5rik.ru

                             Анатолий СТЕПАНОВ

                            В ПОСЛЕДНЮЮ ОЧЕРЕДЬ




     Тот апрель был чудесен в Москве. Теплый,  беспрерывно  солнечный,  он
все свои тридцать дней жил в напряженном предчувствии небывалого  майского
счастья. Уже дымились набухавшими почками  старые  деревья  вечно  молодых
московских бульваров для того, чтобы вскоре вместе  с  победными  салютами
взорваться ослепительной зеленью листьев.
     А  теперь  быстрей  -  через  улицу  Горького  на   просторы   самого
знаменитого российского тракта.
     Со  второго  этажа  сине-голубого   троллейбуса   армейский   капитан
рассматривал набегавшее на  него  Ленинградское  шоссе  весны  1945  года.
Рассматривал с отвычки незнакомый и щемяще  родной  путь  своего  детства,
своей юности и своей мужской решимости, с которой три года  тому  назад  в
последний раз совершил этот путь от дома к войне.
     У остановки "Протезный завод" две веселые тетки  помогли  ему  сойти:
капитан был при чемодане и здоровенном вещмешке, а левая рука  действовала
плохо.
     - Спасибо, сестрички! - крикнул он в уплывающую и закрывающуюся дверь
и озабоченно осмотрел себя.
     Он был франт. Хорошего тонкого сукна коротенький  китель  с  выпуклой
ватной грудью и прямыми ватными же  плечами,  той  же  материи,  роскошные
бриджи, смятые в гармошку  маленькие  сапоги  дорогого  хрома  и  фуражка,
основанием блестящего козырька привычно сидевшая на лихой брови.
     Закинув вещмешок за правое  плечо  и  взяв  в  правую  руку  чемодан,
капитан,  скособочась  немного,  побрел  по   Шебашевскому   переулку.   У
четырехэтажного красного кирпича здания школы подзадержался.
     - Шестьсот сорок вторая, - произнес он с удовольствием знакомые цифры
и удивленно дочитал: - Женская!
     Обидно было: он, Александр Смирнов, учился в  этой  школе,  а  сейчас
вот, глядите, женская! Но настроение не  испортилось:  присвистнув,  пошел
дальше, прищуренными счастливыми глазами рассматривая и узнавая забытое  и
вдруг  знакомое:  маленькие  дома,  большие  деревья,  волнистую  булыжную
мостовую.
     Справа беспокойно существовал Инвалидный рынок.
     Палатки с непонятным товаром, ряды  со  скудной  снедью  -  картошка,
соленые огурцы, квашеная капуста, семечки - и люди, торгующие с рук  всем,
чем можно было торговать обнищавшему за  четыре  страшных  года  человеку.
Капитан свернул к  торгующей  толпе.  У  крайнего  ряда  заметил  мешок  с
семечками, подошел, спросил:
     - Почем?
     - Двадцать рублей, - сурово ответил красномордый спекулянт.
     Капитан поставил чемодан,  скинул  вещмешок,  из  нагрудного  кармана
достал толстую пачку денег, вытянул красную тридцатку и сказал строго:
     - Стаканчик-то маловат.
     - Стандарт.
     - Полтора стакана, - приказал капитан и развернулся  к  красномордому
карманом великолепных своих штанов.
     Красномордый посмотрел наконец на покупателя  и  сразу  же  разглядел
иконостас: два Знамени. Отечественной всех степеней. Звездочка,  медаль...
И, почтительно ссыпая в оттянутый им же  карман  семечки,  поинтересовался
грустно:
     - Давно оттуда?
     - Оттуда месяц как, а сегодня прямо с поезда.
     Красномордый кивнул на левую руку капитана:
     - Где лежал?
     -  В  Смоленске,  -  капитан  до  хруста  в  суставах   сладострастно
потянулся, спросил: - Звать тебя как?
     - Петро.
     - Вот что, Петя. Я прогуляюсь малость, а ты за вещичками присмотри.
     - Слушаюсь, - привычно подчинился Петро, выскочил скрипя протезом  из
ряда, подхватил чемодан, вещмешок  и  споро  припрятал  их  под  прилавок.
Капитан слегка кивнул, командирски благодаря, и, шикарно  лузгая  семечки,
двинул в людское море. Он  развлекался:  щупал  перекинутые  через  чьи-то
плечи  брюки,  листал   диковинные   книги,   рассматривал   металлические
финтифлюшки.
     То ли мальчик, то ли старичок раскладывал  на  фанерном  обломке  три
листика. Смятые коробом карты мелькали.
     -  Отгадай  бубновый  туз  -  унесешь   рублей   картуз!   -   кричал
мальчик-старичок и двигал, перебирал, вскидывал три карты.
     - Хочу рублей картуз, - сказал  капитан  и  вытянул  из  своей  пачки
радужную сотенную.
     Мальчик-старичок мгновенно  показал  ему  карты  и  снова  замелькал.
Помелькав, заявил торжественно:  -  Не  отгадаешь  туза  -  стольник  мой,
отгадаешь - триста твои.
     - Готовь триста. Отгадал, - лениво  сказал  капитан  и,  стремительно
вскинув руку, вырвал из рукава старичка спрятанную карту, потом опять,  не
торопясь, перевернул карты на фанерке. То были шестерка, девятка, валет.
     - Гони три сотни, - капитан показывал, держа двумя пальцами бубнового
туза.
     - Грабят! - тонко завопил мальчик-старичок. И за спиной у капитана  с
угрозой поинтересовались:
     - Ты щё бандитствуешь, офицер?
     Тельник под грязной белой рубашкой, а поверх -  стеганка,  прахаря  с
обширным напуском, косой чубник под малокозыркой-восьмиклинкой с хвостиком
и круглая прыщавая харя с неряшливой молодой щетиной.
     - Я тебя не звал, приблатненный, - холодно сказал капитан.
     - Вица, он деньги отнять хочет! - проплакал мальчик-старичок.
     - Убогого обижаешь! - осудил капитана прыщавый.
     - Иди отсюда,  пока  я  из  тебя  убогого  не  сделал,  -  настойчиво
посоветовал ему капитан. И мальчику-старичку:
     - Давай проигрыш!
     - Вица, убьет!
     - Бандюга! - возликовал прыщавый и слегка толкнул капитана плечом. От
неожиданности тот попятился, но тотчас был возвращен на прежнее место:  до
чрезвычайности похожий на прыщавого, только не прыщавый, был уже за спиной
капитана. Тут же их стало четверо. Капитан оглядел их всех и вдруг  жестко
приказал на отработанном командирском крещендо:
     - Солдаты, ко мне!
     - Сдрейфил, гад, - выкрикнул прыщавый и ударил. Капитан  нырком  ушел
от удара, одним шагом сблизился с прыщавым и ребром ладони врезал  ему  по
шее.  Прыщавый  еще  мягко  усаживался  на   землю,   а   капитан,   мигом
развернувшись, уже был лицом к оставшейся троице. Но троица растворилась в
толпе, потому что из толпы пробивались к капитану солдаты.  Один.  Второй.
Третий. Третий - высокий, широкоплечий,  с  полным  бантом  ордена  Славы,
спросил строго:
     - Что здесь происходит?
     -  В  три  листка  играем,  -  ответил  капитан,  глядя  на  то,  как
мальчик-старичок, склонившись над прыщавым, любопытствовал радостно:
     - Больно, Вица, да? Больно?
     Прыщавый сидел на земле и ничего не понимал.  Подковылял  на  протезе
красномордый Петро - обеспокоенный:
     - Ты что шумел, капитан?
     - Вещички мои там не уведут? - капитан нагнулся, поднял оброненного в
заварухе бубнового туза, постучал в  спину  мальчика-старичка  пальцем:  -
Гони проигрыш, убогий.
     Мальчик-старичок показал обиженное личико:
     - Ты его не угадал, ты его у меня из рукава вырвал!
     Солдаты захохотали  как  по  команде.  Один  из  них,  хохоча,  мотал
головой, приговаривая:
     - Ну, Семеныч, ну, артист!
     А высокий добавил, как само собой разумеющееся:
     - Деньги-то отдать придется.
     Семеныч заплакал и полез за пазуху.
     - Откуда ты такой лихой, капитан? - осведомился высокий.
     - Я-то отсюда. А откуда здесь вся эта шелупонь? - Капитан  принял  от
Семеныча деньги, пересчитал и бережно приложил к своей объемистой пачке. -
Ну, братки, давайте знакомиться. Капитан Смирнов. Смирнов. Смирнов.
     Он жал руки, а в ответ неслось:
     - Сергей, Борис, Миша, Петро.
     А бедный Вица все сидел на земле.


