М. М. БАХТИН

М. М. БАХТИН

Проблема той или иной культурной области в ее целом — поз­нания, нравственности, искусства — может быть понята как проб­лема границ этой области.

Та или иная возможная или фактически наличная творчес­кая точка зрения становится убедительно нужной и необходимой лишь в соотнесении с другими творческими точками зрения: лишь там, где на их границах рождается существенная нужда в ней, в ее творческом своеобразии, находит она свое прочное обоснование и оправдание; изнутри же ее самой, вне ее причастности единству культуры, она только голо-фактична, а ее своеобразие может пред­ставиться просто произволом и капризом.

Не должно, однако, представлять себе область культуры как некое пространственное целое, имеющее границы, но имеющее и внутреннюю территорию. Внутренней территории у культурной об­ласти нет: она вся расположена на границах, границы проходят повсюду, через каждый момент ее, систематическое единство куль­туры уходит в атомы культурной жизни, как солнце отражается в каждой капле ее. Каждый культурный акт существенно живет на границах: в этом его серьезность и значительность; отвлечен­ный от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым, вырождается и умирает.

В этом смысле мы можем говорить о конкретной систематичности каждого явления культуры, каждого от­дельного культурного акта, об его автономной причаст­ности—или причастной автономии.

Только в этой конкретной систематичности своей, то есть в непосредственной отнесенности и ориентированности в единстве культуры, явление перестает быть просто наличным, голым фак­том, приобретает значимость, смысл, становится как бы некой мо­надой, отражающей в себе все и отражаемой во всем.

В самом деле: ни один культурный творческий акт не имеет дела с совершенно индифферентной к ценности, совершенно случайной и неупорядоченной материей,— материя и хаос суть вообще поня­тия относительные,— но всегда с чем-то уже оцененным и как-то упорядоченным, по отношению к чему он должен ответствен­но занять теперь свою ценностную позицию. Так, познавательный акт находит действительность уже обработанной в понятиях донаучного мышления, но, главное, уже оцененною и упорядочен­ною этическим поступком: практически-житейским, социальным, политическим; находит ее утвержденной религиозно, и, наконец, познавательный акт исходит из эстетически упорядоченного обра­за предмета, из виденья предмета.

То, что преднаходится познанием, не есть, таким образом, res nullius*, но действительность этического поступка во всех его раз­новидностях и действительность эстетического виденья. И позна­вательный акт повсюду должен занимать по отношению к этой действительности существенную позицию, которая не должна быть, конечно, случайным столкновением, но может и должна быть систематически обоснованной из существа познания и других об­ластей.

То же самое должно сказать и о художественном акте: и он живет и движется не в пустоте, а в напряженной ценностной ат­мосфере ответственного взаимоопределения. Художественное про­изведение как вещь спокойно и тупо отграничено пространственно и временно от всех других вещей: статуя или картина физически вытесняет из занятого ею пространства все остальное; чтение книги начинается в определенный час, занимает несколько часов времени, заполняя их, и в определенный же час кончается, кроме того, и самая книга плотно со всех сторон охвачена переплетом; но живо произведение и художественно значимо в напряженном и активном взаимоопределении с опознанной и поступком оценен­ной действительностью. Живо и значимо произведение — как ху­дожественное,— конечно, и не в нашей психике; здесь оно тоже только эмпирически налично, как психический процесс, временно локализованный и психологически закономерный. Живо и значимо произведение в мире, тоже и живом и значимом,— познаватель­но, социально, политически, экономически, религиозно.

Обычное противопоставление действительности и искусства или жизни и искусства и стремление найти между ними какую-то су­щественную связь — совершенно правомерно, но нуждается в более точной научной формулировке. Действительность, противо­поставляемая искусству, может быть только действительностью познания и этического поступка во всех его разновидностях: действительностью жизненной практики — экономической, соци­альной, политической и собственно нравственной.

Должно отметить, что в плане обычного мышления действи­тельность, противопоставляемая искусству,— в таких случаях, впрочем, любят употреблять слово

это какая-то нейтральная действительность. Но эстетическому как таковому должно противопоставлять со всею строгостью и отчетливостью еще не эстетизованную и, следовательно, не объединенную дейст­вительность познания и поступка; должно помнить, что конкретно-единою жизнью или действительностью она становится только в эстетической интуиции, а заданным систематическим единст­вом — в философском познании.

