Примечания к разделу 3

.

Примечания к разделу 3

1 Токарев С.А. Ранние формы религии. М., 1990. С. 67.

2 Лишь в конце XX в. набирающее силу экологическое движение признало подобное отношение к животным не только аморальным, но и противоправным. Уважение к "естественному праву живого существа на жизнь" возросло настолько, что в некоторых странах вступило в противоречие с соображениями экономической целесо­образности. Так, шведский закон воспрещает содержание кур-несушек в клетках, а не в вольерах, несмотря на то, что этот запрет неблагоприятно сказывается на себестоимости яиц.

И в данном случае дело не обходится без перегибов, о которых свидетельствует вполне серьезная фраза американского журналиста, полагающего, что общественное мнение Запада отнеслось бы к руандийской трагедии с куда большей заинтересованно­стью, если бы телевидение показывало вместо убитых людей страдающих домашних животных — кошек и собак.

Как бы то ни было, изменившееся отношение к «братьям нашим меньшим» означает всего лишь возросшее уважение человека к самому факту жизни и вовсе не означает нового поворота к антропоморфизму, неразличения органических и социальных форм жизни.

3 В философской литературе существуют разные интерпретации ключевой катего­рии «качество». Наиболее важное для нас различие связано с проблемой единичности или множественности в качественной определенности объекта.

Некоторые философы полагают, что один и тот же объект способен одновременно обладать неограниченным количеством качеств. Качественная определенность ассоци­ируется при этом не с неизменными сушностными свойствами объекта, а с множеством его несущественных свойств или возможных состояний.

Другие философы, напротив, убеждены в неправомерности такой ситуативной характеристики качества и полагают, что каждому объекту присуще одно-единственное качество, раскрывающее себя как множество свойств и состояний. Качество в данном случае рассматривается как единственная сущностная определенность объекта, делаю­щая его тем. что он есть, позволяющая, тем самым, отличать его от других объектов. Так, отличая единственность качества от множественности свойств, Гегель писал: «Нечто есть то. что оно есть, только благодаря, своему качеству, между тем как, напротив, вешь, хотя она также существует лишь постольку, поскольку она обладает свойствами, все же не связана неразрывно с тем или другим определенным свойством и. следовательно, может также и потерять его, не перестав из-за этого быть тем, что она есть» (Гегель. Энцикло­педия философских наук. М., 1974. Т. 1. С. 290).

Мы присоединяемся к последней точке зрения, согласно которой нельзя говорить, например, о многокачественности молекулы воды, имея в виду наличие или отсутствие в ней посторонних примесей или же различие ее агрегатных состояний.

Молекула воды обладает одним-единственным качеством — быть водой, а не углекислым газом или серной кислотой, что определяется неизменностью ее существен­ных химических свойств.

Иное дело, что тот же самый химический субстрат может предстать перед нами уже не как вода, а скажем, как питье, необходимое средство человеческой жизнедеятель­ности В этом случае наличие или отсутствие посторонних примесей, делающих продукт годным ии негодным к употреблению, приобретает существенный характер, образующий его главное и единственное потребительное качество.

Ниже мы неоднократно столкнемся с подобным отличием природного субстрата от социальной предметности. Было бы неверно в этой связи говорить о многокачестве­нности скульптуры (имея в виду ее эстетическое качество и качество камня, из которого она изготовлена) или о «двух качествах» человека, характеризующих его как биологиче­ский организм и как социокультурную индивидуальность. В действительности и скуль­птура и человек обладают одним-единственным качеством, одной-единственной сущностью, которая содержит в себе «в снятом виде» природные характеристики субстрата, теряющие свое самостоятельное значение.

4 Это не значит, конечно, что субстратный подход совсем не подходит для качественной характеристики социальных объектов. Напротив, он может и должен использоваться при анализе общественных явлений — но только в пределах той корре­ляции, которая существует между их социальными свойствами и субстратной, природной организацией.

Выше, рассуждая о связи разных «царств бытия», мы говорили об их структурном пересечении, в результате которого биологические и социальные объекты содержат в себе в снятом виде все свойства физических тел, «кроятся» из материала атомов, молекул и т. д. и т. п. Нередко физические и химические свойства вещества оказывают прямое воздействие на сущность состоящих из него биологических и социальных явлений.

Особо это касается объектов живой природы, поскольку жизнь находится в прямой генетической связи с высокомолекулярными химическими соединениями, подготовив­шими ее возникновение, т. е. определяющими тот «химический минимум», без которого нет и не может быть живой системы. Точно так же и в случае с социальными объектами специфицирующие их свойства могут находиться в зависимости от свойств образующего их вещества, что создает возможность их субстратных соотнесений.

