ГЛАВА VIII О ДОСТОИНСТВАХ, ОБЫЧНО НАЗЫВАЕМЫХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫМИ, И О ПРОТИВОСТОЯЩИХ ИМ НЕДОСТАТКАХ

ГЛАВА VIII О ДОСТОИНСТВАХ, ОБЫЧНО НАЗЫВАЕМЫХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫМИ, И О ПРОТИВОСТОЯЩИХ ИМ НЕДОСТАТКАХ

Определение интеллектуальных достоинств. Достоинство вообще во всякого рода субъектах есть нечто, что ценится за превосходство и состоит в сравнении. Ибо если бы все было одинаково во всех людях, ничто бы не ценилось. И под интеллектуальными достоинствами всегда подразумеваются такие умственные способности, которые люди хвалят, ценят и которыми желают обладать. Все эти способности имеют общее название большой ум, хотя слово ум (wit) употребляется также, чтобы отличить одну определенную способность от всех других.

Ум природный или благоприобретенный. Эти достоинства бывают двух видов: природные и благоприобретенные. Под природными я понимаю не то, что человек имеет от рождения, ибо от рождения человек имеет лишь ощущение, • в отношении этого люди так мало отличаются друг от друга и от остальных животных, что ощущение нельзя считать достоинством.

Природный ум. Под природным я подразумеваю лишь тот ум, который приобретается практикой, опытом, без метода, культуры и обучения. Этот природный ум заключается главным образом в двух вещах: быстроте воображения (г. е. быстрое следование одной мысли за другой) и неустанной устремленности к какой-либо избранной цели. Наоборот, медленное воображение составляет тот умственный дефект, или недостаток, который обычно называется косностью, тупостью, а иногда другими именами, обозначающими медленность движения или трудность приведения в движение.

Большой ум, или фантазия. Это различие в быстроте обусловлено различием человеческих страстей. Некоторые люди любят или не любят одну вещь, другие - другую, и потому у одних людей мысли протекают одним путем, у других - другим, и люди различно схватывают, и ими различно замечаются те вещи, которые проходят через их воображение. И так как при последовательном ряде человеческих мыслей в вещах, о которых люди думают, нельзя заметить ничего, кроме того, что они в чем-то сходны между собой, или чем-то различаются, или служат какой-то цели, то о тех людях, которые замечают сходства вещи, в случае если эти сходства таковы, что их редко замечают другие, мы говорим, что они обладают большим умом, под каковым в данном случае подразумевается большая фантазия.

Способность суждения. Рассудительность. О тех же, кто замечает их различия и несходства, что является различением и распознаванием вещей и суждением о вещах, в случае если такое различение нелегко, говорят, что они обладают большой способностью суждения, и, в частности, в беседах и деловых вопросах, где должны быть различны времена, места и лица, это качество называется рассудительностью. Первое, т. е. фантазия, не сочетающаяся со способностью суждения, не восхваляется как сходств, которые будут нравиться не только потому, что они будут достоинство, но последнее, являющееся способностью суждения и рассудительностью, восхваляется как нечто самостоятельное и не соединенное с фантазией. Помимо необходимости сочетать с хорошей фантазией способность различения времени, места и лиц требуется также частное приспособление мыслей к их цели, т. е. к некоторому применению, которое должно быть из них сделано. При наличии этих данных тот, кто обладает этим качеством, будет иметь большой запас иллюстрировать его разговор и украшать его новыми и меткими метафорами, но также благодаря оригинальности этих метафор. Однако без постоянства и устремленности к определенной цели большая фантазия есть своего рода сумасшествие. Этого рода сумасшествие мы наблюдаем у тех, кто, начиная разговор, отвлекается от своей цели всякой вещью, которая ему приходит в голову, и запутывается в столь многих и длинных отступлениях и вводных предложениях, что совершенно теряет нить разговора. Для этого рода сумасшествия я не знаю специального имени. Однако причинами его являются: иногда недостаток опыта, вследствие чего человеку представляется чем-то новым и редким то, что другим не представляется таковым; иногда малодушие, по причине которого человеку кажется великим то, что другие люди считают мелочью, а все, что ново и велико и потому считается подходящей темой для разговора, отвлекает человека от намеченного им направления его беседы.

