3. Возможная и реализуемая институционально-правовая свобода
.3. Возможная и реализуемая институционально-правовая свобода
Возможная правовая свобода отражает совокупность тех декларированных возможностей, которые действительно гарантируются (обеспечиваются, защищаются) государством и в данных общественных условиях доступны социальному субъекту с определенным социальным статусом и качественными характеристиками, независимо от того реализует он эти возможности или нет, осознает он свои права или нет.
Иными словами, здесь акцент делается на двух основных моментах, которые в совокупности определяют пространство реально имеющихся институционально-правовых возможностей: (1) государство не только декларирует новые права, но и надежно защищает их, создает механизмы их реализации; (2) для разных социальных субъектов гарантируемые государством правовые возможности в действительности обладают разной доступностью (социоструктурной, субъективной и др.).
В современных условиях многие из провозглашенных (и актуальных) прав слабо защищаются государством. Возникающий вследствие этого большой отрыв декларированной институционально-правовой свободы от возможной отчасти компенсируется развитием “институционально-НЕправовой” свободы: для отстаивания законных прав и свобод используются противозаконные механизмы, которые постоянно воспроизводятся, институционализируются и интернализируются, становясь стереотипами поведения больших групп. В результате возможная (и реализуемая) на практике социетальная свобода нередко превосходит возможную институционально-правовую [Подробнее об этом – в главе 10].
Только 9% (как в городе, так и в селе) из числа тех, кто нашел те или иные провозглашенные в ходе реформ права и свободы важными, всеми ими уже и воспользовались. Еще часть респондентов (19% — в городе и 7% — в селе) отметили, что для осуществления значимых для них новых прав сегодня нет особых препятствий, и они не воспользовались ими только потому, что еще не успели. Примерно одинакова доля лиц, не способных реализовать важные для них права из-за возраста, состояния здоровья, семейных обстоятельств (8-9%) и из-за недостатка знаний, опыта, внутренней неготовности (13-16%).
В то же время в барьерах и ограничениях на пути к новым правам между городом и селом существуют большие различия. Сельские жители, социальное пространство которых за годы реформ стало менее “беспрепятственным”, чаще упоминают препоны, лежащие на стороне среды. Так, почти половина (45%) из их числа не воспользовалась важными правами потому, что они существуют лишь “на бумаге”, в действительности же пока нет условий для их реализации (в городе таких — 25%); 42% не могут реализовать новые права и свободы потому, что пока нет надежных механизмов защиты их интересов со стороны государства (для сравнения: в городе таких – 26%) и др. Городские же жители на первое место ставят факторы, лежащие на стороне индивида (хотя эти факторы в значительной степени и определяются предшествующим и настоящим влиянием среды). Так, 46% городских респондентов не воспользовались новыми (важными для них) правами потому, что у них самих нет возможностей сделать это: нет связей в деловом мире, достаточных денежных накоплений, возможностей взять кредит и др. (в сельской местности на это обстоятельство указало 30% респондентов).
Итак, на примере города и села видно, какими существенными могут быть различия не только в образах желаемой свободы, но и свободы возможной. А проиллюстрированные (приложение 1) социально-территориальные различия в контексте свободы на входе и в процессе реформ в значительной степени объясняют эту неравномерность в социальном распределении новых прав.
Реализуемая правовая свобода состоит из тех прав, к которым социальный субъект обращается в реальной жизни. По существу, именно она указывает на характер и глубину изменений в типе институционально-правовой свободы в том или ином обществе. По своему составу она неоднородна, ибо может быть как добровольной, так и вынужденной. Следовательно, она может по-разному сказываться на уровне индивидуальной свободы социальных субъектов. Добровольно реализуемая правовая свобода – это те востребованные социальным субъектом правовые возможности, которые способствуют более полному достижению его жизненных целей и ценностей. Она состоит только из тех прав, которые социальный субъект находит значимыми и которые ему удается реализовать на практике.
