г) Дискурсивное обоснование демократии

г) Дискурсивное обоснование демократии

По своей интенции и содержанию дискурсивную этику справедливо называют «этикой демократии». По сути, принцип парламентарной демократии – достижение консенсуса в ходе дебатов – превращается здесь в масштаб для всех этических норм и переносится на весь спектр общественных, правовых и политических проблем. Тем не менее, Апель встречается с серьезными проблемами при обосновании демократии.

Обоснование и легитимация демократических институтов производится Апелем на основе приоритета общественности и выводится из необходимости реализации «свободной от господства коммуникации». Анархическая попытка обоснования внеинституциональной и внегосударственной «свободной ассоциации работников» или участников аргументации была Апелю в корне чужда. Реальный дискурс всегда предполагает существование организационных форм, а организационные формы кристаллизуются в «институты дискурса». Как институт дискурс является одной из систем самоутверждения среди других и подчиняется соответствующим закономерностям. Однако в качестве института, в котором находят разрешение нормативные притязания на значимость, дискурс преодолевает рамки обусловленных конвенциональным мировоззрением институтов и может рассматриваться как постконвенциональный институт, обладающий метаинституциональным статусом.

Для своей реализации институты дискурса в науке, средствах массовой информации, общественности требуют функции защиты и гарантий «вовне». Поэтому институты дискурса могут рассматриваться как подсистемы государственной системы самосохранения, опирающиеся на ее функцию господства. «Политическая функция господства – в особенности правовое принуждение – предполагается для того, чтобы сделать аппроксимативно возможным идеальный консенсус всех заинтересованных вопреки фактическим консенсусам ограниченных групп интересов».

«Особенность легитимации демократической формы правления заключается в том, что фактический консенсус большинства заинтересованных или их представителей, который предполагает и образует общественные дискурсы, является более предпочтительной аппроксимацией идеального консенсуса заинтересованных, чем его предвосхищение в «мудром правителе» или элите… Политически-исторический и юридический революционный шаг с долговременными последствиями заключается в том, что правовое государство как институт приобретает метаинституциональную инстанцию дискурсивной легитимации и критики и само ее защищает и гарантирует».

Сила демократии заключается также в том, что она способствует развитию рациональности, которая в инстанции «критикующей и ставящей себя под вопрос общественности» превосходит границы устоявшихся систем субстанциальной нравственности и способна посредством реформ вести ко все новым уровням социально-этического развития. В демократию, пишет Апель, инкорпорирован «дух столь же скептически-трезвой, сколь и в целом оптимистической философии, которая не несет сама по себе сомнения в истине, как полагал Бердяев, но скорее доверяет ее частичное открытие каждому находящемуся в условиях конечности человеку как равноправному собеседнику».

Исходя из сказанного, понятно, что высшую ценность демократического государства Апель видит в парламентской демократии. Именно в этой форме, а вовсе не в анархических формах прямой демократии, становится реализуемым порядок упорядоченных дискурсов. Важнейший структурный момент такой упорядоченности заключается в принципе разделения властей в правовом государстве. Благодаря этому принципу исполнительная власть, принимающая на себя функцию власти и сохранения социальной системы, подчиняется решениям, сделанным на основе дискурса общественных представителей. В свою очередь, рамки этого представительского дискурса определяются с помощью созданного обществом конституционного собрания и независимой (в смысле традиции естественного права) судебной властью/конституционным судом.

Из того же теоретического источника питается апелевская критика иных форм правления (монархии и аристократии) и тоталитаризма. Тоталитарная система является чем-то полностью противоположным коммуникативному сообществу. В своем единстве она парализует свободную волю членов сообщества, индивидов. В ней абсолютизируется конвенциональная мораль «rule and order», приобретая чудовищные архаические формы. Тоталитарная система немыслима вне торжества утопического сознания, в котором этические идеалы приобретают качество стратегических целей.

Как и в случае с правовым государством, многие критики указывали Апелю на трудности дискурсивного обоснования демократической государственности.

Апель часто обращается к этой точке зрения как примеру непонимания сути его философии. Речь в ней идет не о реальном ходе демократического процесса, а об идеальном принципе демократии, вокруг которого вращается демократический процесс. Не все условия демократических соглашений могут быть обоснованы с соблюдением демократической процедуры. Это касается самого стремления в случаях конфликтов к достижению соглашений и готовности им безусловно следовать. Какие бы формы не принимала политическая практика, в ее основании, в конце концов, оказывается желание граждан высказать свою точку зрения всем членам общества и ожидание того, что эта точка зрения будет услышанной и политически признанной. Именно этой известной по обыденной жизни ситуации не реализует в политической практике никакая другая политическая форма.

Этико-политическая концепция Апеля вступает в противоречие с представлениями некоторых других отраслей социологии, в частности, конфликтологии. Будучи ориентированной на конфликты и их разрешение, дискурсивная этика в тенденции ориентирована на восхождение путем практических дискурсов ко все более высоким уровням дискурса. Это не вписывается в те конфликтологические концепции (Л. Козер), которые считают «истинностные» конфликты о ценностях (дебаты) наиболее малопродуктивными и неконструктивными с точки зрения их разрешения.

Позиция Апеля в отношении практических конфликтов действительно «бескомпромиссная». Рациональным решением он считает только такое, которое будет этическим, т.е. учитывающим интересы всего общества, а не самих участников таких конфликтов.

Еще одна точка зрения, с которой полемизировал Апель, заключалась в том, что демократии вообще не требуется философское и этическое обоснование. Ричард Рорти считал это выдуманной проблемой. В работе «Приоритет демократии над философией»

«Мы хороши тем, что мы в конце концов – посредством убеждения, а не насилия – сможем и других привести к мнению, что мы хороши… Ученики Дьюи, к которым я принадлежу, хвалят демократию и государство благосостояния, но они делают это путем сравнения с тем, что предлагается другими, а не потому, что они верят, что эти институты более соответствуют человеческой природе, чем феодализм или тоталитаризм».

Необходимость философски-этического обоснования демократии Апель демонстрирует тем, что сама аргументация Рорти содержит такое обоснование в качестве petitio principii. Последовательная стратегия избежания универсального измерения и проблематики философского обоснования просто не удается Рорти. Он оказывается в этом измерении уже тогда, когда считает возможным сравнивать разные формы общественного порядка или апеллирует к таким «очевидным благам» демократии, как справедливость, толерантность, консенсус, права человека. Когда Рорти говорит о возможности «убеждения» других, замечает Апель, не предполагает ли он тем самым аргументы и, соответственно, рациональные критерии как преимущественные инструменты убеждения? Однако самая большая неправда кроется во мнении, что «здравого смысла» и случайно-исторических обстоятельств – традиции, национальных и культурных ценностей и добродетелей – может быть достаточно для становления либеральной демократии. История немецкого народа в ХХ веке служила для Апеля достаточным аргументом того, что это не так.