5rik.ru

                             Ростислав САМБУК

                        КОЛЛЕКЦИЯ ПРОФЕССОРА СТАХА




     Майор Шульга сидел в кабинете главного врача.
     - Я должен еще раз напомнить вам, - сказал он подчеркнуто официально,
- что от моего разговора с раненым зависит розыск опасного преступника,  а
может целой банды.
     Профессор только развел руками.
     - Сочувствую... сочувствую... -  заговорил  он  быстро,  -  однако...
Сейчас  придет  Юрий  Юрьевич  -  врач,  который  лечит  вашего  сержанта.
Вероятно, он разрешит... Понимаете, Омельченко в очень тяжелом  состоянии,
и любые разговоры с ним категорически запрещены.
     Шульга упрямо наклонил голову.
     - Он - работник милиции и хорошо знает, зачем я пришел сюда.  Уверен,
что разговор не взволнует его. В  конце  концов  всего  несколько  слов...
Только несколько слов...
     - Я все понимаю, но без Юрия Юрьевича... А вот и он.
     В кабинет вошел живой, с быстрыми глазами мужчина в белом халате.  Он
торопливо прошел от двери к столу главврача, будто скользя  по  блестящему
паркету. Полы его незастегнутого халата развевались как крылья.
     Выслушав просьбу Шульги, не колеблясь сказал:
     - Можно.  Ваш  милиционер  -  счастливчик.  Если  бы  нож  прошел  на
несколько миллиметров правее... - щелкнул пальцами. - А так... Будет  жить
ваш старшина...
     - Сержант, - уточнил Шульга.
     - Возможно... возможно... Итак, вы хотите поговорить  с  ним?  Только
кратко и в моем присутствии.
     Шульга бросил на него неприязненный взгляд - разговор же не личный, а
служебный, и этому коротышке,  очевидно,  нет  дела  до  всех  инструкций,
относящихся к следствию, не говоря уж о служебной тайне.  Шульга  вздохнул
и, вместо того чтобы сказать сурово и официально, как собирался,  произнес
с наигранной бодростью:
     - Благодарю вас, Юрий Юрьевич. Я согласен на все.
     Сержант  Омельченко  вымученно  улыбнулся  майору.  Улыбка   у   него
получилась жалкая. Он как бы извинялся за  то,  что  лежит  в  больнице  и
отнимает время у старшего инспектора городского уголовного розыска.  Хотел
что-то сказать, но Юрий Юрьевич властным жестом остановил его.
     - Майор будет задавать  вам  вопросы,  -  он  сел  возле  кровати.  -
Отвечайте не спеша. Не напрягайтесь. -  Он  пощупал  пульс  у  больного  и
показал Шульге на табурет. - Начинайте, майор.
     Шульга склонился над сержантом. Успокаивающе сказал:
     - Я не  хочу  утомлять  вас,  сержант,  но  надо  выяснить  некоторые
вопросы. На вас напал один или несколько человек?
     - Один... - Губы у сержанта были бледные, как у  покойника.  Он  едва
шевелил  ими,  и  Шульге  показалось,  что  Омельченко  вот-вот   потеряет
сознание. Бросил тревожный  взгляд  на  врача,  но  тот  ободряюще  кивнул
головой.
     - Вы видели его? Помните?
     - Да... - Сержант закрыл глаза, вспоминая. - Среднего  роста.  Может,
даже ниже меня. В темном костюме, длинные волосы. Голос хриплый...
     - Лицо запомнили? Можете описать его?..
     Сержант снова закрыл глаза.
     - Нет...  -  покачал  головой.  -  Не  припомню...  Хотя...  Кажется,
горбоносый, или тень падала... Темно там было... - пожаловался  он.  -  И,
кроме того, все произошло так быстро...
     - Никто вас ни в чем не обвиняет, сержант, - успокоил его  Шульга.  -
Но ведь вы понимаете, -  искоса  посмотрел  на  врача,  -  наша  задача  -
обезвредить преступника. Как  это  случилось?  После  того,  как  старшина
Вовкотруб с Рыжковым пришли в ресторан?
     - Я остался... - начал сержант.
     - Да... да... - кивнул майор. - Все это  мы  знаем.  Скажите,  откуда
появился тот?.. Преступник... И как?..
     - На дорожке... к ресторану,  -  прерывисто  ответил  сержант.  -  Он
крикнул мне: в кустах кто-то стонет. Ну, и я... попался на удочку... Успел
сделать лишь шаг налево... И все... Ничего больше не помню...
     - И вы не слышали стона в кустах?
     Губы  сержанта  задрожали,  и  врач  сделал  майору  знак  прекратить
разговор.
     - Хватит... - Юрий Юрьевич положил ладонь на лоб  сержанта.  -  Майор
благодарен вам. Да?
     Шульга понял его. Встал.
     -  Поправляйтесь,  сержант,  я  загляну,  когда  вам   полегчает.   А
преступника мы непременно поймаем! - бодро пообещал он, хотя сам не  очень
верил в это. Действительно, либо преступник был  достаточно  опытен,  либо
ему просто  повезло:  не  оставил  следов.  А  приметы,  которые  запомнил
сержант, не очень проясняли дело...


     ...Это произошло так. Около одиннадцати вечера  милицейский  мотоцикл
остановился на одной из аллей городского парка... С него  слезли  старшина
Вовкотруб и сержант Рыжков. Оставив возле мотоцикла  сержанта  Омельченко,
пошли посмотреть, что делается в парковом ресторане...
     Вернулись минут через двадцать. Сержанта Омельченко  возле  мотоцикла
не  было.  Немного  подождали  его.   Сержант   не   возвращался.   Тогда,
обеспокоенные,  начали  звать  его  и  наконец  решили  осмотреть   кусты.
Омельченко уже истекал кровью. Хорошо,  что  до  больницы  было  недалеко.
Старшина Вовкотруб и Рыжков перенесли его туда на руках.
     Через несколько минут у места преступления  остановилась  оперативная
машина.  Подогнали  два  милицейских  мотоцикла,  включили  фары.   Шульга
осмотрел кусты, но ничего не  нашел:  сухая  земля  не  сохранила  следов,
только трава, на которую упал сержант, пропиталась кровью.
     Решив еще раз осмотреть место преступления при дневном свете,  Шульга
направился в больницу.
     Возвращаясь  в  управление,  Шульга  всматривался  в  пустые   улицы,
провожал глазами одиноких прохожих  и  со  стыдом  думал,  что  преступник
блуждает где-то на свободе, теперь уже вооруженный...
     Майор пошевелился на  сиденье,  усаживаясь  поудобнее.  Понимал,  что
нападение на сержанта Омельченко случайное, не подготовленное  заранее,  -
старшина мог и не оставить Омельченко возле мотоцикла.
     Итак, случайность. Но устроил нападение смелый и опытный  преступник,
будто готовился к нему - сделал все чисто и  почти  не  оставив  следов...
Разве что сломанная веточка. Так ее мог сломать,  падая,  и  Омельченко...
То, что преступник не оставил следов и украл  пистолет,  очень  беспокоило
Шульгу.
     Разговор с Омельченко дал майору не очень много, но и не так уж мало.
По крайней мере, у Шульги уже был материал для первого доклада  начальнику
уголовного розыска: он составил список всех  бывших  преступников,  живших
теперь в городе  и  области,  и  участковые  инспекторы  получили  задание
проверить, где они были десятого мая между десятью и  одиннадцатью  часами
вечера.


     Десятого мая Балабан  проснулся  поздно.  Увидел  на  столе  холодную
картошку и кусок вареной колбасы, поморщился: дрянь, а  не  завтрак.  Съел
только колбасу, выпил стакан холодного чаю и, взяв оставленный сестрой  на
буфете рубль, направился в город.
     Послонялся по улицам и поднялся по крутой аллее к  парку  над  рекой,
сел на скамейку. Было страшно жалко себя. Со злостью посмотрел на  девушек
в коротких юбках, проходивших мимо него, громко и  беззаботно  смеясь.  Он
бросил им вслед грязное слово, но от этого не стало легче.  Тоска  давила,
какая-то черная, беспросветная тоска, злоба.
     Второй месяц  после  освобождения  из  колонии  Алексей  Балабан  жил
преимущественно у двоюродной сестры в городе.  У  матери,  имевшей  дом  в
пригородном поселке, бывал редко - мать бранилась и  требовала,  чтобы  он
шел работать. Балабан даже устроился было на кирпичный завод, но  выдержал
только неделю и убежал к двоюродной сестре. Считал, что  Анна  многим  ему
обязана. Когда-то он провернул прибыльное  дельце.  Один  только  японский
транзистор стоил по  крайней  мере  сотен  пять.  Балабан  же  продал  его
какому-то пижону на сочинском пляже за  две  с  половиной,  сославшись  на
нужду. И не жалел. Две с половиной так две с половиной, не все  ли  равно.
Деньги тогда текли у него сквозь пальцы, и, вернувшись к сестре, у которой
оставил краденые вещи, он даже не спросил у нее, кому и за сколько она  их
продала.
     Их с напарником взяли  через  несколько  недель.  Следователь  собрал
неопровержимые  доказательства,  провел  даже  очную  ставку  с  сочинским
покупателем транзистора. Тот, оказывается, сдал радиоприемник в московский
комиссионный магазин.
     Не назвал Балабан только Анну. И вот тебе  благодарность  -  рубль...
Балабан выпил на этот рубль стакан портвейна и купил сигарет.  У  него  не
осталось денег даже на воду. А ему так хотелось выпить холодного бочкового
пива. У Балабана даже пальцы задрожали, когда вспомнил его вкус.
     Пиво продавали в киоске в боковой аллее  парка.  Балабан  представил,
как сдунет пенную шапку с кружки, и решился. Медленно встал,  потянулся  и
направился к киоску.
     В будний день тут не было очереди - стояли лишь три-четыре  человека.
Лёха оперся спиной о шершавый ствол  каштана,  под  которым  стоял  киоск,
начал наблюдать. Вскоре к киоску подошел парень.  Балабан  тронул  его  за
плечо.
     - Поставь кружку, - подмигнул, - когда-нибудь отблагодарю...
     Тот отстранился.
     - Еще чего захотел! - пренебрежительно усмехнулся парень.
     Этого уже Балабан не мог стерпеть: высунул из рукава лезвие ножа так,
чтобы видел только парень.
     - Поставишь? - спросил угрожающе.
     Тот  посерел,  оглянулся  на  двух  пожилых  мужчин,  пивших  пиво  в
нескольких шагах, но те стояли спиной к ним. Жалобно улыбнулся буфетчице.
     - Две... - еле выдавил из себя.
     Буфетчица равнодушно выставила кружки  -  какое  ей  дело,  кто  кого
угощает,  пивной  киоск  -  не  павильон  минеральных  вод:  тут  всего  и
насмотришься, и наслушаешься...
     Парень подвинул Балабану кружку, и тот едва  удержался,  чтобы  одним
духом не опорожнить ее, однако злорадно усмехнулся и вылил пиво на землю.
     - Что даешь, падло! - ткнул пустой  кружкой  парня  в  подбородок.  -
Муха, не видишь? Заказывай еще!
     - Извините... - пробормотал тот. - Не было никакой мухи...
     - Ну! - сверкнул глазами Балабан.
     - Еще к-кружку... - попросил парень.
     На этот раз Балабан выпил. Хотелось заказать еще, но увидел: к киоску
направляется мужская компания. Толкнул парня в бок.
     - Спасибо, - подмигнул, искоса бросив взгляд на буфетчицу.
     И поспешил на берег реки.
     Он нашел тихую полянку среди кустов, растянулся на траве и  незаметно
заснул. Проснулся, когда уже стемнело. Домой идти не  хотелось.  От  одной
мысли об Анне и ее косых взглядах стало тоскливо.  Начнет  попрекать,  что
кормит его...
     Балабан вспомнил, как беззаботно жилось ему в  детстве.  Отца  он  не
помнил. Тот бросил их,  когда  Лесик  был  еще  младенцем.  Мать,  безумно
любившая сына, работала с утра до ночи,  чтобы  ее  Лесик  имел  все,  что
пожелает. Балабан сызмальства привык ничего  не  делать.  Мать  кормила  и
одевала. А он слонялся по улицам с двумя-тремя такими же лоботрясами,  как
и сам. Учиться не хотел - сидел почти в каждом классе по два года и насилу
кончил пятый класс. Вечерами перепродавал билеты  у  кинотеатра  и  уже  в
двенадцать лет начал курить и пить.
     Мать не знала, что с ним делать. Соседки советовали ей  обратиться  в
милицию. Но она и слушать не хотела - чтобы ее Лесика таскали в милицию! -
и пыталась купить привязанность сына мелкими подарками...  Но  это  только
еще больше избаловало его.
     Как-то Олексе с дружками не повезло с перепродажей билетов. Подростки
уже привыкли к папиросам и вину. А денег не  было.  В  двух  кварталах  на
довольно  тихой  улице  стоял  киоск,  за  витринами  которого   заманчиво
выстроились на полках бутылки. В тот вечер и  произошла  первая  серьезная
кража, инициатором которой стал Балабан. А потом первое отбывание срока  в
колонии для несовершеннолетних.
     Он вернулся домой через год, мать  устроила  его  на  работу.  Однако
Балабан работать не захотел. Связался с опытными преступниками.  Несколько
краж остались безнаказанными, и Балабан поверил в свою счастливую  звезду.
Но угрозыск уже следил за ним, и скоро Балабана поймали с поличным.
     Снова колония, потом,  после  отбытия  срока,  еще...  И  вот  он  на
свободе.
     Балабан вышел по центральной аллее  на  многолюдные,  залитые  светом
улицы. Постоял на пятачке у станции метро,  с  завистью  глядя  на  хорошо
одетых людей, выходивших из ресторана.
     "Хоть бы четвертак, - думал с тоской. - Ну, два червонца..." Легонько
кольнул себя острием ножа в бок и побрел обратно в парк...
     На центральной аллее заметил  пьяного,  который  шел,  покачиваясь  и
что-то мурлыча себе под нос. Уже  хотел  остановить  в  темном  месте,  да
вовремя  увидел  на  противоположной  стороне  аллеи  молодую   пару   под
развесистой липой. Дальше было людно - повернул  обратно,  выругавшись.  В
конце концов, у этого пьянчужки, должно быть, денег нет...
     Балабан слонялся по аллее допоздна,  пока  из  летнего  ресторана  не
начали  расходиться  последние  посетители.  Остановился  за  шашлычной  у
дорожки, ведущей к реке, надеясь, что, может быть, какая-нибудь  нетрезвая
пара свернет туда. Но вдруг из-за поворота выскочил милицейский мотоцикл с
коляской и остановился рядом. Балабан повернулся к милиционерам  спиной  и
медленно двинулся следом за веселой компанией, вышедшей из ресторана.  Так
он добрался до асфальтированной дорожки, круто сворачивавшей еще к  одному
летнему  ресторану.  За  спиной  снова  зарокотал  мотоцикл,   и   Балабан
инстинктивно спрятался в кустах в нескольких шагах от дорожки.
     - Ты покарауль тут,  Омельченко,  а  мы  посмотрим,  что  делается  в
ресторане! - приказал кто-то хриплым голосом, очевидно старший патруля.
     Мимо Балабана шли двое. Он невольно прижался к стволу  ясеня.  Сердце
бешено билось от страха.
     Стук каблуков затих, и Балабан успокоился. В конце концов,  чего  ему
бояться? Ничего он не сделал, даже не пьян. Правда, он нездешний.  Но  что
из этого? Приехал в гости к родным, разве это запрещено?
     И все же какой-то страх  лежал  в  груди  и  мешал  свободно  дышать,
раздвинуть кусты и выйти независимо, не обращая внимания  на  патрульного,
сидевшего почти рядом на  мотоцикле.  Очевидно,  это  был  извечный  страх
преступника перед стражами порядка.
     Милиционер закурил и приятный запах табака защекотал Балабану ноздри.
     Он   бесшумно   выскользнул   из   кустов,   сделал   два   шага   по
асфальтированной дорожке.
     - Товарищ милиционер...
     Тот оглянулся.
     - Там... кто-то стонет, слышите? - с притворным  возбуждением  сказал
Балабан.
     Милиционер встал с мотоцикла, постоял, прислушиваясь.
     - Может, кого-то там... - убеждал Балабан.
     Милиционер  оторвался  от  мотоцикла,  бросил  окурок  и,   на   ходу
расстегивая кобуру, пошел навстречу незнакомцу бесшумной, легкой походкой.
     - Где стонет? - вдруг донеслось до  сознания  Балабана,  и  он  снова
ткнул пальцем в кусты.
     Теперь милиционер был совсем рядом, он ощупывал Балабана внимательным
и недоверчивым взглядом, но  тот  не  отвернулся  и  не  смутился.  Твердо
произнес:
     - Там, в кустах, кто-то стонет... Я слышал не совсем ясно...
     Милиционер шагнул под деревья, сделав незнакомцу  знак  следовать  за
ним. Это и погубило его. Балабан не стал ждать, пока милиционер  углубится
в кусты, он ударил финкой сразу, ударил изо всех сил - милиционер даже  не
успел крикнуть: захрипел, покачнулся и упал в кусты...
     Балабан дрожащей рукой нащупал пистолет, сунул его в наружный  карман
пиджака и бросился вверх. Уже добравшись до аллеи, вспомнил,  что  оставил
финку, метнулся назад, вытащил ее, огляделся и, увидев, что никого  вокруг
нет, направился к лестнице, ведущей к верхнему парку.
     Хотелось что есть сил бежать отсюда, но заставлял себя идти не спеша.
На  лестнице  переложил  пистолет  во   внутренний   карман   пиджака   и,
перепрыгивая через ступеньки, поднялся наверх. Пересек верхний парк, вышел
на улицу и сел в трамвай. Только через несколько остановок понял, что едет
не в ту сторону. Пересел и доехал  до  вокзала.  Вскоре  он  уже  сидел  в
электричке.


     С утра Балабан любил понежиться в постели: во-первых, избегал  лишних
разговоров с матерью, почему-то считавшей, что ему непременно надо  самому
зарабатывать на хлеб; во-вторых, наверстывал недоспанное в  колонии  с  ее
ранними подъемами и суровым режимом. Но сегодня,  услышав,  что  мать  уже
хлопочет у печки, зевнул и вылез из-под  теплого  одеяла.  В  сенях  выпил
кружку холодной воды, протер заспанные глаза и вышел в кухню.
     Мать  испытующе  посмотрела  на  него.   Балабан   поскреб   небритый
подбородок.
     - Ты, мама, того... - начал он не очень уверенно.
     - Денег не дам - нету! - оборвала его мать. - Иди работать. Вот  и  у
нас рабочие нужны.
     - Сотня в месяц, - пренебрежительно поморщился Балабан, - целый  день
спину гнуть! Дураков нет.
     "И все же хоть для видимости надо куда-то устроиться, - подумал он, -
потому как милиция не даст покоя. Протянуть два-три  месяца  и  уволиться.
Потом полгода можно искать работу".
     - Я что-то плохо себя чувствую, - сказал он матери. - Тяжелая  работа
не для меня.
     Мать смерила  сына  пренебрежительным  взглядом,  и  тот  понял,  что
сейчас, постепенно распаляясь, она  начнет  пилить  его,  и  все  кончится
обычным скандалом. В другой раз он  даже  подлил  бы  масла  в  огонь.  Но
сегодня не хотел пререкаться. Заискивающе попросил:
     - Ты, мама, скажешь, если спросят, конечно... Ну,  что  я  больной  и
второй день уже лежу... Усекла?
     - Тьфу!  -  плюнула  в  сердцах  мать.  -  Ты  по-человечески  можешь
разговаривать?
     - Ну, того... - Лёха почесал пальцами босой ноги под коленом  другой.
- Я с  одним  типом  поссорился,  и  милиция  может  расспрашивать...  Так
скажешь, что я болен, вчера никуда не выходил из дому.
     Мать всплеснула руками и заплакала.
     - И когда же ты ума наберешься? Снова за старое?..  Мало  тебя  жизнь
учила?
     Она сердито высыпала из кастрюли картошку в  корыто.  Сунула  в  руки
сына мялку.
     - Накормишь кабана! - велела.
     И Балабан покорно начал толочь картошку.
     Но, как только мать вышла со двора, он с отвращением оттолкнул  ногой
корыто и достал папиросы. Выпустив несколько аккуратных колец дыма,  встал
и направился к сараю, где под дровами лежал  пистолет.  Ему  так  хотелось
посмотреть на него, однако заставил себя  остановиться.  Высыпал  картошку
кабану, с любопытством наблюдая, как тот жадно жрет, и вышел в сад.
     Встал  за  развесистой  яблоней  так,  чтобы  видеть  соседний  двор.
Дождался, когда на крыльце появилась  бабка  Соня,  подошел  к  невысокому
забору, разделявшему усадьбы.
     - Хороша у вас клубника! - начал он  громко:  бабка  Соня  плохо  уже
слышала и видела, хотя притворялась, что все в порядке, и сердилась, когда
кто-нибудь сочувствовал ей.
     Бабка не услышала, однако утвердительно закивала головой. Ответила на
всякий случай равнодушно:
     - Будь здоров, Лёшка. Как жизнь?
     - Хороша у вас клубничка, - повторил Балабан громче, чуть не крича. -
Я вчера вечером смотрел, как вы поливали грядки, и думал: что вы  с  таким
урожаем будете делать? Мешок денег наторгуете.
     Бабке Соне почему-то не понравились подсчеты Балабана,  подозрительно
стрельнула в него глазами и замахала руками.
     - Какие там деньги?! Слезы, а не деньги...
     "У-у, ведьма, у тебя  по  сундукам  бы  пошмонить  -  не  одну  сотню
заначила!"  -  со  злобой  подумал  Балабан,   но,   сладко   улыбнувшись,
проговорил:
     - Я вчера вечером смотрел, как вы работаете, и думал: "Молодец  бабка
Соня, нам бы вот так... Никакая  болезнь  ее  не  берет".  А  я  вот...  -
закашлялся, - совсем расклеился...
     - Погоди! - категорично сказала бабка. - Я тебе, Лёша, малинки дам, -
забеспокоилась вдруг. - Как рукой снимет.
     - Пил уже, - остановил ее Балабан. - Я вчера хотел  попросить  у  вас
банки, но вы были заняты на огороде... - Он знал, что  бабка  Соня  каждый
вечер поливает клубнику. - И не заметили меня...
     Это уже был намек на ее, бабкину, подслеповатость.
     - Как не заметила! - обиделась она. - Видела  как  облупленного,  еще
хотела спросить, почему вечер зря тратишь? Молодежь идет на  танцы,  а  ты
же, бедный, сколько лет жизни не видел!..
     Балабан решительно остановил ее:
     - Да болен же я - говорю вам!
     - Вот я сейчас банки принесу...  -  засуетилась  бабка.  Она  сбегала
домой. - Пойдем, поставлю - мать же на работе.
     Когда бабка Соня, поставив банки, ушла домой, Лёха плюнул ей вслед  и
начал завтракать, да не удержался - злодейски огляделся и шмыгнул в сарай,
плотно закрыв за собой двери.
     Вытащил  из-под   поленницы   черный,   вороненой   стали   пистолет,
перезарядил, прицелился, поискав мушкой цель, однако стрелять в  сарае  не
стал, с сожалением вздохнул, переложил патрон в обойму, завернул  пистолет
в чистенькую тряпочку и, спрятав под дрова,  пошел  завтракать.  Не  успел
запить яичницу свежим  молоком,  как  увидел  в  калитке  знакомую  фигуру
участкового инспектора Хохломы.
     Этот настырный  лейтенант  уже  надоел  Балабану;  почувствовал,  как
заныло под ложечкой, а ладони вспотели.
     Лёха нырнул в кровать, натянул одеяло до подбородка. Услышав  стук  в
дверь, не ответил, дождался, пока участковый забарабанит еще, и потом вяло
отозвался:
     - Входите...
     Встретившись  с  внимательным  и  вопросительным  взглядом   Хохломы,
съежился  под  одеялом,  но  глаза  не  отвел.  Лейтенант,   не   попросив
разрешения, сел на стул.
     - Что, Балабан, захворал? - спросил сочувственно, хотя глаза остались
серьезными и даже колючими.
     Лёха повернулся на бок, будто невзначай оголив спину, чтобы  показать
следы от банок.
     - Угу... - пробормотал он. - Простудился...
     - Летом! -  сокрушенно  покачал  головой  участковый.  -  Как  же  ты
умудрился?
     - Пивка холодного глотнул.
     - Пивка... потом водки! - в  голосе  лейтенанта  появились  поучающие
интонации. - Снова за старое, Балабан... Предупреждаю, если не  устроишься
на работу...
     Лёха сел в кровати, умоляюще прижав к груди руки.
     - Гражданин начальник, - произнес вполне искренне, - вот оклемаюсь  -
и сразу на работу! Мать уже говорила с агрономом на плодорассаднике -  там
рабочие нужны.
     Лейтенант одобрительно кивнул головой.
     - Работа хорошая, и коллектив там неплохой.
     - А то как же, - согласился  Лёха,  имея  в  виду  совсем  другое.  В
плодорассаднике  бригадиром  был  его  бывший  одноклассник,   и   Балабан
надеялся, что тот не станет придираться к его прогулам, да и вообще  будет
покрывать его. - Да, коллектив там неплохой, - подтвердил он и добавил:  -
Он поможет мне перевоспитаться.
     - О-о! - улыбнулся Хохлома. -  Вижу,  ты  начинаешь  осознавать...  -
Очевидно, он прочитал бы Балабану небольшую лекцию  о  роли  коллектива  в
воспитании  бывших  преступников,  но  вовремя  вспомнил  о  цели   своего
посещения, запнулся и начал издалека: - Я вот  вчера  проходил  мимо  вас,
хотел наведаться, но окна уже были темными...
     - Мать допоздна возилась во дворе, а я лежал...
     Видно, участковому надоело ходить вокруг да около.
     - Ты никуда вчера не отлучался? - спросил он сурово.
     - Да я же болен...
     - Я спрашиваю.
     - Никуда, гражданин начальник. Вот спросите хотя бы у бабки Сони...
     - Спросим у кого надо. Поправляйся и оформляйся.
     Лейтенант вышел. Балабан подождал, пока  хлопнет  дверь  на  крыльце,
вскочил с постели  и  припал  к  щели  между  занавесками.  Удовлетворенно
усмехнулся: участковый  свернул  к  бабке  Соне.  Знал  старуху:  коль  уж
сказала, что видела Лёху в саду, то не отступится, что бы ни было.