В хороших поэмах, будь то эпические или драматические, точно так же в сонетах, эпиграммах и других пьесах требуются как суждение, так и фантазия, но фантазия должна больше выступать на первый план, так как эти роды поэзии нравятся своей экстравагантностью, но они не должны портить впечатления отсутствием рассудительности.

В хорошей работе по истории должно выступать на первый план суждение, ибо высокое качество работы по истории состоит в ее методе, истинности и выборе действий, которые наиболее выгодно знать. Фантазии здесь нет места, разве лишь для украшения стиля.

В похвальных речах и сатирах фантазия преобладает, так как их задачей является не поиск истины, а восхваление или посрамление, что делается путем сопоставлений с благородным или низким. Суждение лишь подсказывает, какие обстоятельства делают деяние похвальным или преступным.

В увещеваниях и защитах требуются суждения или фантазия в зависимости от того, служат ли соответствующей цели лучше всего истина или сокрытие истины.

В доказательстве, в совете и во всех тех случаях, когда серьезно ищут истину, суждение - все, разве что иногда приходится для облегчения понимания начать с какого-нибудь подходящего сходства, и потому применяется фантазия. Однако метафоры в этом случае абсолютно исключены, ибо раз мы видим, что они откровенно обманывают, то было бы явным сумасшествием допускать их в совете или рассуждении.

Если в каком бы то ни было разговоре явно сказывается отсутствие рассудительности, то, как бы экстравагантна ни была оказывающаяся в нем фантазия, весь разговор будет считаться показателем отсутствия ума у говорящего. Подобного никогда не будет, если в разговоре явно обнаруживается рассудительность, пусть даже фантазия при этом будет самая ординарная.

Тайные мысли человека распространяются на все вещи:

священные, светские, чистые, бесстыдные, серьезные и легкие, не вызывая чувства стыда или осуждения, но в словесном разговоре это можно сделать постольку, поскольку это считается допустимым в зависимости от времени, места и лиц. Анатом или врач может высказать или написать свое суждение о нечистых вещах, ибо это делается не для развлечения, а для выгоды; но если другой человек стал бы писать свои экстравагантные или забавные фантазии о тех же самых вещах, то он уподобился бы человеку, который, упав в грязь, пришел бы и представился в таком виде хорошему обществу. Вся разница между первым и вторым случаями состоит в том, что во втором случае отсутствует рассудительность. Точно так же в явно игривом настроении ума и в знакомом обществе человек может играть звуками и двусмысленными значениями слов, и это очень часто случается при соревнованиях, исполненных необычайной фантазии, но в проповеди, или публичной речи, или перед незнакомыми людьми, или перед людьми, которых мы обязаны уважать, не может быть жонглирования словами, ибо его сочли бы сумасбродством, и разница тут тоже лишь в отсутствии рассудительности. Так что там, где не хватает ума, дело заключается не в отсутствии фантазии, а в отсутствии рассудительности. Поэтому суждение без фантазии есть ум, но фантазия без суждения умом не является.

Благоразумие. Если человек, поставивший перед собой определенную цель, пробегает в мыслях множество вещей и замечает, как они ведут его к этой цели или к какой цели они могут вести, то, в случае если такая наблюдательность нелегко дается или необычна, этот ум называется благоразумием, и он обусловливается богатым опытом и памятью о подобных вещах и дальнейших их последствиях. Разница между людьми в отношении благоразумия не так велика, как в отношении фантазии и способности суждения, ибо опыт людей одинакового возраста различен не столько количественно, сколько качественно - в зависимости от различных поводов, так как каждый человек имеет свои особые задачи. Управлять хорошо семьей или королевством есть не разные степени благоразумия, а разного вида дела в такой же мере, как нарисовать портрет в миниатюре, или в натуральную величину, или в увеличенном размере не есть разные степени искусства. Обычный отец семейства проявляет больше благоразумия в делах своего собственного дома, чей тайный советник - в делах другого человека.

