9

9

Основной психологической особенностью и  одновременно  надежным поведенческим маркером начинающегося процесса личностной инволюции и снижения внутреннего адаптационного потенциала личности,  является  нарастающая ригидность, консерватизм и педантизм.

Для  примитивной личности процесс усиления ригидности носит не только вынужденный, но и защитный характер, на что  указывал в  свое  время еще К. Лоренц: «Для существа, лишенного понимания причинных взаимосвязей, должно быть в  высшей  степени  полезно придерживаться  той линии поведения, которая уже – единожды или повторно – оказывалась безопасной и ведущей к цели» (187). Хорни также подчеркивает, что ригидная подозрительность  ко всему  новому  или  чужому является нормальной чертой. Ригидное подчеркивание  бережливости  мелкой буржуазии является примером нормальной ригидности (142).

Большинство ситуаций, с  которыми  человек  сталкивается  в своей  жизни,  обладают  какими–либо общими чертами, но в то же время каждая из них имеет и неповторимый,  особенный  колорит. Чтобы максимально адаптироваться в каждой ситуации, в оптимальном случае необходимо учитывать эти частности, но для этого необходимо  значительное количество психической энергии, а именно ее то и не хватает, причем с каждым годом  все  больше и больше примитивной  личности.  Неспособность самостоятельно просчитать все нюансы ситуации приводит к тому, что человек начинает попадать впросак, он начинает чувствовать собственную несостоятельность и возникает тревога.

Шопенгауэр писал, что педантизм происходит от того, что человек перестает доверять собственному рассудку, не решается предоставить ему в каждом отдельном случае непосредственное познание  должного, «всецело отдает его под опеку разума и хочет руководствоваться последним, то есть, всегда  исходить  из  общих понятий, правил, принципов и строго держаться их в жизни, в искусстве  и даже в этическом поведении. Отсюда, свойственная педантизму приверженность к форме, манере, выражению и слову, которые заменяют для него существо дела. Здесь скоро  обнаружатся несовпадения понятия с реальностью, обнаружится,  что понятое никогда  не  опускается  до  частностей,  что его всеобщность и строгая определенность никогда не могут вполне подходить к тонким нюансам и разнообразным модификациям  деятельности.  Педант потому  со  своими общими принципами почти всегда оказывается в жизни слишком узким; он не умен, безвкусен, бесполезен;  в  искусстве,  где  понятие бесплодно, он порождает нечто безжизненное, натянутое, манерное. Даже  в  морали  решимость  поступать справедливо и благородно не везде могут осуществляться согласно абстрактным принципам» (209).

Нежелание что–либо менять проявляется в феноменах анатопизма  и кайрофобии – глобальном бессознательном страхе перед всем новым и неизвестным, навязчивом страхе перед новыми ситуациями, связанными  с переменой места, с появлением незнакомых людей, в обстановке, требующей повышенного внимания, предъявляющей повышенные требования к адаптационным возможностям человека.

Для примитивной личности также характерен феномен биланизма (от французского понятия «bilan» – «баланс»). Этот термин  был предложен в свое время Odier для обозначения своеобразного личностного свойства постоянно составлять баланс своих приобретений или потерь – органических, психических, материальных. Odier рассматривал биланизм как форму навязчивости, которая обусловливает компенсаторные тенденции в поведении, как стремление избежать  ущерба  при  неврозах,  но можно заметить, что подобная тенденция не является  исключительно  невротическим  симптомом, напротив, усиление экономии есть нормальная тенденция для  примитивной  личности,  энергетические  ресурсы  которой постоянно уменьшаются.

Для примитивной личности крайне важна устойчивая социальная адаптация  в  стабильном  обществе. Примитивная личность всегда социофильна и всегда  стремится  к  максимальной  социализации. Важным  аспектом  ее является принятие индивидом его социальной роли.

Самое страшное для примитивной личности – это утратить свой социальный статус. Известны описания ужасных личностных страданий  и деформаций, происходящих с нормальными, обычными людьми, которые внезапно, в один момент, были вынуждены лишиться  всего своего привычного социального окружения, которое  защищало  их, как  раковина,  защищает  моллюска. Бруно Беттельхайм описывает неполитических заключенных из среднего  класса,  которые  волей обстоятельств  попали во время нацистского правления в концентрационные лагеря и были менее всех остальных в состоянии выдержать первое шоковое потрясение. «Они буквально не могли понять, –  пишет Беттельхайм, – что произошло и за что на них свалилось такое испытание. Они еще сильнее цеплялись за все то, что раньше было важным для их самоуважения. Когда над ними  издевались, они  рассыпались в заверениях, что никогда не были противниками национал–социализма... Они не могли понять, за что их преследовали,  коль  скоро они всегда были законопослушными. Даже после несправедливого ареста, они разве что в мыслях могли  возразить своим  угнетателям.  Они  подавали  прошения, ползали на животе перед эсесовцами. Поскольку они были действительно  чисты  перед законом,  они принимали все слова и действия СС как  совершенно законные и возражали только против того,  что  они  сами  стали жертвами;  а преследование других они считали вполне справедливым. И все это они пытались объяснить, доказывая, что произошла ошибка. Эсесовцы над ними потешались и издевались жестоко, наслаждаясь своим превосходством. Для этой группы в  целом  всегда большую роль играло признание со стороны окружающих, уважение к их  социальному статусу. Поэтому их больше всего убивало, что с ними обращаются как с «простыми преступниками».

Поведение этих людей показало,  насколько  неспособно  было среднее  сословие  немцев противопоставить себя национал–социализму. У них не было никаких идейных принципов  (ни  нравственных,  ни  политических,  ни  социальных), чтобы оказать хотя бы внутреннее сопротивление этой машине. И у них  оказался  совсем маленький  запас  прочности,  чтобы  пережить  внезапный шок от ареста. Их самосознание покоилось на уверенности в своем  социальном  статусе, на престижности профессии, надежности семьи и некоторых других факторах...

Почти все эти люди после ареста утратили важные для  своего класса ценности и типичные черты, например самоуважение,  понимание того, что  «прилично»,  а что нет, и т.д. Они вдруг стали совершенно беспомощными – и тогда вылезли  наружу  все  отрицательные черты, характерные для этого класса: мелочность, склочность,  самовлюбленность. Многие из них страдали от депрессии и отсутствия отдыха и без конца хныкали.  Другие  превратились  в жуликов  и обкрадывали своих товарищей по камере (обмануть эсесовца было делом почетным, а вот обкрасть своего считалось  позором). Казалось, они утратили способность жить по своему собственному  образу и подобию, а старались ориентироваться на заключенных из других групп. Некоторые стали  подражать  уголовникам». (156).