Л. ФЕЙЕРБАХ

Л. ФЕЙЕРБАХ

Одно дело — новая философия, относящаяся к эпохе, общей с прежними философиями; совсем другое дело — философия совершенно нового периода человечества; иными словами, одно — это философия, обязанная своим возникновением только философской потребности, какова, например, философия Фихте по сравнению с философией Канта; нечто совсем иное — фило­софия, отвечающая запросам человечества; одно — философия, которая принадлежит истории философии и только косвенно, через нее, связывается с историей человечества, и нечто ради­кально иное — философия, непосредственно составляющая исто­рию человечества.

Поэтому спрашивается: есть ли нужда в изменении, в рефор­ме, в обновлении философии? И если реформа нужна, то как ее можно, как ее следует проводить? Это изменение — в духе и смысле прежней философии или в новом смысле? Идет ли речь о философии, подобной прежним, или о существенно иной? Оба вопроса зависят от третьего: стоим ли мы у дверей новой эпохи, нового периода развития человечества или мы все тащимся по старому пути? Если бы мы подошли к вопросу о необходимости изменения лишь с философской точки зрения, то мы поставили бы вопрос слишком узко, мы бы дали материал лишь для обычных школьных споров. Это совсем излишне.

Неизбежной, настоящей может быть только та перемена в философии, которая отвечает запросам времени, которая отвечает интересам человечества. Правда, в эпоху упадка всемирно-ис­торического взгляда потребности противоречивы: одни усматри­вают потребность в том, чтобы удержать старое, чтобы изгнать новое, для других потребность — реализовать новое. На чьей сто­роне подлинный запрос времени? На той, которая составляет потребность будущего, где предвосхищается будущее, где имеется прогресс. Потребность удержать старое есть искусственная, вымученная потребность,— это реакция. Система Гегеля была про­извольным соединением различных имеющихся систем, была соединением двусмысленностей — без положительной силы, вследствие отсутствия абсолютной отрицательности. Только тот имеет силу создать новое, у кого есть смелость быть абсолютно отрицательным.

Периоды человечества отличаются один от другого лишь пере­менами в религии. Только тогда историческое движение затраги­вает самое основное, когда оно захватывает человеческое сердце. Сердце не есть форма религии, в таком случае она должна была бы находиться также в сердце; сердце — сущность религии. Те­перь спрашивается, что же, в нас произошла религиозная револю­ция? Да, у нас больше нет сердца, нет больше религии. Христи­анство отвергается, отвергается даже теми, кто по видимости его еще сохраняет; но не хотят предать гласности, что христианство

отвергается. Из соображений политических в этом не хотят сознаться, делают из этого тайну; предаются вольному или невольному самообману; даже отрицание христианства выдается за христианство, христианство превращается в простое назва­ние. В отрицании христианства заходят так далеко, что отбрасыва­ют всякую положительную руководящую нить, в качестве мерила христианства не признают ни символических книг, ни отцов церкви, ни Библии: как будто бы не всякая религия лишь до тех пор является религией, покуда имеется известный критерий, известный центр, известный принцип. Это есть сохранение в форме отрицания. Что же такое христианство? Если у нас нет больше зивета, откуда нам известна воля, дух основателя религии? Это равносильно тому, что больше нет никакого христианства. Все эти явления не что иное, как признаки внутреннего упадка, заката христианства.

Христианство больше не удовлетворяет ни теоретика, ни человека практики; оно больше не удовлетворяет духа, не удовлетворяет оно больше и сердца, потому что наше сердце имеет совершенно иные интересы, чем вечное небесное блажен­ство.

Прежняя философия относится к периоду заката христианства и отрицания его, когда желание сохранить его в положительном виде еще не иссякло. Философия Гегеля прикрывала отрицание христианства, ссылаясь на противоречие между представлением и мыслью: иными словами, она отрицала, утверждая его, она вуалировала отрицание христианства указанием на противоречие между христианством в его первоначальной и завершительной форме. Первоначальное христианство было неизбежно; здесь были сброшены все путы. Но религия продолжает существовать до тех пор, покуда она еще сохраняется в своем первоначальном, корен­ном смысле. Вначале религия — огонь, энергия, истина; перво­начально всякая религия строга, безусловно ригористична; посте­пенно она утомляется, ослабевает, глохнет, становится равнодуш­ной и подвергается участи всякой привычки. Чтобы примирить с религией это противоречие практики, отпадения от религии, чтобы прикрыть его, прибегают к. традиции или модифицируют древнюю книгу законов. Так это было у евреев. Христиане прибе­гают к тому, что они в свои священные документы вкладывают смысл, находящийся в безусловном противоречии с этими докумен­тами.

