IV. О ЗАКОНАХ ВООБЩЕ И О ПОРЯДКЕ ИХ ОТКРЫТИЯ
.IV. О ЗАКОНАХ ВООБЩЕ И О ПОРЯДКЕ ИХ ОТКРЫТИЯ
Эта глава первоначально была напечатана в первом издании Основных начал. Во втором дополненном издании этого сочинения я ее выпустил, так как она перестала составлять его существенную часть. Так как содержание ее близко подходит к тому, чем мы занимаемся в этой книге, то я нашел полезным поместить ее здесь в виде добавления. Кроме того, хотя я и думаю включить эту статью впоследствии в тот отдел Оснований социологии, который трактует об интеллектуальном прогрессе, однако так как, быть может, пройдет не мало времени до ее появления в этом месте, а в случае если я не буду в состоянии окончить моего предприятия, она может и совсем не появиться снова никогда, то мне кажется удобным теперь же познакомить с нею публику. Начало и конец, связывавшие эту статью с предметом того сочинения, в котором она была помещена вначале, здесь опущены. Остальное тщательно пересмотрено и кое-где значительно переделано.
Узнать законы - это значит узнать единообразие отношений между явлениями; отсюда следует, что порядок отношения различных групп явлений к законам должен зависеть от постоянства, замеченного в единообразных отношениях этих групп. Из знания этих единообразных отношений лучше всего известны те, которые чаще всего и наиболее сильно поражали человеческий ум. Постоянство и правильность, предполагаемые нами между последовательными явлениями, пропорциональны отчасти тому числу, сколько раз какое-нибудь отношение являлось не только нашим чувствам, но еще и нашему сознанию, отчасти силе того впечатления, какое произвели на нас оба члена отношения.
Вот тот принцип, который руководит умом в открытии законов. Из этого общего принципа вытекают вторичные определенные принципы, которым эта последовательность должна соответствовать более непосредственно и очевидно. - Прежде всего, непосредственное воздействие явлений на наше личное благополучие. Тогда как из числа того, что нас окружает, большинство вещей не оказывает на нас никакого заметного влияния, меньшинство в различной степени возбуждает в нас удовольствия или неудовольствия: очевидно, что явления, действие которых на наши органы, приятное или неприятное, сильнее, будут первыми, законы которых будут открыты и узнаны. - Во-вторых, очевидность обоих явлений, между которыми может быть замечено какое-либо отношение или, по крайней мере, одного из них. Среди явлений одни настолько скрыты, что могут быть обнаружены только очень внимательным наблюдением; другие имеют слишком мало значения, чтобы быть замеченными; третьи если и привлекают наше внимание, то очень слабо; четвертые, наконец, настолько важны и ярки, что сразу бросаются нам в глаза и сами набиваются на наше наблюдение; несомненно, что, при равных условиях, законы последних явлений будут узнаны первые. - В-третьих, абсолютное постоянство соотношений. Явления обнаруживаются нам различным образом: или в порядке одновременности, или в порядке последовательности: первые остаются долго или постоянно перед нашими взорами, вторые длятся лишь мгновение или являются очень редко; ясно, что законы последних явлений не могут быть установлены так же скоро, как законы первых. - В-четвертых, относительное постоянство (frequence) явлений. Многие явления совершаются лишь в определенное время и в определенном месте; а так как никакое отношение, недоступное наблюдателю, не может быть подмечено, будь оно хоть бы фактом очень обычным с других точек пространства и времени, то мы должны считаться с окружающими физическими обстоятельствами так же, как и с состоянием общества, искусств и наук, потому что все это влияет на постоянство проявления определенных групп явлений. - Пятый второстепенный принцип, какой мы должны взять в соображение, состоит в том, что открытие законов зависит отчасти от простоты явлений, ими управляемых. Причины и условия сложных явлений настолько скрыты в своих существенных отношениях, что требуется не мало опытов, чтобы открыть истинную связь, соединяющую предыдущее с последующим. Отсюда следует, что при равенстве прочих условий обобщение должно идти от простого к сложному, в чем Конт неосновательно увидал единственный руководящий принцип обобщения. - И наконец, в-шестых, идет степень абстракции, конкретные отношения познаются первыми. Только позднее обращаются к анализу для обособления существенных отношений от всех посторонних изменяющих их обстоятельств. Только тогда становится возможным разложить на составные элементы всегда более или менее сложные отношения, связывающие явления между собой. Таким образом идет обобщение, пока оно не достигнет самых высоких и абстрактных истин.
