БОЖЕСТВЕННОЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

БОЖЕСТВЕННОЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Человек — загадочное и непонятное, необычное и непохожее на другие существо. С одной стороны — он часть природного мира и под­чинен его закономерностям. Чтобы выжить, он должен приспособиться к природным и социальным условиям, большинство из которых сло­жилось как непредусматриваемые и непланируемые результаты дея­тельности людей. С другой стороны, он обладает резко выраженным сознанием свободы и сам принимает решение, даже если обречен на тяжелый физический труд и лишения. При этом он знает о добре, любви, справедливости, и в том случае, когда прибегает к мелкому или крупному обману, совершает насилие или убийство. Знание о высших ценностях, стремление к лучшему, желание святости — словом все, что связывают с религиозным опытом, своим истоком имеет пережи­вание вины и ощущение нечистой совести, вызываемые практиками принуждения и разрушения. Этот опыт греха и покаяния является ис­ходным для формирования религий, в основе которых лежит та или иная определенная исторической и культурной традицией идея бога. Для одних Бог — это всемогущее существо, у которого можно выпро­сить богатство, силу и власть. Для других он — грозный судия, строго взыскивающий за грехи адскими мучениями и вознаграждающий за послушание райскими наслаждениями. Третьи прибегают к идее бога для объяснения порядка мироздания или для обоснования человече­ского разума. У одних бог — близкое и душевное, любящее и опекаю­щее существо, упругих — нечто непостижимое, радикально отличное от всего встречающегося в опыте.

О сути христианства также ведутся нескончаемые споры и глав­ную тайну составляет личность Христа: для чего он приходил в мир, зачем принял мученическую смерть на кресте? Эти вопросы мучили еще учеников Христа, которые лишь после смерти учителя поверили в Воскресение и осознали смысл его жертвы. В наше время религия считается уделом слабых и необразованных, униженных и обманутых людей. Ни в чем так мало не нуждается современный человек, сведу­щий в науке, имеющий свободы и права, обладающий прочным эко­номическим и социальным положением, как в религии. Мир и жизнь утратили свои непостижимость и таинственность, человек перестал ощущать потребность не только в повседневной заботе, но и в экзи­стенциальной поддержке со стороны Бога. Он стал не нужен ни миро­зданию, развивающемуся по своим собственным законам, ни общест­ву, обеспеченному рациональными, техническими и правовыми ин­ститутами. Человек изобрел идею Бога, когда был слабым, беспомощ­ным и агрессивным, и отбросил ее, когда достиг полной власти над сущим, поставил под контроль свои страсти и аффекты. И все-таки слова Ницше “Бог умер” остаются неясными. Выражают они атеизм эпохи или позицию самого мыслителя? Они могут означать с одной стороны, что человек сам занял место Бога, а с другой, что старые представления о Боге как о мировом судье уже не соответствуют со­временному человеку и нуждаются в реформировании.

Критическая мысль раскрыла зависимость представлений о Боге от человеческого познания и культурного творчества. Но как бог зависит от человека, так и человек—от бога, даже если речь идет о представле­нии. В принципе, вопрос о том, существует на самом деле бог или нет, не так уж и важен. Если человек верит, то он живет согласно своей вере, и существование бога является для него абсолютной истиной. Точно также атеизм, который обычно расценивают как полную противопо­ложность религии, на самом деле нередко представляет собой более высокую, во всяком случае критическую форму веры по сравнению с наивным поклонением всемогущему существу. Сегодня многие ходят в церковь. Но как они представляют себе Бога и о чем молятся ему?

Часто считают религию утопической мечтой о прекрасной и без­грешной жизни, прекрасный идеал которой прикрывает и маскирует грубую действительность. При этом самым главным препятствием для осуществления божественных заповедей считаются те жизненные ус­ловия, в которые помещен человек. Однако проблема состоит в том, что если можно добиться нравственного усовершенствования посред­ством улучшения жизненных условий, то зачем тогда вообще нужен Бог? Отсюда современный человек как бы заключает некую необре­менительную и выгодную для себя сделку с богом, по условиям кото­рой он предпочитает опираться в жизни на собственные силы, но на всякий случай, чтобы не быть проклятым на вечные муки, оконча­тельно не порывает с верой.

