1. Многообразие смысловых образов свободы в российской повседневности
.1. Многообразие смысловых образов свободы в российской повседневности
Свобода, как справедливость, красота, долг и многое другое, относится к числу таких универсальных понятий, о которых, пожалуй, все люди имеют то или иное представление, но которые каждый определяет по-своему, исходя из собственной системы координат. Эта личная система координат не очень восприимчива к внешней оценке в контексте “правильно-неправильно” или “лучше-хуже”. Так что разные индивиды могут определять свободу, справедливость, красоту и т.д. совершенно различным образом, но при этом иметь в виду одно и то же состояние (условие, качество), благодаря которому “свободное”, “справедливое”, “красивое” и т.д. противопоставляется “несвободному”, “несправедливому”, “некрасивому” и т.д.
Как же определяют сегодня свободу разные члены российского общества? Какой смысл они сами вкладывают в этот термин, независимо от того, прогрессивно ли это с чьей-то иной точки зрения или нет, вписывается ли их понимание в известные науке определения или нет, охватываются ли при этом все распространенные значения этого термина или нет? Заранее оговорюсь: поскольку в данном случае респонденты сами конструировали определения свободы, то в них неизбежно присутствуют признаки разного уровня конкретности, причем базовые элементы свободы соседствуют с ее факторами и ограничителями и нередко заменяются ими. Однако все эти недостатки, препятствующие построению строгих образов индивидуальной свободы, вполне компенсируются получением куда более ценной информации о том, что же сегодня в первую очередь имеют в виду сами индивиды, отвечая на все чаще встречающиеся в массовых обследованиях вопросы типа: “Чувствуете ли Вы себя в сегодняшних условиях свободным человеком или нет?”, “Когда Вы были более свободны – до реформ или сегодня?” и пр. По этой же причине мы приведем здесь данные о числе сторонников того или иного понимания свободы, сделав еще одну оговорку. Эти “первичные” определения свободы в дальнейшем уточнялись в ходе неформализованных (а позднее и формализованных) интервью. Ряд рассогласований в уровне конкретности ответов снимался серией открытых и закрытых вопросов о главных ограничителях свободы, актуальных жизненных возможностях и их динамике за годы реформ и др. Так что в последующих главах мы будем работать с более полными и точными смысловыми образами свободы.
А пока остановлюсь на “первичных” определениях свободы, которые респонденты давали без каких-либо подсказок с моей стороны. В ходе конкретных социологических обследований было собрано более 600 определений свободы, которые сгруппировались в ряд видов. Охарактеризую основные из них.
1. Свобода как возможность поступать по своему усмотрению, по своей воле (28%). В представлении этой части респондентов свободный человек “говорит, что думает, делает, что хочет, живет, где хочет”, “ему дают возможность делать то, что ему нравится”, “он живет, как хочет”, “он сам себе хозяин”, “ему не мешают жить и творить”, “может не только свободно мыслить, но и имеет возможность реализовать свои замыслы”, “безнаказанно поступает по своим принципам и убеждениям”, “живет в согласии с самим собой”. Какие-либо ограничители или рамки, которых должны придерживаться люди в этих действиях по своей воле, здесь не упоминаются. Поэтому, по-видимому, не случайно в эту безграничность, необузданность (а вместе с ними и в феномен свободы, определяемый таким образом) одни вкладывают положительный смысл, другие – отрицательный, третьи – то один, то другой – в зависимости от обстоятельств.