     Рынок редел, когда  паренек  лет  шестнадцати,  интеллигентный  такой
паренек - высокий, худенький,  складный  -  с  карточной  полбуханкой  под
мышкой, не глядя по сторонам, решительно пересекал  его.  В  крайнем  ряду
шумели. Паренек посмотрел  туда  и  увидел  серьезно  загулявшую  компанию
капитана Смирнова. Пятеро у прилавка,  а  меж  ними  -  бутылка,  граненые
стаканы, морщинистые соленые огурцы. Мешок с  семечками  одиноко  стоял  в
стороне. Паренек подошел к нему, застенчиво осведомился:
     - Почем семечки?
     - Двадцать рублей, - не оборачиваясь сказал Петро.
     - А полстакана можно?
     - Клади червонец и сам насыпай.
     Паренек точно отмерил полстакана, высыпал семечки в карман  и  сказал
тихо:
     - Саша, пойдем домой.
     Капитан Саша поднял рассеяные глаза, лицо  его  дрогнуло,  и,  звучно
втянув в себя воздух, спросил у паренька, уже зная:
     - Алик? Алька?
     Паренек всхлипнул и шагнул к Саше. Здоровой правой рукой тот  схватил
Алькину голову за затылок, с силой прижал к орденоносной груди и  затих  в
ожидании слезы.
     - Пусти. Орденами корябаешь. - Алик вывернулся из-под Сашиной руки  и
поднял сияющее свое лицо.
     - Алик, Алька, - повторил Саша.
     - Брат? - поинтересовался широкоплечий Сергей.
     - Друг. Вместе книжки читали, - ответил  Саша,  и,  любовно  потрогав
Алика за щеку, спросил: - Где покарябал-то?
     - Нигде, - грубо ответил Алик, ощущая всеобщее  внимание.  Свершилось
то, чего уже целый месяц жаждала его неспокойная и виноватая  мальчишеская
душа: к нему, не воевавшему, вернулся старший друг - офицер, герой  войны.
А  этот  друг  спокойно  расположился  в  компании  сегодняшних  случайных
знакомых и вовсе не спешит встретиться с ним.  Конечно,  все  справедливо:
они были там, в грохочащем аду, а какое им дело до щенка, просидевшего все
эти годы за ученической партой. Хотелось плакать, но Алик не заплакал.
     - Ну, бойцы, расползлись? - понятливо предложил Сергей. Солдаты стали
прощаться. Саша, пожимая руки, напомнил:
     - Завтра вечером всех жду, братки. Малокоптевский, два "а",  квартира
десять.
     Все время молчаливо сидевший на  соседнем  прилавке  мальчик-старичок
подал голос:
     - Отдай мои деньги, Сашок.
     Саша сморщился, как от  зубной  боли,  заломил  бровь,  вытащил  свою
пачку, отмусолил триста.
     - И чтобы я три листка на рынке не видел.
     - А в петельку можно? -  почтительно  осведомился  Семеныч,  принимая
деньги.
     Они шли по Шебашевскому, потом свернули на Красноармейскую и вышли  к
Малокоптевскому. Обиженный Алик с вещмешком - впереди, Саша с чемоданом  -
сзади.
     Глядя в гордую мальчишескую спину,  Саша  и  впрямь  чувствовал  себя
виноватым. До слез жалел и эту  гордую  спину,  и  худую,  в  нестриженных
волосах  шею,  и  противоестественную  мужскую  суровость  своего  бывшего
оруженосца, пацаненка, дружка.
     - Его третьи сутки ждут, а он с инвалидами пьет! -  Алик  бурчал,  не
поворачивая головы, но Саша слышал его.
     - На полчаса задержался, а крику-то! Матери все равно дома нет.
     - А мы? Нас ты за людей не считаешь? Где три дня пропадал?
     - Ты почему на меня кричишь? - Саша обиделся вдруг, поставил  чемодан
на землю, сел на него. - Никуда я с тобой не пойду.
     Алик обернулся, увидел горестную фигуру героя войны.
     - Извини меня, Саша. Я - дурак.
     Помолчали. Один - стоя, другой - сидя.
     - Мать когда должна быть?
     -  Знаешь,  как  теперь  поезда  ходят.  А  она  сейчас   в   бригаде
Москва-Владивосток.
     - А твои где все?
     - Мама на работе, Ларка в Мытищах, в госпитале на практике, а отец на
своей стройке в Балашихе.
     - Дела... - Саша поднялся с чемодана. - Пошли, что ли?
     Покоем  стояли  три  двухэтажных  стандартных  дома.   Дом   два   по
Малокоптевскому, дом два "а" и два "б". Алик и Саша вошли внутрь покоя. От
котельной, в которой была и  прачечная,  навстречу  им  шла  чистенькая  и
бодрая старушка с тяжелым тазом в руках.
     - Евдокия Дмитриевна, живая! - удивился Саша.
     - Живая, Санек, живая! - весело подтвердила факт своего существования
старушка.
     - Ты живая, а какие парни в земле неживые лежат!
     - Огорчаешься, значит, что я не померла?
     - Что ты, Евдокия Дмитриевна. Парней тех мертвых жалко.
     Старушка поджала губы и ушла, недовольная и Сашей, и Аликом, и собой.
     Мать честная, ничего не изменилось! И Евдокия Дмитриевна, и  дома,  и
котельная, и кривая старая береза посреди двора -  все  как  было.  Только
прутья кустарников под окнами стали длиннее.
     - Пошли в дом, - предложил Алик.
     - Обожди, - оставив чемодан у подъезда, Саша обогнул дом  и  зашел  в
свой  палисадник.  Навечно  врытый  в  землю,  стоял  на  могучем   столбе
квадратный стол. И широкая, тоже врытая, лавка. Саша сел на нее,  поставил
локти на стол  и  взглядом  отыскал  древний  свой  автограф,  оставленный
перочинным ножом. "Саша" - было вырезано на  доске.  Он  потрогал  надпись
пальцем и сказал самому себе:
     - Я дома.
     И дома,  в  узкой,  вытянутой  комнате  с  одним  окном  -  все  было
по-старому: зеркальный шкаф, перегораживающий комнату, комод  под  вязаной
крахмальной салфеткой, мамина кровать с горой  подушек  у  окна,  и  Сашин
диван за шкафом.
     Вечерело. Саша выпил и устал, и поэтому, не  долго  думая,  разделся,
лег на свой диван и тотчас уснул.
     Яростно рванул орудийный залп. Саша, еще не просыпаясь, мгновенно сел
в кровати. Комната на секунду светилась разноцветьем, и тут  же  понеслось
озорное детское "ура!" И снова залп.
     Саша вышел во двор, где угадывалось невидимое многолюдье. Опять залп,
и сверкающие букеты поднялись  в  небо.  Рядом  оказался  мальчонка.  Саша
спросил у него:
     - Это что такое?
     - Салют! Наши город взяли!
     - Какой город-то?
     - Большой! Двадцать залпов! - объяснил мальчонка и исчез  в  темноте.
Саша стоял неподвижно и слушал мирные залпы.
     В восемь утра Алик барабанил в Сашино окно и декламировал:
     - Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!
     Саша, как был в трусах, подошел к окну, распахнул его  и  осведомился
хрипло:
     - Который час?
     - Восемь. Господи, перегаром-то несет! Ну, теперь я за тебя возьмусь!
     - Что-то ты, пескарь, разговаривать  много  стал,  -  мрачно  отметил
Саша.
     - Разговаривать мне некогда. Вот ключ,  пойдешь  к  нам.  Я  картошки
сварил - кастрюля у меня под подушкой, чтоб не остыла. Подсолнечное  масло
и капуста на столе.
     - Ваши когда появятся?
     - А я знаю? Я - доктор? Я их неделями не вижу.
     - А мне Иван Павлович позарез нужен, посоветоваться!
     - Со мной посоветуешься. Будь. В школу опаздываю.
     - Бывай, двоечник!
     Алик   побежал,   размахивая   портфелем,    на    ходу    обернулся,
поинтересовался:
     - На свой вечерний прием ты меня приглашаешь?
     - Ты же все равно припрешься, - безнадежно догадался Саша.
     - Приглашенье с благодарностью принимаю! И уж  будь  уверен  -  много
пить тебе не дам! - издалека почти пропел Алик и исчез. Саша  сморщил  нос
от счастья и стал одеваться.
     То был его второй дом. Сюда  он  первый  раз  вошел  пятнадцатилетним
подростком, влюбленным в старшую сестру Алика Ларису. Потом он полюбил  их
всех, а Ларка стала просто хорошим дружком. Безотцовщина, шпана, он, таясь
и стесняясь, признал для себя в Иване Павловиче тот мужской авторитет, без
которого так часто ломается мальчишеская душа.
     Саша осмотрел обе комнаты. Чистенько, уютно, бедновато. Книг, правда,
много. Он подошел к полкам, ласково погладил ладонью коленкоровые корешки.
Что спасло его от уголовщины? Вот этот дом и книги из этого дома.
     Под Алькиной подушкой он нашел запеленатую в полотенце и завернутую в
газету кастрюлю. Развернул ее и открыл крышку. От  картошки  пошел  легкий
пар и дьявольский аромат.


     Бритый, умытый, сытый, с оранжевым  томиком  "Водителей  фрегатов"  в
руке, он не спеша шествовал пустынным Амбулаторным к Тимирязевскому  лесу.
В коломянковых брюках, в вельветовой  довоенной  курточке  боевой  капитан
стал юнцом. Студент-первокурсник по виду.
     Саша  вышел  к  путям  Московско-Рижской  железной  дороги  и  только
переступил первый рельс, как раздалось:
     - Стой! И назад! Прохода нет!
     Солдатик с длинной винтовкой наперевес грозно глядел на него.
     - А как к лесу пройти? - недоуменно спросил Саша.
     - В обход! - и все тут. В обход, так в обход. Саша пошел в  обход.  У
платформы "Красный балтиец" тропинка к лесу была просто перекрыта  могучей
рогаткой из колючей проволоки. Пришлось возвращаться назад.
     Лишь через Большой Коптевский проход был открыт. Перейдя  пути,  Саша
поднялся на высокую опушку леса. Опушку грело скромное апрельское  солнце,
и потому отсюда не хотелось уходить. Саша нашел кучу нешкуренных  сосновых
бревен,   уселся,   предварительно   рукой   проверив   чистоту   округлой
поверхности, на теплый янтарный  ствол  и  оглядел  окрестности.  Вдали  и
внизу,  забитые  десятками  вагонов,  были  разъездные  пути,  по  которым
безнадежно и бестолково мыкалась маневровая "овечка".
     - Отдыхаем, Сашок? - задали вопрос за спиной. Саша обернулся.
     С ведром в руках стоял мальчик-старичок Семеныч и улыбался.
     - А ты все трудишься. Апрель, а ты уже по грибы...
     - Мои грибы для согрева костей. -  Семеныч  наклонил  полузаполненное
ведро с угольной крошкой. - Ты-то при паровом, а мне печь топить надо.
     - И пускают к путям?
     - Так кто ж к добру пустит? Ох и добра здесь! Туда, - Семеныч  махнул
рукой на  запад,  -  продовольствие  и  боеприпасы,  оттуда  -  станки,  и
мануфактура, и бог знает что! Государственные трофеи. Ты-то трофеев  много
привез?
     - Где уголь берешь? - про трофеи Саша будто и не слышал.
     - На выезде, у бункеров. Паровозам крошка ни к чему, а мне как раз.
     - И разрешают?
     - Разрешают, Саша, разрешают. Допросил? Тогда я пойду.
     Он взглянул на Сашу  немигающими  осторожными  насмешливыми  глазами.
Старичок, как старичок. В стеганке, в жеванной полосатой рубашке, в штанах
из чертовой кожи, заправленных в кирзу.  Саша  ответил  пугающим  (он  это
знал) взглядом не то сквозь, не то мимо - и апатично зевнул. Но Семеныч не
убоялся  и,  мягко  улыбнувшись,   еще   раз   предопределил   свой   уход
вопросительно:
     - Так я пошел?
     Он ушел. Саша вздохнул жалобно  и  раскрыл  "Водителей  фрегатов".  С
гравюры  на  него  грозно,  совсем  как  тот  путейский  часовой,  смотрел
неистовый искатель Джеймс Кук.