Христианство отвергнуто — отвергнуто в духе и сердце, в науке и жизни, в искусстве и индустрии, отвергнуто основательно, безнадежно, бесповоротно, потому что люди усвоили истинное, человеческое, нечестивое; таким образом, у христианства оказыва­ется отнятой всякая сила сопротивления. До сих пор отрицание было бессознательным, только теперь это отрицание осознается, его начинают желать, к нему начинают стремиться, тем более, что христианство стало ставить препятствия политической свободе, этой насущной потребности современного человечества. Сознательное отрицание христианства открывает новую эпоху, вызывает необходимость новой, чистосердечной философии, философии не христианской, а резко антихристианской.

Философия заняла место религии; но именно в связи с этим на место старой философии выступает совершенно другая филосо­фия. Прежняя философия не может заменить религии; она была философией, но не была религией, она была без религии. Свое­образная сущность религии оставалась вне ее, она притязала толь­ко на форму мысли. Если философия должна заменить религию, то философия, оставаясь философией, должна стать религией, она должна включить в себя в соответствующей форме то, что составляет сущность религии, должна включить преимущества религии.

Потребность в существенно иной философии явствует также из того, что тип прежней философии стоит перед нами в своем завершенном виде. Поэтому все, что с ней схоже,— излишне; излишне все, что преподносится в духе старой философии, хотя бы отдельные определения и не совпадали. Личный бог может быть понят, может быть обоснован различными способами,— мы достаточно наслушались всего этого; нам теперь до всего этого нет дела, с нас довольно теологии.

Существенные особенности философии соответствуют существенным особенностям человечества. Место веры теперь заняло неверие, место Библии — разум, место религии и церкви — политика, место неба — земля, место молитвы — работа, место ада — материальная нужда, место Христа — человек. Люди, которые больше не разрываются между господом на небе и хозяином на земле, люди, обращающиеся к действительности с нераздвоенной душой,— это другие люди по сравнению с теми, кто живет в разладе. Для нас непосредственно достоверно то, что для фило­софии было результатом мысли. Поэтому мы нуждаемся в принципе, соответствующем этой непосредственности. Если практически человек занял место Христа, то и теоретически человеческое: существо должно стать на место существа божественного. Короче говоря: то, чем мы хотим стать, мы должны сосредоточить в высшем начале, закрепить высшим словом: только таким способом мы освятим нашу жизнь, только так мы обоснуем наше стремление. Только так мы освободимся от противоречия, в настоящее время отравляющего нашу душу, от противоречия нашей жизни и мысли с религией, абсолютно несовместимой с этой жизнью и мыслью. Ведь мы снова должны стать религиозными—политика должна стать нашей религией, но это возможно лишь в том: случае, если в наших взглядах есть то высшее, что превращает политику в религию.

Можно инстинктивно превратить политику в религию; но речь идет об окончательном, выявленном основании, об официальном принципе. В отрицательной форме таким принципом оказывается атеизм, то есть отказ от бога, отличного от человека.

В обычном смысле религия не составляет связи государства — скорее она ее устраняет. С точки зрения религии, бог — это отец, вседержитель, промыслитель, страж, защитник, правитель и владыка земной монархии. Поэтому человек не нуждается в другом человеке. Все, что он должен получить от себя или от дру­гих, он непосредственно получает от бога. Он полагается на бога, не на человека; он благодарит бога, а не человека; следователь­но, человек с человеком связан лишь случайно. Если с субъек­тивной точки зрения объяснять государство, то ведь только потому люди объединяются, что они не верят в бога, что они бессознательно, невольно, практически отрицают свою рели­гиозную веру. Государства основывались не верой в бога, а разочарованием в нем. Субъективное объяснение возникнове­ния государства коренится в вере в человека, как бога для человека.

