Д. ЮМ

Д. ЮМ

Мир, в котором мы обитаем, представляет собой как бы огром­ный театр, причем подлинные пружины и причины всего происхо­дящего в нем от нас совершенно скрыты, и у нас нет ни знания достаточного, чтобы предвидеть те бедствия, которые беспрестан­но угрожают нам, ни силы достаточной, чтобы предупредить их. Мы непрестанно балансируем между жизнью и смертью, здоровь­ем и болезнью, изобилием и нуждою,— все это распределяется между людьми тайными, неведомыми причинами, действие кото­рых часто бывает неожиданным и всегда — необъяснимым. И вот эти-то неведомые причины становятся постоянным предме­том наших надежд и страхов; и если наши аффекты находятся! в постоянном возбуждении благодаря тревожному ожиданию грядущих событий, то и воображение наше также действует, создавая представления об указанных силах, от которых мы находимся в столь полной зависимости. Если бы люди могли pacчленить природу в соответствии с требованиями наиболее вероятной или по крайней мере наиболее вразумительной философской системы, то они обнаружили бы, что данные причины суть не что иное, как особое строение и структура мельчайших частиц их собственных тел, а также внешних объектов, и что все события, в которых они так заинтересованы, порождаются правильно и постоянно функционирующим механизмом. Но эта философская система превышает понимание невежественной массы, которая может составить себе только общее и смутное представление о неведомых причинах, хотя ее воображение, постоянно занятое одним и тем же предметом, и должно стремиться образовать частную и отчетливую идею таких причин. Чем больше люди рассматривают как сами эти причины, так и неопределенность их действий, тем меньше удовлетворения дают им их изыскания; и в конце концов они, хотя и неохотно, оставили бы попытки, связанные с такими трудностями, если бы этому не воспрепятст­вовала одна свойственная человеческой природе склонность, которая приводит к системе, до некоторой степени удовлетворя­ющей их.

Люди обладают общей склонностью представлять все сущест­вующее подобным себе и приписывать каждому объекту те ка­чества, с которыми они близко знакомы и которые они непосред­ственно осознают. Мы усматриваем на луне человеческие лица, в облаках — армии и в силу естественной склонности, если тако­вую не сдерживают опыт и размышление, приписываем злую или добрую волю каждой вещи, которая причиняет нам страдание или же доставляет удовольствие... Даже философы не могут вполне освободиться от этой естественной- слабости; они часто приписывали неодушевленной материи страх перед пустотой, симпатии, антипатии и другие аффекты, свойственные чело­веческой природе. Не менее абсурдно обращать свой взор вверх и переносить, как это часто бывает, человеческие аффекты и слабости на божество, представляя его себе завистливым и мстительным, капризным и пристрастным — словом, подобным злобному и безрассудному человеку во всех отношениях, за исключением свойственной этому божеству высшей силы и вла­сти. Не удивительно, что человечество, находящееся в полном неведении относительно причин и в то же время весьма озабо­ченное своей будущей судьбой, тотчас же признает свою зависи­мость от невидимых сил, обладающих чувством и разумом. Все неведомые причины, постоянно занимающие мысли людей и всегда предстающие в одном и том же аспекте, считаются принадлежа­щими к одному и тому же роду или виду; и немного времени надо для того, чтобы мы приписали им мышление, разум, аффекты, а иногда даже человеческие черты и облик с целью сделать их еще более похожими на нас.

Не трудно заметить, что, чем больше образ жизни человека зависит от случайностей, тем сильнее он предается суеверию; в частности, это наблюдается у игроков и мореплавателей, которые из всех людей меньше всего способны к серьезному размышлению, но зато полны всяких легкомысленных и суеверных представ­лений.

Юм Д. Естественная история религии// Сочинения: В 2 т. М., 1965. Т. 2. С. 371-382