Легитимность, идентичность, служение
.Легитимность, идентичность, служение
Метафизический (трансцендентальный) уровень бытия вообще играет важную, если не центральную роль в социальной практике. Например, проблема власти это отнюдь не проблема силы. Не менее важна проблема принятия власти, а это есть проблема выбора и самоопределения, то есть — проявления человеческой свободы. Это наглядно демонстрируют Карабах, Босния, Косово и многие другие «горячие» точки. Люди имеют власть, правительство и законы, но они хотят изменить свою жизнь и меняют ее, оказываясь в ситуации типологически лиминальной. Этот аспект лиминальности составляет серьезную проблему для современной России. Российский правовой нигилизм опасен для новой демократии. И это трансцендентальная проблема личностного выбора и самоопределения. Поэтому одной и задач современной российской демократии является технологическая проблема лиминальности, которая включает использование практически всех отмеченных выше средств, может быть, исключая войну. Думается, что, в принципе, каждая культура, в том числе в стадии спокойного развития, нуждается в технологии лиминальных процессов, а также во весьма специфичном менеджменте этими процессами.
Именно в государстве часто видится главное объединяющее начало. Именно так понимают патриотизм российские государственники, как некую сущность, во имя и ради которой должны существовать люди. Действительно, пока власть не воспринимается как элемент идентичности, пока не произойдет законный брак между народом и властью, нормальное российское национальное (в цивилизованном смысле) государство не состоится. Но по какому праву человек должен идентифицировать себя с конкретным государством? Только потому, что он имел счастье или несчастье родиться на территории, подконтрольной — причем, в силу довольно случайных обстоятельств — конкретной государственной машине, а еще точнее — людям ею завладевшим? Еще М.Вебер отмечал, что государство — человеческое сообщество, которое на некоторой территории с успехом претендует на монополию легитимного насилия. Сообщество, а не безличный Молох! И насилия — легитимного, то есть добровольно признаваемого.
Проблема легитимности государства — фундаментальный вопрос всей политической философии. Важность легитимности состоит в том, что именно она обеспечивает нормальную жизнь социального организма как единого целого — не властное насилие государства, а легитимность, как добровольное признание закона и подчинение ему. Вопрос о легитимности встает только в ситуациях кризиса, когда она ставится под вопрос. Опять же — не существование государства, а легитимность! И если она лишается основания, то рушится любое государство.
Но тогда надо сначала разобраться в том, что образует такое сообщество и лежит в основе легитимности. Одна из наиболее убедительных моделей образования государства была предложена П.Бурдье, согласно которому, государство есть завершение процесса концентрации различных видов ресурсов («капиталов»): физического принуждения, т.е. средств насилия (армия, полиция и т.д.); экономических (полезных ископаемых и прочих природных ресурсов, финансовых средств, форм собственности); культурных или информационных, под которыми Бурдье понимает язык, менталитет, способы трансляции и коммуникации кодифицированных смыслов; символических (право, конфессиональность, ритуалы, почести, привилегии, праздники и т.п.).
Концентрация метакапитала и контроля над владельцами капиталов и есть создание государства. Начаться концентрация может вокруг любого из капиталов, но процесс может успешно завершиться только если построение государства сопровождается созданием своего рода исторической трансцендентальности, имманентного всем подданным, когда в сознание внедряются формы и категории восприятия и мышления. Тем самым, создаются обстоятельства как бы непосредственного согласования габитусов, являющегося основанием некоторого рода консенсуса по совокупности взаимопризнаваемых бесспорных истин, составляющих здравый смысл.
Речь, таким образом, идет об общей идентичности, а еще точнее — культурной идентичности: с какой культурой отождествляет себя человек, за кого он сам себя держит. И в самом деле, объединяет людей, прежде всего отнюдь не идеология и даже не столько религия, сколько сознание принадлежности некоей культуре. Речь идет не только и не столько о сфере культуры, том, чем занимаются учреждения культуры, сколько о специфическом образе жизни, особенностях отношения человека к миру, другим людям, самому себе, своему месту в мире, среди других людей.