     - А ты убивал? - жестоко спросил Сергей.
     - Что ты орешь? Приходилось, конечно. На то война. - Саша потянулся к
шикарной пачке "Герцеговины Флор", достал длинную папиросу. За обильным  и
даже изысканным столом - ветчина,  икра,  рыба,  колбасы  -  сидели  Саша,
Сергей, Петро, совсем пьяненький Миша и внимательный  Алик.  Допущенный  в
мир воинов, он хотел знать все, что было там.
     - Три с лишним года ты убивал. И научился  это  делать.  Теперь  твоя
основная профессия - убивать. До войны что  у  тебя  было?  Семь  классов?
Ремеслуха?
     - Я вечернюю десятилетку закончил, - обиженно похвалился Саша.
     - Все начато, ничего не кончено и уже все забыто,  -  настырно  вещал
Сергей. - Значит, новую жизнь начинать от печки. А годиков тебе много...
     - Ему всего двадцать два года, - встрянул в разговор Алик.
     - Военные один за пять идут, мальчик. И выходит, что  ему  сильно  за
тридцать.  И  запросы  офицерские.  От  пачки,  что  вчера   была,   после
коммерческого магазина много ли осталось?
     - По аттестату выкупить, - признался Саша.
     - Во! А в пачке той -  полугодовое  капитанское  жалованье,  которого
скоро у  тебя  не  будет.  Ты  не  кадровый.  Долечат  руку  и  быстренько
демобилизуют. По-хорошему бы - пенсию тебе надо, потому что жизнь свою  ты
прожил и работу до конца исполнил - на войне.
     - Война - не жизнь, - горько возразил Саша.
     - Это сейчас по горячке тебе так кажется. Пройдет  время,  будешь  ее
вспоминать, как единственное, что было.
     - Правда твоя, Серега, - вставил наконец слово Петро. - Я второй  год
на гражданке, а так  тоскую!  Что  я  без  тех  своих  ребят?  Перекупщик,
спекулянт!
     - Вот твоя судьба, Саша! - Сергей безжалостно указал на Петра.
     Алик вдруг представил Сашу в руках  Инвалидного  рынка,  полупьяного,
развязно зазывающего покупателей к мешку гнилых  семечек,  и,  не  скрывая
гневной ярости, решительно встал.
     - А я знаю, что Сашу ждет новая и прекрасная жизнь! Ну а вы... - Алик
ненавистно посмотрел на  Сергея.  -  Вы,  если  считаете,  что  жизнь  уже
прожили, можете просить пенсию.
     - Мне ее не надо просить, паренек... - начал Сергей, но Алик перебил:
     - Меня зовут Александр. Или Алик, если хотите.
     - Мне не надо ее просить, Алик. Мне ее уже дали,  -  тихо  проговорил
Сергей и, вытащив из кармана гимнастерки свернутый вчетверо  лист  плотной
официальной бумаги, положил его на стол. Саша развернул  бумагу,  почитал.
Отложил в сторону, спросил тоскливо:
     - Как же ты так, Сережа?
     - А так... под Яссами. Мы вперед, а мина  сзади...  Когда  очнулся  в
медсанбате, врачи очень удивились.
     - Можно мне? - спросил Алик у Сергея. Тот кивнул, и Алик  притянул  к
себе лист. Прочел, поднял голову.  -  Сергей,  извините,  не  знаю  вашего
отчества...
     - Бумагу прочитал, а отчества не увидел?
     - Я там другое читал.
     - Васильевич. Сергей Васильевич Одинцов. Запомнил?
     - Сергей Васильевич, и этот осколок может сдвинуться с места?
     - В любую минуту. Полсантиметра в сторону - и привет вам от Одинцова.
     Этот человек имел право говорить любые слова. Этот  человек  не  имел
будущего и мог плохо думать о будущем  других,  потому  что  это  смягчало
ощущение  близкого  своего  небытия.  Этот  живой  еще  человек  своей  не
осуществленной пока  смертью  подарил  ему,  сопливому  мальчишке,  жизнь,
которую еще надо осуществить. Алик бережно положил бумагу на стол.
     Пьяненький Миша тоже посмотрел на бумагу и протрезвел  слегка.  Петро
встал, разлил всем, поднял рюмку:
     - Я эти бумаги читал. Давайте, солдаты, выпьем.
     Поднялся Сергей.
     - Ну, за то, чтобы я не отдал концы сегодня. Чтобы Сашкин праздник не
испортить.


     Праздник испортить постарались другие: издалека донесся длинный  звук
винтовочного выстрела. И - через  паузу  -  второй.  Все  как  по  команде
поставили рюмки на стол. Саша, на ходу сорвав китель со стула,  от  дверей
приказал:
     - За мной!
     Понимающие в выстрелах, они знали, куда бежать. Бежали  впятером.  Но
Петро на протезе  скоро  отстал.  Бежали  вчетвером.  Но  пьяненький  Миша
споткнулся и упал. Бежали втроем. И тут Саша вспомнил:
     - Серега, не торопись!
     - Я сегодня не помру, Сашок, - пообещал Сергей, не отставая.
     Они  были  у  цели:  невдалеке  моталось   во   тьме   узкое   лезвие
электрического луча. Кто-то  орудовал  сильным  батарейным  фонарем.  Саша
остановился. Он узнал место. Сегодня утром его здесь окликнул часовой.
     - Кто здесь? - настороженно спросили из темноты, и луч высветил Сашу,
Сергея, Алика, поочередно ударяя их по глазам.
     - Солдаты, - ответил Сергей и добавил: - Помощь не нужна?
     К ним подошел немолодой старшина железнодорожной охраны.
     - Мне пока не нужно... - сказал он и перевел луч фонаря вниз  вправо.
- А ему... тоже вроде не надо бы.
     Перевернутый на спину лежал на черной железнодорожной земле  прыщавый
Вица с темно-красным бугром вместо левого глаза.
     - Четко исполнено, - задумчиво констатировал Саша.
     - Я хотел по ногам и целился по ногам, а вон как вышло... -  из  тьмы
появился часовой. Не тот, что был утром, но  такой  же  молоденький.  Чуть
старше Алика. Он всхлипывал.
     - Дело твое такое, стражник, стрелять, если  непорядок,  -  ободряюще
заметил Сергей.
     - Я три раза крикнул "стой!", а  они...  их  двое  было...  наоборот,
побежали. Я в воздух выстрелил, а потом хотел по  ногам,  -  захлебываясь,
все объяснял, объяснял солдатик.
     - Что  ты  оправдываешься?  -  опередил  старшина.  -  Ты  по  уставу
действовал.
     Взревели моторы в Амбулаторном и, светя  прорезями  затемненных  фар,
примчались и замерли два "харлея" милицейской раскраски и  черная  "эмка".
Из "эмки" кто-то грузно выпрыгнул, и командирский голос распорядился:
     - Докладывайте.
     - Товарищ подполковник! -  старшина  непонятно  как  узнавший  звание
начальника, докладывал  громко  и  без  лишних  слов:  -  Воспользовавшись
темнотой, двое неизвестных пытались проникнуть в охраняемый вагон. Часовой
Хрисанов заметил их и трижды криком "стой" предложил остановиться. Но  эти
двое пытались скрыться. Тогда  Хрисанов,  один  раз  выстрелив  в  воздух,
вторым - прицельным - выстрелом застрелил одного из них.
     Старшина вновь осветил Вицу.
     - Четко исполнено, - повторил Сашины слова  подполковник,  а  часовой
попытался повторить свое:
     - Я хотел по ногам...
     - Да помолчи ты! - перебил его старшина.
     - Что в вагоне, который они пытались грабить? - спросил подполковник.
     - Особо важный груз! - бойко ответил старшина.
     - Диспетчер! - требовательно крикнул подполковник.
     - Здесь я, - отозвался недовольный голос.
     - Что в вагоне, диспетчер?
     - Ручные гранаты. С утренним составом должны уйти.
     Полковник весело присвистнул и потребовал:
     - Освети-ка его еще раз, старшина.
     Опять был распростертый Вица.
     - Кто его знает? - спросил подполковник.
     - На нашем рынке ошивался. Кусочник. Кличка Вица, - спокойно  ответил
Сергей. Он уже отдышался и был ровен, невозмутим и полон достоинства.
     - Хотел бы я знать, зачем кусочнику гранаты, -  подполковник  сел  на
корточки и стал рассматривать Вицу.
     - А может, что им нужно было, вовсе и не в этом вагоне... - задумчиво
произнес Саша.
     - Отвлекающий маневр? - подполковник тут же встал. -  Диспетчер,  что
может представлять интерес для грабителей?
     - На шестом пути десять ящиков со швейцарскими часами.
     -  Пошли,  -  приказал  подполковник,  и  все   торопливо   зашагали,
спотыкаясь о  рельсы.  Вагон  на  шестом  пути  встретил  их  распахнутыми
дверями.
     - Ну, Сашок, ты  похлестче  любого  милиционера!  -  весело  удивился
Сергей.
     - Я офицер-десантник, Сергей, - серьезно ответил Саша.
     - Позавчера двадцать мешков  риса,  а  сегодня  часы...  -  рассеянно
констатировал старшина.
     - Вам было приказано усилить охрану, - холодно напомнил подполковник.
Старшина удрученно развел руками:
     - Да усилили, усилили! Два дополнительных поста. А на  большее  людей
нет.
     - Может, ты к ним на временную работенку определишься?  -  насмешливо
предложил Саше Сергей.
     - Старшина! - вдруг взревел  подполковник.  -  Почему  посторонние  в
запретной зоне? Убрать немедленно!
     Взревел и старшина:
     - Хрисанов! Проводить посторонних граждан!
     Солдатик махнул рукой Сергею, Саше и Алику и пригласил:
     - Пошли, что ли?
     В Амбулаторном их ждали Петро и Миша.
     - Ну, что там? - поинтересовался Петро.
     - Человека убили, - ответил Алик с горечью и болью.


