6. Вихрь в бурлящей природе

6. Вихрь в бурлящей природе

В нашем обществе с его широким спектром «позна­вательных технологий» науке отводится особое место. Наука — это поэтическое вопрошание природы в том смысле, что поэт выступает одновременно и как созида­тель, активно вмешивающийся в природу и исследую­щий ее. Современная наука научилась с уважением от­носиться к изучаемой ею природе. Из диалога с при­родой, начатого классической наукой, рассматривавшей природу как некий автомат, родился совершенно другой взгляд на исследование природы, в контексте которого активное вопрошание природы есть неотъемлемая часть ее внутренней активности.

В начале «Заключения» мы уже говорили о том, что существовавшее некогда ощущение интеллектуальной уверенности было поколеблено. Ныне мы располагаем всем необходимым для того, чтобы спокойно обсудить, как соотносятся между собой наука (естествознание) и философия. Мы уже упоминали о конфликте между Эйнштейном и Бергсоном. В некоторых сугубо физиче­ских вопросах Бергсон, несомненно, заблуждался, но его задача как философа состояла в том, чтобы попы­таться выявить в физике те аспекты времени, которым, по его мнению, физики пренебрегали.

Анализ следствий и согласованности фундаменталь­ных понятий, являющихся одновременно физическими и философскими, несомненно, сопряжен с определенным риском, но диалог между естествознанием и философией может оказаться весьма плодотворным. В этом нетрудно убедиться даже при беглом знакомстве с идеями Лейб­ница, Пирса, Уайтхеда и Лукреция.

Лейбниц ввел необычное понятие «монад» — не сооб­щающихся с внешним миром и между собой физических сущностей, «не имеющих окон, через которые что-нибудь может попасть в них или выйти из них наружу». От взглядов Лейбница нередко просто отмахивались как от безумных. Но, как мы видели в гл. 2, существование преобразования, допускающего описание с помощью не­которых невзаимодействующих элементов, — свойство, присущее всем интегрируемым системам. Эти невзаимо­действующие элементы при движении переносят свое собственное начальное состояние, но в то же время, по­добно монадам, сосуществуют со всеми другими элемен­тами в «предустановленной» гармонии: в таком пред­ставлении состояние каждого элемента, хотя оно пол­ностью самоопределено, до мельчайших деталей отра­жает состояние всей системы.

С этой точки зрения все интегрируемые системы можно рассматривать как «монадные» системы. В свою очередь монадология Лейбница допускает перевод на язык динамики: Вселенная есть интегрируемая систе­ма. Таким образом, монадология является наиболее последовательным описанием Вселенной, из которого исключено всякое становление. Обращаясь к попыткам Лейбница понять активность материи, мы сможем луч­ше ощутить глубину пропасти, отделяющей наше время от XVII в. Естествознание еще не располагало тогда не­обходимыми средствами. На основе чисто механической модели мира Лейбниц не мог построить теорию, объяс­няющую активность материи. Тем не менее некоторые из его идей, например тезис о том, что субстанция есть активность или что Вселенная есть взаимосвязанное це­лое, сохранили свое значение и в наше время обрели но­вую форму.

К сожалению, мы не можем уделить достаточно места трудам Чарлза С. Пирса. Приведем лишь один весьма примечательный отрывок:

«Вы все слышали о диссипации энергии. Обнаруже­но, что при любых трансформациях энергии часть ее превращается в тепло, а тепло всегда стремится выров­нять температуру. Под воздействием собственных необходимых законов энергия мира иссякает, мир движется к своей смерти, когда повсюду перестанут действовать силы, а тепло и температура распределяется равномерно...

Но хотя ни одна сила не может противостоять этой тенденции, случайность может и будет препятствовать ей. Сила в конечном счете диссипативна, случайность в конечном счете копцентративна. Диссипация энергии по непреложным законам природы в силу тех же законов сопровождается обстоятельствами, все более и более благоприятными для случайной концентрации энергии. Неизбежно наступит такой момент, когда две тенден­ции уравновесят друг друга. Именно в таком состоя­нии, несомненно, находится ныне весь мир».