В самом деле, выбирая себе одежду или жилище, мы учитываем материал, из которого они сделаны, и отличаем хорошую квартиру в кирпичном доме от плохой квартиры в блочной пятиэтажке, костюм из дорогой шерсти от костюма из дешевой синтетики. Именно в таких случаях — когда потребительские и меновые свойства предмета напрямую зависят от «первичных» физико-химических свойств вещества, из которого он изготовлен, мы можем и должны использовать субстратный подход для спецификации социальных качеств (чем занимается, к примеру, такая общественная дисциплина, как товароведение).

5 Такое различение осуществляется наукой в двух взаимосвязанных случаях — применительно к объектам, выполняющим различные функции в рамках одной и той же целостной системы, и применительно к объектам с идентичным функциональным назначением.

В первом случае мы отличаем двигатель внутреннего сгорания от рулевого управ­ления или бензобака, исходя из представлений об автомобиле как системе, способной к целостному функционированию и «распределяющей» обязанности его поддержания между своими подсистемами, компонентами и элементами. Именно это различие «места и роли» отдельных частей кладется в основу их качественной спецификации, что позволяет нам безошибочно отличать одну часть от другой, имеющей иное назначение, иной способ существования в поле системной целостности.

Во втором случае функциональный подход позволяет нам отличать уже не карбю­ратор от аккумулятора, а, скажем, исправный карбюратор от неисправного, или же «Жигули» и «Вольво», имеющие общую функцию, но исполняющие ее с разной степенью эффективности. Сопоставляя однотипные предметы, мы можем установить градации их качества, зависящие от функционального совершенства, соответствия своему назначе­нию (устанавливаемому по многим параметрам, в число которых совсем не обязательно входят субстратные свойства материала, из которых изготовлена вещь).

6 Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика. М.; Л.. 1929. С. 252.

7 Учитывая многозначность терминов "функция", "функционирование", будет более точным говорить не о "функциональных объектах", а об объектах, имеющих внешнее функциональное назначение. Нетрудно догадаться, что отсутствие такого не мешает ни обществу, ни живым организмам, ни даже "субстратным" образованиям типа молекулы воды иметь свою внутреннюю "функциональную организацию", "функциони­ровать" в том значении слова, которое мы разбирали в предыдущем разделе, т. е. воспроизводить, воссоздавать свою целостность.

8 Именно поэтому крупнейший представитель отечественной антропологии В.П. Алексеев вынужден специально оговаривать различие между философской пробле­мой спецификации социума и естественно-научной проблемой морфологической спе­цификации человек.) в животном царстве. Смешение этих проблем приводит к "внесению в оценку специфики биологии человека элементов учета его социальной природы. трудовой деятельности и т. д. В зоологическую систематику при этом привносится посторонний критерий, который не вытекает из самой биологии и имеет к ней лишь косвенное отношение" (Аюксеев В.П. Становление человечества. М„ 1984. С. 87).

9 Ильенков Э.В. Субстанция // Философская энциклопедия. Т. 5. М.. 1970. С. 151.

10 Естественно, мы не можем утверждать, что субстанциальностью бытия, как существованием по собственным законам, обладает любое из целостных органических или социальных образований. Едва ли мы обнаружим сколь-нибудь заметные нефено­менологические различия в образе жизни двух инфузорий, которые позволили бы нам субстанциализировать их не только в диапазоне "организм — среда", но и относительно друг друга. В этом ракурсе самодостаточная живая система может выступать не как отдельная субстанция, и не как ее модус (подобно своим специализированным органам), а как акиидентальное бытие единой субстанции — ее отдельный самостоятельный экземпляр. В случае с двумя различными этносами, целостными социальными организ­мами ситуация обстоит сложнее.

11 Заметим в скобках, что целостный физический мир, не сводящийся к отдельным субстратным проявлениям, также обладает органическим типом связи, ибо порождает в своем самодвижении непредставимые друг без друга акциденции и атрибуты: простран­ство и время, движение и движущийся субстрат, массу и энергию и т. п.

12 Органический тип связи, как нетрудно догадаться, не является монопольным достоянием субстанциальных систем, но распространяется также и на образующие их части, включая сюда артефактные функциональные системы, сконструированные чело­веком и служащие его целям. Так, современная компьютерная техника предполагает существование аппаратных средств (Hardware), именуемых в просторечии "железом", и программных средств (Software), без которых компьютер годится разве что для физиче­ских упражнении с отягощением. Самостоятельное, автономное сушествование этих компонентов можно уподобить лишь "самостоятельному" существованию человеческого сердца, изъятого из груди умершего с целью последующей трансплантации больному.

И, тем не менее, для понимания качественной определенности таких систем нам вполне достаточно функционального подхода, ибо способ существования человеческих артефактов, как отмечалось выше, полностью совпадает со способом их функциониро­вания в заданной субстанциальной среде социального.

13 Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика. М.; Л., 1929. С. 253.

