С. Н. БУЛГАКОВ

С. Н. БУЛГАКОВ

Есть два воззрения на нравственную, природу человека и природу зла: одно учит о врожденности зла, о коренной поврежденности человеческой природы, о нравственной бо­лезни, поражающей человеческое сердце, волю и сознание; дру­гое считает человеческую природу здоровой и неповрежденной и ищет причину зла где угодно, только не в человеческом серд­це: в заблуждениях ума, в невежестве, в дурных учреждениях. Согласно первому, человеческая природа двойственна и дис­гармонична, поскольку она представляет смешение двух враждую­щих начал, добра и зла; согласно второму, естественный человек есть воплощение гармонии, равновесия душевных сил и здоровья, и истинная мудрость велит не бороться с природой, но ей по возможности следовать. Конечно, в конце концов оба эти воззрения упираются в некоторую недоказуемую уже и потому аксиоматическую данность, имеют в своей основе нравственное самоощущение человека. Оба воззрения резко противостоят друг другу.

Первое находит полное и, можно сказать, окончательное выра­жение в христианском учении о человеке, согласно которому че­ловечество больно грехом, и этот грех отравляет всю природу человека. Этот грех имеет различные проявления, как духовные, так и телесные. Его присутствие сказывается в постоянном соблаз­не зла, бессилии или слабосилии добра и отсюда в постоянном их противоборстве.

...Человек, предоставленный своим собственным силам, не мо­жет, по учению христианства, окончательно победить в себе греха, превзойти самого себя. Тот свет совести, при котором он видит свою душу, только открывает перед ним всю силу и глубину греха в нем, родит желание от него освободиться, но не дает еще для этого возможности. Человек, предоставленный своим природным силам, должен был бы впасть в окончательное отчаяние, если бы ему не была протянута рука помощи. Но здесь и приходит на помощь ис­купительная жертва Христова и благодать, подаваемая Церковью Христовой в ее таинствах. Опираясь на эту руку, открывая сердце свое воздействию божественной благодати, усвояя верой искупительное действие Голгофской жертвы, освобождается чело­век от отчаяния, становится вновь рожденным сыном Божиим, спа­сается от самого себя, от своего ветхого человека, который хотя и живет, но непрестанно тлеет и уступает место новому человеку. Благодать не насилует, она обращается к человеческой свободе, которая одна лишь вольна взыскать ее; но оставленный одним сво­им естественным силам человек не может спастись. Вот почему основной догмат христианства об искуплении человеческого рода Божественною кровью представляет собою вместе с тем и нрав­ственный постулат христианской антропологии, того учения о нрав­ственной природе человека, в котором отрицается возможность самоспасения и неповрежденность человеческой природы. Оно есть необходимый ответ на этот вопль бессилия, идущий из глубины человеческого сердца, а Церковь с ее благодатными таинствами есть целительное установление любви Божией, в котором восстановляются силы и врачуется греховное и больное человечество. Когда Христос ходил по земле, окруженный грешниками, мытаря­ми, блудницами, то в ответ на упреки в неразборчивости, направ­ленные со стороны фарисеев. Он отвечал обычно, что Он при­шел «призвать не праведников, но грешников к покаянию», ибо «не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Мф. 9. 12—13).

А поэтому, по слову св. Ефрема Сирина, <вся Церковь есть Цер­ковь кающихся, вся она есть Церковь погибающих».

Это основное христианское учение о человеке и о спасении проходит, конечно, через всю историю Церкви; оно легло в основу ее догматики, проповеди, практики. Очевидно, что оно из христианства совершенно неустранимо и составляет центральную часть проповеди Евангелия, т. е. благой вести о совершившемся и совершающемся спасении человеческо­го рода от греха...