     Балабан держал в руках небрежно свернутую газету,  делая  вид,  будто
читает.  Тем  временем  его  глаза  внимательно  следили  за  людьми,   на
минуту-другую садившимися к покрытому  чернильными  пятнами  столу,  чтобы
заполнить кассовые ордера.
     Сберкассу в помещении Главпочтамта Балабан избрал вполне сознательно,
забраковав перед этим с полдесятка других. Тут сиди хоть час, и  никто  не
обратит на  тебя  внимания,  потому  что  в  этом  же  зале  помещается  и
междугородный переговорный пункт. Да и сберкасса  перспективная:  в  самом
центре - среди ее клиентов должны быть люди денежные.
     Надо было только дождаться того, кто возьмет большую сумму.  Хотя  бы
рублей четыреста или пятьсот, ну, пускай хоть триста, все прочее  зависело
от многих обстоятельств: куда пойдет клиент, один или с кем-нибудь,  каким
транспортом воспользуется...
     Балабан  заметил,  что  одна  женщина  получила  семьсот  рублей.  Он
двинулся следом, но ее ждало такси, и Балабан проводил ее злым взглядом.
     ...Спиридон Климунда так спешил, что не обратил внимания на  парня  в
полосатом пиджаке, который,  подняв  голову  от  газеты,  цепким  взглядом
следил, как он считает десятки. Климунда спрятал  деньги  и  направился  к
троллейбусной остановке. В тот же троллейбус  сел  и  парень  в  полосатом
пиджаке.
     Климунда вышел на площади, и Балабан выпрыгнул вслед за ним. Подумал:
сейчас тот зайдет в магазин и истратит деньги на какое-нибудь барахло.  Но
эта мысль не смутила его.
     Он уже жалел, что увязался за этим молодым  человеком  со  спортивной
выправкой. Лучше было бы дождаться  какой-нибудь  женщины,  догнать  ее  в
пустом подъезде. Тогда можно было бы отобрать деньги культурно и  вежливо,
даже поблагодарить...
     Тем временем молодой человек пересек  улицу.  Шел  быстро,  помахивая
левой рукой. Правую не вынимал из кармана. Он уже видел  нужный  дом.  Зоя
говорила: парадное между хлебным магазином и кафе. Так и есть  -  огромные
старые двери, да и дом, вероятно, стоит сотню лет.  Ему  на  предпоследний
этаж, квартира справа, звонить дважды.
     Зоя пообещала дубленку. Они сразу договорились о цене. Спиридон знал,
что на этой дубленке он что-нибудь заработает. Был у  него  клиент,  давно
уже просивший достать дубленку и обещавший хорошо заплатить.
     Климунда торопился: нести дубленку домой не годилось, надо  было  еще
съездить к клиенту, а в двенадцать быть  уже  в  институте,  где  Спиридон
работал тренером по настольному теннису.
     Вспомнив о работе,  Климунда  недовольно  поморщился:  мороки  много,
платят копейки...  И  все  же  для  отвода  глаз  он  вел  кружки  в  трех
учреждениях.  Не  будешь  работать  -  осудят  как  тунеядца.  К  тому  же
тренерская работа давала ему возможность развернуть  иную  деятельность  -
скупать у спортсменов, приезжавших из-за границы,  а  также  у  зарубежных
туристов разные вещи и продавать с выгодой для себя. Не брезговал Климунда
и валютой, небольшими суммами долларов, фунтов,  франков  и  лир.  Но  тут
проявлял особую осторожность - знал, что за операции с валютой по  головке
не погладят, поэтому и сбывал доллары и франки  только  старому  школьному
товарищу - Омельяну Иваницкому. Еще  учась  в  школе,  Спиридон  с  Омелей
повадились в "Интурист". А вскоре уже занимались "коммерцией". Начинали  с
мелочей -  авторучек,  жевательной  резинки,  зажигалок...  Потом  Омельян
поступил в художественный институт, и их пути на какое-то время разошлись.
Но  как-то  Спиридону  надо  было  спешно  продать  полсотни  американских
долларов, выменянных им у  туриста.  Омельян  взял  их  без  разговоров  и
намекнул, что возьмет еще. Это снова сблизило их.
     Правда, Омельян - искусствовед и в  компании  всегда  хвалится  своим
знакомством с известными художниками. Какой Омельян искусствовед, Климунда
не знал, а вот что спекулирует картинами, ему  было  известно  доподлинно.
Однажды случайно подслушал  разговор  Омельяна  с  каким-то  типом  -  тот
предлагал Иваницкому приобрести этюд передвижника и хотел  тысячу  рублей.
Омельян  давал  шестьсот  и  жаловался,  что  интерес  к  передвижникам  в
последнее время не очень велик.
     "Вот это коммерция, - с завистью подумал тогда Спиридон. -  На  одной
картине "навару" триста - четыреста рублей, попробуй заработать столько на
продаже рубашек и джинсов..."
     Ну, сегодня и он заработает неплохо...
     Климунда прибавил шагу.
     Вспомнил вчерашний вечер в "Эврике",  где  он  познакомился  с  Зоей.
Правда, ему больше понравилась Зоина подруга - Клара. Она сидела с Зоей за
отдельным столиком. Спиридон пригласил ее потанцевать, потом - Зою.  Знал,
что понравился девушкам, - не возражали, когда он оставил свою компанию  и
пересел за их столик. А потом пришел Кларин знакомый - Роберт  и  испортил
Климунде настроение на весь вечер.
     ...В огромном парадном стоял  запах  то  ли  кислой  капусты,  то  ли
гнилого картофеля. Шаги Спиридона звучно отдавались на лестнице...
     - Эй, ты! - услышал он неожиданно. - Минуточку...
     Оглянулся и увидел чуть не под самым носом дуло пистолета.
     - Тихо... - Балабан запнулся -  вспомнил,  что  не  снял  пистолет  с
предохранителя. Но произнес уверенно: - А то сделаю  дырку  в  башке!  Ну,
быстрее!.. Деньги сюда!
     - Деньги?.. Какие деньги?..
     - Ну, гнида! - угрожающе прошипел Балабан. - Давай  быстро  четыреста
монет!
     На мгновение у Климунды оборвалось сердце: значит, следил за ним  еще
в сберкассе и шел по пятам.
     Но ведь четыреста монет! Отдать их...
     Дуло пистолета смотрело ему прямо в глаза. Внезапно Спиридон  сильным
и точным ударом выбил пистолет из руки Балабана.
     - У-у, гад... - Балабан ударил левой, этот удар раздробил бы Климунде
челюсть, но тот успел увернуться, присел и  бросил  напавшего  через  себя
прямо на лестницу. Схватил пистолет. В ту же секунду  Балабан  вскочил  на
ноги и бросился на Климунду, но снова почувствовал, что земля  ускользнула
из-под его ног, резкая боль затуманила ему голову.
     Климунда, злорадно улыбаясь, сунул пистолет в карман.
     - Ну, - шагнул к неизвестному, - еще дать денег?
     Балабан лежал на грязном полу, неудобно подвернув ноги.
     - Ну, самбу знаешь, - пробормотал он плаксиво. - Знаешь самбу,  ну  и
хорошо. Зачем только на людей бросаться?
     - Это я бросаюсь? - возмутился Климунда. - А ну, вставай!
     - Не трогай меня! - заслонился  Балабан  руками.  -  Я  просто  хотел
пошутить...
     - Хороши шутки... - Климунда пошлепал  себя  по  карману,  где  лежал
пистолет. - Вставай, сказано тебе!
     Тот встал на колени и жалобно попросил:
     - Отпусти меня... Я же тебе ничего не сделал.
     Где-то наверху, наверно на шестом  этаже,  хлопнули  дверью.  "Может,
позвать милицию?" - мелькнула у Климунды  мысль.  Но  что  это  даст  ему?
Всякие свидетельства, вызовы  в  уголовный  розыск...  И  оружие  придется
отдать... Это, может, единственный  в  жизни  шанс  завладеть  пистолетом.
Оружие - не кулаки. Еще учась в школе, Климунда увлекся самбо. Это  давало
преимущество перед товарищами и тешило его  тщеславие.  Но,  почувствовав,
что без  особых  усилий  сможет  победить  любого  из  одноклассников,  он
неожиданно  бросил  самбо  и  увлекся  настольным  теннисом.  Вскоре  стал
перворазрядником, а потом и кандидатом в мастера спорта.
     Климунда глубже засунул пистолет в карман. Наверху послышались шаги -
кто-то спускался по лестнице.  Климунда  уже  решил:  он  не  сдаст  этого
бандита в милицию, пусть катится ко всем чертим.
     - Мотай отсюда! - отступил, давая Балабану дорогу. - Быстрее, пока  я
не передумал.
     Балабан сделал несколько шагов, еще не веря.
     - Извини, браток, - лепетал он. - Я не хотел... Ты уж извини меня.  И
спасибо.
     - Подожди! - вдруг остановил его Климунда. Он  еще  не  знал,  почему
именно так поступил, единственное, что осознавал: сейчас за этим  бандитом
закроются  двери,  и  он  уже  никогда  его  не  увидит.   А   его   можно
использовать...
     - Ну, что?.. Ты же отпустил меня, - заканючил  Балабан.  А  шаги  все
приближались... - Отпусти меня...
     - Тиш-ше! - оборвал его Климунда.  -  Идем  со  мной.  Тут  рядом,  в
скверик. Надо поговорить. И попробуй только сбежать. Сдам в милицию!
     Подтолкнул Балабана к дверям, и они вышли на шумную площадь. Лёха  со
страхом посмотрел на Климунду: чего от него хочет этот  пижон?  Но  тот  и
правда свернул  в  сквер,  и  Балабан  немного  успокоился.  Они  сели  на
свободную скамейку. Климунда  все  еще  держал  руку  в  кармане.  Балабан
заметил это и пренебрежительно скривил губы: все же  тот  боится  его.  На
всякий случай немного отодвинулся: кто знает, что нужно  этому  пижону,  -
может, он легавый? Наконец Климунда  вынул  руку  из  кармана  и,  вытерев
вспотевшую ладонь о джинсы, подал Балабану.
     - Будем знакомы. Меня зовут Семеном. А тебя?
     - Познакомились уже! - недовольно пробормотал Балабан, но все же руку
подал и назвался.
     Климунда не стал терять время.
     - Давно оттуда?
     Балабан не отпирался.
     - Два месяца...
     - Где взял? - похлопал себя по карману Климунда.
     - Где взял, там уже нету...
     - И все же?
     - Ты что? Мент? - злобно сверкнул глазами Балабан. - Или,  может,  из
прокуратуры?
     - Ша! - властно поднял руку Климунда. - Если бы я  был  милиционером,
то не цацкался бы с тобой. Вон видишь,  -  кивнул,  -  постовой...  Хочешь
познакомиться?
     Балабан насторожился.
     - А ты кто такой?
     - Семен я... - захохотал Климунда. - Сеня.
     Свое настоящее имя Климунда считал безнадежно устаревшим и в  глубине
души обижался на родителей  за  это  проявление  безвкусицы.  Он  еще  раз
пристально посмотрел на Балабана, как бы изучая его  возможности.  На  то,
что он  сейчас  собирался  предложить  этому  преступнику,  подсознательно
решился уже давно. Правда, если бы час назад кто-нибудь  сказал  Климунде,
что он поступит именно так, наверно, возмутился бы. Но  это  был  реальный
шанс поправить свое материальное  положение:  на  вечера  в  ресторанах  с
девушками нужны были деньги. Того, что он имел, явно не  хватало.  Он  уже
задолжал нескольким знакомым.
     Вероятно, сама судьба послала ему этого бандита. Климунда подал  знак
Балабану придвинуться.
     - Есть выгодное дело, - прошептал он, хотя поблизости никого не было.
- Согласен?
     - Я же не знаю, кто ты и что за дело...
     - В свое время узнаешь.
     - Мне до этого времени еще  дотянуть  надо...  -  признался  Балабан,
бросив взгляд на карман Климунды, где лежала записная книжка с деньгами.
     - Дотянешь, - пообещал Климунда, - пока что я тебя финансирую.
     У Балабана загорелись глаза.
     - Дай сотню. Мне сотня во как нужна!
     - А все четыре не хочешь? - с издевкой спросил Климунда  и  вынул  из
кармана бумажку. - Вот пока что для поддержания штанов.
     Балабан покачал головой: он стоит большего.
     - Еще одну! - потребовал он.
     Климунда вздохнул и вынул еще бумажку.
     - Считай, что тебе сегодня подфартило. Но не надейся,  что  я  всегда
буду так щедр.
     Балабан спрятал деньги, развалился  на  скамейке.  Почувствовал,  что
Климунде без него не обойтись.
     - Но я стою тоже недешево, и усеки, если действительно  наклевывается
дело, должен сидеть тихо, - с достоинством пояснил он.
     - Должен, - согласился Климунда. - И поэтому сейчас дернем по  банке,
а потом - ни капли... Завтра встретимся тут же.


     ...Собака сразу взяла след, и старшина вместе с ней исчез  в  кустах.
За старшиной побежал еще один оперативник, а майор Шульга остался на месте
преступления.
     На обочине стояло такси - новенькая блестящая светло-зеленая "Волга".
Водитель сидел на переднем сиденье, выставив ноги. Шульга подошел к  нему.
Видно, таксист уже разобрался, кто  тут  старший,  потому  что  тотчас  же
выскочил из машины и даже вытянулся перед майором.
     - Я из уголовного розыска, - отрекомендовался Шульга.  -  Расскажите,
как все это случилось.
     - Я привез компанию к ресторану "Островок", - начал таксист  чуть  ли
не шепотом и оглянулся, будто и действительно кто-то мог подслушать их,  а
он делился с майором страшной тайной. - Этот тип уже стоял там, - выходит,
ждал...
     - Как выглядел - одежда, внешность? - перебил его майор.
     - Мужчина в светлой сорочке с короткими рукавами.
     - Пожилой или молодой?
     - Ну, такой представительный. Красивый парень.
     - Приблизительный возраст?.. Внешность?
     - Я же говорю, в светлой сорочке, стоит возле ресторана и ждет.
     - Но вы же видели его лицо, запомнили?
     Таксист, переступив с ноги на ногу, признался:
     -  Вроде  видел,  да   не   запомнил.   Представительный,   точно   -
представительный, красивый парень.
     - Говорите, парень, значит - молодой?
     На сей раз у таксиста промелькнула какая-то мысль,  и  в  его  голосе
появились победные нотки:
     - А кто же такие кепки  носит?  Такие  знаете,  почти  без  козырька.
Только молодые.
     - Пьяный или трезвый?
     - Вы что, я же на работе! - обиделся водитель.
     - Да не вы, а пассажир ваш?
     - Пассажир! - вдруг чуть не закричал таксист. - Какой там пассажир  -
бандюга! Он меня чуть не убил!
     - Спокойно, - положил ему руку на плечо Шульга, - верно -  бандит,  и
мы задержим его. Итак, пьяный или трезвый?
     - Очевидно, трезвый. Держался хорошо. Хотя запах был.  Это  когда  он
ткнул мне в затылок пистолетом, нагнулся, значит... Тут я и почувствовал -
чуток пахнет. Теперь вспомнил, а тогда мне было все равно - он же чуть  не
убил меня.
     - Но ведь не убил! - оборвал его  Шульга.  Не  было  времени  слушать
жалобы потерпевшего. Это потом, если они сразу не задержат преступника.  -
Он назвал адрес, куда ехать?
     - В Вишнянку. По окружному шоссе.
     - По дороге разговаривали?
     - Молчал. Сел на заднее сиденье за мной и молчал. Я сразу  подумал  -
почему на заднее?
     - И он приказал остановиться тут?
     - Да. Я, конечно, на обочину, он тут меня и ткнул  в  затылок.  Велел
заложить руки назад... - Таксист показал, как именно. - Ну, обыскал  меня,
забрал деньги и убежал...
     Что случилось дальше, майору было известно из рассказа автоинспектора
- тот первый пытался задержать преступника.
     Лейтенант Голота ехал на мотоцикле в контрольный пункт ГАИ поблизости
от Вишнянки. Проехал мимо такси с выключенными подфарниками, не обратив на
него особого внимания. Но вдруг таксист резко и требовательно  засигналил,
выскочил из машины и побежал вдогонку за  мотоциклом,  размахивая  руками.
Лейтенант съехал на обочину, оглянулся и увидел, что таксист показывает на
кусты за придорожной канавой. Ему даже  показалось,  будто  там  мелькнула
какая-то тень.
     - Грабитель! - кричал таксист. - Он ограбил меня! Догоните  его,  вот
он!..
     Голота сразу понял, в чем дело, и, не раздумывая, бросился в кусты.
     - Осторожно, он вооружен!.. - крикнул ему вслед таксист, и  лейтенант
на бегу вытащил из кобуры пистолет.
     За  кустами  начинались  густые  посадки.  Лейтенант  вскоре  потерял
ориентацию, остановился, прислушался, но ничего  не  услышал,  вернулся  к
мотоциклу, включил рацию и вызвал оперативную группу.
     Расследование дела о нападении на сержанта Омельченко у Шульги  почти
застопорилось, и в душе  майор  даже  обрадовался,  услышав  о  случае  на
окружной. Подумал: может быть, это тот самый преступник, что чуть не  убил
Омельченко. Наверно, наследил так, что удастся его  взять  сразу,  и  надо
сразу, ведь это счастье, что из омельченковского пистолета еще не  сделано
ни одного выстрела...
     Майор попросил таксиста еще раз точно показать, в  каком  направлении
исчез грабитель, и распорядился поставить милицейские машины  и  мотоциклы
так, чтобы осветить фарами как можно большую площадь.
     Днем прошел дождь. Преступник оставил на мягкой почве  четкие  следы.
Он прошел вдоль  кювета  с  десяток  метров,  до  того  места,  где  кювет
становился более пологим. Тут он круто свернул к придорожным зарослям.
     Шульга поручил эксперту снять гипсовые слепки  с  двух  самых  четких
следов. Они были какие-то необычные. Майор стоял, смотрел на них  и  никак
не мог понять, чем его так поражают эти следы.
     Кажется, ничего особенного, просто бандит не спешил, шагал широко.  И
все же походка преступника чем-то отличалась от походки обычного человека.
Шульга постоял еще немного, потом сделал несколько энергичных шагов -  так
шел грабитель, чувствуя на затылке взгляд таксиста, - повернулся к машине.
Теперь рядом тянулись два следа, и майор понял, что  так  беспокоило  его.
Обычно люди ходят, ставя ноги носками чуть в стороны, следы  же  грабителя
были  параллельными.  А  это  типичная  примета  профессиональной  походки
строителя, которому приходится ходить по узким лесам. Правда, так ходят  и
цирковые эквилибристы, - что ж, эту версию тоже не следует отбрасывать.
     Шульга сбежал в кювет.  На  твердом  дерне  следы  были  уже  не  так
выразительны и скоро пропали совсем. Углубляться в кусты, да еще  в  такую
темень, не было смысла, и майор решил еще раз поговорить  с  таксистом.  В
этот момент от контрольного пункта вынырнула "Волга" автоинспекции  и,  не
выключая фар, затормозила рядом.
     Стукнули дверцы. Из машины выскочили шофер и старшина.
     - Леда довела нас до  той  развилки,  -  старшина  показал  рукой  на
кустарники. -  Чуть  не  до  центра  Вишнянки,  где  магазин  и  маленький
базарчик. Видно, в поселке преступник поймал машину или сел  на  попутную.
Но вот оставил... - он подал майору что-то завернутое в газету.
     Шульга развернул и увидел кепочку почти без козырька, как и утверждал
таксист.
     - Потерял он ее тут недалеко, - объяснил старшина, - в  кустах  перед
канавой. Видно, испугался лейтенанта, шастнул в лес и зацепился за  ветки.
И вот что, товарищ майор, мне  кажется  -  тутошний  он.  Там  мелиораторы
канаву прокопали, глубокую, и мостки через  нее.  Не  зная  местности,  не
найдешь их - вокруг густой лес, а он продирался  напрямик  через  кусты  и
молодняк к мосткам.
     На контрольном пункте  майор  дал  распоряжение  наблюдать  за  всеми
окружающими дорогами. И поспешил  в  город.  Крепко  держал  завернутую  в
газету кепочку, как драгоценное сокровище. В конце концов, так оно и  было
-  единственная  неопровержимая  улика  против   пока   еще   неизвестного
вооруженного грабителя.