С точки зрения П.Бурдье, культура как информационная рефлексия — один из ресурсов (капиталов) формирования социальных систем, наряду с «капиталами»: влияния (власти), финансами, природной средой и т.д. Другими словами, идентичность — один из ресурсов возникновения и развития . С точки зрения различных концепций автопоэзиса (саморазвития и самовоспроизводства) идентичность — фактор, обеспечивающий устойчивость системы в процессе ее развития, в том числе и колебательного и кризисного. Только в случае сохранения внутренней идентичностии системы можно говорить о ее динамике как динамике чего-то целостного.
С точки же зрения синергетической, в известной степени обобщающей современные концепции и подходы к объяснению процессов развития, самоорганизация может начаться в любой точке притока новых ресурсов — без такого притока нарастание негэнтропии невозможно. Применительно к социальным системам это означает, что культурогенез как появление новых парадигм, нормативно-ценностных систем может начаться вокруг самых различных источников притока ресурсов. Как для образования жемчуга необходима песчинка или соринка, попадающая под мантию жемчужницы и на которую начинает наслаиваться перламутр, так и культура образуется там где возникает приток ресурсов: на основе благоприятных природных условий, финансовых потоках, аккумулировании военной властной силы, новом религиозном опыте...
Именно идентичность обеспечивает легитимность, а если есть легитимность, то у власти нет необходимости давать приказы и совершать насилие, чтобы упорядочить социальный мир: он будет существовать столь долго, сколь государство способно воспроизводить условия идентичности — как пишет П.Бурдье, — производить инкорпорирование когнитивной структуры, согласование с объективными структурами и таким образом обеспечивать веру — доксическое подчинение установленному порядку.
Хорошо известен факт: между экономическим развитием и способом хозяйствования, политическим строем нет однозначной зависимости. Экономический рост возможен как на основе рыночной экономики, так и распределительно-командной, как в условиях демократического разделения властей, так и в условиях жесткого политического режима. Примеров тому в истории много. Но нет и не может быть развития в обществе, в котором у людей нет чувства общности, общей судьбы, общего пути.
Вопрос носит даже более принципиальный характер. Успешное продвижение российского общества на пути к достойной жизни существенно тормозится господствующим до сих пор экономико-центристского подходом к реформам, суть которого — изменить денежные потоки. По мере же их стабилизации, все проблемы решатся якобы сами собой. Однако, ситуация, в которой оказались современная Россия и все пост-советские регионы, предполагают существенно иной подход. Человек — не только результат, продукт общественного развития, но и источник, начало этого развития. И поэтому, если реформы проводятся не в интересах человека, то они становятся бес- и анти-человечными, в конечном счете — бессмысленными. Экономика создает условия реального движения общества. Но общество должно сначала быть обществом, а делает его таковым именно культурная идентичность, дающая дом души, ощущение корней, принадлежности традиции, придающих человеческому существованию смысл и преемственность. Хороший пример нам дают наши северные соседи. Телевидение в Финляндии идет практически на всех основных европейских языках, реклама чаще англоязычная. Практически каждый финн спокойно общается на нескольких языках, а на английском даже лучше, чем на втором государственном — шведском. Но это не в ущерб культурной идентичности, не мешает иметь развитое собственное достоинство, подчеркивать особенности финского образа жизни, финского качества и т.д., гордиться ими. Более того, именно на сплочении, консолидации и основано нынешнее энергичное экономическое и прочее развитие Финляндии.
Роль культурной идентичности двояка. В ситуации нормального развития она обеспечивает устойчивость развивающейся системы. В моменты фундаментальных кризисов происходит утрата идентичности, буквально — смыслоутрата. Такие кризисы потому и фундаментальные, что система утрачивает свою идентичность. Социальный субъект перестает быть таковым: личность становится неадекватной, общество распадается.
Принципиально и то, что идентичность, принадлежность той или иной культуре есть результат не столько навязываемых стереотипов, пресловутого «менталитета», сколько проявлением самоопределения личности, ее сознательного выбора.