Заметим, что эта двойственность оценок свободы как воли сама по себе, насколько позволяет судить анализ пословиц русского народа, уже давно стала элементом русской культуры. В самом деле, одна часть русских пословиц вкладывает в свободу-волю положительный или нейтральный смысл: “Всякому своя воля”, “Как хочу, так и ворочу (кричу, молочу и пр.)”, “Живу, как живется, а не как люди хотят”, “Своя воля, своя и доля” и др. Другая часть, напротив, — отрицательный смысл: “Своя воля страшнее неволи”, “Дай себе волю, заведет тебя в лихую долю”, “Воля портит, а неволя учит”, “Не бойся неволи, а бойся воли”, “Своя волюшка доводит до горькой долюшки” и др. В результате, хотя неволя и плоха, но и воля не сулит ничего хорошего, и трудно сделать выбор между волей, которая губит, и неволей, которая изводит (“Воля губит, неволя изводит”).
Примечательно, что лишь небольшая часть респондентов (7%), описывая понятие “свобода”, обращается к терминам “самостоятельность”, “инициатива”, “выбор”, “ответственность”: свободный человек тот, кто “может самостоятельно решать свои проблемы”, “имеет право выбора, право самому решать”, “может сам планировать свое будущее, рассчитывая только на свои силы”, “исключительно по своей инициативе делает то, что хочет”, “осознанно совершает свои поступки, дает себе полный отчет в совершенном”, “независим в своих суждениях, оценках, имеет свое мнение, даже если оно отличается от общепризнанного”.
И уж совсем немногие (3%) свое представление о свободе “поднимали” до возможности самореализации. В их понимании человек свободен только тогда, когда “может реализовать свои способности”, “имеет возможность реализовать себя как личность”, “способен реализовать свое жизненное предназначение”, “занят тем, что его больше всего увлекает”, “у него есть свобода выбора и способность реализовать себя во всех смыслах этого слова”, “он не боится и способен выражать свои мысли и чувства, стремится реализовать себя”.
2. Свобода как возможность действовать по своему усмотрению и воле, но в рамках либо законов, либо нравственных норм, либо тех и других одновременно. В этих определениях свободы использовались уточнения типа: “в рамках закона и правопорядка”, “не вопреки законам”, “не создавая при этом неудобств другим людям”, “не ущемляя интересов других людей”, “не принося при этом вред окружающим”, “ограничиваясь лишь моральными принципами” и др. Понятно, что в понимаемую таким образом свободу индивиды вкладывали только положительный смысл.
В принципе, слово “закон” присутствовало в определении свободы лишь у 7% респондентов. Иными словами, лишь небольшая часть опрошенных вспомнила о них сама. Позже, когда респондентов просили выбрать близкое им суждение о соотношении свободы и законности, абсолютное большинство (70%) свободу как возможность делать то, что хочу, ограничили (по крайней мере, на словах) условием “если это не запрещено общими для всех законами, нравятся они мне или нет”. И только 10% в городе (и 19% в селе) открыто признали, что не собираются оглядываться на законы, которые тоже пишутся в чьих-то интересах, “до которых мне нет дела”. Так или иначе, незаконопослушность – важная черта современной свободы в России и в дальнейшем мы еще не раз к ней вернемся.
3. Свобода как независимость от произвола властей разных уровней (26%). По мнению этой части респондентов, человек свободен тогда, когда “его не прижимает государство”, “защищен от таких руководителей, как у нас”, “…независим от капризов вышестоящих”, “его не зажимает начальство и правительство…”, “им не манипулируют, какая бы власть ни была у руля…”, “в государстве над всем главенствует закон”, “защищен государством от любого вида произвола…”, “его существование не зависит от колебания курса доллара (экономически) и настроения вышестоящих людей (морально)” и пр. Иными словами, чаще всего здесь имеется в виду независимость (и защищенность) индивидов от незаконных действий властных чиновников и неформальных элементов в сложившейся институционально-правовой среде (формальной и неформальной), причем эта независимость нередко трактуется самыми разными социальными группами в терминах не только права, но и прав человека. В представлении этой группы индивидов свободный человек – тот, кто “имеет возможность реализовать свои права на деле, а не на бумаге”, “живет в по-настоящему правовом государстве”, “его права не ущемляются государством”, “права человека соблюдаются и уважаются”, “государство активно защищает провозглашенные им же права” и пр.
