов из общих запасов. Следствием этого явится простое уменьшение количества материалов, потребных для прочих кожных образований; через это произойдет уменьшение некоторых или всех кожных образований, не вызывая, однако, заметного влияния на другие части организма, за исключением, быть может, той группы кровеносных сосудов, которая расположена вблизи кожных покровов. Другое дело, если изменяющаяся часть является активным органом, как, например, конечность, внутренности или какой-либо орган, который требует постоянного прилива крови, который производит различные материалы выделения или поглощает их; - в таком случае и все другие активные органы становятся причастными к такому изменению Отправления, исполняемые ими, представляют подвижное равновесие, и потому отправление какого-либо одного из них, при изменении самого аппарата, исполняющего это отправление, не может измениться само, без того, чтобы не изменились функции и всех остальных органов; изменились - одни заметным образом, другие незаметным, смотря по тому, находились ли они в непосредственной или посредственной связи. Из таких вторичных изменений те, которые протекают нормально, трудно констатируются; те же, которые частью или вполне отступают от нормы, дают знать о себе довольно легко.

Таким образом, например, необычное мозговое возбуждение вызывает выделение из почек, характерное по своему составу, или по количеству, или по тому и другому вместе. Сильное волнение неприятного характера нарушает или останавливает выделение желчи.

Значительные препятствия движению крови, образующиеся в некоторых важных частях организма при известных болезнях или расстройствах, вызывая большое направление со стороны сердца, производят гипертрофию его мускульных стенок. А такая перемена, являющаяся, поскольку дело касается первоначальной причины болезни, вместе с тем и средством против этой причины, часто вызывает расстройства в прочих частях организма. "Апоплексия и паралич во многих случаях прямо зависят от гипертрофического расширения сердца." В других случаях вызываются астма, водянка и эпилепсия. Таким образом, поскольку речь идет об индивидуальном организме, результатом такого тесного взаимодействия является то, что при местном изменении в одной какой-либо части организма путем изменения отправлений вызываются соответственные изменения и в других частях; в таком случае можно поставить вопрос: могут ли эти соответственные изменения, поскольку они не переходят пределов нормальности, передаваться по наследству или нет? Если они передаются потомству, тогда утверждение Дарвина, что "если одна часть организма подвергается изменению, то и другие части неизбежно тоже изменяются", является совершенно понятным: оно гласит, что вторичные изменения pari passu передаются вместе с последовательными изменениями, производимыми подбором. Но если они не передаются потомству? Тогда вторичные изменения, не способные передаваться потомкам, вызывают у последних нарушение равновесия в организме, а с накоплением таких изменений в частях, подвергающихся влиянию подбора, организм потомства все более и более выходит из равновесия, так как в течение ряда поколений изменение организма должно все более и более усиливаться. А потому организм новой разновидности должен становиться все более и более негодным.

Единственный выход из такого противоречия возможен при допущении, что с течением времени совершаются в организме необходимые приспособления путем естественного подбора. Но с этим допущением находится в противоречии, во-первых, как мы видели, непризнание сопутствующих видоизменений между непосредственно кооперирующими частями, которые тесно связаны друг с другом; и потому тем более не может быть допущено возможности сопутствующих видоизменений между частями, которые и кооперируют посредственно, и притом удалены друг от друга. А во-вторых, прежде чем совершились бы необходимые приспособления в организме, разновидность могла бы погибнуть от несовершенств своего организма. Даже если бы и не было подобных трудностей, нам пришлось бы признать странный ряд положений следующего рода: 1) Изменение в одной части организма, реагируя на весь организм, вызывает изменения в других частях, отправления которых неизбежно тоже изменяются. 2) Такие изменения в организме особи влияют некоторым образом на воспроизводительные элементы. Последние, при продолжительном нарушении равновесия в организме, принимают особое, необычное строение. 3) Но изменения, вызываемые таким путем в воспроизводительных элементах, не такого рода, как те, которые вызываются изменениями функционального характера; изменения, передающиеся потомству, не имеют никакого отношения к тем разнообразным изменениям, которые возникают в организме родителей функциональным путем. 4) Так как равновесие отправлений не может быть восстановлено путем наследования эффектов нарушения отправлений индивидуального организма, то такое восстановление может быть произведено только путем наследования случайных изменений, которые могут оказаться во всех органах, без всякого соотношения к изменению отправлений Мы считаем невозможным принять подобный ряд положений и, кроме того, утверждаем, что они неубедительны.

