2. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ОБЩЕСТВО ИНТЕГРАТИВНЫМ СУБЪЕКТОМ?

.

2. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ОБЩЕСТВО ИНТЕГРАТИВНЫМ СУБЪЕКТОМ?

Суть проблемы можно проиллюстрировать с помощью любой из форм коллективной деятельности — к примеру, игры в футбол. Тот факт, что коллективное взаимодействие футболистов не сводится к арифметической сумме индивидуальных усилий, не вызывает сомне­ний ни у кого, кроме самых твердолобых «атомистов».

Все мы знаем, что конечная цель этой игры состоит не в перепа­совках мяча и ударах по воротам, осуществляемых отдельными футбо­листами, а в победе над соперниками, достигаемой лишь командными усилиями, организованным взаимодействием спортсменов.

Признавая это обстоятельство, мы должны признать, что действия команды включают в себя не только индивидуальные действия игроков, но также совокупность средств и механизмов их координации, включая сюда систему распределения функций между футболистами, явно выходящую за рамки индивидуальной активности.

В самом деле, исходя из индивидуальных свойств игроков мы сумеем объяснить, почему каждый из них исполняет на поле обязан­ности вратаря, нападающего, защитника или полузащитника, но ни­когда не поймем саму необходимость деления команды на эти безличные функциональные статусы, под которые подбирают живых футболистов, чтобы добиться успеха в командной борьбе. Из свойств ныне действующих игроков не могут быть поняты издавна сложивши­еся, передаваемые от поколения к поколению традиции, игровой стиль классных команд, позволяющий опытному болельщику отличать их друг от друга, не зная конкретного набора игроков, и т. д. и т. п.

Наличие подобных «интегралов» совместной деятельности позво­ляет нам отличать игру команды от передвижений отдельных игроков. Становится понятной, в частности, старая спортивная поговорка «по­рядок бьет класс», согласно которой командная игра спортсменов средней квалификации, хорошо сыгранных между собой, играющих по «системе», которая учитывает оптимальное соотношение функций, дает им преимущество над индивидуально сильными «звездами» вла­деющими виртуозной обводкой и точным пасом, но не учитывающими законы футбольного взаимодействия15

Но означает ли сказанное, что мы должны буквально истолковывать речь спортивного комментатора, в которой глаголы, характеризующие определенные формы деятельности, относятся не только к отдельно взятым игрокам — нападающему, забивающему мяч, или вратарю, отражающему удар, но и командам, взятым в целом? «ЦСКА сравнивает счет с пенальти и продолжает атаковать ворота "Спартака",—слышим мы и принимаем эту фразу как должное, хотя табло свидетельствует о том, что гол с пенальти забил не человек по имени ЦСКА, а футболист с другим, нормальным человеческим именем.

Означает ли сказанное, что мы должны признать футбольную команду самостоятельным субъектом деятельности, хотя прекрасно понимаем, что «субъект», именуемый ЦСКА, не способен потеть, бегая по полю, или ушибать руки и ноги, как это делают живые человеческие индивиды, играющие в футбол? Не означает ли такое признание, что мы приписываем собственную деятельность, ее сознательно или сти­хийно сложившиеся надындивидуальные условия, регулятивные меха­низмы и результаты некоему мифологическому субъекту, вполне подобному Абсолютной идее Гегеля, действующей посредством живых людей?

Аналогичные вопросы возникают при рассмотрении любого кол­лектива совместно действующих людей, в том числе и общества. Ярким примером субъективации коллективного в этом случае может служить Э. Дюркгейм, интерпретировавший объективную реальность коллек­тивного, матрицы социального взаимодействия (прежде всего, надын­дивидуальные состояния сознания) как доказательство существования столь же надындивидуального субъекта, действующего наряду с отдель­ными индивидами. 16