     Все субботнее утро Саша бесцельно бродил по пустырям -  прогуливался.
Посматривал,  поплевывал,  посвистывал  до  часу  дня,  а  потом  неспешно
направился к школе, в которой учился Алик.
     Он сидел на лавочке в школьном палисаднике  и  ждал,  когда  в  145-й
школе прозвенит последний звонок.  Он  зазвенел  наконец,  и  его  тут  же
сопроводил глухой могучий рев сотен здоровых детских и  юношеских  глоток.
Звонок скоро затих, а рев - нет. Он стал пронзительнее  и  громче,  потому
что двери школы распахнулись,  и  орда  пацанов,  не  прекращающих  орать,
вырвалась  на  долгожданную  волю.  Старшеклассники  выходили   степенней,
беседуя и прощаясь. Вот уже и нет никого.  Наконец  появился  еще  один  -
последний, видимо, большой школьный начальник, так как вышел он  вместе  с
учительницей и степенно беседовал с ней на равных.
     - Паренек! - обратился к  нему  Саша.  -  Не  скажешь,  куда  десятый
провалился?
     -  Извините,  -  вежливо  попросил  прощения  у  учительницы  большой
начальник и только после этого подробно объяснил Саше:
     - У десятиклассников  сегодня  вместо  физкультуры  и  военного  дела
футбольный матч с госпиталем на поле МТЭИ. Здесь недалеко,  через  пустырь
и...
     - Спасибо, знаю, - невоспитанно  прервал  его  Саша.  И,  поднявшись,
зашагал к пустырю.
     Школьный рев после отвального звонка  по  сравнению  с  тем,  что  он
услышал, проходя к футбольному полю, был просто детским писком.
     Вот это был футбол! Раненые с мелкими телесными  дефектами  сражались
на поле, как львы. Раненые с существенными телесными дефектами, окружившие
футбольное расталище, оглушительно болели. То был  несдерживаемый  восторг
молодости, уверенной теперь в своей нескончаемости.
     Раздвигая полосатые пижамные спины, Саша  прорвался  к  кромке  поля,
уселся у полустертой  меловой  черты  и  глянул  на  футболистов.  Нет,  и
десятиклассники были не подарок  в  своем  стремлении  доказать,  что  они
настоящие мужчины. Нашла коса на камень.
     Саша отыскал на поле Алика.  Сделать  это  было  нетрудно:  Алик  был
лучшим. Легкий, координированный,  быстрый,  он  непринужденно  работал  с
мячом и, прекрасно видя игру,  умело  и  точно  распасовывал.  От  желания
играть рядом с ним Саша страстно засопел и спросил у соседа с костылем:
     - Какой счет?
     - Два-два! - ответил тот, не отрывая взгляда от поля.
     - Осталось сколько?
     - Десять минут! - злобно проорал сосед, потому что видел,  как  Алик,
набрав скорость, приближался к линии штрафной. - Да прикройте же его!
     Но то был бесполезный крик. Обыграв в штрафной троих, Алик, падая, со
штыка пустил мяч мимо выбегавшего вратаря. Тогда, забивая гол, не  впадали
в замысловато экстатическое ликование. Хмуро глядя в землю, Алик  солидной
трусцой направился к центру. Но до конца матча  еще  оставалось  время,  и
легкораненые бойцы ринулись в последний бой. Мяч  уже  уходил  с  половины
поля десятиклассников. И когда до конца осталась одна минута,  свершилось:
пас, второй, навес во вратарскую, и громадный мужик с  перевязанной  рукой
послал головой мяч в  сетку.  Через  несколько  секунд  судья  в  гипсовом
корсете длинным свистком определил конец игры.
     Волна  пижам  захлестнула  футбольное  поле,   подхватила   богатыря,
спасшего солдатскую честь, и с яростным "ура!" понесла его, как знамя.
     Мимо Саши шла понурая цепочка потных и недовольных десятиклассников.
     - Алик! - позвал Саша. Алик обернулся, узнал, заулыбался приветливо:
     - Саша, ты меня ждешь?
     - Кончилась трудовая неделя? Пошли домой.
     Они пошли. Саша грустно сказал:
     - Все-таки жалко, что теперь девчонки отдельно учатся.
     - А зачем тебе девчонки?
     - Влюбиться хочу, Алька!
     - В школьницу?
     - Почему в школьницу? В кого-нибудь. Чтобы  сердце  обмирало  при  ее
виде, чтобы я на свидания с букетами ходил! -  И  закончил  неожиданно:  -
Неспокойно мне, муторно, Алик.
     - Это от безделья, - безоговорочно решил Алик.
     - Еще что скажешь? - поинтересовался Саша.
     - А что мне говорить? Тебе Сергей Васильевич все сказал.  И  если  ты
немедленно, с завтрашнего дня не займешься каким-нибудь делом,  все  будет
так, как он предсказал.
     Саша послушал, подмигнул хитрым левым глазом и снисходительно поведал
Алику:
     - Мое дело сейчас - в тихом поле лежать и слушать, как птицы поют.
     - Так сделай хоть это!
     - Далеко до поля-то! На электричке ехать надо.
     - Лень?
     - Ага.
     - Так нельзя. Саша...
     - Алик, все! -  предостерегающе  перебил  его  Саша  и  направился  к
школьному двору. Алик шел за ним. Они пересекли пустырь.
     - Чей это сарай? - спросил Саша, кивнув  в  сторону  полуразрушенного
каменного строения.
     - Ничей. Раньше здесь трансформаторная будка была.
     - А что здесь грузовики делают? - Саша рассматривал  отчетливый  след
автомобильных колес.
     - Развернулся какой-нибудь случайный.
     - Ну и черт с ним. Что делать будем?
     - Саша... - опять строго начал Алик, но Саша опять перебил его:
     - Ничего не говори, ладно? Лучше стихи почитай.
     - Хорошо, - согласился Алик. Подумал немного, и:

                     Мы разучились нищим подавать.
                     Дышать над морем высотой соленой,
                     Встречать весну и в лавках покупать
                     За медный мусор золото лимонов.
                     Случайно к нам заходят корабли.
                     И рельсы груз проносят по привычке.
                     Пересчитай людей моей земли,
                     И сколько мертвых станет в перекличке!
                     Но всем торжественно пренебрежем!
                     Нож сломанный в работе не годится,
                     Но этим черным сломанным ножом
                     Разрезаны бессмертные страницы.

     Помолчали. Потом Саша остановился, положил Алику руки на плечи.
     - Я не сломан, Алик.


     Был мутный рассвет в тихих переулках. Покойно  было,  безлюдно.  Саша
гулял в эту пору. Он миновал школьный двор, вышел на пустырь и,  фланируя,
направился к бывшей трансформаторной будке.  У  раздрызганного  проема,  в
котором когда-то, видимо, существовала  дверь,  он  остановился,  закурил,
старательно закрывая  спиной  спичечный  огонек  от  возможного  ветра,  и
одновременно осмотрелся вокруг. Никого не было. Он проник в будку.
     Запустение и грязь. Битый кирпич,  битое  стекло,  ржавая  проволока,
человеческие испражнения, веревки прошлогодней картофельной ботвы. Но Саша
не собирался отсюда уходить: покуривая, он тщательно изучал помещение.
     Чуть возвышавшийся левый  угол,  в  котором  и  ботвы  было  поболее,
привлек его внимание. Носком сапога отбросив ботву, он,  широко  расставив
ноги, покачался из стороны в сторону, резко перемещая центр тяжести справа
налево и слева направо. Почувствовав нечто, он ногами раскидал  неопрятный
песок... Под песком была обитая жестью крышка.  За  край  рванул  ее.  Под
крышкой лежали аккуратно сложенные, плотно набитые  чистые  мешки.  Рывком
Саша поставил один из них на попа, растянул узел. В мешке был рис.
     Так же, не торопясь, Саша проделал всю операцию в  обратном  порядке:
завязал мешок, уложил его,  прикрыл  крышкой,  набросал  песок  и  засыпал
ботвой.
     Выйдя из будки, он снова закурил. Пусто, как  в  Сахаре.  Прогулочным
шагом он удалялся с пустыря.
     В своем дворе  он  передвигался  бегом.  Подбежав  к  дому,  Саша  по
пожарной лестнице поднялся до второго этажа,  твердым  своим  указательным
пальцем  раскрыл  створки  ближайшего  окна,  легко  ступил  с  лестничной
перекладины на подоконник и, усевшись на него, распахнул плотно  сдвинутые
занавески. И тут же раздался отчаянный женский крик.
     Забившись в угол кровати и  прикрывшись  одеялом,  на  Сашу  смотрела
круглыми глазами хорошенькая румяная девушка.
     - Ларка! -  шепотом  обрадовался  Саша,  но  сейчас  же  обеспокоенно
поинтересовался: - А Алик где?
     - Что там происходит, Лариса? - раздался из-за стены встревоженный  и
сонный могучий женский голос.
     - Таракана увидела! - криком ответила Лариса и скорчила Саше рожу.
     - О, господи, какая дуреха, - сказали за стеной, и слышно  было,  как
взвизгнули кроватные пружины. Лариса и Саша помирали  от  беспричинного  и
беззвучного смеха. Высмеялись наконец и стали  рассматривать  друг  друга.
Уже взрослые, совсем взрослые. Лариса провожала на фронт мальчишку, а Саша
тогда расставался с девчонкой  дружком-приятелем,  которую  два  последних
предвоенных года защищал и оберегал, как старший брат.
     - Санька, ухажер ты  мой  прекрасный!  -  тихо-тихо  сказала  Лариса,
выпросталась из-под одеяла и, как была в одной комбинации, подошла к Саше,
взяла за уши и поцеловала в губы.  Он  ласково  погладил  ее  по  волосам,
откинулся, рассматривая, и вдруг страшно возмутился:
     - Да прикройся ты наконец! Мужчина же я все-таки!
     - Какой ты мужчина! - возразила Лариса, но в халатик влезла.
     - А хороша, чертовка! - восхитился Саша. - Выходи за меня замуж!
     - Опоздал. У меня жених есть.
     - Вот такие вы все. Не дождалась!
     - А ты мне предложение делал?
     Они шипели как змеи.
     - Сейчас сделаю предложение. В ресторан со мной пойдешь отметить нашу
встречу?
     - Замуж не пойду, а в ресторан пойду.
     - Тогда буди Алика. Я его внизу жду. До вечера, чужая невеста.
     Алик вышел мрачный, обиженный, заспанный.
     - Выспаться не дал, - забурчал он, - а у меня сегодня тренировка.
     - Какая еще тренировка? - удивился Саша.
     - По боксу. И вообще поосторожней со мной. Имеешь  дело  с  чемпионом
Москвы среди юношей.
     - Да ну! - восхитился Саша, сделал молниеносную подсечку,  и  чемпион
Москвы  оказался  на  земле.  Алик  встал,  тщательно  отряхнулся,  сказал
безразлично:
     - Имей в виду, в следующий раз отвечу.
     - Мы с рогами, - понял Саша. - Ну  ладно,  прости.  Мне  помощь  твоя
нужна. Штуку одну донести. Была бы левая в порядке, сам справился, а то...
     Он продемонстрировал левую. Сгибалась она действительно плохо.
     - О чем речь, Саша!
     - Тогда пошли.
     У будки Саша сказал:
     - Подожди меня здесь. И посмотри. Кого увидишь - свистни. - И скрылся
в проеме. Алик прогуливался, посматривая.  Светило  низкое-низкое  солнце,
воздух  был   неподвижен   и   по-летнему   тепл.   В   близких   зарослях
полураспустившейся  акации  чирикали  неизвестные  пичуги.   Томно   было,
прекрасно. И безлюдно. Вышел Саша.
     - Никого?
     - Никого.
     Тогда Саша за воротник вытащил из будки тугой мешок.
     - Закинь мне его на плечо.
     - Что это, Саша?
     - Рис.
     - Откуда?
     - Отсюда.
     - А сюда откуда?
     - Оттуда, - раздраженно окончил диалог Саша.
     Саша  брал  чужое,  Саша  присваивал  не  свое.  Это   было   ужасно,
отвратительно, противоестественно. Алик хотел сказать это вслух, но  вдруг
поймал мутный Сашин взгляд - как бы сквозь и мимо.
     Ничего не говоря, Алик ухватился за нижние углы мешка. Держась правой
рукой за горловину, Саша подсел, и они  вдвоем  ловко  вскинули  увесистый
мешок на Сашино плечо.
     - Порядок! - одобрил Саша.
     - Я тебе больше не нужен? -  холодно  осведомился  Алик.  Саша  через
левое плечо серьезно посмотрел на него, ответил:
     - Нужен. Пока до рынка дойду, раза три плечо менять придется.
     А у рынка вовсю шуровал народ: воскресенье, базарный день, барахолка.
Раздвигая мешком плотные ряды, порядком взмокший,  Саша  и  идущий  следом
Алик прорвались наконец к ряду, где царствовал Петро. Саша  скинул  мешок,
достал носовой платок, вытер лицо, высморкался.
     - Я тебе больше не нужен? - опять спросил Алик.
     - В баню пойдем.
     - У  меня  тренировка,  -  сказал  Алик,  повернулся  и  пошел.  Саша
рассматривал его осуждающую спину, когда подковылял Петро.
     - Привет, Сашок, что это у тебя?
     Саша лихо хлопнул по упитанному мешочному торсу:
     - Почем сегодня рис?
     - Красненькая стакан...
     Весь мешок оптом за сколько возьмут?
     - Любая половина.
     - Зови перекупщика, Петро!


