d) Четвертая форма утопического сознания: социалистическо-коммунистическая утопия
.d) Четвертая форма утопического сознания: социалистическо-коммунистическая утопия
Социалистическо-коммунистическое мышление и вос¬приятие действительности (на стадии возникновения этого мышления его можно рассматривать как некое единство) так¬же может быть наилучшим образом понято в своей утопичес¬кой структуре, если рассматривать его в конфронтации с теми его противниками, которые в процессе его историко-социального развития с трех сторон нападали на него.
С одной стороны, перед социализмом стоит задача еще больше радикализовать либеральную утопию, «идею», с другой - парализовать или в случае необходимости полнос¬тью одолеть внутреннюю оппозицию анархизма в ее крайнем выражении.
Угроза со стороны консерватизма вызывает опасения лишь во вторую очередь, как, впрочем, и вообще ближайший политический противник всегда вызывает значительно более резкий анатагонизм, чем более отдаленный; поскольку в пер¬вом случае соблазн соскользнуть на новые позиции значи¬тельно реальнее, против этого соблазна необходимо принять срочные меры. Так, коммунизм, например, со значительно большим ожесточением борется с «ревизионизмом», чем с консерватизмом. В этой связи становится понятным, что со-циалистическо-коммунистическое учение может многому на¬учиться у консерваторов.
В соответствии с этой вызывавшей многочисленные нападки ситуацией и в результате своего позднего возникно¬вения утопический элемент выступает в социализме в образе двуликого Януса. В нем находит свое выражение некое сба¬лансирование, но вместе с тем и созидание, основанное на внутреннем синтезе различных форм утопий, которые возник¬ли до него и боролись в социальной сфере.
Социализм близок либеральной утопии, идее, в том смысле, что в обоих случаях царство свободы и равенства пере¬мещается в далекое будущее. Однако в социалистической утопии это будущее характерным образом определяется значи¬тельно конкретнее как время гибели капиталистической культуры.
Эта солидарность социализма с либеральной идеей в стремлении обоих к цели, перемещенной в будущее, объяс¬няется их общей оппозицией консерватизму с его непосред¬ственным приятием бытия. Значительная неопределенность и духовность далекой цели соответствуют вместе с тем и отказу от хилиастической взволнованности и признанию того, что латентная экстатическая энергия должна быть сублимирована посредством культурных идеалов.
Однако там, где речь идет о проникновении идеи в развивающийся процесс, о ее постепенном становлении, социалистическое сознание не воспринимает ее в этой духов¬но сублимированной форме. Здесь идея предстает перед на¬ми в виде новой субстанции, почти как живое существо со своими определенными условиями существования, которые могут служить объектом научного исследования. Идеи здесь не грезы и требования, привнесенные из абсолютной сферы, не воображаемое долженствование; они обладают конкретной жизнью и определенной функцией в общем процессе: они отмирают, если жизнь опережает их и могут быть реализова¬ны в момент, когда общественный процесс достигает в своем развитии определенного структурного состояния, - без этого соотношения с реальностью они превращаются в маскирую¬щие действительность «идеологии».
Противопоставляя себя либерализму, социалистичес¬кое сознание со своей стороны - иначе, чем консерватизм обнаруживает чисто формальный абстрактный характер этой идеи. Простое «мнение», представление, свойственное идее, осуществляемой только в сфере мысли, не удовлетворяет и социалистическое сознание, которое нападает на нее с иных, чем консерватизм, позиций.
Недостаточно иметь абстрактные добрые намерения и постулировать в неопределенном будущем наступление цар¬ства свободы, надо знать также, при каких реальных (здесь экономических и социальных) условиях эта мечта вообще мо¬жет быть осуществлена. Но следует подготовить и путь, кото¬рый ведет к этой цели, выявить в современном процессе те силы, чья имманентная динамика, будучи подчинена нам, шаг за шагом поведет нас навстречу осуществлению идеи.
Если консерватизм уже заклеймил либеральную идею как простое мнение, то социализм разрабатывает в своем исследовании идеологии последовательный метод критики, который сводится к уничтожению утопии противника по¬средством выявления ее обусловленности бытием.
С этого момента начинается ужасающая борьба, кото¬рая ведет к полному уничтожению веры противника. Каждая из рассмотренных выше форм утопического сознания обра¬щается против остальных, от каждой веры требуется соответ¬ствие реальности и в качестве этой «реальности» противнику всегда предлагается иным образом структурированное бытие. Абсолютизированной реальностью социалистов становится социально-экономическая структура общества. Она превра¬щается здесь в опору всего духовного мира в его целостности, который уже в консервативной идее рассматривался как некое единство. Ведь понятие народного духа было первой серьез¬ной попыткой рассматривать изолированные факты духовной жизни как эманации единого творческого центра.
Однако если для либерального и для консервативного сознания этот динамический центр был духовным по своему характеру, то в социализме из давней близости угнетенных слоев к материально-метафизическому субстрату выросло прославление того материального принципа, который воспри¬нимался раньше только как негативный, тормозящий развитие фактор.