"Но где же прямые доказательства того, что изменения функционального характера способны передаваться по наследству?" - таков вопрос, который предлагается теми, кто придерживается вышеизложенных ходячих толкований - "Допустим, что действительно имеются некоторые затруднения; но во всяком случае, прежде чем для разъяснения их прибегнуть к допущению передачи по наследству изменений от употребления и неупотребления, необходимы верные доказательства того, что действительно последствия употребления и неупотребления способны передаваться по наследству."

Прежде чем непосредственно приступить к разъяснению этого затруднения, я позволю себе прибегнуть к косвенному доказательству указанием на то, что недостаток общепризнанных доказательств может происходить вовсе не от того, что таких доказательств есть мало. Невнимание или недостаток последнего приводят часто к игнорированию таких фактов, которые в действительности имеются в изобилии; это отлично иллюстрируется на примере исследования о доисторической эпохе. Под влиянием ходячего убеждения, что следов человека нет на земной поверхности в других образованиях, кроме самых поверхностных, геологи и антропологи не только не желали искать таких следов, но долгое время продолжали подсмеиваться над теми, которые утверждали, что нашли такие следы. Когда Boucher de Perthes'y удалось наконец раскрыть глаза представителям науки указанием на кремневые орудия, открытые им в четвертичных отложениях долины Соммы, и когда геологи и антропологи убедились наконец, что доказательства существования человека могут быть находимы в образованиях довольно глубокого возраста, и когда после этого ученые стали искать дальнейших доказательств, - тогда они стали находить их в обильном количестве повсюду. То же самое повторилось с вопросом, который касается нас ближе; мы могли видеть, что высокомерное отношение к гипотезе органической эволюции, с которым относились вообще натуралисты до опубликования работы Дарвина, мешало им видеть многочисленные факты, которые подтверждали эту гипотезу. Совершенно подобным же образом непризнание натуралистами передачи по наследству таких изменений строения, которые вызываются изменением в отправлениях, заставляет натуралистов относиться легкомысленно к тем доказательствам, которые подтверждают такую передачу, и не позволяет им заниматься отыскиванием дальнейших доказательств этого рода.

На вопрос о том, почему имеются многочисленные примеры случайных изменений, передающихся в потомстве, и почему нет примеров передачи в потомство изменений функционального происхождения, - на этот вопрос могут быть три ответа. Первый ответ тот, что изменения первого рода большей частью хорошо заметны, между тем как изменения второго рода почти всегда незаметны. Когда рождается ребенок с шестью пальцами, то такая аномалия не только легко замечается, но бывает настолько поразительна, что привлекает большое внимание. А когда такой ребенок, достигнув зрелого возраста, даст шестипалое потомство, то в околотке все знают об этом. Голубь, отличающийся особенно окрашенными перьями или же длиной и шириной своего хвоста или раздутой шеей, привлекает к себе внимание своею странностью; и если его потомство сохраняет эти особенности, случайно, быть может, усилившиеся, то такой факт отмечается и такую особенность стараются закрепить подбором. Ягненок, который сделался не способным к прыжкам благодаря короткости своих ног, не преминет обратить на себя внимание. И тот факт, что его потомство сохранило такую же коротконогость и стало через это неспособным перебираться через изгороди, начинает неизбежно получать широкое распространение. То же самое и с растениями. Если какой-либо цветок имеет излишнее количество лепестков, или необычно симметрическое расположение частей, или же какое-либо другое отличие от типа цветка этого рода, особенно по отношению к окраске, - то такой цветок легко обращает на себя внимание садовника; а предположение, что такая раз возникшая аномалия передается по наследству, часто вызывает производство опытов, которые ведут за собою дальнейшие доказательства подобного рода. Но совершенно иначе обстоит дело с функционально приобретенными изменениями. Местонахождением последних почти всегда бывает мускульная, костная и нервная системы, внутренности, - вообще, такие части тела, которые всецело или отчасти скрыты от взоров. Изменения в нервных центрах совершенно недоступны взору; кости могут подвергаться очень сильным изменениям в размерах или форме, не вызывая внимания к этим изменениям; а увеличение или уменьшение мускулов, покрытых, как у большинства животных, знакомых нам, толстыми покровами, должны стать достаточно большими, чтобы сделаться заметными при наружном осмотре.