     Вас не забыть, московские бани военных лет. Гостеприимно  принимая  в
свои жаркие чертоги вечно мерзнувших от постоянной голодухи москвичей,  вы
вместе с городской пылью и заводской копотью смывали  с  них  усталость  и
тоску, равнодушие и тревогу.
     И  вас  не  забыть,  коричнево-зеленые,  размером  меньше  спичечного
коробка, кубики мыла, от которых волосы  становились  легкими,  а  отмытая
кожа чисто поскрипывала под растирающей ее ладонью.
     Саша отстоял длинные очереди в Песчаные бани.  Очередь  за  билетами.
Очередь за кубиками мыла.  Очередь  в  раздевалку.  Он  разделся,  обнажил
молодое, сильное, во многих местах изуродованное железом тело  и  вошел  в
мыльную.
     Он тщательно мылился большой мочалкой...
     Он темпераментно хлестал себя веником...
     И опять неистово тер себя грубым лыком...
     Он отмывался.


     Саша брился, когда отражением в зеркале мелькнуло за  серым  вечерним
окном чье-то лицо.  Саша  стремительно  развернулся.  На  него  грустно  и
внимательно смотрел Сергей.
     - В дверь заходи! - недовольно посоветовал Саша.
     Сергей стоял в дверях.
     - Зачем ты это делаешь, Сашок?
     - Что я делаю - поинтересовался Саша, озабоченно оценивая  в  зеркале
качество своей  парикмахерской  работы  и  выражение  Серегиного  лица.  С
грустным  всепониманием  старшего  Сергей  неохотно  усмехнулся  и   прямо
спросил:
     - Где ты взял этот рис?
     - Какой рис? - Саша решительно  захлопнул  походное  свое  зеркало  и
мокрым полотенцем вытер лицо.
     - Хватит придуриваться. Откуда у тебя рис?
     Саша налил в ладонь одеколона, зажмурившись, умылся из горсти, охнул,
открыл глаза и весело встал:
     - Нашел.
     - Где?
     - Ну ладно, Серега! Был рис и нет риса!
     - Ты украл его. - Сергей сел за стол и стал рассматривать свои руки.
     - Я нашел этот рис, - раздраженно повторил Саша. - Еще чего?
     - Больше ничего.
     Накатывала волна командирского гнева, и Саша, не сдерживаясь,  жестко
и повелительно предложил младшему по званию:
     - Тогда вы свободны, сержант, можете идти.
     - Я не сержант. Я  -  инвалид,  -  тихо  напомнил  Сергей.  От  этого
напоминания нехорошо стало Саше. И он уже попросил, скрывая, что просит:
     - Не лезь в мои дела, Серега. Договорились?
     - Не договорились. - Сергей поднялся. - Но, в общем, твои дела -  это
твои дела. Самому делать, самому и отвечать...
     - Извини. Я спешу. Меня девушка ждет, - прервал его Саша.
     Сергей подошел к нему, взял за плечи:
     - Не делай этого, Сашок.
     - Что не делать-то? С девушкой в ресторан не идти, что ли?
     Рассмотрев сердитые Сашины глаза, Сергей засмеялся, ласково толкнул в
грудь и решил:
     - Ох и дурачок же ты! Мальчишка! Ну, иди в ресторан. Девушка ждет.


     Но сначала он ждал девушку, отутюженный, начищенный, надраенный,  при
всех регалиях лихой капитан. Он стоял  посреди  двора  и,  ожидая  Ларису,
беспрерывно здоровался со знакомыми. Лариса изредка поглядывала в окно  на
эту прелестную картину, одевалась и причесывалась не  торопясь.  Последний
раз, рассмотрев в зеркале и платье с плечами, и прическу валиком, и себя -
хорошенькую, яркую, озорную, - она королевой явила себя двору. И фронтовой
принц по достоинству оценил стать и наряд своей королевы.
     - Нет слов, - потрясенно произнес он и от избытка чувств ударил  себя
кулаком в грудь. Ордена и медали зазвенели.
     Музыканты истово играли довоенное танго, и однорукий певец  вместе  с
оркестром душевно рассказывал:

                       Утомленное солнце
                       Нежно с морем прощалось,
                       В этот час ты призналась,
                       Что нет любви...

     Лариса  и  Саша  сидели  за  отдельным  столиком  у  стены  ресторана
"Астория" и в ожидании заказа разглядывали танцующих.
     - Откуда у людей деньги? - задумчиво полюбопытствовал Саша.
     - А у тебя откуда?
     - Ну, у меня по случаю.
     - И у них, наверное, тоже по случаю.
     - Наверное. Только вот вопрос: по какому?
     - Ну, хватит, Саня. Скажи мне что-нибудь хорошее!
     Саша откинулся в кресле, слегка опустил веки и начал:

                   Я вас любил. Любовь еще, быть может,
                   В моей душе угасла не совсем.
                   Но пусть она вас больше не тревожит:
                   Я не хочу печалить вас ничем.

                   Я вас любил безмолвно, безнадежно,
                   То робостью, то ревностью томим,
                   Я вас любил так искренно, так нежно,
                   Как, дай вам бог, любимой быть другим.

     Он замолк. Лариса погладила его руку, лежавшую на столе.
     - Господи, как хорошо! - И догадалась вдруг. - Это правда, Саня?
     - Нет, - Саша помотал головой, засмеялся. - Хотелось бы, но нет.
     - И слава  богу,  -  облегченно  решила  Лариса.  -  Я  в  этом  году
медицинский уже кончаю. А что ты в мирной жизни делать собираешься?
     - Осенью в педагогический поступать буду.
     - А не скучно - учителем?
     - Ты вон как Пушкина слушала.
     Заказ все не несли. Опять заиграл оркестр, и опять танго.
     - Потанцуем? - предложила Лариса.
     Плотное стадо танцующих прижало их друг к другу, и Саша ощутил  рядом
с собой женщину, близость которой волновала.
     - Нет, все-таки ты мне нравишься, - шепнул он ей на ухо.


     А Лариса ответила громко:
     - Тебе сейчас каждая баба с титьками нравится. Пошли на место.
     У их столика орудовал официант. Они уселись и  дождались  его  ухода.
Саша разлил по рюмкам, поднял свою, посмотрел на Ларису сквозь хрусталь  и
коньяк. Сказал примирительно:
     - Извини.
     Лариса улыбнулась и тоже подняла свою рюмку:
     - За тебя, Саня. За голодного кобеля, за мальчишку, с которым  прошло
мое детство, за солдата, который нас всех спас. За тебя, Саня.
     Выпила, сморщилась и с удовольствием стала есть хорошую еду. Молодые,
здоровые, вечно полуголодные по военным временам, они жадно насыщались, не
стесняясь этого. Вновь  пришла  музыка,  и  с  музыкой  пришел  элегантный
гражданин, который  склонив  голову,  рассеченную  косым  пробором,  перед
Ларисой, обратился к Саше:
     - Разрешите пригласить вашу даму на танец?
     - Вот как надо! - назидательно сказала Лариса. - Разрешишь?
     - Разрешаю, - важно ответил Саша.
     Красиво танцевали элегантный гражданин  и  Лариса.  Покуривая,  сытый
Саша благодушно следил за ними. Рядом поинтересовались:
     - Гуляешь, Сашок?
     На Ларисином стуле сидел мальчик-старичок Семеныч и хихикал. Был он в
очень  приличной  темной  тройке,  галстуке,  брит,  мыт,  причесан  и   в
обстановке вечернего ресторана вполне мог сойти за пожилого интеллигента.
     - Ну-ка встань, фармазон, - приказал Саша. - На  этом  месте  хороший
человек сидит.
     По-прежнему улыбаясь, Семеныч послушно встал.
     - Коммерцией занялся, и сразу  денежки  появились.  Но  торгуешь  ты,
Саша, плохо. Разве можно товар за полцены отдавать?
     - Тебя рядом не было. А кроме тебя, кто умный совет даст?
     - Именно. А почему не было?  Прогнал  ты  меня  с  рынка.  -  Семеныч
огорчился лицом, осмотрел купеческий блеск зала. - Теперь приходится здесь
время проводить.
     - Куски подхватываешь?
     - Точно сказал - куски. Которые пожирнее. Ну, я пойду, а то вон  твою
мамзель ведут. Если что у тебя появится, могу способствовать. А найти меня
легко: с девяти вечера я всегда здесь. - Семеныч сделал ручкой и удалился.
Элегантный мужчина подвел  Ларису,  подождал,  пока  она  усадится,  молча
поклонился Саше и отошел.
     - Уф, устала! Давай мороженого! - откинувшись в  кресле,  потребовала
Лариса.
     Тут же возник официант. Не глядя на него, Саша распорядился:
     - Две порции мороженого и счет!
     Он не смотрел на официанта, потому что  следил,  как  Семеныч,  сунув
своему официанту в карман комок денег, направился к выходу.
     - И то верно! - поддержала Сашино требование счета Лариса.
     - Хорошенького понемногу. Завтра мне ни свет, ни  заря  в  Мытищи  на
неделю. Горшки за вашим братом раненым выносить.
     Ресторан провожал их утесовской "Улицей":

               С боем взяли город Брест, город весь прошли
               И последней улицы название прочли...