И в онтологической оценке имеющихся в мире фак¬торов (в этих глубоко характерных для каждой структуры со¬знания пластах) постепенно складывается обратная - по сравнению с другими типами сознания - иерархия. То, что раньше воспринималось только как дурное препятствие на пути идеи - «материальные» условия - гипостазируется здесь в свете переработанного в материализм экономического де¬терминизма в движущий принцип мирового процесса.
Утопия, приближающаяся к посюсторонней историко-социальной жизни, оповещает об этом приближении не только посредством того, что цель все более локализуется в рамках ис¬тории, но и посредством возвышения, одухотворения непосред¬ственно постигаемой общественно-экономической структуры.
Здесь происходит - если свести все это к наиболее существенному - своеобразное проникновение идеи обус¬ловленности, присущей консервативному сознанию, в про¬грессивную, стремящуюся изменить мир утопию. Однако если консерватизм, опираясь на эту идею обусловленности, глорифицирует только прошлое - несмотря на его детерминирую¬щую функцию или именно из-за нее - и вместе с тем раз и навсегда адекватно определяет значение прошлого для на¬правления исторического развития, то в социализме главной силой исторического момента становится социальная структу¬ра. и ее формирующие силы в их глорифицированном образе воспринимаются как детерминанты всего становления. То новое, что здесь предстает перед нами, идея детерминированности, вполне сочетается с утопией будущего. Если в консервативном сознании эта идея естественным образом соединялась с при¬ятием настоящего, то здесь стремящаяся вырваться вперед социальная сила действует наряду с необходимостью тормо¬зить революционное действие.
Обе эти силы, вначале непосредственно связанные, с те¬чением времени создают внутри социалистическо-коммунистического движения два взаимоотталкивающихся и тем не ме¬нее постоянно соотносящихся друг с другом полюса. Новые поднявшиеся слои, которые своей деятельностью и чувством своей ответственности за существующий порядок связали себя с ним, все больше становятся сторонниками торможения и эволюции; а те социальные слои, интересы которых еще не связаны с установившимся порядком, становятся сторонниками коммунистического (и синдикалистского) учения о преимуще¬ственном значении революционного действия.
Однако прежде чем на более поздней стадии развития произошел упомянутый раскол, это прогрессивное сознание должно было утвердиться в борьбе со своими противниками: с хилиастическим принципом индетерминизма, получившим в радикальном анархизме свою современную форму, и с инде¬терминизмом либеральной «идеи».
Решающим моментом в истории современного хилиастического мироощущения была борьба между Марксом и Ба¬куниным, в ходе которой с хилиастическим утопизмом было покончено. Чем в большей степени социальный слой, стре¬мящийся к захвату власти, готовился стать партией, тем меньше для него было приемлемо сектантское движение, це¬лью которого является внезапный, не определенный во вре¬мени, мгновенный захват бастионов истории. И в данном слу¬чае исчезновение определенного мироощущения - по крайней мере в той форме, о которой здесь шла речь, - тесно связано с изменением стоящей за ней социально-экономической дей¬ствительности (как показал Брупбахер).
Как только домашняя мануфактура по изготовлению часов, способствовавшая сохранению сектантской позиции, была вытеснена промышленным производством, исчезли и передовые отряды Бакунина, анархисты Юрской федерации: место неорганизованных, колеблющихся сторонников экста¬тической утопии заняли хорошо организованные, восприни¬мающие временной процесс как некий стратегический план, марксистские деятели.
Этот разгром хилиастической утопии был потрясаю¬щим по своей резкости и брутальности, однако он с фаталь¬ной необходимостью диктовался самим процессом историчес¬кого развития. Идея демонической глубины исчезает с поли¬тической авансцены, и основанное на детерминизме сознание расширяет сферу своего влияния.
Либеральное мышление также было индетерминистским - в этом оно было близко анархизму, — хотя благодаря идее прогресса оно (как мы видели) в известной степени уже приближалось к пониманию истории как процесса. Либераль¬ное представление о необусловленности явлений основывалось на вере в непосредственную связь с царством абсолютного дол¬женствования, с идеей. Эта сфера долженствования не связана с историей по своей значимости, с точки зрения либерала, в ней самой содержится некая движущая сила. Не процесс создает идеи, а только обнаружение, открытие идей, только «просвещение» создает силу, формирующую историю. Невероятный переворот, подлинно коперниканская революция произошла в тот момент, когда люди стали считать обусловленными не только себя, не только человека вообще, но и бытие, значимость и воздействие идей, а становление самих идей стали рассматривать в их связи с бытием, как бы погруженным в процесс развития. Однако на дан¬ном этапе задачей социализма была не столько борьба с верой его противника в абсолютную значимость идеи, сколько утверж¬дение новой теории в своих собственных рядах и устранение сохранившихся еще там идеалистических взглядов. Поэтому очень рано началось вытеснение остатков «буржуазной уто¬пии» - описание этого процесса Энгельсом до сих пор остает¬ся непревзойденным.
