К. А. ГЕЛЬВЕЦИЙ

К. А. ГЕЛЬВЕЦИЙ

Человек по своей природе и травоядное и плотоядное суще­ство. При этом он слаб, плохо вооружен и, следовательно, может стать жертвой прожорливости более сильных, чем он, животных. Поэтому, чтобы добыть себе пищу или спастись от ярости тигра и льва, человек должен был соединиться с другими людьми. Целью этого союза было нападение на животных и их умерщвление * — либо для того, чтобы поедать их, либо для того, чтобы защищать от них плоды и овощи, служившие человеку пищей. Между тем люди размножились, и, чтобы прожить, им нужно было возделы­вать землю. Чтобы побудить земледельцев сеять, нужно было, чтобы им принадлежала жатва. Для этого граждане заключили между собою соглашения и создали законы. Эти законы закрепи­ли узы союза, в основе которого лежали их потребности и кото­рый был непосредственным результатом физической чувствитель­ности **. Но нельзя ли рассматривать их общительность как врожденное качество ***, как своего рода нравственную красоту? Опыт показывает нам по этому вопросу, что у человека, как и у жи­вотного, общительность есть результат потребности. Если потреб­ность в самозащите собирает в стадо или общество травоядных животных, как быки, лошади и т. д., то потребность нападать, охотиться, воевать, драться со своей добычей соединяет также в общество таких плотоядных животных, как лисицы и волки.

Интерес и потребность — таков источник всякой общитель­ности. Только одно это начало (отчетливые представления о ко­тором встречаются лишь у немногих писателей) объединяет лю­дей между собою. Поэтому сила их союза всегда соразмерна силе привычки и потребности. С того момента, когда молодой дикарь **** и молодой кабан в состоянии добывать себе пищу и защищаться, первый покидает хижину, второй —

логово своих ро­дителей *.

Орел перестает узнавать своих орлят с того момента, когда, сделавшись достаточно быстрыми в своем полете, чтобы молнией ринуться на свою добычу, они могут обойтись без его помощи.

Узы, связывающие детей с отцом и отца с детьми, менее силь­ны, чем думают. Будь эти узы слишком сильными — это было бы даже пагубно для государства. Первой страстью для граж­данина должна быть любовь к законам и общественному благу. Говорю это с сожалением, но сыновняя любовь подчинена у чело­века любви к отечеству. Если это последнее чувство не превосхо­дит всех прочих, то где найти критерий порока и добр матери, чтобы перейти в дом мужа. Поэтому сын с удовольствием поки­дает отцовский очаг, чтобы получить место в Индии, занять должность в провинции или просто путешествовать.

Несмотря на мнимую силу чувства, дружбы и привычки, в Па­риже то и дело меняют квартиры, знакомых и друзей. Желая обмануть людей, преувеличивают силу чувства и дружбы, общи­тельность рассматривают как любовь или как враждебное на­чало. Неужели можно искренне забыть, что существует только од­но такое начало — физическая чувствительность?

Одному этому началу мы обязаны и любовью к самим себе, и столь сильной любовью к независимости. Если бы между людьми, как это утверждают, имело место сильное взаимное притяжение, то разве заповедал бы им небесный законодатель любить друг друга, разве он повелел бы им любить своих родителей и мате­рей? ** Не предоставил ли бы он заботу об этом самой природе, которая без помощи какого бы то ни было закона заставляет человека есть и пить, когда он испытывает голод и жажду, от­крывать глаза по направлению к свету и беречь палец от огня?

Если судить по рассказам путешественников, то любовь чело­века к ближним не так обычна, как это уверяют. Мореплаватель, спасшийся при кораблекрушении и выброшенный на неизвест­ный берег, не бросается с распростертыми объятиями на шею первому встречному. Наоборот, он старается притаиться в каком-нибудь кустарнике. Отсюда он изучает нравы туземцев, и отсюда он выходит дрожа навстречу им.

Но, скажут, когда какой-нибудь европейский корабль приста­нет к неизвестному острову, то разве дикари не сбегаются тол­пой к нему? Несомненно, их поражает его зрелище. Дикарей удивляют новые для них одежда, наши украшения, наше оружие, наши орудия. Это зрелище вызывает их изумление. Но какое же­лание следует у них за этим первым чувством? Желание присвоить себе предметы их восхищения. Сделавшись менее веселыми и бо­лее задумчивыми, они измышляют способы отнять хитростью или силой эти предметы их желания. Для этого они подстерегают благо­приятный момент, чтобы обокрасть, ограбить и перерезать евро­пейцев, которые при завоевании ими Мексики и Перу уже ранее дали им образец подобных несправедливостей и жестокостей.

Из этой главы следует вывод, что принципы этики и политики должны, подобно принципам всех прочих наук, покоиться на мно­гочисленных фактах и наблюдениях. Но что следует из произво­дившихся до сих пор наблюдений над нравственностью? Что любовь людей к своим ближним есть результат необходимости помогать друг другу и бесконечного множества потребностей, за­висящих от той же физической чувствительности, которую я счи­таю первоначальным источником наших поступков, наших поро­ков и наших добродетелей.

 Гельвеций К. А. О человеке // Сочи--———————— нения: В 2 т. М., 1974. С 93—97