14 Согласимся с Риккертом, предупреждавшим, "что перенесение понятий чело­веческой культуры на общество животных в большинстве случаев является лишь забавной, но при этом путающей аналогией. Что следует понимать под словом государ­ство, если оно обозначает одинаково Германскую империю и пчелиный улей, что — под художественным творением, если под ним одинаково понимаются медицистская гробница Микеланджело и пение жаворонка" (Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911, С. 58).

15 Естественно, с этим утверждением не согласятся ученые, отказывающиеся считать деятельность субстанцией общественной жизни, настаивающие на «производности» деятельности от более глубоких социальных сущностей. Содержательная поле­мика с подобными точками зрения едва ли уместна в начальных разделах учебника — еще до того, как введены и определены понятия "субъект", "объект", "общественные отношения" и пр. Читателю придется принять на веру наше убеждение в субстанциаль­ности деятельности, доказательством верности или ошибочности которого должен быть весь корпус изложенных в учебнике знаний, их содержательная и методологическая адекватность.

16 Конечно же, попытка выработать определение деятельности, не зная законов ее имманентной организации, есть занятие вполне и безусловно бессмысленное. Однако мы должны учесть то объективное различие, которое существует между логикой реаль­ного познания явлений, которой руководствуется ученый, и логикой рефлективного, осмысленного изложения уже имеющихся, наработанных знаний, которой следует педагог.

Очевидно, что выработка формальных дефиниций изучаемой реальности относит­ся к задачам второго порядка, которые следуют за реальным познанием вещей. И, тем не менее, жанр учебного пособия позволяет нам "поставить телегу перед лошадью" и предпослать "внешнюю" дефиницию деятельности, ее внутренним спецификациям, анализ субстанциальных свойств анализу той структурно-функциональной организации, на которой эти свойства реализуются.

17 Становление социального из природной реальности — особая проблема, име­ющая важное значение для социальной философии. Тем не менее, мы убеждены в том, что анализ конкретных закономерностей такого процесса, его этапов и стадий выходит за рамки философского мышления. Учитывая это, мы постараемся избежать подробных рассуждений о синантропах, питекантропах, неандертальцах, которые всегда выглядят в устах философа дилетантским пересказом антропологических работ. Мы полагаем, что социальная философия может ограничиться анализом ставшего качества социального, вооружая антропологов методологическими ориентирами познания, но не подменяя собой конкретные полевые изыскания в данной области познания.

18 Примером может служить классический эксперимент с "ячейками Бинара", когда "тонкий слой жидкости испытывает разную температуру между постоянно подогреваемой нижней поверхностью и верхней поверхностью, соприкасающейся с внешней средой. При определенном значении различия температур перенос тепла через теплопровод­ность, когда тепло передается через столкновение молекул, дополняется переносом путем конвекции, когда тепло передается через общее движение молекул. Тогда образуются вихри, превращающие слой жидкости в правильные "ячейки". Миллиарды миллиардов молекул, до тех пор двигавшихся неупорядоченно, участвуют теперь в согласованном движении. Образование ячеек Бинара означает на самом деле внезапное появление макроскопического феномена, характеризующегося измерениями порядка сантиметра. в результате микроскопической деятельности, включающей лишь протяженности по­рядка ангстрема (10-8 см)" (Пригожин И. Переоткрытие времени. // Вопросы философии 1989. № 8. С. 10).

19 Надеясь на проницательность читателя, мы не оговариваем каждый случай употребления слова "человек" в ситуации, когда речь идет о субстанциальной специфике социальной формы движения, отличии общества от досоциальных форм организации. Естественно, в данном контексте термин "человек" используется как собирательное, обобщенное наименование сообщества людей. Речь идет именно о "роде человека", который не следует путать с "родовой природой человека" — понятием, обозначающим уже не совокупность людей, а наиболее общие, повторяющиеся в истории свойства индивидуального человеческого бытия. Стилистическая синонимизация понятий "чело­век" и "общество", естественная для философов, понимающих ее условность, несводи­мость общества к человеку и человека к обществу, способна, увы, запутать представителей нефилософского обшествознания (что проявляется, в частности в смешении собственно социальных и антропологических критериев, выделяющих человека из живой природы).

20 Конечно, сказанное не означает, что сам человек всегда действует под влиянием исключительно собственных, ему принадлежащих целей и не может превращаться — подобно техническим устройствам — в средство достижения чужих потребностей и целей. Хорошо известны периоды истории, в которых люди находились в рабской зависимости от других людей, рассматривавших их как говорящие орудия труда, при­званные служить воле господина. Однако и в этих случаях человек принципиально отличен от автомата, ибо обладает собственными целями существования, на учете которых и строится система принуждения. В самом деле, раб повинуется давлению рабовладельца, следуя, в конечном счете, не внешним, а внутренним целям поведения, которые диктуются ему собственными потребностями самосохранения, собственным страхом смерти, который инициируется, но не создается принуждением. Именно это обстоятельство лежит в основе принципиально верного тезиса Ж.П. Сартра о человеке, "обреченном на свободу", подчиняющем свое поведение собственной, а не чужой воле — в отличие от технических систем, "рабство" которых, т. е. зависимость от внешних целей при отсутствии собственных, является полным и абсолютным.