Таковы различные второстепенные принципы. Постоянство и более или менее резкое впечатление, производимое неизменными отношениями на внутреннее и внешнее наблюдение, определяют познание их единообразия, а так как эта частая повторяемость и эта живость впечатления зависят от условий, указанных выше, то из этого выходит, что порядок, в котором группируются и обобщаются факты, должен зависеть от более или менее полного осуществления сказанных условий. Посмотрим, насколько факты оправдывают это заключение; для этого мы исследуем сперва немногие из них, которые выясняют общий принцип, а затем и те, которые уясняют и вытекающие из него частные принципы.
Отношения, первые признаваемые как единообразные суть отношения, существующие между общими свойствами материи: осязаемость, видимость, сцепление, тяжесть и т. д. Мы не думаем, чтобы было когда-либо время, когда на сопротивление, оказываемое предметом, смотрели как на исходящее из воли этого предмета, или чтобы было время, когда давление тела на руку приписывалось бы действию живого существа. Эти отношения суть те, с которыми мы чаще всего сталкиваемся; они заметны, просты, конкретны, действуют на нас непосредственно, а потому и первые понимаются и сознаются.
То же самое можно сказать и относительно обыкновенных явлений движения. Падение какого-нибудь тела, как только оно будет лишено подставки, есть факт, поражающий нас непосредственно, факт очевидный, простой, конкретный и повторяющийся очень часто. Поэтому-то этот факт и был признан законом прежде всякого предания. Мы не знаем, было ли такое время, когда движения, производимые земным притяжением, приписывались какой-либо воле. Если иногда и прибегали к посредничеству какого-либо свободного деятеля, то лишь в том случае, когда дело шло о каком-нибудь неясном отношении или о каком-нибудь факте, причина которого оставалась неизвестной, как-то падение аэролита. С другой стороны, движения одного и того же рода, как и движения падающего камня, а именно движения небесных тел, оставались долгое время необобщенными и считались действиями какой-то свободной воли, до тех пор пока не было установлено их единообразие. Это различие не зависит, очевидно, от степени сложности или абстрактности, потому что эллиптическое движение планеты есть явление столь же простое и конкретное, как и движение стрелы, описывающей параболу. Но предшествующие явления не были подмечены, а последующие данные длятся долго и повторяются не часто. Вот поэтому-то и запоздали свести эти явления к законам; это доказывается тем, что они были последовательно обобщены по степени их повторяемости и очевидности: сначала месячный цикл Луны; затем годичное движение Солнца; затем периоды планет внутренних и, наконец, периоды планет внешних.
В то время когда астрономические явления еще приписывались какой-то воле, некоторые земные явления другого порядка, но равной простоты истолковывались точно таким же образом. Замерзание воды при низкой температуре есть факт простой, конкретный и близкий нам; но он не так часто встречается, как явления, какие мы только что рассмотрели, и не так легко доступен пониманию в своей причине. Хотя все климаты, за исключением тропиков, довольно правильно являют нам зимой то отношение, какое существует между холодом и замерзанием, однако весной и осенью случайные утренние заморозки не имеют очевидного соотношения со степенью температуры. Так как ощущение не является мерилом верным, то для дикаря невозможно понять точного отношения, существующего между температурой в 32o по Фаренгейту и замерзанием воды. Вот почему так долго приписывали это явление личной олицетворенной причине. То же самое случилось и с ветром, на тех же, только еще больших основаниях. Неправильность и непонятность ветра допускали долгое время его мифологическое объяснение.
