2. Социально-психологическая концепция свободы (“бегства от свободы”) Э.Фромма
.2. Социально-психологическая концепция свободы (“бегства от свободы”) Э.Фромма
Эта концепция показывает, что современный экономический либерализм и политическая демократия не решают проблему индивидуальной свободы. По Э. Фромму, даже при их наличии, развиваются социально-психологические механизмы “бегства от свободы”, добровольного отказа от нее. Концепция Э.Фромма базируется на представлении о двойственности свободы, которая, по его мнению, имеет место в течение всего Нового времени: с одной стороны, растет независимость человека от внешних властей, от экономических и политических оков, с другой – повышается его изолированность, а в результате и чувство ничтожности и бессилия в мире, который все более становится безграничным, угрожающим и чуждым [Э.Фромм, С.41, 61-62]. По Фромму, новая свобода неизбежно вызывает ощущение неуверенности, сомнения, одиночества и тревоги. Причем по мере развития капитализма, особенно с его переходом в монополистическую фазу, относительный вес двух тенденций свободы изменяется в пользу факторов, ослабляющих личность: чувства бессилия и одиночества усилились, индивид ощущает угрозу со стороны гигантских сил, и ситуация во многом напоминает XV и XVI века [Там же, С.94, 110].
Чтобы иметь возможность действовать, индивид должен преодолеть невыносимое чувство бессилия и одиночества. Один путь устранения разрыва между личностью и окружающим миром ведет назад: это отказ человека от свободы, более или менее полный отказ от индивидуальности и целостности человеческого “я” [Там же, С.62, 123]. Э. Фромм описал три психологических механизма, используемых людьми для избавления, или “бегства” от свободы. Первый из них – авторитаризм, состоящий “в тенденции отказаться от независимости своей личности, слить свое “я” с кем-нибудь или с чем-нибудь внешним, чтобы таким образом обрести силу, недостающую самому индивиду” [Э.Фромм, С.124]. Авторитаризм проявляется как в стремлениях к подчинению, так и в стремлениях к господству, или, другими словами, как в мазохистских, так и в садистских тенденциях.
Мазохизм Э.Фромм определяет как “стремление раствориться в подавляющей силе, приобщившись тем самым к ее мощи и славе” [Там же, С.186-187] . Этой внешней силой может быть другой человек, какой-либо общественный институт, Бог, нация, совесть или моральная необходимость. “Став частью силы, которую человек считает непоколебимой, вечной и прекрасной, он становится причастным к ее мощи и славе. Индивид целиком отрекается от себя, отказывается от силы и гордости своего “я”, от собственной свободы, но при этом обретает новую уверенность и новую гордость в своей причастности к той силе, к которой теперь может себя причислить” [Там же, С.135]. Найдя себе нового хозяина, мазохист, по убеждению Э. Фромма, избавляется от окончательной ответственности за свою судьбу, а тем самым и от мучительных сомнений, какое решение принять.
Садизм, напротив, выражается в стремлении к неограниченной власти над другими: “…Садист так же сильно нуждается в своем объекте, как мазохист – в своем. В обоих случаях собственное “я” исчезает. В одном случае я растворяюсь во внешней силе – и меня больше нет; в другом – я разрастаюсь за счет включения в себя другого человека, приобретая при этом силу и уверенность, которой не было у меня самого” [Там же, С.137, 186].
Э.Фромм утверждал, что человек не бывает только садистом или только мазохистом, у него обычно присутствуют обе тенденции.
Второй механизм бегства от свободы – разрушительность “отличается уже тем, что ее целью является не активный или пассивный симбиоз, а уничтожение, устранение объекта… Разрушить мир – это последняя, отчаянная попытка не дать этому миру разрушить меня. Целью садизма является поглощение объекта, целью разрушительности – его устранение. Садизм стремится усилить одинокого индивида за счет его господства над другими, разрушительность – за счет ликвидации любой внешней угрозы”
Если по каким-либо причинам объектом разрушительных устремлений индивида не могут стать другие люди, то они легко направляются на него самого и могут привести к физическому заболеванию или даже к попытке самоубийства [Там же, С.153, 155]. Рационализаций разрушительных действий, по мнению Э. Фромма, – великое множество. Любовь, долг, совесть, патриотизм – наиболее распространенные среди них.