Среди же “свободообразующих” прав сегодня пока чаще называются те, которые индивиды уже имели прежде, но которые в сегодняшних условиях утратили (полностью или частично): право на своевременную выплату заработной платы, право на труд, на бесплатное образование и медицинское обслуживание, на отдых и др. (17%) Гораздо реже статус свободного человека связывается с правом на собственность, создание своего дела, свободное выражение собственного мнения, свободу выбора места жительства, партийной и религиозной принадлежности и пр. (6,5%).
4. Свобода как материальная независимость, отсутствие материальной стесненности. Сегодня это самая распространенная трактовка свободы: на нее указали более половины респондентов. По определению одной части (8%), свобода – это “когда много денег”, “нет ограничений в материальных средствах”, честно заработал хорошие деньги”, “свобода – это материальная независимость, когда человек может позволить себе все, что желает”. Другие (2%) понимают под свободой отсутствие лишь сильной материальной нужды: человек свободен уже тогда, когда “есть деньги на покупку лекарств, все остальное несущественно”, “ему не нужно думать каждый день о хлебе насущном”, “ему не страшно просыпаться”, “нет головной боли, как прожить в настоящее время, не умереть с голода, не ходить в обносках и где жить”, “нет долгов”, “сыт, имеет жилье, одет и есть деньги”, “не думает каждый день, где же все-таки достать деньги на сегодня, завтра, послезавтра и т.д., несмотря на то, что он работает”, и пр. Остальное большинство размещается в промежутке между этими крайними группами. Их “свободный человек” крепко стоит на ногах, не довольствуясь слишком малым, но и не претендуя на безграничность в материальном отношении: “он зарабатывает достаточное количество денег, чтобы чувствовать себя человеком”, “у него есть деньги”, “он материально обеспечен”, “он в состоянии обеспечить себе и близким людям достойную жизнь” “у него хорошее материальное положение, и он может купить то, что хотят его близкие”, “зарплата выплачивается вовремя и соответствует потребностям семьи”, “есть материальный достаток, как следствие — возможность уехать из страны, приобрести жилье, право на платное образование, лечение и т.д.”.
Короче, по мнению всех этих респондентов, “если есть деньги, есть всё (или почти всё)”, “в наше время деньги решают всё”. Заметим, однако, что такая важная роль денег как элемента и условия свободы – не особенность нашего времени, такой она была и в прошлом веке. В этой связи интересна параллель с А.С.Пушкиным, который в своем “Разговоре книгопродавца с поэтом” утверждал: “Наш век – торгаш; в сей век железный / Без денег и свободы нет”.
5. Свобода как наличие чего-то очень важного, значимого при отсутствии боязни это значимое потерять под воздействием неподконтрольных индивиду сил и обстоятельств общественной жизни. Среди наиболее часто упоминаемых сегодня “свободообразующих” феноменов — наличие работы (26%). При этом в ряде случаев указывалось, что работа должна быть “интересной”, “любимой”, “по специальности” (5%), но чаще акцентировалось то, что она просто должна быть (8%) и оплачиваться “стабильно”, “достойно”, “хорошо”, “по труду” (13%). “Свобода – это возможность вовремя получать зарплату и работать, не опасаясь, что завтра выкинут на улицу”, “это право на труд и достойную оплату труда”, “это наличие любимой работы, за которую платят” и пр. Другим феноменом, которому приписывается статус “свободообразующего” является уверенность в завтрашнем дне, стабильность жизни (10%). По существу она характеризует стремление индивидов к независимости от нежелательных, неожиданных и неподвластных им изменений во внешней среде, к независимости не только в пространстве, но и во времени. “Свобода есть уверенность в завтрашнем дне”, “в том, что государство не обманет”, “свобода — это, когда человек не боится наступления завтрашнего дня, не думает, что он будет кушать завтра”, “когда в стране, где ты живешь, стабильная ситуация” и человек “имеет возможность независимо принимать решения в отношении своей судьбы”. Очень часто стабильная и спокойная жизнь как элемент и условие индивидуальной свободы связывалась респондентами с будущим не только их самих, но и их детей: свободный человек не только чувствует стабильность своей жизни, но и “может не беспокоиться о будущем детей”, “спокоен за будущее детей”, “полностью уверен в завтрашнем дне за себя и за своих детей – и морально, и материально” и пр.