Утопии, возникшие в грезах Сен-Симона, Фурье, Оуэна, еще носили отпечаток прежнего мышления с его ве¬рой в идею, хотя содержание их уже было социалистическим. Пограничная социальная ситуация этих мыслителей нашла свое выражение в открытиях, расширивших социальное и эко¬номическое видение. Однако по своим методам они не вышли за рамки индетерминизма эпохи Просвещения. «Социализм для них всех есть выражение абсолютной истины, разума и справедливости, и стоит только его открыть, чтобы он соб¬ственной силой покорил весь мир». И здесь необходима была борьба, и здесь идея детерминированности вытеснила другую, конкурирующую с ней форму утопии. В социалисти¬ческом сознании принципиальное снижение утопии до уровня действительности осуществлено со значительно большей последовательностью, чем это было сделано в либеральной идее. Здесь идея сохраняет свою пророческую неопределен¬ность и индетерминированность лишь на завершающей ста¬дии процесса, путь же бытия к реализации цели уже истори¬чески и социально дифференцирован.
Благодаря этому дифференцируется и ощущение исторического времени. Будущее время, которое для либе¬рального сознания было прямой линией, стремящейся к опре¬деленной цели, теперь дистанцируется; в нем различают близкое и отдаленное (начатки этого обнаруживаются уже у Кондорсе) как витально, в жизненном процессе, так и в мыш¬лении и деятельности. Подобным образом консервативное сознание дифференцировало прошлое, но поскольку его уто¬пия все более теряла внутреннее напряжение и совпадала с действующим на данном этапе порядком, будущее оставалось для него совершенно недифференцированным. Лишь благо¬даря этому сплаву идеи детерминированности с живым виде¬нием будущего удалось создать многомерное историческое ощущение времени. И структура этой многомерности, создан¬ной для прошлого уже консервативным мышлением, здесь совершенно иная.
Каждое событие настоящего обретает указующее в прошлое третье измерение не только благодаря виртуальному присутствию каждого события прошлого - в событии настоя¬щего подготавливается и будущее; не только прошлое, но и будущее виртуально присутствует в настоящем. Взвесить зна¬чение всех имеющихся в настоящем факторов, обнаружить тенденцию, латентно содержащуюся в отдельных реальных силах, можно лишь в том случае, если понимать настоящее в свете все более конкретизирующегося, дополняющего его будущего.
Несмотря на то, что либеральное представление о бу¬дущем носило чисто формальный характер, в нем постепенно проступала некоторая конкретизация. Правда, это будущее, служащее дополнением к настоящему, диктовалось прежде всего волей и картиной желаемого, но тем не менее эта целе¬устремленность способствует тому, что в исследовании и в деятельности начинает играть определенную роль эвристи¬ческий выбор. С этого момента будущее как бы постоянно экспериментирует в настоящем, а смутное предвидение, идея все более корригируется и конкретизируется настоящим. В своем взаимопересечении с «действительно» происходящим эта идея не регулирует события в качестве чисто формального и транс¬цендентного принципа, а выступает как «тенденция», постоянно корригирующая себя в процессе своего соотношения с действи¬тельностью. Конкретное исследование этой взаимозависимости, простирающейся от экономики до духовно—психической сферы, объединяет отдельные наблюдения в некое функциональное исследование в рамках развивающейся целостности.
Тем самым история как бы обретает в нашем пред¬ставлении все более конкретно дифференцирующуюся и вме¬сте с тем эластичную структуру. Каждое событие рассматри¬вается с точки зрения его значения и места в общем развитии структурных связей.
Правда, область свободного решения становится бла¬годаря этому более ограниченной, обнаруживается все боль¬шее количество детерминирующих факторов, так как теперь возможность каждого явления определяет не только прошлое, но и социально-экономическая ситуация настоящего. Основ¬ное намерение состоит теперь не в том, чтобы действовать, исходя из свободных импульсов, произвольно выбирая «здесь и теперь», а в том, чтобы фиксировать в существующей струк¬туре благоприятную для действий точку. Задача политическо¬го деятеля состоит теперь в том, чтобы сознательно укреп¬лять те силы, динамика которых действует в нужном ему на¬правлении, и придавать всем противодействующим ему силам нужное ему направление или, если это невозможно, хотя бы парализовать их.
Восприятие истории подчиняется таким образом стра¬тегическому плану настоящего. Все исторические явления воспринимаются теперь как объект интеллектуального и во¬левого господства.
И здесь это возникшее сначала в политической сфере виде¬ние распространилось на всю духовную жизнь: из исследования социальной обусловленности истории возникает социология; она в свою очередь все более становится центральной наукой, ос¬новные принципы которой проникают в отдельные исторические дисциплины, по мере того как они достигают определенного уровня развития. Обуздываемая сознанием всеобщей обуслов¬ленности уверенность ведет к творческому скепсису и одновре¬менно к способности сдерживать порыв. Специфический «реализм» проникает в искусство. Идеализм эпохи бидермейера исчез, и до тех пор пока сохранится это плодотворное напряжение между идеалом и реальностью, погруженную в «реальное бытие», трансцендентность будут искать в непосредственном и близком.