     Балабан ковырялся в замке, а Климунда нетерпеливо переминался с  ноги
на ногу за его спиной. Проклятый  комбинатор  -  запирает  квартиру  двумя
такими замками,  что  и  не  подступишься.  Балабан  уже  кое-чему  научил
Климунду, и тот разбирался в конструкции самых распространенных замков. Но
замки, с  которыми  они  сейчас  возились,  были  нестандартными,  и  Лёха
тихонько  ругался,  выбирая  отмычки.   Хозяина   этой   квартиры   Романа
Кирилловича Недбайло Климунда знал давно -  они  жили  в  соседних  домах.
Недбайло работал на мясокомбинате. Жил скромно.  Не  имел  ни  машины,  ни
дачи. Но его сосед, постоянный партнер  Климунды  в  домино,  уверял,  что
"мясокомбинатор" - человек с достатком.  Его  жена  с  ребенком  все  лето
отдыхает в Сочи. А какая у них  квартира!  Хрусталь  и  ковры!  Сосед  был
слесарем и видел,  когда  Недбайло  вызывал  его  отремонтировать  кран  в
ванной.
     Именно  квартиру  Недбайло  имел  в  виду  Климунда,  разговаривая  с
Балабаном в сквере.
     Наконец лязгнул первый замок, второй поддался сразу, и Климунда вслед
за Балабаном проскользнул в квартиру. Лёха задержался в  коридоре,  закрыл
за Спиридоном дверь. Выглянул из-за  спины  Климунды,  остановившегося  на
пороге гостиной.
     - Чего стал столбом? - прошипел он.
     Климунда отступил, пропустил  вперед  Балабана.  Стоял  и  растерянно
смотрел, как тот быстро и  уверенно  перебирает  вещи  в  шкафу.  Довольно
усмехнувшись, Балабан снял каракулевую шубу, свернул и положил в чемодан.
     - Погляди, что там... - кивнул он на письменный стол у окна.  -  Если
заперт, попробуй... - подал отмычки.
     Стол и правда был заперт, но  Климунда  легко  справился  с  замками.
Выдвинул ящики - какие-то тетради, папки с бумагами, журналы. Его внимание
привлекла старинная бронзовая шкатулка. Попробовал отпереть, но  замок  не
поддался. Позвал Балабана. Тот неохотно  оставил  шкаф.  Увидев  шкатулку,
нетерпеливо сказал:
     - А может, там деньги! - В его глазах вспыхнула жадность.  Он  сильно
надавил  на  отмычку,  очевидно,  сломал  замок,  потому  что  в  шкатулке
хрустнуло. Открыл ее и даже свистнул от удивления. На дне лежали три пачки
аккуратно перевязанных зеленых ассигнаций.
     -  Пять...пять  и  две  тысячи...  -  прочитал  цифры  на  наклеенных
крест-накрест полосках.
     - Двенадцать тысяч! - охнул Климунда.
     - Подфартило! - выдохнул Балабан.
     -  Пересчитывать  не  будем...  -  счастливо  засмеялся  Спиридон.  -
Недбайло считал для себя.
     Балабан отдал ему  одну  пятитысячную  пачку,  но  Климунда  проворно
выхватил у него из рук и вторую - двухтысячную.
     - Ты что! - угрожающе поднял кулак Балабан. - Все пополам!
     - Возьмешь себе барахло. Там больше чем на две тысячи.
     - Но ведь его еще надо сбыть... - пробормотал Лёха, однако отступил.
     Климунда вынул из шкатулки золотые дамские часы на  цепочке,  золотые
запонки и две сберкнижки.  Бросив  Балабану  часики,  запонки  взял  себе.
Заглянул в книжки.
     - Двести рублей... - пробормотал презрительно. - И  сто  пятьдесят...
Осторожный, денег на книжке не держит, да и эти,  -  подбросил  на  ладони
пачку, - наверно, только мелочь...
     - Прячет, свинья! - согласился Балабан.
     - Давай поживее! - поторопил его Спиридон. Знал, что Недбайло  раньше
семи не возвращается и у них еще добрых четыре часа форы. Но  у  него  все
время было такое ощущение, будто кто-то уже  стоит  у  двери.  Сейчас  она
отворится - и тогда конец...
     Закурил, глядя, как Лёха упаковывает уже второй чемодан, найденный  у
Недбайло. Оперся на тумбочку, где стояла высокая китайская ваза,  -  вдруг
тумбочка закачалась, и ваза наклонилась. Спиридон успел дотянуться до нее,
но не удержал - ваза упала, ударилась боком об пол и разлетелась на куски.
     Балабан испуганно огляделся...
     - Ты что?..
     Климунда прислушался: казалось, что звук разбившейся вазы услышали во
всем доме. Но вокруг, как и до сих пор, царили тишина и спокойствие...
     Нервно раздавил папиросу о полированную поверхность тумбочки.
     - Ну, долго ты еще? - крикнул.
     - Готово, шеф! - Балабан поднял чемоданы. -  Ты  иди  вперед  и  бери
такси. А я - за тобой.


     - А-а, должничок пришел... - Губы у Иваницкого растянулись в  деланно
приветливой улыбке. Это напоминание о  долге  сразу  испортило  настроение
Климунде.
     Иваницкий отступил, пропуская его вперед. Климунда остановился  перед
зеркалом, поправляя прическу. А Омельян стоял сбоку и иронически кривился.
"Кривись, дружище, кривись, в  душе  все  равно  завидуешь  мне,  -  думал
Спиридон, - чем не настоящий мужчина! Какая фигура, мускулы! Девушки  сами
пристают. А ты? Жалкий, плюгавый, жаба какая-то надутая".
     Но  достаточно  было  Климунде   войти   в   комнату,   как   чувство
превосходства над Иваницким сразу  же  исчезло.  Просторная  однокомнатная
квартира, импортная мебель, холодильник, бар, заставленный бутылками, а на
стенах  -  целый  музей  старинного  и  современного  искусства.  Климунда
почувствовал себя никчемным среди этой роскоши.
     Он неудобно, с краешка, сел в кресло и уставился на  Омельяна,  будто
впервые увидел его: грушевидная голова с узким лбом, утиный  нос,  бледные
губы, усеянные веснушками щеки и большие глаза, цвет которых словно  то  и
дело менялся.
     Да, красотой  Иваницкий  не  мог  похвалиться.  Зато  хватка  -  куда
Климунде.
     Климунда хорошо знал Омельяна - как-никак  вместе  учились  в  школе,
хотя Иваницкий пришел в их десятый класс в середине учебного года. До того
жил и учился в каком-то районном городке. Сначала Иваницкого в  классе  не
замечали. Не замечал его и Климунда, хотя новичка посадили за  его  парту.
Да и нечего было замечать: слишком невзрачен,  бледен,  раз  ударишь  -  и
готов... И все же новичок скоро заставил уважать себя. Через  какой-нибудь
месяц его авторитет признал даже  первый  ученик  класса  Борис  Сойченко,
попросив посмотреть, правильно ли он решил  задачу  по  алгебре.  Домашняя
работа была действительно сложной, и только Иваницкий справился с ней...
     И Спиридону стало  немножко  легче  учиться.  Поскольку  он  сидел  с
Иваницким за одной партой, то  получил  право  первым  списывать  домашнее
задание, не говоря уж о контрольных.
     Как-то,  возвращаясь  вместе  с  Иваницким  домой,   Климунда   начал
расспрашивать Омельяна о его районном городке, но тот отвечал  неохотно  и
перевел разговор на другое. Иваницкий не любил открываться посторонним.
     Омельян и теперь, через много лет, даже в мыслях неохотно возвращался
к своему детству. Родители его жили незаметно, немилосердно  экономили  на
всем, держали в черном теле и своего единственного сына.
     Потом Омельян понял почему: как-то ночью он подслушал их разговор. Из
соседней комнаты доносился возбужденный шепот:
     - Думаешь, все забыто? А дудки! Крота когда взяли?  Через  пять  лет.
Фраер был, фраером и остался. Пошиковать захотелось, два камушка  спустил,
а на третьем и погорел.
     - А если умненько? Уехать куда-нибудь, найти перекупщика...
     - И не думай... Пять лет еще сиди тихо. Они дело в архив спишут, а мы
и развернемся.
     Мать вдруг всхлипнула:
     -  Надоело  прибедняться,  считать  копейки,  делать  вид,  что  едва
дотягиваем от получки до получки. Иметь камешки, золото - а как нищие...
     - Замолчи!  -  В  голосе  отца  послышалась  неприкрытая   угроза.  -
Забудь... Только разочек взять, оно  и  потянется...  А  от  людских  глаз
ничего не спрячешь, новые туфли - и те заметят...
     Мать зашлась сухим кашлем. Отдышавшись, тоскливо сказала:
     - Помру я скоро, так хоть напоследок хотелось пошиковать.
     - Сдурела! - разозлился отец. - И не думай!..
     - Где прячешь золото? - вдруг спросила мать.
     - А тебе зачем? Где прячу, там и лежит.
     - Хотела бы знать, надежно ли?
     - Не волнуйся! Сам черт средь бела дня не найдет.
     - Эх, - вздохнула мать, - обидно. Кто вас тогда с Кротом на  ювелирку
навел? Я навела. Ты мне мою долю отдай...
     - У-у, сука!.. - прошипел отец. - Завалить хочешь? Тебе что  -  вышку
не дадут, а меня шлепнут. Крота шлепнули, и меня... За мной  мокрое  дело,
понимаешь, мокрое, они нам сторожа ни в жисть не простят.
     - Не простят, - согласилась мать.
     - Так сиди и не рыпайся.
     Подслушанный разговор поразил Омельяна. Ему уже шел тогда пятнадцатый
год, и не понять того, о чем разговаривали родители, он не мог. Значит, он
сын бандита... Вот почему они живут как бы в стороне от всех, вот почему у
них нет ни друзей, ни хороших знакомых.
     Омельян не сомкнул глаз до  утра.  Лежал  неподвижно,  уставившись  в
потолок, который наискось пересекала широкая щель. Отец уже несколько  раз
говорил, что надо отремонтировать дом, однако все время отговаривался тем,
что нет денег. И обещанного пальто так и не купил ему,  Омельян  бегает  в
школу в старом, потрепанном. А от отца только и слышал - много ешь, быстро
ботинки изнашиваешь, даже на тетрадки и учебники приходится выклянчивать.
     Да и сам отец три года ходит в одних сапогах -  мол,  ему,  скромному
счетоводу "Межколхозстроя", только  и  хватает  получки,  чтоб  прокормить
семью... Правда,  есть  у  них  одна  действительно  ценная  вещь:  лучший
приемник из тех, что когда-то завезли в район.  Отец  по  вечерам  слушает
передачи из-за границы, ловит всякие  "голоса"  и  очень  радуется,  когда
передают что-нибудь обидное про советскую власть.
     Омельян с детства привык не любить эту власть. И мать, и отец не  раз
говорили, как хорошо им жилось бы, если б не революция.  У  деда  Омельяна
было имение где-то под  Могилевом,  и  отец  радостно  встретил  фашистов,
надеясь, что ему вернут усадьбу, в которой до войны был открыт дом отдыха.
Но немцы устроили там госпиталь.
     Омельян как-то пробовал расспросить отца, чем тот занимался во  время
войны и сразу после нее, но убедительного ответа так и не  получил  А  оно
вон что значит - бандит: с каким-то Кротом ограбили  ювелирный  магазин  и
убили сторожа.
     Омельян вспомнил, как отец учил его быть скрытным, не болтать лишнего
посторонним. И главное - не выражать своих мыслей. А потом, когда  Омельян
пошел в школу, наставлял, как и что следует говорить учителям и товарищам,
как выслуживаться перед классным руководителем,  донося  на  учеников,  не
брезгуя ничем ради собственной выгоды.
     "Так, сынок, - любил он повторять, - лучше дурачком  прикинься,  а  с
дурака что возьмешь, ты же в подходящий момент всяким там умникам ножку  и
подставишь..."
     Учился Омельян легко и в классе пользовался авторитетом. Страдал лишь
оттого, что не мог носить такие же костюмы и ботинки, как у товарищей.
     Подслушанный ночной разговор, с одной стороны,  встревожил  Омельяна,
но, с другой, придал некое душевное равновесие.
     Встревожил, потому что Омельян хорошо сознавал, что  бы  случилось  с
ними, если бы кто-нибудь узнал о прошлом отца.  Сын  бандита,  у  которого
руки в крови! В конце концов, он не отвечает за отцовские преступления, но
пятно все же останется... Несколько  успокаивало  то,  что  родители,  как
оказалось, были весьма находчивыми людьми и переменили  фамилию.  Наверно,
сразу  после  ограбления  магазина  купили   чужие   документы   и   ловко
воспользовались ими. И совсем уж придало уверенности то, что  у  них  было
золото, драгоценности. Теперь он равнодушно проходил мимо пижонов в модных
куртках, знал, что когда-нибудь он сможет  приобрести  все,  что  захочет,
когда у него будет много-много денег - ведь отец  непременно  поделится  с
ним...
     Летом умерла мать. Она месяц  пролежала  в  больнице.  Когда  Омельян
приходил, мать смотрела на него грустно,  словно  хотела  что-то  сказать.
Омельян знал, что именно, но и вида не подавал, что узнал ее тайну. А мать
так и не решилась открыться сыну, умерла тихо и незаметно. Так же  тихо  и
незаметно отец и  похоронил  ее  -  на  похоронах  были  только  соседи  и
несколько сотрудников конторы, где мать работала уборщицей.
     Через месяц после смерти матери  отец  предложил  Омельяну  пойти  на
заработки. "Межколхозстрою", где он работал, нужны были подсобные рабочие,
и платили там неплохо.
     Омельян долго смотрел прямо в глаза отцу, взвешивал, сказать или  нет
и что может из этого выйти, наконец все же произнес  тихо,  так,  что  сам
едва слышал сказанное:
     - А для чего мне подрабатывать? Денег у тебя столько, что и  мне  еще
останется...
     Они разговаривали вечером при тусклом свете  маленькой  электрической
лампочки, и все же Омельян заметил, как побледнел  отец,  потом  щеки  его
покрылись красными пятнами, он сжал кулаки и угрожающе спросил:
     - Это ты о чем? О каких деньгах?
     Омельян знал, что теперь не имеет права отступать.
     Если отступит, проиграет: будет, как и мать, клянчить у  отца  каждый
рубль. И он решительно сказал, будто речь шла о предмете давно обсужденном
и выясненном:
     - А о золоте. О том, что в тайнике.
     Отец даже передернулся. Нагнулся к Омельяну  близко-близко  и  поднял
руки, будто хотел схватить за горло. Спросил хриплым чужим голосом:
     - Что ты мелешь? Спятил, что ли? "Золото, деньги"...
     Омельян на всякий случай чуть отодвинулся.
     - Папа, - сухо заговорил он, - я знаю все о тебе. О том, как ограбили
с Кротом ювелирный магазин и убили сторожа. И про золото, спрятанное  вами
с мамой.
     - У-у, сука! - рубанул отец ладонью перед  самым  носом  Омельяна.  -
разболтала...
     Омельян не защищал мать: пусть отец думает что хочет...
     - Залежались у тебя деньги, папа... - сделал он попытку  пошутить.  -
Заплесневели.
     - Не твое дело, - насупился отец. - Нет у меня ничего.
     - Есть,  папа,  есть!  -  Омельяну  почему-то  стало  весело.  То  ли
почувствовал, что выиграл дуэль с отцом, то ли просто избавился от  груза,
лежавшего в последнее время на его плечах. - И вот что скажу  тебе:  давай
все пополам!
     Он не успел уклониться и получил звонкую оплеуху. Схватился за  щеку,
хотел заплакать, но все же преодолел боль и обиду, веско сказал:
     - Я бы не советовал тебе, папа... А то если кто-нибудь узнает...
     - Ты мне угрожаешь - родному отцу! - Он даже захлебнулся от ярости. -
Да я тебя собственными руками...
     Отец потянулся к горлу сына. Омельян знал,  что  действительно  может
задушить, но у него был беспроигрышный козырь, и он швырнул  его  прямо  в
отцовское лицо:
     - Попробуй только тронуть! Я оставил у товарища письмо, и  если  что,
он распечатает его. А там обо всем написано.
     Отец опустил руки.
     - Вот воспитал на свою голову... - сокрушенно покачал головой.
     - На свою, на мою! - глумился Омельян.  Знал,  что  победил  отца,  и
захотелось немного поиздеваться над ним. - Отдай мне мою часть.  Золото  и
камешки.
     - Ишь какой шустрый! Подождешь. После моей смерти получишь.
     - Долго ждать! - нагло возразил Омельян. - Я  хочу  сегодня  и  чтобы
по-честному.
     Отец задумался, руки у него мелко дрожали.
     - Мальчишка ты еще... Начнешь роскошествовать, люди заметят...
     - Не бойся, папа. Не такой уж я мальчишка. Поеду к тетке в город, там
и школу окончу. Чтобы тебе тут не мешать.
     - Испугался? - Ироническая усмешка скривила отцовские губы. - Что  ж,
я не возражаю. Только вот что, золота тебе дам, а о камнях и не думай.  На
учете они все у милиции, засыпешься сам и меня потянешь...
     - Где ты спрятал золото? - только и спросил Омельян. Он уже  осмотрел
обе комнаты, чердак и погреб, обстучал стены и пол, но тайника не нашел.
     Отец взял в сенях лопату, и они вышли  в  сад.  Все  оказалось  очень
просто: под забором отец  выкопал  из  земли  обвязанную  тряпкой  крынку,
отряхнул с нее землю и понес в дом.
     Омельян сдержал свое слово: через неделю он отправился к тетке  Вере.
Как и где продавал он в городе золотые вещи, отец не знал, да и делал  это
Омельян ловко. По крайней мере, ни тетка Вера, которой  он  ежемесячно  от
имени отца платил по сорок рублей,  ни  товарищи  по  школе,  а  потом  по
институту никогда не видели, чтобы Омельян Иваницкий транжирил деньги.
     Единственный одноклассник, с которым  по  окончании  школы  Иваницкий
поддерживал знакомство, был  Спиридон  Климунда.  Хотя  на  первый  взгляд
ничего общего у них не было и не  могло  быть.  Спиридон  вообще  вряд  ли
кончил бы школу, если б не был  чемпионом  по  настольному  теннису  и  не
выступал за школу на разных соревнованиях. Чемпиону  прощалось  многое,  и
учителя натягивали ему тройки.
     Иваницкий окончил  художественный  институт  и  стал  искусствоведом.
Климунда так и не поднялся выше тренера пинг-понга.  Омельян  относился  к
Спиридону  снисходительно,  но  все  же  несколько  раз  покупал  у   него
иностранную валюту. Климунда иногда  приводил  к  нему  знакомых  девушек,
время от времени занимал у Омельяна деньги.
     Как-то Иваницкий организовал прогулку на своем "Москвиче". Они попали
в район красивых коттеджей на окраине, и Омельян, ткнув пальцем в один  из
них, сказал, что тут живет профессор Стах и у него очень ценная  коллекция
икон.
     Ради этой коллекции Климунда и посетил сегодня Иваницкого.
     - Кофе хочешь? - спросил Омельян, глотнув из чашки.
     Климунда покачал головой.
     - Дело есть, не до кофе.
     В глазах Омельяна мелькнула искра  интереса.  Потянулся  к  сигарете.
Взяв себе, подвинул пачку Климунде.
     - А впрочем, - махнул рукой, - ты любишь эту гадость.
     Спиридон размял пальцами дешевую "Любительскую" папиросу. Привык  уже
к таким репликам и не реагировал на них: каждый курит что ему по вкусу. Он
видел даже одного доктора наук,  дымившего  "Памиром"  и  не  стыдившегося
этого.
     - Так что же у тебя за дело? - немного помолчав, спросил Омельян, и в
его глазах снова вспыхнула искра интереса.
     - Есть небольшое предложение... Помнишь,  ты  говорил  мне  про  того
профессора? Ну, у которого иконы...
     - Ну и что же?
     - Я познакомился с одним парнем... Замки для него  не  проблема...  -
Говоря это, Климунда пристально смотрел на Иваницкого. Неужели  откажется?
Ведь любит же превыше всего деньги и должен решиться на риск. - Так  можно
эту коллекцию...
     - Откуда знаешь этого парня?
     - Зачем тебе?
     - Так, любопытно.
     - Не догадываешься, откуда такие берутся?
     Иваницкий задумался.
     - Твое предложение мне в принципе нравится, - наконец вяло  заговорил
он. - Может, все-таки выпьешь кофе?
     - Охотно... - облегченно вздохнул Климунда.


     На  подкладке  кепки,  потерянной  преступником  у  окружного  шоссе,
эксперты нашли несколько волосков. Утром  майор  Шульга  знал,  что  кепку
носил мужчина лет тридцати - тридцати пяти, брюнет, начавший лысеть, и что
он недавно стригся. Майор даже узнал группу его крови.
     Круг поисков сразу сузился.  Грабитель  был  из  Вишнянки,  очевидно,
строитель, примерно сорок второго года рождения. По всему  видно,  что  он
хорошо знал местность...
     Весь день майор просидел с участковым инспектором  Вильченко,  изучая
список обитателей поселка. Оказалось, что среди них было много  строителей
- десятки маляров, штукатуров, столяров...
     Постепенно  список  уменьшался...  Сначала  вычеркнули  всех   совсем
молодых и пожилых. Потом Вильченко,  знавший  каждого  жителя  Вишнянки  -
работал  тут  полтора  десятка  лет,  -  вычеркнул  всех  белобрысых.  Вне
подозрений были еще двое.
     - Владимир Пухов, - объяснил  Вильченко  майору,  -  вместе  с  женой
четыре дня назад поехал на Азовское море. А вот этот, Мазуренко,  уже  две
недели в больнице.
     В списке осталось четверо...
     ...Вильченко шел впереди, а Шульга с оперативником в  штатском  -  на
некотором расстоянии за ним. Участковый держал под мышкой портфель...  Они
условились, что Вильченко будет заходить в  дома  будто  бы  для  проверки
паспортного режима, заглядывать в домовые книги и незаметно выяснять,  где
было позавчера вечером подозреваемое лицо.
     Дальше надо было действовать, учитывая, что кто-то из  четырех  имеет
оружие и может применить его.
     Из первого дома Вильченко вышел довольно быстро. Сообщил: Казанцев  в
командировке. Уже вторую неделю. Их бригада что-то монтирует в Конотопе.
     - Теперь  Набоченко?  -  спросил  Шульга,  хотя  они  заблаговременно
условились о порядке проверки подозреваемых.
     Вильченко кивнул.
     - Его дом в переулке направо.
     Набоченко больше всего интересовал Шульгу. Сидел в тюрьме за кражу  и
после отбытия наказания успел  "заработать"  пятнадцать  суток  за  мелкое
хулиганство.
     Дом Набоченко выходил окнами прямо на улицу. Вдоль дорожки  -  цветы.
По обеим сторонам - яблони. Нарядный двор заботливых хозяев.
     Борис Набоченко спал на раскладушке  под  кустом  сирени.  Участковый
огляделся вокруг, увидел старушку, спешившую к нему из огорода, приветливо
улыбнулся ей. Бывает же такое:  родители  Бориса  -  образец  для  всех  в
Вишнянке, настоящие труженики,  честные  и  уважаемые  люди,  а  сын,  как
связался еще в  школе  с  компанией  лоботрясов,  так  и  до  сих  пор  не
разойдется.
     - Как дела, Катерина Власьевна? - приветливо спросил у старушки.
     Та вытерла правую руку фартуком,  подала  лодочкой,  боязливо  бросив
взгляд на Бориса.
     - Натворил что-нибудь мой?
     - Поговорить надо, Власьевна. - Вильченко подвел старушку к  калитке,
чтобы Борис, если бы случайно проснулся, не мог ничего услышать. - Где ваш
сын был позавчера вечером?
     У  старушки  испуганно  задрожали  губы,  она  неопределенно   пожала
плечами.
     - Не хотите, не говорите, Власьевна, - сердито буркнул участковый.  -
Сами выясним. Но вы же не сможете не сказать правду. Хотя это  и  повредит
вам...
     Старушка махнула рукой.
     - Борис поздно вернулся позавчера пьяный...
     - Не говорил, где был?
     - А мы уже и не спрашиваем. Все равно  не  скажет.  Еще  и  ругается,
угрожает...
     - На работе в тот день был?
     - Ушел утром.
     - Деньги у него есть?
     - А кто ж его знает? Иногда что-нибудь старик у  него  и  возьмет,  а
вообще спускает все, что получает.
     - Вы побудьте тут, Власьевна. - Вильченко сделал знак Шульге,  и  они
втроем направились к раскладушке. Участковый нагнулся над Набоченко.
     - Вставай, Борис! - Тот сладко храпел, и Вильченко потормошил его  за
плечо. - Вставай!
     Набоченко недовольно пробормотал что-то, раскрыл глаза и вдруг сел на
раскладушке, напрягшись, словно и не спал.
     - Ну, что тебе? - заморгал глазами, огляделся, но, увидев еще  двоих,
испуганно улыбнулся. - Что вам?
     Вильченко  быстро  обыскал  его,  заглянул  под  подушку.  Борис   не
сопротивлялся, неуклюже поднял руки, пока его ощупывали,  недобро  смотрел
исподлобья. Потом участковый принес скамейку, они  сели  перед  Набоченко,
оперативник стал на всякий случай у него за спиной. Вильченко спросил:
     - Где ты был позавчера вечером?
     По лицу Бориса пробежала тень.
     - Где был, там меня уже нет.
     - Отвечай, не то вынуждены будем задержать тебя.
     - А мне не привыкать...
     - Вы, Набоченко, не шутите, - вмешался Шульга. - У нас нет времени на
шутки. Отвечайте на вопросы, понятно?
     - Чего уж тут не понимать, начальник! - сразу посерьезнел Борис. - Но
ведь надоело: что бы где ни случилось - сразу к Набоченко...
     - Сами даете для этого повод, - сурово проговорил Вильченко.
     - Так где вы были позавчера?
     - Гулял. С ребятами у магазина постояли, на троих скинулись.
     - Вечером в магазине водку не продают.
     Набоченко хитро подмигнул.
     - Это кому и как... Верка там работает, а она в Валеру влюблена. Если
захотим, и пол-ящика вынесем.
     - Так... - недовольно поморщился Вильченко и бросил взгляд на майора:
все же непорядок на его участке. - И с кем же вы пьянствовали,  Набоченко?
До какого часа?
     - Ну, Валера был... И Петро Логвинчук. Потом еще  Хомко  приперся.  У
него пятерка нашлась. Ну, мы и ее...
     - Когда разошлись?
     Борис почесал затылок.
     - В пятницу это было, а в субботу не  работаем.  Вот  и  задержались.
Часов до одиннадцати.
     Нападение на  таксиста  произошло  около  десяти,  и  если  Набоченко
говорил правду, то он имел безупречное алиби.
     - А Вера, продавщица, была с вами? - уточнил Вильченко.
     - А то как же... Где Валера, там и Верка...
     Участковый отозвал Шульгу к калитке.
     - Тут рядом есть телефон, и можно позвонить в магазин.
     Он вернулся через несколько минут.
     - Да, пьянствовали возле магазина, - подтвердил хмуро. - Мы  с  тобой
еще поговорим! - сурово бросил Набоченко.
     На учете у участкового был еще Тарас Онисько.  Поговаривали,  что  он
продает  краденые  стройматериалы.  Но  у   Вильченко   не   было   прямых
доказательств.
     Тарас сидел на скамейке перед  калиткой  и  разговаривал  с  каким-то
парнем. Увидев Вильченко, встал, посмотрел на участкового, побледнев.
     - Зайдем... - кивнул Вильченко.
     Они вошли в дом, и Шульга показал Онисько кепку.
     - Ваша?
     Тот сразу расплакался.
     - Моя... Не хотел я... Это же просто шутка...
     - Где оружием - посуровел майор.
     - Какое оружие? Нет у меня никакого оружия...
     - Которым угрожали таксисту.
     Лицо у Онисько вытянулось.
     - Пошутил я... Вон  там,  -  показал  на  угол,  где  лежали  детские
игрушки, - там пугач... Сына моего... Пистолет игрушечный... Я купил  его,
ну и показал таксисту, а он почему-то испугался.
     - И сам предложил вам деньги? - не без иронии спросил Шульга.
     - Какие там деньги? Сорок семь рублей...
     Вдруг в комнату, оттолкнув оперативника, вбежала жена. Заголосила:
     - И что же ты натворил, дурак! За что вы его?
     Шульга подал знак  оперативнику,  и  тот  вывел  женщину  в  соседнюю
комнату. Майор вытащил из кучи игрушек пистолет - почти точную  копию  ТТ.
Подбросил на ладони.
     - Итак, вы утверждаете...
     - Пошутил я... Честное слово,  пошутил.  А  этот  таксист  ничего  не
понял, отдал деньги.
     Шульга еще раз подбросил пистолет на ладони. Приказал Вильченко:
     - Вызовите оперативную машину, сделаем обыск. - Покосился на Онисько.
- Тоже мне шутник нашелся! Знаете, сколько за грабеж полагается?  Еще  раз
спрашиваю, где пистолет? Все равно найдем - вам же хуже будет!
     Лицо у  Онисько  внезапно  покрылось  пятнами,  он  шмыгнул  носом  и
заплакал.
     - Нет у меня оружия... Пошутил я...
     Майор прошелся по комнатам: три красиво обставленные комнаты и кухня.
Завтра они покажут Онисько сержанту Омельченко, и, если  тот  не  опознает
Онисько, это дело доведут до конца уже другие. Ведь  кто-то  завладел-таки
настоящим ТТ с полной обоймой патронов, и Шульге надо  найти  преступника,
пока тот не начал стрелять.