Вообще говоря, добровольно реализуемая правовая свобода может существенно отставать от реализуемой правовой свободы как таковой, особенно в переходном обществе. Факты реализации новых прав, сигнализирующие о трансформации социетальной свободы, сами по себе, могут мало что говорить о динамике индивидуальной свободы. Например, многие работники стали акционерами в силу простого (зачастую формального, по крайней мере, лично для них) переименования государственного предприятия в акционерное общество. Некоторые из них могли этого и не хотеть, но с момента переименования формально реализуют новое право и новую роль акционера. Некоторые воспользовались правом на платную медицинскую помощь не потому, что она лучше, а потому, что в условиях разрушения страховой медицины у них не было выбора; они вынуждены были это сделать.
Кроме того, в изменившихся условиях область доступного выбора у многих групп не увеличилась, а сузилась. В этих условиях для достижения жизненно важных целей они вынуждены прибегать к таким способам социальных действий (правам), которые, хотя и разрешены законом, но вызывают у них психологическое сопротивление или напряжение — и будь выбор, — они предпочли бы отказаться от них (напр., занятие мелкой уличной торговлей и перепродажами). Отметим также и то, что добровольная составляющая реализуемой правовой свободы со временем может стать вынужденной. В переходном обществе некоторые индивиды воспользовались новыми правами только потому, что не смогли распознать всех последующих трудностей и ограничений от обращения к этим правам (утрата помощи в ремонте приватизированного жилья, которая была весьма значима в сельской местности; невозможность его продать в удаленных от городов поселениях и др.).
В реальной жизни к новым правам обратилась пока относительно небольшая часть социальных субъектов. “Пик” приходится на приватизацию (30% в городе, 36% — в селе) или покупку жилья (10% — в городе, 3% — в селе). На мало зависящую от их выбора работу на предприятии, которое само определяет объемы производства, указали 31% респондентов. В частное лечебное учреждение или к частному врачу обращались 21% респондентов. Столько же считают, что получают более полную информацию о состоянии дел в стране, в своем поселении (в селе таких 10%). Еще 16% городских жителей свободно, не опасаясь наказания, выражают и отстаивают свои убеждения (в селе их в два раза меньше — 8%); 13% работают (работали) в нескольких местах без разрешения с места основной работы (в селе – 2%). Использование остальных новых прав, как правило, не превосходило 10%-ного барьера. Примечательно, что доля участвовавших в забастовках (3%) и подписывавших воззвания против тех или иных решений властей (4%) в городе и селе примерно одинакова. Однако в городе гораздо шире распространены иные формы протестных действий: митинги, акции протеста (7%). Вступление в добровольные объединения, движения, партии наблюдалось в единичных случаях в городе и совсем не обнаружилось в селе. Одинакова доля городских и сельских жителей, которые имеют (или имели) собственное дело – 5%.
Таким образом, в современных условиях по существу все права реализуются в гораздо меньшей степени, чем можно было бы ожидать исходя из заявленной их значимости. Противоположных исключений два: работа на предприятии, которое само определяет объемы производства, цены, зарплату; а в селе – возможность приватизировать жилье. Эти два права реализует гораздо большее число лиц по сравнению с тем, кто находит эти права важными, что сопряжено с уменьшением уровня их индивидуальной свободы. Ибо для наемных работников право руководителей предприятий самостоятельно регулировать размеры зарплаты сегодня оборачивается полным бесправием по отношению к начальству. А приватизация жилья в селе в большом числе случаев была вынужденной: селян заставили приватизировать квартиры в совхозных домах, эти квартиры (дома) сняли с обслуживания, возникшая же при этом “собственность” не ликвидна: уезжая, ее не продашь.
“Правовое принуждение” несовместимо с индивидуальной свободой: по существу это та же самая “осознанная необходимость” (“деваться некуда!”, “а что я могу сделать?!”). Вот почему для выявления воздействия реализуемой правовой свободы на индивидуальную свободу необходимо рассмотреть степень востребованности именно тех прав, которые индивиды сами находят актуальными сегодня.
