§5. Любовь к родине, патриотизм

§5. Любовь к родине, патриотизм

Любовь к Родине считается — и, видимо, вполне справедливо — неотъемлемой чертой русского национального характера. Вся русская литература, вся русская поэзия пронизана любовью к России: от лер­монтовского «Люблю отчизну я...» до рубцовского «Россия, Русь, хра­ни себя, храни».

На международном семинаре его участников спрашивали, какое ка­чество самое главное для дипломата и разведчика. Все давали разные ответы: ум, рассудительность, выдержка, знание языка... Но русский профессиональный дипломат и разведчик Николай Сергеевич Леонов сказал: «Любовь к родине». И пояснил: «Все остальное часто бывает делом наживным. Все трудности можно преодолеть, а вот патриотизм — необходимое качество. Если его нет, вы будете или серой мышью, мало кому нужной, которая жует свое собственное зернышко, или, еще хуже, потенциальным предателем»47.

Высокий статус патриотизма как национальной черты подтверждает и лингвистический эксперимент (см.: ч. I, гл. 2, § 5), суть которого заключается в том, что студенты должны записать первые пять слов, ко­торые приходят им в голову по ассоциации с названиями какой-либо страны и ее народа. Русскоязычные (русские? российские? наши? — рань­ше было удобнее — советские: это включало все и исключало многое) студенты, говоря о России, на втором месте по частотности дают слова родина и патриотизм. На первом же месте идут слова великий, огром­ный, необъятный, или по-английски great, huge, large, что, по существу, также ассоциация с родиной, с Россией. Таким образом, даже наша мо­лодежь, растущая в обстановке жестокой и часто несправедливой крити­ки своей родины, на первое и второе места ставит патриотизм, любовь к этой самой раскритикованной политиками и журналистами родине.

Русский язык неопровержимо свидетельствует о такой черте русского национального характера, как открытый патриотизм, словесно вы­раженная любовь к родине. Особенно ярко эта черта проявляется при сопоставлении русского языка с английским. Действительно, русский язык изобилует эмоционально окрашенными словами, обозначающи­ми место рождения человека, край, страну, где человек родился: роди­на, родная страна (сторона/сторонка), отечество, отчизна. Эти сло­ва и сочетания с ними имеют положительные коннотации, делают речь более эмоциональной, приподнятой.

Россия с ее бескрайними землями всегда представляла собой со­блазн для завоевателей со всех сторон света, кроме разве что севера, где просто никого нет, кроме белых медведей. Неудивительно поэтому, что словосочетания защита родины, защита отечества; защищать родину/отечество; родина/отечество/отчизна в опасности устойчи­вы и регулярно воспроизводимы.

Всем этим русским высоким и, несмотря на это, широко употреби­тельным словам в английском языке соответствует одно-единственное нейтральное cлoвo country. Человек без родины — это a man without a country. За Бога, царя и отечество — for God, my country and the tzar. В английском языке существуют слова motherland и fatherland, но они практически никогда не употребляются англичанами о своей собствен­ной родине. В полном соответствии с тенденцией английского языка к «недосказанности», «недооценке», understatement, для выражения лю­бого «накала чувств» по отношению к своему отечеству англичанам вполне хватает одного-единственного слова country.

Для русского человека характерно очень личное и открытое (в сло­весном плане) эмоциональное отношение к родине-матушке, к свято­му отечеству. Русский язык свидетельствует: любовь к родине/отече­ству/отчизне — это абсолютно устойчивые словосочетания, которые клишировались от регулярного воспроизведения в речи. Словарь Даля регистрирует: И кости по родине плачут (по преданию, в некоторых могилах слышен вой костей); Рыбам море, птицам воздух, а человеку отчизна вселенный круг (комментарии вряд ли требуются); За отече­ство живот кладут (о воинах).