Сложность христианской концепции спасения часто смущает: ес­ли условия земного существования служат непреодолимым препятст­вием исполнения божьего царства, то почему Бог не изменяет эти ус­ловия и не прекращает нравственный разлад человека, знающего пра­вила добра, но поступающего по логике зла. Поэтому следует попы­таться восстановить ставшую непонятной современному человеку биб­лейскую схему падения и спасения человека. Согласно легенде о со­творении мира, человек был создан по образу и подобию Бога. Прав­да, он является его слабым и несовершенным подобием и по причине этого ему запрещено срывать плоды с дерева познания добра и зла. Но в каком-то смысле положение человека до грехопадения было более выгодным, ибо его как ребенка оберегали от жизненных невзгод и содержали в раю, в чем и проявлялась несамостоятельность, несвобода человека. Поэтому искушение и совращение первой пары людей, кажущееся досадной ошибкой, на самом деле оправдано тем, что в результате человек стал способен различать добро и зло и делать само­стоятельный выбор, за который он несет ответственность. Поместив первых людей в суровые жизненные условия, Бог, вероятно, осознал, что они не способны в этих условиях исполнять его заповеди, но не мог изменить условий земного существования. Между тем, люди жда­ли именно последнего и воспринимали Христа как мессию, послан­ного Богом для освобождения их от тягостей земного существования. Однако Христос не был ни “революционером”, ни “народным геро­ем”, ни философом, подобно Сократу, разрушавшим закостенелые предрассудки. Освобождение Израиля от гнета Рима, социальная ре­волюция, улучшение условий жизни и достижение знаний не входили в планы Бога, ибо они не изменили бы нравственного облика людей, нуждавшихся не в просвещении и освобождении, а в преображении.

В чем же состоит несовершенство и греховность людей? Есть что-то непостижимое в понятии первородного греха: Адам согрешил и был наказан, но при чем здесь мы или тем более младенцы, которые, еще ничего не успев совершить, априорно грешны. Очевидно, что перво­родный грех не сводится к вине, которую можно загладить, ибо чело­век не способен избавиться от него собственными усилиями, в том числе аскезой и покаянием. Для искупления его и был послан на зем­лю Христос, принесенный Богом в жертву за грехи людей. Это была не расплата за чужие грехи, а путь спасения для вечной жизни, указан­ный смертью и воскресением Христа. Такой поворот “сюжета” кажет­ся настолько нелогичным, что нередко используется для критики: как Бог — гарант высшей справедливости и законности допустил, чтобы за чужие грехи пострадал невинный. Принося в жертву сына за чужие преступления, Бог оказался нарушителем собственных законов.

Все эти трудности связаны с нашими современными и ставшими слишком рациональными представлениями о справедливости, дости­жение которой связывают с преступлением и наказанием. Но спасти людей можно только любовью. Современные морально-юридические понятия уже не вмещают трагизма человеческого бытия, а во времена зарождения христианства люди мыслили более фундаментально: Бог не просто судья, а создатель мира, он считает своими грехи людей, и, принося своего сына в жертву, он, в силу нераздельности Св. Троицы, жертвует собой. Такая жертва необходима и все-таки недостаточна. Нужна ответная любовь людей и поиск самостоятельного спасения.

С тех пор как человек начал осознавать уникальность своего по­ложения в бытии, открыл для себя, что он может быть выше или ниже животного, но не равен ему, он стоит перед проблемой смысла своего существования. Какой смысл имеет человеческая жизнь, к чему пред­назначен человек, на что он может надеяться в будущем и что он дол­жен делать сейчас — все эти вопросы связаны с самопониманием че­ловека. С проблемой смысла жизни тесно связан вопрос о смерти:

смерть кажется отрицанием жизни, препятствием на пути вечных до­бра и справедливости. Но реально страх смерти выполняет в культуре очень важные функции. В репрессивных обществах власть, узурпируя право на смерть, поддерживала порядок и управляла поведением лю­дей. Страх смерти выступал также фундаментом нравственности. Из­вестная формула Достоевского: “Если Бога нет, то все позволено” опи­рается на допущение о посмертном воздаянии; без такого допущения невозможно и обоснование справедливости.

Современная цивилизация освободилась от методов телесного при­нуждения и насилия и не угрожает смертью. Напротив, у нас всячески прославляется жизнь и разрабатываются все более эффективные тех­ники ее улучшения и продления. Власть и порядок реализуются сего­дня рекомендациями здорового образа жизни, управлением и органи­зацией распорядка труда и развлечения. Продление, экономия, дос­тижение высоких стандартов качества жизни — вот на что ориентиро­ван современный человек и это держит его в невидимых сетях власти сильнее, чем прежние методы телесного наказания. Смерть оказалась как бы в тени, она замалчивается или воспринимается как неожидан­ная случайность, внезапно обрывающая жизнь человека, который еще мог бы трудиться или развлекаться. Смерть оказалась врагом совре­менного порядка и поэтому она протекает сегодня за стенами боль­ничных палат, а не на виду, как прежде.

Рождение и смерть задают пределы человеческого существова­ния. Но они не являются чем-то абсолютно внешним и чужим по отношению к человеческому. Прежде всего они осмысляются в поня­тиях тела и души и абсолютизация одного из них ведет либо к чрез­мерному страху, либо к полному бесстрашию. Отрывая духовное от телесного, представляя их себе как два враждующие начала, человек оказывается во власти либо идей и пренебрежительно относится к телесной жизни, либо желаний и аффектов и тогда предает свою ду­ховную сущность. Метафизическое разделение телесного и Духовного лежит в основе различения небесного и земного, причем земля счи­тается местом страданий, а небо — раем. Однако уже по словам Христа о божьем царстве нельзя сказать, что оно находится там-то и там-то, — “царство божие внутрь вас есть”55. Не отдельно взятый рай, а вся жизнь и весь мир — являются предметами божественной заботы человека. Представление о загробной жизни является одним из соблаз­нов, выражающим неосознанное стремление занять место бога и стать

бессмертным.

