§6. ПОРЯДОК И ПРАВО В СТРУКТУРАХ РОССИЙСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

.

§6. ПОРЯДОК И ПРАВО В СТРУКТУРАХ РОССИЙСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Среди многообразных сравнений России и Европы можно выделить следующие. 1. Россия — самобытная страна, вестернизацию которой начал Петр1. “Прорубив окно в Европу”, он деформировал тело России. 2. Судьба и развитие России связаны с Европой, в которую она должна войт, у кото­рой онадолжна еще долго и старательно учиться. 3. Россия изначально была Европой и должна ею оставаться. 4. Россия — это полу-Европа, полу-Азия, Евразия. Поэтому вслед за поворотом к Европе она делает поворот к Азии. 5. Россия — плохая или испорченная Европа. Перечисленные подходы от­мечают отдельные особенности и специфику России, однако их не следует абсолютизировать. Хотя самобытность ее не вызывает возражений, тезис об органичности все-таки вызывает сомнения, ибо российское государство складывалась в ходе нормандских, византийских, татаро-монгольских, европей­ских (немецких, французских и иных) влияний. Их последствия на уровне повседневных форм жизни и социальных институтов не изучены, но оче­видно, что восточный способ собирания дани и до сих пор остается руково­дящей стратегией в отношениях центра и периферии.

Что вообще означает тогда слово “реформа” применительно к преоб­разованиям в России? Строго говоря, реформа — это возвращение старо­го, которое считается искаженным в процессе развития. Поскольку речь идет о заимствовании Россией европейских форм жизни, постольку более уместным представляется термин “инновация”. Если говорить о реформах как переносе европейских институтов в тело России, то следует отдать дань уважения не только Петру, после которого, по замечанию Милюкова, Рос­сия быстро оправилась, но и Екатерине. Именно она последовательно и методично начала преобразование государственности и правопорядка. Од­нако, в отличие от Петра, знавшего матушку-Россию с ее патриархальным укладом и поэтому стремившегося преобразовать ее насильственно-рево­люционным путем и прежде всего прямым переносом европейского по­рядка во все сферы жизни, Екатерина, осознавшая несовместимость Ев­ропы и России, действовала половинчато и непоследовательно, если изме­рять ее деяния масштабами Просвещения. Это вызвано тем, что она не хотела и не могла ломать сложившиеся формы жизни, так как видела рас­тущее сопротивление народа и столкнулась с грозным пугачевским бун­том. Екатерина пошла не по буржуазному пути предоставления равных прав всему населению, а по чисто феодальному пути раздачи привилегий и реформирования административно-управленческих институтов, способ­ствовавших монополизации власти. Если следовать критериям Н. Элиаса, Россия только создала высокое придворное общество с центрами монопо­лии власти, а Европа уже переходила к стадии образования буржуазных республик и национальных государств. Те права и свободы, которые на Западе полагались всем, в России оказались доступными лишь дворянам. Вместо третьего сословия сформировались средневековые гильдии.

Создание общего для всех граждан Российской империи правового порядка отодвинулось на неопределенный срок. Александр! пытался реа­лизовать первоначальные замыслы Екатерины и разрешил куплю и прода­жу земли всем, за исключением крепостных. Однако наполеоновские вой­ны и восстание декабристов оставили проекты Сперанского пылиться в архивах. “Великий реформатор” России — Александр II; освободивший страну от крепостного права, сделал это слишком поздно и не получил благодарности: он был убит народовольцами. Николай II, казалось, осу­ществил, с помощью Столыпина, либеральные проекты своих предков и начал слом станового хребта патриархальной России — общинного владе­ния землей. Однако и этим проектам не суждено было сбыться: началась первая мировая война, а затем революция.