Аналогичной точки зрения придерживались многие наши отечест­венные мыслители, к примеру Н.А. Бердяев. Характеризуя националь­ное начало в истории, он пишет: «Нация не есть эмпирическое явление того или иного отрывка исторического времени. Нация есть мистиче­ский организм, мистическая личность, ноумен, а не феномен истори­ческого процесса. Нация не есть живущее поколение, не есть и сумма всех поколений. Нация не есть слагаемое, она есть нечто изначальное, вечно живой субъект исторического процесса, в ней живут и пребывают все прошлые поколения, не менее чем поколения современные. Нация имеет онтологическое ядро. Национальное бытие побеждает время. Дух нации противится пожиранию прошлого настоящим и будущим. Нация всегда стремится к нетленности, к победе над смертью, она не может допустить исключительного торжества будущего над прошлым» 17

Именно такое понимание коллективности вызывает резкий протест многих философов и социологов, аргументы которых (в переложении С.Л. Франка) выглядят так: «...если мы не хотим впасть в какую-то туманную мистику или мифологию в понимании общества, то можно ли вообще видеть в нем что-либо иное, кроме именно совокупности отдельных людей, живущих совместной жизнью и состоящих во взаи­модействии между собой? Все разговоры об обществе как целом, например об "общественной воле", о "душе народа", суть пустые и туманные фразы, в лучшем случае имеющие какой-то лишь фигураль­ный, метафорический смысл. Никаких иных "душ" или "сознаний", кроме индивидуальных, в опыте нам не дано, и наука не может не считаться с этим; общественная жизнь есть в конечном счете не что иное, как совокупность действий, вытекающих из мысли и воли; но действовать, хотеть и мыслить могут только отдельные люди». 18

Кто же прав и кто ошибается в споре о существовании коллектив­ного субъекта? Полноценный ответ на этот вопрос можно будет получить лишь после того, как мы поймем законы строения и меха­низмы функционирования социальной системы, именуемой «обще­ство». Пока же вспомним, что субъектом деятельности мы назвали носителя деятельностной способности, с которым связаны ее «пуско­вые» и регулятивные механизмы.

Иными словами, субъектом является тот, кто обладает собствен­ными потребностями и интересами, инициирует активность, направ­ленную на их удовлетворение, которая осуществляется и конт­ролируется посредством самостоятельно выработанных и усвоенных идеальных программ поведения, именуемых в совокупности сознанием (и волей) субъекта. Мы отказались считать субъектами деятельности живые системы, способные к несимволическим формам целесообраз­ного поведения, а также автоматизированные кибернетические устрой­ства, имитирующие человеческую деятельность, но не обладающие собственными потребностями и целями, вызывающими последнюю.

По этой же причине мы не можем распространять свойство субъектности на функционально специализированные органы действую­щего субъекта. Ясно, что, когда мы нажимаем пальцем на спусковой крючок или бьем ногой по футбольному мячу, субъектом деятельности являемся мы сами, а вовсе не отдельно взятые рука, нога и другие органы, не способные вырабатывать и реализовывать собственные информационные импульсы и программы социального поведения.

Руководствуясь таким пониманием, мы сможем признать сущест­вование коллективного субъекталишь в том случае, если будет доказано одно из двух программных предположений:

1) человеческие индивиды, действующие в рамках некой социаль­ной группы, утрачивают имманентное свойство субъектности, уподоб­ляясь органам тела или винтикам машины, не способным иметь и реализовывать собственные потребности, интересы и цели поведения;

2) сохраняя в целом субъектность индивидов, социальная группа обретает тем не менее некоторые субъектные свойства (самостоятель­ные потребности, интересы, цели, активность целереализации), кото­рые присущи только ей и не могут быть обнаружены в индивидуальном поведении образующих ее членов.

Как обстоит дело с доказуемостью первого тезиса? Возможны ли такие формы социальной организации, в которых индивид утрачивает статус субъекта, передавая его группе, исполнительным органом кото­рой он оказывается в этом случае?

Едва ли с таким предположением можно согласиться. Конечно, возможно существование таких социальных коллективов, в которых индивидуальная свобода поведения стеснена максимально и человек является де факто лишь средством достижения неких надындивиду­альных (не путать с «неиндивидуальными») целей поведения.