Имеется важный социологический аспект проблемы идентичности и легитимности. Речь идет о социальной группе, выступающей публичным носителем и выразителем базовой идентичности, задающей ее наглядные примеры и образцы. Такая социальная группа должна быть носителем общих обществу в целом интересов, их выразителем. Более того, представители этой группы должны быть способны принести в жертву этим общим интересам собственные эгоистические интересы. В прошлом такой социальной группой выступала знать, рыцарство, дворянство — как носители общесоциальных интересов и служившие этим интересам. Именно служение — главная функция и символ такой базовой социальной группы.
Кто выступает такой социальной группой — носителем идентичности в России? Традиционным носителем российского идентитета были «служилые люди»: военные, прежде всего — офицеры, чиновники, работный люд. Специфика нынешней российской ситуации состоит, помимо прочего, в том, что именно носители идентичности, так называемые «бюджетники» и оказались наиболее пострадавшей частью населения. Между тем, именно от внимания к этой части общества зависит успех трансформации российского общества, если оно хочет оставаться российским. Государство фактически «кинуло» собственных «государственных людей» — стоит ли после этого удивляться утрате идентичности, тотальной смыслоутрате? Могут ли оставленные без средств к существованию люди давать прочим образцы социального служения?
В этом плане показательна судьба российской интеллигенции, не принятой ни властью, ни народом. Носительница и выразительница великой российской культуры не смогла выработать модель национального государства, что являлось ее, пожалуй, единственным долгом. Дважды она продемонстрировала свою несостоятельность в реальной власти (1917 год и «перестройка»), а в кризисной ситуации эту несостоятельность усугубила, фактически, предав интересы своей страны: массовым бегством за границу: не за свободой — за тихой и сладкой жизнью, обслуживанием криминальных и полу-криминальных группировок, извратив великую либеральную идею, так же как и идею демократии. Можно признать, что на этом предательстве история российско-советской интеллигенции закончена. Российская история ждет новую интеллектуальную элиту.
И именно вопрос об идентичности становится решающим в условиях кризиса — например, для современной России: вопрос не об экономике, не о политическом устройстве — они важны, но вторичны по отношению к вопросу о легитимности, значит, изначально — по отношению к идентичности. Прежде, чем решать вопрос о политическом устройстве, надо определиться в главном — а мы, вообще, вместе или нет? И с кем вместе? И что нас объединяет?
Не случайны нынешние разговоры о «русской идее». Но беда в том, что национальная идея не может быть придумана кем-то и административно-канализационно спущена сверху в качестве благодати на общество. Проблема глубже. Она метафизична. Национальная идея — как чувство юмора и как деньги: либо есть или нет. Она выражает наличие или отсутствие общей идентичности, сознания некоей общности. Национальная идея не приходит на пустое место — она и может-то стать национальной идеей только будучи укорененной в какой-то более простой, близкой и понятной человеку его культурной идентичности. А основа любой идентичности — общий хапос, общий обыденный телесный опыт, выраженный в образе жизни, ритуалах. Утрата российской идентичности это не столько утрата национальной идеи, сколько утрата этого общего опыта. И тогда проблема не в том, чтобы выработать национальную идею и спустить ее сверху, а в том, чтобы такой опыт создать.
Легче всего его создает общая беда — в этом и заключен
опасный соблазн. В этой связи результаты думских выборов
Общий хапос надо не провоцировать, ввергая страну и каждого в новые витки беды и чрезвычайщины, а терпеливо растить. И естественней всего этот процесс может идти «снизу», на основе локалитетов. Не исключено и даже весьма вероятно, что еще не все упущено и некая инерция общего жизненного опыта будет сохраняться. Фактически этот процесс уже начался и — вполне по П.Бурдье и по-синергетически: на основе притока и концентрации самых различных ресурсов («капиталов»). Где такой точкой концентрации становится контроль финансовых потоков, где — информационные потоки, где природные ресурсы, где промышленный потенциал, а где просто властная воля и сила. И идет активный процесс формирования новых региональных властных и интеллектуальных элит. Вырастет ли на этой основе общероссийская идентичность? Вопрос остается открытым. Перспектива не утрачена.
Проблема современной России состоит в глубокой рефлексии — существует ли еще консолидирующая общество идентичность или ее эрозия зашла настолько глубоко, что следует ожидать начала нового культурогенеза вокруг сохранившихся или возникающих ресурсов?