21 К примеру, современные исследователи высказывают предположение о том, что "к жестокости склонны мужчины с нестандартным набором хромосом —XYY (у боль­шинства всего одна пара XY). Обследование заключенных тюрем показало, что среди них чаще всего встречаются люди с таким набором хромосом. Есть люди с повышенным содержанием в плазме тестостерона, адреналина, эстрогена, прогестерона — гормонов, увеличаюших склонность к агрессии. Женская агрессия резко возрастает в предменструальный период и во время менструаций. 62% насильственных преступлений совершено в течение предменструальной недели и только 2% — в конце недели. В некоторых странах закон признает менструацию, как смягчающее вину обстоятельство" (Комсомольская правда. 2 сентября 1994 г.).

22 "Хитрость, — пишет Гегель, — состоит вообще в опосредующей деятельности, которая, позволив объектам действовать друг на друга соответственно их природе и истощать себя в этом воздействии, не вмешиваясь непосредственно в этот процесс, все же осуществляет лишь свою собственную цель" (Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т. I. С. 397).

23 Конечно, эту фразу нельзя понимать буквально, ибо "привести человека в движение" способна любая внешняя сила — к примеру, сильный порыв ветра, сбиваю­щий с ног прохожих, Ясно, однако, что такое движение, в которое человек вовлекается вне и помимо своего сознания (не путать с желанием!), представляет собой сугубо физический процесс, в котором человек "участвует" в качестве точки приложения физических сил, — до тех пор пока не начинает, осознанно прокладывая свой путь, противоборствовать со стихией. Точно так же движение, в которое вовлекает своих пассажиров бесцеремонный водитель, резко тормозящий автобус для "уплотнения салона" (ситуация, знакомая многим горожанам), является деятельностью лишь со стороны водителя, но не перемещаемых помимо своего сознания пассажиров.

24 Прежде всего, само возникновение навыка быстрой стрельбы или мгновенной реакции на удар и пр. является результатом сознательных усилий. В самом деле, человек не рождается с подобными навыками поведения и едва ли обретает их спонтанно. В подавляющем большинстве случаев они являются результатом долгих и изнурительных тренировок по тщательно продуманной методике, призванной "перекроить" норму человеческого поведения, а именно научить спортсмена как бы "отключать" сознание и полагаться на психомоторику поведения в ситуациях, когда искусственная "рефлекторность" является гарантией успеха, ибо миллисекунд, отведенных на поиски адекватного ответа, не хватает для сознательного расчета ситуации. Сознание не уходит вовсе из подобных навыков, а содержится в них в "свернутом виде", всегда готовое вмешаться в происходящее, "подстраховать" автоматизированные психомоторные реакции, оно спо­собно изменить или вовсе "отменить" выработанный навык, убедившись в его неэффек­тивности, и т. д. (силы человеческого сознания, как известно, хватает даже на то, чтобы контролировать сугубо физиологические реакции, подчиняя себе. как это делают ин­дийские йоги, частоту сердцебиений, ритмы дыхания и пр.).

25 В самом деле, "бессознательные" импульсы никогда не являются самодостаточ­ными мотивами человеческого поведения, они всегда действуют в той или иной связке с рациональной мотивацией, вступая с ней в перманентные конфликты (типа конфлик­тов между сферами "Оно", "Я" и "Сверх-Я", прекрасно описанных Фрейдом). Именно это обстоятельство позволяет правосудию преследовать умственно дееспособных людей, не желающих контролировать свои вожделения и избирающих противоправные формы их удовлетворения.

Наконец, главным для нас является тот факт, что подсознательность мотивов поведения отнюдь не исключает наличия в нем осознаваемых целей и адекватно подобранных средств их достижения. Напротив, неосознанное желание, в природе которого человек не способен разобраться без помощи психоаналитика, может быть удовлетворено лишь при осознанном выборе объектных средств его удовлетворения. Целенаправленность поведения проявляется уже в той уверенности, с которой человек, застрелившийся "с тоски", по непонятным самому себе мотивам, использовал сложное техническое устройство — огнестрельное оружие.

26 Крупнейший отечественный психолог Л.С. Выготский прекрасно показал механизмы "эманации" рацио, проникающего в самые простые, близкие к "натуральным" функции психики — ощущения, восприятия и представления человека — и перекраи­вающего их на собственный лад, позволяя людям "видеть ушами" и "слышать глазами".

