3.2.3. Виртуализация коммуникационных процессов

.

3.2.3. Виртуализация коммуникационных процессов

Понятие виртуального общества, отмеченное любовью фантастов и журналистов, воспринимается в академических аудиториях с величайшей подозрительностью. Между тем, информация и коммуникация, являющиеся элементами технологической и социальной инфрастуктуры, превращаются в определенном смысле в самостоятельную величину и реальность, в конституирующее общественную жизнь начало. Буквальный перевод от слова virtue (добродетель, ценность; virtual – фактический, действительный) подразумевает, что интеллигибельные ценности начинают доминировать над реальными вещами. Даже в социальной теории Лумана общество как сеть коммуникаций рассматривается в определенной автономии как от других (онтологических) типов систем, так и от окружающей среды.

Виртуализация проявляет себя, в отличие от распространенного представления, не в том, что нечто материальное становится имматериальным, дела обстоят с точностью до наоборот: то, что прежде было виртуальным, начинает материализоваться. В социальной жизни это проявляется в институционализации социально-коммуникативных функций. На определенном этапе эта институционализация медиумов информации может зайти так далеко, что по своей значимости начинает превосходить вес и значение других, более бедных коммуникацией подсистем. Информационные и коммуникационные институты становятся центральными подсистемами социума, которые отвечают за жизнеспособность иных систем.

1. Взрывной рост «оцифрованного мира»: от «цифровых продуктов» до технологии последнего поколения вообще, основанной на сложной вычислительной технике.

2. Динамичность и гибкость новых институциональных структур общества. «Будущее принадлежит переносимому производству (outsourcing), децентрализованной организации и поточному производству (workflow), – оптимистично утверждает Й. Браунер, – т.е. сетевым, универсальным предприятиям, виртуальным организациям в виртуальных мирах».

-         виртуальные предприятия и их сети организованы партнерски, неиерархично; в качестве предприятий-сетей они могут стремительно изменять свою величину, направления и стратегию деятельности;

-         они интерактивны, менее бюрократичны, способны реализовывать более открытую и оперативную коммуникацию внутрь и вовне; эти компании – не более, чем сгустки интеракций;

-         в них открывается большее пространство инициативе и творческой мотивации.

Предприятия «новой экономики» отказываются в своей деятельности от традиционных парадигм экономического поведения, ориентированных на стабильность, незыблемость, иерархию, застывшую организационную структуру. Это «обучающиеся предприятия» (Lehrnunternehmen), совершающие переход от менеджмента ресурсов к менеджменту знаний.

3. Доминирование средств массовой информации. Массмедиа перестают быть «средством», напротив, средством становится то, что совершается вокруг них. Доступ и постоянное приобщение к медиа-информации является для современного человека необходимым условием интеграции в динамично изменяющуюся, разобщенную вследствие своей полифункциональности жизнь общества. Это касается процессов участия в управлении обществом, досуга и даже потребления, которые являются в значительной части медиа-процессами (выборы, развлечения, реклама).

4. Виртуализация капитальных ресурсов. Поскольку информация в современном обществе становится основным капитальным ресурсом, который приводит в движение остальные ресурсы, последние сами обретают свойства и «темпы» жизни информации. Существенная трансформация происходит в подсистеме деньги-капитал. Деньги, как и ценные бумаги, являются информацией об обмениваемых материальных ресурсах и поэтому все более становятся виртуальными трансакциями, свободно пересекающими планету.

Понятие «виртуальности» метафорически выражает «легкость» материальных ресурсов, какую они приобрели в эпоху информатизации, их «невесомость» и интеллигибельность.

Виртуальность предоставляет человечеству новые степени свободы. Но это означает и появление новых рисков, связанных с более стремительной динамикой социальных институтов и связанной с этим утратой способности предвидения, расчета, контроля. Попытка взять те явления, которые скрываются за «новыми тенденциями», за парадигму и масштаб научной концепции общества вызывают обоснованную критику. Немецкий исследователь К. Вигерлинг отмечает, что в подобных концепциях невозможно отделить ожидание от описания, претензию от реальности. Они ведут к созданию технологического мифа о «тотальной коммуникации», к разновидностям которого он причисляет и миф о глобализации. Провозглашаемая «переплетенность (Vernetzung) мира» на деле оказывается гораздо более локальной, чем ожидалось, поскольку в большинстве его частей не имеется ни возможностей, ни готовности включиться в такие коммуникации. Более того, это принципиально невозможно, принимая во внимание ресурсные и технологические ограничение современного уровня развития человечества.

«Нас окружают такие понятия, как кибергностика, виртуальная жизнь и киборги, повсюду говорят о новых измерениях знания и новом виртуальном качестве опыта. Однако в мире медиа-технологий на самом деле не возникло никаких непосредственных изменений, никакого deus ex machina, который открывает вход в рай знающих… Под лозунгами глобализации, дерегулирования и децентрализации создан образ, который доминирует в массмедиа, но для нас недостижим и от нас независим», -

заключает Вигерлинг.

Современная коммуникационная сеть создает уникальную возможность прямого диалога каждого с каждым практически вне зависимости от ситуации и физического местонахождения. С точки зрения дискурсивной этики это следует оценивать как бесспорно позитивное достижение. Но является ли виртуальный дискурс равноправным заменителем реальных дискурсов?

Коммуникационные технологии не только облегчают коммуникацию, но и могут вследствие своей инструментальной природы ее затруднять. Они несут в себе угрозы структурам жизненного мира. Б. Мейтлер-Мейбом пытается с позиции дискурсивной теории поставить вопрос о колонизации пространства коммуникации жизненного мира самими средствами коммуникации.

