С. Н. ТРУБЕЦКОЙ

С. Н. ТРУБЕЦКОЙ

Пусть наше знание социологических законов спорно и шат­ко,— вряд ли возможно отрицать известную органическую цель­ность в самом историческом процессе, или известное разумное, логическое единство в преемстве и развитии общечеловеческих знаний и культурных начал. И, несомненно, что в обоих случаях такое единство зависит не от одного давления внешних причин, но от внутренних связей, от самой природы человеческого соз­нания. Рассматривая исторический процесс в его целом, точно так же, как и в отдельные великие эпохи, мы находим, что мировые идеи, определявшие его течение, имеют сверхличную, положитель­ную объективность: это как бы общие начала, воплощающиеся в истории; мы видим, что великие события и перевороты не объяс­нимы из частных, индивидуальных действий, интересов и влече­ний, из случайных, единичных поступков, но что они определя­ются общими массовыми движениями, иногда совершенно стихий­ными, общим сознанием, общими инстинктами и потребностями.

Мы не хотим отрицать роли личности в истории; мы полагаем, напротив того, что личность может иметь, и действительно имеет, в ней общее значение. В известном смысле все совершается в ис­тории личностью и через личность: только в ней воплощается идея. Но именно поэтому универсальное значение личности и нуждается в объяснении. Ибо ее влияние не ограничивается одною чисто отрицательной способностью исключать себя из общего дела, тор­мозить его по мере присвоенной ей силы и власти: есть личности, способные представлять общие интересы и идеи и управлять людь­ми во имя общих начал, вести, учить и просвещать их. Эти-то спо­собности, которыми обладают исторические личности, истинные деятели и учителя человечества, нуждаются в объяснении.

Прежде всего историческая личность есть продукт своего об­щества; она образуется им, проникается его общими интересами. Она представляет его органически, воплощает, сосредоточивает в себе известные его стремления, а постольку может и сознать их лучше, чем другие, и найти путь к разрешению назревших исто­рических задач. Часто люди заурядных или односторонних спо­собностей, в силу обстоятельств, в силу исключительного высокого положения, которое им достается в удел, бывают призваны играть роль великого человека. Иногда это им удается при некоторой восприимчивости и энергии, усиленной сознанием власти, нередко даже самою скудостью мысли и отсутствием оригинальности. Ибо когда известные исторические задачи назрели, когда общест­венные потребности, частью сознаваемые, частью еще не сознан­ные отдельными умами, достигают известной интенсивности, когда общественная воля с прогрессивно возрастающею силою тяготеют в определенном направлении,— она естественно ищет на­иболее приспособленный орган как для своего выражения, так и для своего осуществления. И она, естественно, стремится к ор­ганическому средоточию общества, к представителям его власти, дабы внушить им известную задачу, если не определенное реше­ние. Историк знает, как много у народной общественной воли есть различных способов выражения и действия, как полно и разно­образно высказывается она в самых мелочах жизни, еще не соз­нанная, не овладевшая собою, еще не решившаяся, но как бы ищущая решения и предчувствующая его. Она проявляется ин­стинктивно, иногда безотчетно, сама не понимая смысла этих про­явлений, которые в своей сложности создают общую атмосферу, общее давление, иногда переходящее из скрытого состояния в действие.

Не следует, однако, ослеплять себя насчет могущества общей воли, ее развития и ее непосредственного влияния на централь­ные органы. Ошибочно думать, что, помимо всякой политичес­кой организации, народное сознание может всегда непосредствен­но вдохновлять правителей путем магического умственного вну­шения. Ибо прежде всего никакое социальное тело не обладает достаточной солидарностью: и атомы, его составляющие, и цент­ральные его органы проявляют значительное взаимное трение; во-вторых, правительство, вдохновляющееся одними темными ин­стинктами масс, едва ли будет на высоте своих задач и сумеет воз­выситься над случайной политикой. Там, где народная интеллиген­ция не организована или дезорганизована, народное тело может испытывать нужды и потребности, без того чтобы вызвать со­ответственные действия центральных органов. Там, где отсутству­ет всякая организация общего сознания, где оно, как у низших животных, рассеяно бессвязными узлами по всему общественному телу, не собираясь к центральным органам, там господствуют лишь элементарные социальные и государственные инстинкты, которые хотя и обусловливают крепость и нравственную цель­ность государства, но сами по себе все еще недостаточны для того, чтобы справляться со сложными политическими задачами и воп­росами. Человек не может жить без элементарных органических отправлений, не может обойтись без инстинктов; но он не был бы человеком, если бы жил одною животною, бессловесною жизнью. Так точно и государство не может довольствоваться тем мощным инстинктом самосохранения, тем стихийным единством сознания, которое обнаруживает народ в годины бедствий или минуты нео­бычайного энтузиазма. Сила государства — в его жизненных принципах, во внутреннем единстве духа, которое обусловливает его политический и культурный строй. Но народная воля не должна пребывать навсегда бессознательной, импульсивной, и народная мудрость — бессловесным инстинктом, который выражается в судорожных рефлексах и диких воплях. Если народ есть живое существо, то это организм высшего порядка, члены которого об­ладают разумной природой. И вот почему существенной задачей каждого государства является просвещение народа и образова­ние его интеллигенции.