Однако, еще задолго до него принцип всеобщности мышления как системообразуюшей основы сознания сформулировал Гегель. "Во всяком человеческом созерцании, — писал он, — имеется мышление. Мышление есть также всеобщее во всех представ­лениях, воспоминаниях и вообще в каждой духовной деятельности, во всяком хотении, желании и т.д. Все они представляют собой дальнейшие спецификации мышления. Если мы будем так понимать мышление, то оно выступит в совершенно ином свете, чем в том случае, когда мы только говорим: мы обладаем способностью мышления наряду с другими способностями, как например, созерцанием, представлением, волей и т. д." (Гегель Г. Соч. Т. I. С. 53).

27 Одна из таких типологий предложена М. Вебером, который полагал, что действия людей могут быть целеращюнальными, т. е. такими, в основе которых лежит "ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве "условий" или "средств" для достижения своей рационально поставленной и продуманной цели".

Во втором случае действия основываются на ином типе рациональности, являются ценностнорациональными — когда человека ведет не расчет ожидаемых последствий, а осмысленная вера в "безусловную эстетическую, религиозную или любую другую — самодовлеющую ценность определенного поведения как такового, независимо от того. к чему оно приведет".

В третьем случае действия людей могут быть вовсе лишены рациональности (в строгом ее понимании), быть аффективными, "прежде всего, эмоциональными, то есть обусловленными аффектами или эмоциональными состояниями индивида".

И наконец, они могут вовсе находиться на границе между осмысленным и "чисто реактивным" поведением, каковым является, по мнению Вебера, действие традиционное, основанное на "длительной привычке".

Как бы то ни было, критерием социальности всех этих действий, их "социологи­ческой релевантности" Вебер считал наличие в них субъективно положенного смысла, поддающегося "непосредственному", "объясняющему" или "интерпретирующему" пони­манию со стороны самого субъекта или наблюдающего за ним специалиста (см.: Вебер М. Основные социологические понятия // Ук. соч. С. 603). Содержательную оценку этой и иных классификаций человеческого действия читатель обнаружит в следующих разделах нашей книги.

28 По мнению большинства антропологов, "хабилисы по своей морфологической организации, включая структуру головного мозга, сколько-нибудь существенно от австралопитеков не отличаются. Если бы с ними не было найдено орудий, то никто не усомнился бы в том, что они являются животными. Специфические человеческие черты в морфологической организации вообще, в строении мозга в частности, появились только у потомков хабилисов, которых называют питекантропами (от греческого питекос — обезьяна, антропос — человек), архантропами (от греческого — древний, антропос — человек) или homo erectiis. что означает человек прямоходящий" (Семенов Ю. И. У истоков человечества // Человек и общество. Книга 1. М., 1993. С. 159).

Об отсутствии целенаправленности в орудийных операциях хабилисов свидетель­ствует, в частности, экзотическое разнообразие форм их каменных оружий. Оно свиде­тельствует не столько о "полете фантазии", сколько о бесспорном отсутствии первоначального "проекта" их создания, которое осуществлялось "на авось", путем подбора удобных осколков разбитого камня, а не их заранее продуманного изготовления. Лишь на последующем этапе гоминизации "необходимым условием дальнейшего про­гресса каменной техники стало зарождение мышления, воли, а тем самым и языка, превращения деятельности по изготовлению орудий в сознательную и волевую. Это и произошло с переходом от хабилисов к питекантропам. Формы орудий теперь все в большей степени зависят не столько от стечения обстоятельств. сколько от действий производителя. Последний накладывает на камень отпечаток своей воли, придает ему нужную форму. В результате каждая форма орудий представлена теперь в наборе большим количеством стандартизованных экземпляров" (Там же. С. 161).

29 Существуют, однако, и противники подобного подхода (к которым относился, в частности, известный историк и антрополог Б.Ф. Поршнев), считающие неправомер­ными попытки объяснить возникновение сознания "постепенным поумнением" людей в ходе "саморазвития" рефлекторного труда. Подобное утверждение, по их мнению. противоречит представлениям современной генетики о непреодолимости инстинкта "изнутри его самого", необходимости "внешнего толчка", для его преобразования.

Из этой посылки исходит собственная теория Поршнева, считавшего, что сознание явилось результатом развития "имитативных способностей" животных предков, человека, умевших воспроизводить в своем поведении поведенческие реакции других животных. т. е. "представлять собой иное", "смотреться в другое существо", что является необходи­мым условием абстрактного мышления. Критически важными для появления сознания Поршнев считал не орудийные операции в диапазоне субъект-объектного отношения "труженик — средство труда", а коммуникативные связи в поле субъект –субъектных отношений формирующихся людей (см. Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. М., 1973).

В том же русле "нетрудовой" теории антропосоциогенеза следуют и другие теории, объясняющие генезис сознания различными внешними влияниями на предков человека — в том числе, мутационными изменениями мозга в результате радиационных воздей­ствий на него.