     Узкая улица круто шла вверх и упиралась в чей-то сад. Тишина.  Только
чирикают воробьи и где-то поблизости жалобно скулит щенок.
     Климунда медленно поднялся к саду, немного постоял  там,  спрятавшись
за кустами жасмина, посаженного прямо на улице. Бросил пустой  рюкзак  под
ноги, жадно закурил. Все утро нервничал. Собственно, особых оснований  для
волнения не было. Они с Иваницким взвесили и предусмотрели даже детали,  и
пока все шло так, как  было  предусмотрено.  "Москвич"  профессора  Василя
Федотовича Стаха четверть часа назад выехал из  ворот  -  жена  профессора
направилась с домработницей на базар. Климунда  знал,  что  она  ездит  на
базар дважды в неделю - в понедельник и в  среду  или  четверг.  За  рулем
сидела жена профессора - немолодая уже, лет  за  сорок,  но  еще  красивая
женщина. Она, наверно, знала, что хороша, и  молодилась  -  носила  модную
прическу, ярко красила губы, а под глазами накладывала густые тени.
     Спиридон предложил познакомиться с ней, войти в доверие, стать  своим
человеком  в  доме  Стахов,  а  потом   уже   действовать   соответственно
обстоятельствам. Но Иваницкий решительно  забраковал  этот  вариант.  Мол,
лучшего подарка работникам милиции не  сделаешь.  Уголовный  розыск  сразу
установит круг знакомых Стахов, а все остальное  -  дело  техники,  причем
достаточно несложной. Самонадеянность Климунды была воистину безграничной.
     Что ж,  Омельян,  вероятно,  был  прав.  Спиридон  и  сам  чувствовал
какое-то несовершенство этого плана, хотя очень верил в силу своей мужской
привлекательности, даже надеялся, что жена профессора Стаха  сама  подарит
ему кое-что из коллекции своего мужа.
     Климунда потушил свою "Любительскую" о ствол  акации.  "Москвич"  уже
стоял возле базара. А сейчас выйдет из дому и сам профессор. В  это  время
он всегда прогуливает огромного черного дога Марса.
     Профессор Василь Федотович Стах жил в красивом двухэтажном  коттедже,
обвитом  с  северной  стороны  диким  виноградом,  а  с  южной  текомой  -
растением, похожим на глицинию, с большими красными, как  лилии,  цветами.
Текома оплела огромную террасу второго этажа,  на  которую  выходили  окна
кабинета профессора. Одну его  стену  целиком  занимала  коллекция  Василя
Федотовича - собрание древних икон.
     Иваницкий сказал, что коллекция профессора Стаха - достаточно  велика
и очень ценная, а Иваницкий разбирался в  этом.  После  того  как  Омельян
доверил Климунде свои планы, тот специально пошел в церковь,  долго  стоял
перед иконостасом, рассматривал фрески, удивляясь, почему так гоняются  за
этой стариной? Постные удлиненные лица. И что в них красивого?
     Иваницкий нарисовал ему схему расположения икон, обозначив крестиками
самые ценные, и Климунда выучил ее на память.
     Омельян долго ломал голову, как проникнуть в дом профессора. Конечно,
можно   было   позвонить,   отрекомендоваться   и   попросить   разрешения
ознакомиться с коллекцией. Ведь Омельян Иванович Иваницкий - искусствовед,
работает в государственном учреждении, и его  интерес  к  собранию  вполне
естествен.
     Но, поразмыслив, Иваницкий отбросил  этот  план.  После  исчезновения
икон  милиция  непременно  составит   список   всех,   кто   интересовался
коллекцией, а Омельяну вовсе  не  нужно,  чтобы  его  имя  фигурировало  в
милицейских протоколах.
     Иваницкому  помог  случай.  Их  музей  посетила  группа  американских
туристов, среди которых был известный коллекционер. Иваницкий  сопровождал
их - и вдруг его осенило. Рассказал, как бы между прочим, коллекционеру  о
собрании профессора Стаха  и  намекнул,  что,  если  тот  пожелает,  можно
посмотреть на эти уникальные  иконы.  Правда,  профессор  не  очень  любит
посетителей, но директор их музея мог бы попросить его. И  тогда  уже  он,
Иваницкий,  любезно  возьмет  на  себя  хлопоты  по  организации   осмотра
коллекции.
     Директор действительно договорился с Василем Федотовичем. Тот немного
поворчал, но согласился принять американцев. Так Омельян Иваницкий попал в
дом Стаха. Он не назвал свою фамилию профессору, держался в стороне, - тем
более что Василь Федотович свободно говорил по-английски и  рассказывал  о
своей коллекции сам, - но запомнил все, словно сфотографировал.  Его  мозг
фиксировал реплики гостей  профессора,  только  фиксировал,  Иваницкий  не
позволил себе никаких эмоций, не  проявил  их  даже  тогда,  когда  Василь
Федотович подвел гостей к неброской иконе в центре коллекции и сказал, что
это - Рублев.
     Гости  щелкали  языками,   громко   переговариваясь,   выражая   свое
восхищение, а Омельян тем временем запоминал - второй ряд  снизу,  седьмая
икона слева...
     Потом профессор угощал американцев кофе, водил  по  саду.  Иваницкий,
воспользовавшись этим, осмотрел все, обращая особое внимание  на  замки  в
парадной двери, а также на той, что вела в сад. Через окна первого этажа в
дом проникнуть было невозможно - их закрывали узорчатые решетки: профессор
очень дорожил своей коллекцией и оберегал ее.
     ...Радостно и басовито залаял пес, и Климунда  весь  напрягся.  Итак,
сейчас  профессор  выйдет  и  направится  к  реке  -  обычный  получасовой
маршрут...
     Климунда поднял рюкзак, нащупал в наружном кармане  пиджака  отмычки.
Как знать, сумеет ли он справиться с замком - вот где пригодился  бы  опыт
Балабана. Но тому не удалось замести за собой следы после кражи в квартире
Недбайло, и милиция арестовала его.
     Он не явился на  назначенную  встречу  с  Климундой.  Тогда  Климунда
позвонил сестре Балабана, работавшей вахтером  в  каком-то  общежитии.  Та
долго расспрашивала его, кто он и откуда, и, наконец,  узнав,  что  звонит
именно тот человек, о котором она слышала от брата, сообщила, что Балабана
четыре дня назад арестовали  в  пригородном  поселке  Городянке.  Климунда
полюбопытствовал, не оставил ли Лёха чего-нибудь у нее в квартире.  Сестра
ответила, что сама не лыком шита, и повесила трубку.
     "Жаль, что нет Лёхи", - вздохнул Климунда и прижался к тонкому стволу
акации,  будто  тот  мог  защитить  его.  Калитка  профессорской   усадьбы
открылась, и на  улицу  вырвался  огромный  черный  дог,  запрыгал  вокруг
суховатого и непредставительного на вид мужчины с седой бородкой.
     "Раз профессор, так можно и постановление горсовета не  выполнять!  -
неприязненно подумал Спиридон. - Пса должен прогуливать  на  поводке  и  в
наморднике. Распустились..."
     Профессор с псом уже исчез за углом,  а  Климунда  все  еще  стоял  в
кустах жасмина, глядя им вслед. Потом натянул тонкие  нитяные  перчатки  и
прокрался, оглядываясь по сторонам, к калитке. Оперся боком на ее железное
кружево, взялся за ручку - конечно, заперто... Теперь должен сделать самое
сложное - быстро и незаметно перелезть через калитку.  Это  было  нелегко.
Калитка была высокая и заканчивалась длинными железными  копьями.  Правда,
можно было бы попробовать отпереть замок, но на это нужно время: случайный
прохожий мог заметить Климунду...
     Еще раз внимательно огляделся вокруг: тишина и покой, только  воробьи
не поделили чего-то и устроили настоящий скандал в саду напротив.
     Климунда легким движением перебросил через калитку рюкзак.  Ухватился
за стальные прутья, подтянулся -  и  вдруг  перестал  ощущать  свое  тело.
Оттолкнулся  ногой  от  ручки  и  попробовал  протиснуться  между  острыми
прутьями, но только оцарапал плечо. Тогда, рискуя  напороться  на  острие,
перебросил свое тело через  копья  и  чуть  не  упал  на  асфальтированную
дорожку, ведущую к парадному коттеджа. Поднял рюкзак  и,  не  оглядываясь,
обежал  дом.  Профессор,  видно,  любил  цветы  -  вся  открытая  веранда,
выходившая в сад,  была  обсажена  вьющимися  розами.  Под  их  прикрытием
Климунда почувствовал себя увереннее.
     Иваницкий рассказал, что  дверь,  ведущая  из  коттеджа  на  веранду,
достаточно массивная, но запирается только на один,  несколько  устаревший
французский  замок.  Спиридон  имел  набор  отмычек  и  думал,  что  сразу
справится  с  замком.  Однако  прошло  пять,  десять  минут,  а  дверь  не
поддавалась.  Нервы  Климунды  напряглись  до  предела.   Тело   покрылось
холодным, липким потом. Встревоженный, изо всех сил  надавил  на  стальную
ручку отмычки. Замок вдруг лязгнул. Дверь легко поддалась, будто и не была
заперта. Климунда, не оглядываясь, проскользнул в узкий коридорчик.
     Знал  на  память  по  описанию  Омельяна  расположение  комнат.   Вот
просторная гостиная первого этажа, крутая деревянная лестница  на  второй.
Спиридон схватился за перила, но ему вдруг не хватило воздуха, ноги  стали
какими-то ватными, тело отяжелело.
     Тупо смотрел на пушистый ковер, застилавший весь пол гостиной, ощущая
предательскую слабость под коленями, и вдруг понял,  что  и  правда  может
умереть от страха. Эта мысль не оглушила,  а,  наоборот,  сразу  прибавила
сил. Тело снова стало упругим, и Спиридон, перепрыгивая  через  ступеньки,
взлетел на второй этаж, толкнул дверь слева -  она  вела  в  кабинет  -  и
растерянно остановился. Казалось, на всю жизнь запомнил  схему  размещения
икон, но то ли память вдруг изменила, то  ли  его  что-то  неожиданно  так
поразило в этой коллекции,  -  стоял  и  смотрел,  оцепенев  под  суровыми
взглядами святых, уставившихся на него со стены. Что-то стукнуло сбоку,  и
Климунда испуганно отшатнулся. Неужели кто-то на террасе? Стукнуло  снова,
и вдруг понял: форточка, он не закрыл за собой дверь, и начался сквозняк.
     Спиридон снова посмотрел  на  святых.  Теперь  иконы  показались  ему
обыкновенной мазней. Он и рубля не дал бы за самую ценную из них.
     Климунда туже натянул  перчатки,  чтобы  не  мешали  ему.  Действовал
решительно и точно, рассчитывая каждое движение. Нижний ряд, третья  икона
слева. Спиридон, не глядя, бросил ее в рюкзак. Почти рядом - самая ценная,
какой-то Рублев; ее снял осторожно и положил так, чтобы не поцарапать.
     Вдруг Климунда вспомнил про Иваницкого. Тот сейчас ждет его  в  своем
"Москвиче" в нескольких кварталах отсюда.  Сначала  они  хотели  поставить
машину за углом, но потом решили не делать этого. Улица достаточно  тихая,
усадьба от усадьбы в полсотне  метров,  машина  может  привлечь  внимание,
кто-нибудь запомнит номер или лицо водителя.
     Климунда добрался уже до верхнего  ряда.  Придвинул  стул  и,  снимая
иконы, бережно складывал их в рюкзак. Когда снял последнюю из обозначенных
в схеме Иваницкого, увидел, что  в  рюкзаке  осталось  немного  места.  Не
раздумывая, снял еще  две  -  святого  с  постным  лицом  и  богородицу  с
младенцем. Спиридон завязал  рюкзак,  легко  бросил  его  себе  за  спину.
Выскользнул из кабинета, прыгнул через ступеньку,  но  вдруг  остановился,
неудобно подавшись всем телом назад. Рука  невольно  скользнула  в  карман
пиджака, который оттягивал пистолет.
     В дверь гостиной входил профессор. Огромный черный пес  прыгал  возле
него.
     Первым заметил Климунду дог... Замер,  присев  на  передние  лапы,  и
неожиданно прыгнул к  лестнице,  но  в  то  же  мгновение  Спиридон  успел
выхватить пистолет.
     Он  выстрелил  не  задумываясь,  еще  не  сообразив,  что  делает,  в
оскаленную пасть дога. Толкнул ногой собаку в грудь - большое черное  тело
сползло по лестнице...
     Климунда опустил пистолет  и  уставился  на  сухонького  седобородого
человека, застывшего у входа  в  гостиную  с  собачьим  поводком  в  руке.
Очевидно, профессор еще ничего не понял, потому что стоял и  обескураженно
смотрел на молодого человека с рюкзаком на лестнице.
     Климунда видел его полные ужаса глаза - они  сверлили  и  притягивали
Спиридона, он боялся и ненавидел их. Знал,  что  сейчас  что-то  случится,
знал даже, что именно.  Ведь  ему  надо  немедленно  уйти  отсюда,  а  эта
маленькая, жалкая фигура загораживает дорогу...
     Климунде осталось преодолеть две или три ступеньки.  Он  остановился,
чтобы  перешагнуть  через  труп  дога,  и  тут  профессор   бросился   ему
наперехват. Он гневно поднял руку с кожаным  поводком  и  закричал  тонким
голосом:
     - Назад, мерзавец!
     Климунда поднял пистолет, еще секунда - и выстрелил  бы,  но  в  этот
момент маленький человечек больно хлестнул его поводком по руке.  Спиридон
опустил руку и неожиданно для самого  себя  бросился  по  лестнице  вверх.
Только очутившись на втором этаже, понял, что тут спасения нет.
     Профессор сейчас поднимет шум, позвонит в милицию... Климунда  поднял
пистолет, но тут же снова опустил его -  наверно,  подумал,  что  вторично
стрелять опасно. Хорошо, что первый выстрел не привлек  ничьего  внимания.
Он на секунду заколебался, только на секунду, перепрыгнул через  ступеньки
и ударил профессора,  преградившего  ему  дорогу,  рукояткой  пистолета  в
висок. Увидел, как тот пошатнулся, схватился руками за грудь и упал  прямо
на пса.
     Климунда хотел бежать, однако ноги у него  снова  подломились,  и  он
опять сел на ступеньки, опершись рюкзаком на перила. Положил  пистолет  на
колени и уставился на два тела, неподвижно лежавшие у  его  ног.  Внезапно
ощутил на себе десятки взглядов, словно во всех углах гостиной  притаились
маленькие седые человечки.
     Сняв перчатки, Климунда нащупал в кармане папиросу,  жадно  затянулся
несколько раз, обжигая пальцы, потушил папиросу и эта боль  заставила  его
опомниться. Спрятал пистолет в наружный карман пиджака, подобрал окурок и,
перешагнув через трупы, вышел на залитую солнцем асфальтированную дорожку.
     Калитка теперь не была заперта.  Спиридон  выглянул,  подождал,  пока
скрылись из виду какие-то двое прохожих, и направился к улице,  где  стоял
"Москвич".
     Иваницкий завел мотор, еще издали увидев Климунду. Спиридон плюхнулся
на заднее сиденье, и Омельян, ни о чем не расспрашивая, рванул машину.
     Иваницкий все время смотрел в зеркальце, не преследует ли кто-нибудь.
Но улица  была  пуста.  Только  далеко  позади  вынырнула  из-за  поворота
грузовая машина.
     Омельян круто взял вправо, обогнал троллейбус и выскочил по проспекту
на мост.
     Только переехав его, Иваницкий нарушил молчание:
     - Я вижу, у тебя порядок..
     Климунда вцепился в спинку переднего сиденья, жарко  выдохнул  в  ухо
Иваницкому:
     - Убил я его! Понимаешь убил...
     Омельян крутанул руль, чуть не попав под колеса  тяжелого  грузовика.
Выровняв машину, прижался к тротуару и остановился. Обернулся к Климунде.
     - Ты что, спятил? Кого убил?
     - Обоих... профессора и пса...
     Увидел, как побледнели щеки у Иваницкого, и это  почему-то  успокоило
его, придало уверенности. Продолжал, будто речь шла о чем-то будничном, не
стоящем особого внимания:
     - Он вернулся не вовремя, профессор...  Дог  бросился  на  меня...  Я
стрелял... а потом ударил рукояткой профессора по голове.
     - Ну, влипли... - растерянно проговорил Иваницкий. -  Что  же  теперь
будет?
     - Ничего не будет. Ты всегда преувеличиваешь.
     - Дай боже! Убийство профессора не шутка - поднимется вся милиция!
     - Ищи ветра в поле!
     Иваницкий пристально посмотрел Спиридону в глаза.
     - Ты не наследил там?
     Климунда ощупал карманы. Переложил  пистолет  во  внутренний,  достал
перчатки, зачем-то натянул на левую руку.
     - Сожги, - приказал Омельян, - перчатки сожги, а  пистолет  выкинь  в
реку. Сегодня же, - немного подумал и добавил:  -  встречаться  не  будем.
Немедленно бери отпуск и катай на Черное море. Иконы  сложи  в  чемодан  и
возьми с собой. Сдашь в камеру хранения - так надежнее.
     -  Какие  еще  будут  указания?  -  В  тоне  Климунды   чувствовалось
пренебрежение. Он уже немного оправился от  страха  и  считал,  что  имеет
право на первую роль. - Никуда мне не хочется ехать.
     Сказал так, лишь бы только возразить Иваницкому, потому что и  самому
хотелось как  можно  скорее  сесть  в  самолет,  чтобы  быть  подальше  от
коттеджа, оплетенного текомой, от  этих  двух  тел,  от  милиции,  которая
сегодня же начнет расследование.
     Омельян не обратил внимания на его возражение.
     - Напишешь мне в Пицунду до востребования. Я буду там  через  неделю.
Сообщишь, где сможем встретиться.
     Климунда похлопал по рюкзаку.
     - Скорее бы сплавить этот хлам.
     - Это уж моя забота. Ты понял?
     Климунда в ответ пробурчал что-то неопределенное. Иваницкий остановил
машину.
     - Держи, - подал Спиридону руку.  -  И  я  тебя  прошу:  не  швыряйся
деньгами на курорте. Милиция всегда принюхивается к таким.
     - Угу... - Климунда и сам знал это. - Ты куда сейчас?
     - Поставлю машину в  гараж...  -  Иваницкому  почему-то  не  хотелось
говорить, что уже пятый день, как он находится в командировке в  Москве  -
прилетел утренним самолетом и  возвращается  через  два  часа.  На  всякий
случай - железное алиби, билет в оба конца взял для него  один  московский
приятель, и фамилия Иваницкого не будет значиться  в  списках  пассажиров.
Вот только бы незаметно поставить машину в гараж...
     "Москвич" тронулся, Климунда посмотрел ему вслед, закинул  рюкзак  за
плечи и направился домой.


     Вечером того же дня, когда убили  профессора  Стаха,  следователю  по
особо  важным  делам  Роману  Панасовичу  Козюренко  сообщили:  экспертиза
установила, что убийца  стрелял  из  пистолета,  принадлежавшего  когда-то
сержанту Омельченко. А еще через  несколько  минут  майор  Шульга  доложил
Козюренко о результатах своих поисков.
     Козюренко хмурился.  Шульга  не  мог  сказать  ничего  утешительного,
Розыски его фактически зашли в тупик. А первый выстрел прозвучал! Да еще и
как.
     - Плохо, майор, - констатировал Козюренко  и,  увидев,  как  смутился
Шульга, несколько подсластил пилюлю: - Но в случае с ограблением  таксиста
вы действовали находчиво. Я включил вас в состав своей группы, -  закончил
он неожиданно.
     Шульга приготовился к разносу, ждал даже административных  взысканий,
и вдруг такое... Но ничем не выдав своей радости, сдержанно сказал:
     - Благодарю, хотя я не проявил...
     Роман Панасович остановил его скупым жестом.
     - Не будем разводить церемоний, майор, дело не  терпит  проволочек  -
пистолет может выстрелить  вторично.  Хотя  я  лично  придерживаюсь  иного
взгляда. Ибо преступление незаурядное, и грабители рассчитывают на большие
деньги. - Счел нужным объяснить: - Из коллекции профессора Стаха  украдены
ценнейшие иконы - преступник или был хорошо  информирован  о  расположении
икон, или сам занимается искусством.
     - У человека, чуть не убившего сержанта Омельченко, -  воспользовался
паузой Шульга, - твердая рука. Думаю, профессиональный преступник.
     - Все может быть, - неопределенно ответил Козюренко. - Это нам и надо
выяснить, и начнем мы,  майор,  с  изучения  круга  людей,  вхожих  в  дом
профессора. Мы должны также установить  лиц,  случайно  побывавших  там  в
последнее время.
     Козюренко принялся излагать Шульге план, как это  лучше  сделать.  Но
его прервал телефонный звонок. Положив трубку, пояснил:
     - Капитан Запорожцева - у нее неотложное дело.
     В кабинет вошла красивая женщина, внешне ничем не похожая на капитана
милиции. Русые волосы, широко поставленные зеленые глаза  и  свежие  губы.
Молодежная блуза с  клетчатым  галстуком  и  широкий  ремень  с  блестящей
пряжкой, которым она туго затягивалась, еще больше подчеркивали ее девичью
фигуру.
     Козюренко вышел из-за своего большого полированного стола и придвинул
Запорожцевой стул. Сел и сам.
     - Какое же у вас неотложное дело, уважаемая Людмила Константиновна? -
спросил, внимательно глядя не нее.
     - Я сделала анализ пепла, оставленного  преступником  на  лестнице  в
доме профессора Стаха...
     - Ну... ну... - даже заерзал на стуле заинтересовавшийся Козюренко.
     Запорожцева положила перед ним бумажку.
     - Хочу обратить ваше внимание, Роман Панасович. Около  месяца  назад,
точнее  четырнадцатого  июня,  на  экспертизу  принесли  окурок   папиросы
"Любительская",  найденный  в  квартире   некоего   Недбайло.   Вульгарная
квартирная кража, - уточнила она. - В доме Стаха  преступник  также  курил
"Любительскую".
     Козюренко помолчал несколько секунд, оценивая услышанное.  Повернулся
к Шульге:
     - Что скажете, Яков Павлович?
     - Я слышал об этой краже. Дело  вел  инспектор  районного  уголовного
розыска.
     - Спасибо, - обратился Козюренко к  Запорожцевой,  -  за  ваше  очень
важное  сообщение.  Да,  думаю,  очень  важное.  А  вас,  Яков   Павлович,
немедленно прошу найти дело об этой краже. Как вы сказали - Недбайло?
     Дело о краже в квартире Недбайло было  уже  передано  в  прокуратуру.
Шульге пришлось разыскать помощника районного прокурора, и через час папка
лежала на столе Козюренко. Следователь нетерпеливо перелистывал подшитые в
ней бумаги.
     - Просто, - недовольно сказал он, - элементарно просто. Никаких  тебе
хлопот. Милиция составляет опись украденных вещей и  список  рассылает  по
назначению. Через неделю  в  Городянке  предлагают  одной  женщине  дешево
купить   каракулевую   шубу.    Она    покупает,    конечно,    показывает
приятельницам... Короче, об этом узнают в милиции, а там  в  списке  вещей
Недбайло фигурирует каракулевая шуба. Дальше еще проще: что у кого  купил,
обыск на  квартире  хорошо  известного  милиции  вора-рецидивиста  Алексея
Балабана, неопровержимые доказательства содеянного, признание Балабана - и
точка. Дело сдают в прокуратуру и ставят галочку - еще  одно  преступление
раскрыто. Следователя отмечают в приказе за хорошую работу. А  я  бы  ему,
сукиному  сыну,  -  похлопал  он   ладонью   по   папке,   -   выговор   с
предупреждением. Во-первых, часть вещей не нашли. Почему? Балабан уверяет,
что продал на толкучке. Но ведь лжет, не мог этого сделать.  Толкучка  для
него - смерть. А следователь верит ему... Верит, ибо так легче -  не  надо
усложнять себе поиск... К тому же Балабан мог  совершить  преступление  не
один, а с кем-то. Они могли поделить вещи.  Возможно,  еще  один  прохвост
гуляет на свободе, а другой нарочно не выдает его - то ли из солидарности,
то ли из страха, потому что за групповую кражу дают больший срок...
     - Правильно ли я понимаю вас? -  перебил  Шульга.  -  Утром  допросим
Балабана?
     - Да, конечно. Надо взяться за этого "домушника".