Должно остерегаться также неправомерного, методически не оправданного ограничения, выдвигающего по прихоти только один какой-нибудь момент внеэстетического мира: так, необходимость природы естествознания противопоставляют свободе и фантазии художника или особенно часто выдвигают только социальный или актуально-политический момент, а иногда даже наивную неустой­чивую действительность жизненной практики.

Надо также раз и навсегда помнить, что никакой дейст­вительности в себе, никакой нейтральной дейст­вительности противопоставить искусству нельзя:

тем самым, что мы о ней говорим и ее противопо­ставляем чему-то, мы ее как-то определяем и оце­ниваем; нужно только прийти в ясность с самим собою и понять действительное направление сво­ей оценки.

Все это можно выразить коротко так: действительность можно противопоставить искусству только как нечто доброе или нечто истинное — красоте.

Каждое явление культуры конкретно-систематично, то есть занимает какую-то существенную позицию по отношению к преднаходимой им действительности других культурных уста­новок и тем самым приобщается заданному единству культуры. Но глубоко различны эти отношения познания, поступка и ху­дожественного творчества к преднаходимой ими действитель­ности.

Познание не принимает этической оцененности и эстетической оформленности бытия, отталкива­ется от них; в этом смысле познание как бы ничего не преднаходит, начинает сначала, или — точнее — момент преднахождения чего-то значимого помимо познания остается за бортом его, отхо­дит в область исторической, психологической, лично-биографи­ческой и иной фактичности, случайной с точки зрения самого познания.

Вовнутрь познания преднайденная оцененность и эстетическая оформленность не входят. Действительность, входя в науку, сбра­сывает с себя все ценностные одежды, чтобы стать голой и чистой действительностью познания, где суверенно только единство исти­ны. Положительное взаимоопределение в единстве культуры имеет место только по отношению к познанию в его целом в системати­ческой философии.

Есть единый мир науки, единая действительность познания, вне которой ничто не может стать познавательно значимым; эта действительность познания не завершена и всегда открыта. Все, что есть для познания, определено им самим и — в задании — оп­ределено во всех отношениях: все, что упорствует, как бы сопро­тивляется познанию в предмете, еще не опознано в нем, упор­ствует лишь для познания, как чисто познавательная же пробле­ма, а вовсе не как нечто внепознавательно ценное — нечто доб­рое, святое, полезное и т. п.,— такого ценностного сопротивления познание не знает.

Конечно, мир этического поступка и мир красоты сами стано­вятся предметом познания, но они отнюдь не вносят при этом своих оценок и своей самозаконности в познание; чтобы стать познава­тельно значимыми, они всецело должны подчиниться его единству и закономерности.

Так, чисто отрицательно, относится познавательный акт к пред­находимой действительности поступка и эстетического виденья, осуществляя этим чистоту своего своеобразия.

Этим основным характером познания обусловлены следующие его особенности: познавательный акт считается только с предна­ходимой им, предшествующей ему, работой познания и не зани­мает никакой самостоятельной позиции по отношению к действи­тельности поступка и художественного творчества в их истори­ческой определенности; более того: отдельность, единичность познавательного акта и его выражения в отдельном, индивидуальном научном произведении не значимы с точки зрения самого позна­ния: в мире познания принципиально нет отдель­ных актов и отдельных произведений; необходимо привнесение иных точек зрения, чтобы найти подход и сделать существенной историческую единичность познавательного акта и обособленность, законченность и индивидуальность научного произведения, между тем — как мы увидим это далее — мир искусства существенно должен распадаться на отдельные, са­модовлеющие индивидуальные целые — художественные произ­ведения, каждое из которых занимает самостоятельную позицию по отношению к действительности познания и поступка; это соз­дает имманентную историчность художественного произведения.

Несколько иначе относится к преднаходимой действительности познания и эстетического видения этический поступок. Это отно­шение обычно выражают как отношение долженствова­ния к действительности; входить в рассмотрение этой проб­лемы мы здесь не намерены, отметим лишь, что и здесь отношение носит отрицательный характер, хотя и иной, чем в области позна­ния*.