В то время когда единообразие многих совершенно простых неорганических отношений еще не было признано, некоторые органические, очень сложные и совершенно специальные отношения были уже обращены в законы. Постоянная связь перьев и клюва, четырех лап и внутренней костной системы была таким фактом, с которым все дикари всегда были близко знакомы. Если бы какой-либо дикарь нашел птицу с зубами или млекопитающего, покрытого перьями, он был бы так же удивлен, как и самый ученый натуралист. А эти органические явления, единообразие которых так рано было признано, безусловно той же природы, как и те более многочисленные явления, постоянство которых было признано впоследствии биологией. Постоянная связь молочных желез с двумя затылочными отростками позвонков с зубами, сидящими в ячейках рогов со жвачкой, - вот чисто эмпирические обобщения, известные с незапамятных времен первобытному охотнику. Ботаник не может понять таинственного соотношения существующего между мотыльковыми цветами и семенами, заключенными в плоский стручок: он знает эти и другие подобные соотношения как простые факты, точно так же как дикарь знает соотношения, существующие между определенными отдельными листьями и определенными отдельными родами деревьев. Если большое число этих однообразных отношений, совокупность которых и составляет по большей части органические науки, были известны очень рано, то это объясняется живым впечатлением и частой повторяемостью, с какой они доступны для сознания. Хотя очень трудно открыть соотношение между особым криком какой-либо птицы и мясом, годным для пищи, однако оба эти члена соотношения поразительно часто являются наблюдению, а знание объединяющей их связи непосредственно заинтересовывает наше личное благосостояние. С другой стороны, бесчисленные отношения того же рода, даже еще чаще представляющиеся нам в растениях и в животных, остаются неизвестными в течение веков, если только они малопоразительны и значение их неясно.
Если, переходя от этого первобытного состояния к состоянию более развитому, мы доберемся до времени открытия тех менее известных законов, которые составляют главным образом то, что называется наукой, то мы найдем, что порядок их открытия обусловлен теми же причинами. Чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть отдельно влияние каждого из второстепенных принципов, указанных выше.
Что законы, имеющие непосредственное отношение к сохранению жизни, были открыты, при равенстве прочих условий, раньше законов, заинтересовывающих нас лишь косвенно, - это факт, засвидетельствованный историей науки. Привычки еще диких племен, устанавливающих время по фазам Луны и дающих при обмене определенное число вещей за равное число других вещей, доказывают, что понятия равенства и числа, давшие начало науке математике, развились под влиянием личных потребностей; и несомненно, что эти общие отношения чисел между собой, составляющие часть правил арифметики, были открыты в первый раз умом в практике торгового обмена. То же самое можно сказать и о геометрии. Этимология этого слова показывает нам, что наука эта состояла вначале из определенного числа правил, необходимых для дележа земель и для постройки жилищ. Свойства весов и рычага, составляющие первое основание механики, рано были обобщены под давлением потребностей торговли и архитектуры. Необходимость прочного установления времени религиозных праздников и земледельческих работ понудили людей к изобретению самых простых астрономических периодов. Первые познания по химии, в том виде, как они находятся в древней металлургии, конечно, возникли из исследований, какие должен был делать человек для улучшения орудий и инструментов. Алхимия последующих времен показывает нам, что значило для открытия определенного числа законов горячее желание доставить себе личные выгоды. Даже наш век не лишен примеров такого рода. "Здесь, - говорит Гумбольдт о Гвиане, по которой он путешествовал, - здесь, как и во многих странах Европы, науки считаются достойными занятиями для ума, лишь поскольку они могут непосредственно способствовать благосостоянию общества." "Как поверить, - говорил ему один миссионер, - что вы покинули вашу страну, чтобы приехать на берега этой реки, где вы рискуете быть съеденным москитами, чтобы измерять земли, вам не принадлежащие?" Подобные примеры можно встретить и в нашей стороне. Натуралистам известно, с каким презрением смотрят рыбаки на собираемые ими коллекции по берегу моря для микроскопа или аквариума. Их недоверие к ценности таких коллекций таково, что только большим вознаграждением, и то не всегда, можно соблазнить их сохранить остатки, остающиеся в их сетях. Но к чему искать далеко доказательств, когда мы можем их иметь довольно и из ежедневных разговоров с теми, с кем мы живем. Желание обладать "практической наукой", которая могла бы служить потребностям жизни, таково, что увлечение научными исследованиями, не имеющими непосредственного применения, кажется смешным; этого вполне достаточно, чтобы показать, что порядок открытия законов зависит по большей части от более или менее непосредственного влияния их на наше благосостояние.
