ДУХОВНОЕ И ТЕЛЕСНОЕ

ДУХОВНОЕ И ТЕЛЕСНОЕ

Представления о телесном и духовном претерпели в истории куль­туры значительную трансформацию. Античность, оставившая в наслед­ство искусство заботы о себе, высоко ценила здоровое и красивое чело­веческое тело, ставшее не природным, а культурным, наделенным об­щественно значимыми символами. Внешность, манеры, жесты, одежда — все это свидетельствовало о происхождении и положении человека и выражало его отношение к системе общественного порядка. Древние

общества вообще придавали значение не столько тому, что думает или переживает человек, сколько тому, как он себя ведет. Средневековье, напротив, чрезмерно интенсифицировало дух и культивировало не столь­ко заботу о теле, сколько заботу о душе, в рамках которой вырабатыва­лась сложная психотехника сдерживания аффектов и влечений. В но­вых общественных условиях все более важными становились желания, намерения и мысли человека, и поэтому контроль за страстями души становился серьезной общественной проблемой. Ее решение взяла на себя религия, эффективно использовавшая для этого процедуры покая­ния, действующие на основе тщательных классификаций грехов. В Но­вое время основной антропологической константой сделался разум, спо­собствующий росту самодисциплины, сдержанности, предусмотритель­ности и дальновидности людей.

В классической философии человек считался хозяином собствен­ного Я, способным управлять душевными страстями и телесными же­ланиями на основе разума. Вместе с тем, множество непроизвольных действий, непонятных фобий и неврозов свидетельствовали о том, что поступки человека определяются не только рациональными общест­венными нормами, но и бессознательными аффектами, влечениями и желаниями, которые по причине их не моральности вытесняются из сознания, но остаются при этом сильнодействующими мотивами по­ведения и вызывают либо осуждаемые общественной моралью про­ступки, либо, в случае подавления этих желаний, к сильнейшим нерв­ным расстройствам. Критика метафизики разума и реабилитация бес­сознательного Фрейдом может сравниться с коперниканской револю­цией, превратившей Землю из центра Вселенной в рядовую планету Солнечной системы. Архипелаг бессознательного, исследованием ко­торого занимался Фрейд, оказался обширным, и весьма своеобраз­ным. Для его изучения оказались малопригодными классические ме­тоды рефлексии. Они были трансформированы или заменены психо­анализом. Однако у Фрейда еще сохранились многие устаревшие мо­ральные оценки бессознательного как сосредоточия всего порочного и аморального. К. Юнг попытался освободиться от давления этих догм и развил концепцию “архетипов” коллективного бессознательного, ко­торые, по его мнению, выполняют роль носителей культурной энер­гии и способствуют единству мысли, чувства и дела. Речь идет об очень сложной проблеме подавления и запрещения унаследованных от про­шлого инстинктов и сохранении при этом исходной психической энер­гии желаний, которая должна использоваться или, как говорит психо­анализ, “сублимироваться” в культурном творчестве.

Жизнеспособность общества во многом определяется телесным и духовным здоровьем его граждан. С одной стороны, оно заинтересовано во всестороннем развитии и удовлетворении потребностей и желаний, а с другой, стремится преобразовать их для приведения в соответствие с возможностями политики и экономики. Сегодня на это обращают явно недостаточное внимание, что вызвано устаревшим пониманием власти как формы запрещения, репрессии и обмана. Это “критико-идеологическое представление” не соответствует действительности, так как власть не только подавляет, но и интенсифицирует искусственные те­лесные желания и уже не просто обманывает людей, а делает их такими, какими нужно.

Возникает вопрос: как же возможно изменение тела? Разве оно не является природной данностью, а его потребности естественными и неизменными? Разумеется, тело растет, формируется, стареет и умира­ет как вегетативная система, неподвластная указаниями разума. Одна­ко еще с древности осуществляется всесторонняя культивация тела с целью приспособления человека для выполнения тех или иных обще­ственных функций. Тела раба и господина, рыцаря и священника, уче­ного и рабочего значительно отличаются друг от друга и при этом не столько внешне, сколько внутренне по типу реакций, влечений, спо­собности самоконтроля и самоуправления. Физические игры и танцы, раскраска и татуировка, выработка манер и жестов, контроль над аф­фектами — все это способствует управлению телом, его потребностями и влечениями. Цивилизация связана прежде всего с формированием особых дисциплинированных тел, на дрессуру которых любое общест­во затрачивало значительные усилия. Например, становление капита­лизма связано не только с интеллектуальными или техническими от­крытиями, но и с преобразованием рыцаря и крестьянина в буржуа и рабочего. Для этого потребовалось создание специальных дисципли­нарных пространств, в рамках которых происходила замена прежней системы стимулов и реакций на новые желания и стремления.