Человеческие силы выделяются и раскрываются в государстве с тем, чтобы путем этого разъединения и воссоединения соста­вить бесконечную сущность; множество людей, сил слагаются в единую силу. Государство есть средоточие всяческой реальности, государство — провидение человека. В государстве один заменяет другого, один восполняет другого,— чего я не могу, чего я не знаю, то может другой. Я не одинок, предоставленный случай­ности силы природы; другие за меня заступятся, я окружен общей сущностью, я—член целого. [Истинное] государство есть неогра­ниченный, бесконечный, подлинный, завершенный, божественный человек. Государство прежде всего — человек, государство — абсолютный человек, сам себя определяющий, к себе самому относящийся.

Государство — реальность, но вместе с тем — практическое опровержение религиозной веры. Верующий, находясь в нужде, даже в наши дни ищет помощи только у человека. Он удовлетво­ряется «божественной благодатью», которая должна быть повсю­ду. Конечно, часто успех зависит не от человеческой деятельности, а от случая, от благоприятных обстоятельств, но «божественная благодать» — призрак, которым религиозное безверие прикрывает свой практический атеизм.

Итак, практический атеизм составляет связь государств; люди входят в государство, потому что в государстве они без бога, потому что государство для людей оказывается богом, поэтому государство законно присваивает себе божественный предикат «величества». Мы теперь осознали тот практический атеизм, который бессознательно составляет основу и связь государства. Люди теперь бросаются в политику, потому что в христианстве они усматривают религию, лишающую человека политической Энергии.

Тем же самым, чем является для сознания мыслителя поз­нание, является для практического человека его стремление. Но практическое стремление человечества есть стремление по­литическое, стремление к активному участию в государствен­ных делах, стремление к ликвидации политической иерархии, к ликвидации неразумия народа, стремление упразднить политический католицизм. Реформация разрушила религиозный католицизм, но зато новое время водворило на его место католицизм ;

политический. В области политики теперь стремятся к тому, чего домогалась, что ставила себе целью реформация в области религии.

Подобно тому как превращение бога в разум не упраздняет бога, но только его перемещает, так и протестантизм только поставил на место папы короля. Теперь мы имеем дело с полити­ческим папством. Основания, доказывающие необходимость коро­ля, те же самые, что и основания, доказывающие необходимость папы в религии.

Прежнее, так называемое новейшее время представляет собою протестантское средневековье, в котором мы только путем полуот­рицаний и уловок удерживали римскую церковь, римское право, уголовное право, университеты в старых формах и т. п. С уничто­жением протестантского христианства, как определяющей дух религиозной силы и истины, мы вступили в новое время. Дух времени и будущее принадлежит реализму. Если мы в качестве высшего начала и сущности признаем существо, отличное от человека, то различие между абстрактным началом и человеком будет неизменным условием познания этого существа, и мы никог­да не придем к непосредственному единству с самим собой, с миром, с действительностью; мы при помощи другого, третьего создаем посредников между собою и миром, у нас всегда оказы­вается продукт творчества вместо созидания; у нас есть потусто­роннее, но не вне нас, а в нас самих; мы всегда находимся в разладе между теорией и практикой, у нас выношенное головой не совпадает с тем, что взлелеяно сердцем, в голове у нас — «абсолютный дух», в жизни — человек; там мысль без сущности, здесь — существа, которые не представляют собой никаких ноуме­нов, никаких мыслей; во всяком жизненном шаге мы оказыва­емся вне философии, во всякой философской мысли мы оказы­ваемся вне жизни.

Глава церкви — папа — такой же человек, как и я; король — такой же человек, как и мы все. Его посягательства не могут быть неограниченными, он не стоит выше государства, выше об­щества. Протестант — это религиозный республиканец. Протес­тантизм превращается в политическое республиканство, по мере того как он сходит на нет, по мере того как раскрывается, разо­блачается его религиозное содержание. Если уничтожить разлад протестантизма между небом, где мы господа, и землей, где мы рабы, если признать нашим поприщем землю, то протестантизм тотчас приведет нас к республике. Если в прежнее время респуб­лика была связана с протестантизмом, то эта связь была слу­чайной, хотя и симптоматичной, потому что протестантизм дает только религиозную свободу; отсюда противоречие, поскольку мы не могли расстаться с протестантской религиозной верой. Только если ты откажешься от христианской религии, ты, так сказать, получишь право на республику: ведь в христианской религии твоя республика — на небе. Здесь ты, в таком случае, в респуб­лике не нуждаешься. Наоборот: здесь ты должен быть рабом, иначе небо для тебя будет излишне.

Фейербах Л. Необходимость реформы философии II Избранные философские произведения: В 2 т. М., 1955. Т. I. С. 107—113