Хитрость. Если вы к благоразумию прибавите пользование несправедливыми или бесчестными средствами, каковые обычно внушаются людям страхом или нуждой, то вы имеете ту извращенную мудрость, которая называется хитростью и является признаком малодушия, ибо величие души сказывается в презрении к несправедливым или бесчестным средствам. А то, что римляне называют versutia (что переводится "увертка"), означает избавление от наличной опасности или неудобства средствами, вовлекающими в еще большую опасность или еще большее неудобство, как если, например, человек грабит одного, чтобы заплатить долг другому, - это лишь известный вид хитрости, именно более близорукая хитрость, называемая versutia от слова versura, означающего взятие денег под проценты, с тем чтобы заплатить другому следуемые ему проценты.

Благоприобретенный ум. Что же касается благоприобретенного ума (wit) - я разумею благоприобретенного путем метода и обучения, то таковым является лишь разум (reason), имеющий своей основой правильное употребление речи и создающий науку. Однако о разуме и науке я уже говорил в V и VI главах.

Причины этих различий ума кроются в страстях, а различие страстей обусловливается отчасти различным строением тела, а отчасти различным воспитанием. В самом деле, если это различие проистекало бы от строения мозга и других органов ощущения, будь то внешних или внутренних, то люди различались бы в отношении их зрения, слуха и других ощущений не меньше, чем в отношении их фантазии и рассудительности. Источником указанного различия являются поэтому страсти, которые различаются в зависимости не только от телосложения людей, но также от их привычек и воспитания.

Страстями, более всего обусловливающими различия ума, являются главным образом желания власти, богатства, знания или почестей. Все эти страсти могут быть сведены к первой, т. е. к желанию власти, ибо богатство, знание и почести суть различные виды власти.

Легкомыслие. Сумасшествие. Вот почему если человек не имеет большой страсти к какой-нибудь из указанных вещей, а является, как говорят, безразличным, то хотя он был, может быть, настолько добрым человеком, чтобы не быть способным обидеть кого бы то ни было, однако он не может обладать ни большой фантазией, ни большой способностью суждения. Ибо мысли играют по отношению к желаниям роль разведчиков и лазутчиков, ищущих путей к желаемым вещам, и всякое твердое направление движений ума и их живость проистекают из желаний. Ибо, подобно тому как отсутствие всяких желаний означает смерть, точно так же слабость страстей означает тупость, а иметь страсти, безразличные ко всякой вещи, есть легкомыслие и рассеянность. Питать же по отношению к какой-либо вещи более сильную и более пылкую страсть, чем та, которая обычно наблюдается у других людей, есть то, что люди называют сумасшествием.

Этого сумасшествия бывает столько же видов, сколько и страстей. Иногда необычайная и экстравагантная страсть имеет своим источником плохое строение органов тела или причиненное им повреждение, иногда же повреждение и расстройство органов проистекают от пылкости или продолжительности страсти. Но в обоих случаях сумасшествие имеет одну и ту же природу.

Страстью, которая при известной силе и продолжительности переходит в сумасшествие, является или большое тщеславие, которое обычно называется надменностью или высокомерием, или большая душевная угнетенность.

Ярость. Высокомерие делает человека склонным к гневу, крайностью чего является сумасшествие, называемое яростью или неистовством. И бывает, что чрезмерное желание мести, когда оно становится обычным, приводит в расстройство органы и переходит в неистовство. Чрезмерная любовь, соединенная с ревностью, переходит также в неистовство. Слишком высокое мнение человека о самом себе, о своем божественном вдохновении, о своей мудрости, учености, красоте и т. п. становится сумасшествием и взбалмошностью, а когда сочетается с завистью, то становится бешенством. Преувеличенное мнение об истинности какой-нибудь вещи, оспариваемой другими, есть бешенство.

Меланхолия. Душевная угнетенность делает человека склонным к беспричинному страху, что является сумасшествием, обычно называемым меланхолией. Последняя проявляется в различных формах, как, например, в частом посещении уединенных мест и могил, странном поведении и в боязни то одной, то другой вещи. Одним словом, все страсти, которые обусловливают странное и необычное поведение, называются общим именем - сумасшествием. А что касается разных видов сумасшествия, то всякий, кто даст себе труд, может насчитать их легион. И если чрезмерность есть сумасшествие, то нет сомнения, что и сами страсти, когда они направлены к злу, суть различные степени сумасшествия.