«Информатизация и медиатизация разрушают коммуникативную обозримость, право на заблуждение и другие условия понимания. Информационные технологии и сети влияют на социально-экономические устои, но не являются необходимыми условиями и предпосылками социального разума. Более того, они идут вразрез с ними».

В эпоху глобализации проблемы искажения коммуникации и деструктивного воздействия этих искажений приобретают угрожающий характер. Разрушению вследствие коммуникативной перегрузки может подвергнуться не только личность, но и общность, нация. Реальное коммуникативное сообщество должно соответствовать органичности социальной жизни. Это предусматривается в апелевском принципе дополнительности, предписывающем ограничивать абстрактные нормы идеального коммуникативного сообщества и адаптировать их к работе реальных подсистем общества. Важно и обратное: в заботе об «органичности» не следует упускать из внимания, что основные причины искажения коммуникации связаны не с избытком, а недостатком коммуникации, не с перегрузкой, а с изоляцией коммуницирующих субъектов.

Огромное влияние на характер распределения информации, на протекание коммуникации в процессах глобализации оказывают институты. Этот аспект не получил достаточного внимания ни у Апеля с Хабермасом, ни у Лумана: для них институт оставался служебным, прикладным понятием, скрывающимся за общим понятием системной организации.

1. Неоинституциональный подход начал формироваться в 70-80-е гг. как ответ на кризис ставшего старомодным классического институционализма (Й. Шумпетер, Т. Веблен, А. Гелен, Дж. Комменс, В. Митчелл). «Старый» институционализм излишним образом субстантивировал понятие института, подчеркивая его статичные формы и властные функции. Представители нового поколения ученых (К. Айрес, Дж. Фостер, Л. Джункер, П. Буш, М. Тул, В. Дуггер),

2. Параллельно неоинституционализму развивалась теория социальных сетей, опиравшаяся на модели жизнедеятельности рынка, согласно которой институциональные и персональные действия тогда приобретают наибольшую эффективность, когда включаются в более широкий контекст взаимодействий. Сеть – это совокупность институциональных и персональных интеракций, образующая – исключительно в рамках этих интеракций и независимо от формально-институциональных ограничений – новый деятельностный эффект благодаря возникающему взаимному обмену информацией и ресурсами. Сети утверждают себя сегодня и в персональной коммуникации, и в экономике, и в политике тем, что преодолевают традиционную  изолированность и закрытость субъектов и строят стратегии своего развития в направлении более активного взаимообмена информацией, опытом, ресурсами. Образуя сети, актеры создают не постоянные институты, но лишь широкие мобильные коалиции, значительно расширяющие первоначальные возможности каждого отдельного актера. Эта концепция наиболее ярко уловила институциональные эффекты форм коммуникации и смогла по достоинству оценить коммуникативные эффекты глобализации. Понятие «глобальных сетей» стало парадигматическим в общей дискуссии о глобализации. Среди теоретиков этого направления наибольший интерес представляют Д. Подольный, Д. Колеман, У. Бэйкер, Р. Патнем и др.

3. Не менее плодотворной с точки зрения опознания новых возможностей, которые несет в себе современное общество, оказалась концепция социального капитала, восходящая к П. Бурдье.

Используя наработки указанных социальных концепций, можно совершить некоторое расширение коммуникативной теории, распространив ее на институты. Хотя поведению институциональных субъектов свойственен – и Апель настаивает на этом – характер стратегически-системной рациональности, тем не менее, в рамках происходящей между институтами коммуникации происходит определенное подчинение институтов правилам коммуникативной рациональности, которые свойственны межличностной коммуникации. Происходит это не потому, что институциональная коммуникация осуществляется посредством личной коммуникации (или лишь отчасти из-за этого), а потому, что в условиях сообщества институтов процедуры согласования подчиняются тем же императивам достижения консенсуса, которые общи универсальным нормам дискурса. Другими словами, тенденция возникновения мирового сообщества институтов, набирающая силу благодаря глобализационным процессам создает эффект возникновения особого – институционального – уровня коммуникации, который еще не был столь очевиден авторам дискурсивной теории в эпоху ее создания.

В пользу тезиса о существовании этого специфического уровня говорит то обстоятельство, что договорные отношения между институтами уже не могут рассматриваться как атомарный факт достижения взаимного консенсуса, но мыслимы лишь в рамках национального или международного правового пространства. Как и для участников межличностной коммуникации, в отношении интеракции институтов выдвигается требование учета интересов всех затрагиваемых членов сообщества. В то же время, если для межличностной коммуникации первостепенным критерием является дискурсивно-коммуникативный принцип, то для институциональной коммуникации исходным должен служить принцип дополнительности, опирающийся на этику ответственности. Формулируя дискурсивную этику как этику политическую, разрешающую парадокс между (чистым) дискурсивным принципом и принципом ответственности, Апель в действительности находится на территории институциональной этики, и адресует нормы дискурсивной этики к институтам. Это различение не меняет сути дискурсивной этики, но четче очерчивает ее архитектонику и помогает выяснить очередность приоритетов, когда, например, в одном решении должны сталкиваться ответственность за существование малых и ответственность за самосохранение крупных общностей.

Выделение институционального уровня в архитектонике дискурсивной этики поможет более определенно поставить вопросы по отношению к процессам глобализации, в которых проблемы институционального порядка представляют первостепенный интерес