Таким образом и здесь, в социологической области, сознание прогрессирует вместе с организацией и предполагает ее. В силу этой социальной организации, этой живой солидарности общест­венного тела личность может органически представлять его как в совокупности его частей, так и в отдельных отраслях его жизни. При этом самое представительство может быть сознательным и свободным или же бессознательным, непосредственным; оно может обладать постоянною, прогрессивно-совершенствующейся органи­зацией или же не иметь никакой политической организации, а следовательно, и никакого нормального политического значения.

Итак, в той или другой форме личность представляет свое общество и свою эпоху. Но этим еще не исчерпывается ее значе­ние. Ибо если бы личность служила только выражению известных общественных стремлений, пассивным органом собирательной воли и сознания, то она не могла бы оказывать существенного влияния на ход событий и на развитие своего общества. Если бы она могла только подводить итоги общего сознания, только пред­ставлять свое общество, она не могла бы им править, учить, исп­равлять его. Но тогда никакое правительство, никакая государ­ственная или общественная власть не имела бы другого автори­тета и основания, кроме насилия. Вместе с тем не было бы и ре­ального общественного прогресса: отражаясь в своих отдельных представителях, общество оставалось бы неподвижным.

На деле личность имеет в самом обществе самобытное зна­чение и безусловное достоинство, помимо того общества, которое она собою представляет. Если существует положительный прог­ресс в какой бы то ни было отрасли жизни, если развивается об­щество, наука, искусство, религия, то личность может и должна вносить с собою нечто безусловное в свое общество — свою сво­боду, без которой нет ни права, ни власти, ни познания, ни твор­чества. И помимо унаследованных традиционных начал, человек должен в свободе своего сознания логически мыслить и позна­вать подлинную истину, вселенскую правду и осуществлять ее в своем действии. Помимо своих частных верований, временных и местных идеалов, он должен в самых общеродовых формах своего сознания вмещать безусловное содержание, высший вселенский идеал. И так или иначе, определяясь все яснее и полнее, этот идеал всеобщей правды и добра является точкой опоры, руководящею целью всякого благого дела, высшего прогресса культуры и зна­ния. Как мы видели в предшествовавшей главе, без усвоения этого объективного идеала никакое развитие немыслимо вовсе. Но идеал не может быть усвоен без личного, свободного усилия.

Искусство, наука, философия развиваются в каждом народе в связи с его общей культурой и верованиями. Но поскольку они имеют в себе объективное содержание, заключают в себе постепен­ное раскрытие объективной истины и красоты, они имеют само­стоятельную историю. Ибо в истине и красоте объединяются наро­ды. Чтобы сделать научное открытие или построить философскую систему, мало народной мудрости: нужна истина, как для худож­ника — подлинная красота, и нужно свободное усилие личного ге­ния. Чтобы преобразовывать общество, учить его, способствовать

так или иначе его развитию и нравственному улучшению, нужен не только патриотизм, но и ясное сознание правды и добра, креп­кая вера в высший идеал. И вот почему для мыслителя и худож­ника, для религиозного и политического преобразователя всеоб­щий, истинный идеал не всегда таков, как он признается в его среде.

