ГЛАВА XXVII О ПРЕСТУПЛЕНИЯХ, ОПРАВДАНИЯХ И О СМЯГЧАЮЩИХ ВИНУ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ
.ГЛАВА XXVII О ПРЕСТУПЛЕНИЯХ, ОПРАВДАНИЯХ И О СМЯГЧАЮЩИХ ВИНУ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ
Что такое грех. Грехом является не только нарушение закона, но также выражение презрения к законодателю, ибо такое презрение есть нарушение всех его законов сразу. Поэтому грех может состоять не только в совершении поступка или высказывании слов, запрещенных законом, или в невыполнении того, что повелевает закон, но также в намерении нарушить закон. Ибо намерение нарушить закон есть в некоторой степени презрение к тому, кто имеет право требовать его исполнения. Тешить себя воображаемым обладанием имуществом другого человека, его слугами или женой без намерения отнять их у него силой или хитростью не есть нарушение закона, гласящего не пожелай, точно так же не является грехом, если человек испытывает удовольствие, воображая или мечтая о смерти того, от чьей жизни он может ожидать лишь вред и огорчение для себя, а грехом является лишь решение совершить какое-нибудь действие, которое может привести к осуществлению такой мечты. Ибо тешиться воображением того, что доставило бы удовольствие, если бы оно было реально, есть страсть, настолько свойственная природе как человека, так и всякого другого живого существа, что считать это грехом значило бы считать грехом само существование человека как человека. В силу этих соображений я считаю слишком строгими по отношению к самим себе и другим тех, кто утверждает, что первые движения души, хотя и подавленные богобоязнью, являются грехом. Однако я признаю, что лучше ошибаться в этом направлении, чем в другом.
Что такое преступление. Преступление есть грех, заключающийся в совершении делом и словом того, что запрещено законом, или в неисполнении того, что он повелевает. Так что всякое преступление есть грех, но не всякий грех есть преступление. Намерение украсть или убить есть грех, хотя бы это намерение не было выявлено никогда ни словом, ни делом, ибо Бог, знающий мысли человека, может вменить ему это в вину. Однако, до тех пор пока такое намерение не обнаружилось каким-нибудь поступком или словом, при наличии которых намерение могло бы стать объектом разбора земного судьи, оно не называется преступлением. Подобное различие делали и греки между словами аи.артт)иа и еухТ/п^а или ата, из которых первое (оно переводится как грех) обозначает всякое отклонение от закона, а два последних (они переводятся как преступление) обозначают лишь такой грех, в котором один человек может обвинять другого. Но в намерениях, никогда не выявившихся в каком-либо внешнем действии, никто никого не может обвинить. Точно так же и римляне словом peccatum, т. е. грех, обозначают всякого рода отклонения от закона, а под criinen они подразумевают лишь такие грехи, которые могут быть вскрыты перед глазами судей и поэтому не являются только намерениями.
Там, где нет гражданского права, нет и преступлений. Из обрисованного отношения греха к закону и преступления к гражданским законам может быть выведено следующее заключение. Во-первых, что там, где прекращается закон, прекращается и грех. Однако так как естественный закон вечен, то нарушение договоров, неблагодарность и высокомерие и все действия, идущие вразрез с каким-нибудь моральным принципом, никогда не могут перестать быть грехом. Во-вторых, что с упразднением гражданских законов перестают существовать преступления. Действительно, так как с упразднением гражданских законов остаются лишь естественные законы, то ни один человек не может обвинить в чем-либо другого человека. Ибо в этом случае каждый является судьей самому себе и может быть обвинен лишь своей совестью и признать себя оправданным на основании чистоты своих намерений. Если поэтому его намерение честно, его поступок не является грехом. В противном случае его поступок - грех, но не преступление. В-третьих, что, если перестает существовать верховная власть, перестают также существовать и преступления. Ибо там, где нет такой власти, нет и защиты закона, и поэтому всякий имеет право защищать себя собственными силами. Ибо нельзя предположить, что при установлении верховной власти кто-либо отрекся от своего права на сохранение своей жизни, ради сохранения которой установлена верховная власть. Но это относится лишь к тем, кто не участвовал в свержении власти, оказывавшей им защиту. Ибо такое свержение - с самого начала преступление.