Другое важное различие между двумя родами изменений состоит в том, что для определения того, способно ли передаваться потомству то или иное случайное видоизменение, нужно только немного внимания при подборе особей и при наблюдении над потомством; между тем для определения передаваемости по наследству функционально приобретенных видоизменений потребны бывают значительные приспособления, которыми вызывалось бы большее или меньшее упражнение какой-либо части или нескольких частей организма; притом во многих случаях трудно бывает найти такие приспособления, поддерживать их затруднительно в течение целого поколения, а тем более - в течение ряда последовательных поколений.

Но это еще не все. В одном случае существуют побудительные причины к производству исследований, а в другом случае таких побудительных причин не существует Интерес денежный, или интерес дилетанта, или оба вместе заставляют многих лиц производить эксперименты, которые дают массу доказательств того, что случайные изменения наследуются. Овцеводы, извлекающие выгоду из производства некоторых разновидностей по форме или качеству; лица, производящие разных бесполезных животных, преследуя цели спорта в усовершенствовании разводимых ими животных; цветоводы, профессиональные или любители, которые берут премии за новые разновидности, - все эти лица составляют категории людей, которые дают естествоиспытателям богатый материал для доказательств. Но не существует никаких категорий людей, руководимых денежным или другим интересом, которые старались бы путем опытов убедиться, способны ли предаваться потомству последствия употребления или неупотребления.

Таким образом, существует достаточно много причин того явления, что в одном случае имеется значительное число прямых доказательств, а в другом случае таких доказательств мало; и притом настолько мало, что доказательства эти являются как бы случайными. Посмотрим теперь, какие это доказательства.

Особенно большого внимания заслуживает факт, открытый почти что случайно Броун-Секкаром в ряду его исследований. Им было найдено, что некоторые искусственно произведенные повреждения нервной системы, даже такие слабые, как перерезка подключичного (sciatic) нерва, оставляют после излечения усиленную возбудимость, которая ведет к появлению эпилепсии. При этом неожиданно оказывается, что потомство от морских свинок, которые получили таким путем наклонность к эпилепсии, при щипке в шею обнаруживали унаследованную наклонность к эпилептическим припадкам. Таким образом, необходимо признать, что морские свинки стали подвержены эпилепсии и что явления подобного рода происходили в тех случаях, когда не имели места обстоятельства, бывшие в опытах Броун-Секкара. Принимая во внимание невероятность того утверждения, что симптомы, наблюдавшиеся Броун-Секкаром, случались нисколько не чаще симптомов, возникающих естественным путем, причем имеются надежные доказательства противного, мы можем придавать большое значение результатам опытов Броун-Секкара.

Некоторые другие нервные расстройства тоже дают очень веские доказательства в пользу нашей гипотезы, - доказательства, правда, не непосредственно экспериментального характера. Существует немало примеров того, что безумие вызывается некоторыми обстоятельствами, которые тем или другим путем расстраивают нервные отправления. - вызывается, например, разного рода эксцессами; при этом никто не подвергает сомнению всеми принятое положение, что безумие предается по наследству. Можно ли утверждать, что передается по наследству лишь то безумие, которое возникло само собою, и что безумие, которое явилось следствием хронического нарушения отправлений, что такое безумие - не наследственно? Едва ли можно думать, чтобы такое утверждение было логично, и потому пока что, в ожидании дальнейших подтверждений, мы можем смело принять, что имеется еще одно подтверждение в пользу передаваемости по наследству функционально произведенных изменений.

К тому же и среди врачей я встречал воззрение, что нервные расстройства менее серьезного характера способны унаследоваться. Лица, которые повредили свою нервную систему продолжительным переутомлением или другим пут