4. ФОРМООБРАЗОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОЙ СУБСТАНЦИИ: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

4. ФОРМООБРАЗОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОЙ СУБСТАНЦИИ: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Итак, подведем некоторые итоги сказанному. Стремясь решить центральную проблему социальной философии — понять, что такое общество как «род космического бытия», чем отличается оно от досоциальных форм организации,  — мы предприняли экскурс в об­ласть научной методологии, приемов, позволяющих ученым специфи­цировать качество интересующих их объектов.

Выяснилось, что определенная группа систем не может быть специфицирована методами субстратного или функционального различе­ния, так как обладает свойствами, не совпадающими со свойствами образующего их «материала», и в то же время лишена внешней функциональной определенности, позволяющей различать явления в соответствии с их местом и ролью в поле охватывающего их системного взаимодействия. Такие объекты мы назвали субстанциальными, пони­мая субстанцию как самозарождающееся и самоподдерживающееся ка­чество объектов, способных собственными усилиями создавать, воссоздавать свою системную целостность, охранять ее от экспансио­нистских воздействий со стороны внешней среды существования.

Способом спецификации таких систем является субстанциальный подход, предполагающий установление того специфического способа существования во внешней среде, адаптации к ее условиям, который присущ системе и. объясняет ее свойства, законы структурной, функ­циональной и динамической организации.

Именно таким и никаким иным может быть адекватный способ научного объяснения субстанциальных объектов. Приведем простей­ший пример, подтверждающий эту мысль.

Предположим, что нам нужно ответить на «детский» вопрос — чем отличаются рыбы от птиц? Спрашивается, будет ли правильным начать наш ответ с перечисления анатомических и физиологических различий между живыми существами: наличие жабр и плавников, в одном случае, крыльев и прочего — в другом, хладнокровности и теплокровности и т. д. и т. п.?

Нет спору, такое обращение к строению интересующих нас орга­низмов, особенностям их физиологии является важным условием их различения. Однако специфика субстанциальных систем состоит в том, что они не могут быть поняты «изнутри», путем структурного и функционального анализа образующих их частей.

Все дело в том, что части субстанциального целого не являются для него исходной и первичной данностью. Напротив, их возникновение, структурное обособление и функциональная специализация должны быть объяснены некоторыми свойствами целого, которое предпослано частям, а не последует им.

Эта фундаментальная особенность, как нетрудно догадаться, явля­ется следствием органического типа связи, присущего субстанциаль­ным объектам. В системах с «химическим» типом связи, как мы видели выше, существование частей предпослано существованию целого и само оно образуется, условно говоря, как результат «договора» между компонентами, способными «жить и действовать» поодиночке. Это означает, что интеграционный импульс в системе идет от частей к целому, зависит от «желания» (и, естественно, возможности) самосто­ятельных явлений создавать систему с новыми интегральными свой­ствами.

Иначе обстоит дело в системах органического типа. В самом деле, мы не можем предположить, чтобы целостный биологический орга­низм мог возникнуть в результате «сговора» между автономно сущест­вующими головным мозгом, конечностями или легкими, которым при «встрече» удалось «договориться» о совместном существовании. (Не­сколько проще представить себе общество, созданное, как полагали сторонники теории «общественного договора», самостоятельно жив­шими и настрадавшимися от своей самостоятельности людьми. Однако такая постановка вопроса, как мы увидим ниже, категорически отвер­гается современной наукой, воспринимается учеными как абсолютная нелепость.)

Очевидно, что во всех этих случаях мы вправе говорить об опреде­ленной первичности целого в отношении своих частей. Это не означает, конечно, что целое способно существовать до своих частей и незави­симо от них: первичность целого не имеет и не может иметь подобного хронологического характера.