Наиболее наглядным примером такой организации может служить воинское подразделение. Положение солдата внутри такой структуры может быть задано помимо его воли (принудительная мобилизация); его действия ориентированы на безоговорочное исполнение внешних команд, далеко не всегда учитывающих собственные желания испол­нителя. В крайних случаях такой приказ может предполагать гибель его исполнителя, обязанного ценой своей жизни способствовать до­стижению общей победы над врагом или минимизации потерь в борьбе с ним.

Однако все сказанное не означает, что мы имеем дело с социальной организацией, в которой отдельно взятый человек утрачивает свойство субъектности — способность руководствоваться собственными по­требностями и собственными целями.

В самом деле, во многих случаях поведение солдат представляет собой добровольное и вполне сознательное следование целям защиты своих близких, друзей и соотечественников от ненавистного врага, которые (цели) он признает своими, разделяя их со своими однопол­чанами и командирами. Однако и в альтернативных случаях, когда солдата принуждают к войне (в необходимость или справедливость которой он не верит), такое принуждение имеет свои границы, не превращая людей из субъектов деятельности в ее пассивные объекты. В реальных, пусть даже экстремальных условиях общественной жизни (исключающих столь популярное у современных фантастов «зомбиро-вание») человек не теряет субстанциальную возможность выбора — принимать навязанные ему правила поведения в целях биологического самосохранения, выживания или восстать против них, сохранив свою свободу хотя бы ценой неминуемой гибели. Все внешние воздействия на человека становятся значимыми причинами (а не условиями) его поведения лишь тогда, когда интериоризованы субъектом, трансфор­мировались в систему собственных потребностей, интересов и целей существования, позволяющих нам оставаться экзистенциально свобод­ными даже в условиях социальной несвободы, мешающей нам делать то, что мы хотели бы делать19.

Столь же сложно согласиться со вторым аргументом в пользу существования коллективного субъекта. Представить себе обществен­ное объединение людей, обладающее собственными потребностями, интересами и целями, отличными от интересов образующих их людей — задача, скорее, научной фантастики, чем трезвого философско-социологического анализа.

С этой точки зрения все и всяческие потребности, приписываемые коллективу людей, всегда выступают как сублимация не всегда экс­плицированных потребностей человеческой личности. К примеру, «стремление к нетленности», обнаруживаемое Бердяевым у нации, в действительности редуцируется к индивидуальным потребностям в солидарности и самоидентификации, «любви и принадлежности» (А. Маслоу), определяющим этническое самосознание людей, а также к потребностям в самосохранении, которое распространяется челове­ком не только на себя, но и на «группы принадлежности» — своих родственников, единомышленников, коллег или соотечественников.

Повторим еще раз: тот факт, что эти и подобные потребности человека сложились в процессе интериоризации коллективных форм существования, не дает нам оснований отнимать их у подлинного владельца и приписывать безличным организационным формам воспрозводства человека, каковым и является общество и прочие коллек­тивы.

Конечно, людям, привыкшим рассматривать систему человеческих потребностей как интенции субъекта, всецело замкнутые сферой его сознания, трудно представить себе, что служба в армии и уплата налогов входит в систему объективных интересов людей,стремящихся укло­ниться и от того и от другого. Однако это утверждение, несомненно, соответствует истине. Было бы странно предположить, что «косящие от армии» (если использовать молодежный жаргон) или уклоняющиеся от уплаты налогов люди не заинтересованы в поддержании безопас­ности своей страны или исправном функционировании обществен­ных служб. Столь частое непонимание людьми собственных глубинных надобностей или сознательное предпочтение им ближай­ших «своекорыстных» выгод не отчуждает человека от собственных потребностей и интересов и не дает оснований приписывать некой общности людей факторы поведения, в действительности свойст­венные самим индивидам и вытекающие из их собственной родовой природы (руководствуясь обратной логикой, мы должны признать, что мать малыша, запрещающая ему съесть третью порцию мороже­ного, действует против интересов собственного ребенка, поскольку ее действия вызывают оглушительный рев и прочие формы несог­ласия с его стороны).20