Незнание естественного закона ни для кого не может служить оправданием. Источником всякого преступления является или недостаток понимания, или какая-нибудь ошибка в рассуждении, или неожиданная сила страстей. Недостаток понимания есть незнание. Ошибка в рассуждении есть ошибочное мнение. Незнание опять-таки может быть троякого рода: незнание закона, незнание суверена, незнание наказания. Незнание естественного закона ни для кого не может служить оправданием. Ибо предполагается, что всякий человек со зрелым умом знает, что он не должен делать другому того, что он не желал бы, что бы было сделано по отношению к нему. Поэтому, в какую бы страну человек ни пришел, он совершает преступление, если он делает что-либо противное законам этой страны. Если человек приезжает в нашу страну из Индии и убеждает у нас людей принять новую религию или учит их чему-либо ведущему к неповиновению законам нашей страны, то, как бы человек ни был убежден в истинности своего учения, он совершает преступление и может быть по всей справедливости наказан за него, и не только потому, что его учение ложно, но и потому, что он совершает то, чего он не одобрил бы в другом, а именно в том, кто прибыл бы в его страну и пытался бы там изменить религию. Однако незнание гражданского закона может служить оправданием для человека в чужой стране, пока этот закон ему не объявлен, "бо до того гражданский закон не может иметь для него обязательной силы.
Незнание гражданского закона иногда может служить оправданием. Точно таким же образом, если гражданский закон объявлен в стране не в столь ясной форме, чтобы каждый при желании мог знать его, или сам поступок не
противоречит естественному закону, незнание гражданского закона является достаточным оправданием. В других случаях незнание гражданского закона не служит оправданием.
Незнание суверена не служит оправданием. Незнание суверена в своей собственной стране не служит человеку оправданием, ибо он обязан знать ту власть, защитой которой пользуется.
Незнание наказания не может служить оправданием. Незнание наказания там, где закон объявлен, никому не служит оправданием. Ибо, нарушая закон, который при отсутствии страха наказания был бы не законом, а пустым словом, человек тем самым приемлет наказание, хотя он не знает, каково оно, так как всякий добровольно совершающий какое-нибудь действие приемлет и все заведомо вытекающие из этого действия последствия. Наказание не является заведомым последствием нарушения законов во всех государствах. Так что, если это наказание определено уже законом, правонарушитель подлежит этому наказанию; если же наказание не определено, то он подлежит произвольному наказанию. Ибо справедливо, чтобы тот, кто совершает правонарушение, повинуясь только собственной воле, был подвергнут наказанию, зависящему лишь от воли того, чей закон при этом нарушен.
Наказания, установленные до совершения действия, исключают более суровые. Если же наказание указано в законе рядом с преступлением или это наказание обычно применялось в подобных случаях, то преступник не может быть подвергнут более суровому наказанию. Ибо если наказание заранее известно и оно недостаточно сильно, чтобы удержать людей от свершения действия, то такое наказание является подстрекательством, так как, взвешивая выгоды, проистекающие от нарушения, и зло, связанное с наказанием, люди по естественной необходимости выбирают то, что им представляется наиболее выгодным. Вот почему, если они подвергаются более сильному наказанию, чем то, которое определено законом, или то, которому подвергались другие люди за подобные преступления, выходит, что закон ввел их в искушение и обманул.
Действие не становится преступлением, если закон издан после совершения его. Закон, изданный после совершения действия, не делает это действие преступным. Ибо если это действие есть нарушение естественного закона, то закон существовал до его совершения; положительный же закон не может быть известен до его издания и, следовательно, не может иметь обязательной силы. Если же закон, запрещающий указанное действие, издан до его совершения, но полагающееся за него наказание было установлено после его совершения, то правонарушитель подлежит наказанию, установленному по совершении его действия, если только до этого не было установлено законом или практикой меньшее наказание. Основания для этого утверждения были изложены выше.