Брюс Монк, автор популярнейшего школьного учебника «Happy English», говорил в лекциях о современной русской культуре на факуль­тете иностранных языков МГУ:

The concept of родина arouses a lot of emotion in Russians. It is femi­nine, you regard it as your mother (родина-мать, родина-матушка,). We have a different attitude to our country. We would never dream of cal­ling it «motherland». Your people feel nostalgic during three-week Oxford summer courses of English. I lived in Russia away from my country for 9 years and I did not feel nostalgic. We are on different terms with our country.

Понятие родины в русских пробуждает много эмоций. Родина — женского рода, часто воспринимается как мать (родина-мать, родина-матушка). У нас другое отношение к своей стране. Нам никогда не пришло бы в голову назвать ее «матерью-землей». Ваши люди испыты­вают ностальгию, проходя трехнедельный курс английского языка в Оксфорде. Я прожил в России, вдали от родины, девять лет, и у меня не было ностальгии. У нас с родиной совсем другие отношения.

Действительно, тоска по родине — это устойчивое выражение, за­регистрированное словарем под редакцией Д. Н. Ушакова. Интересно, что менее употребительное, чем родина и отечество, слово отчизна в том же словаре Ушакова, изданном в 1938 году, имеет пометы «устар.» и «ритор.». Однако в более позднем словаре Ожегова, изданном в 1949 году, это слово дается без этих помет. Можно предположить, что слово отчизна перестало быть устаревшим по социокультурным причинам: между выходом в свет второго тома словаря Ушакова и словарем Оже­гова прошла Великая Отечественная война, вызвавшая огромный подъем патриотизма, на что язык немедленно отреагировал оживлени­ем (не хочется говорить реанимацией, но по сути именно так) или, вер­нее, омоложением устаревших слов.

Новая, гораздо более активная речевая жизнь началась и у слова отечество и его производного отечественный после распада Советс­кого Союза. Широко употреблявшееся прежде слово советский, удоб­ное по ряду причин (например, в вопросах национальности и граждан­ства, по контрасту с нынешней ситуацией разнобоя и путаницы между Русским и российским), во многих контекстах заменилось словами отечество, отечественный: история отечества, отечественная история/ литература/культура/продукция, отечественное производство и т. п. Англичане же таких слов, как patriotic, motherland, fatherland о себе и о своей собственной стране не употребляют. Великая Отечественная вой­на называется Great Patriotic War только применительно к русским или при прямом переводе с русского языка. Для англоязычного мира эта война имеет только одно название: The Second World War — Вторая ми­ровая война. По имеющимся данным, fatherland употребляется о Герма­нии (явная калька с немецкого Vaterland). О России — motherland но обычно в кавычках, подчеркивая иностранность этого слова, его чуж­дость контексту естественной английской речи. (У американцев несколь­ко по-другому, но об этом ниже, в главе «Язык и идеология».)

Итак, у англичан, по выражению Брюса Монка, «другие отношения со своей страной» — более дистантные, чем у русских, не такие близ­ко-интимные (женский род, матушка, целый ряд одновременно высо­ких и теплых слов), что вполне укладывается в стереотипы соответству­ющих национальных характеров и объективно подтверждает их.

Еще одно языковое явление, ярко свидетельствующее обо всем ска­занном выше, неожиданно попало в центр внимания борьбы полити­ческих сил России. Речь идет о манере говорить о своей стране: по-русски — наша страна, а по-английски — this country [эта страна]. Рус­скоязычных студентов, изучающих английский язык, всегда приходится специально учить, что если речь идет об англичанах и Англии, то не нуж­но употреблять словосочетание our country [наша страна], как в рус­ском языке говорят о России: англичане в соответствии со своим наци­ональным характером проявляют обычную сдержанность и в отноше­ниях со своей родиной, называя ее очень нейтрально и подчеркнуто отдаленно this country. По-русски до самого последнего времени о сво­ей стране можно было сказать не наша страна, а эта страна только в резко негативном контексте, подчеркивая, что говорящий уже не явля­ется или не считает себя принадлежащим к России: в этой стране жить невозможно. Обычно так говорят за рубежом, в отдалении от страны, и это говорится как эмигрантами, так и нашими (не этими же!) соотече­ственниками. На международном симпозиуме по преподаванию англий­ского языка как иностранного в Самаре в 1998 году одна из российских докладчиц, говоря о пропаганде против России средств массовой ин­формации за границей, сказала: «Когда я там смотрю телевизор, мне страшно возвращаться в эту страну».