Сложнее обстоит дело с сознательными целями поведения, которые — в отличие от потребностей и интересов — действительно могут быть чуждыми людям, навязаны им извне. Воинский приказ командира, обрекающий солдата на возможную гибель, или дисциплинарное рас­поряжение тренера далеко не всегда совпадают с собственными ин­тенциями подчиненных. Однако влюбом случае подобные императивы поведения имеют строго персоницированный характер — приказ сол­дату или футболисту отдает не команда или дивизия, а тренер или командир, руководствующийся при этом соображениями общего блага, которое в критической ситуации ставят выше блага отдельной лично­сти.

Таким образом, привычка человека говорить о разнообразных коллективах в субъектных формах — «партия решила», «родина велела» и пр. — не должна скрывать тот фундаментальный факт, что ни «пар­тия», ни «родина» сами по себе не умеют ни думать, ни желать, ни действовать. Все это делают люди и только люди, выступая при этом как общественные существа, связанные взаимодействием, формирую­щиеся и действующие в определенных надындивидуальных условиях социокультурной среды, которые вполне реальны, но от этого вовсе не становятся субъектами. Даже в случае коллективных форм деятель­ности, вовлекающих в себя весь «численный состав» некоторой орга­низации или даже страны, нужно помнить, что полемизируют, воюют или торгуют друг с другом не Германия или Франция как самостоя­тельные существа, а немцы и французы — большие общности людей, обладающих общими потребностями, интересами и целями и защища­ющих их путем совместной скоординированной деятельности (даже если для некоторой части населения эта деятельность связана с внеш­ним принуждением со стороны другой его части).

Конечно, нередки случаи, когда патриот, жертвующий жизнью ради своих соотечественников, думает, что он служит не конкретным людям в нынешнем и будущих поколениях, а интегративному субъекту, называемому Германией, Францией или Россией. Однако в этом и в подобных случаях интегративный субъект представляет собой не явле­ние «общественного бытия», а явление «общественного сознания», которое можно было бы назвать (если использовать терминологию Никласа Лумана) «парадоксом и тавтологией в самоописаниях» чело­века и человеческих коллективов.

Итак, подведем итоги сказанному. Рассматривая франковскую оппозицию «сингуляризма» и «универсализма», мы поддерживаем позицию последнего в той мере и до тех пор, пока он признает существование интегральных свойств коллективной деятельности, не сводимых к свойствам и состояниям индивидуальных человеческих действий. Однако эта поддержка заканчивается в тот момент, когда сторонники «универсализма» приступают к необоснованному «очело­вечиванию» матриц социального взаимодействия, приписывая им спо­собности действующего субъекта.

Если оппозиция так понятому «универсализму» называется «методологическим индивидуализмом», то мы склонны признать его вполне адекватной доктриной. Такой «индивидуализм» не отрицает законов или структур коллективной жизни, их решающего влияния на станов­ление человека и его функционирование в обществе; он лишь наста­ивает на том', что эти законы и структуры не способны действовать сами по себе, что способность к целенаправленной деятельности дарована только людям и никому другому21. Логика «самодвижения» социальных структур в таком понимании оказывается логикой пове­дения людей, которых обстоятельства общественной жизни, сложив­шиеся в результате их собственной деятельности, вынуждают действовать в направлении, диктуемом потребностями их родовой природы и конкретно-исторической системой интересов22.

Неудивительно, что подобный «индивидуалистический» подход легко справляется с социальными проблемами, неразрешимыми с позиций крайнего «социального атомизма». Мы имеем в виду проблему стихийных установлении общественной жизни, возникновение кото­рых не может быть объяснено соглашением людей по поводу их создания.

