1. Особенности социологического видения свободы

1. Особенности социологического видения свободы

Одна из особенностей социологии состоит в “природной междисциплинарности”, связанной с тем, что многие ее ветви родились “на стыке” с другими науками: социология личности, социология права, экономическая социология, политическая социология и пр. От философии, как самой древней науки, традиционно изучавшей свободу, ее отличает эмпиричность, что крайне важно для изучения количественных и качественных закономерностей динамики свободы в меняющемся обществе. И наконец, в исследовании механизмов общественных изменений именно социология делает акцент на групповом уровне социальной реальности и на институциональных аспектах социальных действий.

Ставя во главу угла социологическое видение свободы, мы будем исходить, во-первых, из того, что начатые преобразования по переходу к более свободному и процветающему обществу по-разному сказались на уровне свободы разных социальных групп. Прежде всего, потому, что каждая социальная группа, занимая определенные позиции в социальной структуре общества, может включиться и включается (желают того или не желают ее представители) в ограниченные социальные отношения:

- в периоды общественных преобразований разные группы имеют неодинаковые возможности влиять на установление новых прав и отношений, которые впоследствии будут охраняться силой государства и будут обязательны для выполнения;

- из множества провозглашенных в каждый момент прав, определяющих характер официально допускаемых отношений, разные группы имеют возможность воспользоваться прежде всего теми, которые доступны для занимаемых ими социальных позиций. Прошлый и нынешний статус позволяет одним группам беспрепятственно воспользоваться новыми правами и свободами, другие же не могут реализовать их по тем или иным причинам (противодействие более сильных общественных групп, отсутствие связей в деловом мире, достаточных денежных накоплений, возможности взять кредит, информации, знаний, образования, опыта и др.);

- появляющиеся в периоды кардинальных общественных перемен новые возможности вертикальной социальной мобильности, хотя и смягчают, но не отменяют “социального распределения” новых прав и свобод. Во всяком случае, для того чтобы воспользоваться одним и тем же правом (прежде всего из группы социально-экономических), лица, занимающие более низкие социальные позиции, чаще вынуждены затрачивать больше усилий, преодолевать больше ограничений и барьеров, чем лица с более высоким социальным статусом. В итоге новые права и свободы обладают не только неодинаковой доступностью для разных общественных групп, но и неодинаковой “социоструктурной эффективностью”, разным соотношением требуемых затрат и достигаемых результатов.

Объективные различия усиливаются различиями субъективными: разные общественные группы имеют неодинаковые способности к рефлексии, к осознанию действительных изменений своих прав и возможностей в новых условиях по сравнению со старыми; они неодинаково подвержены ошибкам в восприятии происходящего из-за идеологических воздействий (в прошлом и настоящем), доступа к информации, разного уровня и образа жизни и др. Конечно, субъективные различия характеризуют скорее индивидуальные особенности социальных субъектов, чем групповые, и в условиях общественных перемен они способны ощутимо “размывать” и дифференцировать прежние социальные группы (в том числе и через выбираемые модели поведения). Однако наряду с этой тенденцией неизбежно соседствует и другая, которая воспроизводит (сохраняет) различия между разными социальными группами по выделенным субъективным признакам, так что доля лиц, скажем, с высоким уровнем рефлексии будет выше у одних групп и ниже — у других.

Кроме того, — и этот аспект социологического видения свободы хотелось бы подчеркнуть особо — у разных социальных субъектов в каждый момент времени уже имеется свой образ свободы, свои жизненно важные цели и ценности, свои представления о допустимых способах их достижения и благоприятствующих этому условиях. Ни жизненные цели, ни представления о допустимых способах их достижения не меняются мгновенно, независимо от того, прогрессивно ли это с точки зрения других индивидов, групп или обществ. Так что тот или иной тип социетальной свободы — будь то свобода “административно-командная” или “рыночная демократическая” — те или иные индивиды оценивают, прежде всего, как средство реализации своей свободы. Одна и та же институционально-правовая свобода одними индивидами (группами) оценивается как расширяющая их свободы, а другими — как их ограничивающая. По-разному отвечая потребностям и ценностям различных социальных субъектов, такая свобода имеет неодинаковые шансы на интернализацию с их стороны.

Каждый индивид, будучи членом общества, неизбежно вплетен в многочисленные социальные зависимости (институциональные – правовые и моральные, социоструктурные и пр.), которые не только ограничивают его возможности, но одновременно в значительной степени и формируют его (“Неверно, что каждое общество имеет тех людей, которых оно заслуживает. Скорее, общество производит тех людей, которые ему нужны” [П.Л.Бергер, С.104]). Разные общественные системы различаются лишь степенью и формами, в какой они допускают (гарантируют) тот или иной уровень свободы своим членам. Выявление различий между разными общественными системами или между разными состояниями одной и той же системы по тем возможностям, которые они предоставляют своим членам для свободного развития по законам их собственной жизнедеятельности, — важная задача социологической исследования феномена свободы. Однако не менее важной представляется и та перспектива, которая исходит не от общества, а от индивида.

