Виды познания

.

Виды познания

В наше время нетрудно впасть в ошибку, отождествляя познание вообще с познанием только научным (или даже с тем, что принято считать научным) и отбрасывая все остальные виды знания или рас­сматривая их лишь в той мере, в которой они могут быть уподоблены научному знанию. Это объясняется современной своеобразной «сциентистской» общественной атмосферой, культом науки или, вернее, наукообразия, присущим современному обществу и существующим невзирая на возрастающую критику издержек научно-технического прогресса и даже параллельно с ней. Развитие наук не просто открыло множество фактов, свойств, законов, установило множество истин — выработался специфический тип мышления. Но смешивать знание вообще с его научной формой — глубокое заблуждение. В повседневной жизни не все проблемы, встающие перед человеком и обществом, требуют непременного обращения к науке: книга жизни открыта не только глазам ученого, она открыта всем, кто способен воспринимать вещи, чувствовать и думать.

   Если исходить из того, что основой всякого знания является опыт в самом широком смысле слова, то виды человеческого знания различают в первую очередь по тому, на опыте какого характера они основаны.

Имеет смысл разграничить «пассивное» знание читателя художественного произведения или студента, записывающего лекцию, от знания авторского, знания творца — будь то ученый, художник или религиозный подвижник. (Хотя и в первом случае не исключен элемент творчества; говорят, что гениальному писателю нужен и гениальный читатель.) «Авторское» знание наиболее ярко различается по типу, прежде всего по характеру личной склонности. Человек, писал И.В. Гете, «рожденный и развившийся для так называемых точных наук, с высоты своего рассудка-разума нелегко поймет, что может существовать также точная чувственная фантазия, без которой соб­ственно немыслимо никакое искусство. Вокруг того же пункта ведут спор следователи религии чувства и религии разума; если вторые не хотят признать, что религия начинается с чувства, то первые не допускают, что она должна развиться до разумности». Впрочем, для выдающихся творческих личностей характерна и гармония познавательных способностей.

Житейское познание и знание основывается прежде всего на наблюдении и смекалке, оно носит эмпирический характер и лучше согласовывается с общепризнанным жизненным опытом, чем с абстрактными научными построениями.

Значимость житейского знания в качестве предшественника иных форм знания не следует преуменьшать: здравый смысл оказывается нередко тоньше и проницательнее, чем ум иного ученого. В известном рассказе о Фалесе, попавшем в колодец, отвлеченный философ, не умеющий смотреть себе под ноги, насмешливо умаляется именно перед лицом такого житейского, обыденного знания. В обыденной жизни «мы размышляем без особенной рефлексии, без особенной заботы о том, чтобы получилась истина... мы размышля­ем в твердой уверенности, что мысль согласуется с предметом, не отдавая себе в этом отчета, и эта уверенность имеет величайшее значение». Базирующееся на здравом смысле и обыденном созна­нии, такое знание является важной ориентировочной основой по­вседневного поведения людей, их взаимоотношений между собой и с природой. Здесь его общая точка с наукой. Эта форма знания раз­вивается и обогащается по мере прогресса научного и художествен­ного познания; она тесно связана с «языком» человеческой культуры в целом, которая складывается на основе серьезной теоретической работы в процессе всемирно-исторического человеческого разви­тия. Как правило, житейские знания сводятся к констатации фактов и их описанию.

Научные знания предполагают и объяснение фактов, осмысление их во всей системе понятий данной науки. Житейское познание кон­статирует, да и то весьма поверхностно, как протекает то или иное событие. Научное познание отвечает на вопрос не только как, но и почему оно протекает именно таким образом. (Во всяком случае, ответ на подобный вопрос является идеалом научного знания.) На­учное знание не терпит бездоказательности: то или иное утвержде­ние становится научным лишь тогда, когда оно обосновано. Науч­ное — это прежде  всего объяснительное знание. Сущность научного знания заключается в понимании действительности в ее прошлом, насто­ящем и будущем, в достоверном обобщении фактов, в том, что за случайным оно находит необходимое, закономерное, за единичным - общее, и на этой основе осуществляет предвидение различных явлений. Предсказательная сила — один из главных критериев для оценки научной теории. Про­цесс научного познания носит по самой своей сущности творческий характер. Законы, управляющие процессами природы, общества и человеческого бытия, не просто вписаны в наши непосредственные впечатления, они составляют бесконечно разнообразный мир, под­лежащий исследованию, открытию и осмыслению. Этот познавательный процесс включает в себя и интуицию, и догадку, и вымысел, и здравый смысл.