(К примеру.) Хотя действие сумасшествия у тех, кто уверен в своей вдохновенности свыше, не всегда сказывается у каждого из них в отдельности в каком-либо чрезвычайном поступке, проистекающем из этой страсти, однако, когда многие из них сговариваются, неистовство всей толпы сказывается вполне явно. Ибо в чем может больше сказаться сумасшествие, как не в том, чтобы кричать на наших друзей, бить их и бросать в них камнями? Однако это самое меньшее из того, что такая толпа будет делать. Ибо она будет кричать, драться и убивать тех, кто всю предыдущую жизнь оказывал ей покровительство и охранял ее от зла. А если это - сумасшествие толпы, то это точно так же и сумасшествие каждого ее участника. Ибо, подобно тому как человек, находящийся в открытом море, не воспринимая шума ближайшей к нему частицы воды, тем не менее уверен, что эта частица не меньше содействует шуму моря, чем всякая равная ей по количеству, точно так же мы, не замечая большего волнения в одном человеке или в двух, можем быть, однако, твердо уверены, что их отдельные страсти являются частью мятежного шума волнующейся нации. И если бы ничто другое не обнаруживало их сумасшествия, сам факт приписывания себе подобных влияний явился бы достаточным аргументом. Если в Бедламе какой-нибудь человек занимал бы вас рассудительным разговором и вы при прощании пожелали бы узнать, кто он такой, дабы вы могли в другой раз отплатить ему за его любезность, и он сказал бы вам, что он Бог-отец, то вам, я полагаю, не было бы надобности ждать каких-нибудь чрезвычайных поступков с его стороны, чтобы иметь доказательство его сумасшествия.

Это мнение о своей вдохновенности, называемое обычно особым внушением, очень часто возникает после какого-либо счастливого открытия ошибки в том, что общепризнано. Не зная или не припоминая, каким именно путем они дошли до этой частной истины (как они полагают, ибо очень часто наталкиваются на ложь), люди поклоняются самим себе, считая, что пользуются особой милостью всемогущего Бога, который открыл им эту истину сверхъестественным путем - путем внушения.

Что сумасшествие есть лишь резко выявившаяся страсть, можно опять-таки заключить из наблюдения над действием вина, которое одинаково с действием плохого состояния органов. В самом деле, поведение людей, много выпивших, похоже на поведение сумасшедших. Некоторые из них неистовствуют, другие объясняются в любви, третьи смеются, и все это сумасбродно, однако сообразно с доминирующими у них страстями, так как действие вина лишь устраняет притворство и лишает людей возможности видеть уродство их страстей. Ибо (как я полагаю) самые трезвые люди, когда они гуляют одни, ни о чем серьезно не думая, были бы очень недовольны, если бы суетность и уродство их мыслей выявились публично, и это является признанием того, что страсти, которыми не управляют, большей частью суть простое сумасшествие.

В отношении причины сумасшествия как в древние, так и в более поздние века существовало два мнения. Одни считали, что причины - их страсти, другие - демоны или духи, добрые или злые, которые, как полагали, могли войти в человека, овладеть им и двигать его члены таким странным и неуклюжим образом, как это обычно делают сумасшедшие. Поэтому представители первого мнения называли таких людей сумасшедшими, представители же второго - бешеными (т. е. одержимыми бесом), иногда беснующимися (т. е. движимыми бесами), а ныне в Италии они называются не только pazzi - сумасшедшими, но также spiritati - одержимыми духами.