Интересные данные приводит В. Н. Телия в своей работе «Наимено­вание POДИHA1 как часть социального концепта "Patria" в русском язы­ке». По ее мнению, «оязыковление понятия "patria" в русском языке представлено четырьмя активными наименованиями: родина1, роди­на2 — отечество, отчизна. Причины такого номинативного расчлене­ния понятия "patria" и соответственно — концептообразующих его об­ластей имеют глубокие социально-исторические и культурные корни. Эти понятия развивались и расширяли область в конкретных социаль­но-исторических условиях, вбирая в себя ценностные и духовно-куль-

турные ориентиры лица и его кровно-родственных связей, его общнос­ти не персональной — национально-территориальной (что характерно для структуры знаний, воплощенной в наименовании родина2), затем — общности не персональной же — государственно-геополитической (от­раженной в структуре знания, соотносимой с именем отечество), в фо­кусе которой — „дела во благо Отечества", и наконец — общности на­ционально-геополитической, хранящейся в исторической памяти народа как великие дела отчизны, начиная с „давно минувших дней». Ниже приводятся (в самом общем виде) основные концептообразующие сфе­ры наименования родина1..

РОДИНА1 — это всегда личностное, персональное восприятие „сво­его" демографического пространства, отражающее следующую струк­туру знания: место (и/или места), ценностное отношение к которому для субъекта X определяется тем, что: X родился здесь и с детства ощу­тил себя в кровно-родственной связи с окружающими и с ушедшими поколениями; в этом месте X впервые воспринял себя как „часть" окру­жающей природы (микро- и макрокосма); X впервые обрел здесь дру­зей и близких и стал „частью" этого неформального социума; X осознал „свой внутренний мир" среди родных и близких на родном языке и вос­принимает себя как „часть" этого общего с ними мира; X овладел здесь родным языком и стал „частью" говорящих на нем; X испытал здесь и продолжает испытывать эмоционально положительное отношение к родным местам, к своим родителям и кровно-родственным „корням", к близким людям, к знакомым с детства традициям, к родному языку.

Pодина1 — это всегда „персональное", „свое" („мое") личностное место или места, архетипически противопоставленное „чужому" месту, чужбине — обычно это родные края, родная сторона, сторонушка, род­ные и близкие для него люди, родные могилы, где родные березки, род­ные осины; воздух родины.

Poдина1 ассоциируется с родной землей как кормилицей и поили­цей, а тем самым — с матерью-прародительницей. Отсюда образ роди­ны-матери, восходящей к архетипу праматери как началу и источнику всего живого, и как концу жизненного пути — возвращению в лоно ма­тери сырой земли.

Концепт родина1 является как бы персональным остовом для всех остальных наименований концепта "patria", если речь идет о личност­ной сфере субъекта. В этих случаях "малая родина" (родина1) сопри­сутствует в "большой родине" как часть структуры знаний, присущих в скрытом виде остальным наименованиям. Наименования родина2, оте­чество, отчизна фокусируют прежде всего пространство общее, не пер­сональное, принадлежащее всему народу, живущему на этой террито­рии („наше"), так как эти концепты ориентированы на контекст госу­дарственно-исторического единства не только территории, но и всего социума, на нем проживающего (ср. Наша родина <отечество, отчизна> — великая страна).

Родина1 — это „когнитивно-культурологический остов" для всей указанной группы наименований» 48.

Итак, наша родина, наше отечество, наша страна — общеприня­тые, узуальные, до недавнего времени единственно возможные слово­сочетания. Однако ныне языковая ситуация изменилась вследствие изменений социокультурных.

Несмотря на открытый патриотизм как черту русского национально­го характера, слова патриот, патриотизм, патриотический приобре­ли в последнее время особые, политические коннотации: они ассоции­руются или, вернее, определенные политические круги ассоциируют их с национализмом, шовинизмом, что вызывает, естественно, яростные протесты оппозиционных политических кругов.

