В ОТВЕТ НА КРИТИКУ

 В ОТВЕТ НА КРИТИКУ

 (Впервые напечатано в журнале

"Девятнадцатый век". Февраль, 1888 г.)

Хотя я не согласен с различными положениями и выводами, содержащимися в заметке, озаглавленной "Великое признание" (Graet Confession) и помещенной герцогом Аргильским (Duke of Argyll) в последнем номере этого журнала, тем не менее я благодарен ему за то, что он снова поднял в печати этот вопрос. Хотя правило "будь спокоен и признателен" является одним из тех, которые могут быть применимы во многих отношениях, особенно в политике, где неуместное нетерпение бывает очень вредно, но, во всяком случае, оно не находит себе применения в науке. К несчастью, тогда как господа политиканы не соблюдают его надлежащим образом, оно слишком близко принимается к сердцу господами натуралистами; насколько, по крайней мере, дело касается вопроса о происхождении видов.

Новое биологическое ортодоксальное учение поступает совершенно так же, как это делало прежнее. До Дарвина люди, занимавшиеся явлениями жизни, равнодушными глазами смотрели на многочисленные факты, которые ясно указывали на эволюционный характер происхождения растений и животных, и были глухи к тем, кто настаивал на значении этих фактов. Теперь же, когда эти господа пришли к исповеданию эволюционного происхождения видов и вместе с тем приняли гипотезу, что естественный подбор был единственной причиной эволюции, они подобным же образом относятся невнимательно к многочисленным фактам, которые не могут основательно быть приписанными вышеуказанной причине, и глухи к тем, кто старается привлечь на это их внимание. Переменились только воззрения, а приемы остались те же самые.

Но хотя, как я сказал, протест герцога Аргильского против подобного отношения совершенно справедлив, все же нет возможности поддерживать многие из его положений. Некоторые из них относятся лично ко мне, другие же имеют общий характер. Я намереваюсь разобрать их в том порядке, в котором они расположены в самой его заметке.

На 144-й странице герцог Аргильский цитирует мои слова, что я пропускаю "на этот раз рассмотрение фактора, который может быть отмечен как примордиальный", и дает понять, что я тем самым утверждаю, что крайнее дарвиновское понимание некоторого примордиального "вдохновения духа жизни" есть представление, которое может быть опущено только "на этот раз". Даже если бы не существовало другого ясного объяснения цитируемых им моих слов, то предположение, что такова именно была моя мысль относительно пропущенного фактора, являлось бы несколько опрометчивым; на самом же деле можно положительно удивляться тому, что подобное объяснение моих слов могло быть высказано после чтения моей второй из двух критикуемых статей, в которой непосредственно разбирается фактор, опущенный в первой статье; этот пропущенный третий фактор есть непосредственное физико-химическое воздействие среды на организмы. Подобная мысль, приписываемая мне герцогом Аргильским, до того идет вразрез со взглядами, высказанными мной во многих местах, что мне и в голову никогда не приходила возможность, что она когда-нибудь будет приписана мне.

Прежде чем приступить к главному вопросу, я должен разобраться в некоторых других мнениях, носящих личный характер и помещенных ниже на той же странице. Герцог говорит: "Более чем сомнительно, можно ли придавать какое-либо значение новому фактору, которым он (т. е. я) думает дополнить его (естественный подбор)", и он считает "непостижимым", что я "мог поднять такой большой шум из-за подобной мелочи, как действие употребления или неупотребления отдельных органов в качестве отдельного и вновь открытого фактора в развитии изменений". Я не предполагаю, чтобы герцог Аргильский намеревался взвалить на меня неприятное обвинение, что я объявляю за новость то, что для всех мало-мальски знакомых с фактами является всем, чем угодно, но только не новостью. И, однако, несомненно, что его слова имеют такой именно смысл. Я не могу понять, как он мог написать подобную вещь, вопреки тому обширному знакомству с предметом, которое он несомненно проявляет, и несмотря на доказательства противного, содержащиеся в критикуемых им статьях.