     ...Лёха с любопытством смотрел  на  этих  двух  новых  начальников  в
штатском.  Несомненно,  начальников:  сюда,  в  тюрьму,  неначальников  не
пускают, а это начальство, и небось достаточно высокое,  потому  что  один
уже пожилой и держится властно,  а  другой  -  сухощавый,  глазами  так  и
сверлит, будто в самую душу к тебе заглядывает. Что ж, гляди на  здоровье,
а увидишь ли что?
     Балабан сел на предложенный ему табурет. Под ложечкой  засосало:  что
им надо? Дело его в прокуратуре довели до конца,  скоро  суд,  а  потом  -
знакомая жизнь в колонии, нельзя сказать,  чтоб  роскошная,  но  там  своя
"братия", и можно как-нибудь перекантоваться...
     Балабан испытующе посмотрел на этих двух.
     Старший, чуть лысоватый, закурил и придвинул  Балабану  две  пачки  -
сигареты с фильтром и папиросы  "Любительские".  Балабан  вытащил  длинную
сигарету высшего сорта, прикурил и пустил дым под потолок - таких  сигарет
давно не курил, даже у прокурора, не говоря  уже  о  районном  милицейском
начальстве, угощали только  "Памиром".  Что  ж,  большее  начальство  -  и
сигареты получше.
     - Хорошие сигареты? - спросил его следователь.
     Балабан утвердительно кивнул и искоса  посмотрел  на  пачку.  Это  не
прошло мимо внимания Козюренко.
     - Возьмите еще, - предложил он. - Или вам  больше  по  вкусу  эти?  -
пододвинул "Любительские".
     Балабан пренебрежительно отодвинул папиросы.
     - Если уж нет ничего другого, - пояснил он. - Не накуриваюсь я ими, и
дым не тот. Кислый.
     - А я иногда курю, - возразил Козюренко, - для разнообразия.
     Лёха посмотрел подозрительно: не издеваются ли над ним?
     - Итак, - уточнил Козюренко, - вы утверждаете, что  последнее  время,
по крайней мере перед арестом, не курили папирос "Любительские".
     - Нет.
     - А среди ваших знакомых были такие, что курили "Любительские"?
     Какая-то искорка мелькнула в глазах Балабана: вспомнил Семена и узкую
красноватую пачку у него в руках. Но ответил твердо:
     - Не припоминаю.
     - Подумайте.
     Балабан на мгновение задумался и снова покачал головой:
     - Нет, не знаю.
     - Нехорошо, Балабан, получается,  -  наклонился  к  нему  через  стол
Козюренко. - Вы утверждаете, что  во  время  кражи  на  квартире  Недбайло
разбили вазу, и что в этой квартире были один. Как же вы можете  объяснить
тот факт, что на тумбочке, где стояла ваза, найден потушенный о нее окурок
папиросы "Любительская"?
     Балабан пожал плечами.
     - А может, кто-нибудь приходил после меня? Я двери не запер...
     - Зашел, посидел, спокойно покурил, ничего не взял и ушел себе...  Не
делайте из нас дурачков, Балабан!
     - Зачем бы я это делал... Такие большие начальники.
     - Не паясничайте! -  сурово  перебил  его  Козюренко.  -  Экспертизой
установлено, что папиросу "Любительская" в обокраденной квартире курили не
вы. Курил человек с  совсем  другой  группой  крови.  И  вы  знаете  этого
человека.
     Балабан прижал руки к сердцу.
     - Я был  один,  -  произнес  как  можно  убедительнее.  Подумал,  что
какая-то там группа крови - это еще не доказательство. Ты выложи  на  стол
козыри, тогда поговорим, а так... Он ничего не скажет, пока есть  малейшая
возможность отбрехаться, потому что, если выйдут на Семена, докопаются  до
пистолета, а это уже...
     У Балабана мороз прошел по телу.
     - Да, гражданин начальник, я взял квартиру  один,  и  вы  мне  больше
ничего не пришьете.
     - Допустим, Балабан, что я вам поверил,  -  согласился  Козюренко.  -
Теперь скажите мне, где вы ночевали, когда оставались в городе.
     Глаза у Лёхи забегали: неужели выйдут на сестру? Он закопал у  нее  в
погребе металлическую коробку из-под леденцов, а в ней -  его  доля,  пять
тысяч рублей. Теперь он будет жить одной  надеждой,  которая  скрасит  его
тяжелую и однообразную жизнь в колонии, - пороскошествовать  на  эти  пять
тысяч, когда выйдет на свободу.
     Ответил, преданно и честно глядя прямо в глаза Козюренко:
     - А на вокзале... Иногда в Гидропарке...  -  Не  соврал,  потому  что
именно там провел одну ночь. - В парке молодежь на  ночь  палатки  ставит,
костер разжигает. Возьмешь бутылку, прибьешься  к  компании.  И  тепло,  и
весело.
     - Итак, знакомых и родных, у которых  вы  могли  бы  остановиться,  в
городе нет?
     - Нет, - покачал головой Балабан.
     Козюренко вызвал конвоира. Балабана увели.
     - Что скажете, Яков Павлович? - спросил Шульгу.
     - Надо начинать  с  Городянки.  Крутит  Балабан,  и  что-то  за  этим
кроется.
     - Ладно, вероятно, вы правы, майор. Вызывайте машину - и в Городянку.
А я попробую показать Балабана сержанту  Омельченко.  Стрелял,  правда,  в
Стаха не Балабан. И все же беспокоят меня эти "Любительские". Может  быть,
совпадение обстоятельств, но чем черт не шутит...
     ...Пятерых,  приблизительно  одного  возраста,  мужчин  посадили   на
длинной скамье у стены. Вторым слева сидел Балабан. Знал -  неспроста  все
это, но бодрился, даже деланно улыбался, а руки его мелко  дрожали,  и  он
спрятал их между коленями.
     В дверях появился Козюренко  с  понятыми.  Он  даже  не  взглянул  на
Балабана, стал,  словно  подчеркивая  свою  непредвзятость...  Но  Балабан
почувствовал такую ненависть  к  этому  спокойному  и  уверенному  в  себе
человеку, что едва сдержал желание броситься на него.
     Вошел сержант Омельченко. Козюренко что-то говорил - это была обычная
в таких случаях процедура. Но Балабан не слышал ни слова. Он  сразу  узнал
сержанта и не мог отвести от него взгляда, хотя понимал,  что  этим  может
выдать себя. Однако ничего не  мог  поделать,  это  было  свыше  его  сил:
захотелось встать и сознаться во всем, покаяться, упасть на пол, биться об
него головой, чтобы заглушить в себе жар, почему-то поднимавшийся к сердцу
и звучавший гулкими ударами в висках.
     Козюренко предложил Омельченко внимательно посмотреть  на  пятерых  у
стены, нет ли среди них человека, напавшего на  него.  Эти  слова  как  бы
подали Балабану сигнал опасности, и  он  сумел  наконец  преодолеть  себя,
ощутил, как отхлынула кровь от  сердца,  и  как  оно  опустело.  Лицо  его
посерело, он сразу осунулся: смотрел вроде бы на сержанта,  но  ничего  не
видел, взгляд его не задерживался  ни  на  чем  -  удивительное  состояние
человека, когда он чувствует  себя  почти  несуществующим,  потусторонним,
когда ничего не страшно и все кажется суетою сует, ничтожным...
     Сначала Омельченко растерялся: все пятеро были вроде бы на одно лицо.
Но он заставил себя сосредоточиться, взгляд его стал  твердым.  Представил
себе лицо того, кто вышел тогда из темноты. Оно ожило перед  ним  -  и  не
похоже было ни на одно из тех, на которые смотрел сейчас.
     - Нет... - проговорил нерешительно, - нет... Тут его нет...
     Вдруг  его  взгляд  скрестился  со  взглядом  второго  слева.  Что-то
заставило сержанта всмотреться в лицо молодого парня. Нет,  оно  мало  чем
походило на  то,  что  снилось  ему  в  больнице,  что  время  от  времени
представало в воображении, но теперь Омельченко знал: раньше он  ошибался,
а сейчас - нет. Вон тот, второй слева, позвал его тогда в кусты,  а  потом
ударил ножом в спину.
     Омельченко на мгновенье снова ощутил боль, как и тогда. Он сделал шаг
к тому, кто его так предательски обманул. Поднял руку, ткнул в Балабана  и
уверенно сказал:
     - Он!
     Произнес это категоричное слово и сразу испугался, ибо знал, что ждет
человека, ударившего ножом, пытаясь убить, и только чудом не убившего.
     Подумал: а может, это заговорило  в  нем  чувство  мести.  Он  всегда
считал себя порядочным и справедливым человеком.  Да  и  минуту  назад  он
представлял себе преступника совсем другим, - сержант отступил, вздохнул и
виновато взглянул на Козюренко.
     - А может, и не он...
     Следователь смотрел равнодушно.
     - Подумайте, Омельченко, - холодно сказал он. - Мы  не  торопим  вас.
Посмотрите внимательно еще раз: нет так нет.
     Сержант на секунду закрыл глаза. Теперь он начал с крайнего справа.
     Короткоухий, веснушчатый, и выражение лица безнадежно  мрачное,  даже
подавленное.
     Нет, не он.
     Второй - черный, с большими карими глазами.
     И это не он.
     Третий - крепкий парень,  курносый,  с  волнистым  чубом  и  мягкими,
по-женски припухлыми губами.
     Точно не он.
     Четвертый...
     - Он! - сержант снова ткнул пальцем в Балабана. - Да, это он!
     Сперва Балабан  никак  не  отреагировал  на  утверждение  Омельченко.
Может, оно и не дошло до его сознания, потому что он пребывал в  состоянии
прострации: стоял бы сейчас под дулом винтовки - все равно не  боялся  бы.
Но когда сержант отступил и заколебался, обрадовался  так,  что  на  щеках
выступил румянец.
     Но вот следователь что-то сказал сержанту, и тот снова  повернулся  к
ним, их взгляды еще раз скрестились. Теперь Балабан понял: его опознали, и
это - конец...
     И вдруг с облегчением подумал: он же  не  убил  этого  милиционера  -
таким образом, "вышку" не дадут... Он будет жить, а там  поглядим.  Может,
попадет под амнистию или сбежит.
     Когда их выводили, оглянулся и еще раз  перехватил  взгляд  сержанта.
Опустил глаза, не было к нему злобы: такая уж у них служба...
     Конвоир приказал Балабану  остаться  в  узком  темном  коридоре.  Тот
оперся о холодную стену, почесался об нее - душевное равновесие вернулось.
В конце концов, то, что его узнал милиционер, не имеет решающего значения.
Ведь у него железное алиби, которое может подтвердить участковый инспектор
лейтенант Хохлома.
     Эта мысль утешила его. Гордый  начальник  останется  с  носом,  хотя,
должно быть, думает, что уже подцепил на крючок Лёху Балабана. Не на  того
нарвался.
     Когда Балабана снова привели к Козюренко, следователь  сразу  обратил
внимание на то, как уверенно он держится. Это несколько удивило его, но он
и вида не подал, спокойно сказал:
     - Итак, Балабан, отпираться  тщетно.  Вас  опознали  -  вы  совершили
нападение на сержанта Омельченко, чтобы завладеть оружием, и тяжело ранили
его.
     - Гражданин начальник! - Балабан прижал ладони к сердцу. - Ошибся ваш
милиционер, поверьте, ошибся. Впервые вижу его...
     - Ну что ж, тогда выясним все по порядку.
     Балабан с собачьей преданностью в глазах уставился на следователя.
     - Вы можете вспомнить, где были вечером десятого  мая  от  десяти  до
двенадцати?
     Балабан задумался, делая вид,  что  вспоминает.  Сейчас  он  огорошит
этого самоуверенного следователя.
     - Не помню...  -  сокрушенно  покачал  головой.  Знал,  что  ни  один
порядочный игрок не выкладывает сразу все свои козыри. - Разве ж можно все
в голове держать? Сколько времени прошло...
     - И все же  вспомните,  -  с  нажимом  сказал  Козюренко.  -  Вечером
десятого мая?
     Балабан поднял глаза к потолку, как бы силясь что-то припомнить.
     - Десятого? - повторил он. - Что же было десятого? Нет, не помню.
     Козюренко  пристально  смотрел  на  него.  Балабан  покачал  головой,
сморщил лоб и вдруг оживился.
     - Десятого? - начал он нерешительно. - Так это же было... Постойте! -
даже просветлел лицом. - Вспомнил, это же на следующий день ко мне заходил
участковый, лейтенант Хохлома. Теперь точно вспомнил - болел  я  десятого,
несколько дней подряд болел. Это же  после  Дня  Победы  было  -  лежал  в
постели. Лейтенант Хохлома может подтвердить! А что,  -  наклонился  он  к
Козюренко, - что десятого случилось? Что-нибудь с этим милиционером?
     Козюренко улыбнулся: этот негодяй, оказывается, еще и нахален.
     - Мы проверим ваши показания, Балабан.  Но  предупреждаю,  все  равно
установим истину, а искреннее раскаяние всегда учитывается судом. Если  же
будете лгать и запутывать следствие, это только отяготит вашу вину.
     "Раньше докажите что-нибудь, потом должен каяться! - подумал Балабан.
- А так - дураков нет.  Лейтенант  Хохлома  не  отступится  -  знаем  его,
упрямый черт, как и бабка Соня".
     Дом на окраине  города,  снаружи  неброский  -  давно  не  крашенный,
ободранный, окна покривились, - внутри поражал достатком и уютом.
     Чисто покрашенный пол в двух больших комнатах, тисненые обои,  ковры,
импортная  мебель,  хрусталь.  Но  на  всем  лежала   печать   безвкусицы:
полированный журнальный столик украшала старомодная плюшевая салфетка, а в
серванте гордо выстроились семь слоников.
     Анна сидела на мягком стуле и не спускала глаз с работников  милиции,
только что начавших обыск.
     Майор  Шульга  не  зря  ездил  в  Городянку.  Узнал  он   там   много
интересного. Соседка Балабанов, бабка  Соня,  рассказала  ему  о  всей  их
семье, помянув недобрым словом почти всех, в том числе и Лешину двоюродную
сестру Анну Кириллову. Спекулянтка,  мол,  живет  в  областном  центре,  а
скупает в  Городянке  и  в  окрестных  селах  раннюю  клубнику  и  фрукты,
корзинками и ящиками возит в Москву и продает. Говорят, денег у нее -  что
мусору. И для чего человеку столько денег, одна с дочкой  живет,  а  дочка
придурковатая, никто даже замуж не берет...
     Установить адрес Анны Кирилловой было  нетрудно.  На  следующий  день
Козюренко получил постановление на обыск и  поручил  сделать  его  Шульге.
Кириллова не испугалась, увидев работников  милиции.  Майор,  которому  не
впервые приходилось принимать участие  в  таких  операциях  и  который  по
поведению хозяев уже научился почти безошибочно определять, не  прячут  ли
они что-нибудь, наблюдал за Кирилловой, чем дальше, тем больше  убеждаясь,
что обыск ничего на даст.
     Кириллова  смотрела,  как  работники  милиции  роются  в   шкафу,   и
презрительно кривилась. Если бы нагрянули неделю назад, имели  бы  поживу.
Она тогда не успела еще реализовать  вещи  из  чемодана,  оставленного  ей
Лёхой, да и сам  чемодан  мог  стать  неопровержимым  доказательством.  Но
позавчера  у  нее  купили  последнюю  ценную  вещь  -  пальто  с  бобровым
воротником. Она отдала его  за  три  сотни  и  весь  день  казнилась,  что
продешевила. А оно оказалось, что напрасно казнилась - есть-таки на  свете
бог, он справедлив, все видит и всегда помогает обиженному... А в том, что
сейчас ее обижают, у Анны Кирилловой не было никаких сомнений.  Ну,  зачем
врываться в порядочный дом, если там ничего нет, зачем перебрасывать  вещи
в шкафу? Сказано, ничего нет, деньги и сберкнижка  -  вот,  на  виду.  Все
заработано честным трудом.
     Но почему перешептывается  этот  майор  с  милиционером,  роющимся  в
комоде?
     Анна нервно сжала пальцы. И как она могла забыть об этом?  Так  грубо
ошибиться!
     Когда Лёха приплелся однажды вечером пьяный в стельку,  она  обыскала
его карманы и вытащила красивые золотые  часики  на  цепочке.  Такие  часы
только недавно вошли в моду, их носили на шее  вместо  медальонов.  Вещица
так понравилась Анне, что она решила оставить ее себе. Черт  попутал.  Все
равно не носила бы сама и не дала бы дочке.
     А впрочем, чего она волнуется? Это же брат  подарил  ей  часы.  Разве
брат не может подарить ценную вещь сестре? Она краденая? Что ж, Кириллова,
конечно, знает, что ее двоюродный брат отсидел за кражу. Но ведь в колонии
его перевоспитали, и она даже не могла представить себе, что  это  вещь  -
краденая.
     Так она и ответила Шульге, когда тот попросил ее объяснить, чьи  часы
и откуда.
     Перед обыском майор ознакомился  со  списком  украденных  у  Недбайло
вещей. Был уверен, что найдет что-нибудь у Кирилловой, и  его  предвидение
оправдалось...
     В комнатах уже осталось мало  работы,  и  Шульга  поручил  одному  из
оперативников осмотреть погреб, вход в который вел прямо из сеней.
     - А вы не задумывались над тем, - обратился майор к Кирилловой, -  на
какие деньги  брат  мог  купить  вам  такой  ценный  подарок?  Ведь  после
освобождения из колонии он нигде не работал.
     - Леша сказал, что продал кое-что из своих вещей.
     - Вот как! - удивился майор. - Никогда не думал,  что  Балабан  такой
щедрый.
     - Просто вы плохо знаете его.
     - Скоро узнаем лучше! - уверенно пообещал майор. -  Но  мне  кажется,
что и вы не до конца знаете его.
     - Я люблю его как родного брата, - возразила Кириллова. - А брат есть
брат... одна кровь...
     Тем временем из погреба вылез оперативник. В руках он держал  коробку
из-под леденцов. Молча и как-то торжественно поставил ее на стол.
     - Вот, - сообщил кратко, - была закопана в погребе.
     Шульга посмотрел на Кириллову:  женщина  даже  вся  подалась  вперед,
смотрела удивленно и растерянно, и майор сначала подумал, что Кириллова  и
правда видит коробку впервые.  Но  не  было  времени  для  психологических
упражнений - придвинул к себе коробку  и  снял  с  нее  плотно  пригнанную
крышку. Подозвал понятых.
     - Обратите внимание, - показал он,  -  коробка  закрыта  сравнительно
недавно - не успела заржаветь. Видите, на крышке только  кое-где  пятнышки
ржавчины...
     Но  понятым  неинтересно  было  смотреть  на  крышку,  заглядывали  в
коробку,  где  лежало  что-то  завернутое  в  целлофан.  В  конце  концов,
содержимое  коробки  прежде  всего  интересовало  и  майора.  Он  не  стал
испытывать терпение свидетелей -  развернул  целлофан,  и  на  стол  легли
аккуратно крест-накрест заклеенные пачки денег.
     - Пять тысяч рублей, - констатировал Шульга.
     - Пять тысяч! - вдруг воскликнула Кириллова. -  Неужели  правда  пять
тысяч?
     Шульга обернулся к ней.
     - Вы хотите сказать, что эти деньги не принадлежат вам?
     - Боже мой, пять тысяч! - схватилась за голову женщина.
     - Вы не ответили на заданный вопрос. Деньги - ваши?
     Кириллова обескураженно посмотрела на майора.
     - Если бы были мои! Я разве так их прятала бы! Это бы  мне  до  конца
жизни...
     Она сказала так искренне, что Шульга чуть не поверил ей. Но продолжал
сухо и официально:
     - Гражданка Кириллова, откуда вы взяли эти деньги  и  с  какой  целью
закопали их в погребе?
     Кириллова всплеснула руками.
     - Я - закопала? Зачем бы я закапывала?!  -  Вдруг  смысл  всего,  что
произошло, окончательно дошел до нее, глаза у женщины недобро  загорелись.
- Это он, - погрозила пальцем, - только он. И это  называется  брат!  Ведь
сел - для чего тебе деньги, ирод проклятый! Для чего, спрашиваю я  вас?  -
0на обвела присутствующих отчаянным взглядом,  но,  поняв,  что  никто  не
сочувствует ей, обиженно сжала губы. И села на стул.
     - А вы уверяли, что хорошо знаете своего брата,  -  не  удержался  от
укола майор.
     Кириллова исподлобья посмотрела на него и ничего не ответила.  Шульга
быстро закончил формальности, связанные с обыском. Сообщил Кирилловой:
     - Сами понимаете, мы вынуждены  задержать  вас,  чтобы  выяснить  все
аспекты дела.
     Кириллова, не отвечая, кивнула, а майор раздраженно потер подбородок.
Черт возьми, как он сказал - "аспекты дела"? И почему это человек не умеет
выражать свои мысли просто?


