Человекобожие?

Человекобожие?

Но даже если признать, что главное в осмыслении деконструкция, метафора, ирония, интерпретация как взаимоперевод, Outside-Inside позиция, то и здесь мы приходим к серьезным проблемам метафизики нравственности. Разговор о деконструкции «вообще» ведет к философскому обобщению. Собственно, именно на метафизическое обобщение деконструктивизм и претендует. Но с метафизической точки зрения «деконструкция» пустой термин, поскольку, как хорошо известно со времен Парменида и Зенона, бытие в целом и как таковое — неизменно. С этой точки зрения деконструкция невозможна.

Но может меняться дискурс о бытии, и тогда деконструкция суть исключительно только дискурсивная проблема, связанная, как уже говорилось, с одним из аспектов динамики осмысления и переосмысления.

Понимание есть процесс и результат постижения бесконечного универсума такой конечной системой как человеческий разум. И именно эта ограниченность, определенность и порождает смысл. Например, временные границы человеческого существования порождают проблему смысла жизни и смерти. Как уже отмечалось, понимание всегда предполагает выход в некоторый контекст. Короче говоря, проблема деконструкции есть всегда проблема конкретного контекста: кто занимается деконструкцией? зачем? каким образом?

Но Ж. Деррида и его сторонники упорно предпочитают говорить о деконструкции «вообще», как таковой. По сути дела это позиция исключительно и только философской критики, когда оправданными оказываются любые средства и можно говорить об отсутствии ответственности автора за его позицию (ее нет) и используемые средства.

Однако, феноменология, экзистенциализм, философская герменевтика весьма убедительно продемонстрировали, что интерпретация, понимание и даже язык — не только коммуникативные процессы, а являются проблемами поиска человеческой позиции, проблемами человеческого бытия, иными словами — являются проблемами метафизики, трансцендентальны.

Деконструкция — один из шагов в поиске Я, ситуации реализации свободы и творчества. Но что есть свобода? И есть ли свобода? Ведь существуют авторитетные концепции полностью ее отрицающие: детерминизм, протестантизм, ницшеанство, марксизм, бихевиоризм и т.д. И для такого отрицания имеются основания. Дело в том, что свобода — понятие не физическое, не природное. В физической реальности свободы нет, в ней действуют причинно-следственные связи и отношения, обусловленные действием законов природы.

С этой позиции все в мире обусловлено действием каких-то причин и такие причины всегда при определенном интеллектуальном усилии можно найти — проблема только в совершенстве знаний, объяснений и средств познания, в проникающей их глубине, проникающей в познаваемую объективную реальность. В этом случае, действительно, свободы нет и быть не может.

Свобода — понятие не физическое, а сверхфизическое. Согласно И. Канту, свобода не феномен, а ноумен, то есть не физична, чувственно не воспринимаема, а постижима исключительно интеллектуально, с помощью разума. Она не находится в измерениях бытия, она «под» бытием, она «до» и «сверх» бытия, как то, что хочет воплотиться в бытии. Свобода предшествует бытию, являясь «безосновной основой бытия». Поэтому всегда так трудно говорить о свободе — она не обладает конкретными характеристиками, представляя собой нечто неописуемое и невыразимое. Свобода суть возможность бытия, в определенном смысле она есть небытие. Это обстоятельство позволило Н.А. Бердяеву утверждать, что, предшествуя реальности бытия, свобода коренится в Ничто, в «бездне». Поэтому свобода предшествует любому творческому акту и, согласно Бердяеву, даже всесильный над бытием Бог-Творец не всесилен над небытием, над несотворенной свободой.

В мире до и без человека нет свободы, она суть специфически человеческое измерения бытия. И не дано человеку, как существу конечному, познать бесконечное во всей его полноте. Познание «в смысле» предполагает занятие некоторой позиции как выход в некий контекст для осмысления, и свобода, в силу своей добытийности, дает человеку возможность такого выхода. Поэтому осмысление в отношении к человеческому бытию есть Absolute Outside , поскольку Абсолютный Центр есть Бог.

В культуре существует великое разнообразие техник деконструкции в искусстве, в обыденном опыте, в науке, в религии: ритуалы, смех, поэзия, музыка, нонсенс и абсурд, карнавал, анализ, сексуальные и психоделические эксперименты, медитация и т.д. и т.д. Все они используются для расшатывания привычного восприятия, обеспечивая, в конечном счете, предпосылки прорыва к трансцендентному, к невыразимому. Поэтому любая деконструкция своим пределом имеет молчание. «О чем нельзя говорить, о том следует молчать» — гласит последний афоризм «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна — заповедь, постоянно нарушаемая постмодернизмом.

Бытие неизменно, но может быть изменен вектор человеческого бытия. Согласно Даосизму и Чань (Дзен)-Буддизму дао и дхарма есть истина и путь.

Человеческое бытие как бытие свободы есть постоянный поиск этого пути. И этот перманентный поиск делает человеческое бытие постоянно иным, а личность перманентным маргинальным странником, путником, пилигримом. Человеческое бытие есть путь. И существенная роль осмысления заключается в изменении вектора этого пути.

Т.М. Горичева видит в постмодернистской невразумительности и невменяемости близость невегласию православной святости юродивых и старцев. Да, юродивые потому и считались божьими людьми, что судили человеческий мир, в том числе и осмеивая его, с некоей недоступной обыкновенному человеческому разуму позиции. Их невменяемость представала Божественной. Протопоп Аввакум, юродствуя перед своими гонителями, демонстрировал не аутизм и эскапизм, а неприятие навязываемых новых правил религиозной жизни, выход в ее контекст, собственный свободный и ответственный выбор своего пути. Так и деконструкция как осмысление, как проявление человеческой свободы всегда предполагает занятие определенной позиции. Но тогда сознательный и демонстративный отказ от нее предстает этаким человекобожием, самозванной претензией на безблагодатную святость.