Однажды в знойный день в греческом городе Абдере было огромное стечение народа по случаю представления трагедии "Андромеда". В результате, как из-за зноя, так и из-за трагедии, очень многие зрители впали в горячку и только и делали, что декламировали стихи о Персее и Андромеде, от чего, как и от горячки, они излечились с наступлением зимы; возникновение этого сумасшествия приписывали страсти, вызванной трагедией. Подобная же эпидемия сумасшествия случилась в другом греческом городе, где она охватила лишь молодых девушек, побудив многих из них повеситься. Большинство жителей того города сочли это действием дьявола. Однако один гражданин, подозревая, что презрение к жизни проистекает в них из какой-нибудь душевной страсти, и предполагая, что они не пренебрегают своей честью, дал городским властям совет раздеть догола самоубийц и оставить их висеть голыми. Это, как рассказывает история, прекратило сумасшествие. Однако, с другой стороны, те же греки часто приписывали сумасшествие действиям евменид и фурий, а иногда - Цереры, Феба и других богов. Люди так много приписывали фантомам, что считали их живущими в воздухе телами и называли их общим именем духов. Римляне держались в этом отношении того же мнения, что греки и евреи, ибо они называли сумасшедших пророками или (в зависимости от того, считали ли они духов добрыми или злыми) бешеными, некоторые из них называли как пророков, так и бешеных сумасшедшими, а некоторые называли одного и того же человека и бешеным и сумасшедшим. Однако, поскольку речь идет о язычниках, этому не приходится удивляться, так как болезни и здоровье, пороки и добродетели и многие естественные качества определялись и почитались ими как демоны. Так что под словом "демон" человек мог понимать как перемежающуюся лихорадку, так и дьявола. Однако странно, как могли евреи иметь такое мнение? Ведь и Моисей, и Авраам приписывали свой дар пророчества не одержимости каким-нибудь духом, а Божьему внушению посредством видения или сна. Точно так же нет никакой одержимости в законе, морали или обрядах, которые были преподаны евреям. Когда говорится о Боге (Чис. 11,25), что он взял от духа, жившего в Моисее, и дал его семидесяти старейшинам, то не дух Бога (понимая под этим субстанцию Бога) делился. Под божественным духом в человеке Писание понимает человеческий дух, склонный к набожности. А когда говорится (Исх. 28,3) : "Кого я наполнил духом мудрости, чтобы сделать одежду для Аарона", то подразумевается здесь не дух, вложенный в тех, кто умеет делать одежду, а собственная мудрость их в этого рода работе. В таком же смысле обычно называется нечистым дух человека, совершающего нечистые деяния, а также другие духи, по крайней мере во всех тех случаях, когда соответствующие добродетели или пороки являются значительными и выдающимися. Точно так же не претендовали на одержимость и другие пророки Ветхого завета и не утверждали, что Бог говорит в них, а лишь что он говорит им голосом или посредством видения, или сна, а под Господним бременем понималась не одержимость, а повеление. Каким же образом могли евреи прийти к этому мнению об одержимости? Я не могу представить другой причины, кроме той, которая свойственна всем людям, а именно: недостаток любознательности для исследования естественных причин, склонность считать счастьем грубые удовольствия ощущений от обладания теми вещами, которые непосредственно доставляют их. Ибо те, кто видит у человека какую-нибудь странную или необычайную способность или недостаток, не видя одновременно, от какой причины они могли бы произойти, едва ли могут считать их естественными, а если они не считают их естественными, то по необходимости должны считать их сверхъестественными, а раз так, то что другое может тут быть, кроме того, что или Бог, или дьявол обитает в таком человеке. Вот почему произошло так, что когда наш Спаситель (Марк 3,21) был окружен толпой, то те, кто был внутри дома, заподозрили Его в сумасшествии и вышли, чтобы удержать Его, но книжники говорили, что Он одержим Вельзевулом и именно благодаря этому Он изгоняет бесов наподобие того, как более сумасшедший нагнал бы страх на менее сумасшедшего. Точно так же (Иоан. 10,20) некоторые говорили, что Он одержим бесом и сошел с ума, между тем как другие, считавшие Его пророком, говорили: Это не слова такого, который одержим бесом. И в Ветхом завете (4 Цар. 9,11) рассказывается, что, когда пришел пророк помазать Исайя, некоторые из окружающих спрашивали Исайю: Зачем приходил этот неистовый к тебе? В итоге всего этого ясно, что всякий, кто вел себя странным образом, считался у евреев одержимым добрым или злым духом; исключение представляют лишь саддукеи, которые настолько заблуждались, что совершенно не верили в существование духов (что уже весьма близко к прямому атеизму) и этим, может быть, в значительной степени провоцировали других называть людей странного поведения скорее одержимыми бесами, чем сумасшедшими.

