4. Право и свобода

4. Право и свобода

Вопрос о свободе в меняющемся обществе, разумеется, не может быть решен без исследования ее взаимосвязи с правом и законом, а последних – друг с другом. Иными словами, — вне разработанной в правоведении либеральной концепции “правопонимания” с ее разграничением права и закона, делением законов на правовые и антиправовые, нелегитимностью неправового закона; учетом различий в восприятии одних и тех же законов разными социальными группами в качестве правовых или неправовых [Завадская Л.Н., Нерсесянц В.С.,Лившиц Р.З., Малеин Н.С. и др.].

Согласно либеральной (либертальной) концепции правопонимания, право – это всеобщая мера свободы (т.е. мера общезначимая и одинаковая для всех людей, независимо от их физического, умственного, имущественного состояния и др.). Одновременно это и необходимая форма свободы людей, поскольку свобода (ее бытие и реализация) возможна и действительна лишь как право и в форме права. Или свобода (в правовой форме) — или произвол (в тех или иных проявлениях), а третьего не дано [В.С. Нерсесянц (б), С.23, 25, 34]. В ходе исторического развития первоначально несвободная масса людей постепенно преобразуется через механизм права (формального правового равенства) в свободных индивидов. “Правовое равенство делает свободу возможной и действительной во всеобщей нормативно-правовой форме, в виде определенного правопорядка” [Там же, С.25].

Противопоставление права и свободы встречается тогда, когда под правом понимаются любые веления власти, когда законы могут иметь неправовой, произвольный характер, короче, когда исходят из доктрины реализации права, санкционированного государством. Либеральная же концепция “правопонимания” преодолевает отождествление права и закона. Она предполагает рассмотрение права как независимого от воли и произвола законодателя социального явления, которое обладает своей собственной природой и базируется на собственном принципе. Речь идет о принципе формального равенства, предполагающем свободу индивидов как субъектов права, право как всеобщий масштаб и равную меру свободы индивидов. “Закон, соответствующий содержанию и смыслу принципа правового равенства и свободы, — это и есть правовой закон (выделено мною); иначе мы имеем дело с правонарушающим законом, антиправовой “нормативностью” политико-приказных актов” [В.С. Нерсесянц (а), С.291; В.С. Нерсесянц (б), С.33-34]. Исполнение неправового закона под принуждением государства (напр., закона, противоречащего Конституции и нарушающего права и свободы человека и гражданина) есть узаконенный произвол [Н.С. Малеин, С.26-32].

Однако, сознавая, что вопрос о свободе не может быть решен вне либеральной концепции правопонимания, мы должны признать и то, что только в этих рамках он также не может быть решен. Прежде всего, потому, что даже самое прогрессивное право, само по себе, еще не превращает общественные отношения в правовые, а лишь подключается к ним в совместном воздействии на регулируемое поведение. Право как нормативная система регулирует поведение людей через наполнение той или иной сферы человеческой деятельности правовыми связями и зависимостями, которые действуют наряду с иными социальными факторами, совместно влияя на поведение людей [В.Н. Протасов]. И здесь, как говорится, возможны варианты: взаимоотношения правовой структуры с другими социальными структурами в каждом конкретном обществе и в разные моменты времени могут складываться по-разному.

Неизменным остается только то, что любая правовая система в той или иной мере соответствует сложившимся социальным отношениям и обусловлена ими. Так, социальную структуру рабовладельческих и феодальных обществ отражало (и закрепляло) право-привилегия, или сословное право. Буржуазному обществу соответствует формальное (абстрактно равное) право. В современных условиях постепенно формируется третий исторический тип права — социальное право, охраняющее общечеловеческие ценности равного права, но преодолевающее формализм буржуазного права при помощи системы государственных гарантий и правовых преимуществ для социально обездоленных слоев общества [О.Э. Лейст, С. 3-13].

Определенной правовой системе так или иначе соответствует и определенный уровень общественного правосознания. Правосознание в значительной степени определяет все процессы, связанные с формированием права, и представляет собой важную часть правовой реальности [И.А. Исаев]. Причем, если в западной общественной и научной традиции “свобода есть право делать то, что дозволено законами” (Ш.Л.Монтескьё), и “мы должны стать рабами закона, чтобы быть свободными” (Цицерон), то одной из характерных черт русской дореволюционной мысли, напротив, было отрицательное или пренебрежительное отношение к праву. Так, в глазах славянофилов право было “внешней правдой”, которая заменяет человеческую совесть полицейским надзором; Герцен рассматривал неуважение к праву как историческое преимущество русского народа, свидетельство его внутренней свободы и способности построить новый мир; русские анархисты считали право, наряду с государством, инструментом прямого насилия; и др. [А. Валицкий, С. 25].

Предубежденное отношение русских мыслителей к праву зачастую базировалось на представлениях о его несовместимости с нравственностью, неспособности ограничить власть государства. Так, Л.Толстой, отождествляя право с возведенной в закон волей власть имущих восклицал: “Право! Что…называется этим странным словом?.. правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им — властвующим выгодно… Право государственное есть право отбирать у людей произведения их труда, посылать их на убийства, называемые войнами… Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами. Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать и вешать… Ведь все дело очень просто: есть насилующие и насилуемые, и насилующим хочется оправдать свое насилие” [Там же, С. 26].

Правовой нигилизм — неотъемлемая черта не только российской мысли, но и российской общественной традиции. “Не я виноват, — писал В.О.Ключевский, — что в русской истории мало обращаю внимания на право: меня приучила к тому русская жизнь, не признававшая никакого права. Юрист строгий и только юрист ничего не поймет в русской истории, как целомудренная фельдшерица никогда не поймет целомудренного акушера” [В.О.Ключевский, С.68]. Неслучайно еще В.Даль определял свободу через волю и распространял это понятие на гораздо более широкий круг явлений, чем допускает западная традиция: вплоть до “полного, необузданного произвола или самовольства” [В.Даль, С.151].