Причинами преступлений являются ложные принципы относительно права и не-права. Неправильные рассуждения, т. е. заблуждения, делающие людей склонными нарушать законы, бывают троякого рода. Во-первых, предложения, в основу которых положены ложные принципы. Так, например, на основании того, что везде и всегда незаконные деяния оправдывались вследствие силы и побед их вершителей и что власть имущие часто разрывали паутину законов, причем преступниками считались лишь наиболее слабые из нарушителей законов, т. е. не имевшие успеха в своих противозаконных начинаниях, - на основании таких фактов люди устанавливают следующие принципы и предпосылки: справедливость есть лишь пустой звук; все, что человек может добыть своими рвением и отвагой, принадлежит ему; практика всех народов не может быть несправедливой; примеры прежних времен являются достаточным основанием для того, чтобы поступать так и впредь, и многое другое в этом роде. При признании таких принципов никакое деяние само по себе не может быть преступлением, но должно стать таковым не по закону, а в зависимости от успеха того, кто его совершает, а одно и то же деяние может быть нравственно положительным или отрицательным в зависимости от воли судьбы, так что то, что Марий сделает преступлением, Сулла превратит в заслугу, а Цезарь при наличии тех же самых законов снова обратит в преступление - к беспрестанному нарушению мира в государстве.
Лжеучители, неправильно истолковывающие естественные законы. Во-вторых, неправильное истолкование естественных законов лжеучителями, которые придают им смысл, противоречащий гражданскому праву, либо выдают за законы собственные измышления или традиции прежних времен, несовместимые с обязанностями подданного. И ложные выводы из истинных принципов, которые делают учители. В-третьих, ошибочные выводы из правильных принципов, что обычно встречается у людей, поспешных в выведении заключений и принятии практических решений. Таковы те люди, которые, с одной стороны, слишком высокого мнения о своих умственных способностях, а с другой стороны, полагают, что вещи этого рода требуют не времени и изучения, а лишь обыкновенного опыта и здравого смысла, чего ни один человек не считает себя лишенным, а между тем познание правомерного и неправомерного очень трудно, и никто не должен претендовать на такое знание без долгого и интенсивного изучения. Ни одно из этих неправильных рассуждений не может служить основанием для оправдания преступления человека (хотя некоторые из них могут служить смягчающим вину обстоятельством), претендующего на управление собственными делами, и еще меньше для человека, занимающего государственный пост, ибо все такие люди претендуют на ту разумность, на отсутствие которой они ссылались бы как на основание для своего оправдания.
Страсти людские. Одной из страстей, которые чаще всего бывают причиной преступления, является тщеславие, или глупая переоценка собственной личности, как будто разница в ценности между людьми является результатом их ума, или богатства, или крови, или какого-нибудь другого естественного качества, а не зависит от воли тех, кто обладает верховной властью. Тщеславие порождает у соответствующих людей предположение, что наказания, установленные законами и распространяющиеся обыкновенно на всех подданных, не должны быть применены к ним с той же строгостью, с какой они применяются к бедным, темным и простым людям, общее имя которых - чернь.
Предположение о том, что их спасет богатство. Поэтому обычно люди, кичащиеся своим богатством, смело совершают преступления в надежде, что им удастся избежать наказания путем подкупа государственного правосудия или получить прощение за деньги или другие формы вознаграждения.
И друзья. А люди, имеющие множество могущественных родственников или завоевавшие себе популярность и определенную репутацию среди толпы, осмеливаются нарушать законы в надежде, что им удастся оказать давление на ту власть, которой надлежит заботиться о приведении законов в исполнение.
И собственная мудрость. А люди, имеющие высокое и ложное мнение о собственной мудрости, берут на себя смелость порицать действия властей, ставить под вопрос их авторитет и своими публичными выступлениями опрокидывать законы, дабы преступлением считалось лишь то, что выгодно считать таковым им самим. Эти же люди бывают иногда склонны к таким преступлениям, которые состоят в коварстве и обмане своих соседей, так как они полагают, что их замыслы слишком искусны, чтобы в них можно было проникнуть. Это, говорю я, следствие их ложного предположения о своей мудрости, ибо из зачинщиков смуты в государстве (которая никогда не обходится без гражданской войны) очень мало кто живет достаточно долго, чтобы видеть осуществление своих целей, так что благо, вытекающее из этих преступлений, достается потомству и таким людям, которые меньше всего пожелали бы его; это доказывает, что зачинщики не были так мудры, как они полагали. А те, кто обманывает в надежде на то, что их обманов не заметят, обманывают обыкновенно себя, ибо та темнота, которой они считают себя окутанными, есть лишь их собственная слепота, и они не более разумны, чем дети, считающие все скрытым, раз они закрыли свои глаза.