Этот краткий обзор хорошо известных станиц истории России наводит на разноречивые выводы. С одной стороны, поражает постоянство, с каким верховная власть обращалась к европейским рецептам переустройства об­щества. Глядя на неоспоримые преимущества Запада, от него, конечно, не­возможно удержаться. Реализация этого желания сталкивается с сопротивлением российского коллективистского менталитета. Поскольку у нас человек эгоистичен и анархичен, пугающим выглядит вопрос: что будет связы­вать автономных индивидов, отдавшихся жажде наживы, если разрушатся традиционные ценности, составляющие основу совести русского человека, которые и так не действовали, но составляли моральную опору власти и тем самым легитимировали ее? Русская душевность всегда уживалась и допол­нялась репрессивностью, ибо без власти она оказывалась совершенно бес­сильной. Голод и страх—вот что двигает нищей голодной толпой, и поэтому надежды на свободных индивидов оказались несбыточными.

Сила и справедливость издавна опосредуются правом, и неприятие его важной цивилизующей роли является одной из вызывающих сожаление особенностей российского менталитета. Для него характерно христианско-православное представление о том, что власть — это форма осуществления силы, не способствующая справедливости. Таким образом, справедливость, оказываясь совершенно бессильной, неспособна осуществиться в нашем мире. Дилемму, сформулированную Ф. М. Достоевским в известной “Ле­генде о великом инквизиторе”, и до сих пор еще не преодолели некоторые российские интеллигенты, остающиеся в устойчивой оппозиции к власти. Для нас характерна та же надежда, которой жили в прошлом веке: “Я нико­гда не мог поверить и теперь не верю, чтобы нельзя было найти такую точку зрения, с которой правда-истина и правда-справедливость явились бы рука об руку, одна другую дополняя”181.

Право это не только инструмент утверждения господства сильного, но и ограничитель произвола. Сила, выражающая и обосновывающая свои пре­тензии в открытом дискурсе, устанавливает формальные общепризнанные границы, которые прежде определялись в ходе борьбы одной силы с другой. Таким образом, право — это некоторый компромисс силы и справедливости, благодаря которому сила становится отчасти справедливой, а справедливость —сильной. Отсюда следует важность развития права. В русской литературе не было работ, подобных “Духу законов” Монтескье, “Общественному договору” Руссо или “Философии права” Гегеля, не было и имевших широкий об­щественный резонанс споров, подобных европейским дискуссиям о естест­венном и историческом праве или о социальной защите. Гуманитарная ин­теллигенция в России считает право неким этическим минимумом, а полити­ки — формой принуждения. Если принять во внимание отсутствие правопо­рядка на уровне повседневности, то неудивительно в целом нигилистическое отношение к праву. Поскольку государство было несправедливо по отноше­нию к человеку, постольку последний не испытывал угрызений совести, ко­гда нарушал или, как говорят у нас, “обходил” закон. Этот недостаток русского правосознания славянофилы превратили в достоинство, и прежде всего К. С. Аксаков считал его залогом того, что русский народ, пренебрегающий государством и правом, продвигается путем поиска “внутренней правды”. Это убеждение перешло и в идеологию народников, основанную на вере в “воз­можность непосредственного перехода к лучшему, высшему порядку, минуя срединную стадию европейского развития, стадию буржуазного государст­ва”182. Нет нужды писать о правовом нигилизме русских марксистов, которые, хотя и осознали значимость политической борьбы для изменения обществен­ной жизни, однако так и не дошли до понимания роли права и конституци­онного государства. Приоритет революции над демократией, господство си­лы над правом — все это привело к тому, что и сегодня провозглашенная политическая и экономическая свобода, не закрепленная в правовой форме, превращается в произвол или нарушается.

В чем же видится легитимность власти в сегодняшней России? Ее источ­ник может отыскиваться как внутри, так и вне властных отношений, а критерием ее может служить стабильное существование и эффективное функционирование политической системы или убежденность большинства граж­дан в соответствии ее их интересам, ценностям, традициям и т. п. Сакральное обоснование власти в современных обществах не является достаточным, и лишь некоторые сильно редуцированные символы (например, большая меховая шапка президента) напоминают сегодня о божественном происхо­ждении власти (например, о “шапке Мономаха”). Источник оправдания вла­сти лежит вне властных отношений: в сфере, называемой гражданским об­ществом, включающей относительно независимые от государства общест­венные нормы, ценности и институты, обеспечивающие основные потреб­ности человека. Отсюда легитимность политического режима определяется его общественной поддержкой. При этом возникает вопрос: какие ценности характеризуют российское общество? Либерально-демократическая традиция считает таковыми прежде всего свободу и невмешательство государства в частную жизнь. Социально-демократическая традиция утверждает необходимость воздействия власти на общество с целью создания институтов свободной об­щественности, способной противодействовать монополизации власти.