Научное знание охватывает в принципе что-то все ясе относи­тельно простое, что можно более или менее строго обобщить, убе­дительно доказать, ввести в рамки законов, причинного объясне­ния, словом, то, что укладывается в принятые в научном сообществе парадигмы. В научном знании реальность облекается в форму от­влеченных понятий и категорий, общих принципов и законов, ко­торые зачастую превращаются в крайне абстрактные формулы ма­тематики и вообще в различного рода формализующие знаки, на­пример химические, в диаграммы, схемы, кривые, графики и т.п.  Но жизнь, особенно человеческие судьбы, на много порядков сложнее всех наших научных представлений, где все «разложено по по­лочкам», поэтому у человека извечна и неистребима потребность выхода за пределы строго доказательного знания и погружения в царство таинственного, чувствуемого интуитивно, схватываемого не в строго и гладко «обтесанных» научных понятиях, а в каких-то «размытых», но очень важных символических образах, тончайших  ассоциациях, предчувствиях и т.п.

При всем различии житейской смекалки «профанов» и абстракт­ных конструкций «высокой» науки у них есть глубоко общее — идея ориентировки в мире.

Ключом и в житейском, и в научном познании является узна­вание, т.е. узнавание уже известного. Это глубокое замечание С.Л. Франка объясняет принципиальную недостаточность научного познания и в то же время открывает нетривиальный путь «в глубь» самой теории знания.

К научному познанию также тесно примыкает практическое зна­ние. Различие между ними состоит в основном в целевой установке. Если ть» те или иные предвзятые авторские концепции или мнения; ее судьба — остаться более или менее искусной иллюстрацией этих мнений. Наоборот, плодотворен путь «художественного исследования», как его форму­лирует А.И. Солженицын: «Вся иррациональность искусства, его ос­лепительные извивы, непредсказуемые находки, его сотрясающее воздействие на людей — слишком волшебны, чтоб исчерпать их ми­ровоззрением художника, замыслом его или работой его недостой­ных пальцев...» Там, где научному исследованию надо преодолеть перевал, там художественное исследование тоннелем интуиции про­ходит иногда короче и вернее.

С точки зрения гносеологии интуитивизма критерий истины, прямо основанный на самоубедительности («прииди и виждь»), ука­зывает на высокое положение художественного познания в иерар­хии типов знания. Другой отличительный момент художественного познания — требование оригинальности, неизбежно присущее твор­честву. Оригинальность художественного произведения обусловле­на фактической уникальностью, неповторимостью как его субъекта, так и объекта. В этом корни противоположности художественного метода научному.

В искусстве допускается художественный вымысел, привнесение от самого художника того, чего именно в таком виде нет, не было и, возможно, не будет в действительности. Мир, творимый вообра­жением, не повторяет действительного мира. Художественное про­изведение имеет дело с условностью: мир искусства — всегда резуль­тат отбора. Художественный вымысел, однако, допустим лишь в отношении единичной формы выражения общего, но не самого обще­го: художественная правда не допускает никакого произвола, субъ­ективизма. Попытка выразить общее вне органического единства с особенным (типичным) и единичным приводит к схематизации и социологизации действительности, а не к созданию художественно­го произведения. Если же художник в своем творчестве сводит все к единичному, слепо следует за наблюдаемыми явлениями, то резуль­татом будет не художественное произведение, а своего рода «фотография»; в этом случае мы говорим об имитаторстве и натурализме.

В науке главное — устранить все единичное, индивидуальное, неповторимое и удержать общее в форме понятий. Наука и искусство лежат в разных плоскостях. Эти виды познания мира черпают свой метод в природе своего специфического содержания. Научное зна­ние держится на общем, на анализе, сличении и сопоставлении. Оно «работает» с множественными, серийными объектами и не знает, как подойти к объекту подлинно уникальному. В этом слабость на­учного подхода. Поэтому при всех успехах научного знания в от­крывающихся в нем глубинах никогда не может быть снят вопрос о его конечной адекватности той единственной Вселенной, которая вечно пребывает перед нами. Образно говоря, никакая самая лучшая астрономия никогда не снимет великой тайны «звездного неба над нами», по крылатому выражению Канта.

П. Флоренский, говоря о путях обретения истины — задаче вся­кого познания, первоначально называет два: интуицию, т.е. непо­средственное восприятие, и дискурсию, т.е. сведение одного сужде­ния к другому, рациональный анализ. Подразумевая различные тео­рии знания, он различает «чувственную интуицию» эмпириков, т.е. непосредственное восприятие объекта органами чувств, «субъектив­ную интуицию», т.е. самовосприятие субъекта, у трансценденталистов и достаточно туманно им характеризуемую «субъективно-объек­тивную интуицию» различных мистиков.

Поиски Флоренского в области, если позволено так выразиться, мистической физиологии знаменуют собой стремление выйти за рамки господствующего типа познания, которое в современной философии ощущается как «усохшее» и «скукоживающееся» срав­нительно с познанием, доступным людям прошлого. Современное господство научного типа познания ощущается как регресс.