Все тщеславные люди, как правило, если только они не робки, подвержены гневу, ибо они более других склонны рассматривать обычную свободу выражений в разговорах как проявление пренебрежения к ним. Очень мало найдется таких преступлений, которые не имели бы своим источником гнев.
Ненависть, сладострастие, честолюбие, корыстолюбие - причины преступлений. А что касается преступлений, к которым способны привести такие страсти, как ненависть, сладострастие, честолюбие и корыстолюбие, то они столь очевидны всякому человеку на основании его собственного опыта и размышления, что об этом нет нужды говорить; заметим лишь, что эти страсти настолько присущи природе человека и всех других живых существ, что их последствия можно устранить лишь необыкновенным напряжением мыслительных способностей или постоянной строгостью наказания за них. Ибо то, что человек ненавидит, причиняет ему непрерывное и неизбежное беспокойство, в силу чего человек должен или вооружиться долготерпением, или освободить себя от власти этого беспокойства устранением его причины. Выполнение первого -условия трудно, выполнение второго во многих случаях всевозможно без нарушения какого-либо закона. Честолюбиe и корыстолюбие также суть страсти, которые беспрестанно давят на человека, между тем как разум не всегда приходит на помощь, чтобы оказать им сопротивление. Д. Поэтому, когда у человека появляется надежда на безнаказанность, тогда сказываются последствия этих страстей. А что касается сладострастия, то эта страсть вместо продолжительности обладает силой, достаточной для того, чтобы перевесить боязнь легких или неизвестных наказаний.
Страх иногда бывает причиной преступлений, как, например, когда человеку кажется, что ему грозит опасность быть убитым или получить телесные повреждения. Из всех страстей менее всего располагает человека к нарушению закона страх. Более того, только страх если не иметь в виду благородные натуры, заставляет людей соблюдать законы в тех случаях, когда их нарушение обещает человеку выгоду или удовольствие. И все же во многих случаях преступление может быть совершено под влиянием страха.
В самом деле, не всякий страх оправдывает то действие, которое он порождает, а лишь страх телесного повреждения, который мы называем физическим страхом, и лишь в том случае, когда человек не видит другого средства освободиться от этого страха помимо действия. Человек, подвергшийся нападению, боится быть убитым и, чтобы избежать смерти, не видит иного пути, как нанесение раны нападающему. И вот если в этом случае человек смертельно ранил нападающего, то это не преступление. Ведь никто не предполагал, что фактом установления государства он отрекся от своего права защищать свою жизнь и тело в тех случаях, когда закон не может вовремя прийти ему на помощь. Но убить человека, потому что из его действия или угроз я могу заключить, что он убьет меня при первой возможности, между тем как я имею достаточно времени и средств, чтобы воспользоваться защитой верховной власти, - преступление. Другой случай. Человек слышит по своему адресу несколько обидных слов или подвергается незначительной обиде, за что законодатели не установили никакого наказания, не считая достойным человека здравого ума обращать на них внимание, и боится, что, оставив без отмщения эту обиду, он навлечет на себя презрение и, следовательно, будет подвергаться подобным обидам и со стороны других; и вот, чтобы избежать этого, он нарушает закон и, чтобы другим неповадно было, мстит. Это-преступление. Ибо ущерб в этом случае был не физический, а мнимый и настолько незначительный, что человек светский или уверенный в своем мужестве не может обращать на него внимание, хотя в силу обычая, введенного несколько лет назад в этом уголке мира, такие мелкие обиды сделались чувствительными для молодых и пустых людей.