Не только натуралисты, но и множество людей, не причастных естествознанию, знают, что гипотеза, которую я будто бы выдвинул как новую, была гораздо раньше высказана, чем гипотеза естественного подбора, - возникновение ее восходит, по крайней мере, ко временам д-ра Эразма Дарвина. Я только имел целью снова выдвинуть на передний план фактор, который, по моему мнению, совершенно ошибочно игнорировался в последние годы, и хотел доказать, что Дарвин постепенно признавал за этим фактором тем большее значение, чем старше становился он сам (уже высказывая подобную мысль, я мог бы считать, что вполне достаточно устраняю возможность предположения, что я выставляю этот фактор как новый); я также хотел дать дальнейшее доказательство того, что этот фактор продолжает действовать, и указать, что существуют многочисленные явления, которые не могут быть истолкованы без признания его действия; наконец, я имел целью привести доводы в пользу того, что если действие этого фактора обнаружено в одном каком-нибудь случае, то есть основания заключить, что он действует на все структуры, имеющие деятельные функции.

Довольно странно, что вслед за словами, изображающими меня выдающим за новинку доктрину, которую я просто старался отметить и расширить, немедленно следует фраза, в которой герцог Аргильский сам выставляет эту доктрину хорошо известной и прекрасно установленной.

"Вообще не подвергается оспариванию соответствующая физиологическая доктрина, что ослабевшие органы (вследствие постоянного неупотребления) переходят по наследству к потомству в этом состоянии функционального и структурного упадка. И обратно, растущая способность и развитие, возникающие из обычного и нормального употребления специальных органов и передачи этого потомству, иллюстрируются многими примерами из воспитания домашних животных. Я не знаю, чему еще другому можем мы приписать длинные, гибкие ноги и тело борзых собак, так очевидно приспособленных к быстроте бега, или утонченную способность обоняния у понтеров и сеттеров, или дюжину других случаев видоизменения структуры, причиненной искусственными подборами."

Ни с одним из положений, содержащихся в этом отрывке, я не могу согласиться Если унаследование "функционального и структурного упадка вообще не оспаривалось", то половина моей статьи была бы бесполезна, и если унаследование "растущей способности и развития", причиненных употреблением, было признано как "иллюстрированное многими примерами", то и другая половина моего труда была бы ненужной. И то и другое подвергается оспариванию; и если не положительно отвергается, то, по крайней мере, применяется бездоказательно. Борзые собаки и понтеры не составляют действительного доказательства, потому что их особенности обязаны своим происхождением искусственному подбору более, чем какой-либо другой причине. Действительно, может существовать сомнение, употребляют ли борзые свои ноги больше, чем другие собаки. Собаки всех пород постоянно бегают, гоняются друг за другом и тем приобретают проворство, и притом другие собаки чаще, чем борзые, которые не любят предаваться игре Случаи, в которых борзые упражняют свои ноги в охоте за зайцами, занимают лишь незначительное место в их жизни и могут сыграть только самую незначительную роль в развитии их ног. А затем, как же объяснить их длинные головы и остроконечные носы? Развились ли они также под влиянием бега? Структура борзых собак объясняется как результат, главным образом, подбора изменений, возникших случайным образом от неизвестных причин, иным же образом она объяснена быть не может. Еще более очевидна несостоятельность ссылки герцога Аргильского на понтеров и сеттеров. Возможно ли утверждать, что их органы обоняния упражняются более, чем соответствующие органы у других собак? Не все ли собаки упражняют в течение целого дня свое чутье, обнюхивая все вокруг себя и выслеживая животных собственного вида и других видов? Вместо того чтобы допускать, что у понтеров и сеттеров более упражняется чувство обоняния, следует, наоборот, утверждать, что оно упражняется значительно меньше, так как в продолжение большей части своей жизни они бывают заперты на псарнях, где изменение запаха, на котором они могли бы упражнять свое обоняние, совершенно незначительно Очевидно, что если воспитатели охотничьих собак с самых ранних пор обыкновенно производили выбор из щенков каждого помета, имевших наиболее тонкое обоняние (а несомненно, что щенки каждого помета оказываются различными между собою, как дети любой человеческой семьи) вследствие неизвестной комбинации причин, то существование таких замечательных свойств у понтеров и сеттеров может быть вполне объяснимо, между тем как другим способом их объяснить невозможно. Я охотно воспользовался бы сам этими примерами по отношению к своей аргументации, если бы они имели соответствующее значение, но, к несчастью, они его не имеют.