Журналист университетской газеты «Татьянин день», берущий ин­тервью у Н. С. Леонова, доктора исторических наук, генерал-лейтенан­та в отставке, проработавшего разведчиком более 30 лет, формулирует свой вопрос следующим весьма показательным образом: «Сейчас сло­во „патриотизм" стало чуть ли не ругательным, в лучшем случае — ста­ромодным. Вам не кажется, что для нынешнего мира характерно пре­дательство во всех областях жиз­ни — от политической до духов­ной?» Ответ Н. С. Леонова также весьма показателен: «Да, уже дав­но началось, как говорят, „идеоло­гическое охлаждение общества", потеря каких-либо духовных цен­ностей. А с перестройкой началась и своего рода экуменизация наше­го сознания: когда нам вместо на­циональных черт стали прививать общечеловеческие, которые никто в мире не проповедует. Только без­дарные политики России могли создать и навязать этот лозунг: „Наш путь — к достижению обще­человеческих ценностей". Что это? У китайцев одни ценности, у амери­канцев — другие, у испанцев — третьи, у арабов — четвертые. Какому индюку удалось найти эти общечеловеческие ценности, где они?» 49

В расколотой на два лагеря России идет политическая борьба меж­ду «патриотами» и «демократами». Обратите внимание: оба слова — «очень хорошие», за ними стоят благороднейшие понятия любви к ро­дине и справедливости, но демократы называют патриотов национали­стами и фашистами, а патриоты демократов — предателями и губите­лями родины.

В такой политической обстановке неожиданную остроту приобрел упомянутый выше языковый факт: как говорить о России, о своей роди­не. Раньше вариантов не было — наша страна. Однако под влиянием английского языка и заложенного в нем социокультурного, идеологи­ческого содержания в русском языке все чаще стало мелькать в устной и письменной речи эта страна, что всегда предполагало негативный контекст и негативные же коннотации. Патриотическая и, впрочем, вся­кая другая, в том числе и «независимая», пресса немедленно откликну­лась.

Александр Чачия, академик Академии социальных наук, в статье под названием «На холмы Грузии легла от фески тень» в разделе с подзаго­ловком «Где гордость, великороссы?» обращается с вопросами: «Как можете вы, великая нация, терпеть, глядя на российских министров, согнувшихся в три погибели и шаркающих ножками перед клерками из МВФ или Всемирного банка? Как можете молча взирать на кучку прохо­димцев неведомого рода-племени, растаскивающих ваше, народное добро и при этом презрительно насмехающихся над „этой страной", „этим народом"? Какую страну приняли вы от отцов ваших и какую ос­тавляете детям вашим? Испытывая горечь поражения на начальном эта­пе Отечественной войны 1812 года, генерал Петр Иванович Багратион писал: „Скажите ради Бога, что наша Россия — мать наша — скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам?"» 50

Обратите внимание на слова Багратиона: «Наша Россия — мать наша». Настоящему патриоту России захочется плакать от восторга и умиления, от любви к родине, от связи времен и поколений. А теперь — маленький лингвистический эксперимент: замените слово наша на эта — и что вы почувствуете, и что вы подумаете про Петра Иванови­ча?

Еще пример, из статьи Виктора Кожемяко «Мусор на могилу»: «Ну а все же — в душе-то за кого? Как-никак на волоске была судьба нашей страны — быть ей или не быть. Нашей... У Р., как и у многих сегодня, чаще звучит по-иному: „эта страна". И, когда он будет повествовать еще об одном разговоре Сталина с Трумэном, вы его внутренние симпатии и антипатии поймете совсем четко» 51.