Но почему наш Спаситель при лечении таких людей действовал так, точно они были одержимыми, а не так, как если бы они были сумасшедшими? На это я могу ответить лишь так, как отвечают тем, кто подобным же образом использует Священное писание против мнения о движении Земли. Священное писание, предоставив мир и мирскую философию спорам людей для упражнения их естественного разума, было написано, дабы показать людям Царство Божие и подготовить умы людей к тому, чтобы стать послушными подданными Бога. Обусловлена ли смена дня и ночи движением Земли или Солнца, объясняются ли ненормальные действия людей влиянием страсти или дьявола (поскольку мы последнему не поклоняемся), безразлично для нашего послушания и нашей покорности всемогущему Богу, т. е. для той единственной цели, ради которой написано Священное писание. А что касается того, что наш Спаситель говорит с болезнью как с личностью, то это обычная манера всех, кто лечит лишь одними словами, как это делал Христос (и как это делают колдуны, все равно, обращаются ли они к дьяволу или нет). В самом

деле, не говорил ли Христос также (Матф. 8,26), что Он запретил ветрам? Не говорил ли Он также (Лук. 4, 39), что запретил горячке? Однако это ведь не доказывает, что горячка есть дьявол. И если говорится, что многие из этих бесов признали Христа, то нет необходимости толковать соответствующие места иначе как в том смысле, что его признали эти сумасшедшие. А когда наш Спаситель говорит (Матф. 12, 43) о нечистом духе, что он, вышедший из человека, бродит по сухим местам, ища покоя, и, не находя его, возвращается в того же самого человека с семью другими, еще худшими духами, то это явное преувеличение, подразумевающее человека, который после небольшого усилия расстаться со своими похотливыми вожделениями побеждается их силой и становится в семь раз хуже, чем был. Таким образом, я ничего не нахожу в Священном писании, что требовало бы веры, будто одержимые бесом являются кем-то другим, а не сумасшедшими.

Бессодержательная речь. Есть еще один недостаток в рассуждениях некоторых людей, который также может быть причислен к видам сумасшествия, именно то злоупотребление словами, о котором я сказал раньше в главе V, говоря об абсурдах. Это когда люди говорят такие слова, в сочетании которых нет никакого смысла, но которыми одни просто пользуются, не понимая этих слов, воспринятых от других и заученных, другие - ставя целью ввести в заблуждение нелепостью. И это свойственно исключительно тем, кто вроде схоластиков разговаривает о непонятных предметах или обсуждает вопросы темной философии. Простые люди редко говорят бессмыслицы, и поэтому претенциозные люди считают их идиотами. Однако, чтобы убедиться в том, что словам этих претенциозных людей абсолютно ничего не соответствует в уме, нужны были некоторые примеры. И вот если кто-либо требует таковых, то пусть он возьмет в руки сочинение какого-нибудь схоласта и посмотрит, сможет ли он перевести на любой современный язык какую-нибудь главу, касающуюся того или другого пункта, например Троицы, божественности природы Христа, пресуществления, свободы воли и т. п., причем перевести так, чтобы сделать указанные рассуждения понятными, или - перевести такую главу в сносную латынь, т. е. такую, какая была обычна в то время, когда латинский язык был общенародным. Каков, например, смысл следующих слов: Первичная причина не необходимо втекает как-нибудь во вторичную силой существенного подчинения вторичных причин, при помощи чего она помогает последним действовать? Эти слова - перевод заголовка V главы I книги Суареса "О содействии, движении и помощи Бога". Когда люди пишут целые тома о таких материях, то разве они не сумасшедшие или не намерены сделать таковыми других? А что касается, в частности, вопроса о пресуществлении, то те, кто после нескольких произнесенных слов говорят, что белизна, круглость, важность, качество, ломкость, которые все суть бестелесные свойства, выходят из просвиры и входят в тело нашего святого Спасителя, - разве говорящие так не делают все эти Зна, Ость, Ство столькими же духами, обладающими его телом? Ибо под духами они всегда разумеют вещи, которые, будучи невещественными, тем не менее имеют способность передвигаться с одного места на другое. Таким образом, этот вид абсурда с полным основанием может быть причислен к другим видам сумасшествия; и все те моменты, когда схоласты, отдавая себе ясный отчет в смысле своих слов, воздерживаются от того, чтобы диспутировать или писать таким образом, являются лишь светлыми промежутками. И сказанного достаточно об интеллектуальных достоинствах и недостатках.