В этом случае мы будем исходить из того, что в периоды глубинных общественных преобразований для каждого социального субъекта с теми жизненными целями и ценностями, которые у него имеются “здесь и сейчас”, прошлые и нынешние социальные зависимости и ограничения имеют разный “вес”. Одни из них позволяют (позволяли) индивидам с меньшими препятствиями (затратами, усилиями, потерями) достигать своих целей, другие – с большими. Это может быть как правильным отражением действительности, так и результатом ошибочного восприятия изменившейся социальной реальности и своего места в ней. В данном случае важнее другое: к одним социальным зависимостям и ограничениям индивиды адаптированы больше, к другим – меньше, одни из них расцениваются как более предпочтительные, другие – как менее предпочтительные или нежелательные совсем. И именно это сравнение индивиды кладут в основу своих мнений о том, один тип социетальной свободы в большей мере позволяет им достичь своих целей и стать более свободными, чей другой.

Отстаивая эту перспективу анализа феномена свободы, социология должна прояснить свое отношение к проблеме ложных потребностей и общественного манипулирования. Если жизненные цели и ценности индивида являются результатом предшествующих манипуляций и квалифицируются как “ложные”, не позволяющие ему проявить свою собственную природу (о которой, как мы видели в предыдущих главах, так много говорят и философы, и психологи, и которая продолжает оставаться “великой тайной” как для тех, так и для других), то не торопится ли социология с реализацией субъективной версии исследования свободы? Не нужно ли подождать до тех пор, пока “великая тайна собственной природы человека” будет открыта, а ложные потребности целиком вытеснены из сознания индивида?

Отмечу два обстоятельства, которые, на мой взгляд, позволяют социологии не дожидаться решения этих вечных вопросов и принять наличие у данных индивидов (групп) в данный момент времени и в данных условиях определенных смысловых образов свободы (как индивидуальной, так и социетальной) как данность. Первое обстоятельство исходит от индивида, второе – от системы. Каждый индивид проживает одну жизнь, и если ему случилось жить в эпоху больших общественных перемен, он так или иначе взвешивает свои приобретения и потери за годы реформ, оценивает динамику личной свободы, в том смысле как он сам ее понимает. Пусть даже часть жизни индивида прошла в системе, где его индивидуальность подавлялась, где им манипулировали и где его “наградили” ложными потребностями, которые теперь он не в силе отделить от своих собственных. В “новую” систему он все равно войдет таким, какой есть, со своим пониманием свободы, независимо от того, прогрессивно ли оно с чьей-то иной точки зрения или нет. Эти представления не изменить мгновенно, хотя как многолетняя эта задача и может ставиться. До тех же пор, пока она не будет решена, индивиды будут оценивать уровень и динамику своей свободы, исходя не только из истинных, но и из ложных потребностей и жизненных целей, не только из прогрессивных, но и из устаревших (как может кому-то показаться) ценностей, а также из возможностей реализации как тех, так и других в новых условиях по сравнению со старыми.

Кроме того, именно сложившиеся у разных индивидов (групп) образы индивидуальной свободы в значительной степени определяют их отношение к новым правам и перспективы институционализации этих прав. Чтобы стать полновесным элементом новой институциональной системы, провозглашенные в ходе реформ права должны устойчиво востребоваться и реализовываться в социальных действиях людей. И здесь тоже возможны варианты. По тем или иным причинам большие группы людей могут оставаться равнодушными к новым правам и даже избегать их, что может существенно замедлить процесс институционализации этих прав, особенно если эти люди обладают властью. Далее, обращаясь к новым правам, люди могут вырабатывать такие правила и нормы поведения, которые весьма отличаются от присущих природе этих прав. Так что в процессе реальных социальных взаимодействий может формироваться отличная от официально допускаемой институциональная система. Наконец, люди могут следовать новым правилам и нормам поведения (которые присущи новым правам и соответствующим им общественным отношениям) не добровольно, а вынужденно, что также затрудняет их институционализацию, ибо полная институционализация невозможна без интернализации.

Таким образом, при погружении в конкретные зависимости (институциональные, социоструктурные и пр.) реальной жизни правомерность и продуктивность социологической перспективы изучения феномена свободы становится очевидной. Сказанного, думается, достаточно, чтобы подтвердить правомерность, актуальность и продуктивность “вплетения” категории свободы в традиционный социологический анализ. Какое же знание уже накопила социология для исследования свободы вообще и в меняющемся (реформируемом) обществе в частности?