Точно так же человек может бояться духов из-за собственного суеверия или доверия, которое внушают ему рассказы о странных снах и видениях других людей, и при этом ему может быть внушена вера в то, что эти духи причинят ему вред, если он совершит или не совершит то, что предписывается или запрещается законом. И вот, если этот человек так или иначе нарушил закон, это не может быть оправдано страхом и является преступлением. В самом деле, сновидения (как я показал это раньше, во II главе) являются по своей природе лишь представлениями, оставшимися у спящего от чувственных восприятии, полученных им наяву. А когда человек в силу какого-либо обстоятельства не уверен в том, что он спал, то сны представляются ему реальными видениями. Поэтому тот, кто позволяет себе нарушить закон на основании собственного или чужого сновидения, или на основании мнимого видения, или на основании представления о силе невидимых духов, хотя это и не дозволено государством, тот отвергает естественный закон, что уже является определенным преступлением, и следует призракам своего или чужого воображения, причем призракам, относительно которых он никогда не может знать, означают ли они что-нибудь или нет, так же как говорит ли правду или лжет тот, кто рассказывает ему свои сны. Если бы каждому была предоставлена свобода действовать так (а если бы хоть один человек имел эту свободу, то она в силу естественного закона должна была бы быть предоставлена любому), никого нельзя было бы заставить соблюдать законы, и, таким образом, все государства распались бы.
Не все преступления одинаковы. Из этого различия источников преступлений вытекает, что не все преступления одинаковы (как утверждали это древние стоики). Может же иметь место не только оправдание, при котором то, что казалось преступлением, оказывается совсем не таковым, но также и смягчающие вину обстоятельства, благодаря которым преступление, казавшееся большим, становится меньше. Ибо хотя все преступления одинаково заслуживают имени беззакония, подобно тому как всякое отклонение от прямой линии одинаково заслуживает имени кривизны, что было правильно замечено стоиками, однако из этого не следует, что все преступления являются в одинаковой степени беззакониями, так же как из понятия кривизны не следует, что все кривые линии являются в одинаковой мере кривыми. Именно последнее проглядели стоики, считавшие одинаково большим преступлением против закона убить курицу и совершить отцеубийство.
Полное оправдание. Целиком оправдывает действие и лишает его характера преступления лишь то, что одновременно лишает закон обязательной силы, ибо противозаконное действие, совершенное тем, кто обязан повиноваться данному закону, есть не что иное, как преступление.
Отсутствие всякой возможности знать закон служит основанием для полного оправдания. Ибо закон, знание которого для человека невозможно, не имеет для него обязательной силы. Но недостаточное усилие познать закон не должно быть рассматриваемо как отсутствие возможности, и человек, считающий себя достаточно разумным, чтобы быть в состоянии управлять собственными делами, не может считаться лишенным возможности знать естественные законы, ибо эти законы познаются тем разумом, на который он претендует. Только детям и сумасшедшим не вменяются в вину преступления против естественного закона.
Когда человек не по своей вине находится в плену или во власти врага (а он во власти врага тогда, когда во власти последнего находятся его личность или его средства существования), тогда закон теряет по отношению к нему всякую обязательную силу, ибо он вынужден повиноваться врагу или умереть, и, следовательно, такое повиновение не есть преступление, ибо никто не обязан (при отсутствии защиты закона) не защищать себя всеми доступными ему средствами.
Если человек под страхом смерти принуждается совершить что-либо против закона, то он совершенно не виновен, ибо никто не обязан отказаться от самосохранения. И если бы даже мы предположили, что такой закон является обязательным, то человек все же рассуждал бы так: если я не сделаю этого, я умру сразу, если же я это сделаю, я умру некоторое время спустя, следовательно, делая это, я выигрываю время для жизни. Природа поэтому принуждает его это делать.
Если человек лишен пищи или каких-нибудь других необходимых для жизни вещей и может сохранить себя лишь совершением противозаконного действия, - например, если при большом голоде он кого-либо ограбит или украдет съестные припасы, которые не может получить ни за деньги, ни в качестве милостыни, или если для защиты своей жизни человек отнимет у другого меч, - то это нельзя вменять ему в вину по основаниям, указанным раньше.
В действиях подстрекателя не может быть обвинен исполнитель. Кроме того, когда совершено противозаконное действие под влиянием другого человека, то действия подстрекателя не могут вменяться в вину исполнителю, ибо никто не должен обвинять другого в своем собственном деянии, когда тот является лишь его орудием. Но это противозаконное действие остается преступлением по отношению к третьему лицу, пострадавшему от этого действия, ибо в отношении нарушения закона оба, как подстрекатель, так и исполнитель, являются преступниками. Отсюда следует, что если человек или собрание, имеющие верховную власть, приказывают человеку совершать нечто нарушающее ранее изданный закон, то это действие не может быть вменено в вину исполнителю. Ибо суверен не может по праву осудить это действие, так как сам является его виновником. А то, что не может быть по праву осуждено сувереном, не может быть наказано кем-либо другим. Кроме того, когда суверен повелевает совершить что-либо противоречащее его прежнему собственному закону, то повеление является упразднением закона по отношению к данному единичному факту.
