3.3.1. Дискурсы экономики

3.3.1. Дискурсы экономики

Известно, что экономика как наука «выделилась» из этики и до сих пор не утратила связи с ней. В этических работах А. Смита экономика была отождествлена с индивидуальными и коллективными поведенческими стратегиями, ориентированными на ценности благосостояния и процветания наций. Новая «научная парадигма» (Т. Кун) оказалась столь удачной, что привела к возникновению дисциплины, не без иронии называемой сегодня иногда «царицей наук». Связь этики и экономики сегодня неочевидна даже для специалистов. «Расстояние между моральной и экономической теориями должно считаться искусственным, если вспомнить то, что даже Адам Смит был философом-моралистом, а никак не экономистом в строгом смысле слова. Вспоминая простое, но все же верное определение экономической науки как изучения действий людей, направленных к процветанию, в свете недостатка ресурсов, моральная теория легко находит с ней точки соприкосновения», – справедливо пишет Р. Сирико.

«Рыночно-демократические общества управляют экономикой посредством системы принятия решений, называемой «рынком» и координационной формы системы образования цен… Рынок и демократия являются индивидуалистически-дискурсивными системами принятия решений, где отдельные решения в экономике и в политике совершаются согласно индивидуальным предпочтениям или выражению воли потребителей («суверенитет потребителей») или избирателей («народный суверенитет»). Рынок и голосование служат формами дискурсивного опосредования, так как они приходят к решениям через dollar votes и политическое голосование всех, т.е. после «согласования» (discurrere) всех индивидуальных выражений воли без предвосхищения общности в этих выражениях воли».

Наиболее серьезную попытку применить принципы дискурсивной рациональности к экономической коммуникации предпринял немецкий экономист и этик П. Ульрих в книге «Критика экономического разума».

В своих философских построениях, занимающих немалую часть его работ, Ульрих неоригинален, но его попытки применить установки дискурсивной этики к экономике оказались весьма самостоятельными и в определенной своей части плодотворными. Целью его работ является разработка в рамках «социоэкономики» концепции «коммуникативной этики предпринимательства», реализующей принцип приоритета коммуникативной рациональности перед рациональностью системной и стратегической, от которой по преимуществу отталкивается экономическая теория.

Ведущая идея коммуникативной этики предпринимательства Ульриха – создание социальных условий для максимально беспрепятственного осуществления «предпринимательского диалога» (экономических дискурсов), благодаря чему снижается стоимость трансакций, повышается эффективность экономики, а главное – реализуется принцип справедливого экономического порядка. Эта цель достижима путем создания свободного политико-экономического «сообщества согласования» (Verständigungsgemeinschaft), в котором – в духе Апеля – представительство обретают не только все стороны, заинтересованные в сделке, но и все стороны, затрагиваемые этой сделкой. Сообщество согласования служит этической регулятивной идеей, которая должна находить практические формы в экономике. Исходя из этого, Ульрих строит трехступенчатую схему предпосылок ее реализации, в которой гармонизируется внутреннее напряжение между уровнями «социальной рациональности», «социально-экономической функциональности» (в смысле экономической системы) и «институциональным уровнем». В идеальном случае господству коммуникативной рациональности (1) соответствует установление нормативных оснований (2) «порядка согласования» в форме заключения социально-экономического общественного договора и принятия универсальной предпринимательской конституции (Unternehmensverfassung), которая, в свою очередь, реализуется в конкретных институтах социума (3).

Ульрих последовательно выступает против «колонизации жизненного мира», которая происходит вследствие сверхэкономизации жизни социума (Durchökonomisierung), увеличения власти «системных закономерностей» (т.е. технократии), отчуждения гражданского общества от функциональных структур экономики. Он исходит из того, что экономическая деятельность интегрирована в контекст жизненного мира и не может – тем более в век глобализации – быть отделена от совокупности иных социальных отношений. Требуемое восстановление должных приоритетов он видит в «ведущей идее консенсуально ориентированного менеджмента» и в «диалогической этике социально ответственного этического управления».

«Социально-экономически эффективное хозяйствование предполагает функциональность этого хозяйства в отношении проясненных ценностных критериев и потребностей жизненного мира. Из логических оснований самой экономической разумности предприятие как квази-общественный институт должно считаться с «претензиями» тех, кто затронут его деятельностью, поскольку об этих претензиях можно социально договариваться, т.е. они могут быть признаны в разумном предпринимательски-политическом диалоге».