Как и монадология Лейбница, метафизика Пирса бы­ла сочтена еще одним примером того, насколько филocoфия оторвана от реальности. Ныне же идеи Пирса пред­стают в ином свете — как пионерский шаг к пониманию плюрализма, таящегося в физических законах.

Философия Уайтхеда переносит нас на другой конец спектра. Для Уайтхеда бытие неотделимо от становле­ния. В своем труде «Процесс и реальность» он утверж­дал: «Выяснение смысла высказывания «все течет» снова есть одна из главных задач метафизики». В наше вре­мя и физика, и метафизика фактически совместно при­ходят к концепции мира, в которой процесс становления является первичной составляющей физического бытия и (в отличие от монад Лейбница) существующие эле­менты могут взаимодействовать и, следовательно, рож­даться и уничтожаться.

Упорядоченный мир классической физики или учение о параллельных изменениях в монадологии Лейбница напоминают столь же параллельное, упорядоченное и вечное падение атомов Лукреция в бесконечно протя­женном пространстве. Мы уже упоминали о клинамене и неустойчивости ламинарных течений. Но можно пойти и дальше. Как отметил Серр, у Лукреция бесконечное падение служит моделью, на которой зиждется наша концепция естественного происхождения возмущения, служащего толчком к рождению вещей. Если бы верти­кальное падение не было «беспричинно» возмущаемо клинаменом (в результате чего равномерно падавшие атомы начинают сталкиваться и образовывать скопле­ния), не возникла бы природа. Все, что воспроизводи­лось бы, было лишь многократным повторением связи между эквивалентными причинами и следствиями, под­чиняющимися законам рока (foedera fati).

Denique si semper motus conectitur omnis

et uetere exoritur [semper] novus ordine certo

nec declinando faciunt primordia motus

principium quoddam qiod fati foedera rumpat,

ex infinito ne causam causa sequatur,

libera per terras unde haec animantibus exstat..?

Лукреций, можно сказать, «изобрел» клинамен в том же смысле, в каком «изобретаются» археологические объекты: прежде чем начинать раскопки, необходимо «угадать», что развалины древнего сооружения находят­ся в данном месте. Если бы существовали одни лишь обратимые траектории, то откуда бы взялись необрати­мые процессы, производимые нами и служащие в приро­де источником нашего опыта субъективного пережива­ния? Там, где утрачивают определенность траектории, где перестают действовать foedera fati, управляющие упорядоченным и монотонным миром детерминистиче­ского изменения, начинается природа. Там начинается и новая наука, описывающая рождение, размножение и гибель естественных объектов. «На смену физике паде­ния, повторения строгой причинной связи пришла сози­дающая наука об изменении и сопутствующих ему усло­виях». На смену законам рока — foedera fati — при­шли законы природы — foedera naturae, — означавшие, как подчеркивал Серр, и законы природы, т. е. локаль­ные, особые, исторические зависимости, и союз, как не­которую форму контакта с природой.

Так в физике Лукреция мы снова обнаруживаем от­крытую нами в современном знании связь между акта­ми выбора, лежащими в основе физического описания, и философской, этической или религиозной концепцией положения, занимаемого человеком в природе. Физике универсальных зависимостей и взаимосвязей противо­поставляется другая наука, которая уже не стремится искоренить возмущение или случайность во имя закона и неукоснительного подчинения предустановленному по­рядку. Классическая наука от Архимеда до Клаузиуса противостояла науке о хаотических и бифуркационных изменениях.

«Именно в этом греческая мудрость достигает одной из своих величайших вершин. Там, где человек пребыва­ет в окружающем мире и сам выходит из этого мира, находится среди окружающей его материи и сам сотво­рен из нее, он перестает быть чужестранцем и стано­вится другом, членом семьи, равным среди равных. Он заключает пакт с вещами. Наоборот, многие другие науки основаны на нарушении этого пакта. Человек чужд миру, рассвету, небу, вещам. Он ненавидит их и сражается с ними. Все окружающее для человека — опасный враг, с которым нужно вести борьбу не на жизнь, а на смерть и которого во что бы то ни стало необходимо покорить... Эпикур и Лукреций жили в уми­ротворенной Вселенной, где наука о вещах совпадала с наукой о человеке. Я — возмущение, вихрь в бурля­щей природе».