Если человек или собрание, имеющие верховную власть, отрекаются от какого-нибудь существенного для верховной власти права, благодаря чему подданные получают свободу, несовместимую с верховной властью, т. е. с самим существованием государства, и подданный на основании этой пожалованной свободы отказывается повиноваться суверену в чем-либо противоречащем этой свободе, то это тем не менее грех и нарушение верноподданнического долга. Ибо подданный обязан понимать, что это несовместимо с верховной властью; ведь она учреждена с его собственного согласия и ради его защиты, и такая свобода, которая несовместима с верховной властью, могла быть пожалована лишь вследствие непредвидения ее дурных последствий. Если же подданный не только не повинуется, но и оказывает сопротивление должностному лицу при претворении указанного повеления в жизнь, тогда это уже преступление, ибо подданный мог добиваться своего права жалобой без нарушения мира.
Преступление имеет различные степени, которые измеряются, во-первых, зловредностью источника или причины, во-вторых, заразительностью примера, в-третьих, вредностью последствий, в-четвертых, обстоятельствами времени, места и лиц.
Предположение о своей силе для сопротивления исполнителям закона отягчает преступление. Одно и то же противозаконное действие является большим преступлением, когда оно проистекает из того, что человек, полагаясь на свою силу, богатство или друзей, оказывает сопротивление исполнителям закона, и меньшим, - когда оно проистекает из надежды не быть открытым или скрыться бегством. Ибо надежда на избежание наказания путем силы есть корень, из которого вырастает во все времена и при всяких соблазнах презрение ко всем законам, между тем как в последнем случае понимание опасности, побуждающее человека к бегству, делает его более послушным в будущем. Преступление, совершенное сознательно, является большим преступлением, чем то, которое проистекает из ложного убеждения в его законности. Ибо тот, кто сознательно совершает противозаконное действие, полагается на свою физическую или другую силу, что придает ему смелость совершать такие же преступления и в будущем, между тем как тот, кто совершает преступление по ошибке, убедившись в своей ошибке, становится послушным закону.
Доверие к дурным учителям смягчает вину. Тот, чья ошибка проистекает из доверия к авторитету учителя или уполномоченного государством толкователя закона, менее виновен, чем тот, чья ошибка проистекает из непоколебимой уверенности в правильности собственных принципов и рассуждений, ибо тому, чему учит человек, уполномоченный на то государством, учит само государство, и мнение такого учителя имеет сходство с законом; поэтому авторитет такого учителя или толкователя закона служит основанием для полного оправдания всех преступлений, которые не содержат в себе отрицания верховной власти и не являются нарушением очевидного закона, между тем как тот, кто руководствуется в своих действиях собственными мнениями, держится стойко или падает в зависимости от правильности или ошибочности этих мнений.
Примеры безнаказанности смягчают вину. То же действие является большим преступлением, если до этого другие люди неизменно наказывались за подобное действие, и меньшим - если они оставались до этого во многих случаях безнаказанными. Ибо такие примеры являются надеждой на безнаказанность, внушенной правонарушителю самим сувереном. И так как тот, кто внушает человеку надежду на безнаказанность, которая поощряет его к совершению преступления, сам является соучастником, то у него нет основания взваливать всю вину за это преступление на непосредственного правонарушителя.
Заранее обдуманное намерение отягощает вину. Преступление, проистекшее из внезапной страсти, не так велико, как совершенное по зрелом размышлении. Ибо в первом случае смягчающим вину обстоятельством является общая слабость человеческой природы. Тот же, кто совершил преступление с заранее обдуманным намерением, тот хладнокровно взвесил закон, наказание и последствия преступления для человеческого общества и всем этим пренебрег, поставив превыше всего собственную склонность. Но внезапность страсти не есть достаточное основание для полного оправдания, ибо время, протекшее с момента первого знакомства с законом до совершения преступления, должно учитываться как время обдумывания, так как правонарушитель обязан был размышлением над законом побороть порочность своих страстей.