Представляется, что и в настоящее время априорное включение в определение свободы требования соблюдения провозглашенных правовых норм, вполне оправданное в других обществах, особенно западных, в нашем случае нецелесообразно. Оно резко сузило бы познавательные возможности в обнаружении конкретных типов социетальной и индивидуальной свободы, реально формирующейся в современном российском обществе. Это, разумеется, не исключает необходимости изучения места права и законности в современных образах свободы разных групп, роли неправовых ограничителей современной свободы, правовых и неправовых механизмов социальной адаптации к ним. Однако все эти задачи лежат за пределами правоведения.

*      *      *

Таким образом, каждая наука, изучавшая свободу, внесла свой вклад в познание этого сложного и многогранного феномена. Каждая наука заботливо возделывает свой участок на “поле свободы”, порой вторгаясь на территории других наук с тем, чтобы вернуться обогащенной новыми перспективами и способами анализа. Обозначим, хотя бы вкратце, те достижения философии, экономики, психологии и права, которые особенно важны для нашего исследования.

Как только экономический человек (максимизатор или ограниченный рационализатор), который всегда стремится поступать наилучшим (или удовлетворительным) для себя образом, выйдет за пределы экономической теории и окажется в нашем проблемном поле, мы должны будем признать, что для исследования его свободы собственно научных способов явно недостаточно. Философия и отчасти психология задают границы познания феномена свободы, с которыми нам придется в дальнейшем считаться. Философы убедили нас, что конечные причины поступков и желаний людей (т.е. свободу воли) нельзя познать эмпирическим путем — это метафизическая проблема. Психологи с помощью эмпирических методов вскрыли феномен неосознаваемых состояний и нерациональных действий, активно присутствующих в социальной жизни человека. В результате наш “ограниченный рационализатор” стал еще более ограниченным и загадочным.

И хотя он наделяется психологами некой врожденной способностью (стремлением) к свободе – содержится ли она в его творческой силе (Адлер) или в тенденции к актуализации (Роджерс), — те же самые психологи показали, как в ходе повседневных социальных взаимодействий он постоянно теряет свою свободу, выступая объектом влияния и манипулирования со стороны других людей. Избавиться от этого влияния гораздо труднее, чем попасть под него, так что “неразмышляющая податливость” в современном обществе стремительно нарастает. Однако мы вынуждены будем абстрагироваться от большой части зависимостей, которые так кропотливо и неустанно вскрывают психологи, ограничившись, прежде всего, теми внешними воздействиями, которые связаны с изменением типа социетальной свободы и системы социальных неравенств.

Это не значит, что психологическим аспектам свободы в данной работе вообще не окажется места. Во-первых, каждый человек реагирует на события в соответствии с тем, как он их субъективно воспринимает и переживает. Так что внутренняя проекция свободы, особо важная в реформируемом обществе, будет находиться в центре нашего внимания. Во-вторых, среди вскрытых психологами механизмов влияния одних людей на других есть такие, которые пригодны для познания взаимосвязи между социетальной и индивидуальной свободами в меняющемся обществе. Я имею в виду, прежде всего, теорию психологического реактивного сопротивления Джека Брема, приложимую не только к предметам-товарам, ставшим менее доступными для потребителей, что ограничило свободу последних и усилило их стремление обладать этими предметами. Причем вовсе не из-за их особых достоинств, а в силу психологического сопротивления. То же верно и для прав и свобод, которые предоставили лишь на некоторое время или (добавлю от себя) провозгласили, не создав условий и механизмов реализации.

Наконец, важно помнить и о том, что законы, по которым меняются границы дозволенного, могут быть не только правовыми, но и неправовыми, а право само по себе не превращает общественные отношения в правовые, и потому не всесильно.

Вместе с тем следует признать, что ни один из четырех рассмотренных выше подходов не является полностью подходящим для задач нашего исследования. Продвигая вопрос о свободе в одних отношениях, они “пробуксовывают” в других, что не позволяет ни одному из них, как и всем вместе взятым, лечь в основу формирования целостного представления о закономерностях, механизмах и перспективах современного трансформационного процесса в посткоммунистических обществах в контексте свободы-несвободы.

Несколько упрощая, можно сказать, что философскому подходу к свободе не хватает для этого эмпиричности, связанности с конкретными реалиями реформируемого общества. “Узкоэкономический” подход, не позволяющий охватить все грани свободы в их взаимосвязи и взаимообусловленности, не отвечает требованию комплексности. Познавательные возможности “универсальной” версии экономического подхода, претендующей на объяснение всех форм человеческого поведения, напротив, ограничиваются излишней глобальностью. Психологический подход, выигрывая в акценте на внутренних аспектах свободы и использовании эмпирических методов, проигрывает в изучении внешних аспектов свободы, а также их взаимосвязи с внутренними. Для правового подхода к свободе в большей мере характерна обратная (“внешняя”) тенденция, с акцентом на нормативность. Причем ни один из этих подходов не делает акцент на групповом уровне социальной реальности.

Положение усугубляется тем, что концепции, разработанные в рамках этих подходов, привели к прямо противоположным решениям центральных вопросов нашего исследования. Я имею в виду, прежде всего, характер взаимосвязи между разными уровнями свободы – индивидуальным и социетальным, что особенно актуально “здесь и сейчас”, в реформируемом российском обществе. Это – предмет следующей главы.