Что при равенстве прочих условий отношения, наиболее бросающиеся в глаза, будут обобщены прежде, чем отношения, мало привлекающие наше внимание, - это истина настолько очевидная, что она не требует почти никакого доказательства. Если допустить, что первобытным человеком, как и ребенком, свойства больших предметов в природе подмечались скорее свойств предметов маленьких и что внешние отношения тел обобщались прежде отношений внутренних, то надлежит заметить также, что в дальнейшем прогрессе значение или величина отношений определялись по большей части тем порядком, в котором они признавались единообразными. Отсюда происходит то, что астрономия, уяснив себе сперва те поразительные явления, которые составляют лунный месяц, затем те менее поразительные явления, которые отмечают год, и, наконец, те еще менее поразительные явления, которые обозначают планетные периоды, - занялась явлениями еще менее замечательными, например теми, которые повторяются в цикле лунных затмений, и теми, которые внушили теорию эпициклов и эксцентрических кругов. Что касается современной астрономии, то она занимается еще значительно менее поразительными явлениями, и, однако, среди них некоторые, как-то вращение планет на своей оси, суть наиболее простые явления, являемые нам небом. В физике рано приобретенное умение делать лодки подразумевало эмпирическое знание некоторых гидростатических явлений, внутренне более сложных, чем многие из явлений статических, какие не могли быть обнаружены одним опытом; но эти гидростатические явления сами набивались на наблюдение. Если мы сравним решение проблемы об удельном весе, сделанное Архимедом, с открытием атмосферного давления, сделанным Торричелли (два явления тождественной природы), мы поймем, что одно предшествовало другому, не вследствие разницы в отношения этих двух явлений к нашему личному благосостоянию, не вследствие разницы с точки зрения их более или менее частых проявлений и не вследствие их относительной простоты, но потому, что в первом случае связь между предшествующим и последующим значительно более поразительна, чем во втором. Среди других примеров, взятых наудачу, можно указать, что отношения между молнией и громом и между дождем и облаками были узнаны задолго раньше других отношений того же порядка просто потому, что они сами набивались на внимание. Столь позднее открытие микроскопических форм жизни и всех представляемых ими явлений может быть приведено в качестве примера, который поясняет более ясно, что известные группы отношений, обыкновенно не подмечаемых, хотя с других точек зрения и подобных другим издавна известным отношениям, могут быть обнаружены нами лишь тогда, когда какое-либо изменение в обстоятельствах или условиях сделает их доступными наблюдению. Но, не входя в дальнейшие подробности, достаточно рассмотреть те исследования, какими занимается теперь физик, химик, физиолог, чтобы увидеть, что наука шла вперед и продолжает идти вперед, лишь переходя от явлений наиболее поразительных к явлениям менее поразительным.