Переходим к художественному творчеству.

Основная особенность эстетического, резко отличающая его от познания и поступка,—его ре­цептивный, положительно-приемлющий характер:

преднаходимая эстетическим актом, опознанная и оцененная поступком действительность входит в произведение (точнее—в эстетический объект) и ста­новится здесь необходимым конститутивным мо­ментом. В этом смысле мы можем сказать: действительно, жизнь на ход и те я не только вне искусства, но и в нем, внутри его, во всей полноте своей ценност­ной весомости: социальной, политической, позна­вательной и иной. Искусство богато, оно не сухо, не специ­ально; художник специалист только как мастер, то есть только по отношению к материалу.

Конечно, эстетическая форма переводит эту опознанную и оце­ненную действительность в иной ценностный план, подчиняет но­вому единству, по-новому упорядочивает: индивидуализует, конкретизует, изолирует и завершает, но не отменяет ее опознанности и оцененности: именно на эту опознанность и оцененность и направлена завершающая эстетическая форма.

 Эстетическая деятельность не создает сплошь новой действительности*. В отличие от познания и поступка, которые создают природу и социальное человечество, искусство воспевает, укра­шает, воспоминает эту преднаходимую действительность познания и поступка — природу и социальное человечество,— обогащает и восполняет их, и прежде всего оно создает конкрет­ное интуитивное единство этих двух миров—

* Отношение долженствования к бытию носит конфликтный характер. Изнутри самого мира познания никакой конфликт невозможен, ибо в нем нельзя встретиться ни с чем ценностно-чужеродным. В конфликт может вступить не нау­ка, а ученый, притом не ex cathedra, а как этический субъект, для которого позна­ние есть поступок познавания. Разрыв между долженствованием и бытием имеет значимость только изнутри долженствования, то есть для этического поступающего сознания, существует только для него.

по­мещает человека в природу, понятую как его эсте­тическое окружение,— очеловечивает природу и натурализует человека.

В этом приятии этического и познавательного вовнутрь своего объекта — своеобразная доброта эстетического, его бла­гостность: оно как бы ничего не выбирает, ничего не разделяет, не отменяет, ни от чего не отталкивается и не отвлекается. Эти чис­то отрицательные моменты имеют место в искусстве только по отно­шению к материалу; к нему художник строг и беспощаден: поэт немилосердно отбрасывает слова, формы и выражения и избирает немногое, осколки мрамора летят из-под резца ваятеля, но внут­ренний человек в одном и телесный человек в другом случае ока­зываются только обогащенными: этический человек обогатился положительно утвержденной природой, природный — этическим смыслом.

Почти все (не религиозные, конечно, а чисто светские) добрые, приемлющие и обогащающие, оптимистические категории челове­ческого мышления о мире и человеке носят, эстетический харак­тер; эстетична и вечная тенденция этого мышления — представ­лять себе должное и заданное как уже данное и наличное где-то, тенденция, создавшая мифологическое мышление, в значительной степени и метафизическое.

Искусство создает новую форму как новое ценностное отно­шение к тому, что уже стало действительностью для познания и поступка: в искусстве мы все узнаем и все вспоминаем (в позна­нии мы ничего не узнаем и ничего не вспоминаем, вопреки форму­ле Платона); но именно поэтому в искусстве такое значение имеет момент новизны, оригинальности, неожиданности, свободы, ибо здесь есть то, на фоне чего может быть воспринята новизна, оригинальность, свобода — узнаваемый и сопереживаемый мир познания и поступка, он-то и выглядит и звучит по-новому в ис­кусстве, по отношению к нему и воспринимается деятельность ху­дожника — как свободная. Познание и поступок первичны, то есть они впервые создают свой предмет: познанное не узнано и не вспо­мянуто в новом свете, а впервые определено; и поступок жив только тем, чего еще нет: здесь все изначала ново, и потому здесь нет но­визны, здесь все — ex origine, и потому здесь нет оригинальности.

Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С. 43—50

* Этот как бы вторичный характер эстетического нисколько не понижает, конечно, его самостоятельности и своеобразия рядом с этическим и познавательным; эстетическая деятельность создает свою действительность, в которой действительность познания и поступка оказывается положительно принятой и преображенной: в этом — своеобразие эстетического.