     Они прошагали безмолвный свой двор, вошли  в  Ларисин  подъезд  и  по
деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Светила синяя  маскировочная
лампочка,  и  под  ее  лечебным  светом  Лариса,  поднявшись  на  цыпочки,
поцеловала Сашу в щеку.
     - Спасибо, Саня.
     Не замечаемый ими, опершись о косяк, стоял в черном проеме коридорной
двери Алик. Он весь вечер ждал Сашу. Ждал, когда тот придет, объяснит -  и
объяснения эти все возвратят  на  свои  места:  и  его,  Алика,  обожающее
уважение к Саше, и Сашину привязанность к нему, и их безмерно  откровенные
нескончаемые  разговоры  и  общие  прекрасные  стихи,  написанные  другими
людьми, но объединяющие их души. Он ждал, а в это время Саша с  Ларисой  в
ресторане безмятежно пил водку на ворованные деньги.
     - Нашла с кем целоваться, - презрительно сказал Алик.
     - Тебя не спросила, - издевательски ответила Лариса  и,  проскользнув
мимо Алика, исчезла во тьме.
     -  Ты  что  развонялся,  сопляк?  -  злобно  и  гадко  сказал   Саша.
Изменившись в лице, Алик  сделал  стремительный  шаг  вперед  и  неуловимо
ударил Сашу в челюсть правым крюком. Глухо считая ступеньки, Саша скатился
на межэтажную  площадку.  Мгновенье  посидел,  ничего  не  понимая,  затем
вскочил, рванулся наверх. Но было поздно:  отчетливо  звякнул  наброшенный
крючок. Держась за перила, Саша медленно пошел вниз,  озабоченно  ощупывая
челюсть.
     У себя в комнате  он  спустил  бумажную  светомаскировочную  штору  и
включил свет. Не спеша снял кителек, замечательные свои бриджи и  хромовые
сапожки. Из вещмешка извлек  комплект  хабэ  бэу,  яловые  сапоги,  сильно
бывшую в употреблении ушанку.  Переодевшись,  влез  в  ловкую  телогрейку,
перепоясался. Несколько раз подпрыгнул, проверяя  себя  на  стук  и  бряк.
Присел на стул, посидел перед дорогой,  встал,  выключил  электричество  и
растворился во тьме.
     Обнаружился Саша на знакомом пустыре. У школьного забора он  постоял,
прислушиваясь  и  присматриваясь,  а  затем  быстро  и  неслышно  пошел  к
трансформаторной будке. Обогнул  ее  и,  уже  не  торопясь,  направился  к
недалеким зарослям акации.
     В кустах он отыскал место поудобнее и прилег на бок, готовый вскочить
в  любую  секунду.  Сосал   мундштук   незажженной   папиросы,   беззвучно
поплевывал, посматривал.
     Неизвестный хотел идти тайно, но получалось это у  него  плохо:  Саша
услышал его издалека. Неизвестный шел к будке от  Амбулаторного.  Подойдя,
он повторил Сашин маневр с обходом кругом.
     Саша нащупал в сухой путаннице  прошлогодней  травы  тоненькую  сухую
хворостинку и переломил ее. Раздался в  тишине  еле  различимый  жалкий  и
тревожный звук.
     Неизвестный в два шага достиг стены будки и исчез в ее тени. И  снова
полная тишина. Секунду, другую, третью.
     - Это кто там? - нервным полушепотом спросил  от  стены.  Прошла  еще
секунда, и еще одна... Наконец неизвестный возник опять.
     Осторожно ступая, он медленно приближался к кустам. В правой руке его
был тускло светившийся нож.
     Неслышимый, как уж, Саша умело  и  быстро  переполз  в  другой  конец
зарослей, и, когда неизвестный стал обходить кусты,  оказался  у  него  за
спиной, поднялся, приближаясь все ближе, пошел за ним шаг в шаг.
     - Ты что здесь делаешь, паренек? -  спросил  Саша  и  одновременно  с
вопросом  ребром  ладони  безжалостно  ударил  неизвестного  по  шее.  Тот
целенаправленно - вниз головой - упал.
     Темно-синее небо выцветало на востоке. Подходил рассвет. Саша  присел
рядом  с  неизвестным,  подобрал  нож  и  рассмотрел  его.   Добросовестно
выточенная из напильника  финяга  с  наборной  плексигласовой  ручкой,  по
которой тоже цветным плексигласом выложено  имя  владельца  -  Пуха.  Пуха
закряхтел и открыл глаза. Потаращил их, мало соображая.
     - Как тебя зовут? - поинтересовался Саша.
     - Пуха, - ответил Пуха.
     - Пухой тебя кличут. А как зовут? Как мама с папой назвали?
     - Артур, - признался Пуха-Артур.
     - Ах, Артур, Артур. Почему же ты такой неосторожный?
     Пуха-Артур приподнялся и тоже сел. Он покачал головой  из  стороны  в
сторону, проверяя шею, и сказал обиженно:
     - Я вас знаю. Вас Сашей зовут.
     - Да и я тебя узнал, голубок. Ты у Семеныча сявка.
     Пуха-Артур оскорбленно сопел, молчал.
     - Ну, а профессия у тебя какая, помимо воровской?
     - Шофер.
     - Значит, весь товар отсюда забирать на твоей машине будут?
     - Не-е, я свою не дал, - независимо  возразил  Пуха-Артур  и  осекся:
понял, что проговорился. Саша подтвердил это:
     - Ясно. На угнанной.
     - Ничего я не знаю, ничего я вам не говорил! - загундел Пуха-Артур.
     - Не гнуси и слушай меня внимательно, Артур. Сейчас я исчезну,  а  ты
пойдешь и доложишь, что все в порядке...
     -  А  если  я  доложу,  что  полный  непорядок?  -  злорадно  перебил
Пуха-Артур.
     - Ты засветился, ты нож приметный отдал, ты про  машину  протрепался.
За все это Семеныч тебя по уши в землю вобьет. Вобьет или нет, спрашиваю?
     - Вобьет, - тихо согласился Пуха-Артур и вдруг  обмер  от  ужаса:  он
проговорился, что Семеныч - хозяин товара.
     - Тогда делай, что я тебе говорю. Как мешки возьмете  и  разойдетесь,
беги, Артур, от них без оглядки. Спрячься,  забейся  где-нибудь,  а  лучше
тикай из Москвы. Потому что мне твой нож показать придется. Ты все  понял,
дурачок?
     - Понял, - ответил Пуха-Артур, от страха мало что понимая, но  силясь
понять.
     Саша поднялся и не оглядываясь ушел. Покуривая, он сидел  в  школьном
сквере на скамейке до тех пор,  пока  не  услышал  урчание  автомобиля  на
пустыре. Тогда он ушел совсем.


     Проснулся Саша к вечеру, но до  настоящего  вечера,  до  девяти,  еще
далеко. Можно было не торопиться, и он, попив кипятку и  пожевав  хлеба  с
колбасой, вышел на свет божий. Недолго посмотрел, как на пустыре мальчишки
гоняли тряпичный мяч, выдул кружку "Северного" пива у  пивного  ларька  и,
выйдя из метро "Аэропорт", купил полпачки тридцатирублевого мороженого.
     Он шел  бесконечным  Ленинградским  шоссе,  на  ходу  расправляясь  с
царским явством. Время приближалось к семи, но вечернего оживления не было
на московских улицах. Москва  еще  работала,  продолжая  двенадцатичасовой
рабочий день военного времени.
     Как ни замедлял свой  солдатский  шаг  Саша,  все  же  на  Пушкинской
площади он оказался около восьми часов. Нужно было убить час. Он глянул на
афишу кинотеатра "Центральный", в  котором  шла  картина  "В  шесть  часов
вечера после войны", и узнал, что на  сеанс  он  опоздал.  Тогда,  перейдя
улицу Горького, он свернул за угол Тверского бульвара и проник в кинотеатр
"Новости дня", где крутили хроникальную непрерывку. Он вошел в темный  зал
и, еще стоя, увидел на стареньком неровном полотне небольшого  экрана  то,
что было его жизнью последние три года. То, да не совсем. То, что  ему  не
пришлось делать. Русские  парни  штурмовали  Берлин.  Бои  на  улицах.  На
площадях,  в  домах.  Рушились  стены,  нарочито  медленно  оползая  вниз.
Содрогалась земля так, что содрогалась съемочная камера в руках оператора,
снимавшего это. И через все это ровесники Саши  деловито  и  умело  шли  к
победе.
     И  Сашино  сердце  с  болью  приняло  страдальческую  его  зависть  и
невольную его вину, вот хотя бы перед тем пареньком  на  экране,  которого
живого ли, мертвого ли - непосильно надрываясь, тащила на себе неистовая и
решительная санитарка - девочка.


     К девяти он был у "Астории". Он постоял на малолюдной улице Горького,
послушал, как глухо резвился за  слепыми  завешанными  окнами  оркестр,  и
свернул в переулок к ресторанному входу.
     После сумрака темных улиц по глазам ударил щедрый  ресторанный  свет.
Саша зажмурился и услышал официанта:
     - Желаете столик?
     - Меня ждут, - твердо ответил Саша и открыл глаза. Его  действительно
ждали:  от  столика,  стоявшего  у  окна,  на  него   приветливо   смотрел
благообразный Семеныч. Смотрел и махал детской ручкой - приглашал.
     - Водку будешь пить, Сашок? - спросил Семеныч, добродушно наблюдая за
тем, как устраивался в удобном кресле Саша.
     - Не сейчас, - из Семенычевой  бутылки  Саша  налил  в  чистый  фужер
минеральной воды и гулко, с видимым наслаждением выпил.
     - А сейчас что делать будем? - простодушно полюбопытствовал Семеныч.
     - Торговать.
     - Ты что - мешок с рисом прямо в "Асторию" приволок?
     - Сегодня у меня товар мелкий и очень дорогой. - Саша улыбнулся.
     - Золотишко? Камушки? - заволновался Семеныч.
     - Вот, - сказал Саша, из внутреннего кармана вытащил Артурову финку и
с силой воткнул ее в стол. - Купи.
     Финка твердо стояла. Семеныч не отводил глаз от  наборной  ручки,  на
которой отчетливо читалось - Пуха.
     - Гражданин, вы испортили скатерть и портите стол,  -  строго  осудил
Сашу подошедший официант. - Вам придется возместить ущерб.
     - Семеныч возместит. Возместишь, Семеныч? - Саша смотрел  Семенычу  в
глаза не отрываясь.
     - Иди, Гриша. Мы с тобой потом разберемся, - вяло приказал Семеныч, и
официант независимо удалился.
     - Ну как, покупаешь? - громко, как у глухого, спросил Саша.
     - Сколько?
     - Пятнадцать тысяч. Сейчас же.
     - Я с собой таких денег не ношу.
     - Здесь соберешься.
     Саша выдернул из стола нож и  бережно  возвратил  его  во  внутренний
карман. Семеныч проследил за этой операцией, подумал  недолго  и  постучал
вилкой о фужер. Официант возник как из-под земли.
     - Слушаю вас, Михаил Семенович?
     - Гриша, Аполлинария Макаровича позови.
     - Будет сделано, - официант как сквозь землю провалился. Зато  явился
монументальный и суровый метрдотель.
     - Аполлинарий, мне пятнадцать тысяч нужно, - просто сказал Семеныч.
     - Когда? - невозмутимо осведомился вальяжный Аполлинарий.
     - Сейчас.
     - Двадцать минут имеете? - Аполлинарий обращался только  к  Семенычу.
Сашу он просто не замечал.
     - Сашок, двадцать минут потерпишь? - заботливо спросил Семеныч.
     - Потерплю. Только сотенными. Чтобы в карман влезли.
     - Не рублями  же,  -  презрительно  кивнул  Аполлинарий  Макарович  и
направился за кулисы. Одновременно откинувшись в креслах, Саша  и  Семеныч
молча  смотрели  друг  на  друга.  Внезапно  Семеныч  исказился  лицом   и
застенчиво признался:
     - Живот прихватило.
     - Без шуток, дядя, - предупредил Саша.
     - Да какие шутки? Обделаюсь сейчас!  -  с  неподдельной  искренностью
завопил Семеныч.
     - Пошли, - скомандовал Саша, и они поднялись.
     В туалете Семеныч ринулся к кабине. Саша придержал дверцу.
     - Не запирайся.
     - Бога побойся, Сашок! Прикрой хоть слегка!
     - Ты меня за фрайера не держи. Если в кабинке после тебя  знак  какой
найду, все тридцать потребую, а в наказание пером пощекочу. Не до смерти.
     Саша  полуприкрыл  дверцу,  постоял  с  отсутствующим  видом.   Через
некоторое время спросил, глядя в потолок:
     - Все?
     - Все, - ответил Семеныч, зашумел водой и вышел, подтягивая брюки.  -
Господи, счастье-то какое!
     - Подожди здесь, - распорядился Саша, прошел в кабину  и  внимательно
изучил стены, ящик для  туалетной  бумаги.  Даже  бачок  осмотрел.  Вышел,
подмигнул Семенычу, предложил:
     - Ручки помыть не мешало бы.
     Вымыли руки, вернулись в зал и опять  откинулись  в  креслах,  изучая
друг друга. Наконец подошел Аполлинарий Макарович и, по-прежнему игнорируя
Сашу, почтительно положил перед Семенычем увесистый пакет.
     - Прошу вас, Михаил Семенович.
     - Благодарю, - Семеныч кивнул Аполлинарию Макаровичу, и тот  достойно
удалился. Саша - давай перо.
     Саша небрежно швырнул на стол нож и притянул к себе пакет.
     - Все? - спросил Семеныч. - Ну, тогда я пойду?
     Саша с  трудом  загнал  пачку  в  задний  карман  бриджей  и  ответил
благодушно:
     - Ты же водки предлагал выпить. Вот теперь в самый раз.