Человеку доступна и совершенная мораль, не нуждающаяся в религиозной санкции и черпающая свою силу в естественной гар­моничности человеческой природы. Были перепробованы разные способы построения морали: и эстетической (Шефтсбери), и сим­патической (Фергюсон, Ад. Смит), и эгоистической (Смит, позднее Бентам), причем общею для них предпосылкою является вера в предустановленную гармонию человеческих сил и стремлений и полное забвение силы греха и зла... Политики ищут неотчуждае­мых прав человека, юристы — естественного права, вечного и аб­солютного, экономисты — естественного состояния в области хо­зяйства,— в этом пафос Руссо и Кенэ, Робеспьера и Ад. Смита. Забвение или незнание естественного порядка и нарушение его норм — вот главный и даже единственный источник зла,— инди­видуального и социального. Нужно «просвещение», чтобы его познать и восстановить,— отсюда вера в просвещение составляет пафос всей этой эпохи: интеллектуализм древности возрождается с небывалою силой. Естественно, что сознание этой эпохи, хотя и не было совершенно нерелигиозным или антирелигиозным, но оно не­сомненно было нехристианским, ибо в основах своих отрицало главный постулат христианства — невозможность самоспасения и необходимость искупления. 19 век внес в это мировоззрение то изменение, что отвлеченный и бесцветный деизм он заменил естественнонаучным, механистическим материализмом или энерге­тизмом, а в религиозной области провозгласил религию человекобожия: homo homini deus est10 говорит устами Фейербаха эпо­ха человекобожия. Какое учение о нравственной природе чело­века находим мы здесь? С одной стороны, на это дается от­вет в том смысле, что человек есть всецело продукт среды и сам по себе ни добр, ни зол, но может быть воспитан к тому и дру­гому; при этом особенно подчеркивается, конечно, лишь оптимис­тическая сторона этой дилеммы, именно, что человек, при соот­ветствующих условиях, способен к безграничному совершенство­ванию и гармоническому прогрессу. С другой стороны, выставля­ется и такое мнение, что, если у отдельных индивидов и могут быть односторонние слабости или пороки, то они совершенно гармонизи­руются в человеческом роде, взятом в его совокупности, как целое: здесь минусы, так сказать, погашаются соответственными плюсами, и наоборот. Так учит, например, Фейербах. Очень любопытный характерный поворот этой идеи мы находим у знаменитого фран­цузского социалиста Фурье, учение которого тем именно и замечательно, что в нем центральное место отведено теории страстей и влечений; в них он видит главную основу общества...

Поэтому нужно решительно преодолеть старую мораль и счи­тать все влечения полезными, чистыми и благотворными. Страст­ное влечение оказывается тем рычагом, которым Фурье хочет ста­рое общество перевести на новые рельсы. Проблема обществен­ной реформы к тому и сводится, чтобы дать гармонический ис­ход различным страстным влечениям, поняв их многообразную природу, расположив их гармоничные «серии» и «группы», и на этом многообразии в полноте удовлетворяемых страстей основать свободное от морали и счастливое общество, которое овладеет в конце концов силами природы и обратит земной шар в рай. Боль­шого доверия к природе человека, большого оптимизма в от­ношении к ней, нежели в социальной системе Фурье, не было, кажется, еще высказываемо в истории: проблески гениальности здесь соединяются с безумием, духовной слепотой и чудачеством. У нас нет места излагать здесь в подробностях всю эту систе­му, облеченную в странную и запутанную форму. Для иллюстра­ции приведу только один пример, здесь особенно интересный: как разрешается вопрос об отношениях полов? Конечно, для Фурье и половое влечение, подобно всякому другому страстному движению души... само по себе чисто и непорочно и подлежит удовлет­ворению в наибольшей полноте. «Свобода в любовных делах прев­ращает большую часть наших пороков в добродетели». Хотя в будущем обществе и допускается «весталат», т. е. девство для желающих, но общим правилом является полная свобода в половых отношениях. Между мужчиной и женщиной устанавли­ваются отношения троякого рода: супругов, производителей (не более одного ребенка) и любовников, причем каждый волен осу­ществлять эти связи в разных комбинациях по желанию; монога­мия отвергается в принципе, ибо, конечно, моногамический брак имеет в своей основе аскетическое осуждение и подавление вле­чения к внебрачным связям, между тем как никакое влечение не должно быть подавляемо. Однако даже Фурье в существующей дисгармонии страстей видит все еще самостоятельную проблему, подлежащую разрешению,— большинство же других социалистов и общественных реформаторов вовсе не видят здесь даже и пробле­мы. Они рассматривают человека исключительно как продукт об­щественной среды: одни — экономической, а другие — социально-политической, и значит, в сущности, как пустое место. Различны в разных учениях только рычаги, которыми может быть сдвинут земной шар с теперешней своей основы: у Бентама это — личная польза, у Маркса — классовый интерес и развитие производитель­ных сил, у Спенсера — эволюция, у позитивистов — законы интел­лектуального прогресса.

Булгаков С. Человекобог и человекозверь. Публичная лекция, читанная в Москве 14 марта 1912 г. // Вопросы фи­лософии и психологии. М., 1912. Кн. 112 С. 55—76