А вот что читаем в статье Нади Кеворковой «Чистеньких всякий по­любит» с подзаголовком «Апология нового русского»: «Новые русские очень часто не новы, то есть не юны. Они, с чьей-то предвзятой точки зрения, могут быть не стопроцентными русаками, кажутся порчеными евреями, татарами, грузинами; порчеными, потому что связывают свои дела с буднями не ЭТОЙ, но НАШЕЙ страны. Не бледнеют при употреб­лении местоимения МЫ, не отягощены семантическими ассоциациями с прозой Замятина, хотя некоторые знают, о чем речь, и не соблюдают натужной корректности, называя россиян русскими. Наша страна для них не синоним утраченного рая, но и не средоточие мрака и дебилиз­ма, прорастающее со страниц журнала с аналогичным названием» 52. Не пропустите «натужную корректность». По-видимому, все-таки кор­ректность не в том, чтобы россиян называть русскими, а в том, чтобы нерусских, живущих в России, называть россиянами, а не русскими.

В наши дни по нашей или этой стране определяют «своих» и «чу­жих» так же, как по обращениям господа или товарищи. В русском язы­ковом — и неязыковом — мышлении настолько привычно и правильно выражение наша страна, что не знающим английский язык трудно представить, что возможны и приняты другие формы отношений со сво­ей страной. В этом плане забавно, или, вернее, трогательно, звучит впол­не идеологически верное противопоставление Англии и России в ста­тье Валерия Ганичева «Из Англии, но не о ней»: «Отличительной чертой первых лиц английской политики всегда было служение главным целям Англии, государства и, если хотите, народа. Нет — они употребляют все краски, чтобы опорочить политических оппонентов, но никто не назы­вал и не мог назвать Англию „эта страна"» 53.

Называют, называют — именно this country, потому что не имеют другого варианта и потому что именно такого языкового выражения отношения к своей стране требует национальный характер.

Означает ли это, что англичане не любят родину и что английский язык это подтверждает? Очевидно, что с любовью к Англии у англичан все в полном порядке: они завоевали в свое время полмира и все куль­турные и материальные ценности от Египта до Индии свезли на свой остров. Свидетельства их прочного «романа» с родиной — это Британ­ский музей, может быть, самый богатый музей мира, где с большим вку­сом, ученостью, пониманием и огромным патриотизмом собраны сокро­вища: от рукописей Улугбека до древнегреческих храмов (не обломков колонн, как в других музеях мира, а целиком храмов); это игла Клеопат­ры на набережной Темзы, на которой указаны имена английских моря­ков, отдавших свою жизнь при перевозке памятника через проклятый штормовой Бискайский залив, и многое, очень многое другое. А как же язык? Где же его свидетельство? Где английские эквиваленты родины-матушки, отчизны, отечества, родимой сторонки, нашей страны?

Есть, есть языковое свидетельство, не будем волноваться. Просто английский язык, отражая английский национальный характер, «пошел другим путем». Пылкое открытое словесное выражение любви, пусть даже и к родине, не в духе англичан. Их знаменитая «языковая сдер­жанность», «недосказанность», «недооценка» — understatement — накладывает свой отпечаток и на любовь во всех ее проявлениях.

По-русски можно сказать не только «я люблю суп», но и «я обожаю суп», если вы его действительно очень любите. По-настоящему англий­ский ответ дала мама моей подруги Джуди Уокер, когда в ресторане официант предложил ей суп: «I do not dislike soup [Я ничего не имею против супа]», — сказала миссис Уокер, которая на самом деле очень любит суп. Разумеется, сказанное отнюдь не обозначает, что англича­нин не может сказать «I adore soup! [Я обожаю суп]». Может, сказать можно все или, во всяком случае, многое, но речь идет о тенденциях, о «больше — меньше» а не «все или ничего». Этот последний подход во­обще к языку неприменим, что блестяще показал замечательный амери­канский лингвист Дуайт Болинджер в своей небольшой, но очень ем­кой работе 54. Поэтому не нужно присылать «опровержений» с приме­рами «как они говорят» — язык слишком многообразен, чтобы его можно было целиком и полностью загнать в какие-то научные или наукооб­разные рамки, он все равно где-нибудь вылезет, как тесто из квашни.

Джорж Микеш, или Майке, венгерско-английский журналист, уже цитировавшийся выше, описывает объяснения в любви под прессом understatement, противопоставляя их «переоценке», overstatement кон­тинентального (а значит, и русского) языкового мышления:

«The English have no soul; they have the understatement instead.