30 Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 231.

31 Внутривидовая пластичность поведения, как известно, распространяется нс только на "сообразительность" отдельных особей, но и на то, что можно отнести к эмоциональной сфере поведения и даже, условно говоря, к сфере "ценностных предпоч­тений" животного. Об этом свидетельствуют, в частности, результаты своеобразного "теста на гуманность", которому подвергли крыс в известном эксперименте, когда, получая пищу, животное должно было каждый раз нажимать на рычаг, замыкавший цепь и вызывавший электрошок у другого животного. Известна пропорция, в которой крысы разделились на "эгоистов", "понимавших" связь между этими событиями и все же пожиравших пишу, несмотря на жалобные вопли своих собратьев, и "альтруистов", предпочитавших в такой ситуации отказаться от пищи.

32 Характерно, что даже такой далекий от "чистой" философии, никак не склонный к "схоластическому теоретизированию" автор, как В.И. Ленин прекрасно понимал процессуальную природу науки. "Движение научного познания  — вот суть", — утверж­дал он, делая отсюда вполне "логомахический" вывод: "Категории надо вывести (а не произвольно или механически взять) (не "рассказывая", не "уверяя", а доказывая), исходя из простейших основных" (Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 29. С. 79, 86).

33 См. подробнее: Момджян К.Х. Категории исторического материализма: систем­ность, развитие. М., 1986. В этой монографии мы попытались рассмотреть предметное поле социальной философии методом восхождения от абстрактного к конкретному, представив его в качестве саморазвивающейся системы проблем, присущих в идеале любой рефлективной философской доктрине общества.

Мы стремились защитить метод восхождения от несправедливых упреков со стороны ученых, рассматривающих его как "слишком простой" способ решения проблем концептуальной систематизации науки, считающих, что для такого решения совершенно недостаточно найти "исходную категорию", "клеточку", указать на ряд философских принципов и основоположений, которым необходимо подчиняться при ее развертывании в систему, и таким, в общем, несложным способом подключиться к разработке фунда­ментальной теоретической проблемы" (Келпе В.Ж., Ковальзон М.Я. Важнейшие аспекты методологии социально-философского исследования. // Вопросы философии. 1980. № 7. С. 117).

При таком подходе восхождение от абстрактного к конкретному нередко рассмат­ривается как попытка "нанизать" все понятия социальной философии на одну нить, "выстроить их в одну шеренгу", представить как однопроектные определения, выводимые непосредственно одно из другого. Отсюда делается вывод, что метод восхождения представляет собой в лучшем случае один из частных, подчиненных приемов система­тизации и рефлексивного изложения науки, "абсолютизация" которого "упрощает" природу социальной философии как многоаспектной и многоуровневой теории с отнюдь не "ниточной" логикой саморазвертывания понятийного содержания.

В действительности, однако, речь должна идти не о "простоте" метода восхождения, а о его заведомом упрощении исследователями, не принимающими во внимание реальное богатство составляющих его процедур, которые мы стремились охарактеризовать в названной монографии.

34 Нельзя не видеть, что реальное развитие науки, подчиняясь в целом законам восхождения от абстрактного к конкретному, от первоначальных "тощих" абстракций ко все более полному концептуальному отображению объекта, может отклоняться от "чистой" логики восхождения, характеризоваться логическими отступлениями или, напротив, внезапными скачками вперед, основанными на научной интуиции. Реальная наука — в отличие от грамотного ее преподавания — развивается по "спирали", посто­янно возвращаясь к одним и тем же тезисам, которые, сохраняя свое объективное место в системе категориальных связей, в то же время меняют форму концептуального существования, превращаясь из гипотез в доказанные постулаты и пр.

35 Из самого определения субстанции следует, что любая, сколь угодно детальная конкретизация познания не отменяет субстанциальное определение науки, а лишь раскрывает ее виртуальное богатство. Будучи открытым наукой, это определение остается неизменным на любом из этапов познания, в процессе которого оно последовательно поворачивается к исследователям различными гранями: то раскрывая свою структурную организацию, функциональные и динамические опосредования. то представая в богат­стве саоих атрибутивных характеристик, то демонстрируя свои видовые определения.

Фиксацией этого обстоятельства "субстанциально-деятельностный подход", пред­лагаемый нами, отличается от просто "деятельностного" подхода, рассматривающего категорию деятельности как удобное начало рефлексивного изложения теории, сменя­емое в дальнейшем более конкретными, уже "недеятельностными" определениями.