Если закон объявлен и старательно прочитан и истолкован перед всем народом, то всякое деяние, совершенное в его нарушение, является большим преступлением, чем когда люди оставлены без такого наставления и вынуждены сами осведомляться о содержании закона, что создает для них трудность и неуверенность, заставляет их прерывать свои обычные занятия и обращаться к частным лицам. Ибо в этом случае часть вины отпадает в силу очень распространенного незнакомства с законом, в первом же случае имеется небрежность, свидетельствующая о некотором презрении к верховной власти.
Молчаливое одобрение суверена смягчает вину. Деяния, которые ясно выраженный закон осуждает, а законодатель несомненными проявлениями своей воли молчаливо одобряет, являются меньшим преступлением, чем те же деяния, которые осуждены как законом, так и законодателем. Так как мы знаем, что воля законодателя есть закон, то в первом случае мы имеем два противоречащих друг другу закона - обстоятельство, которое служило бы полным оправданием, если бы люди обязаны были судить о том, что одобряется законодателем, не по его ясно выраженному повелению, а по другим признакам. Но так как в данном случае наказание полагается не только за нарушение закона, но и за его исполнение, то законодатель сам является отчасти причиной правонарушения и поэтому не может взвалить всю вину за преступление на правонарушителя. Например, закон запрещает дуэли, и они наказываются как уголовное Преступление. С другой стороны, человек, не принимающий вызова на дуэль, подвергается глубочайшему презрению и иногда самим сувереном считается недостойным занимать какой-нибудь высокий пост или получить продвижение по военной службе. Если в силу этого человек принимает вызов на дуэль, полагая, что все люди законно стремятся иметь о себе хорошее мнение тех, кто обладает верховной властью, то разумно не наказывать его строго, так как часть вины явно падает на наказывающего. Я забочусь не о том, чтобы была предоставлена свобода личной мести или другой форме неповиновения, а о правителях - чтобы они не поощряли косвенно того, что ими прямо запрещается. Примеры монархов оказывают и всегда оказывали более могущественное влияние на действия тех, перед глазами кого эти примеры имелись, чем сами законы. И хотя нашей обязанностью является делать не то, что монархи делают, а лишь то, что монархи говорят, но эта обязанность, однако, не будет выполнена до тех пор, пока Богу не будет угодно оказать людям необычайную и сверхъестественную милость, внушив им склонность следовать этому правилу.
Сравнение преступлении по их последствиям. Если мы, далее, сравниваем преступления по степени вредности их последствий, то, во-первых, одно и то же действие является большим преступлением, когда оно приносит вред многим, и меньшим - когда оно приносит вред немногим. Поэтому, когда какое-нибудь действие приносит вред не только в настоящем, но и, к примеру, в будущем, то оно является большим преступлением, чем когда оно приносит вред лишь в настоящем. Ибо первое преступление является плодовитым, порождая все больший ущерб, последнее же преступление бесплодно. Преподавать учения, противные установленной в государстве религии, является большим преступлением со стороны уполномоченного государством проповедника, чем со стороны частного лица. То же различие приходится делать в случаях нечестивого и невоздержанного образа жизни или при совершении нечестивого поступка. Точно так же распространение какого-нибудь мнения или совершение какого-нибудь действия, ведущих к ослаблению верховной власти, является большим преступлением, когда правонарушитель - профессор права, чем когда таковым оказывается любой другой человек. Точно так же является большим преступлением один и тот же противозаконный поступок, если он совершен человеком, пользующимся славой мудрого, так что многие следуют его советам и подражают его действиям, чем если тот же поступок совершен обыкновенным человеком. Ибо первый не только совершает преступление, но преподает это как закон всем другим людям. И вообще все преступления усугубляются в зависимости от производимых ими скандалов, т. е. в зависимости от того, насколько они становятся камнями преткновения для слабых людей, которые смотрят не столько на тот путь, на который они вступают, сколько на тот свет, который несут перед ними другие.