6. Свобода отождествляется с субъективным ощущением свободы: когда такое ощущение есть, человек свободен; когда его нет – то не свободен (6%). В представлении этой части респондентов свободен тот, кто “чувствует себя свободным”, “сам считает себя таковым”, “у него не возникает вопросов, свободен ли он”, “он сам в этом уверен, полностью доволен существующими несвободами или не знает о них”, “он либо всемогущ (нереальная ситуация), либо считает, что он свободен”, “его не угнетает отсутствие каких-либо свобод”. Такое ощущение свободы передается и через такие понятия, как “счастье”, “комфорт”, “удовольствие”, “удовлетворение” и др. В представлении этих респондентов человек свободен, если “счастлив”, “[сыт, одет] и счастлив”, “он счастлив, а счастье – это всё: достаток, любимая работа, семейное благополучие”, “он все делает с удовольствием: работа привлекает, в семье – порядок, друзья – единомышленники”, “у него все хорошо”, “он чувствует себя комфортно во всех сферах жизни”, “нет проблем”, “не слишком озабочен”, “удовлетворен” и пр.
7. Свобода как состояние тех, кто не находится в заключении, неволе, как отсутствие крепостной зависимости. Человек свободен, если “он не в зоне”, “не в плену”, “не в тюрьме”. К ним примыкают те, кто к этому состоянию добавляет еще и армию. По их мнению, “несвободный человек — тот, который находится в тюрьме или в армии. В тюрьме — решетка, в армии – приказ”. И поскольку в данное время они не находятся ни там, ни там, то они, разумеется (“разве не видно?!”), свободны. Часть индивидов связывает свободу с отсутствием крепостной зависимости и считает себя свободной на основе простого отрицания: “не закрепощенный же?!” или “еще закон не вышел, чтобы несвободными стать”, “Дума еще закона не издала, чтобы крепостными быть”. Иными словами, во всех этих случаях свобода ограничивается отсутствием насильственной физической привязанности к чему-либо. Сторонников такой трактовки свободы в настоящее время мало (2%), что противоречит встречающимся в прессе заключениям о “психологии тюремщика”, якобы свойственной социализировавшимся в советское время россиянам. Несколько больше тех, кто определяет свободу как возможность пойти туда, куда они хотят. Такие определения чаще всего давались представителями старших возрастных групп в сельской местности (5-6% респондентов).
8. Свобода как отсутствие какой бы то ни было зависимости – и моральной, и материальной, отсутствие каких бы то ни было ограничений и препятствий. В отличие от свободы как воли, здесь свобода чаще всего ассоциируется с нереальным (несоциальным) жизненным пространством и предполагает уход от общества с его связями и взаимозависимостями, отказ от всех обязательств, целей, потребностей и др. Человек свободен, когда “он птица” или “монах-отшельник”, “живет один на необитаемом острове” или “… в глухой тайге и на много миль нет ни одной живой души”, “не зависит от денег, жены (мужа), обязанностей по работе, не имеет детей…”, “ не обременен обязательствами по отношению к кому бы то ни было (государству, семье и т.д.), чего не бывает”, “полностью свободны люди без целей, амбиций, близких людей, потребностей (обычно бомжи)”, “по-настоящему свободен только дикарь в лесу, и то он зависит от собственного желудка, как и все мы”.