     ...Козюренко сидел на диване и заинтересованно хмыкал, слушая  доклад
Шульги об обыске  в  доме  Кирилловой.  Прошелся  вдоль  кабинета,  совсем
по-мальчишески стараясь ступать только по линии паркета, тянувшегося вдоль
ковровой дорожки.
     - Думаете, Кириллова не знала о коробке с деньгами? - спросил он.
     - Так мне показалось.
     - Может быть... Балабан - пройдоха... Но где же он взял деньги?
     - Сначала я подумал: сбыл украденное у Недбайло.  Однако  этих  вещей
было тысячи на две, ну, на две с половиной. Кроме того,  пачки  ассигнаций
по пятьдесят рублей... Балабан не так глуп, чтобы ходить  по  магазинам  и
менять деньги. Кто-то может и заподозрить...
     - Поговорим с Кирилловой. Может, она что скажет. - Козюренко  сел  за
стол. - Прикажите привести ее.
     Кириллова уже пришла в себя.  Успела  поразмыслить  над  ситуацией  и
выработать линию поведения. Она сидела, крепко сжав губы и положив руки на
колени,  смотрела  прямо  перед  собой  и  отвечала  кратко,  хорошо   все
обдумывая, прежде чем что-нибудь сказать.
     - Мы ведем предварительное следствие, Кириллова, - начал Козюренко, -
и я еще не знаю, в какой роли на нем будете фигурировать  вы.  По  крайней
мере, нам следует выяснить несколько обстоятельств. Надеюсь,  вы  поможете
нам, потому что это и в наших, и в ваших интересах.
     - Да, - едва разжала губы Кириллова.
     -  Вы  утверждаете,  что  найденная  у  вас  коробка  с  деньгами  не
принадлежит вам?
     - Конечно.
     - Как она попала к вам в погреб?
     - Не знаю.
     - Кто, кроме вас, лазит туда?
     - Дочка. Ну, еще брат.
     - Алексей Балабан?
     - Да.
     - Дочка могла спрятать деньги?
     Губы Кирилловой растянулись в пренебрежительной усмешке.
     - Наверно, за всю свою жизнь она не увидит таких денег.
     - А Алексей Балабан?
     - Это он! - вдруг сорвалась на фальцет Кириллова. -  Он,  только  он!
Обвел меня вокруг пальца! Я его кормила, обстирывала, а он  обдурил  меня,
паразит проклятый!
     - Так уж и обдурил! А золотые часы?
     - Чего они стоят? Пусть сотню... А я на Лешку сколько потратила!..
     - Итак, Кириллова, вы считаете, что деньги в  вашем  погребе  закопал
Алексей Балабан? Откуда он мог взять такую сумму?
     И снова уголки губ Кирилловой тронула презрительная усмешка.
     - Может, нашел? - ответила ехидно.
     - Да, такие деньги  на  дороге  не  валяются,  -  в  тон  ей  ответил
полковник. - Но мы еще вернемся к этой теме.  Скажите,  пожалуйста,  часто
бывал у вас Алексей Балабан?
     - Да... - отказываться не было смысла, и Кириллова призналась:  -  Не
выгонишь же, брат все-таки...
     - Когда был в последний раз?
     - За два дня до этого... до ареста.
     - Откуда узнали об аресте? - быстро поинтересовался следователь.
     - А я в Городянке была. Дело было...
     - Так, дело... - иронически сказал Козюренко, уже слышавший от Шульги
о "делах" Кирилловой.
     - А вы не помните, был ли у вас Алексей Балабан десятого мая?
     - Десятого?... Может, и был...
     - Это сразу после Дня Победы, - уточнил Роман Панасович.
     - А-а, - вспомнила Кириллова, - приезжал. И в  праздники  был,  и  на
следующий день. Ушел, правда, около полудня.  Я  ему  еще  рубль  дала  на
обед... Сидел без копейки, а мне что, рубля жаль?
     - У вас хорошая память, - поощрил  ее  Козюренко.  -  Однако  Алексей
Балабан утверждает, что и девятого, и  десятого  мая  болел  и  никуда  не
выезжал из Городянки.
     Кириллова поиграла пальцами на коленях -  больше  ничем  не  проявила
своих чувств. Что ей до Лёхи, до этого подонка, - иметь столько денег и не
поделиться с ней. Она так спрятала бы их, что даже полк милиции никогда не
нашел бы...
     Злость на Лёху, обманувшего ее, поднялась в ней, и  Кириллова  твердо
сказала:
     - Врет Лёха, ей-богу, врет... Да вы дочку мою спросите. Гулял  у  нас
Лёха девятого. Еще пол-литра ему выставила... - Воспоминание о  пол-литре,
должно быть, больше  всего  уязвляло  ее,  потому  что  повторила:  -  Да,
пол-литра, и он сам ее выдул. Мы же не пьем с дочкой, разве  что  красного
изредка, сладенького.
     Козюренко подумал: вот тебе и  Балабаново  алиби...  Ведь  заходил  к
Балабану участковый. Вот балда. Еще тогда могли выйти на Балабана.
     Прервал Кириллову:
     - Сейчас мы устроим вам очную  ставку  с  Алексеем  Балабаном,  и  вы
повторите только что сказанное.
     Женщина дернулась, наверно, испугалась, но сразу  овладела  собой.  В
конце концов, у нее не было выхода - ведь следователь  мог  подумать,  что
деньги и правда принадлежат ей, а это уже была серьезная угроза для нее.
     - Конечно, скажу, - кивнула угодливо. -  Это  правда.  Я  и  подписку
дам...
     Следователь приказал увести ее в  соседнюю  комнату.  Конвоир  привел
Балабана. Козюренко сел на стул напротив подследственного, совсем  близко,
мог дотронуться рукой.  Он  угостил  Балабана  сигаретой,  спросил  его  о
чем-то, лишь бы спросить, и незаметно сделал знак Шульге. Тот выставил  на
стол коробку из-под леденцов.
     - Вам знакомо это? - неожиданно спросил Балабана.
     Тот отшатнулся, выронив сигарету. Глаза его наполнились ужасом.
     - Где вы?.. - начал, но, судорожно глотнув воздух, замолчал. Нагнулся
за сигаретой, взял, неудобно держа ее  двумя  пальцами,  вид  у  него  был
беспомощный.
     -  Вы  выдали  себя,  Балабан,  -  сказал  Козюренко,  -  нет  смысла
выкручиваться. - И, не давая Балабану опомниться, продолжал: - Советую вам
рассказать всю правду. Мы и сами знаем многое. Сейчас вы убедитесь в этом.
Но у вас еще есть шансы смягчить свою вину...
     Такие слова Балабан, наверно,  слышал  уже  не  раз,  но  теперь  они
прозвучали  особенно  весомо.  Ведь  перед  Балабаном  на   столе   лежало
неопровержимое вещественное доказательство - коробка из-под  леденцов.  Он
уже собирался было рассказать этому проницательному следователю  все,  что
знал, но в последнее мгновение снова заколебался и упрямо покачал головой.
     - Ладно, - сказал как-то уж слишком мягко Козюренко,  -  оставим  эту
коробку. Не в коробке дело, в конце  концов.  Назовите  фамилию  человека,
которому вы передали пистолет.
     - Не видел я никакого пистолета!  Вы  не  пришьете  мне  этого  дела,
начальник! Я же говорил, что был болен!
     - Ну что ж, Балабан, тогда мы будем вынуждены провести очную  ставку,
- предупредил Козюренко. - Пригласите понятых,  -  приказал  Шульге,  -  и
Кириллову.
     Понятые сели на стулья около  стены.  Кириллову  следователь  посадил
напротив Балабана.
     Объяснив понятым, в чем заключается их задача, Козюренко обратился  к
Кирилловой:
     - Итак, вы утверждаете, что Балабан десятого мая был  у  вас?  И  еще
накануне - девятого - пьянствовал в вашем доме?
     - Утверждаю, - ответила твердо.
     У Балабана от  обиды  задрожала  нижняя  губа.  Еще  немного,  и  он,
казалось, заплачет.
     - Врет она... - начал неуверенно.
     - Я вру? - взвизгнула Кириллова. - Это ты , падло,  обдурил  меня!  А
как пьянствовал  девятого,  видели  даже  соседи,  они  докажут!  И  утром
десятого видели.
     Балабан  совсем  раскис.  И  чтобы  хоть  немножко   досадить   Анне,
пробормотал:
     - Но ведь она не рассказала вам, начальник, что сбывала  краденое.  Я
крал, а она продавала. И знала, что краденое.
     - Врет! - даже задохнулась от злости Кириллова. - И  такое  возводить
на меня за мою доброту!
     Козюренко приказал  увести  Кириллову  и  отпустил  понятых.  Балабан
засунул руки под мышки - они у него снова начали дрожать - и тупо  смотрел
в пол.
     - Кому передали пистолет? - спросил Козюренко.
     - Он сам забрал его, - бросил в свое  оправдание  Балабан.  -  Подсек
меня самбой и положил на пол!.. Он ограбил меня.
     - Кто?
     - Семен.
     - Кто такой Семен? Фамилия?
     - Фамилии я не знаю.
     - Где он живет?
     - А он меня в гости не приглашал...
     - Не паясничайте, Балабан. Не советую...
     - Да нет, начальник, я и правда не знаю. Оно так получилось...
     И Балабан  рассказал  историю  знакомства  с  человеком,  назвавшимся
Семеном, знакомства, кончившегося кражей в квартире Недбайло.
     Когда Балабана  увели,  Козюренко  пересел  на  диван,  вопросительно
посмотрел на Шульгу.
     - Ну и ну, - покачал он головой, - кажется, и много,  а  подумаешь  -
только ниточки...
     Майор придвинул к себе клочок бумаги, на  которой  делал  заметки  во
время допроса Балабана.  Разговор  записывали  на  пленку,  но  Шульга  по
привычке не расставался с карандашом. Обвел толстой линией какое-то  слово
и сказал, подытоживая:
     - Теперь мы знаем точно, что Балабан совершил покушение  на  сержанта
Омельченко. Это первое. После этого у него отбирает пистолет некий  Семен.
Возможно, самбист. Это второе. Потом Семен вместе с Балабаном  обкрадывает
квартиру Недбайло. Балабан получает  свою  долю,  причем  немалую  -  пять
тысяч. Это третье. Через месяц этот же Семен убивает  профессора  Стаха  и
забирает часть его коллекции.  Четвертое.  Мне  только  непонятно,  почему
Недбайло не заявил  об  украденных  деньгах.  Очевидно,  потому,  что  сам
приобрел их нечестным путем.
     - Этим Недбайло пусть занимаются обэхаэсовцы. А  нам  надо  все  силы
бросить на поиски Семена. Завтра следует поинтересоваться в спортобществах
всеми Семенами, занимающимися самбо. Это сделает лейтенант Пугач. А вас  я
попрошу пойти в сберкассу. Тринадцатого мая Семен получил в сберкассе, что
на Главпочтамте, четыреста рублей и шел в дом на центральной площади.
     - В этом что-то есть, - пробормотал Шульга.
     - Возьмите  у  прокурора  разрешение  и  поинтересуйтесь  вкладчиком,
получившим тринадцатого мая четыреста рублей. Вот вам и Семен.


     Омельян Иваницкий  стоял  в  очереди  на  такси  на  остановке  возле
Смоленской площади.
     Приезжая в Москву,  он  всегда  испытывал  сложное  чувство  духовной
подавленности и в то же время  какой-то  раскованности.  Город  давил  его
своими масштабами. Раздражали людские потоки, рев автомобильных моторов на
проспектах.
     Но, с другой стороны, именно эта  безграничность  человеческого  моря
придавала ему и уверенности, приглушала острое чувство  опасности,  иногда
мучившее в родном городе. Там все время казалось, что уже  напали  на  его
след, что вот-вот позвонят ночью  или  же,  вежливо  остановив  на  улице,
предложат сесть в машину...
     А тут никому нет дела до Омельяна  Иваницкого,  тут  можно  позволить
себе кой-какие вольности. Правда, в этот свой приезд  в  Москву  Иваницкий
пока что ничего не позволил себе, хотя ему и хотелось позвонить нескольким
знакомым девушкам. На сей раз у него было очень серьезное дело...
     Иваницкий немного  нервничал.  Получил  командировку  на  семь  дней,
прошло уже шесть, а он все еще нащупывал связи  с  нужными  людьми,  боясь
даже намекнуть на подлинные масштабы операции. Только сегодня  утром  один
знакомый дал ему телефон и адрес  какой-то  Марины  Алексеевны  Яковлевой,
которая должна была свести его с нужным человеком.
     Иваницкий сразу позвонил Марине Алексеевне. Сказал, что обращается  к
ней по рекомендации Юзефа Тадеевича, и та  ответила,  что  в  шесть  будет
ждать его.
     Наконец подошла машина, и Иваницкий назвал адрес. В район Кунцева,  -
когда-то там был чуть не край света, а теперь это в черте города.
     Такси мчалось по широким московским улицам, а Иваницкий - с  тревогой
думал о встрече, которая должна была  состояться.  Его  предупредили,  что
разговаривать придется с молодой женщиной, что она красива и эксцентрична.
И это особенно беспокоило. Разговоры с женщинами  всегда  немножко  пугали
его. Он знал, что не вызывает у них симпатий, и поэтому волновался.
     Лифт поднял его на шестой этаж комфортабельного кооперативного  дома.
Иваницкий позвонил, но ему долго никто не открывал.  Было,  правда,  такое
ощущение, будто кто-то пристально разглядывает его в глазок.
     Наконец дверь открылась, в щель выглянула женщина.
     - Вы к кому?
     - Марина Алексеевна здесь живет?
     - Это я.
     - Меня рекомендовал Юзеф Тадеевич... Я звонил вам сегодня.
     Брякнула цепочка, и дверь распахнулась. Иваницкий вошел в прихожую, с
любопытством разглядывая хозяйку. Она и правда была молода и красива.
     Они прошли в просторную комнату.
     Марина  Алексеевна  кивнула  Иваницкому  на  кресло,  сама  принялась
возиться у бара. Хозяйка  поставила  на  журнальный  столик  перед  гостем
бутылку коньяка и наполнила рюмки.
     - Юзеф Тадеевич  сказал  мне,  -  сухо  начал  Иваницкий,  -  что  вы
интересуетесь иконами...
     -  Давайте  сначала  немножко  выпьем,  -   игриво   сказала   Марина
Алексеевна, - а потом уже поговорим о  серьезных  делах,  У  меня  сегодня
алкогольное настроение. К  тому  же  Юзеф  знает  свое  дело,  и  если  уж
рекомендует он!.. - Марина Алексеевна улыбнулась.
     Иваницкий не понял, то  ли  это  дань  уму  Юзефа  Тадеевича,  то  ли
признание его, Иваницкого, деловой  весомости.  На  всякий  случай  заявил
несколько надменно:
     - Я, правда, не знаю, сможете ли вы удовлетворить мои интересы.  Речь
идет о достаточно большой сумме...
     - Не беспокойтесь, - махнула рукой хозяйка. -  У  нас  хватит  денег,
чтобы купить и не такую мазню. Но не надо сейчас об этом. Выпьем.
     Она  поставила  долгоиграющую  пластинку,  выдавила  в   свою   рюмку
пол-лимона, выпила все, не  поморщившись  и  не  закусив,  одним  духом  и
закурила ароматный "Кент". Улыбнулась и снова наполнила рюмки.
     Потом, анализируя  свое  поведение  в  гостях  у  Марины  Алексеевны,
Иваницкий очень упрекал себя: ведь держался как последний дурак, -  должно
быть, сразу опьянел. Он закурил  из  хозяйкиной  пачки  и  зачем-то  начал
рассказывать о вчерашней встрече с известным художником. Омельян  Иванович
и правда встречался  с  ним.  Его  познакомили  с  мэтром,  назвав  "нашим
коллегой". Известный равнодушно, едва взглянув,  пожал  ему  руку,  и  это
задело за живое Иваницкого. Он мысленно  перебрал  последние  произведения
мэтра, придумывая им язвительные характеристики. Но теперь  хвалился,  что
высказал все это мэтру  прямо  в  глаза.  Московские  коллеги,  мол,  были
страшно довольны, что он утер  нос  маститому.  Марина  Алексеевна  кивала
головой и подливала ему в рюмку, Омельян чем дальше, тем выше поднимался в
собственных глазах.  А  долгоиграющая  пластинка  все  вращалась,  звучала
нежная  интимная  мелодия,  и  Марина  Алексеевна,   очевидно   проникшись
уважением к Омельяну, вдруг назвала его на "ты" и пригласила потанцевать.
     Она так и сказала: "Я  люблю  танцевать  с  красивыми  мужчинами",  и
Иваницкий не мог не согласиться с ней: что-то в нем все-таки есть...
     Вдруг он подумал: наплевать на все, когда  рядом  такая  удивительная
женщина...  Очевидно,  Марина  думала  иначе,  потому  что  она  поправила
прическу и сказала:
     - Сейчас придет один человек. С ним и решим ваши иконные дела...
     Но Иваницкий был настроен на лирический лад.
     - Зачем нам третий? - просюсюкал он.
     Марина оттолкнула его.
     - Не будь остолопом. Я же говорю: сейчас придет Павел Петрович. С ним
и договоришься.
     - А я думал, что буду иметь дело...  -  несколько  растерянно  сказал
Иваницкий.
     - Со мной? - обернулась Марина. - Нет, я  только  познакомлю  тебя  с
Павлом Петровичем. Кстати, - в ее голосе зазвучали бархатные интонации,  -
я беру двадцать процентов.
     - Каких двадцать процентов? - не понял Омельян.
     - Не придуривайся, мой милый. От общей суммы сделки.
     Иваницкий позеленел.
     - Больше чем шесть процентов ты не получишь, - решительно сказал он.
     - Будь здоров, милый... - указала красивым длинным пальцем на  дверь.
- Чао.
     - Если б ты знала, во что выльются эти шесть процентов, то  прикусила
бы язык.
     - Все так говорят...
     - Сколько же ты собираешься заработать на мне?
     - Вообще меньше тысячи я не беру. А с тебя? - смерила она  Иваницкого
острым взглядом. - С тебя тысячи полторы...
     Омельян сел напротив Марины, нагло положил  ногу  на  ногу  так,  что
носок туфли очутился чуть ли не перед ее носом.
     - Шесть процентов составят приблизительно такую сумму только от одной
иконы.
     - Десять процентов, - настаивала Марина.
     - Хорошо, семь. И ни копейки больше!
     - Ладно. Семь так семь! -  Марина  потянулась  к  коньяку.  -  Хочешь
выпить?
     - А сколько ты берешь с этого?.. - щелкнул пальцами  Иваницкий.  -  С
Павла Петровича?
     - Платит клиент, - ответила Марина. - У нас с Павлом Петровичем  свои
расчеты.
     - В конце концов, меня это не  касается,  -  согласился  Омельян.  Он
хотел прибавить еще что-то, но прозвучал звонок, и Марина пошла открывать.
Вернулась с мужчиной лет под пятьдесят, одетым в светлый  костюм.  Широкий
яркий галстук выглядывал из-под пиджака. Он крепко  пожал  Омельяну  руку,
сел в кресло, где только что сидела Марина, и бросил взгляд на нее.
     - Я приготовлю вам ужин... - поняла та и вышла.
     Павел Петрович многозначительно посмотрел ей вслед.
     - Золото, а не женщина! - воскликнул он. - Все есть - и тут, -  ткнул
пальцем в лоб, - и тут... - показал ниже. - Но не  будем  терять  времени.
Что можете предложить?
     Иваницкий решил сразу пойти ва-банк.
     - Рублева... - сказал он тихо. - Вас интересует Рублев?
     - А ты не того? - бесцеремонно покрутил  пальцем  возле  виска  Павел
Петрович.
     - Разве я похож на сумасшедшего?
     - Нет, конечно, нет. Но, может, ты ошибся? Дай взглянуть.
     - Вы же сами понимаете, что такие вещи с собой не возят.
     - Кота в мешке не покупаем.
     - Я приехал, чтобы установить непосредственные контакты...
     Павел Петрович откинулся на спинку кресла.
     - Рублев? - вдруг переспросил он и испуганно посмотрел на Иваницкого.
- А ты из... - Он назвал город, где жил Иваницкий.  -  Мне  говорили,  что
Рублев там есть только в одной частной коллекции профессора... А позавчера
я узнал...
     - Меня не интересует, о чем вы узнали, - перебил его Иваницкий.  -  Я
предлагаю вам  икону  Рублева,  которая  оценивается  по  крайней  мере  в
пятьдесят тысяч долларов.
     - Но ведь за этой иконой будет охотиться милиция...
     - Вы говорите так, будто все, что  мы  делаем,  скрепляется  подписью
участкового инспектора.
     Павел Петрович расхохотался.
     - А ты мне нравишься. Ты прав, по канату ходим. Ну что ж,  такова  уж
наша судьба! - вдруг глаза его посуровели. - А вы там не наследили?
     - Я вас не знаю, вы - меня...
     - Так-то оно так, - согласился Павел Петрович, - и рекомендовал  тебя
Юзеф. А он плохих людей не рекомендует. Итак, если Рублев  подлинный,  даю
двадцать пять.
     - Тридцать пять тысяч долларов! - бросил Иваницкий.
     - Риск... Рискованное дело, икону придется вывозить за рубеж, а  это,
сам понимаешь, как сложно!
     - А мне плевать! - вдруг  рассердился  Иваницкий,  но  сразу  же  дал
задний ход: горячность в таких делах неуместна.
     - А-а... - махнул рукой Павел Петрович. - Тебе плевать, а мне  деньги
платить. Хорошо, тридцать - и считай, что я щедрый.
     - А я сегодня уступчивый, - повеселел Иваницкий.
     - Все долларами не получишь. Часть золотом.
     - Вполне устраивает. Но у нас есть не только Рублев...
     - Будто я этого не знал! Давай, на все найдется свой покупатель.
     - Приятно иметь дело с деловым человеком, - Иваницкий налил  коньяку,
и они чокнулись, скрепляя сделку.