На следующей странице статьи герцога Аргильского (стр. 145) встречается место, которое я еще должен привести прежде, чем буду в состоянии действительно иметь дело с ее различными основными положениями. Там значится нижеследующее: "Но если естественный подбор есть простая фраза, по своему смыслу довольно неопределенная и довольно широкая для того, чтобы прикрыть какое бы то ни было число физических причин, принимающих участие в обыкновенном зарождении, то все вообще трудное доказательство Спенсера, направленное в пользу его "другого фактора", становится аргументом более чем излишним. Само по себе совершенно ложно предположение, что этот "фактор" и естественный подбор помогают друг другу или даже представляют собою нечто совершенно отдельное одно от другого. На самом деле, принятый им за новый фактор есть просто один из подчиненных случаев наследственности. Но наследственность есть центральная идея естественного подбора. Поэтому естественный подбор заключает в себе и подразумевает все причины, которые могут каким бы то ни было образом оказывать влияние путем унаследования. Следовательно, нет никакого затруднения для того, чтобы причислить этот фактор к тому самому всеобщему фактору, смелость оспаривать нераздельное господство которого Спенсер взял на себя. Ему никогда не удастся поколебать господство этого фактора подобным ничтожным возмущением. Его ничтожные притязания смешны. Он домогается выставить за самую идею какой-то ее обрывок. Впрочем, здесь нет даже обрывка, который можно было бы отстаивать или превозносить. Его новый фактор органической эволюции лишен всякой самостоятельности или новизны. Спенсер способен цитировать свои слова из "Начал биологии", написанных около двадцати лет тому назад. Посредством старательного раскапывания Дарвина он доказывает, что подобная идея была свойственна этому последнему и признана им, по крайней мере, в его последнем издании "Происхождения видов"... Дарвин был человеком гораздо более умным, чем все его последователи" и т. д.

Если бы под этой статьей не было подписи герцога Аргильского, то я едва ли мог бы поверить, что подобные слова написаны им. Вспоминая, что при чтении его статьи в предыдущем номере этого "Review" я был поражен обнаруженными в ней обширностью познаний, ясностью разбора и даром изложения, я положительно не могу понять, как это из-под того же самого пера исходят мысли, в которых не обнаруживается ни одного из вышеуказанных достоинств. Даже совершенно незнакомый с предметом человек может видеть в последних двух положениях вышеприведенной выдержки, как странно нанизаны вместе их фразы. В то время как в первом из них я выставлен человеком, вносящим новый фактор, во втором и уже представлен высказывающим вещи, о которых упоминал двадцать лет тому назад. Одним почерком пера я изображен объявляющим вещь новой и защищающим ее, как давно известную! Таким образом, снова непредубежденный читатель, сравнивая первые слова с последними, должен прийти в изумление, видя в научном сочинении положения, которым так очевидно не достает точности. "Если естественный подбор есть простая фраза", то как мог Дарвин, предполагавший объяснить им происхождение видов, был признан за умного человека? Несомненно, это выражение должно быть более чем простой фразой, если оно служит ключом к пониманию фактов, не объяснимых другим способом. Оканчивая этим указания на несообразные мысли, я теперь перейду к исследованию главных положений, содержащихся в цитированном отрывке.

Герцог Аргильский говорит, что "наследственность есть центральная идея естественного подбора". Мне кажется, что те, кто освоил центральную идею вещи, должны иметь понятия о самой вещи, а между тем люди, обладая в продолжение целого ряда поколений идеей наследственности, не имели вместе с тем никакого понятия об естественном подборе. Ошибочность вышеприведенного положения очевидна. Можно с такой же долей истины говорить, что центральной идеей естественного подбора является возникновение структурных изменений. Точно так же с подобной же правдоподобностью можно утверждать, что действие внешних агентов, уничтожая одни индивидуумы и покровительствуя другим, есть центральная идея естественного подбора. Ни одно из подобных утверждений не заключает в себе истины. Процесс имеет три фактора - наследственность, изменчивость и внешнее влияние, если какой-нибудь из этих факторов отсутствует, то процесс прекращается. Концепция заключает в себе три соответствующие идеи, и если какая-нибудь из них отсутствует, то и сама концепция не может быть составлена. Ни одна из этих идей не может считаться центральной, но все идеи сосуществующие.

