6

6

Аналогичным следствием рассогласования между индивидуальной онтогенетической  динамикой и прогнозируемым личностным ростом, следствием менее трагическим, чем  самоубийство,  но  не  менее значимым  с  социальной и медицинской точки зрения является так называемое «бегство в болезнь». При этом глубинные причины  появления  «условной выгодности» психопатологической симптоматики зачастую остаются неосознанными не только пациентом, но и  врачами.

Прежде всего, с особенной наглядностью можно наблюдать этот феномен при различных формах аддиктивного поведения, и в  частности  при алкоголизме. Только в последние десятилетия проблемы зависимости от различных веществ стали рассматривать не  только как  клинико–биологического  явление, не только как медицинскую проблему,  не  только как болезнь, но и как следствие нарушения нормального психологического функционирования личности.

Одним из самых известных примеров подобного подхода является концепция аддиктивного поведения. Аддиктивное поведение, по определению Ц.П.Короленко (69), выражается в стремлении к уходу от  реальности  путем  изменения  своего психического состояния посредством приема некоторых веществ  или  постоянной  фиксации внимания на определенных предметах или активностях. В современном  обществе  эта проблема приобретает такие масштабы, что как указывает Ц. П. Короленко,  становится  целесообразным  выделение специального раздела – психиатрии аддикций.

Он подчеркивает, что аддиктивное поведение часто  возникает в тех случаях, когда человек сталкивается с трудными ситуациями в  жизни,  когда  резко меняется стереотип жизни, предъявляются повышенные требования к его адаптационным ресурсам.

Крисиз аутентичности с его неизбежными требованиями перестройки всего стереотипа бытия  несомненно предъявляет повышенные требования к адаптационным ресурсам личности. И аддиктивное поведение в ряде случаев является примером патологической адаптации и патологической защиты.

Нам  удается  наблюдать клинические случаи, когда личность, будучи не в силах  соответствовать  собственным  представлениям или представлениям окружающих о своем «должном» уровне личностного  функционирования, использует алкоголизацию и другие формы субстанционного аддиктивного поведения как  «объяснительный»  и защитный  механизм. «Я не достиг того, что хотел сам, или того, что хотели окружающие меня люди, не потому что не смог, а потому, что пью и(или) болею». У самого человека и  окружающих  его людей  создается впечатление, что во всем виноват алкоголь, что достаточно ликвидировать этот фактор и ожидаемое всеми развитие пойдет своим чередом. Однако это не так. Развитие часто уже невозможно, поскольку исчерпан личностный потенциал, а алкоголь в этой ситуации является не столько защитой от мучительных  переживаний,  связанных с кризисом аутентичности (в связи с его седативым и атарактическим эффектом), сколько защитой от  осознания  внутри себя, защитой от осознания другими собственного несоответствия, собственной импотенции, собственной инволюции.

Этот ловкий маневр иногда настолько удачен, что и сама личность и все окружающие ее люди (и даже лечащие врачи)  искренне уверены,  что  вся проблема заключена в алкоголе, что стоит убрать этот фактор, стоит «вылечиться», и ожидаемый процесс  личностного развития пойдет своим чередом. Но это не так.

Если  мы попытаемся в таких случаях только вылечить зависимость от алкоголя и (не дай бог) вылечим ее успешно,  мы  можем ожидать  возникновения более деструктивных форм девиантного поведения, и в частности, описанного выше  суицидального  поведения.

При успешном лечении в лучшем случае происходит трансформация субстанционных  форм аддиктивного поведения в другие менее патологические несубстанционные формы аддикций (например, в работоголизм, стремление к накопительству, гэмблинг).

Еще  более часто после лечения или спонтанно субстанционное аддиктивное поведение трансформируется в ипохондрический  синдром.

Большинство ярко выраженных длительных ипохондрических состояний, протекающих с паническими атаками, мне приходилось наблюдать  у мужчин в возрасте 35 – 45 лет, длительное время перед этим злоупотребляющих алкоголем. Практически всегда эти пациенты имеют четкий алкогольный анамнез, и ипохондрическая  симптоматика развивается непосредственно после вегето–сосудистого пароксизма на фоне передозировки алкоголя. Как правило,  употребление  алкоголя  после  первой панической атаки, сопровождающей вегето–сосудистый пароксизм, прекращается и на первый план  выходит  затяжная  невротическая ипохондрическая симтоматика. Болезнь приобретает характер ипохондрического развития  личности, крайне  плохо  поддается  психотерапевтическому лечению, потому что основной патогенетический механизм возникновения ипохондрической симптоматики не всегда осознается.

Однако  при подробном сборе анамнеза практически  всегда  в этих случаях удается выявить наличие не только ранее актуальных идей несоответствия своего реального положения имеющемуся, но и глубинное, сиюминутное, никуда не исчезнувшее актуальное чувство неисполненности и недостигнутости.

Один из моих пациентов с подобным течением заболевания (алкоголизация – вегето–сосудистый пароксизм с панической атакой – ипохондрический  синдром  и  ипохондрическое развитие личности) рассказывал мне, что в период лечения в отделении ему приснился сон, что он в одиночестве, без всякой цели бредет по  одной  из центральных  улиц  города  и видит на всем пространстве площади перед драматическим театром накрытые столы, за которыми один из его бывших однокурсников (коммерсант, добившийся блестящих коммерческих успехов и материального благополучия) с размахом  отмечает  свой день рождения. На этот гигантский праздник приглашены сотни людей, он видит десятки знакомых лиц, они все  приглашены,  кроме него одного. И он, печальный, торопливо проходит по улице вдоль всех этих весело пьющих и едящих  людей,  мечтая только  об  одном,  чтобы  поскорее пройти мимо них и чтобы его никто не заметил.