     Шульга задумчиво шел по  центральной  улице  города.  Первая  неудача
постигла его в сберкассе. Балабан  не  солгал:  правда,  тринадцатого  мая
сберкасса  выплатила  одному  из  клиентов  ровно  четыреста  рублей.   Но
установить личность этого  клиента  было  невозможно  -  вкладчик  получил
деньги по книжке на предъявителя.
     "Ну что ж, - утешал себя Шульга, - было бы очень просто: в  сберкассе
тебе называют фамилию бандита, дают его адрес и даже знакомят  с  образцом
подписи. И тебе остается только вызвать оперативную машину..."
     Шульга позвонил Козюренко и доложил о неудаче. Но  тот  не  смутился.
Только посочувствовал:
     - Дом на центральной площади большой - придется  повозиться.  Я  могу
выделить вам в помощь...
     - Не надо, - не совсем вежливо перебил  его  Шульга.  -  Справлюсь  и
один.
     - А я хотел себя предложить в помощь, - засмеялся в трубку Козюренко.
- Ну что ж, снимаю свою кандидатуру.
     Он положил трубку. Майор вытер платком вспотевшее ухо. Неловко как-то
вышло. Следователь хорошо проучил его.
     Шульга позвонил в квартиру на последнем  этаже.  Очевидно,  это  была
большая коммунальная квартира - об этом свидетельствовало несколько кнопок
звонков. Открыл майору старичок  с  седой  козлиной  бородкой.  Приветливо
улыбнулся и попятился, уступая дорогу.
     Майор  знал,  что  этот  дом  после  войны  отстраивался  с   помощью
работников университета. Конечно, большинство из них уже получили квартиры
в новых комфортабельных домах, но кое-кто еще остался, и  Шульга  подумал,
что старичок, должно быть, университетский доцент или профессор.
     - Простите, - начал он, - я из милиции. Мы выясняем одно дело - хотел
бы поговорить.
     Старичок улыбнулся еще приветливее, захлопнул дверь  и  засеменил  по
коридору.
     - Входите... входите, пожалуйста. Дело на ногах не решишь, а мы  -  с
открытой душой...
     Он усадил Шульгу на старомодный диван с высокой спинкой,  зеркалом  и
полочками, а сам примостился напротив, на крепком,  обитом  кожей  дубовом
стуле. Смотрел с любопытством и весьма доброжелательно.
     Шульга показал свое удостоверение, но старичок, даже не  взглянув  на
него, назвался сам:
     - Федор Якимович  Перепелица.  Бывший  столяр,  а  теперь  пенсионер.
Времени у меня достаточно. Итак, слушаю вас.
     "Вот тебе и профессор!" - подумал Шульга. Но не разочаровался:  может
быть, этот непоседливый старичок  любит  поговорить  с  соседями  и  знает
такое, о чем настоящий профессор и не догадывается.
     - Вот  какое  дело,  уважаемый,  -  начал  без  церемонии  Шульга,  -
разыскиваем мы одного человека. Случилось это тринадцатого мая. В подъезде
вашего дома  ограблен  человек.  Мы  задержали  преступника.  Теперь  ищем
потерпевшего? Знаем, что  зовут  его  Семенем,  лет  ему  около  тридцати,
брюнет, высокий и длинноносый, шел он к кому-то из жителей этого дома.  Не
к вам ли?
     - Сына у меня Семеном зовут, - дернул себя за бородку старичок. -  Но
я определенно знаю, не грабили его.
     Майор насторожился.
     - А может, он не сказал, не хотел волновать?
     - А я не из нервных И не таимся мы друг от друга. Я  Семена  на  ноги
поставил и в  люди  вывел,  доцент  он,  работает  в  университете,  новую
квартиру получил - четыре комнаты. А мы уж со старухой доживаем  свой  век
тут... - закончил он вдруг непоследовательно. Но,  поняв,  что  не  сказал
главного, прибавил; - Я и говорю: если бы с Семеном что-нибудь  случилось,
я бы знал. Да и не брюнет он и не высокий.
     Шульга подумал: да, от старика вряд ли что-нибудь утаишь, но  все  же
поинтересовался адресом сына - мол, для порядка надо будет поговорить...
     - Через две недели... - ответил старик.
     - Что через две недели? - не сразу понял Шульга.
     - А поговорить. Уехал мой  Сеня  с  женой  и  тремя  детьми  в  Крым.
Пансионат у них там какой-то в Алуште.
     - Когда уехал?
     - Отпуск начался, так сразу... недели три назад...
     На этом Семене следовало поставить точку, и майор поинтересовался:
     - А больше у вас нет знакомых Семенов, которые  бы  могли  наведаться
сюда тринадцатого мая?
     Старичок покачал головой:
     - Нет.
     - А может, есть Семен, который тут живет или посещает кого-нибудь?
     Шульга спросил "тут живет" на всякий случай. Еще ночью они  узнали  в
райотделе милиции, что в доме  на  центральной  площади  не  прописано  ни
одного Семена.
     - Посещает? - Старичок потер лоб, - Многие тут ходят -  дом  в  самом
центре да и большой...
     Шульга побывал еще в двух квартирах последнего этажа, спустился  ниже
и нажал на кнопку, возле которой была табличка: "3. Баркова".
     Зоя Баркова была дома. Работала диспетчером  в  таксопарке,  дежурила
целые сутки и накануне поздно  вернулась.  Она  только  что  проснулась  и
успела только умыться.
     - Проходите, - пригласила она, стесняясь своего утреннего вида.  -  Я
на минутку...
     Минутка эта растянулась на десять, зато Зоя появилась  перед  майором
хорошо одетая и причесанная... Даже губы подкрасила.  Старалась  держаться
непринужденно, но это ей не удавалось, и она то и дело бросала  на  Шульгу
тревожные взгляды: зачем заглянул сюда этот необычный гость?
     Майор спросил, есть ли у Зои знакомый по имени Семен? Назвал приметы.
Девушка неопределенно пожала плечами, мол,  кто  его  знает,  и  удивилась
вслух, почему ее знакомые заинтересовали милицию.
     Шульге пришлось объяснить: Зоя не исключение - он будет разговаривать
со всеми жителями дома.
     - Нет у меня таких знакомых, - ответила Зоя.
     - И все же подумайте.
     - И думать нечего.
     - Тринадцатого мая кого-то из  жителей  вашего  дома  имел  намерение
проведать Семен... Сеня... Молодой человек лет тридцати.  Я  уже  говорил:
брюнет, высокий и с длинным носом.
     Какая-то тень промелькнула по лицу Зои.
     - Сеня?  -  заморгала  она.  -  Сеня...  какого,  вы  говорите,  мая?
Тринадцатого?
     - Да, утром тринадцатого мая.
     - Кажется, я припоминаю... Да, конечно, это было на  следующий  день.
Он обещал прийти в одиннадцать...
     - Кто? - не сдержался Шульга.
     - Да парень... - опустила глаза Зоя. - Накануне мы были в "Эврике"  и
познакомились там.
     - Его звали Семеном? Фамилию знаете?
     - Ну что вы! Представляете, как знакомятся?..
     - Догадываюсь, - недовольно пробурчал майор. -  И  вы  назначили  ему
свидание, дали адрес?
     Зоя чуть покраснела, но тут же вызывающе  откинула  голову:  в  конце
концов, какое кому дело до того, где и с кем она назначает свидание. И все
же начала оправдываться:
     - У нас была назначена деловая встреча. Он хотел приобрести дубленку,
а у одной моей подруги как раз была...
     Майор задумался на несколько секунд.
     - Сколько стоит дубленка? - спросил он.  -  В  "Эврике"  шла  речь  о
предварительной цене?
     - Не помню. И вообще...
     - Никто не собирается обвинять  вас  в  спекулятивных  намерениях,  -
понял ее майор. - Это очень важно.  Припомните,  вы  говорили  о  цене?  И
должен ли был этот Семен принести с собой деньги?
     - Если хотел  приобрести  дубленку,  конечно,  должен  был  принести.
Кажется, говорилось о четырехстах рублях...
     У майора даже просветлело лицо.
     - Четыреста? - переспросил он.
     - Да.
     - Именно этого Семена ограбили в вашем  подъезде,  -  сказал  Шульга,
понизив голос, словно делясь важной тайной. - И вы должны помочь нам найти
его.
     - Но как? Может, я и не узнаю  его,  когда  встречу...  Вы  говорите,
брюнет, высокий и длинноносый?.. На самом деле не такой уж он  высокий,  и
нос... Ну, не курносый, но и не длинный...
     Зоя хорошо запомнила Семена  -  парень  понравился  ей,  и  она  была
довольна, что нашелся  повод  для  встречи.  Однако  Семен  не  пришел  на
следующий день. Сначала Зоя рассердилась,  но  в  круговерти  дней  быстро
забыла о своем новом знакомом. Думала - совсем, однако  оказалось  -  нет:
лицо его, как живое, стояло перед глазами.
     - Кто был вместе с вами в "Эврике"? - спросил Шульга.  -  Может,  они
знают фамилию Семена? -  Подумал,  что  Балабан  мог  ошибиться,  описывая
внешность Семена. Балабан коротышка, и мужчина  даже  среднего  роста  мог
показаться ему высоким.
     - Вряд ли они знают его фамилию, - ответила Зоя. -  Была  Клара,  это
моя подружка. И Кларин парень потом пришел.
     -  Фамилия  Клары?  Где  работает?  Адреса?..  И  парня...  -   майор
приготовился записывать.
     - Лучше вы узнайте об этом у самой Клары. Она сейчас на работе, можно
позвонить.
     Через час все трое - Зоя,  Клара  и  Роберт  -  сидели  у  Козюренко.
Следователь беседовал с ними прямо так,  не  придерживаясь  формальностей,
стремясь вытянуть из них как можно больше  фактов  и  деталей.  Постепенно
образ Семена все больше вырисовывался в его воображении, но, к  сожалению,
без характерных черт: обыкновенный мужчина  лет  тридцати,  брюнет,  курит
папиросы  "Любительские",  часто  бывает  в  кино,  любит  пофлиртовать  с
девушками. Роберт вспомнил, что Семен начал ухаживать за Кларой и у него с
новым знакомым чуть не дошло дело до конфликта.
     - Как же случилось, что Семен очутился с вами? - спросил Козюренко. -
И с кем был раньше? Или, может, только что пришел в кафе?
     Девушки помнили: Семен был несколько навеселе, потому что сидел уже в
какой-то компании. Какой - трудно сказать: кафе модерновое, зал выгибается
полукругом, а Семенова компания расположилась в  противоположном  конце  -
когда-то там был бар и продавали коктейли...
     - Когда Семен  уже  сидел  с  вами,  никто  не  подходил  к  нему?  -
поинтересовался Шульга.
     - Нет, но во время танцев с кем-то разговаривал, - вспомнила  Зоя.  -
Обычные реплики: у вас хорошо получается, мой любимый танец...
     - Постойте, - вдруг радостно воскликнул  Роберт.  -  Кажется...  Нет,
точно, я вспомнил... Он сказал, что работает рядом, в Доме проектов... Еще
говорил, - посмотрел на Клару: как среагирует?  -  что  у  них  там  много
красивых девушек. Я хотел заметить: чего же тогда к чужим пристаешь?
     Это уже было немало: Дом проектов - и в нем работает Семен. Возможно,
занимается самбо. Даже известна его внешность, возраст...
     Круг поисков сразу сузился,  и  Козюренко,  отпустив  молодых  людей,
возбужденно заходил по кабинету. Майор думал, что они вдвоем тут же поедут
в Дом проектов, но Козюренко решил несколько неожиданно.
     - Придется вам съездить одному, - то ли приказал, то ли  попросил.  -
Поговорите с заведующим кадрами, посмотрите личные дела,  фотографии...  И
подготовьте для опознания. А я  хочу  еще  раз  проверить  круг  знакомств
профессора.  Судя  по  рассказам,  этот  Семен  совсем  не  разбирается  в
искусстве,  а  ограбил  профессора  квалифицированно.  Знал,  какие  иконы
снимать со стены... Вероятно, кто-то руководил им...


     Лейтенант Пугач обнаружил в спортивных обществах только двух Семенов,
занимающихся  самбо.  Но  они  сразу  доказали  свое  алиби:  один,  Семен
Новожилов, тринадцатого мая был на соревнованиях в Ворошиловграде, второй,
Семен Степанов, весь день был на работе. Фотографии этих Семенов  показали
среди других Балабану, а также Зое, Кларе и Роберту - никто не опознал их.
     Второй день Шульга просматривал личные дела в Доме проектов,  отбирая
материалы обо всех Семенах. И не только Семенах. Сеней могли  звать  также
Симона, Овсея, Северина, Спиридона, Сильвестра,  Софрона.  Майор  составил
себе целый список таких имен. Шутил, что скоро станет  семеноведом  и  что
Семены будут сниться ему.
     Вглядываясь  в  наспех  сделанные  снимки,  майор   пытался   угадать
характеры тех, кто был на них, прикидывал, совпадает  ли  их  внешность  с
портретом преступника, нарисованным Балабаном, Зоей,  Кларой  и  Робертом.
Наконец на столе перед ним выросла стопка  личных  дел,  и  Шульга  вызвал
машину.  Отнес  папки  в  "Волгу"  и  поехал   в   управление.   Начинался
ответственнейший момент следствия - опознание преступника.
     Трое молодых людей  -  Зоя,  Клара  и  Роберт  -  сидели  в  кабинете
Козюренко.  Шульга  показывал  им  фотографии  Семенов.  Они   внимательно
разглядывали каждую.
     Пока что все шло гладко, споров между свидетелями не возникало. Никто
из изображенных на фотографиях не был похож на парня, с которым  все  трое
познакомились в кафе.
     Зоя задумала: если она первой узнает Семена -  судьба  улыбнется  ей.
Невезучий  парень:  ограбили,  отняли  столько  денег,  а   он   даже   не
пожаловался. Должно быть, не такой  скупой,  как  другие.  Она  не  любила
скряг, ей нравились щедрые и компанейские люди.
     Всматриваясь в каждый новый снимок,  украдкой  вздыхала  -  снова  не
он... А стопка папок на столе постепенно уменьшалась, осталось уже  совсем
немного.
     Когда осталось только две, Зоя знала: вот эта предпоследняя. И  снова
не он... Итак, последняя. Это не понравилось ей. Такая гора - и  почему-то
последняя. А может, работники милиции умышленно  оставили  ее  напоследок?
Может, они уже давно нашли Семена и только  проверяют  правильность  своих
выводов?
     На последней фотографии был изображен черноволосый парень  с  мягкими
чертами лица. Зоя даже потянулась к снимку, и майор с надеждой взглянул на
нее: неужели и правда такая ирония судьбы  -  Семен  Ярощук,  личное  дело
которого он отложил первым и которое именно  поэтому  очутилось  внизу,  и
есть преступник!
     Но Зоя покачала головой и вынесла окончательный приговор:
     - Нет, не он...
     Когда свидетели ушли, Шульга выразил удивление:
     - Я учитывал даже то, что этот Семен мог уволиться с работы,  и  взял
дела всех, кто работал там в мае. Или эти трое ошибаются,  или...  Мог  же
этот Сеня просто пристать к компании работников Дома проектов и солгать  о
месте работы...
     - Мог,  -  подтвердил  Козюренко.  -  Но  наше  расследование  только
начинается. Сейчас покажем фото Балабану - может, он опознает?
     Балабан,  внимательно  рассмотрев  фотографии,  заявил,  что  Семена,
отобравшего у него пистолет, здесь нет. Когда его вывели, Шульга задумчиво
сказал:
     - Я понимаю свое задание так: найти в Доме  проектов  людей,  которые
провели вечер двенадцатого мая в "Эврике", и расспросить у них о Семене.
     - Точнее трудно сформулировать, -  похвалил  Козюренко.  -  Начинайте
завтра с утра, а я займусь еще одним человеком - искусствоведом Иваницким.
Был у профессора с группой туристов незадолго до убийства. Поговорю с ним,
а потом приеду к вам в Дом проектов.


     Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в  искусстве.
Роман Панасович стоял в толпе посетителей и  внимательно  слушал,  пытаясь
поймать взгляд экскурсовода. И не  мог.  Глаза  Иваницкого  перебегали  по
лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него
сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно,
законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует  чуть  помолчать,
на каком слове сделать ударение, а где - эффектный жест.
     Он не спеша переходил от картины к картине, и  экскурсанты  толпились
за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его  в  собственных  глазах...
Тогда он сам казался себе значительно  умнее  и  талантливее.  Он  начинал
говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.
     Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъема духа,  что  делал
из него оратора. Он просто был на службе с ее размеренным ритмом, скукой и
будничностью.
     Ему так хотелось послать ко всем чертям  свою  должность  в  музее  и
наслаждаться бездумной и легкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить.
Но для вида ему, конечно, придется работать еще долгие годы. С нетерпением
ждал  отпуска.  Вот  тогда  он  наверстает  упущенное   -   потешится   на
черноморском курорте всласть...
     Экскурсанты остановились у картины  известного  художника.  Иваницкий
рассказывал что-то казенно-холодное.
     Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в  первом  ряду
слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в  глаза  экскурсовода,  но  тот
быстро отвел взгляд, и все же  это  секундное  скрещение  взглядов  вывело
Иваницкого из равновесия - посмотрел на Козюренко внимательнее.
     Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз.  Иваницкий  заметил
это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко,  но  непроизвольно
поглядывал украдкой.
     В конце концов, то ли эта  незаметная  для  других  игра  встревожила
Иваницкого,  то  ли  между  ним  и  посетителем  с  настойчивым   взглядом
установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался
только к Козюренко.
     Они стояли у  портрета  старого  седобородого  человека  с  тяжелыми,
мертвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:
     - Ну, что вы можете сказать об  этом  человеке,  жизнь  которого  уже
кончается? Вот вы, товарищ?  -  злорадно  посмотрел  на  Козюренко.  Хотел
отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.
     На секунду-другую воцарилось  молчание.  Экскурсанты  с  любопытством
воззрелись  на  Козюренко.  А  тот,  не  ожидая  такого  выпада,   немного
растерялся. Но конечно, следователь  подсознательно  был  готов  к  любому
вопросу. Неторопливо ответил:
     - Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была  тяжкой
и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном,  а
боится расплаты. Этот человек уже мертв, ибо страх убил в нем человека...
     -  Субъективное  толкование,  весьма   субъективное,   -   попробовал
улыбнуться Иваницкий. - Но в основном вы правильно поняли художника...
     Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно,
он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего  не
заметил...
     Козюренко отстал от группы и зашел к  директору  музея.  Он  попросил
припомнить  все  обстоятельства,  связанные  с  посещением   американскими
туристами  квартиры  профессора  Стаха,  пояснив,  что  это  имеет  важное
значение для расследования убийства.
     -  Надеюсь,  -  директор  поднял  на  лоб  выпуклые  очки,  посмотрел
доброжелательно-грустным  взглядом   близорукого   человека,   -   вы   не
подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов?  Ибо  там,  я  слышал,
было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.
     - Мы никого не  подозреваем,  -  сухо  перебил  его  Козюренко,  -  а
выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.
     Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стекол  по-птичьи
пристально. Пояснил, что среди американцев был один  достаточно  известный
коллекционер. Он, бесспорно, не  мог  не  слышать  о  собрании  профессора
Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой  коллекцией
не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к
нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть  свою
коллекцию  икон.  Кстати,  обо  всем  этом  он,  директор,  уже  рассказал
работнику милиции, и ему странно,  что  следователь  снова  затронул  этот
вопрос.
     - К сожалению, приходится! - сказал Козюренко, и директор понял,  что
отказываться тщетно.
     - Спрашивайте! - согласился  он.  Снял  очки  и  начал  протирать  их
белоснежным платком.
     - Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?
     - Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо  знает
свое дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило,  работает
у нас с иностранцами.
     - Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев  ознакомиться  с
коллекцией Стаха?
     - Нет, он был только переводчиком.  Ко  мне  лично  обратился  мистер
Берри - коллекционер, о котором я вам говорил.
     - И Иваницкий договаривался с профессором?
     - Нет, я звонил ему сам.
     - Но сопровождал иностранцев Иваницкий?
     - Да, я поручил ему это.
     Козюренко немного помолчал. Наконец спросил о главном:
     - Не помните, Омельян Иванович  был  на  работе  двадцать  четвертого
июля? С утра между десятью и двенадцатью часами?
     Директор укоризненно посмотрел на следователя:
     - Он не мог  быть  в  этот  день  на  работе,  так  как  находился  в
командировке в Москве. С двадцатого по двадцать седьмое июля включительно.
И вернулся, как и полагалось!
     Эти слова - "как и полагалось" -  будто  ставили  точку  на  вопросах
следователя. Козюренко понимал это, но он знал чуть больше,  чем  директор
музея, - ведь алиби Иваницкого, хотя  само  по  себе  действительно  много
значило, все же не ставило окончательно  точку  на  его  непричастности  к
убийству профессора.
     - Чем была вызвана необходимость командировки? - спросил Козюренко.
     - Мы планируем организовать выставку мастеров портрета.  Должны  были
договориться  с  администрацией  нескольких  московских  музеев.   Я   сам
предложил товарищу Иваницкому поехать в командировку.
     Говоря это, директор  не  кривил  душой:  он  не  знал,  что  Омельян
Иванович  перед  этим  звонил  знакомому  московскому  искусствоведу.  Они
поговорили несколько минут, Омельян намекнул,  что  хотел  бы  побывать  в
Москве, провести вечер где-нибудь в "Метрополе". Знакомый обещал позвонить
начальству Омельяна, организовать командировку и сдержал свое слово.
     Все  факты,  сообщенные  директором,   свидетельствовали   в   пользу
Иваницкого, и все же Козюренко попросил директора устроить ему  встречу  с
глазу на глаз с Омельяном Ивановичем. Тот предложил ему свой кабинет.
     Омельян Иванович вошел в кабинет через несколько минут. Очевидно, шеф
сказал ему  о  том,  кто  именно  хочет  поговорить  с  ним,  и  Иваницкий
приготовился  к  встрече,  но  все  же  не  ожидал  увидеть  здесь  своего
экскурсанта - растерянно остановился на пороге.
     Козюренко молча смотрел на Иваницкого, умышленно не говоря ни  слова.
Это было невежливо, но очень  необходимо.  И  Иваницкий  сразу  понял  всю
неопределенность  своего  положения:  переступил  порог,   доброжелательно
улыбнулся и приветливо сказал:
     - Вы?.. Вот не думал... Мне говорят - из прокуратуры, а это  -  вы...
Хотя,  -  улыбнулся  еще  приветливее,  -  почему  прокуратура  не   может
поинтересоваться искусством? А вы еще так красиво сказали о портрете Ганса
Гольбейна Младшего!
     Он непринужденно произнес слова и улыбнулся почти развязно, однако  в
его глазах Козюренко заметил глубоко спрятанный страх. Это придавало  лицу
Иваницкого странное выражение - он как  бы  надел  маску  клоуна,  который
должен веселить публику в минуты своего душевного смятения.
     - Мы не  хотели  вызывать  вас  к  себе.  Это  прозвучало  бы  как-то
официально, - начал Козюренко.  -  Собственно,  вы  не  можете  быть  даже
свидетелем по этому делу, но все же нам интересно знать ваше мнение, вот я
и осмелился побеспокоить вас...
     -  Прошу!  -  бодро  воскликнул  Иваницкий,  и  искра  удовлетворения
мелькнула в его глазах. - Чем могу быть полезен?
     - Речь идет об ограблении коллекции профессора Стаха...
     - Мне говорили, что  его  убили...  -  Иваницкий  сокрушенно  склонил
голову. - Такой человек, и у кого-то  поднялась  рука!  Но,  -  он  бросил
взгляд на следователя, - какое я имею отношение?..
     - Конечно, к убийству  -  никакого...  -  ответил  Козюренко.  -  Нас
интересует ваше мнение как специалиста. Незадолго до убийства  вы  были  в
доме профессора, и Василь Федотович показывал вам свою коллекцию...
     -  Не  мне,   -   счел   нужным   уточнить   Иваницкий.   -   Я   был
гидом-переводчиком, если хотите, но профессор чудесно владеет... простите,
владел английским, и мои функции свелись фактически к наблюдению.
     - Как вы лично оцениваете  коллекцию  профессора  Стаха  -  Козюренко
решил выглядеть этаким простачком. - Недавно в какой-то газете я  читал  о
любителях-коллекционерах икон, и точка зрения автора статьи...
     - Я читал эту статью, - перебил Иваницкий, - автор, безусловно, прав.
Но  коллекция  Стаха  -  не  дилетантское  собрание  мазни  посредственных
иконописцев, у него в собрании есть даже Рублев!
     - Это икона, которая висела в центре коллекции?
     - Неужели ее украли?
     - К сожалению. И мы разыскиваем ее.
     - Найдете! - категорично заявил Иваницкий. - У  нас  продать  Рублева
невозможно.
     - Я тоже придерживаюсь такого мнения. Однако, как  вы  считаете,  эти
иностранцы, что были с вами, не могли?..
     Козюренко не договорил, но  все  и  так  было  понятно.  Выжидательно
смотрел на Иваницкого.
     - Исключено! -  уверенно  ответил  Омельян  Иванович.  -  Американцы,
которых я водил к профессору, уехали из Советского Союза через три дня.
     - Справедливо. Но вы не ответили на вопрос: икона  Рублева  висела  в
центре коллекции?
     - Какое это имеет значение? Ведь уже не висит.
     - И все же?
     Иваницкий немного подумал.
     - В центре, третий ряд снизу... Нет, простите, второй.
     - А слева от Рублева?
     -  Кажется,  какой-то  старообрядческий  образ.  Да,  он.   Профессор
говорил, времен патриарха Никона.
     -  Коллекция  ограблена  квалифицированно,  -  заметил  Козюренко.  -
Украдены ценнейшие иконы.
     Иваницкий чуть покраснел.
     - Думаете, - спросил он, - не обошлись без профессиональной помощи?
     - Уверен. Я и пришел к вам, чтобы выяснить некоторые вопросы. Вот вы,
например, человек, прекрасно разбирающийся в живописи, смогли бы в течение
нескольких минут отличить шедевры от ординарных полотен?
     Иваницкий как-то  растерянно  улыбнулся:  кажется,  этот  следователь
начинает прижимать его к стенке. Ответил неопределенно:
     - Все зависит от обстоятельств... профессиональных способностей, если
хотите... - Немного поколебался и уверенно прибавил: - Думаю, что  отличил
бы подлинное искусство от подделки.
     Козюренко кивнул.  Это  и  волновало  его:  грабитель  забрал  лучшие
экземпляры  коллекции  и  еще  две  иконы,  имевшие  только  относительную
художественную ценность. А может, он  сделал  это,  чтобы  сбить  с  толку
следствие - точно рассчитанный и дальновидный ход?..
     Все может быть, но пока что все  факты  за  Иваницкого.  У  Козюренко
ничего  нет  к  нему,  кроме  неприязни,   а   неприязнь   противопоказана
следователю.
     Роман Панасович встал.
     - Я благодарен вам, - сказал он, - и просил  бы  об  одном:  если  вы
услышите что-нибудь об украденных из коллекции  профессора  Стаха  иконах,
проинформируйте  нас.  Преступники  попытаются  продать  иконы,  возможно,
обратятся за консультацией к искусствоведам.
     - Не думаю, - Иваницкий ответил ослепительной улыбкой. - Но, конечно,
в случае чего сочту своим долгом...