Из ложного взгляда, что "наследственность есть центральная идея естественного подбора", герцог Аргильский выводит соответственным образом ложное заключение, что "естественный подбор заключает и подразумевает в себе все причины, которые могут каким бы то ни было образом оказывать действие через унаследование". Если бы он рассмотрел примеры, приведенные мною в "Началах биологии" для иллюстрации унаследования функционально происшедших изменений, то он увидел бы, что его вывод очень далек от истины. Я привел в пример уменьшение челюсти у цивилизованных людей, как изменение строения, которое не может быть вызвано унаследованием произвольных или случайных изменений. Для того чтобы изменения структуры, возникающие из подобных произвольных и случайных изменений, были поддержаны и увеличены в последующих поколениях, необходимо, чтобы индивидуумы, у которых случились эти изменения, извлекали бы из них преимущества в борьбе за существование, - преимущества, к тому же достаточно значительные для содействия их переживанию и более успешному размножению Но уменьшение челюсти, даже при понижении ее веса на унцию (что было бы значительным изменением), не может ни благодаря своему меньшему весу, ни благодаря потребности в меньшем питании представить значительных преимуществ какой-нибудь личности в жизненной борьбе. Даже если предположить, что такое уменьшение челюсти благотворно (а на самом деле в получающемся от этого ослаблении зубов заключается большое зло), то и тогда эта благотворность едва ли может способствовать относительному размножению семейств, у которых оно встречалось в ряде поколений. Если же оно не вызвало этого, то уменьшение размеров челюстей не может быть произведено естественным подбором благоприятных изменений. Как же в таком случае оно могло возникнуть? Только вследствие уменьшения функции в силу употребления мягкой пищи в связи, вероятно, с прекращением употребления зубов как орудия! И при этом заметьте, что такая причина действует на всех членов общества, переходящего в цивилизованное состояние. В течение ряда поколений эта уменьшившаяся функция временно вызывает изменения во всех входящих в их состав семействах. Естественный подбор совсем не применим в данном случае: ему нечего здесь делать. То же самое наблюдается и в многочисленных других случаях. Всякий вид по мере своего распространения по новым областям приходит в соприкосновение с новыми условиями питания, подвергается влиянию иной температуры, большей или меньшей сухости и влажности воздуха, новых наклонов поверхности земли, другой почвы и т. д Решительно все члены этого вида подвергаются различным изменившимся воздействиям, которые влияют на их мышечную, сосудистую, дыхательную, пищеварительную и другие системы органов. При унаследовании функционально происшедших изменений все члены вида будут передавать потомству возникшие в них изменения структуры, и весь вид изменится в своем целом без вытеснения одних разновидностей другими. Несомненно, что по отношению к некоторым изменениям здесь примет участие естественный подбор. Если вид, принадлежащий к классу хищных, переселится в такие места, в которых предмет его добычи обладает большей быстротой, то у всех его членов конечности будут укреплены благодаря необходимости более усиленных движений; те же члены видов. у которых подобное мускульное приспособление развилось в наибольшей степени, будут распложаться при особенно благоприятных условиях, и унаследование такой функционально усилившейся структуры будет возрастать в ряде последующих поколений вследствие переживания наиболее приспособленных. Но в многочисленных случаях меньших изменений может вовсе не произойти этого усиления, называемого изменившимися условиями жизни. Большинство этих изменений должно иметь такую относительную маловажность, что ни одно их них не может доставить индивидууму, в котором оно становится наиболее заметным, преимуществ, которые преобладали бы над преимуществами, приобретенными прочими индивидуумами от других изменений, более благоприятно в них выработавшихся. В отношении к такого рода изменениям унаследованные эффекты употребления и неупотребления должны накопляться независимо от естественного подбора.