В нашей литературе все чаще высказывается мнение, что “либераль­но-демократическая концепция функционирования гражданского обще­ства принципиально не согласуется с культурно-историческими, нацио­нальными и духовными традициями России”183. Поскольку патерналистская политика государства стала нормой, то общественное сознание рос­сиян и сегодня отвергает либеральные и неолиберальные ценности, под таком которых были начаты социальные реформы 1992 г.184. Между тем либеральная идеология в России имеет достаточно давние историче­ские корни. Принципы свободы личности, законности, вера в необхо­димость социального прогресса и реформирования общества — отстаивались А. С. Хомяковым, К.Д. Кавелиным, Б. Н. Чичериным, П. И. Новгородцевым и др. Кавелин настаивал на автономии морали, Чичерин — на автономии права, Новгородцев — на автономии политики. Это обстоятель­ство представляется весьма важным, ибо может рассматриваться как свиде­тельство коммуникативного понимания ценностей, которые не даны Богом или Природой, а вырабатываются самими людьми. При этом следует иметь н виду непоследовательность теоретиков либерализма и, главное, их неде­мократичность, так как они считали, что власть должна принадлежать элите.

Переход от власти силы к власти права остается самой насущной потребностью для России. Какие можно отметить сдвиги правопорядка на уровне повседневности? Прежде всего — это постепенное разделение моральных норм и законов. Как это не покажется странным, но господ-т ство первых над последними и является одной из причин правового ни­гилизма. Считая право инструментом власти, русский обыватель оцени­вал поступки по моральным критериям. Отсюда непонятная для посто­ронних наблюдателей жалость к правонарушителям, которые восприни­маются народом как пострадавшие от неправедной власти. Нельзя ска­зать, что на основе аргументов правозащитников в повседневном созна­нии укрепилось мнение о дисциплинирующей роли права, о понимании его как условии свободы и возможности цивилизованного общества. Од­нако длинные очереди в юридические консультации, судебные процес­сы о нарушении прав потребителей и т. п. — все это свидетельства фор­мирования в России новых дисциплинарных пространств, реализующих равенство людей перед законом и формирующих правосознание. Это, может быть, гораздо важнее, чем разговоры о правовом государстве, ко­торые ведет интеллигенция. Именно в этом видится залог того, что в будущих свободных выборах наконец примут участие свободные люди, которые не только знают о правах, но и действуют в соответствии с ними.

Ткань общественных отношений сплетается в каждом обществе из самых разнородных нитей и поэтому вряд ли возможно конструирование общего для всех стран правопорядка. Даже если признать, что русский народ относительно поздно вступил на европейский путь развития, то и в этом случае простое заимствование идей оказывается невозможным. Дело не в количестве людей, захваченных этими идеями. Нет одинаковых для всех способов осуществления свободы личности, правового строя, кон­ституции, как нет капитализма, одинакового во всех странах. Современ­ная Россия — это сложнейший общественный организм, которым нельзя управлять ни так, как раньше, “самодержавно”, ни по европейским образ­цам. Совершенно очевидно, что любой правопорядок осуществляется в поле неписаных правил, которые складываются на уровне повседневной жизни. Речь идет не только о моральных нормах, но и о знании, которое особенно в России, в силу высокого уровня образования ее граждан, вы­ступает как важный и эффективный способ реализации общественного порядка. Как известно, право было главной формой исполнения власти в Европе в XVII-XVIII столетии. На эту роль сегодня претендуют разного рода эксперты, консультанты, советники, которые дают рекомендации политикам, предпринимателям и всем остальным гражданам. Новая форма власти, является не репрессивной, а позитивной, ибо предлагает рацио­нальный способ действий, способствующий улучшению жизни.

