Ж. МАРИТЕН

Ж. МАРИТЕН

СУБЪЕКТ (SUPPOSITUM)

...Дадим некоторые разъяснения, касающиеся отличительных моментов самого понятия «субъект» и того места, которое оно занимает в целостном видении философии томизма. В силу именно экзистенциализма (экзистенциалистского интеллектуализма) этой философии понятие «субъект» играет в ней важнейшую роль, и мы можем даже сказать, что субъекты занимают все пространство томистского универсума, в том смысле, что для томизма суще­ствуют только субъекты с присущими им чертами, исходящими из них действием и теми отношениями, которые устанавливаются между ними; только индивидуальные субъекты осуществляют акт «существования».

То, что мы называем «субъектом», Фома Аквинский называл suppositum. Сущность есть то, что представляет из себя вещь; основание есть то, что обладает сущностью, то, что осуществля­ет существование и действие,— actiones sunt suppositorum (дей­ствия суть свойства субъектов.—Прим. перев.), то, что бытийствует. Здесь мы имеем дело с метафизическим понятием, доводя­щим до мигрени стольких исследователей и озадачивающих всех, кто не понял подлинного—экзистенциального—основания то-мистской метафизики: понятия бытийствования*.

Мы должны говорить об этом понятии бытийствования с ог­ромным уважением не только благодаря его трансцендентному употреблению в теологии, но и потому, что в рамках самой фи­лософии оно характеризует высшее напряжение сформулирован­ной мысли, пытающейся интеллектуально «схватить» нечто усколь­зающее от мира понятий или идей разума,— типичную реальность субъекта. Экзистенциальный субъект сродни акту существования в том, что оба они превосходят понятие или идею в качестве гра­ницы первой операции духа, простого восприятия. Я попытался показать в предыдущей части, как интеллект, поскольку он охва­тывает себя, фиксирует в идее, первой из своих идей, именно акт существования, составляющий интеллигибельное или сверхинтел­лигибельное содержание, присущее суждению, а не простому вос­приятию. Теперь же мы обращаемся не к акту существования, а к тому, кто осуществляет этот акт. Подобно тому как в языке нет ничего более привычного, чем слово «бытие» — и это состав­ляет величайшую тайну философии,— нет ничего более обычного, нежели понятие «субъект», которому во всех наших суждениях мы приписываем предикат. И когда мы предпринимаем метафи­зический анализ реальности этого субъекта, этой индивидуаль­ной вещи, которая содержится в существовании, этой в высшей. степени конкретной реальности, и стараемся отдать должное ее несводимой оригинальности, мы должны обратиться к наиболее абстрактным и разработанным понятиям нашей лексики. Насколь­ко же вызывает удивление тот факт, что умы, которые стремятся к легкому решению проблем, принимают за пустые схоластические тонкости и китайские загадки пояснения, с помощью которых Каэтан и Фома Аквинский демонстрируют нам отличие бытийст­вования как от сущности, так и от существования и описывают его в качестве субстанционального модуса. Я согласен, что стиль их рассуждений кажется уводящим нас очень далеко от опыта, на «третье небо абстракции». И тем не менее в действительности их цель состояла в том, чтобы выработать объективное понятие субъекта или основания, объективно выявить — онтологическим анализом структуры реальности — те свойства, благодаря кото­рым субъект является субъектом, а не объектом и трансцендирует или скорее превосходит по глубине весь универсум объек­тов.

Когда они объясняют нам, что сущность или природа не может существовать вне ума как объект мысли и тем не менее индиви­дуальная природа существует и, следовательно, чтобы существо­вать, она должна быть чем-то иным, нежели объект мысли, она должна нести в себе некую высшую законченность, ничего не добавляющую к линии сущности (и соответственно ничем новым, что ее характеризует, не обогащающую наше понимание), но ограничивающую ее самой этой линией, которая ее очерчивает или дает ей место, конституирует ее в качестве «в себе* или в ка­честве некоего внутреннего по отношению к существованию, с тем чтобы она могла сделать своим этот акт существования, для кото­рого она сотворена и который превосходит ее; когда они объяс­няют нам таким образом то, в силу чего в плане

* Под бытийствованием (subsistence) Маритен понимает в данном случае субстанциальный модус, характеризующий конкретное единство сущности и суще­ствования в сотворенных богом образованиях материального мира.— Прим. перев.