В современной культуре наблюдается всплеск разговоров о сексу­альности и разного рода архаичных желаниях насилия и разрушения. Это довольно-таки удивительно для людей, прошедших жестокую ас­кетическую обработку и научившихся вытеснять и контролировать свои желания настолько, что современные психологи говорят об утрате чув­ственности и этим объясняют увлечение алкоголем и наркотиками. Оригинальное и точное объяснение этому факту нашел французский философ М. Фуко: “Исходя из сексуальности, язык, если он неуступ­чив, высказывает отнюдь не природную тайну человека, отнюдь не антропологическую его истину, он может сказать, что человек остался без Бога; слово, которое мы дали сексуальности, по времени и струк­туре своей совпадает с тем словом, которым мы возвестили себе, что Бог мертв. Язык сексуальности, которым Сад, едва произнеся его пер­вые слова, пронзил все наше культурное пространство, став сразу его сувереном, вздернул на высоту той ночи, где отсутствует Бог и где все наши жесты направляются на это отсутствие, которая и обозначает его, и заклинает, и изнемогает в нем, доведя себя из-за него до пустоты чистой трансгрессии”56. “Смерть Бога”, как известно ярко провозгла­шенная Ницше, не является атеистическим тезисом, ибо в нем гово­рится об отсутствии внешних гарантий, которые должен принять на себя сам человек. В поисках основания таких гарантий философы ис­черпали все позитивное. Ни разум, ни право, ни наука, ни демократия не давали того, что давала идея Бога. Принципы, установленные в ходе свободных дискуссий общественности не гарантировали свобо­ды и поэтому наша постмодернистская эпоха начинала искать гаран­тии свободы в опыте абсолютной суверенности, которая не признает каких-либо запретов и ограничений. Раньше Бог жил на пределе су­ществования, а теперь сам человек должен испытать те предельные наслаждения мучениями, которые испытывал Бог, жертвующий во имя спасения провинившихся людей своим сыном.

Цивилизация вывела телесные желания как нечто чрезмерное и негативное в сферу не только животного, но и божественного, пред­почтя рабскую зависимость и сохранение жизни героическим насла­ждениям или мучениям. Но избавился ли человек экономией, расче­том и рациональностью от адских мук? На что позитивное, культур­ное, научное, целесообразное и цивилизованное он может опереться? Какой высший смысл имеет жизнь, рассчитанная по минутам, для чего экономились силы и куда вкладывалась энергия? Хотя каждый поступок был рациональным, но их цепь — совершенно абсурдной, ибо была посвящена служению чему-то внешнему и никак не тому, что древние называли заботой о себе. Наш разум, разве не благодаря ему были осуществлены войны и организованы эффективные фабри­ки смерти — концентрационные лагеря — эти машины по переработке человеческого материала; культура и цивилизация, разве они гаранти­руют наше существование, разве не благодаря открытиям науки и тех­ники мы стоим перед скорой экологической катастрофой. Осмыслив это, становится понятным, почему Тарковский сделал героями своих фильмов безумцев. Неужели нас могут спасти только они? Современ­ные безумцы — бездомные, беспочвенные маргинальные личности, экспериментирующие с разными культурными ценностями. Это пси­хические больные, которые не идут ни в какое сравнение с прежними безумцами и даже с интеллигентными фрейдовскими невротиками. Болезнью века стала шизофрения и непонятно, то ли она производит­ся самой властью, как считали Делез и Гваттари: общество продуциру­ет безумие, или, наоборот, это такие формы ускользания от власти, которые только и являются по-настоящему эффективными.

Человек боится отсутствующего и пытается нейтрализовать или при­ручить его утверждающими дискурсами. Это не вызывало возражений, пока запредельное помещалось во вне, но когда оно оказалось внутри самого человека, то его “обобществление” стало вызывать резкий про­тест. Энергия любви и ненависти, силы разрушения и безумия, словом все, что Фрейд называл либидо, кто распоряжается этим? Конечно, воз­никает вопрос о том, насколько оно аутентично и, может быть, эта энергия не дается от природы, создается за счет высокого напряжения культур­ных оппозиций, но то, что она используется властью в своих интересах наподобие капитала, это не вызывает сомнений. Поэтому вполне есте­ственным кажется поставить вопрос о том, как функционируют, рас­пределяются, обмениваются эти энергетические ресурсы, как форми­руется и эксплуатируется человеческое тело в процессе цивилизации?