36 Во избежание путаницы следует сразу определить существенное различие между "элементарной клеткой" и элементами социальной организации, простейшими, далее неделимыми "кирпичиками" социального, из которых строятся все общественные явления "клеточного" и "надклеточного" уровней. В самом деле, элементарное знание биологии подсказывает нам, что клетка живого "элементарна" лишь в том смысле слова, что является простейшим целостным сущностно самодостаточным носителем жизни. Подобная элементарность отнюдь не тождественна структурной гомогенности клетки. которая имеет сложное строение, расчленяется на множество элементов (включая сюда клеточное ядро, цитоплазму и т. д. и т. п.).

Точно так же и социальная "клетка" должна выступать, не как элемент социального целого, а как элементарное бытие целого, микроячейка общественной жизни, содержа­щая в себе все атрибутивные (но не структурные!) характеристики социума. См. подробнее: Момджян К.Х. Категории исторического материализма: системность и раз­витие. М., 1986,

37 Характеризуя интерес к таким поискам, возникший на самых ранних этапах развития социальной теории, П. Сорокин попытался систематизировать основные точки зрения на «простейшее образование в социальных явлениях, аналогичное атому в физике или клетке в биологии. Некоторые ученые, такие, как сторонники органической, механистической и психологической школ в социологии, находят это "образование" в индивиде. Другие, такие, как Ф. Гиддингс, определяют его как "соций" или "дружбу". Третьи, как Ф. Морено и Ф. Знанецкий, трактуют его как "роль", которую принимает на себя индивид. Многие идентифицируют его с "социальным отношением". Большая группа социологов, понимая, что изолированный индивид не может представлять собой социальное явление, ищет "простейшее образование" в "наиболее элементарном обще­стве", имея в виду семью, как в случае Ф. Ле-Плея и его школы, или в "самом примитивном обществе" недифференцированном и плохо интегрированном, как в случае Г. Спенсера и Э.Дюркгейма» (Сорокин П.А. Родовая структура социокультурных явлений. // Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 190).

Нужно сказать, что сам Сорокин с неодобрением относился к поискам простейшего образования, считая его «имитацией плохо понимаемой естественной науки». Однако вся аргументация Сорокина была направлена против конкретных, действительно оши­бочных представлений о "клеточке» социального — прежде всего, против попыток ее сведения к изолированному индивиду, который сам по себе «не составляет социального явления, не говоря уж о его простейшем образовании».

Точно так же, полагает Сорокин, простейшим образованием не может быть «роль индивида». Вне драмы не может быть роли; ведь роль возможна лишь в контексте всех ролей... Роль может стать социальной лишь при наличии социальной матрицы. Только и этих условиях роль может стать элементом социального явления, так же как хромосома является составной частью клетки или электрон —составной частью атома...» (Там же. С. 191).

Мы полагаем и ниже постараемся показать, что приведенные рассуждения Сорокина, содержащие много правильных замечаний, не являются в то же время опровер­жением когнитивной потребности в поиске простейших социальных образований, несмотря на уверенность автора в том, что данная потребность «основана на недоразу­мении».

38 Существует мнение о том, что поиски «элементарной клеточки» социального или простейшего из целостных проявлений (состояний) социальной субстанции, некогда популярные в советской социальной философии, были навеяны сугубо идеологическими причинами, а, именно, некритическим подражанием К. Марксу. Действительно, автор «Капитала», стремясь найти логически последовательный способ изложения своих политико-экономических взглядов, избрал в итоге методологию субстанциального под­хода к экономическим реалиям товарного производства. Стоимость как экономическая квинтэссенция абстрактного человеческого труда рассматривалась им, как «саморазви­вающаяся, как самодвижущаяся субстанция, для которой товары и деньги суть только формы» (Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 165). Соответственно товар (как отношение, а не «чувственная вещь») выступал в качестве «элементарной клеточки» экономической субстанции, в которой воплощались все ее атрибутивные признаки и с которой начинался процесс последовательной конкретизации экономических определений.

Мы полагали ранее и убеждены сейчас, что методология субстанциального анализа, проведенного Марксом, представляет особый интерес для науки и сохраняет свое значение и поныне (в отличие от многих содержательных утверждений «Капитала», утративших свою актуальность или бывших ошибочными уже на момент создания. Не следует считать его автором субстанциального подхода, забывая о том, что в логическом отношении «Капитал» во многом являлся калькой «Науки логики» Гегеля, сумевшего, несмотря на полумистический характер своих идей, дать блестящий образец субстанци­ального подхода в философии и рефлексивного изложения теории методом восхождения от абстрактного к конкретному.