реальности quod (то, что подлежит рассмотрению), существующее и действующее, есть нечто отличное от quid (сущности), которую мы воспринима­ем, они тем самым характеризуют экзистенциальный характер метафизики, разрушают платоновский мир чистых объектов, обос­новывают переход в мир субъектов или оснований, спасают для метафизического интеллекта ценность и реальность субъектов.

Бог не творит сущностей, не придает им окончательного вида бытия, чтобы затем заставить их существовать. Бог творит су­ществующие субъекты или основания, бытийствующие в своей индивидуальной природе, которая их конституирует, и получающие из творческого источника свою природу, а также собственное бы-тийствование, существование и активность. Каждый из этих субъ­ектов обладает сущностью и выражает себя в действии, каждый из них в реальности своего индивидуального существования пред­ставляет для нас неисчерпаемый источник знания. Мы никогда не узнаем всего про мельчайшую травинку или рябь в стремитель­ном потоке. В мире существования есть лишь субъекты или основа­ния и то, что приходит от них в бытие. Вот почему этот мир есть природа и приключения, мир, в котором происходят случайные и внезапные события и в котором поток событий гибок и изменчив, в то время как законы сущностного порядка необходимы. Мы познаем субъекты, и мы никогда до конца их не познаем. Мы не познаем их в качестве субъектов, мы их познаем только объекти­вируя, занимая по отношению к ним объективную позицию, превращая их в объекты, поскольку объекты есть не что иное, как нечто в субъекте, переведенном в состояние нематериального существования интеллектуальным /актом. Мы познаем субъекты не как субъекты, а как объекты, следовательно, только в том или ином аспекте или скорее интеллектуальном приближении и интеллектуальной перспективе, в которых они представлены разу­му и которые мы никогда до конца не раскроем в них.

Б движении по лестнице бытия к более высоким его ступеням мы имеем дело с субъектами существования с основаниями, все более и более богатыми в своей внутренней сложности, чья инди­видуальность все более и более концентрирована и интегрирова­на, чье действие демонстрирует все более и более совершенную спонтанность: от простой транзитивной активности неодушевлен­ных тел к скрыто имманентной активности растительной жизни, к явно имманентной чувственной жизни и совершенно имманентной жизни интеллекта. На этой последней ступени преодолевается порог свободы выбора и одновременно порог собственно незави­симости (при всем его несовершенстве) и личности: с появлением человека свобода спонтанности становится свободой автономии, suppositum становится persona — целым, которое бытийствует и существует в силу самого бытия и существования души, само дает себе цели, является самостоятельным универсумом, микро­космом, который, несмотря на постоянную угрозу своему существо­ванию в глубинах материального универсума, тем не менее обла­дает большей онтологической плотностью, нежели весь этот уни­версум. Только личность свободна, только у нее одной есть в пол­ном смысле слова внутренний мир и субъктивность, поскольку она движется и развивается в себе. Личность, по словам Фомы Аквинского, наиболее благородна и наиболее возвышенна среди всей природы.

СУБЪЕКТИВНОСТЬ КАК СУБЪЕКТИВНОСТЬ

Благодаря чувственности и опыту, науке и философии каждый из нас таким образом, как я уже сказал, познает в качестве объек­тов мир субъектов, оснований и личностей, в котором он пребывает. Парадоксом сознания и личности является то, что каждый из нас находится как раз посреди этого мира, каждый является центром бесконечности. И этот привилегированный субъект, мыслящее «Я» является самому себе не как объект, а как субъект; среди всех субъектов, известных ему как объекты, он единственный высту­пает субъектом как таковым. Перед нами, таким образом,— субъективность как субъективность.

Я знаю себя в качестве субъекта благодаря сознанию и реф­лексии, но моя субстанция сокрыта от меня. Фома Аквинский объясняет, что в спонтанной рефлексии, являющейся преимущест­вом интеллектуальной жизни, каждый их нас знает (не научным знанием, но экспериментальным и непередаваемым), что его душа существует, познает единичное существование этой субъективнос­ти, которая ощущает, страдает, любит и мыслит. И когда в чело­веке пробуждается интерес к интуиции бытия, у него в то же самое время пробуждается интерес к интуиции субъективности; он улав­ливает никогда не угасающим озарением тот факт, что он есть «Я», как сказал Жан-Поль Сартр. И сила подобного ощущения может быть столь велика, что поведет его к этой героической аскезе пустоты и уничтожения, благодаря которой экстатически дости­гается субстанциальное существование «Я» и ощущение присут­ствия необъятности божественного «Я» в одно и то же время, что, на мой взгляд, характерно для природного мистицизма Индии.