Впрочем, всякий культурный и религиозный народ признает объективный идеал, объективную правду; каждый такой народ признает некоторые общие нормы, долженствующие лежать в ос­нове человеческих отношений и религиозного культа. И для того чтобы нормы эти соблюдались, он признает над собою необхо­димость духовной и государственной власти, по возможности и независимой и справедливой. В этих объективных нормах, в законе человеческого общежития заключается право на власть; в идеале всеобщей правды — ее высшая нравственная санкция. Итак, признавая общий, необходимый характер исторических событий и внутреннее, разумное единство общего течения исто­рии, мы в то же время признаем за личностью способность пред­ставлять свое общество и управлять им. Понятие о первоначаль­ном родовом единстве, об органической коллективности сознания не отрицает, а объясняет нам эту провиденциальную роль лич­ности в истории. Ибо то, что приобретено личностью, становится достоянием рода в силу ее органической солидарности с ним; дело личности, ее подвиг и творчество имеют общее значение, помимо своих внешних, непосредственных результатов. С другой стороны, индивидуальная личность может усвоить вещать вселенский идеал, познавать всеобщую истину лишь в универсальных, родовых фор­мах человеческого сознания. Только в своей органической соли­дарности с родом отдельная личность обладает такими формами. И вместе с тем в своей свободной, индивидуальной самодеятель­ности она возвышается над своею врожденною природою, напол­няет свое потенциальное сознание идеальным содержанием. Чтобы осуществиться в действительности, идеал предполагает в ней уни­версальные формы и свободный акт, без которого он не может быть усвоен.

Рассматривая мировой процесс, мы видим, как трудно и мед­ленно зарождалась человеческая личность, как туго развивалось ее самосознание. Несмотря на весь эгоизм человеческой природы, самое понятие личности, личных прав, личной собственности и свободы,— все эти понятия возникают и развиваются на наших глазах. И вместе с их развитием, с развитием личного самосоз­нания пробуждается сознание внутреннего противоречия жизни, противоречия личности и рода, свободы и природы. Это проти­воречие обусловливает собою не одни разногласия философских школ, но глубокий коренной разлад человеческой жизни. Его корень лежит не в умствованиях философов, а в самой действи­тельности, в самой природе вещей, ибо вся действительность пред­ставляет нам борьбу этих начал, и в философии мы находим лишь отражение этой борьбы, лишь сознание мирового противоречия.

В философии только оно не может быть разрешено, именно потому, что оно есть действительное противоречие, требующее не теорети­ческого, но и практического решения. Простая ссылка на не достигнутый идеал, в котором противоречия от века примирены, в котором осуществлено конкретное единство конечного и бесконеч­ного, свободы и природы, личности и вселенной,— указание такого идеала само по себе еще недостаточно: во-первых, потому, что из такого отвлеченно-признанного идеала никогда не возможно вы­вести или понять с достаточной полнотою действительного эмпи­рического порядка вещей со всеми его противоположностями;

во-вторых, потому, что осуществление такого идеала все-таки ос­тается задачей, которая не подлежит теоретическому разрешению. Всякое умозрительное решение есть и должно быть только при­близительным, потому что это только предугадываемое, чаемое решение. И всякий раз, как философия забывает эту спекулятив­ную природу, отвлеченность своего идеала, она либо предпола­гает его осуществленным в действительности и, закрывая глаза на ее противоречия, сама впадает в них, либо же она отчаи­вается в самом идеале, в его вечной действительности и осущест­вимости.

Мы говорили уже об этом роковом противоречии, которое с глубокой древности тревожит умы, которое уже Аристотель соз­нал как безысходную задачу онтологии — противоречие между родом и индивидом. В действительности один не может быть без другого; но в то же время и тот и другой претендуют на исклю­чительную действительность, вместе ни тот ни другой не имеют истинной действительности. Индивиды преходящи, один род пре­бывает; но вне индивидов — это призрачная отвлеченность. Люди умирают, человечество бессмертно: «нет ничего реальнее чело­вечества». И в то же время нет ничего «идеальнее»: человечество как существо, как действительный организм не существует вовсе. Оно не составляет не только одного тела, но даже одного солидар­ного общества. Только отдельные люди суть реальные организмы, но эти «реальные существа» все преходящи и смертны, не обладая пребывающей действительностью.

Как же примиримо это противоречие? Может ли человечество стать таким же реальным и солидарным организмом, как один человек, может ли оно стать одним бессмертным человеком? И могут ли отдельные индивиды, составляющие человечество, при­обрести в нем бессмертие? До тех пор, очевидно, противоречие непримиримо. Очевидно также, что сам по себе человек не может его примирить и если когда-нибудь он искал такого примирения, то не иначе как на практически-религиозной почве, в том или другом церковном, богочеловеческом организме.

Трубецкой С. И. О природе человечес­кого сознания II Вопросы философии и психологии. 1891. № 2. С. 149—155