If a continental youth wants to declare his love to a girl, he kneels down, tells her that she is the sweetest, the most charming and ravishing person in the world, that she has something in her, something peculiar and individual which only a few hundred thousand other women have and that he would be unable to live one more minute without her. Often, to give a little more emphasis to the statement, he shoots himself on the spot. This is a

normal, week-day declaration of love in the more temperamental continental countries. In England the boy pets his adored one on the back and says softly: „I don't object to you, you know". If he is quite mad with passion, he may add: „I rather fancy you, in fact".

If he wants to marry a girl, he says:

„I say... would you?.."

If he wants to make an indecent proposal:

„I say... what about..."».

У англичан нет души; ее заменяют сдержанные высказывания (букв. недооценки).

Если молодой человек с континента хочет признаться девушке в люб­ви, он встает на колени и говорит ей, что она самое милое, обаятель­ное и восхитительное существо на свете, что в ней есть нечто, нечто особенное и неповторимое, чем обладают лишь несколько сотен тысяч других женщин, и что он больше не может ни минуты прожить без нее. Часто для того, чтобы придать больше выразительности высказыва­нию, он пускает себе пулю в лоб. Это обычное, заурядное признание в любви в более темпераментных континентальных странах. В Англии молодой человек потреплет свою ненаглядную по плечу и скажет: «Знаешь, я против тебя ничего не имею». А если он с ума сходит от страсти, то добавит: «Ты мне даже очень нравишься». Если он хочет жениться на девушке, он скажет: «Ну, ты пойдешь?..»

А если делает непристойное предложение: «Ну, а как насчет...»

В качестве иллюстрации недооценки — understatement, свойствен­ной английскому языку, и переоценки — overstatement, которой часто «грешит» русский язык, могут послужить следующие «функциональные эквиваленты»:

Английский язык: I am a bit unwell [Я не очень хорошо себя чувствую]; Русский язык: Чувствую себя ужасно: голова раскалывается, еле ноги таскаю, утром думала — не встану...

Вернемся к любви к родине, проявлению патриотизма как черты на­ционального характера. «Другой путь» английского языка заключается в том, что у британцев любовь к родине выражается через нескрывае­мую антипатию к иностранцам и всему иностранному. Соответственно, слова foreign [иностранный] и foreigner [иностранец] имеют отрицатель­ные коннотации. Эти оттенки неприязни так сильны, что даже совер­шенно, казалось бы, нейтральное терминологическое словосочетание the faculty of foreign languages [факультет иностранных языков] вытес­нено в современном английском языке более нейтральным: the faculty of modern languages [факультет современных языков]. В этом плане раз­личия между английским и русским языком как отражение различий между соответствующими национальными характеристиками еще бо­лее углубляются.

183

Русскому национальному характеру свойственны повышенный ин­терес, любопытство и доброжелательство к иностранцам и иностранно­му образу жизни, культуре, видению мира. Соответственно, слова инос­транный и иностранец не имеют ингерентных (то есть изначально присущих независимо от контекста) отрицательных коннотаций, ско­рее наоборот. Это слова, возбуждающие интерес и повышенное внима­ние, настраивающие на восприятие чего-то нового, увлекательного, неизвестного.

Английские слова foreign и foreigner употребляются, как правило, в отрицательных контекстах. В иллюстративной фразеологии английских словарей foreigner [иностранец] предстает в явно негативном свете:

Anne's father would not consent to her marrying a foreigner [Отец Анны не согласился бы на ее брак с иностранцем] (ALDCE, иллюстрация к сло­ву consent 'соглашаться');

Не has a distrust of foreigners [Он не доверяет иностранцам] (ALDCE, иллюстрация к слову distrust 'недоверие');

Foreigners are not allowed to own land [Иностранцам не разрешено владеть землей] (LDCE, иллюстрация к слову foreigner);

Could you help me, please? I am a foreigner, and I can't read signs [Будь­те любезны, не могли бы вы мне помочь? Я иностранец и не могу прочи­тать вывески] (DELC, иллюстрация к слову foreigner).