Это обстоятельство признает С.Л. Франк, различающий две формы «сингуляризма». Первой из них является «наивно рационалистический индивидуализм» в духе теорий «общественного договора», не понима­ющих, что только на основе «стихийно и неумышленно сложившегося общего порядка и единства возможно вообще в дальнейшем, в неко­торых частных и ограниченных областях и случаях, умышленное соглашение или вообще умышленное, сознательное воздействие на общественную жизнь отдельных людей»23.

«Не так наивно просто, — продолжает Франк, — а гораздо более серьезно смотрит на дело другой вид сингуляризма, возникший пре­имущественно в литературе XIX века в результате преодоления первого его вида... Согласно этому воззрению, единство и общность обществен­ной жизни возникают совсем не в результате умышленного соглаше­ния, а суть никем не предвидимый и сознательно не осуществляемый итог стихийного скрещения воль и стремлений отдельных людей. Дело в том, что человеческие стремления и действия имеют кроме созна­тельно ставимой ими цели еще другие, не предвидимые их участника­ми, последствия. И в особенности это имеет место, когда они скрещиваются между собой; по большей части люди вообще достигают на деле не того, к чему они сами стремились, а чего-то совсем иного, часто даже им самим нежелательного. "Человек предполагает, а Бог располагает", — говорит русская пословица, по под "Богом", с точки зрения этого позитивного мировоззрения, надо уразуметь здесь про­стой случай, стихийный итог столкновений множества разнородных воль. Вожди французской революции хотели осуществить свободу, равенство, братство, царство правды и разума, а фактически осущест­вили буржуазный строй; и так по большей части бывает в истории. Именно таким образом складываются нравы, обычаи, мода, укрепля­ются общественные понятия, утверждается власть и т. п. ... Коротко говоря; единство и общность в общественной жизни, будучи незави­симы от сознательной воли отдельных участников и в этом смысле возникая «само собой», все же суть не действие каких-либо высших, сверхиндивидуальных сил, а лишь итог стихийного, неумышленного скг-щения тех же единичных воль и сил —комплекс, слагающийся и состоящий только из реальности отдельных, единичных людей» 24.

Характерно, что С.Л. франк не склонен отрицать тот факт, что многое в обществе есть итог стихийного скрещения индивидуальных воль. Однако эта констатация, по его мнению, не объясняет именно того, что должно быть объяснено, а именно: «отчего из этого скрещения получается не хаос и не беспорядок, а общность и порядок?» Считая, что сингуляризм не способен ответить ма этот вопрос, русский мыс­литель заключает: «Очевидно, что если из беспорядочного, нерегули­рованного скрещения индивидуальных элементов получается нечто общее, какое-то единство, какой-то порядок, то это возможно лишь при условии, что через посредство индивидуальных элементов дейст­вуют и обнаруживают свое влияние некие общие силы» 25.

Не соглашаясь с таким подходом, мы полагаем, что любая из версий «общей силы» — будь то Абсолютная идея, Божья воля или «судьбы народов», — рассмотренная как гиперсубъект истории, представляет собой мифологизацию общественной жизни. Проблема общественного порядка, как мы увидим ниже, вполне объяснима из действий и взаимодействий человеческих индивидов, потребностей их самосохра­нения, диктующих необходимость совместной скоординированной активности, необходимость общества как организационной формы взаимодействия людей. Спонтанные результаты такого взаимодействия нельзя интерпретировать в духе гегелевской «хитрости мирового духа» хотя бы потому, что далеко не всегда эти результаты имеют адаптивный характер: способствуют самосохранению человека и общества, а не препятствуют ему (как это происходит ныне со стихийным разруше­нием экосистемы типа «озоновой дыры»). Конечно, мы можем интер­претировать эту негативную стихийность, как предупреждение с небес, но остановить ее могут лишь совместные усилия людей, рассчитыва­ющих только на себя, а не на внешние им силы.

После этих разъяснений, касающихся не только общества, но и социальных коллективов вообще, мы можем перейти к конкретным характеристикам собственно общества как особого коллектива, особой группы людей.