Учитывая опыт культуры, создающей искусственные, символи­ческие общественно необходимые тела, философия должна обратить пристальное внимание на историю телесности. Хотя сегодня общест­во не прибегает к пыткам и наказаниям с целью дисциплинарного воздействия, тем не менее нельзя сказать, что тело “приватизировано” и является, так сказать, личной собственностью человека, вольного испытывать и удовлетворять любые желания. На самом деле семья и школа, литература и медицина в форме разного рода моделей и реко­мендаций здорового и красивого образа жизни способствуют само­контролю и самодисциплине в отношении тела.

Наблюдая широкомасштабное техническое освоение природы, че­ловечество не заметило появления не менее впечатляющих технологий, преобразующих внутреннюю природу человека и прежде всего систему

его телесных импульсов и желаний. Традиционные практики дрессуры и дисциплины тела, включающие не только телесные наказания, но и систему физических упражнений, диету, танцы, практические навыки, оказались недостаточными в современной цивилизации. Во-первых, повысились требования к точности, предусмотрительности и расчетли­вости: современный человек по некоторым параметрам превосходит сво­им терпением христианских аскетов. Во-вторых, современное произ­водство искусственных продуктов предполагает искусственные потреб­ности: человек должен любить общество, в котором он живет, прини­мать духовные и материальные ценности, которые производятся систе­мой. В-третьих, общественный порядок, реализующийся не как внеш­нее принуждение, а как самодисциплина и ответственность, опирается на сложную игру нормы и патологии, которая превосходит технику гре­ха и покаяния и нередко оказывается слишком рискованной для чело­века, о чем и свидетельствует рост психических заболеваний.

Люди болеют не так, как животные и психические заболевания наиболее ярко свидетельствуют о том, что душевные аномалии имеют культурное происхождение. Это обстоятельство не всегда последова­тельно учитывалось в классическом психоанализе, представители ко­торого, фиксируя противоречие культурных норм и телесных жела­ний, нередко натуралистически истолковывали последние. На самом деле “эдипов комплекс” вовсе не является чем-то врожденным, а скла­дывается в буржуазном обществе с его новыми дисциплинарными про­странствами: отдельное жилье, школы с раздельными классами, гу­вернантки и педагоги, образы “папочки” и “мамочки” и т. п. Возни­кает вполне обоснованное подозрение, что “запретные” желания, опи­сываемые психоаналитиками, не только имеют искусственное проис­хождение, но и намеренно интенсифицируются, чтобы эффективно управлять человеком. Втягивая человека в игру соблазна и морального осуждения, общество добивается послушания гораздо более эффек­тивно, чем прямыми запретами.

Если классическая философия считала разум господствующей и контролирующей аффекты инстанцией в человеке, то романтическая установка разрабатывала своеобразную “метафизику экстаза”, соглас­но которой спонтанная чувственность ближе к природе, она в прин­ципе не подлежит искажающему воздействию власти и стало быть вы­ступает опорой истины и подлинного бытия. Понятие бессознатель­ного как модус экстатического и внерационального, как выражение стратегии воли к жизни, которую сковывают знание и мораль, перво­начально разрабатывалось в русле этой традиции. Даже Ницше, про­явивший удивительную проницательность в разоблачении механиз­мов фабрикации телесных органов, необходимых для существования европейской цивилизации, выдвинувший проект культурной органо­логии, тем не менее не вполне освободился от идеализации своего Заратустры, ибо мыслил его в дискурсе абсолютного и совершенного сверхчеловека, обитателя горних вершин.

Фрейд, казалось, освободился от метафизических установок и естественнонаучным образом приступил к изучению архипелага бес­сознательного. При этом главной его мыслью представляется под­ход к нему как к энергетическому базису, рациональное использо­вание и расходование которого должно быть изучено и поставлено под контроль. Этим подходом определяются функции понятий же­лания и либидо, которые не исчерпываются, как думали некоторые исследователи психоанализа, возрождением понятия природы. В нем можно выделить два разных полюса: экспликацию динамики жела­ния, включая цель и объект, исполняемый и отсутствующий; пони­мание либидо как первичного влечения в работе “По ту сторону прин­ципа удовольствия”, где этот процесс исследуется в двух режимах:

эроса и танатоса. Изначальная энергия рассекается на два потока, задающих психику, телесность и их отдельные органы. Наиболее интересной аналогией выглядит характеристика этих влечений как бесконечного повторяющегося процесса, имеющего кибернетиче­ский, т. е. стохастический характер. Бесконечное повторение при условии отсутствия единства танатоса и эроса указывает на нечто иное, а именно на то, что наслаждение — это прежде всего энерге­тический процесс. Именно в этом состоит своеобразие фрейдовско­го подхода к удовольствию, которое обычно раскрывается как чув­ство, связанное с потреблением, созерцанием, пониманием, мораль­ным удовлетворением и т. п. Желание выступает как либидо, как производительная сила, способная к разнообразным превращениям и изменениям' в самых неожиданных формах, и как энергия, кана­лизируемая и используемая в различных системах для производства необходимых аффектов,т. е. превращаемая в нечто иное. Эта сторо­на желания описана Фрейдом при разъяснении принципа констант­ности, соединяющего эрос и реальность. Именно здесь ярче всего проявляется сходство с Марксом, который использовал понятие ра­бочей силы в качестве основания общественной системы. Как и эрос, она подчинена своему принципу константности, который реализу­ется в законе стоимости, обеспечивающем обмениваемость разно­образных продуктов труда. Другой режим энергии присущ либидо, которое, как кажется, не регулируется и не контролируется в рамках общественной системы труда или дискурса, ибо это энергия смерти и разрушения. Но фактически эта энергия оказывается столь же по­зитивной как и та, что циркулирует по сетям порядка и использует­

ся для воспроизводства, но отличается лишь чрезмерностью и по­этому тематизируется Фрейдом не как биологические регулярные ритмы, а как “химические” реакции, имеющие взрывной характер, вызывающие страдание, и в этом, по своим последствиям, подоб­ные “кризисам” Маркса. Таким образом, нельзя считать, что Фрей­да интересовал некий невыразимый или запретный предмет или со­держание мечтаний. Для него самым важным было изучение преоб­разования энергии желания в разнообразных формах манифести­руемого содержания от описания сновидений до научного и художе­ственного творчества.

В этом и проявляются границы психоаналитического проекта, ко­торый требует дополнения смысловыми интерпретациями. “Но, — как отметил П. Рикер, — общую структуру, в которую можно было бы впи­сать фрейдовскую метапсихологию, наряду с чуждыми психоанализу герменевтиками, нужно создавать почти заново”57. Фрейдовский рег­рессивный подход, выявляющий в культурных феноменах следы арха­ичных желаний, является выражением попыток разоблачения созна­ния, начатых Марксом и Ницше. Классическим теориям культурного творчества, ориентированным на раскрытие роли высших ценностей, они противопоставили “генеалогический” и “социологический” ме­тоды редукции сознания к фундаментальным практикам труда и вла­сти. Вместе с тем, редукция не исключает проекции: сила, овладеваю­щая справедливостью в форме дискурса оправдания, трансформиру­ется из чистого насилия, аргументом которого является смерть, в пра­во, которое хотя и остается правом сильного, вместе с тем затормажи­вает и ограничивает проявление инстинкта агрессии. То же самое можно сказать и относительно морали. Ницше разоблачал ее как способ вы­живания слабых и завистливых людей, Фрейд видел в ней ограничи­тель исходных инстинктов эроса и танатоса и считал ее источником навязчивый невроз. Воля к власти угрожает существованию и поэтому для ее обуздания необходимо культивирование чувства виновности, но последнее делает индивида несчастным и неудовлетворенным. Так противоречие основных инстинктов переходит на высших фазах раз­вития в другие конфликты, которые в частности и задают динамику культуры. Поэтому психоаналитическая интерпретация художествен­ного творчества должна быть дополнена изучением тех новых про­блем, которые вызваны цивилизацией. Сети порядка, полиморфная техника власти делают механизмы сублимации исходной энергии все более тонкими и опосредованными. В этих условиях герменевтиче­ская интерпретация и деконструкция, соединенные с критической рефлексией, выступающей по существу как метагерменевтика, позво­ляют не только эмансипировать человека от иллюзий и инфантиль­ных желаний, а также от давления дисциплинарных пространств об­щества, но и контролировать стратегические ориентации, ценности структуры различия и дифференциации, определяющие цели, потреб­ности, желания, вкусы и идеалы.

В ходе истории формируются различные типы телесности и ка­ждый общественный уклад вносит свою лепту в общецивилизаци-онный процесс контроля и управления телом. Оно, таким образом, не может рассматриваться как природная данность или неизменная субстанция. В современной цивилизации наблюдается особенно ин­тенсивный процесс производства новых и экзотических форм те­лесности, который радикализируется искусством, кино, рекламой, фотографией, компьютерной техникой. Поверхность тела заполня­ется все новыми знаками и символами, которые производятся масс медиа и читаются людьми. Различия “плохого” и “хорошего”, “кра­сивого” и “некрасивого”, “нормального” и “аномального”, задавае­мые образцами рекламной продукции и используемые для форми­рования желания в производимых товарах, интенсивно преобразу­ют “естественное” человеческое тело. В этой связи философия, ко­торая традиционно строилась как критика познавательных заблуж­дений и идеологических предрассудков, должна обратиться к изуче­нию телесных практик современного общества и тем самым способ­ствовать эмансипации людей.