Иногда дело доходит до курьеза (курьеза, разумеется, с точки зре­ния русского менталитета): «William III was not a popular ruler owing to his foreign ways (he was born in the Hague) [Вильгельм III был непопу­лярным правителем из-за своих иностранных манер (он родился в Гаа­ге)]» 55. Даже своему королю, имевшему неосторожность родиться в Нидерландах, англичане не могли простить его «иностранности».

Крупнейший английский драматург Том Стоппард в одной из недав­них пьес вложил в уста своего героя, известного специалиста по антич­ной поэзии, весьма пренебрежительную оценку римских поэтов: «Romans were foreigners who wrote for foreigners two millenniums ago [Римляне были иностранцами, которые писали для иностранцев два тысячелетия назад]». Это напоминает известный анекдот об английс­кой даме, которая во время пребывания в Венгрии, говорила о венграх, презрительно называя их these foreigners [эти иностранцы]. Когда ей осторожно и вежливо объяснили, что в Венгрии она сама иностранка, дама очень удивилась и ответила, что, поскольку она англичанка, она нигде не может быть foreigner: это весь остальной мир — иностранцы.

Питер Устинов в своей автобиографической книге «О себе любимом» пишет о своем пребывании в английской школе в качестве иностранца: «„Растяпа!" — кричали разгневанные зрители, когда я чуть ли не в ты­сячный раз уронил мяч во время одного из моих последних крикетных матчей в школе мистера Гиббса. Мне хотелось улыбнуться. В душе все знали, что я обязательно уроню мяч, и никто не ожидал, что я смогу играть как следует. Иностранец, что вы хотите?» 56 И там же: «История, которую мы учили в тот момент, была исключительно английской, слов­но детей в этом юном возрасте не должно травмировать существование иностранцев и их прошлого — за исключением тех случаев, когда они мимолетно появлялись в качестве врагов, чтобы англичане могли нане­сти им поражение» 57.

Из компьютерной базы данных словарной редакции издательства «Longman» было извлечено более 500 контекстов со словом foreigner. Как и можно было предположить, более половины из них негативны по отношению к иностранцам, хотя это всего лишь механически (компью­терно) вырванные из текста обрывки фраз. Вот некоторые из них:

Outsiders were frowned on. They're foreigners — they come from Bury St. Edmunds! [На посторонних смотрели с неодобрением. Они были ино­странцами — из города Бери Сент-Эдмундса!]

He's not a proper father: he'd rather talk to a foreigner than come and find his own son [Он не был нормальным отцом: он скорее поговорил бы с иностранцем, чем пошел бы искать своего сына].

Would love me even less, if only because I was a foreigner on the home turf [Любила бы меня еще меньше только потому, что я был чужим на родной почве].

He is not kind of loving or affectionate about foreigners [Он относится к тем, кто любит иностранцев или симпатизирует им].

They left her complaining volubly about foreigners, the dog yapping his agreement [Они ушли, а она многословно жаловалась на иностранцев, собака же тявкала в знак одобрения].

The growing resentment against foreigners erupted in the summer of 1992 [Вспышка нараставшего предубеждения против иностранцев пришлась на лето 1992 года].

The Italians, and indeed all foreigners, are known to be cruel to animals [Итальянцы, как, впрочем, и все иностранцы, известны своим грубым обхождением с животными].

Jane had a suspicion that the Swiss, like all the foreigners, harboured strange and filthy diseases [Джейн подозревала, что швейцарцы, как и все иностранцы, были носителями каких-то странных и грязных забо­леваний].

Declared that «abroad is utterly bloody and foreigners are fiends» [Объ­явлено, что «за границей все проклято, а иностранцы — приспешники дьявола»].

The «Lower Breed», along with servants and foreigners [«Низшая порода», вместе со слугами и иностранцами].