И наконец, третий механизм бегства от свободы, в котором, согласно Э.Фромму, находит спасение большинство нормальных индивидов в современном обществе, — автоматизирующий конформизм. “Индивид перестает быть собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Исчезает различие между собственным “я” и окружающим миром, а вместе с тем и осознанный страх перед одиночеством и бессилием” [Э.Фромм, С.158-159]. Индивид превращается в робота, теряет себя, но при этом убежден, что он свободен и подвластен лишь собственной воле, что он способен думать, чувствовать и действовать свободно, что он – это “он”, что его мысли, чувства и желания на самом деле принадлежат “ему”. В большинстве случаев, по Э.Фромму, такое убеждение является величайшей и опасной иллюзией [Там же, С. 159, 169, 202].
Обращаясь к гипнотическим экспериментам, сновидениям и сопровождающим их ассоциациям, изучению мнений людей по разным вопросам, подпиткой тенденции к конформизму современной культурой, Э.Фромм показывает, как чувства, мысли, желания внушаются со стороны, но субъективно воспринимаются как собственные. И напротив, как собственные чувства, мысли и желания могут быть подавлены и изъяты из личности человека [Там же, С. 159 –172, 202-212]. Современный человек приспосабливается к анонимной власти и усваивает такое “я”, которое не составляет его сущности. И чем больше он это делает, тем беспомощнее себя чувствует, тем больше ему приходится приспосабливаться, “добывать себе “я” из непрерывного признания и одобрения других людей. Пусть он сам не знает, кто он, но хотя бы другие будут знать, если он будет вести себя так, как им нужно; а если будут знать они, узнает и он, стоит только поверить им” [Там же, С. 213, 173].
Но всегда ли свобода ведет к новой зависимости? Всегда ли независимость и свобода тождественны изоляции и страху? Э.Фромм полагает, что в противовес описанным им механизмам бегства от свободы, возможно также состояние позитивной свободы, в котором индивид существует как независимая личность, но не изолированная, а соединенная с миром, с другими людьми и с природой. Эту свободу человек может обрести, реализуя свою личность, будучи самим собой. Позитивная свобода состоит в спонтанной активности всей целостной личности человека [Э.Фромм, С. 214-215]. Э.Фромм признает, что в современном обществе спонтанность (буквальное значение латинского слова sponte – сам собой, по собственному побуждению) – довольно редкий, но все же встречающийся феномен. Спонтанную активность можно наблюдать у художников, у некоторых ученых и философов, у маленьких детей, а также в отдельные мгновения (озарение, прилив нежности и др.) у большинства людей. Важнейшие составные части такой спонтанности – любовь (но не растворение своего “я” в другом человеке и не обладание другим человеком) и труд (но не вынужденная деятельность, а творчество).
Э.Фромм сам признает, что в истории человечества подобная свобода еще никогда не достигалась, но была идеалом. Решение проблемы он видит, во-первых, в сохранении всех завоеваний современной демократии, а во-вторых, в их дальнейшем расширении, в развитии действительной свободы, инициативы и спонтанности индивида; причем не только в сугубо личных или духовных сферах, но прежде всего в той деятельности, на которой строится все существование каждого человека, — в его труде [Там же, С. 224, 226]. С этой целью нерациональное, бесплановое общество должно быть заменено рациональной экономической системой — обществом с плановой экономикой, которая позволит объединять и концентрировать усилия всего общества. Такой общественный строй Э.Фромм называет демократическим социализмом. А чтобы плановая экономика не стала новой формой манипулирования народом, необходимо решить проблему сочетания централизации и децентрализации. Э. Фромм не говорит, как это можно сделать, но считает, что эта проблема не более сложна, чем уже решенные задачи технического плана, которые дали почти полное господство над природой.
Думается, что намеченные автором перспективы становления позитивной свободы позволяют отнести его концепцию к концепциям-идеалам, сила которых – в мощном гуманистическом потенциале, в стремлении к подобного рода свободе, а не в повсеместном обладании ею. Однако в нашем случае это не самая сильная часть концепции Э.Фромма, во всяком случае, она не смогла бы стать оправданием столь детального изложения его построений “здесь и сейчас”, т.е. исходя из обозначенного проблемного поля в современном российском социуме. С точки зрения изучения закономерностей трансформации свободы в переходном обществе ценность концепции Э.Фромма видится в следующем.
Прежде всего, описанные автором психологические механизмы бегства от свободы в западном обществе свидетельствуют о том, что экономический либерализм и политическая демократия автоматически не решают проблемы индивидуальной свободы. Она “меняет одежды”, но с неуемностью “ваньки-встаньки” поднимается вновь и вновь. Концепция Э.Фромма по существу подталкивает к выводу о том, что в каждом обществе проблема свободы имеет свое содержание, хотя сам автор прямо таких заключений не делал.
