Духовность, з/ к и гуманизм
.Духовность, з/ к и гуманизм
Весьма неоднозначны ценностное содержание и эволюция российского духовного опыта. Поиски справедливости российских революционных демократов обернулись обоснованием и оправданием индивидуального террора, высокие идеалы социализма — обоснованием и оправданием террора массового. Неоднозначен даже гуманизм таких великих гуманистов как Л.Н.Толстой, Ф.М.Достоевский, вообще «гуманизм великой русской литературы» — на это обстоятельство обратил внимание и глубоко продумал этот факт В. Шаламов, обвинявший русскую литературу в великой крови. Даже космизм Н. Федорова, К. Циолковского с высокими идеями «общего дела» воскрешения и «программы освобождения от горя» оказываются неоднозначными в нравственном плане: приоритет «достойных», «избранных» людей, «упорядоченность жизни», «лишение возможности продолжения рода» у недостойных и т.п.
Не гуманизм порождает духовность, а духовность порождает этичность, предшествует ей, давая метафизический опыт свободы — прорыва к трансцендентному, переживание сопричастности миру в целом, опыт гармонии. Нарушение гармонии и есть зло, а стремление ее восстановить и есть источник добра, истины и красоты. Этическое не метафизично само по себе, а есть следствие и результат конкретной работы ума и души, переживания метафизического опыта свободы. История российско-советского духовного опыта убедительно доказывает необходимость более глубокого осмысления самой идеи гуманизма.
Более того, боюсь показаться странным, но российско-советский духовный опыт имеет еще одну существенную черту — фактически национальный опыт ГУЛАГа, беды и трагедии, затронувшей каждую российскую семью. Духовный опыт лагерных зеков — один из еще философски мало осмысленных итогов ХХ столетия.
Как понять воспоминания людей, имевших лагерный опыт, в которых они в один голос утверждают, что нигде не были так свободны, как в лагере? З/к — человек, существующий в сверхэкстремальной ситуации полной безнадежности. Знания, разум, заслуги, добродетели, долг — ничто не может дать человеку основу существования и надежду. Он оказывается в полной власти иррационального насилия и лжи. Его жизнь не имеет никакого значения — ни для администрации лагеря, ни для солагерников — »ты умри сейчас, я — завтра». Реальное бытие — несущественно: главное, чтобы человек проходил по спискам — живых или мертвых — совершенно неважно. Полная ответственность за сам факт бытия — «был бы человек, статья найдется». Безумие и абсурд ничем не ограниченного произвола — »Не верь, не бойся, не проси!» как условие выживания.
В этой ситуации человек оказывался один на один с жизнью, причем жизнью во всей ее абсурдности и иррациональности. И никакие социальные категории и общности не давали ему опоры. Границы его свободы и ответственности совпадали с границами кожно-волосяного покрова. В этих условиях выживали только те, кто сами создавали себе зону свободы (=ответственности), придумывали себе ее: чистить зубы, ходить только по вот этой половице ... Кто отказывался от этого, был очень быстро раздавлен, сначала — духовно, как личность, а затем и физически. И оказалось, что нравственный человек в безнравственных условиях — ничуть не лучше, чем безнравственный — в нравственных.
Опыт з/к — опыт людей, уже повидавших и переживших гибель цивилизации, переживших крах общественного договора, этики долга, норм и ценностей. Их мораль — договор не с обществом, а с самой действительностью — не случайно обращение этих людей к идее Абсолюта в различных, не всегда конфессиональных формах. Буквально реализовывалась кантовская мысль, что упования наши на Господа Бога должны быть настолько полны и глубоки, что не должны его примешивать к нашим делам: истинная надежда — в полной безнадежности, в готовности принять любую возможность.
Мир един. И путь спасения в нем — не делать зла самому себе и не пытаться избежать последствий, жить в мире с миром, быть ему полностью адекватным. В этом плане поддержание гармонии посредством воздержания и самоотказа, терпения и самоограничения оказывается разумной, а может и единственно правильной точкой зрения на мир. Рационалистическая этика долга релятивна, основывается на конкретных нормах и легко вырождается в формальный этикет, который может и не выдержать жизненного абсурда и ужаса. Этика спасения з/ к — не релятивна, а абсолютна, т.к. является этикой выбора позиции в исканиях экстремально универсальных.
Советский духовный опыт — опыт обездоленных, буквально, лишенных доли людей, не являющихся хозяевами своей собственной жизни и самих себя. Если вспомнить формулу Ортеги-и-Гассета «человек есть человек и его обстоятельства», то советский человек это по преимуществу человек-без-обстоятельств, человек без свойств. Он лишен реальной укорененности в бытии. Поэтому он предельно апофатичен, эскапичен и утопичен. Как голый человек оденет что угодно, а голодный насытится чем угодно, так и он примет любую возможность. Если раньше можно было говорить, что слова русский человек и культурный человек — слова синонимы, то про советского з/к можно сказать, что это человек просто и вообще. Единственной его опорой и единственным его достоянием оказывалась его свобода=ответственность, память об остром переживании которой и оставалась у него на всю жизнь. И этот опыт, повторюсь, был массовым, национальным опытом. Опыт германского фашизма — 12 лет, а тут четыре поколения пережили опыт свободы и чувство того, что бытие коренится в сердце души человеческой, а не во внешних формах, что у человека, как говорил М.М.Бахтин, нет алиби-в-бытии.
По мудрому замечанию Г.Федотова, ХХ век — больше чем крушение старых форм. Началась гибель человека. Он разбился на поток переживаний, потерял центр своего единства. Огромные технические и социальные энергии взорвали антропоцентрическую цивилизацию и грозят раздавить человека в столкновении безличных коллективных и материальных сил. В политике ХХ век останется веком тоталитарных режимов, в искусстве — утратой человека в живописи, музыке, литературе. Конец ХХ в. поднял проблему преодоления проблемы свободы. Как заметил нобелевский лауреат С.Билоу, главный вопрос для человека конца ХХ в. — не как обрести свободу, а как ее вынести. И в этом плане российско-советский духовный опыт оказывается реальным ответом на эти вопросы.
Наверное, прав был Д.Мережковский, когда говорил, что Ветхий завет открыл нам Бога как истину, Новый Завет — истину как любовь, грядущий Завет откроет любовь как свободу. Но прав был и В.В.Розанов в своей схеме: от иудаизма как живой религии — к христианству как духу, абстрагирующемуся от живой целостности духа и плоти, затем — к социализму как букве, абстрагирующейся от духа. Обе эти схемы — путь российского духовного опыта, в том числе и итога советского — абстрагировании от букв, опыт переживания свободы.
Век двадцатый сполна расплатился по векселям девятнадцатого, за искушения марксизмом и ницшеанством. Россия полнее других испила чаши этих искушений. Поэтому опыт ее общечеловечен. Общечеловечен и конструктивен.