     Из ресторана  они  вышли  в  обнимку.  Размягченный  водкой,  Семеныч
признавался:
     - Вот ограбил ты меня, Сашок, а все равно я тебя люблю. Нравишься  ты
мне, потому что хорошо ограбил, весело.
     - Я все хорошо делаю, - согласился Саша, отпустил  Семенычевы  плечи,
шагнул на проезжую часть улицы Горького и поднял руку:  от  Охотного  ряда
шел  грузовик.  Могучий  "додж"  затормозил  рядом.  Саша  открыл  дверцу,
рассмотрел у водителя погоны:
     - До "Сокола" подкинешь, сержант?
     - Садитесь.
     Саша взобрался в высокую кабину и перед тем, как  захлопнуть  дверцу,
обратился к одинокому Семенычу:
     - До свидания, старичок!
     У Шебашевского он сошел. Темень  стояла  в  переулке.  Саша  держался
ближе к заборам безмолвных домиков и уверенно  шагал  знакомой  с  детства
дорогой.
     Сзади  негромко  зашумел  автомобильный  мотор.  Саша  обернулся.  От
Ленинградского  шоссе,  мирно  светя   кошачьими   зрачками   прорезей   в
затемненных фарах, небыстро  догоняла  его  полуторка.  Саша  остановился,
чтобы проводить взглядом машину, но полуторка вдруг дико взревела и, резко
выворачиваясь, ринулась на него.
     Она промахнулась на несколько сантиметров: дыша бензинным  перегаром,
нос машины скользнул по Сашиному бедру и с треском сокрушил забор.
     Выигрывая время, Саша кинулся в обратную от автомобильного  разворота
сторону - картофельным  полем  к  Инвалидному  рынку.  Полуторка  неистово
взвыла, развернулась и помчалась за ним.
     Саша успел добежать до рядов.  Петляя  между  ними,  он  стремился  к
кирпичным палаткам, которых не сокрушить. Полуторка  разломала  один  ряд,
отодвинула другой, пошла на третий, мучительно ноя.
     Саша стоял, прижавшись к  глухой  кирпичной  стене.  Мотор  полуторки
заглох. Подождав несколько секунд, Саша осторожно  двинулся,  скрываясь  в
окончательной тени палаточных крепостей.
     Полуторка  безжизненно  стояла  среди  раскрошенных  рядов.  Быстрыми
неуловимыми перебежками Саша приблизился к ней и замер. Тишина была всюду,
тишина. Резким движением Саша распахнул дверцу. В кабине, упав головой  на
рулевое колесо, сидел человек. Саша осторожно тряхнул его за плечо,  и  он
откинулся  на  сиденье.  С  ножом  в  горле  лежал  перед  Сашей   мертвый
Пуха-Артур.
     - Я же предупреждал тебя, Артур, - грустно сказал  Саша  и  нажал  на
клаксон. Машина пронзительно заплакала.
     Саша спрыгнул на землю и, услышав трель далекого сторожевого свистка,
зашагал к Кочновскому переулку.


     - Да заходи ты, заходи! - говорил Сергей. Он стоял на крыльце старого
неказистого домика, по ночной прохладе зябко перебирая босыми ногами.  Был
он в белой рубашке и подштанниках - в исподнем.
     - Руки бы помыть, - сказал Саша и двинулся в свет.  Сергей  вошел  за
ним в крохотную переднюю,  увидел  Сашину  окровавленную  руку  и  спросил
спокойно:
     - Ты кого-то убил?
     - Меня чуть не убили,  -  ответил  Саша,  заметив  в  углу  подвесной
рукомойник  и  таз  под  ним,  потянулся  туда   и   торопливо   забренчал
металлическим соском.
     - Но ты убил того, кто хотел тебя убить?
     - Нет! - злорадно заорал Саша - и потише: - Полотенце где?
     - Ну и слава богу! - успокоился Сергей и, сняв  с  гвоздика  висевшее
перед Сашиным носом полотенце, протянул ему.
     Саша вытер руки, попросил:
     - Водки дай.
     - От тебя и так несет.
     - Водки дай!
     Поняв, что спорить бесполезно, Сергей толкнул дверь в комнату.
     Невеселый, но по-своему богатый посадский уют: буфет с темно-зелеными
в пупырках стеклянными дверцами, громадный диван с надсаженной полочкой  и
зеркальцем,  комод  красного  дерева,  явно  приобретенный  по  случаю,  и
массивный дубовый стол под зеленым в оборках абажуром.
     Стоя у  стола,  их  ждала  сожительница  Сергея  Клава,  одетая  уже,
прибранная.
     -  Готовь  на  стол,  -  приказал  ей  Сергей.  И  Саше:  -   Садись,
рассказывай.
     Сам стал неспешно одеваться. Саша рассказывал:
     - В Шебашевском меня хотели машиной  задавить.  Сантиметров  на  пять
промахнулись. Потом, как за зайцем, по всему Инвалидному  рынку  гонялись.
Только там меня хрена догонишь. Когда они это поняли, машину бросили. А  в
машине паренька с ножом в горле. Шофера.
     - Дела, -  констатировал  уже  одевшийся  Сергей,  следя,  как  Клава
ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки.
     - Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут.
     - Как же. Холуй Семеныча.  -  Сергей  в  догадке  вскинул  голову.  -
Семеныч?
     - Вряд ли. Я его у "Астории" обрубил, а сам на попутке добрался.
     - Ну, а если его машина поблизости ждала?
     - Все может быть, - согласился Саша. Помолчали.

                            Хас-Булат удалой!
                            Бедна сакля твоя!

     -  раздался  вдруг  сверху  неверный,  колеблющийся  голос.  Пели   в
мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.
     Песня звучала как волчий  вой,  вой  смертельно  раненного  волка.  И
лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на  что,
и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все  и  выплескивающий  в
этой странной песне последнее свое человечье.
     Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:
     - Кто там?
     Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава.
     - Клавдия, иди успокой его.  -  Клава  стала  подниматься  наверх,  а
Сергей объяснил: - Батя ее там. Приехал сегодня  с  Болшева,  ну  и  выпил
лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.
     - Всего-то я бояться стал. - Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.
     - Руки тебе оторвать за этот мешок с рисом! - коротко сказал  Сергей.
Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.
     - Прямо как ты, Саша, - Сергей вилкой выдернул из  непочатой  бутылки
залитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. - Отнеси.
     - А мне пить  что-то  расхотелось,  -  признался  Саша.  Клава  пошла
наверх. Сергей проводил ее взглядом.
     - Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют  пути,  все
равно чуть ли не каждую ночь грабят.  Умело  орудуют,  нахально.  На  днях
вагон американской тушенки, говорят, распотрошили.  А  ты  понимаешь,  что
такое по сегодняшний день вагон тушенки? Надо полагать,  и  мешок  твой  с
рисом - оттуда. В милицию обратиться надо.
     Саша поднял голову, криво усмехнулся.
     - То-то и оно, - продолжил Сергей. - Замазался ты.
     - Артура жалко, - вдруг сказал Саша.
     - Какого еще Артура? - раздраженно удивился Сергей. - Ты себя  жалей,
Сашок.
     - Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил.
Ай ты Пуха, Пуха!
     - Еще тебе кого жалко? Может,  Семеныча?  -  ядовито  поинтересовался
Сергей.
     - Нет, Семеныча мне не жалко, - рассеянно ответил Саша.
     - Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь? Дорожек,  тропинок,
тропочек перед тобой - не перечесть. А жизнь одна. Выбирай, Сашок, дорогу,
выбирай!
     - Ну, я пойду. - Саша поднялся.
     - Я провожу? - предложил Сергей. - У тебя заночевать могу.
     - Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега.  Да  и
здоровье твое не богатырское.
     - Это точно, - горько согласился Сергей.
     Сверху опять понеслось:

                Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою!
                А за это за все ты отдай мне жену!