     В  здании,  которое  в  городе  привыкли  называть  Домом   проектов,
размещались не только  проектные  организации.  Несколько  этажей  правого
крыла было отведено, например, управлению местной  промышленности.  Однако
преобладали в доме все-таки различные научные  и  научно-исследовательские
организации, связанные с проектированием всего, что  можно  проектировать,
начиная с городов и кончая какими-то геологическими работами.
     Козюренко постоял немного у главного подъезда, читая вывески:
     "Государственный институт инженерно-технических изысканий".
     "Научно-исследовательский институт планирования и нормативов".
     "Производственно-полиграфическое предприятие "Патент".
     "Гипропром".
     Он поднялся на предпоследний  этаж.  Длинный  коридор  был  заставлен
щитами с разной наглядной агитацией. На одном из них  висела  старая,  еще
первомайская,  стенгазета.  Козюренко  взглянул  на  статьи   об   успехах
коллектива  и   направился   к   завхозу,   отрекомендовался   инспектором
противопожарной охраны и долго и нудно отчитывал  завхоза  за  то,  что  в
коридоре нет ни одной таблички с призывом звонить по "01" в случае пожара.
Завхоз пообещал заказать даже несколько таких  табличек,  лишь  бы  только
избавиться от занудливого пожарника. Но, видно, не так легко было от  него
отделаться. Инспектор принялся  рассказывать  о  разных  случаях  пожаров,
сказал, между прочим, и о том, что в молодежном кафе задержали  нескольких
хулиганов.
     Завхоз, любивший от нечего делать поболтать,  оживился.  Он  похвалил
решительные действия оперативных работников и начал сетовать, что молодежь
теперь не та: ведет себя развязно, не хочет признавать  авторитетов  и  не
слушает старших.
     Козюренко понял, что  завхоз,  так  сказать,  созрел  для  серьезного
разговора, и пожаловался  на  компанию  молодых  людей,  пьянствовавших  в
середине мая рядом, в кафе  "Эврика".  Мол,  пренебрегая  всеми  правилами
противопожарной безопасности, подожгли на столе спирт и чуть  не  устроили
пожар. Поговаривают, что компания была именно из этого НИИ.  Не  может  ли
завхоз узнать, кто был в "Эврике" двенадцатого  мая?  Если  посчастливится
выяснить, пусть позвонит ему, и они выпустят в институте листок, в котором
осудят этих молодчиков...
     Козюренко поднялся на этаж выше, тут тоже прошелся вдоль  плакатов  и
лозунгов на щитах, заглянул в какую-то  заставленную  письменными  столами
комнату, но, увидев вопросительные взгляды сотрудников, не вошел.
     В конце коридора сладко пахло табачным дымом. Возле дверей в  туалеты
большая  табличка  уведомляла,  что  тут  можно  курить.  Козюренко  вынул
сигарету и присоединился к компании мужчин, оживленно беседовавших в углу.
     Никто не обратил на него внимания, видимо, разговор интересовал всех.
Только совсем еще молодой парень  в  канареечной  тенниске  смерил  Романа
Панасовича отсутствующим взглядом, но  сразу  же  и  отвел  глаза,  бросив
какую-то реплику высокому черноволосому  мужчине.  Тот  страстно  говорил,
забыв о сигарете, почти обжигавшей ему пальцы:
     - Этот комплекс не имеет никакого ни архитектурного, ни исторического
значения, - услышал Козюренко, - его надо снести, поставив вместо этих,  я
бы  сказал,  ужасных  сооружений  светлые  здания  из  стекла  и   бетона.
Представляете себе: над рекой высятся стекло и бетон и солнце отражается в
окнах!
     - Ну-у! - осуждающе прогудел басом  приземистый  толстяк.  Он  нервно
швырнул не докуренную и до половины сигарету. - Тебе бы дать волю, ты бы и
на месте Московского Кремля поставил сооружения из стекла и бетона! А  то,
что Кремль  -  гордость  народа  и  символ  его  стойкости,  на  это  тебе
наплевать!
     - Э-э, нет...  Ты  не  равняй  Кремль  с  нашими  башнями.  Когда  их
возводили? Не больше, как два столетия назад...
     - Сейчас  мы  раскапываем  древние  срубы.  Этими  строениями  своего
времени никто не гордился. Люди просто жили в них. А теперь они бесценные,
и ученые считают эту находку уникальной.
     - Ну так что?
     - А то, что через тысячу  лет  эта  круглая  башня  станет  таким  же
уникальным сооружением. А для коробок из бетона и стекла  найдется  другое
место...
     Толстяк посмотрел на часы, заспешил:
     - Заговорился я с вами, а у меня работа горит...
     Высокий осуждающе посмотрел ему вслед. Пренебрежительно сказал:
     - Пупом земли себя считает.  Сделали  тебя  завотделом,  ну  и  сиди,
руководи потихоньку... - Он ушел за толстяком, что-то бурча под нос.
     Козюренко остался с юношей в канареечной тенниске. Тот уже докуривал,
делая последние торопливые  затяжки.  Следователь  хотел  завязать  с  ним
разговор, но вдруг его взгляд зафиксировал  что-то  важное.  На  мгновение
вспомнил коттедж профессора Стаха: узкую деревянную лестницу  и  пятно  от
папиросы, раздавленной прямо на ступеньке. То же самое было и  в  квартире
Недбайло. И тут, на подоконнике, следы от погашенных папирос, черные следы
на белой масляной краске... А в углу урна, в которую все бросают окури.
     Парень тоже бросил туда окурок и пошел.
     - Постойте, - остановил его Козюренко, - минуточку...
     Тот обернулся, выжидательно  глядя.  Козюренко  указал  на  следы  от
окурков.
     - Как-то некрасиво получается, - сказал сурово. - Культурные люди, да
и урна поставлена, а непорядок! Так и пожар можно устроить...
     - У нас такой привычки нет, - начал оправдываться парень.
     - Как нет! - изумленно воскликнул Козюренко. - Следы есть, а привычки
нет.
     - А-а... - поморщился парень. - За всеми  не  уследишь.  Разные  люди
тут...
     - И все же, не знаете, кто имеет привычку гасить папиросы именно так?
- настаивал Козюренко.
     - А кто ж его знает?.. - Юноша ушел.
     Козюренко зашел в местком института.  Отрекомендовался  председателю,
рассказал, какое у него дело, и попросил немедленно  созвать  дружинников.
Те собрались в комнате месткома минут  через  пятнадцать,  с  любопытством
поглядывая на незнакомца в сером костюме.
     - Мы разыскиваем опасного преступника, - сказал Козюренко.  -  Знаем,
что зовут его Семеном, он курит папиросы "Любительские" и  имеет  скверную
привычку тушить окурки обо все, что под руку подвернется. Мужчина лет  под
тридцать,  может,  моложе,  черноволосый,  высокий.  Не   исключено,   что
занимается самбо. Вот, вероятно, и все, что мы знаем.  А  у  вас  в  конце
коридора, где курят, на подоконнике следы от потушенных папирос...
     В комнате воцарилась тишина. Козюренко испытующе вглядывался  в  лица
присутствующих.
     - Семен? - наконец переспросил один дружинник. - Кажется, есть  такой
Сеня...
     - Кого имеешь в виду, - вмешался его сосед, - этого пижона?
     -  Правда,  кого?  -  спросил  Козюренко.  -  Семена,  который  курит
"Любительские"?
     - "Любительские", - сказал дружинник. - Точно. "Любительские".
     Другой парень оживился:
     - Так это же наш тренер! - воскликнул он.
     - Какой тренер? - забеспокоился председатель месткома.
     - Климунда, кто же еще.
     - Наш тренер по настольному теннису, -  пояснил  председатель.  -  Из
"Авангарда".
     - Климунда?  -  переспросил  Козюренко.  -  Семен  Климунда?  Брюнет,
высокий?
     - Да, - подтвердил первый дружинник, - все сходится.
     - Когда он был тут в последний раз?
     - Недавно.
     - Но сейчас в отпуске, - пояснил председатель.
     - Прошу держать наш разговор в секрете, - попросил Козюренко. -  Сами
понимаете почему. И благодарю вас за ценное сообщение.
     Дружинники  разошлись,  а  Козюренко  еще  раз  осмотрел   следы   на
подоконнике. Они хорошо сохранились. Надо немедленно вызвать экспертов.
     Итак, Климунда, Семен Климунда... Может, он, а может, и не  он...  По
крайней мере они установят это уже сегодня...
     Следователь зашел в приемную и позвонил  в  отдел  кадров  управления
местной промышленности, где был Шульга. Майор  взял  трубку  почти  сразу,
будто ждал звонка.
     - Иду, - ответил  он,  выслушав  короткий  приказ  Козюренко,  -  уже
спускаюсь...
     Они вместе поехали в общество "Авангард",  и  через  несколько  минут
Козюренко держал в руках папку с делом Климунды.
     - Климунда Спиридон Иванович... - прочитал громко и поднял  глаза  на
Шульгу... - Видите, его зовут не Семеном!
     - Молодежь... - заискивающе сказал заведующий отделом кадров. -  Имя,
мол, у него несовременное... Хе... Хе... Взял и перекрестился на Сеню...
     - Нам сказали, что он в отпуске? - спросил Козюренко.
     - Да, отдыхает.
     - И где?
     - Говорил, что собирается на  Черное  море.  Минутку,  надо  спросить
Таню. Кажется, получила от него открытку...
     - Давайте сюда вашу Таню! - оживился Козюренко.
     Таня Войнарук удивилась, когда ее начали  расспрашивать  о  Климунде.
Кому какое дело, с кем она переписывается? Покраснела, и Козюренко  понял,
что Климунда ей не безразличен. Он объяснил девушке, что  Семена  Климунду
спешно разыскивает какой-то родственник. Таню  это  удовлетворило,  и  она
принесла открытку, полученную от Спиридона: высотные дома на  фоне  синего
моря и реликтовые пицундские сосны...
     Климунда сообщал, что отдыхает хорошо и собирается пробыть в  Пицунде
до начала сентября.
     А еще через час Балабан, перед которым разложили  десяток  фотографий
разных мужчин уверенно ткнул пальцем в карточку, на которой был  Климунда.
Узнали его также Зоя, Клара и Роберт. У Зои даже просветлело лицо.
     - Адрес его... Можно адрес? - спросила она нерешительно.
     Козюренко только переглянулся с Шульгой.
     - Сами еще не знаем, - ответил он. - Но скоро узнаем. Непременно.
     Когда свидетелей отпустили, Козюренко позвонил  и  попросил  заказать
два билета на самолет до Адлера.
     - На завтра, на утренний, - приказал он. - Обязательно  на  утренний,
ибо дело срочное!
     В Адлере  Козюренко  и  Шульгу  встретил  капитан  Саная.  Они  сразу
двинулись в Пицунду.
     - Райский уголок, - сказал, широко улыбаясь,  Саная,  будто  сам  был
причастен к его созданию. - В Пицунде нет гагринской влажности.  Там  тучи
лежат в горах прямо над городом, а тут, смотрите, простор!
     Действительно,  мыс  вдавался  глубоко  в   море,   горы   отступили,
надвигаясь  на  берег  небольшими  холмами,  только   с   противоположной,
гудаутской стороны залива.
     С моря веяло прохладой. Козюренко и Шульге захотелось искупаться. Они
с завистью смотрели на тех, что плескались в море. Но должны были сразу же
приступить к работе.
     Козюренко  провел  небольшое  совещание  с   работниками   пицундской
милиции, они получили фотографии Спиридона Климунды  и  приказ  немедленно
задержать преступника. На то, что Климунда прописался, было мало  надежды,
и действительно, паспортный отдел сообщил, что такой фамилии в их  списках
нет. Участковые инспекторы и несколько оперативных работников  уже  начали
незаметно "прочесывать" курортников в селах Алахадзе и Лидзава.
     - И все-таки быть около моря и  не  искупаться  -  грех!  -  поддался
искушению Козюренко - Даже исполняя служебные обязанности!
     Они долго плавали в  теплом  и  удивительно  прозрачном  море.  Потом
обедали - милицейская машина повезла их на  птицефабрику,  где  в  рабочей
столовой делали таких цыплят табака, каких, по мнению начальника райотдела
милиции, не съесть нигде, даже в лучших тбилисских ресторанах.
     Цыплята и правда были вкусные, и к ним пошла бутылка "Гурджаани".
     - Хорошая работа, - заметил Козюренко. - Едим райскую  птицу  и  пьем
чудесное вино. Ну что ж, и работникам милиции выпадают светлые дни...
     Вечером  они  навестили  бар  на   верхнем   этаже   комфортабельного
четырнадцатиэтажного пансионата. Тут было весело и шумно.  Это  настроение
передалось и работникам  милиции.  Козюренко  даже  пригласил  потанцевать
молодую женщину, сидевшую за соседним столом.
     А в полночь он уже слушал донесения оперативных работников милиции  и
давал им задания на завтра.
     К сожалению,  ничего  радостного  Козюренко  не  услышал  -  на  след
Климунды пока что никто не напал.
     - Ну, хорошо, - резюмировал следователь. - Должен же он есть и  пить,
как думаете?
     - Еще бы! - поддержал его Шульга.
     -  Утром  следует  взять  под  контроль  все   рестораны,   столовые,
шашлычные, кафе. Также базары. Я уж не говорю о магазинах и киосках...
     - Может столоваться у хозяйки, - вставил кто-то.
     - Не исключено. Но ведь днем должен  появиться  на  пляже.  -  Шульга
вспомнил вчерашние  слова  Козюренко  и  добавил:  -  Быть  у  моря  и  не
искупаться - грех. Правда, Роман Панасович?
     Козюренко едва заметно подмигнул ему.
     На ночлег их устроили в доме одного из работников милиции недалеко от
древнего храма. Козюренко попросил постелить на открытой веранде, -  долго
не мог заснуть, слушал шум ветра в верхушках сосен,  смотрел  на  звездное
небо и вдруг увидел движущуюся звездочку. Обрадовался,  как  мальчишка,  -
ведь раньше никогда не видел спутников. Хотел показать майору,  но  Шульга
прозаично храпел, свесив с постели голую ногу.
     Спал Козюренко мало и встал очень рано. Собрался тихонько,  чтобы  не
разбудить Шульгу, и пошел купаться. Заплыл далеко и долго лежал,  раскинув
руки, наблюдая, как из-за деревьев поднимается солнце.
     Шульга ждал его чисто  выбритый,  и  Козюренко  заторопился.  Хозяйка
принесла на завтрак огромную сковороду яичницы, зажаренной  на  сале.  Они
ели ее с помидорами, приправляя аджикой, от которой жгло в горле.
     Когда Козюренко и Шульга вышли из дому, на центральной улице  поселка
было  уже  многолюдно.  Они  смешались  с  красочной  толпой   отдыхающих,
спешивших на пляж.
     Вдруг следователь замедлил шаги и спрятался за  спину  Шульги.  Майор
удивленно  обернулся.  Но  Козюренко  легонько  подтолкнул  его:  мол,  не
оглядывайся.
     - Видите, вон там, впереди... низенький такой, в цветастой рубашке  с
чемоданом? Это сам Омельян Иванович Иваницкий.  Я  говорил  вам  о  нем...
Думаю, приехал он сюда не зря. Я сейчас отстану, а  вы  займитесь  им,  не
спускайте с него глаз. Я пришлю помощь...
     Козюренко направился в комнату милиции, а Шульга обогнал  Иваницкого,
только разок посмотрел цепким взглядом, словно  сфотографировал,  и  сразу
отстал.
     Иваницкий свернул к почте и стал в очередь у окошечка,  где  выдавали
корреспонденцию до востребования. Шульга сделал  вид,  что  пишет  письмо.
Иваницкий должен был ждать минут десять, и майор, чтобы не терять времени,
и правда принялся писать письмо  жене.  Представил,  как  она  обрадуется,
неожиданно получив открытку с роскошным видом  Пицунды.  Писал,  время  от
времени поглядывая на Иваницкого - не разговаривает ли с кем-нибудь...
     Вскоре на почте появился капитан Саная.  Он  сел  на  свободный  стул
рядом. Санаю звали Капитоном. Это  звучало  несколько  забавно  -  капитан
Капитон. И было предметом шуток в милицейской среде. Но Саная - веселый  и
доброжелательный человек - в ответ вполне серьезно заявлял, что ему  очень
повезло: скоро начальство поймет всю нелепость  ситуации  и  присвоит  ему
звание майора.
     Саная нагнулся к Шульге, и тот глазами  показал  ему  на  Иваницкого.
Капитан сообщил, что на улице на всякий случай стоит оперативная машина  -
новенькая белая "Волга" с мощным форсированным мотором, от нее не  сбежать
самому виртуозному водителю.
     Саная занял удобную позицию возле  двери.  Шульга  дописал  письмо  и
бросил его в ящик, когда наконец Иваницкий подал в окошечко свой документ.
Девушка быстро перебрала толстую пачку корреспонденции и проворно вытащила
из нее письмо. Иваницкий разорвал конверт,  пробежал  глазами  написанное.
Вышел на улицу, купил несколько газет и сел на  скамейку  возле  киоска  с
сувенирами. Он читал, а Козюренко, сидевший в другой  оперативной  машине,
мог спокойно следить за ним.
     Из-за угла вынырнула светлая  машина  с  шашечками.  Она  затормозила
напротив киоска. Какой-то молодой мужчина с  бородкой  выглянул  из  окна,
махнул рукой, и Иваницкий сразу же встал...
     Полковник удобнее уселся в кресле. Итак, Климунда отрастил бородку, а
борода и черные очки неузнаваемо меняют человека, Не  потому  ли  они  так
долго разыскивают Климунду? А может, он бывает в Пицунде только  наездами,
как вот сейчас?
     Тем временем Иваницкий сел в машину. Сели в белую новенькую "Волгу" и
Шульга с Санаей. Козюренко нагнулся к микрофону и спросил:
     - Это Климунда, майор? Я отсюда не рассмотрел...
     - Он, Роман Панасович. Что прикажете?
     - Надо проследить, что  будут  делать?..  Если  брать  сейчас,  можем
потерять иконы, понятно?
     - Понятно!
     - Ни пуха ни пера...
     Такси с Иваницким и Климундой свернуло на дорогу, ведущую  в  глубину
мыса, в село Лидзава. Таксист был  опытен  и  знал  цену  времени,  мчался
быстро, не обращая внимания на знаки.
     - Вот сукин сын,  -  только  ахал  Саная,  -  сегодня  же  позвоню  в
автоинспекцию, лихач паршивый!
     - Все они из одного теста сделаны... - спокойно резюмировал Шульга. -
Таксист - всегда таксист!
     - Я ему покажу - всегда таксист! -  произнес  Саная  так,  что  майор
понял - покажет!..
     Они шли следом за таксистом на некотором расстоянии, иногда  отставая
для приличия, как выразился их водитель, хорошо разбиравшийся  в  правилах
игры, - преследовал уже не одного преступника. Проскочили по узким  улицам
селения и выехали на прямую, ведущую к рыбозаводу.
     - Куда же это они? - удивлялся Саная. - Дальше горы, ну, студенческие
лагеря в ущельях, больше некуда...
     На площади перед рыбозаводом прилепилось несколько домиков: столовая,
магазин, рядом небольшой базарчик. Тут же  автобусная  остановка.  Таксист
остановился у базарчика в тени огромного инжира. Сначала вылез  Иваницкий,
за ним - Климунда.
     Клац... клац... - сфотографировал этот торжественный момент Саная. Он
уже вышел из машины  и  толкался  возле  рядов  с  помидорами,  грушами  и
сливами. Весело торговался  и  буквально  наступал  на  пятки  Климунде  и
Иваницкому.
     Омельян купил слив, завернул в газету и положил в дипломат.  Климунда
дал  ему  какую-то  бумажку.  Они  перебросились  несколькими  словами,  и
Спиридон сел в такси, а Иваницкий пошел в село.
     Саная вскочил в "Волгу" и доложил Козюренко по рации:
     -  Климунда  что-то  передал  Иваницкому...  Не  успел   рассмотреть,
какую-то бумажку.
     - Вас понял. Преследуйте Климунду. Не спешите брать. Установите,  где
живет.  Возможно,  прячет  иконы   на   квартире.   Сейчас   подключим   к
преследованию еще одну машину. Не мозольте  глаза  Климунде:  меняйтесь...
Иваницкого беру на себя. - Козюренко помолчал  и  попросил  совсем  другим
тоном: - Помните, Яков Павлович, этот мерзавец может быть вооружен...
     - В курсе... - уверенно ответил Шульга. - Счастливо вам!
     - Теперь не упустим! - весело засмеялся Козюренко.
     Таксист, пугая полудиких свиней, промчался по  длиннющей  улице  села
Алахадзе и свернул по направлению к Гудауте.
     - Гудаута, Новый Афон, Сухуми...  -  начал  перечислять  Саная.  -  А
может, он  остановится  в  Эшере?  -  толкнул  Шульгу  локтем.  -  Ты  был
когда-нибудь в Эшере?
     - Где уж нам!
     - О-о, ты не знаешь Эшеры! - оживился Саная,  -  Я  тебя,  миленький,
приглашаю. Поймаем этого негодяя и отпразднуем. Понимаешь, ресторан  прямо
под открытым небом в ущелье. Форель тут плавает, лови и  жарь,  под  белое
вино - лучше не придумаешь...
     - Форели я еще не ел, - признался Шульга.
     - Завтра - в Эшеру! - категорично произнес Саная. - Вот  скоро  будем
проезжать мимо, увидишь.
     Но его предвидению не  суждено  было  сбыться.  Вскоре  за  развилкой
дорог, одна из которых шла на  озеро  Рица,  таксист  взял  вправо  -  тут
начиналась извилистая горная дорога, ведущая на Золотой берег...
     - И зачем он попер сюда? - удивился Саная. - Если на  Золотой  берег,
лучше ехать дальше по шоссе, потом  -  направо.  Здесь  же  не  дорога,  а
сплошные повороты...
     Они пропустили впереди себя другую оперативную машину  и  отстали  на
полкилометра, чтобы не вызвать подозрения у  Климунды.  Минули  поворот  к
Мюсерскому ущелью, поднялись еще выше в горы и вдруг выскочили на открытое
место.   Казалось,   шоссе   обрывается   прямо   в   море,   безграничное
сине-золотистое море.  А  сбоку  на  крутых  зеленых  склонах  прилепились
домики, чуть дальше сползавшие к морю, стоявшие в зелени  садов  у  самого
берега глубокой бухты.
     Это и был Золотой берег...
     Климунда вышел из такси на краю села. Оперативная машина проехала еще
метров сто и свернула на крутую боковую улочку.  А  в  село  уже  въезжала
белая "Волга". Шульга видел, как Климунда толкнул ногой калитку усадьбы  у
самого берега.
     Майор остановился за деревьями и ждал, что будет дальше.
     Климунда, взяв на веранде полотенце, начал спускаться по выдолбленным
в земле ступенькам к морю.
     На  пляже  стояла  маленькая  палатка,  рядом,  в  саду,  -  большая,
оранжевая. Людей было немного. Надо  было  действовать  немедленно.  Майор
сделал знак оперативникам, приехавшим в "Волге", обыскать комнату, а сам с
Санаей и еще с одним милиционером спустился вслед за Климундой.
     Тот уже был в море. Плавал далеко,  рассекая  воду,  как  дельфин.  К
берегу возвращался медленно, наслаждаясь  водой  и  солнцем.  Вылез,  снял
купальную шапочку, растерся пушистым полотенцем.
     Два грузина, а с ними еще один, в дешевенькой полосатой рубашке,  шли
по пляжу у самой кромки прибоя. Они оживленно разговаривали  о  чем-то,  и
Климунда уступил дорогу. Вдруг почувствовал, что его схватили за руки. Еще
ничего не понимая, рванулся, но эти двое держали крепко.
     - Спокойно, - произнес ровным  тоном  Шульга,  -  спокойно,  Спиридон
Климунда, без эксцессов. Твоя песенка уже спета.
     Преступника, голого, в мокрых плавках, повели к милицейской машине.


     ...Иваницкий съел дешевенький обед в рабочей столовой, сел в автобус,
который шел в Гагру. Спустился по лестнице у вокзала и направился в камеру
хранения. Получил огромный чемодан, должно быть тяжелый, потому что вызвал
носильщика. Тот погрузил чемодан на тележку и покатил к выходу.  Иваницкий
двинулся за ним.
     - Минуточку, Омельян Иванович! -  неожиданно  прозвучало  у  него  за
спиной.
     Оглянулся и, увидев Козюренко,  побелел  как  полотно,  непроизвольно
прижав дипломат к груди. Но тут  же  овладел  собой,  заставил  себя  даже
улыбнуться.
     - Добрый день, - ответил он. - Вот так встреча! Отдыхать приехали?
     - Не совсем... - Козюренко дал  знак  оперативнику,  и  тот  задержал
носильщика. - Чемодан ваш, Омельян Иванович?
     Иваницкий уже все понял.
     - Нет, не мой... - пробормотал он,  охваченный  ужасом.  -  Это  меня
попросили...
     Он не знал, что сказать, а следователь насмешливо  смотрел  на  него.
Протянул руку.
     - Ключи, - приказал он, - ключи, которые вы взяли у Климунды.
     - Я не знаю никакого Климунды! - закричал Иваницкий.
     - Не надо шуметь, Омельян Иванович! - жестко сказал Козюренко. Сделал
знак оперативнику, тот взял Иваницкого за локоть.
     - Идемте! - приказал он.
     - Но ведь... - запнулся Иваницкий. - Вот ключи, прошу вас.  Я  только
обещал продать иконы... Да, только продать, а это не преступление...
     - Хватит, Иваницкий, вы же умный человек и, надеюсь, поняли все.
     Козюренко двинулся к выходу. Иваницкий, опустив голову,  поплелся  за
ним.