Речь идет о другом — о первопричинах структурной дифференци­ации и функциональной организации системы, которые обнаружива­ются в свойствах целого, а не в свойствах образующих его частей, взятых по отдельности. Именно потребность выживания в среде, присущая системе как целому, а не отдельным ее частям поодиночке, определяет как способ их функционального взаимоопосредования, так и сам факт структурного обособления частей в поле системной цело­стности. Детерминационная цепочка в данном и подобных случаях предполагает зависимость структурного обособления органов от их функциональной определенности, а последней — от способа сущест­вования системы в целом, имеющего уже не функциональный, а спонтанно-самодостаточный, т. е. субстанциальный, характер.

Применительно к вопросу о различии рыб и птиц это значит, что наличие жабр у первых и крыльев у вторьк не может быть самодоста­точным основанием их качественной спецификации, так как само нуждается в объяснении. Всегда возможен и необходим вопрос: а почему одни животные обладают крыльями, а другие жабрами и плавниками?

Ответ на этот вопрос звучит так: потому что процесс эволюционного самосохранения в среде сложился для животных таким образом, что одним из них пришлось летать, а другим — плавать. Современная биология прекрасно понимает, что реальные анатомические и физио­логические отличия летающих и плавающих, парнокопытных и непар­нокопытных, хищных и травоядных тварей, как правило, производны от различий этологических, т. е. определяются предписанным живо­тному образом жизни, особым способом существования живых существ в окружающей их среде.

Это не означает, конечно, что анатомические и физиологические различия живых существ всецело порождены внешним воздействием среды, как полагает теория ламаркизма. В действительности субстан­циальная автономия в развитии биологических систем проявляется, как мы знаем, в способности к ненаправленным мутационным изме­нениям организма. Но именно в процессе адаптационного взаимодей­ствия со средой определяется, какие мутационные изменения будут сохранены организмом и переданы им далее «по цепочке», а какие подвергнутся безжалостной выбраковке вслед за вымиранием своих носителей.

Таким образом субстанциальный подход к пониманию живых существ предполагает учет внутренних и внешних обстоятельств, об­разующих во взаимодействии целостный образ их жизни, способ воспроизводства в среде обитания.

Аналогичный подход может и должен быть использован при пони­мании качественной специфики интерсующей нас социальный систе­мы. Мы не в состоянии объяснить присущую ей целостность, анализируя отдельные сферы общественной жизни и реально сущест­вующее функциональное взаимоопосредование между ними.

Изучая сложнейшие внутренние зависимости между экономикой и политикой, религией и наукой, правом и моралью, мы также обязаны помнить, что эти общественные сферы не представляют собой исход­ной социальной данности и постоянно спрашивать себя — зачем и почему они возникли в обществе, почему они связаны между собой так, как связаны, а не каким-либо иным способом?

И в данном случае качество системы не может быть дедуцировано из ее структурно-функциональной организации. Мы должны понять те потребности социального целого, те особенности совместной жизни людей, которыми обусловливается процесс структурно-функциональ­ной дифференциации ее подсистем и компонентов, нарастающий по мере саморазвития общества, переходящего от гомогенности родовых коллективов ко все более сложным формам институциональной орга­низации.

Понять все это мы сумеем лишь в том случае, если установим тот специфический способ существования, который выделяет людей из природы и противопоставляет ей, т. е. обнаружим субстанцию соци­ального. Таковой, по нашему убеждению, является целенаправленная, адаптивно-адаптирующая деятельность человеческих индивидов и групп, к рассмотрению которой мы перейдем в следующей главе.

Пока же, завершая наши методологические рассуждения, отметим, что обнаружение субстанциального качества системы позволяет науке решить две важнейшие взаимосвязанные задачи.

Первая из них связана с установлением строгих качественных границ системы, ее демаркацией в среде существования, отличением от внешних ей субстанциальных реальностей.

К примеру, установив субстанцию социальной реальности, опре­делив особый способ существования людей, каковым выступает, по нашему убеждению, целенаправленная деятельность, мы получаем возможность строго научного разграничения общества и природы, критерий, позволяющий нам установить принадлежность явлений к сфере социокультурной реальности, справиться со всеми «сложными случаями», о которых говорилось выше.