Если мы сравним между собою известные биологические факты, мы увидим, до какой степени абсолютное постоянство (frequence) какого-либо отношения ускоряет или задерживает познание его единообразия. Отношение между смертью и ранами, отношение постоянное не только относительно людей, но и низших существ, было признано как действие естественной причины в то время еще, когда смерть, причиняемая болезнями, считалась сверхъестественной. Среди самих болезней самые редкие приписывались дьявольскому наваждению, в то время когда самые обыкновенные приписывались уже естественным причинам; подобный этому факт мы находим в наших деревнях, где крестьянин еще верит в наговоры и сохраняет еще относительно редких болезней остаток суеверия, тогда как болезни частые, как, например, насморк, он считает уже вполне естественными. Если мы захотим взять пример из физики, то мы увидим, что даже в исторический период водовороты объяснялись посредничеством водяных духов; но мы не видим, чтобы в ту же эпоху испарение воды, выставленной на солнце или подвергнутой искусственному нагреванию, объяснялось бы таким же образом; однако это последнее явление более чудесно и значительно более сложно, чем первое; но так как оно повторяется часто, то оно рано было поставлено в число естественных явлений. Радуга и кометы производят почти одинаковое впечатление на чувства, и радуга по своей природе есть явление наиболее сложное, но так как радуга есть явление более обыкновенное, то на нее и смотрели как на явление, зависящее непосредственно от солнца и дождя, тогда как кометы считались знаками Божественного гнева.
Народы, живущие внутри материков, должны были долго оставаться в неведении повседневных и месячных явлений морских приливов, а жители тропиков не могли себе рано составить идеи о зимах севера. Эти два примера доказывают влияние относительного постоянства явлений на открытие законов. Животные, не возбуждающие у себя на родине никакого удивления своими формами и привычками, возбуждают, напротив, в чужих краях, где они неизвестны, удивление, близкое к ужасу, и даже считаются за чудовищ; этот факт может нам напомнить много других, показывающих, что близость или отдаленность явлений обусловливают отчасти порядок, в котором они приводятся к законам. Во всяком случае прогресс обобщения зависит не только от места, какое занимают явления в пространстве, но также и от места, какое они занимают во времени. Факты, которые случаются лишь редко или почти никогда в одну эпоху, становятся очень частыми в другую, единственно вследствие прогресса цивилизации. Рычаг, свойства которого обнаруживаются в употреблении палок и оружия, смутно понимается каждым дикарем: прилагая его к определенным работам, он предвидит, не ошибаясь, определенные следствия; но колесо и ось, блок и винт не могут обнаружить своих свойств опытом или размышлением, прежде чем прогресс искусств не сделает их более или менее близко известными. Теми различными средствами наблюдения, какие мы получили от наших отцов и какие мы умножили сами, мы приобрели знание большого числа химических свойств, так сказать не существовавших для первобытного человека. Различные роды промышленности, развиваясь, повели нас к открытию новых веществ и их новых применений, что в свою очередь привело к открытию множества законов, неизвестных нашим предкам. Эти и другие подобные им примеры доказывают, что собранные материалы, приобретенные приемы и продукты, встречающиеся лишь в более цивилизованных обществах, значительно увеличивают возможность открытия новых групп отношений и легкость их обобщения, делая их более доступными опыту и относительно более частыми. Сверх того, различные классы явлений, представляемых самим обществом, как, например, явления политической экономии, становятся в развитых государствах относительно более частыми, а следовательно, и более доступными познанию, тогда как в государствах отсталых явления эти обнаруживаются слишком редко, чтобы отношения их были замечены, или, как то бывает с государством совсем отсталым, никогда не проявляются.
Очевидно, что везде, если только не вмешивается никакое другое обстоятельство, порядок, в котором познаются и устанавливаются законы, изменяется со сложностью явлений. В геометрии свойства прямых линий были поняты раньше свойств линий кривых; свойства круга были поняты раньше свойств эллипса, параболы и гиперболы; а равенства простых кривых были определены раньше равенства двойных кривых. Тригонометрия на плоскости, в силу своей простоты, предшествовала сферической тригонометрии, а измерение плоских поверхностей и тел предшествовало измерению кривых поверхностей и тел. То же самое было и в механике; законы простого движения были узнаны раньше законов движения сложного, а законы прямолинейного движения раньше законов кругового движения. Свойства рычага с равными плечами были поняты раньше свойств рычагов с неравными плечами, а закон наклонной плоскости был формулирован раньше закона винта, к которому он применяется. В химии прогресс шел от тел простых к телам сложным, от неорганических сложных тел к сложным органическим. И везде, где, как в науках более высоких, условия наблюдения более сложны, мы можем еще яснее увидеть, что относительная сложность при равенстве всех прочих вещей определяет порядок открытий.