В городе трактующих подобным образом свободу оказалось немного (6%), в селе же – до 12-15%, из них 10-12% — неработающие пенсионеры, которые в городе не опрашивались. Они чувствовали себя свободными, так как о них забыли и с выходом на пенсию они перестали быть кому-нибудь нужными: “Свободен, потому что на пенсии, и никому не нужен”, “обо мне забыли”, “никто не заставляет, никто не принуждает, мы на пенсии”, “власти нас не наказывают, мы не работаем” и т.п.
В заключение заметим, что статус свободного человека сегодня редко связывается с обладанием какими-либо качествами (способностями), которые позволяют этот статус получить, сохранить или повысить (образованием, воспитанием, предприимчивостью, активностьь и пр.). Подавляющее большинство респондентов (95%) указывает на такие признаки индивидуальной свободы, которые лежат на стороне внешней среды и от их усилий и способностей зависят мало или не зависят совсем. Лишь совсем немногие (5,5%) считают, что человек может быть свободным только при условии, если “он развитая, грамотная личность”, “умный” или просто “не дурак”, “образованный”, “спокоен, уверен в себе”, “он честен”, “свободен от предрассудков, мешающих в жизни”, “[сыт, здоров, одет], грамотен и способен мыслить”, “есть [деньги], ум и предприимчивость”, “понимает, что вокруг творится”, “…имеет представление о правах и хорошо воспитан, чтобы уметь воспользоваться свободой”, “свободен внутри себя”, “сам этого желает”, “свободна его душа, т.е. если человек не является рабом своих низших проявлений (зависти, страха, ревности и пр.), которые заставляют его страдать” и др.
В целом большая часть респондентов (42%) не ограничилась указанием на одну из этих трактовок свободы, какой бы обобщенной она ни была: 25% назвали два “опознавательных” признака свободы, 13% — три, а 3% — от 4 до 6 признаков.
О чем все же свидетельствует это многообразие “первичных” определений свободы? Во-первых, о том, что, несмотря на различия в данных определениях свободы, большинство населения при этом исходило из реального жизненного пространства, а не выносило феномен свободы за пределы этого пространства как нечто неземное, абстрактное, отдаленное. Это еще раз подтверждает возможность и правомерность социологической перспективы изучения свободы.
Во-вторых, судя по данным определениям свободы, ее взаимосвязь с независимостью, самостоятельностью, правом и законом не является однозначной и требует специального изучения.
В-третьих, сам термин “свобода” из-за своей расплывчатости распространяется как на пространство актуальных жизненных возможностей индивидов, так и за его пределы. Причем вытеснение феномена свободы из актуального жизненного пространства индивидов в большинстве случаев происходит искусственно и вызвано тем, что они не связывают свои определения свободы с такими ее инвариантами, как ‘возможность действовать по-своему’ или ‘осознание изменения (и изменение) границ своих возможностей’ и др. Это делает проблематичным использование термина “свобода” в массовых опросах как для выявления динамики индивидуальной свободы, так и для определения (отслеживания) ее взаимосвязи с изменением свободы социетальной.
В самом деле, если одни индивиды понимают свободу как отсутствие физической привязанности к чему-либо, и уже в силу того, что они не в тюрьме и не в армии, считают себя свободными людьми, то бесполезно изучать как динамику их индивидуальной свободы за годы реформ, так и взаимосвязь индивидуальной свободы с изменениями типа свободы социетальной. Ибо в армии они отслужили давно, в тюрьму, по крайней мере за годы реформ, и вовсе не попадали, законов о крепостной зависимости Дума не принимала и в рамках своего поселения они могут пойти туда, куда захотят. Взмахом руки они показывают на все четыре стороны, в которые могут отправиться прямо сейчас, потому что, мол, не связаны по рукам и ногам. Они даже могут отправиться пешком в другое село, расположенное в 20-30 км от их села, что некоторые и делают, так как на автобус (в условиях, когда зарплату не выплачивают 2-3 года) денег нет. Но нет и запретов на хождение в ту или иную сторону, а значит, есть свобода.