Так, возможность работать на предприятии, которое само определяет объемы производства, цены, зарплату, реализовали 43% городских жителей трудоспособного возраста из числа тех, кто находит это право важным. Работают (работали) в нескольких местах без разрешения с места основной работы 24% из числа тех, кто указал на это право как на значимое; 13% — имеют (имели) собственное дело (в селе – 21%). Приобрели в частную собственность земельный участок 20% из числа назвавших это право значимым. Относительно многочисленна и доля тех, кто приватизировал квартиру – 39% из числа тех, кто находит это право важным. Ровно столько же обращалось к тем или иным формам протестных действий (забастовки, митинги, акции протеста, подписи воззваний). Не опасаясь наказания, свободно выражают значимое для них право на свои убеждения 31% респондентов. Получают более полную и достоверную информацию о состоянии дел в стране, в своем поселении 25% из числа тех, кто указал на это право как на важное. Обратились к частному врачу 32% из числа тех, кто отнес к значимым право на хорошую платную медицинскую помощь. Учатся сами или учат детей в платном учебном заведении, на контрактной основе 23% респондентов, для которых это право важно.
Таким образом, так или иначе новая правовая свобода уже расширила значимые возможности многих социальных субъектов. Тем не менее сегодня ситуация такова, что в большом числе случаев имеется расхождение между официально возможной правовой свободой, с одной стороны, и реализуемой, с другой. Даже такими из прав, которые, на первый взгляд, легче всего “пустить в ход”, воспользовались относительно небольшие группы. Так, свободой выражать свои взгляды пользуются или уже воспользовались только 20% селян и 31% горожан из числа тех, кто находит это право важным. Это право хотя и в принципе возможно, но зачастую не защищено. В большом числе случаев, особенно на селе, обращаться к нему очень опасно. Это понимают и те, для кого оно в принципе важно, и потому предпочитают пока им не пользоваться. Правом на достоверную информацию о состоянии дел в стране воспользовались 23% селян и 25% горожан из числа тех, кто находит это право важным. Остальные в большинстве своем просто не доверяют “свободным” СМИ, препятствующим реализации права на достоверную информацию. Со стороны больших групп новая институционально-правовая свобода продолжает оставаться невостребованной в тех социальных действиях, которые они избирают по адаптации к новым условиям.
* * *
Анализ становления новой институционально-правовой свободы в контексте свободы индивидуальной позволяет сделать ряд выводов.
1. В настоящее время большая часть членов российского общества находит значимыми те или иные новые права, в то время как другая (также весьма многочисленная) находит их неважными и ненужными. Первых больше в городе, вторых – в селе. Это свидетельствует о том, что в случае повсеместного внедрения новых прав в жизнь, они оказали бы неодинаковое воздействие на динамику индивидуальных свобод разных социальных субъектов.
2. На примере города и села, мы убедились, что, наряду с различиями в образах желаемой правовой свободы, существенны различия и в социоструктурной доступности новых прав, что становится новым фактором социальных неравенств в меняющемся обществе.
3. В образах желаемой правовой свободы у многих индивидов сегодня соседствуют не всегда совместимые элементы: они хотят обрести новые права, но не потерять старых (прав-гарантий). Они не готовы отказаться от тех или иных новых прав ради возвращения старых, но и старых прав терять не хотят, что, разумеется, не всегда возможно. Поэтому, в полном соответствии с теорией Джека Брема, психологическое реактивное сопротивление населения будет возникать как в случае отката от новых прав, так и в случае невозвращения ликвидированных прав-гарантий. И это негативно будет сказываться на субъективных оценках индивидами и группами динамики своей свободы в условиях реформ. Не случайно из теории Д.Брема следует, в частности, что опаснее предоставлять народу свободы на некоторое время, чем не предоставлять их вообще, или (добавлю от себя) провозглашать новые права, не создав условий и механизмов их реализации.
4. Поскольку, как было обнаружено ранее (главы 4, 6), пространство индивидуальной свободы сегодня в основном социально-экономическое, наибольшее число сторонников обрели именно социально-экономические новые права.
5. Взаимосвязь между социетальной (в данном случае – институционально-правовой) свободой, с одной стороны, и индивидуально-групповыми свободами, с другой, — оказалась более сложной, чем вначале предполагалось. Если уровень индивидуальной свободы за годы реформ снижался, в большинстве случаев это, тем не менее, не являлось основанием для отрицательного отношения к новым правам как таковым, по крайней мере, в крупных городах. Отчасти, как уже отмечалось, это связано с отставанием возможной правовой свободы от декларированной (и желаемой), вследствие чего многие индивиды пока не сумели воспользоваться новыми (и значимыми) для них правами, но надеются сделать это в будущем. Добавлю здесь еще три немаловажных обстоятельства.