Также очевидно, что ум идет от конкретных отношений к абстрактным отношениям и от менее абстрактных к более абстрактным. Счисление, которое в своей первобытной форме прилагалось единственно к конкретным единицам, предшествовало простой арифметике, правила которой прилагаются к абстрактным числам. Арифметика, сфера которой ограничена конкретными численными отношениями, также более стара и менее абстрактна, чем алгебра, которая занимается отношениями между этими же отношениями. И точно таким же образом операционное вычисление идет позади алгебры как по порядку эволюции, так и по порядку абстракции. В механике более конкретные отношения сил, как, например, сил, обнаруживающихся в рычаге, в наклонной плоскости и т. д., были открыты раньше более абстрактных отношений, сформулированных в законы анализа и сложения сил, а три абстрактных закона движения, сформулированные Ньютоном, были открыты раньше еще более абстрактного закона инерции. То же самое происходило и в физике, и в химии. Там также переходили от истин, смешанных со всякими обстоятельствами, от частных фактов и от частных классов фактов к истинам, освобожденным от всех сопровождающих их и изменяющих их обстоятельств, т. е. к истинам более высокой степени абстракции.
Как бы краток и груб ни был этот очерк интеллектуального развития, подкрепленный многими сложными фактами, я осмеливаюсь настаивать a priori, что порядок, в котором познавались и устанавливались различные группы законов, зависит не от одного единого обстоятельства, но от многих обстоятельств. Мы последовательно обобщаем различные классы отношений не только потому, что между ними существует определенное различие по природе, но также и потому, что они различно помещены во времени и пространстве, в различной степени доступны наблюдению, и потому еще, что они различным образом влияют на наш организм; - вот различные обстоятельства, бесконечные сочетания которых влияют на то, каким образом мы приобретаем знание законов. Различные степени важности, видимости, абсолютного постоянства, относительного постоянства, простоты, конкретного существования должны рассматриваться как факторы; из их действия и из их сочетания, в постоянно меняющихся пропорциях, вытекает очень сложный процесс умственного развития. Но если очевидно, что ближайшие причины этого последовательного порядка, в котором отношения сводятся к законам, - многочисленны и сложны, то также очевидно, что существует единая последняя причина, которой подчинены эти ближайшие причины. Так как различные обстоятельства, определяющие более скорое или позднее открытие законов или однообразных отношений, суть именно те обстоятельства, которые обусловливают число и силу впечатлений, производимых этими отношениями на наш ум, то из этого следует, что прогрессивный ход обобщения подчинен основному принципу психологии. Метод a posteriori так же, как и метод a priori, приводит нас к заключению, что порядок, в котором мы обобщаем отношения, зависит от большего или меньшего постоянства и от более или менее живого впечатления, какое оказывают данные отношения на наши чувства и наше сознание.
После такого беглого взгляда на развитие человеческого ума в прошлом воспользуемся тем светом, которым озарилось таким образом настоящее, чтобы постараться увидеть, что может управлять этим развитием в будущем.
Прежде всего заметим, что стремление к убеждению во всеобщность закона становилось из века в век все более и более сильным. Из бесконечного множества последовательных или одновременных явлений люди постоянно переводили некоторые явления из групп, закон которых не был еще известен, в группы, закон которых был уже известен. И следовательно, по мере того как уменьшается число отношений, еще не соподчиненных закону, все более увеличивается возможность, что среди них нет ни одного отношения, которое не подчинялось бы закону. Если прибегнуть здесь к помощи чисел, ясно, что если из числа окружающих нас явлений сто различных родов совершаются в постоянном порядке, то в нас образуется легкое предубеждение, что все явления совершаются в равно постоянном порядке. Когда постоянство и единообразие были подмечены в тысяче явлений, более разнообразных в их родах, то предубеждение становится больше. А когда явления, признаваемые как единообразные, возрастут до бесчисленного множества, то обыкновенно приходится заключить, что единообразие существует повсюду.