Допущение о том, что власть в России имеет исключительно идеоло­гическую форму, является причиной устойчивых поисков универсальной идеи, способной мобилизовать массы. Напротив, в развитых странах власть не афиширует себя, однако в своей анонимности управляет людьми через систему массовых коммуникаций гораздо надежнее, чем раньше. Разуме­ется, необходим достаточно высокий уровень развития для того, чтобы население могло следовать рекламе, советам врачей, специалистов по здо­ровому образу жизни и т. п. Но даже учитывая сегодняшнее бедственное положение России, нельзя не видеть, что чем сильнее власть пытается быть вездесущей и контролировать своими указами различные сферы жизни, тем сильнее у населения впечатление ее бессилия.

Технология власти в современном обществе настолько модифицирова­лась, что поначалу кажется исключительно советующей и рекомендующей. Институты советников и консультантов, терапевтов и психологов, специа­листов по обстановке жилья, организации отдыха, разного рода страховки, учитывающие профессиональный риск и опасности на улице — все это об­разует плотную сеть, исключающую свободу. Поэтому сегодня протест при­нимает странные формы: люди время от времени начинают протестовать против врачей, навязывающих дорогостоящие методы лечения, против плат­ных педагогов и воспитателей, против всякого рода специалистов по здоро­вому образу жизни, навязывающих непрерывную борьбу с собой в форме диеты и тренировок. И что можно сделать, когда, с одной стороны, все эти специалисты стремятся гарантировать сохранение важнейших жизненных ценностей — здоровье, право, образование, работу, жилье и т. п., а с другой стороны, все эти знания окончательно отнимают возможность самостоя­тельных решений и выбора своей судьбы. Повседневная жизнь все больше напоминает конвейер гигантского завода, который обслуживает множество специалистов. Человек в одиночку уже не может сегодня эффективно орга­низовать свою собственную жизнь и попадает под власть рекламы и разного рода агентств, обслуживающих население.

История цивилизации — это история ограничений и запретов. Человек на протяжении всей истории боролся со своими страстями и желаниями, выступал против слабостей плоти и себялюбия. Господство над сам собой — таково первое и главное требование гуманистической философии. Нам трудно понять древних с их ограничениями и усилиями, направленными на сохра­нение социума. Угрозы и запреты, внешнее принуждение и насилие посте­пенно трансформировались в самоконтроль и самодисциплину. Но и эта система морального долга и внутренней цензуры сегодня стала стремитель­но разрушаться. Причиной тому является не некий таинственный нигилизм или падение нравов, а изменение порядка повседневности. Аскетизм, само­отречение, солидарность, альтруизм, экономия и ограничение потребления сегодня являются устаревшими добродетелями, так как современный поря­док строится на основе не экономии, а траты. Отсюда необходимо скоррек­тировать мысль, согласно которой отношения, основанные на даре и трате, выступают эффективной формой отрицания порядка, основанного на об­мене. На самом деле, современное общество потребления уже не ограничи­вает, а управляет потребностями. Расчет и дальновидность, предусмотри­тельность и осторожность перестали культивироваться на индивидуальном уровне и уже не составляют основу человеческого этоса. Реклама, а также разного рода советы и рекомендации, касающиеся здорового образа жизни, вся система жизнеобеспечения мягко и ненавязчиво, но надежно и всесто­ронне опутывают человека своими сетями. Человек не должен ограничи­вать себя и бороться со своими желаниями, он должен их удовлетворять. Другое дело, что сами эти желания искусственно заданы, и поэтому их ис­полнение не только разрушает, а наоборот, укрепляет систему порядка.

Любая конституция считая общественное устройство незыблемым, вынуждена допускать возможность протеста. Однако, надо признать, что и эта возможность подверглась в современных обществах значительному ограничению, так как различные ветви современной власти пригнаны друг к другу значительно сильнее, чем, например, в эпоху разделения королев­ской, общественной и духовной власти. Современное государство легити­мируется как выражение воли народа. Вместе с тем, оно гарантирует права личности и различных социальных меньшинств. Последние могут реали­зовать свое право только в форме протеста. Поэтому происходит интенси­фикация негативного опыта, который в современном обществе выступает как форма защиты прав и свобод гражданина.