Для выяснения взаимных отношений этих двух факторов и отношения их к наследственности возьмем случай, в котором влияние всех трех может, в, частности отождествляться и различаться.

Перед нами один из тех иногда встречающихся людей, который имеет на каждой руке по добавочному пальцу и который, предположим, занимается кузнечным ремеслом Эти добавочные пальцы не оказывают ему ни помощи, ни большой помехи, а вследствие постоянной работы руками он имеет очень развитые мускулы своей правой руки. Для большей ясности мы предположим, что и его жена более обыкновенного упражняет свои руки: она содержит прачечную и работает на всех своих соседей. При таких обстоятельствах спросим, какое значение имеют установленные факты и в чем заключаются воззрения и сомнения биологов?

Первый акт означает, что этот шестипалый кузнец должен будет, вероятно, передать свою особенность некоторым из своих детей, а некоторые из них передадут это своим. Доказано, что даже при отсутствии подобной особенности у других родителей это странное изменение структуры (которое мы должны приписать какой-нибудь случайной комбинации причин) часто наследуется более чем одним поколением. Значит, причины, производящие такую постоянную шестипалость, неоспоримо относятся к тем, которые "оказывают действие через унаследование". Герцог Аргильский утверждает, что "естественный подбор заключает и подразумевает в себе все причины, которые могут каким бы то ни было образом оказывать действие через унаследование". Как же этот подбор может подразумевать причины, действующие в данном случае? Здесь он отнюдь не играет никакой роли. Здесь нет культивирования этой особенности, так как она не содействует борьбе за существование, и нет основания также предполагать, что она настолько является помехой в этой борьбе, что люди, обладающие ею, вследствие этого исчезают. Она просто уничтожается в ряду поколений вследствие противоположных влияний других особей.

В то время как биологи допускают или, правильнее говоря, утверждают, что прирожденная способность руки кузнеца передаваема по наследству, они отрицают или, вернее, не допускают, чтобы другие особенности его руки, причиняемые ежедневным трудом, - его широкие мускулы и окрепшие кости - могли передаваться по наследству. Они утверждают, что на это не существует доказательств. Герцог Аргильский думает, что унаследование органов, ослабленных неупотреблением, "вообще не оспаривается", и он думает, что существуют ясные доказательства того, что противоположное изменение - увеличение размера, составляющее результат употребления, - также наследуемо. Но биологи оспаривают оба вышеуказанных разряда наследственности. Если на это нужны доказательства, то их можно найти в протоколах последнего заседания Британской Ассоциации, в записке профессора Roy Lankester, озаглавленной "Наследуются ли приобретенные черты?", и в поднявшихся по поводу этой записки дебатах. Если бы эта форма наследования, как утверждает герцог Аргильский, "вообще не оспаривалась", то я не написал бы своей первой из двух им критикуемых статей.

Но, предположив доказанной, как это отныне может считаться, мысль, что такое функционально возникшее изменение строения, которое обнаруживает рука кузнеца, может передаваться по наследству, все-таки постоянное наследование принадлежит к такого рода явлениям, с которыми естественный подбор не имеет ничего общего. Если очень окрепшая рука дала возможность кузнецу и его потомству, имеющему подобные усилившиеся руки, поддерживать борьбу за существование успешнее, чем это делают другие люди, то переживание наиболее приспособленных обеспечило бы поддержание и усиление такой черты в последующих поколениях. Но ловкость плотника дает ему возможность зарабатывать совершенно столько же, сколько зарабатывает его более сильный сосед Свинцовых дел мастер благодаря приобретенным техническим знаниям зарабатывает в один день сумму, составляющую недельный заработок кузнеца. Мелкий лавочник благодаря своей предусмотрительности в покупке и благоразумию в продаже, сельский школьный учитель благодаря своему знанию, управляющий фермой благодаря своему прилежанию и заботливости с одинаковым успехом выдерживают борьбу за существование. Преимущество сильной руки не преобладает над выгодами, которых достигают прочие люди благодаря врожденным или благоприобретенным другого рода способностям, и поэтому естественный подбор не может влиять на усиление подобной черты. Прежде чем усилиться, она нейтрализовалась бы соединением тех, кто имеет ее, с теми, кто обладает другими чертами. Поэтому, в каком бы направлении унаследование этого функционально происшедшего видоизменения ни действовало, оно действует независимо от естественного подбора.