Но интуиция субъективности — это интуиция экзистенциаль­ная, которая не открывает никакой сущности. То, что мы из себя представляем, известно нам через наши явления, наши действия и поток сознания. Чем более мы осваиваемся с внутренней жизнью, чем лучше распознаем удивительную и текучую множественность, которая нам таким образом открывается, тем более мы чувствуем, что остаемся в состоянии незнания сущности нашего «Я». Субъек­тивность как субъективность неконцептуализируема, она являет собою непознаваемую пропасть, недоступную идее, понятию или образу, любому типу науки, интроспекции, психологии или фило­софии...

Выше я уже приводил афоризм Фомы Аквинского о том, что свободы конституируются разумом. Субъективность явля­ется сама себе не через иррациональный прорыв — каким бы глу­боким и плодотворным он ни был — в иррациональный поток психологических и моральных феноменов, снов, автоматизма, побуждений и образов, возникающих из бессознательного; это также не тоска выбора, скорее это овладение собой благодаря собственному дару. Когда человек обладает смутной интуицией субъективности, то реальность, которой наполняет его сознание опыт, представляет собою скрытую целостность, содержащуюся в себе и извергающуюся, переполненную познанием и любовью, постигаемую лишь через любовь на ее высшем уровне существо­вания,— существования как дарующего себя.

«Итак, я хочу сказать: самопознание, взятое лишь как чисто психологический анализ более или менее поверхностных явлений, как странствия через образы и воспоминания, представляет со­бою—какова бы ни была его ценность—лишь эгоистическое знание. Но когда оно становится онтологическим, познание «Я» преображается, предполагая тогда интуицию бытия и открытие действительной бездны субъективности. И оно есть в то же самое время раскрытие врожденной щедрости существования. Субъек­тивность, этот сущностно динамический центр, живой и открытый, дарует и получает одновременно. Она получает при посредстве интеллекта, сверхсуществуя в познании, а дарует через волю, обретая сверхсуществование в любви, то есть как бы вбирая в себя иные существа в качестве внутренних ориентиров самосо­вершенствования и самоотдачи во имя их же, существуя духовно как дар. И предпочтительнее даровать, нежели получать: духов­ное существование в любви — наивысшее откровение существо­вания для «Я». «Я», являясь не только материальным индивидом, но также и одухотворенной личностью, владеет само собою и держит себя в руках, ибо наделено духом и свободой. И во имя какой цели осуществляется им самообладание и самоориентация, если не для наилучшей, истинно и абсолютно говоря, для познания с целью самоотдачи?»

«Таким образом, когда человек истинно пробуждается в пос­тижении смысла бытия или существования, интуитивно схватывая туманную и живую глубину «Я» и субъективности, он постигает благодаря внутреннему динамизму этой интуиции, что любовь не есть преходящее удовольствие или более или менее интенсивная эмоция, но представляет собою радикальную тенденцию и врож­денное основание, заключенное в самом его бытии, то, для чего он живет»13.

И через любовь, как я долгое время подчеркивал выше, в ко­нечном итоге взламывается эта невозможность познать другого в необъективированном виде при помощи чувств и разума. Гово­рить, что единство любви делает существо, которое мы любим, внутренним измерением нас самих для нас, означает рассматри­вать его как другую субъективность, принадлежащую нам. В той мере, в какой мы его действительно любим — то есть любим не для себя, а для него,— когда в необычной ситуации наш интел­лект, ставший пассивным по отношению к любви, отбросив свои понятия, делает одновременно саму любовь формальным сред­ством познания, мы имеем смутное познание любимого существа, схожее с тем, что мы знаем о самих себе; мы познаем его в при­сущей ему субъективности, по крайней мере до некоторой степе­ни, через опыт единения. И тогда оно в определенной мере изле­чивается от своего одиночества; оно может, еще в тревоге, отдох­нуть момент в гнездышке знания, которым мы обладаем о нем как о субъекте.

Маритен Ж. Краткий очерк о существо­вании и существующем // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 229—243