Выдвигаемое Ульрихом «априори политико-экономического сообщества» обозначает для него безусловное этическое требование включения в процесс принятия экономических решений всех тех, кого это касается, в идеале – всех членов общества. Смысл глобализации он связывает в первую очередь с обнаружением и преодолением границ партикулярных прав и действий, обусловленных как территориальными, так и системно-функциональными границами общественной организации. Голос общества, требующий принятия во внимание прав общества на общественные блага (природные ресурсы, общественный мир и безопасность) становится, по его мнению, все громче. Это побуждает экономическую науку к смене парадигмы, которая должна соответствовать сути происходящей общественной трансформации.

В понимании Ульриха сказанное влечет за собой необходимость пересмотра концепции частной собственности, которая ассоциируется с капиталистическим хозяйством. Под собственностью он понимает институт, в котором обществом концептуализируется совокупность прав распоряжения определенными благами.

Экономика частной собственности – капиталистическое хозяйствование – приобретает в новую эпоху глобальный масштаб, что существенно меняет ее системное значение, которое имелось в виду как марксистами, так и их критиками. Новая ситуация требует распространения политической компетенции на приобретающую глобальные очертания экономику частной собственности. Ульрих обращает внимание на процессы трансформации понятия частной собственности в современной экономике, связанные с «революцией менеджеров». В отношении крупных корпораций отделение собственности от полномочий распоряжения может рассматриваться как уже свершившийся факт. Реально собственностью распоряжается менеджмент, обеспечивая в целом более эффективное управление, чем его могут обеспечить собственники. Собственник лишь участвует в распределении прибыли. Ограничение прав собственника происходит и в случае правовой регуляции или интервенционизма государства касательно использования общественных благ (экологические ограничения и т.д.). Тем не менее, либеральная концепция идентичности прав собственности и прав распоряжения препятствует возможности вовлечения всех, кто в этом заинтересован, в этические дискурсы о внеэкономических последствиях производства благ. Частное право характеризуется эксклюзивностью

Решение проблемы, на взгляд Ульриха, лежит на пути правовой «нейтрализации капитала».

Таковым, с точки зрения Ульриха, должен быть ответ дискурсивной этики на вызовы глобализации. Учреждение «предпринимательской конституции», в которой легитимируется институциональный порядок «нейтрализации капитала», обозначает такой функциональный порядок, в котором, по мнению Ульриха, только и может утвердиться коммуникативная рациональность. Эти выводы лишний раз обнажают значительный утопически-социалистический потенциал, который заложен в дискурсивной этике. Как и социалисты, Ульрих не видит большой проблемы в том, чтобы пренебречь дифференциацией экономических и политических систем и в тенденции подчинить экономику политике. В какие бы терминологические одежды ни рядилась его идея, ее суть заключается в обобществлении производства – идее столь же старой, сколь и доказавшей свою полную несостоятельность. Впрочем, в такой версии концепция коммуникативного сообщества встретила решительные возражения со стороны Апеля, увидевшего здесь «небывалое идеализирование, которое скрыто в концепции трех ступеней».

На взгляд Апеля, Ульриху не удается удержать понятие коммуникативного сообщества в статусе регулятивной идеи. Реализуя ее институционально, он совершает снятие реального уровня в идеальном и, таким образом, пренебрегает автономией системной рациональности, ставя на ее место рациональность дискурсивную. С этим Апель решительно не согласен. Хозяйственную этику Ульрих стремится реализовать в плоскости «части А», не принимая во внимание «вещные» императивы экономической системы и не признавая тем самым существования принципа дополнительности, смысл которого заключается в учете этикой силы «принуждения» вещей и институтов (Sachzwänge). В этом пункте Апель соглашается с К. Хоманом в том, что этическое вмешательство происходит в первую очередь на уровне формирования правил и рамочного порядка рынка, в то время как сами ходы экономических игроков должны быть целерационально-стратегическими.

На наш взгляд, именно часть Б апелевской дискурсивной этики придает всей концепции Апеля реализм и конструктивность, исключающие революционные поползновения и утопизм. Более продуктивно, чем перестраивать всю институциональную систему в непосредственном смысле понятия коммуникативного сообщества, было бы раскрыть дискурсивный потенциал, уже наличествующий в институтах рынка. Здесь П. Козловски дает больше материала к размышлению, чем не во всем удачливый «ревизионист» дискурсивной этики П. Ульрих.