Следует отметить другую сторону вопроса: именно относительное значение этого фактора. Если добавочное развитие мускулов и костей может передаваться по наследству; если, как признавал и Дарвин, существуют различные другие изменения структуры, причиняемые употреблением и неупотреблением и подразумевающие унаследование такого рода; если, как предполагает герцог Аргильский, приобретенные черты наследуются, - то область применения этого фактора органической эволюции громадна. Не только всякий мускул, но каждый нерв и нервный центр, каждый кровеносный сосуд, все внутренности и почти всякая кость могут увеличиваться и уменьшаться под его влиянием. Из этого следует тот вывод, что, за исключением частей, исполняющих пассивные функции, как, например, покровы и кости, образующие череп, почти всякий орган в теле может видоизмениться в последующих поколениях вследствие увеличения или уменьшения его функции; и за исключением немногих случаев, где причиненное изменение есть одно из тех, которые способствуют переживанию в исключительной степени, подобный орган будет видоизменен таким образом независимо от естественного подбора. Хотя этот фактор в состоянии оказывать лишь незначительное действие на растительный мир и играть только подчиненную роль в мире низших животных, тем не менее, видя, что все активные органы всех животных подчинены его влиянию, мы необходимо должны признать его огромное значение. Герцог Аргильский называет значение, приписываемое этому фактору, "комическим".

До этого далеко, и хотя приписываемое ему стремление остаться единственным фактором гораздо меньше, чем стремление на монополию со стороны естественного подбора, который обладает победоносной силой по отношению к той небольшой области, где они сталкиваются, но зато область независимого действия этого фактора громадна.

Мне кажется, что герцог Аргильский заблуждается в четырех предложениях, содержащихся в цитированной мною выдержке. Вопреки его мнению, унаследование приобретенных черт действительно подвергается спору среди биологов. Несправедливо также, что "наследственность есть центральная идея естественного подбора". Положение, что естественный подбор заключает и подразумевает в себе все причины, которые могут каким бы то ни было образом оказывать действие через унаследование, совершенно ошибочно. И если унаследование приобретенных черт есть действительно фактор, то область, над которой он владычествует, отнюдь не ничтожна, но очень обширна.

Здесь я должен остановиться после разбора полутора страниц из заметки герцога Аргильского. Состояние здоровья, которое воспрепятствовало мне напечатать что-нибудь после статьи "Факторы органической эволюции", написанной почти два года тому назад, мешает мне и теперь распространяться дальше об этом предмете. Если бы я имел силы продолжить доказательства, то, как мне кажется, без труда доказал бы, что и различные другие положения, выставленные герцогом Аргильским, не допускают успешной защиты. Следует предоставить самому читателю судить, насколько вероятно или невероятно такое предположение. Скажу только несколько слов по одному нижеизложенному поводу, и то главным образом потому, что если я пройду его молчанием, то это может вызвать серьезного рода ошибочное впечатление. Герцог Аргильский выставляет меня "берущим назад" "знаменитую фразу" "переживание наиболее приспособленных" и желающим "от нее отказаться". Он основывает подобное заключение на моей мысли, что слова этого выражения имеют побочное значение, которого нужно остерегаться, если мы хотим избежать некоторого искажения мысли. С одинаковой правильностью он может утверждать, что астроном отказывается от положения, что планеты движутся по эллиптическим орбитам, так как он предупреждает своих читателей, что в небесном пространстве не существует никакой орбиты, а что планеты несутся в пустоте по ненамеченному пути и в направлениях, беспрестанно изменяемых притяжением.

Я сожалею, что таким образом должен был совершенно разойтись с различными положениями и выводами герцога Аргильского, - сожалею потому, что, как я это уже высказал, он, по моему мнению, оказал добрую услугу науке, снова подняв разбираемый вопрос Хотя польза, ожидаемая им от обсуждения этого вопроса, далеко не похожа на ту, которой жду я, но тем не менее мы с ним сходимся в убеждении, что от этого можно ожидать полезных последствий.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА ОПЫТОВ