Опыт вел людей к этому заключению тихо и незаметно. К этому убеждению в постоянстве явлений, одновременных или последовательных, ум был приведен не той ясной интуицией доказательств, какие мы только что изложили, но той привычкой думать, какую доказательства эти формулируют и подтверждают. Осваиваясь с конкретными единообразиями, поняли и абстрактную идею закона, а с течением времени идея эта достигла мало-помалу прочности и ясности. То же самое можно сказать и о тех, кто имеет самое широкое знание естественных явлений, т. е. о людях науки. Математик, физик, астроном, химик, наследуя каждый запас знаний, собранных их предшественниками, и сами делая новые открытия или подтверждения старые, начинают верить в закон крепче, чем остальные люди. Вера эта у них перестает быть чисто пассивной, но становится могучим двигателем, влекущим их к новым исследованиям. Везде, где есть явления, причина которых еще неизвестна, эти развитые умы, толкаемые убеждением, что там, как и везде, царит неизменный порядок, принимаются наблюдать, сравнивать, делать опыты. И когда им удается открыть закон, управляющий этими явлениями, их общее убеждение во всеобщности закона приобретает новую силу, - такова власть очевидности, таково могущество науки, что для того, кто уже шагнул далеко в изучении природы, становится невозможным, я не скажу верить, но даже понимать, чтобы могли быть явления, не подлежащие закону.
Эта привычка признавать во всем закон, привычка, отличающая современных мыслителей от мыслителей древних, не замедлит распространиться среди людей вообще. Исполнение предсказаний, какие можно делать при каждом новом открытии, и все возрастающая власть, приобретаемая над силами природы, доказывают всем непосвященным ценность научных обобщений и заключающихся в них знаний. Образование, расширяясь, распространяет постоянно в массах это знание законов, которое прежде было достоянием лишь небольшого числа людей; и по мере того, как возрастает распространение знаний, убеждения ученых становятся убеждениями всего человеческого рода.
Заключение, что закон всеобщ, станет непреодолимой очевидностью, когда будет понято, что сам прогресс в открытии законов подчинен закону, и когда вследствие этого будет также понятно, почему определенные группы явлений были уже отнесены к своим законам, тогда как другие группы еще не были; когда увидят, что порядок, в котором познаются законы, должен зависеть от постоянства явлений, происходящих перед нами, и от более или менее сильного впечатления, какое они производят на наши чувства и на наше сознание; когда увидят, что действительно явления самые общие, самые важные, самые замечательные, самые конкретные и самые простые - суть те, законы которых познаются прежде всего, потому что они чаще и яснее представляются наблюдению, - то из этого можно вывести то заключение, что и долго спустя после того, как главная масса явлений будет соподчинена законам, всегда еще останутся явления, закон которых не будет известен, потому что явления эти редки, или малозамечательны, или маловажны, или сложны, или абстрактны. Таким образом будет найдено решение одного затруднения, иногда возникающего. Когда спросят, почему всеобщность закона еще не вполне установилась, то можно будет ответить, что явления, относительно которых эта всеобщность еще не признана, суть именно те явления, которые могут подойти под закономерность после всех. Состояние вещей, возвращение которых мы можем предсказать, есть именно то состояние вещей, какое мы видим существующим ныне. Если одновременные или последовательные явления биологии и социологии не подведены еще под их законы, то из этого надо заключить не то, что этих законов не существует, но что до настоящего времени законы эти ускользали от наших средств анализа. Обнаружив уже давно единообразие, царящее в низших группах явлений, и затем обнаружив то же единообразие и в высших группах, мы если не смогли еще открыть законов явлений самого высокого порядка, то все же не имеем права отрицать существования этих законов; но мы можем заключить, что только одна слабость наших способностей помешала нам их открыть; и, если только не дойти до нелепости, утверждая, что процесс обобщения, делающийся все более и более быстрым, достиг теперь своих границ и должен сразу остановиться, мы должны прийти к заключению, что человеческий род придет наконец к открытию постоянного порядка даже в явлениях самых сложных и темных.
.