Хотя в центре внимания Э.Фромма были представители городского среднего класса, он поставил вопрос о различном соотношении между позитивным и негативным аспектами свободы у разных классов при переходе от средневековой системы к капиталистической (у новой аристократии и старой родовой знати, низших и среднего классов). Именно с этим различием он связывал разные психологические и идеологические реакции разных классов на новую обстановку. Кроме того, степень распространения различных психологических механизмов бегства от свободы у разных групп также может быть различной. В частности, Э.Фромм утверждал, что не только между индивидами, но и между различными социальными группами (и между целыми народами) существует громадная разница в весе разрушительных тенденций. Например, в структуре характера представителей низов европейского среднего класса они значительно выше, чем в среде рабочих или социальной верхушки. Разные группы различаются и силой иммунитета против автоматизирующего конформизма: так, у представителей творческих профессий он выше, чем у всех остальных.
Особое место концепции Э.Фромма среди других концепций свободы определяется тем, что в ее основе лежит представление о бессознательных силах и стремление заглянуть дальше рациональной обусловленности человеческого поведения, прорваться сквозь “завесу обманчивых рационализаций”. Привлекая результаты разных эмпирических методов, он показывает, что у нас могут быть мысли, чувства, желания, которые мы субъективно воспринимаем как наши собственные, хотя в действительности они навязаны нам со стороны и могут не иметь ничего общего с тем, что мы думаем и чувствуем на самом деле. За свое собственное решение люди зачастую принимают результат подчинения обычаям, условностям, чувству долга или неприкрытому давлению. В этом смысле концепция Э.Фромма может служить важным дополнением (и доказательством ограниченности) других концепций свободы (созданных как в самой психологии, так и в других науках), в основе которых лежит представление о преимущественно рациональном индивиде и целенаправленности человеческого поведения.
Наконец, описанные Э.Фроммом психологические механизмы бегства от свободы, не всегда осознаваемые западным индивидом, в условиях кардинальных изменений, какие сейчас происходят в России, вполне осознаются большими группами индивидов, “всплывают на поверхность”, становятся наблюдаемыми и обретают социологический статус. Так, абсолютное большинство респондентов (как в городе, так и в селе) в числе основных ограничителей своей свободы сегодня сами называют состояние неуверенности, бессилия перед непредсказуемой политикой верхов, страха перед завтрашним днем. В открытой и вполне рациональной форме проявляются авторитарные и разрушительные тенденции, вполне осознанные формы принимает и конформизм. Эти обстоятельства, думается, придают концепции Э.Фромма новую актуальность.
Тем не менее ее познавательные возможности применительно к описанному нами проблемному полю все-таки весьма ограничены. И не только потому, что в действительности нет сугубо иррациональных индивидов, как нет и сугубо рациональных, а изучение рационального пласта сознания и поведения потребовало бы новых поисков и акцентов. Существенная ограниченность данной концепции для понимания феномена свободы в переходном обществе видится еще и в том, что социальный анализ зачастую ведется Э.Фроммом на уровне предельных описаний (“либо всё, либо ничего”), а во времена больших перемен всегда важна степень. Любая зависимость личности рассматривается им как обращение ее сразу “в ничто”, как полная утрата ощущения самостоятельности или ответственности. Что можно сказать о динамике свободы конкретных социальных субъектов, действующих в данных условиях и обстоятельствах, если их собственное “я” исчезает не только вследствие подчинения другому человеку, но и под воздействием долга, совести или моральной необходимости?! Что же тогда остается на долю этого “я”?! Как оно развивается?! Как можно уберечь его от разного рода социальных воздействий?! И какова роль адаптационных стратегий в механизмах “бегства от свободы”?
Анализ на уровне предельных и безусловных описаний, по существу, ставит под сомнение одну из основных предпосылок данного исследования — безусловную ценность индивидуальной свободы. В самом деле, исходя из концепции Э.Фромма, напрашивается вопрос: зачем расширять социетальную свободу в России по западному образу и подобию, если с ее утверждением индивиды осознанно или неосознанно будут пытаться “бежать” от нее, и нужно будет снова возвращаться к обществу с плановой экономикой? Еще более обостряет этот вопрос Г.Маркузе, который пришел к отказу как от капитализма, так и от социализма.