Нетрудно догадаться, что статус социального обретает любое явле­ние, вовлеченное в «силовое поле» деятельности, выступающее как модус, атрибут или акциденция этой социальной субстанции. При этом нас не интересует их «естественное» или «искусственное» происхож­дение, так как деятельность, подобно волшебной палочке, преобразует свойства любых принадлежащих к ней явлений, вовлекая их в систему специфически социальных связей, налагая на них специфически со­циальные функции.

Именно поэтому социальными становятся любые образования, созданные природой и лишь используемые людьми. И наоборот, артефакты, «выпавшие» из деятельности, автоматически теряют свой­ства социальных — так, брошенное и гниющее в лесу топорище пре­вращается в обычный кусок дерева, существующий по законам природы, ничем не выделяющийся из нее, несмотря на свое обще­ственное происхождение. (Во избежание путаницы заметим предварительно, что частью социального мира становятся лишь те предметы, которые освоены практической деятельностью людей. У нас нет осно­ваний, к примеру, считать общественным явлением комету Галлея, пока она остается для людей лишь объектом наблюдения, т. е. духов­но-познавательной, а не практической деятельности.)

Вторая задача субстанциального подхода состоит в установлении единого источника и основания внутренней организации системы, строгой научной классификации всех формообразований, существую­щих внутри субстанциального качества.

Ниже нам предстоит убедиться в том, что социальная действитель­ность распадается на множество разноуровневых структурных образо­ваний — от подсистем до элементов, обладает многочисленными механизмами самовоспроизводства и развития, неисчислимым множе­ством свойств и состояний, присущих как обществу в целом, так и отдельным его составляющим. Разобраться во всем этом многообразии мы сможем лишь в том случае, если сумеем свести его к некоторому общему знаменателю, тому субстанциальному основанию, саморазви­тие которого порождает диверсификацию исходного качества.

Именно такие возможности открывает перед нами субстанциальное понимание человеческой деятельности, которая определяет не только способ существования, но и законы внутренней организации общества.

Исходя из того, что общественная жизнь есть не что иное, как процесс совместной деятельности людей, мы будем утверждать, что все существующее в обществе представляет собой то или иное проявление деятельности — ее модус, атрибут, акциденцию или, другими словами, часть, отношение частей, свойство, состояние, таксономический вид.

В самом деле, науку, искусство или сельское хозяйство мы будем понимать как особые виды человеческой деятельности. Политические партии, их лидеров, научные институты или семью мы будем рассмат­ривать в качестве (коллективных или индивидуальных) субъектов деятельности, составляющих ее активную, «инициирующую» сторону. Напротив, станок, микроскоп, винтовка или домашняя утварь пред­станут перед нами в качестве объектов общественной деятельности людей или индивидуальной жизнедеятельности человека, т. е. тем, на что направлена деятельная способность субъекта. Собственность на такие объекты (в отличие от самих объектов) будет рассматриваться нами как особое отношение между людьми по поводу потребных им объектов. Сама потребность предстанет как особое свойство субъекта, выступающее в качестве внутреннего регулятора деятельности (равно как и чувство стыда или патриотизма). Свобода выступит как состояние субъекта деятельности, проявляющееся в его способности контроли­ровать условия собственного существования, и т. д..и т. п.

Короче, во всем «пространстве» социального не окажется ни одного явления, которое не представляло бы собой некоторую «ипостась» деятельности. В мире социального она подобна углероду, который «прячется» за внешне противоположными аламазом и графитом, со­ставляя в действительности их «тайную сущность» или собственно субстанцию, которая, по определению Гегеля, есть реальное единство своих формообразований, синтез сущности и явлений, содержания и формы, относительно которого «всякое содержание есть лишь момент, который принадлежит только этому процессу, есть абсолютное пре­вращение друг в друга формы и содержания» 13.

Что же такое человеческая деятельность, чем отличается она от процессов живой и неживой природы? Попытаемся ответить на этот вопрос.