Преимущество системы координации в рыночной экономике перед политико-демократическими формами координации, с точки зрения Козловски, заключается в том, что она в значительной мере способна включить всех тех, кто заинтересован в процессе принятия решения.

Дискурс по своей структуре универсален по отношению к социальным секторам, в которых он ведется. Но содержательно он не одинаков в каждом из них. Поскольку предмет экономических дискурсов – вещи (и их приобретение), а не люди, то коммуникация не требует сопротивления, которое возникает в дискурсах власти, предполагающих преодоление чужой воли. Экономические дискурсы имеют прагматическую структуру купли-продажи, в которой претензии на значимость со стороны продавца материализованы в предложении покупки, апеллирующей к собственному интересу покупателя и его свободной воле.

То, что Ульрихом не принимаются во внимание коммуникативные преимущества специфически экономического типа дискурсов, демонстрирует его концепция нейтрализации капитала, за которой скрывается Марксова «экспроприация экспроприаторов».

Рыночные дискурсы более эффективны, чем многие другие, и одной из сторон эффективности является их дешевизна. Затраты на коммуникацию включаются здесь в общий расчет трансакций, чего не скажешь о затратах на политические дискурсы. Игнорирование величины стоимости дискурсов Козловски отмечает как серьезный недостаток коммуникативной теории.

«В случае наличия порядка единогласного решения расходы на поиск решения очень высоки, но расходы на его внешнюю реализацию равны нулю, так как здесь нет никакой экстернализации или исключения. Расходы и опасность принятия решения против собственного желания снижаются вместе с растущими вовлечением участников и интернализацией; стоимость поиска решения последовательно возрастает вместе с растущими требованиями к вовлечению и интернализации… Следовательно, следует искать решения на основе взвешивания обоих элементов затрат между единогласием и диктатурой, когда общие расходы решения будут наименьшими, а это значит, – порядок более или менее квалифицированного большинства».

Разумеется, дискурсы в экономике имеют свои пробелы. Главный из них заключается в том, что «голосовать долларом» может лишь тот, кто его имеет. Это обстоятельство способно исключать из дискурса миллионы его потенциальных участников. С другой стороны, как отмечает Козловски, создание в развитых странах «общества благосостояния» (т.е. укрепление среднего класса) привело к тому, что и сегмент эксклюзивных товаров «люкс» (голос богатых) оказывается вымытым из рынка.

Рыночным дискурсам, диктуемым массовым спросом, присущи и негативные черты. Во-первых, они «тривиализируют» потребление, выдавливая на обочину «маргиналов» массового спроса (речь идет о кустарной и индивидуальной продукции). Во-вторых, временной горизонт и интерес потребителей короток. Вопросы стабильности валюты, экологии, жизни будущих поколений и т.д. едва ли могут проблематизироваться в рамках экономических дискурсов. Вместе со «старением обществ» повышается опасность, что рыночные приоритеты начинает определять старшее поколение, нечувствительное к вопросам стратегии будущего. В-третьих, рыночный менталитет предоставляет принципу удовольствия приоритет перед принципом реальности. В отличие от политических дискурсов экономические в меньшей мере задействуют ценность солидарности, скорее они способствуют развитию индивидуализма.

Все эти особенности экономических дискурсов не позволяют в какой бы то ни было мере отождествить идеал коммуникативного сообщества с моделью рынка. Напротив, Апель выделяет экономику как сферу, в которой наиболее жестко господствуют законы системной и стратегической рациональности. Именно поэтому слепая либеральная вера в «законы рынка» вызывает его критику. Рынок как территория партикулярной «переговорной» рациональности еще более далек от идеалов коммуникативного сообщества, чем критикуемая Апелем формула «государства общественного договора». Опасность, вызываемая глобализацией, заключается в том, что рынок, способный на локальном уровне к определенной степени саморегулирования благодаря конкуренции и коррекции со стороны других локальных рынков, в ситуации глобализации рынков утрачивает многие из этих свойств. Тем более странным представляется то, что большинство экономистов-либералов почему-то игнорирует это обстоятельство.