Во-первых, отрицательная динамика индивидуальной свободы вполне может соседствовать с востребованностью новых прав соответствующими социальными субъектами. Но преимущества от обладания этими правами перевешиваются другими значимыми потерями, в том числе из-за расширения неправового социального пространства.
Во-вторых, отрицательная динамика индивидуальной свободы нередко связывается не с провозглашением новых прав, а с другими обстоятельствам общественной жизни. Эти обстоятельства могут существенным образом сдерживать институционализацию и интернализацию новых прав, даже в тех случаях, когда демонстрируется лояльное к ним отношение. В этом случае новые права, хотя и находятся важными, но в актуальном пространстве индивидуальной свободы занимают периферийное место; спрос на них носит отложенный характер.
Наконец, в-третьих, как справедливо отмечал Э.Фромм, “часто случается, что некоторая социальная группа на уровне сознания принимает какие-то идеи, но эти идеи на самом деле не затрагивают всей натуры членов этой группы в силу особенностей их социального характера; такие идеи остаются лишь набором осознанных принципов, но в критический момент люди оказываются неспособны действовать в соответствии со своими принципами” [Э.Фромм, С.232-233]. В нашем случае у части индивидов нет сил отказаться от новых прав, но не хватает и решительности, чтобы ими воспользоваться.
Все эти обстоятельства, каждое по-своему, в существенной мере определяют характер, механизмы, издержки и успешность институционализации новых прав. Поэтому в дальнейшем будем стараться не упускать их из виду с тем, чтобы более точно оценить возможные перспективы движения России к западной институционально-правовой свободе.
* * *
В заключение необходимо вернуться к главному вопросу, с какого мы начали: если принять во внимание все выявленные выше несоответствия между декларированным, желаемым, возможным и реализуемым уровнями институционально-правовой свободы, то можно ли сказать что она – пусть трудно, противоречиво и маленькими шагами, — но все же, действительно, меняется в сторону западных образцов? Ведь, так или иначе, многие из провозглашенных прав значимы для больших групп индивидов, а некоторые их уже реализуют, пусть и не в полной степени.
Если судить по степени внедрения новых прав в реальную жизнь, то возникает впечатление, что первые шаги по переходу к западной социетальной свободе сделаны. Но действительно ли это “западная свобода”? То, что традиционная для советского общества “административно-командная” свобода в новых условиях обрела существенно новые черты, вряд ли, вызывает сомнение. Но действительно ли она качественно переродилась и во что именно? И если общество на самом деле движется к западной институционально-правовой свободе, то как складывается динамика индивидуальных свобод?
Ближайшее рассмотрение новых прав, которые, как было мы видели, уже стали фактами, свидетельствует о том, что задаваемое ими направление движения таково: зародившись за пределами инициативы и решений большинства членов российского общества, изменения социетального уровня призваны были повысить уровень индивидуальной свободы через один очевидный, с точки зрения западной общественной традиции, механизм — дать индивидам возможность стать более независимыми и самостоятельными, разумеется, при условии соблюдения правовых норм.
Однако прежде чем делать выводы о характере и однонаправленности процессов, протекающих на социетальном и индивидуально-групповом уровнях, необходимо ответить, по крайней мере, еще на два вопроса.
Первый: насколько верно для современного российского общества следовать западной общественной традиции, рассматривающей свободу и самостоятельность практически как синонимы, а независимость и право — как непременные условия индивидуальной свободы? Иными словами, в какой мере независимость, самостоятельность и право сегодня действительно присутствуют в индивидуальной (групповой) свободе россиян и определяют ее динамику? Ответив на этот вопрос, мы сможем более надежно оценивать возможные перспективы становления в России западной институционально-правовой свободы.
Второй вопрос: действительно ли за новыми ролями (правами) сегодня скрываются те отношения, которые предполагает западная общественная традиция? Не являются ли новые роли (а вместе с ними и формирующаяся в России социетальная свобода) “западными” больше по форме, чем по содержанию? Как разные общественные группы адаптируются к отношениям, скрывающимся за новыми ролями, и как сказывается эта адаптация на уровне их свободы?