Так, в вводном разделе «Науки логики» («Предварительное понятие») немецкий мыслитель, рассматривая три отношения мысли к объективности, формулирует субстан­циальное понимание интересующего его объекта, модусами, атрибутами и акциденциями которого оказываются, в конечном счете, все последовательно развертывающиеся опре­деления. Таким субстанциальным понятием логики для Гегеля, исходившего из тезиса тождества бытия и мышления, являлась Абсолютная идея. «Для Гегеля. — писал А. Деборин во вступительной статье к «Энциклопедии философских наук», — истинной реальностью является понятие или идея. Его логика построена поэтому таким образом, что самое истинное оказывается в конце логики. Бытие оказывается не истинным и снимается сущностью, которая является его основанием, но сущность снимается, в свою очередь, понятием, которое обнаруживает себя как более истинное, чем сущность. Мир развертывается таким образом, что он обнаруживает свою истину и действительность в конце развития, когда его природа раскрылась полностью. Но очевидно, что идея потому могла обнаружить себя как истинную реальность в конце процесса познания, что она в самом начале составляла истинную сущность мира, так что все категории — бытие, сущность и пр. — являлись лишь оболочками, внешними формами проявления все того же понятия. Наконец, наступает момент, когда оно сбрасывает с себя драпировку, оболочку и предстает перед нами во всей своей чистоте и, в то же время, во всей своей конкретности в смысле обогащения всем предыдущим содержанием» (Деборин А. Гегель и диалектический материализм. // Гегель. Энциклопедия философских наук. М.;Л.. 1929. С. XXXIV).

Нетрудно обнаружить связь между подобным построением глобальной философ­ской онтологии и экономическим конструкциями Маркса, в «Капитале» которого, как справедливо отмечает Э.В. Ильенков, «особенные отношения и выражающие их кате­гории предстают в ходе анализа как различия, возникающие внутри одной и той же конкретно- всеобщей субстанции — капиталистически организованного труда, как кон­кретные формы этой организации, как ее «модификации». Сама категория субстанции (в данном случае ею оказывается труд, притом не просто труд, а исторически опреде­ленная его форма) выступает как внутренне противоречивая категория, заключающая в себе необходимость порождения все новых «модусов», особенных форм своего развития и проявления» (Ильенков Э.В. Диалектическая логика. М., 1984. С. 215).

39 К примеру, М. Вебер придавал анализу действия настолько важное значение, что связывал с ним сам предмет социологической науки. «Социология. —писал он, — (в том смысле этого многозначного слова, которое здесь имеется в виду) есть наука, стремящаяся, истолковывая, понять социальное действие и тем самым каузально объ­яснить его процесс и воздействие» (Вебер М. Основные социологические понятия. // Вебер М. Избранные произведения. С. 602).

40 Естественно, что мера этой взаимной зависимости различна для животных-индивидуалистов», нуждающихся друг в друге лишь на период размножения и выведения потомства, и для «гипер-коллективистов» типа пчел или муравьев (в случае с которыми интеграция достигает степеней, заставляющих некоторых биологов считать единичным живым организмом не отдельные особи, а муравейник или рой, взятые в целом).

41 «Вряд ли сейчас найдется образованный социолог, — утверждал С.Л. Франк, — который без ограничения стал бы поддерживать эту точку зрения —настолько стало теперь очевидным, что она противоречит бесспорным фактам общественной жизни. Дело в том, что наряду с порядками, действительно «сознательно» введенными через законо­дательство, мы встречаем в обществе много общего, единообразного, упорядоченного, что никем не было сознательно «введено», о чем никто никогда не думал, и к чему никто умышленно не стремился. И при этом именно эта последняя область общественной жизни есть основная, господствующая в ней сторона. Кто когда-либо сговаривался, например, о введении общего для всех членов народа языка? Ясно, что этого не могло быть уже потому, что самый сговор уже предполагает взаимное понимание, т, е. общность языка. Но и все вообще, что в общественной жизни носит характер «общепринятого» — нравы, обычаи, мода, даже право, поскольку оно есть обычное право, цены на товары (поскольку не существует государственной таксы и нормировки), — все это существует без всякого сговора и соглашения, возникая как-то «само собой», а не как умышленно поставленная цель обшей воли всех» (Франк С.Л. Духовные основы общества. С. 40).

42 Уже отмечалось, что, подобно «труду», коллективность предшествует целенап­равленности как основному признаку человеческой деятельности. Но, как и случае с трудом, лишь сознание придает коллективности ее особую социальную форму — отлич­ную от той, которая присуща «социальным животным», в чьих сообществах мы наблю­даем и разделение функций, и иерархические отношения «руководителей-подчиненных», и опеку «тружеников» над иждивенцами, и защиту сильными слабых. Все эти отношения. как известно, у животных строятся на рефлекторной основе. Лишь люди создают коллективность, поддержание которой требует сознательных усилий как со стороны общества, так и со стороны каждого отдельного его члена. Механизмы подобной рефлексивной коллективности (в результате которой человек подчиняет свое поведение не только собственной потребности, но и сознательному расчету на реакцию окружаю­щих его людей, обуздывая многие порывы, естественные для «зоологического индиви­дуализма» животных) мы рассмотрим ниже.

43 Сорокин П.А. Родовая структура социокультурных явлений. С. 28.