...with witches, demons, werewolves, basilisks, foreigners, and (of course) papists; Catholics were «dogs, swine, unclean beasts, foreigners and strang­ers from the Church of God» [...с ведьмами, демонами, оборотнями, васи­лисками, иностранцами и, конечно, папистами; католики были «для Божьей церкви собаками, свиньями, грязными животными, иностран­цами и чужаками»].

He blames foreigners for the country's troubles [Он обвиняет ино­странцев в бедах страны].

Another boring foreigner. I bet she is a Jew [Еще одна нудная иностран­ка. Готов поспорить, что она еврейка].

This race despises foreigners, no permanent residence for one more di­sheveled foreigner to arouse much suspicion [Эта раса презирает чужезем­цев, постоянное проживание не разрешено ни одному неопрятному ино­странцу, чтобы не возникало подозрений].

...are thrown together on a case involving drugs, foreigners, lots of fights and guns... [...были объединены на предмет наркотиков, иностранцев, бесчисленных драк и пистолетов...].

...and national purity — women, homosexuals, foreigners? [...а чистота нации — женщины, гомосексуалисты, иностранцы?]

Now that sounded a little like «Foreigners Go Home!» [Теперь это про­звучало как «иностранцы, убирайтесь восвояси»].

...a lust including women, animals, madmen, foreigners, slaves, patients and imbeciles... [...список, в который входили женщины, животные, су­масшедшие, иностранцы, рабы, больные и дебилы...].

...a quiet child with the natural distrust of foreigners peculiar to the French of his class... [...тихий ребенок, с естественным недоверием от­носящийся к иностранцам, что свойственно французам одного с ним сословия...].

Fear of foreigners [Страх перед иностранцами].

Abroad is also tiring and confusing and full of foreigners... [За границей к тому же очень утомительно, много непонятного, и там полно иностран­цев...].

...we must be sacrificed to the evil intentions of foreigners... [...нас должны принести в жертву жестоким намерениям иностранцев...].

The intrusion of foreigners onto Chinese soil [Вторжение иностранцев на китайскую территорию].

...throw France on the mercy of foreigners... [...оставить Францию на милость иностранцев...].

...enjoyed massaging the paranoid prejudices of foreigners... [...с удо­вольствием развивали параноидальные предубеждения иностран­цев...].

They're suspicions of foreigners [Это подозрения иностранцев].

Feelings of xenophobia — a fear or hatred of the foreigner — can so readily by whipped up [Чувство ксенофобии — страх или ненависть по отношению к иностранцам — может быстро развиться].

When I was foolish enough to believe that the foreigners were the great curse of the British [Когда я был так глуп, что верил, что иностранцы — великое проклятие британцев].

...the cat, who is suspicious of this foreigner as the natives... [...кошка, которая не доверяет иностранцу так, как местным жителям...].

Really, he was very hostile to foreigners [На самом деле он был очень враждебно настроен по отношению к иностранцам].

I still couldn't imagine my mother mixing with foreigners anywhere [И пo сей день я не могу себе представить, чтобы моя мать вступала в какие-нибудь контакты с иностранцами].

Американский вариант английского языка, более ориентированный на «политическую корректность» (об этом см.: ч. II, гл. 2, § 3), уже ввел в обиход некий эвфемизм, политически более правильный вариант, смягчающий негативную окраску слова foreigner, которое как это яв­ствует из приведенных примеров, звучит обидно, грубо, оскорбитель­но. Этот«мягкий», необидный вариант: alien [незнакомец] или newcomer [приезжий, нездешний].

Совершенно очевидно, что все социокультурные коннотации слова foreigner отсутствуют у иностранца, то есть у его русского эквивалента.

Таким образом, любовь к родине как черта национального характе­ра у русских выражается в языковом плане открыто, набором широко употребительных эмоциональных синонимов — слов и словосочетаний, а в английском языке — очень сдержанно и в форме нелюбви к нерод­ному, к иностранному.

Язык раскрывает определенные черты национального характера. Он не только подтверждает само существование национального характера как явления, но и высвечивает его малозаметные аспекты и грани. Мож­но даже провести некую параллель или выявить закономерность: раз­личие языков свидетельствует о различиях национальных характеров.