Аналогичным образом обстоит дело и с теми, кто абсолютизирует свободу, определяя ее как отсутствие какой бы то ни было зависимости, каких бы то ни было связей с обществом, то есть связывает свободу с нереальным жизненным пространством. Разумеется, в уровне их определяемой таким образом свободы за годы реформ также не произошло (и не произойдет никогда) никаких изменений. Так что и в этом случае вопрос о взаимосвязи индивидуальной свободы с изменением свободы социетальной “повисает в воздухе”.
Между тем, как одни, так и другие индивиды четко осознают изменение в пространстве своих возможностей, изменения в степени беспрепятственности в достижении значимых жизненных целей, но они не переживаются ими (а потому и не интерпретируются) в терминах свободы-несвободы. Большинство из них при этом отмечали огромное сужение своих возможностей в значимом жизненном пространстве (будь то невозможность поехать к родным, купить необходимое, отстоять свои права и пр.). Но поскольку при этом у них по-прежнему оставалась возможность пойти туда, куда они захотят, они продолжали считать себя свободными в той степени, что и раньше. Отсутствие физической связанности и запретов на хождение в ту или иную сторону само по себе уже было достаточным для того, чтобы считать себя свободными. Аналогичным образом любое изменение в пространстве реальных возможностей у тех, кто выносил свободу из категорий реальной жизни, также не переживалось ими в терминах свободы-несвободы. Чаще всего они интерпретировали те или иные изменения в пространстве значимых возможностей в терминах жизненных проблем и трудностей.
Другая причина, по которой термин “свобода” представляется не всегда пригодным для использования в массовых опросах состоит в том, что, давая ему заведомо усеченные определения, часть индивидов тем самым искусственно вытесняет его из значимого жизненного пространства. Так, сводя свободу исключительно к политической независимости (независимости от произвола властей), часть индивидов, описывая динамику своих значимых возможностей и ограничителей этих возможностей за годы реформ (а они в большинстве случаев оказались социально-экономическими), либо вообще не включала в это значимое пространство интерпретируемую таким образом свободу, либо отводила ей периферийное место. Политический смысл, с которым у индивидов ассоциировался термин “свобода”, на фоне куда более значимых социально-экономических изменений, оказался для них менее (мало) актуальным или не актуальным совсем. Поэтому они также нередко указывали на то, что уровень их свободы за годы реформ не изменился (“как зависели от властей, так и зависим”), а значимые для них изменения в социально-экономическом пространстве возможностей оценивали, как и предыдущая группа, не в терминах свободы-несвободы, а в терминах жизненных трудностей и проблем.
Наконец, даже в тех случаях, когда индивиды схватывали в своих определениях одну из самых распространенных сущностных черт свободы – возможность действовать независимо и самостоятельно, и даже не забывали включить эту возможность в определенные правовые рамки, — сама по себе она далеко не всегда занимала важное место в пространстве их актуальных жизненных возможностей. Для них гораздо большее значение имели другие (не общепринятые) элементы индивидуальной свободы: наличие работы, уверенность в завтрашнем дне, стабильность жизни и др. Поэтому в тех случаях, когда фиксировался рост свободы как самостоятельности, ему мог придаваться не только положительный, но и отрицательный смысл. Речь идет не только о социально активных группах, которые, как мы увидим позже, в ряде случаев с меньшими препятствиями достигали важных жизненных целей посредством более зависимых и менее самостоятельных социальных действий и состояний. Но и о социально слабых группах (например, неработающих пенсионерах), которые почувствовали себя более свободными потому, что “стали никому не нужными и вынуждены выживать самостоятельно”.
Зафиксировав множество конкретных реализаций термина “свобода” в российской повседневности, мы только еще больше осознали актуальность такого определения свободы, которое служило бы проявлением любого конкретного индивидуального опыта и вместе с тем превосходило бы его. Как же отвечает наука на этот запрос?