Интеллектуалы, находясь в зависимости от власти, фактически обслу­живая ее, осознают себя противниками власти и реализуют свой протест в форме критики идеологии. Тем самым они отдают дань устарелым пред­ставлениям, согласно которым власть выступает как внешняя принуж­дающая и угнетающая сила. Но в современном обществе именно интел­лектуалы репрезентируют власть и поэтому не имеют морального права занимать леворадикальные позиции. С этим связан поиск новых форм эмансипации. Общее направление этих поисков характеризуется посте­пенным осознанием того, что власть, заложниками которой выступают народ и интеллектуалы, политики и общественность, происходит не от демонстрирующих ее субъектов, а от безличных структур порядка повсе­дневности. Именно реорганизация и либерализация этого порядка долж­на стать предметом заботы интеллектуалов.

Однако и сегодня русская интеллигенция тяготеет к политизации и идеологизации форм протеста: встать на позицию угнетенных и организо­вать акции протеста или разоблачать идеологию власти. Обе эти позиции оказываются достаточно наивными. С одной стороны, масса не нуждается в просвещении, ибо знает о действительности больше и глубже, чем интел­лектуалы. С другой стороны, не являясь обманутой, она желает власти, даже если испытывает на себе ее угнетение. Поэтому как протест, так и критика не должны рассматриваться как универсальные способы борьбы против власти, которая не может быть устранена одним ударом, ибо вклю­чает в себя прежде всего те знания, которые производятся самими интел­лектуалами. Если они узурпируют право думать и решать за других, то с неизбежностью приходят к репрессиям. Поскольку власть не является са­модержавной, и всякий человек является угнетающим и угнетенным од­новременно, то наивно думать, что от нее можно освободиться путем по­литического переворота. В эпоху “Большого террора” между маленьким чиновником и диктатором в сущности была чисто количественная разни­ца, и в результате кадровых перемещений сама власть не менялась. Либе­рализация общества имеет место там и тогда, где и когда происходит изме­нение не столько субъектов, сколько структур власти, тех конкретных дис­циплинарных пространств от школы до казармы, от дома до предприятия, где люди не только учатся, служат или работают, но и формируются, наде­ляются идеями и нормами, желаниями и потребностями, необходимыми для выживания в этих структурах.

О какой власти и о каком принуждении может идти речь сегодня, и как ощущается их давление? Кажется, что они измельчали сегодня, когда авторитетные органы не вытаскивают по ночам из квартир абсолютно не­виновных граждан и не предают их зверским пыткам с целью запугать остальных. Трата и протест тоже стали умеренными. Сегодня человек по­падает в моральную блокаду за отступление от общественных норм, но это все-таки несоизмеримо с изоляцией в тюрьмах и лагерях. Поэтому, говоря об измельчении как власти, так и форм протеста, нельзя забывать о том, что они переместились как бы внутрь самого человека, поведение которо­го регулируется искусственной системой понятий, ценностей, потребно­стей и желаний. Человек вынужден восставать против самого себя, а это неизмеримо труднее, чем указать пальцем на внешнего врага и призвать к непримиримой борьбе с ним.

На место политических революций, в которых сталкивались крупные социальные труппы и классы, сегодня приходят иные формы протеста, ко­торые можно назвать партикулярными и которые осуществляются индиви­дами, малыми группами или национальными меньшинствами. Этот про­тест против господства общего, против гомогенности, стирающей различия и многообразие, характеризует ситуацию постмодерна. В ее основе лежит иной образ человеческого. Сегодня индивидуум не отождествляет себя с абстрактным субъектом права или морали, он с опасением относится к ра­циональности и не идентифицирует себя с высокой культурой. Это поли­культурное, мультинацианальное, но не космополитическое существо. Обитая в одном из культурных гетто современного большого города, он свободно фланирует по другим территориям и терпимо относится к носителям иных культурных миров. Он мыслит себя не сверхчеловеком, не носителем абсо­лютных моральных норм, а пионером партикулярное и мечтает не о воз­вышенном идеале, а о возможности многообразных форм жизни.