Laesae Majestas. Точно так же действия против существующего в государстве положения являются более тяжелыми преступлениями, чем такие же действия против частных лиц, ибо в первом случае вред распространяется на всех. К таким действиям относятся: сообщение врагу секретных сведений о состоянии военных сил государства, всякие покушения на представителя государства, будь то монарх или собрание, и всякие попытки словом или делом умалить авторитет суверена в настоящем или будущем. Этого рода преступления римляне обозначали понятием criinina laesae majestatis, и заключаются они в намерении или действиях, противных основному закону.
Взяточничество и лжесвидетельство. Более тяжкими являются также преступления, подрывающие действие судебных решений, и менее - обиды, причиненные одному или нескольким лицам. Например, брать деньги, дабы вынести несправедливое судебное решение, или лжесвидетельствовать на суде более преступно, чем надуть человека на такую же или на большую сумму, ибо в первом случае не только совершено беззаконие по отношению к тому, кто пострадал от такого приговора, но все судебные решения становятся бесполезными, являясь лишь орудиями силы и личной мести.
Хищение. Грабить или расхищать государственную казну или государственные доходы - более тяжкое преступление, нежели грабить и надувать частное лицо, ибо грабить государство - значит грабить сразу многих.
Подделывание и обман государства. Захватить путем обмана государственную должность, подделывать государственные печати или монеты более преступно, чем выдавать себя в целях обмана за какое-нибудь частное лицо или подделывать его печать, ибо обман государства есть нанесете ущерба многим.
Сравнение преступлений против частных лиц. Из незаконных деяний, направленных против частных лиц, большее преступление то, вред которого, по общему мнению, Является более чувствительным.
И поэтому противозаконное убийство - большее преступление, чем всякое другое повреждение, при котором жизнь сохраняется.
Убийство, сопровождаемое пытками, - большее преступление, чем простое убийство.
Членовредительство - большее преступление, чем грабеж.
Похитить имущество, угрожая владельцу смертью или увечьем, - большее преступление, чем тайное похищение.
Тайное похищение - большее преступление, чем похищение имущества с согласия его владельца, полученного путем обмана.
Изнасиловать женщину - большее преступление, чем соблазнить ее лестью.
Соблазнить замужнюю женщину - большее преступление, чем соблазнить незамужнюю.
Ибо такова общая оценка, хотя некоторые люди более, другие менее чувствительны к одному и тому же преступлению. Однако закон считается не с личными склонностями, а с общей склонностью человеческого рода.
Поэтому оскорбления, нанесенные людям обидным словом или жестом, когда они не причиняют иного вреда, кроме непосредственного огорчения того, по чьему адресу эти обидные слова или жесты направлены, - такие оскорбления не считались преступлениями законами греков и римлян, а также законами других, как древних, так и новых, государств, ибо соответствующие законодатели полагали, что истинная причина огорчения обиженного кроется не в оскорблении (которое не должно производить впечатления на людей, знающих себе цену), а в его собственном малодушии.
Преступления против частных лиц точно так же усугубляются обстоятельствами, касающимися лиц, времени и места. Убить родителя - большее преступление, чем убить чужого, так как родитель должен почитаться как суверен (хотя он уступил свою власть гражданскому закону), каким он был в естественном состоянии. А ограбление бедняка есть большее преступление, чем ограбление богача, ибо для бедняка это более чувствительный ущерб.
Преступление, совершенное в месте, отведенном для богослужения, и в часы богослужения, является более серьезным, чем то же преступление, совершенное в другое время и в другом месте, ибо первое проистекает из большего презрения к закону.
Можно было бы привести еще много других отягчающих и смягчающих вину обстоятельств, но из приведенных мной примеров всякому человеку ясно, как определить степень преступности любого противозаконного действия.
Что такое государственное преступление. Наконец, так как почти во всех преступлениях пострадавшей стороной являются не только какие-нибудь частные лица, но также и государство, то, если обвинение в каком-нибудь преступлении возбуждено от имени государства, преступление называется государственным преступлением; если же обвинение в том же преступлении возбуждено от имени частного лица, преступление называется частным преступлением; и обвинение соответственно этому называется государственным обвинением - judicia publica, обвинением короны, или частным обвинением. Так, например, при обвинении в убийстве, если обвинителем выступает частное лицо, то обвинение называется частным обвинением; если же обвинителем выступает суверен, обвинение называется государственным.