     - Живут же люди! - сказал Саша и направился к дверям.
     Дорога от Кочновского по Красноармейской до Малокоптевского  переулка
короткая. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками,  через  большие
остановки, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не  целятся  ли.
Как на войне. Как на фронте.
     У себя в комнате Саша закрыл на задвижку окно, закрыл на ключ  дверь,
потушил свет и поднял бумажную штору. Не раздеваясь, плюхнулся  на  диван,
закинул руку за голову и стал слушать ночь. Проблеяла  на  путях  одинокая
"овечка". Зашумел где-то рядом автомобиль и, недолго поурчав  на  холостых
оборотах, снова  зашумел  и  удалился.  Тишина.  Саша  лежал  с  открытыми
глазами.
     В темной синеве окна незаметно  появилось  еле  различимое  пятно.  И
слабый звук возник. Кто-то пытался открыть окно. Саша  беззвучно  вскочил,
осторожно повернул ключ в двери, приоткрыл ее и метнулся в коридор.
     Он обогнул угол,  прижимаясь  спиной  к  стене,  угрем  вывернулся  к
палисаднику и увидел неясную фигуру, которая громко  барабанила  в  стекло
его окна и звала Аликовым голосом:
     - Саша! Саша!
     Саша бесшумно приблизился к Алику и спросил прямо в ухо:
     - Ты что орешь?
     Алик присел от неожиданности  и,  не  оборачиваясь,  пришел  в  себя,
обернулся, посмотрел на Сашу гордо и ответил сугубо официально:
     - Если  ты  думаешь,  что  я  пришел  мириться  с  тобой,  ты  горько
ошибаешься: я не намерен возобновлять дружеских отношений.
     - Да ну! - картинно удивился Саша.
     - Не "да ну", а вот так.
     - Так зачем ломишься ко мне?
     - Только что приходил отец, и я ему  все  рассказал.  Он  хочет  тебя
видеть.
     -  Палыч  приехал!  -  неподдельно  обрадовался  Саша.  -  Так  пусть
отдыхает! Завтра поговорим!
     - Завтра, то есть сегодня, - уточнил Алик, - он уезжает опять.
     - Тогда пошли, - решительно сказал Саша, и они пошли.  Саша  впереди,
Алик - воспитанно - сзади.
     По деревянной лестнице они поднялись на второй  этаж.  Светила  синяя
маскировочная лампа. Саша вдруг резко оглянулся. На  лице  его,  синем  от
лампы, был ужас. Алик мгновенно развернулся к опасности и, получив могучий
пинок в зад, покатился к межэтажной площадке, глухо считая ступеньки.
     - Что здесь происходит? - поинтересовался невысокий складный  мужчина
средних лет в гимнастерке с отложным воротником, к  которой  по-довоенному
были привинчены два ордена Красного Знамени - боевого и Трудового. То  был
лихой рубака - командир в отряде Сиверса и армии  Буденного,  председатель
контрольной комиссии Орловского губкома в 1924 году, студент  Промакадемии
с 28-го года, а уже с 31-го -  начальник  строительства  многих  и  многих
военно-промышленных объектов. Отец Алика  и  Ларки.  И  Сашин  отец.  Даже
больше, чем отец. Иван Павлович. Палыч.
     - Алик поскользнулся! - охотно объяснил Саша и почувствовал  себя  до
невозможности фальшиво. - Ты такой неловкий, Алик.
     Алик уже встал и снизу смотрел, как  они  обнимаются.  Иван  Павлович
отодвинул Сашу, полюбовался на награды.
     - Пошли на кухню, герой. Все спят, поговорить нам больше негде.
     В общей на весь коридор кухне, Иван Павлович разжег керогаз, поставил
чайник, дождался, пока уйдет принесший хлеб, сахар  и  банку  американской
колбасы Алик, спросил Сашу, чинно сидевшего на табурете:
     - Так почему же ты все-таки опоздал на трое суток?
     - Да билета не мог достать, - беспечно ответил Саша.
     - Это ты не мог достать билета? Врешь.
     - Ну, тогда как на духу. Загулял.
     - Ладно, Сашок. Врать тебе незачем. Милицейское начальство перед тем,
как встретиться с тобой, со мной советовалось.
     - Вот всегда так, Иван Павлович, - обиженно закончил Саша, - из  меня
дурачка делаете...
     - А ты?
     - Что я?
     - Сейчас кто из меня хотел дурака сделать?
     - Так я же по службе.
     - Что же это за служба такая, старших обманывать?
     - Я сейчас всех обманываю, Иван Павлович, - тихо и с тоской признался
Саша.
     - Ой, смотри, Сашок, как  бы  тебя  не  обманули.  Схлестнулся  ты  с
большими мерзавцами.
     - А что мне, отказываться надо было? У милиции  на  всю  Москву  одна
бригада по борьбе с бандитизмом. Ни настоящей засады устроить, ни  крупной
операции с серьезной подготовкой провести не с кем и некогда. Мечется этот
взвод от одного ЧП к другому. А  здесь,  вы  правильно  заметили,  большие
мерзавцы действуют. Хитрые, злые. Их без связей не зацепишь, без настоящей
информации не возьмешь. А я в этом районе и на рынке - свой.  Сами  небось
не забыли, из какой компании вы меня вытащили. Я и перышка не испугаюсь  и
по фене сботаю. Мне здесь концы искать легче...
     - По лезвию ножа ходишь. Ты особо не зарывайся. Это опасно, Саша.
     - Я знаю, Иван Павлович.
     - Ну и как дела?
     - Поначалу вроде сразу за ниточку ухватился. Сейчас запутался слегка.
     - А начальство что говорит?
     - Не общаюсь пока.
     - Ты из себя Ната Пинкертона не изображай.  Советоваться  с  опытными
людьми надо, герой-одиночка!
     - Так ведут же все время, Иван Павлович!
     - Ну-ка расскажи подробнее.
     - Не могу, не имею права. Подробнее только в отчетах пишу.
     - Ясно. Тогда давай чай пить.
     Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку,
Вдруг, не  оборачиваясь,  упершись  руками  в  кухонный  стол  и  глядя  в
закопченную стену, негромко поведал:
     - Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для  всех  нас,
для меня, для Алика, для мамы, для Ларки - будет двойным горем.
     - Что же это такое  происходит,  Иван  Павлович?  Там  каждую  минуту
гибнут люди, да какие люди! А здесь  рвань,  шпана,  подонки  спекулируют,
воруют, грабят!
     - А ты за время, что здесь, где-нибудь,  кроме  Инвалидного  рынка  и
кабаков, бывал?
     - Знаю я, что настоящие люди работают  до  изнеможения,  полуголодные
ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют,  действуют,
процветают!
     Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак.
     - Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно.
Только хорошего в своих задатках человека. А человека с  душонкой  мелкой,
завистливой любая война развращает  окончательно.  Война,  Сашок,  доводит
видимую ценность человеческой жизни  почти  до  абсолютного  нуля.  И  эта
трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности.
     Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери.
     - Ненавижу! И не будет им от меня пощады!
     И хрястнул кулаком в дверной косяк.
     - Другого от  тебя  не  ждал,  -  заметил  Иван  Павлович  и  спросил
неожиданно: - Когда демобилизоваться собираешься?
     - В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется.
     - Понятно. Альку чай пить позовем?
     - Я с ним в ссоре.
     - Ну а я позову все-таки.
     Втроем они молча и истово - по-московски  -  гоняли  чаи.  Напившись,
Иван Павлович, глянул на часы:
     - Через четыре часа за мной машина придет.  Пойду  сосну  хоть  самую
малость.
     Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:
     - Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь  отношения  с
этим человеком? Папа, он - хороший человек?
     - Да, сынок, - небрежно ответил Иван Павлович. - Вы тут разбирайтесь,
а я - в койку.
     И ушел.
     Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и
взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не
было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость  за
человека, сидевшего напротив.  На  глаза  накатились  слезы,  но,  шмыгнув
носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу.
     Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил
остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к
кому не обращаясь:
     - Этому человеку тоже необходимо поспать.
     И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал
за его торжественным шествием.
     Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе  на
площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в
восторге ударил себя по коленкам и возгласил:
     - Так будет  с  каждым,  кто  унижает  достоинства  человека  подлыми
ударами по заднице!
     - Большой же ты мерзавец, - жалобно  сказал  Саша.  -  Как  тебе  это
удалось?
     - Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. - Алик  подошел,  присел
рядом с Сашей на корточки. - Постоянно существующие  гвоздики  в  косяках,
над которыми в зависимости от клиента  натягиваются  или  не  натягиваются
несколько  рядов  нитки  нейтрального  цвета.  Сегодня  они  по  некоторым
соображениям были натянуты.
     - Хулиган, несчастный, - констатировал Саша и, кряхтя, поднялся.
     - Ты сильно ушибся? - забеспокоился  Алик.  Они  стояли  друг  против
друга.
     - Я очень люблю тебя, Алька, - сказал Саша и обнял Алика за плечи.
     У того задрожали губы, и он тихо признался:
     - А я так измучился, думая, что  не  имею  права  любить  тебя.  -  И
прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал.
     - Присядем, что ли? - предложил Саша, и  они  сели  на  ступеньки.  -
Почитай стихи, Алик.
     - Сейчас, - Алик вздохнул, подумал, нашел:

               Вашу мысль, мечтавшую на размягченном мозгу,
               Как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
               Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.
               Досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.

               У меня в душе ни одного седого волоса,
               И старческой нежности нет в ней.
               Мир оградив мощью голоса, иду красивый,
               Двадцатидвухлетний.

               Хотите, буду от мяса бешеный,
               Или, как небо, меняя тона,
               Хотите, буду безукоризненно нежный,
               Не мужчина, а облако в штанах.


     Пересекая двор, Саша попал в конус слабого синего света  от  лампы  у
входа в котельную. Щелкнул пистолетный выстрел, и кусок штукатурки отлетел
от грязно-белой стены. Саша швырнул себя на землю и выкатился из света  во
тьму.
     Глухой топот понесся из-за забора.  Саша  вскочил,  перемахнул  через
забор и оказался в Малокоптевском переулке. Раздался далекий шум и  треск:
кто-то уходил дворами.  Преследовать  было  бессмысленно,  и  Саша  обидно
закричал вдогонку:
     - Кто же из ТТ на тридцать метров бьет? Из  ТТ  в  упор  надо,  шпана
вонючая!
     Дома Саша вынул из-под кровати чемодан, открыл его,  со  дна  вытащил
аккуратный, в вощенной бумаге сверток. Хрустя оберткой, развернул его. Под
бумагой было нечто, замотанное промасленной тряпкой, а уж под тряпкой  был
большой офицерский парабеллум  с  пятью  запасными  обоймами.  Саша  отвел
затвор и нажал на гашетку, проверяя спуск. Четко  прозвучал  щелчок.  Саша
удовлетворенно вздохнул, вогнал обойму и передернул затвор, досылая патрон
в патронник, и поставил на предохранитель. Пистолет  он  положил  на  стул
рядом с кроватью, а сам, быстро раздевшись, влез под одеяло и мигом уснул.


     И тут же раздался страшный шум в окно. Саша открыл  глаза.  За  окном
было яркое утро и Алик. Шлепая  босыми  ногами  по  холодному  полу,  Саша
подошел к окну и распахнул створки.
     - Слышь, герой! - ликующе заорал Алик. - А наши Берлин взяли!
     - Такие пироги! - мрачно сказал Саша и вернулся к кровати  натягивать
штаны.
     - Ты почему не радуешься? - удивился Алик.
     - Да так. Парни Берлин взяли, а я - мешок с  рисом.  -  Он  в  ярости
швырнул бриджи на пол. - Они там костьми ложатся, а я здесь, как павлин, в
погонах и медалях красуюсь! Все! Я - штатский. Алик, сейчас мы - на рынок,
гражданское мне покупать.
     Перешагнув подоконник, Алик был уже в  комнате.  Критически  осмотрев
бушевавшего Сашу, он посоветовал:
     - Все-таки штаны натяни. А если в трусах собираешься, то я с тобой не
пойду. - И вдруг увидел на стуле пистолет. - Это твой?
     - Мамин, - раздраженно ответил Саша. - Она им сахар колет.
     - Можно посмотреть?
     Саша  вынул  обойму,  оттянув  затвор,  выбросил  патрон  и  протянул
парабеллум Алику, который с восторгом ощутил тяжесть оружия.
     - Можно. Только в  окно  целься.  И  незаряженное  ружье  раз  в  год
стреляет.
     Алик вытянул правую руку и зажмурил левый глаз.
     - Тах! Тах! Тах! - в такт холостым щелчкам выкрикивал он.
     - Пацаненок, - ласково сказал уже одевшийся Саша. - Ну-ка  давай  его
мне.
     Он снова загнал обойму, передернул затвор, поставил на предохранитель
и заткнул пистолет за ремень бриджей. Под кителек.
     - Зачем он тебе на рынке?
     - С ним, дорогой Алик, веселей торговаться.
     Торжественно и неразборчиво вещали с  высоких  деревянных  столбов  о
Берлине черные колокольчикообразные репродукторы. Но люди  уже  знали  эту
новость и знали еще и то, что  война  не  закончена,  война  продолжается,
каждую минуту там, далеко на западе, унося в никуда русских  парней  -  их
братьев, сыновей, мужей. И потому особой радости не было, была нормальная,
на привычном пределе военная жизнь.


     - Про Берлин слыхал? - спросил Петро.
     - Слыхал, - пожав руку, Саша озабоченно сообщил ему. - Приодеться мне
надо, Петя.
     Ничего не изменилось на рынке, будто и не было той ночи. Стояли ряды,
бродили продавцы и покупатели.
     - Дерьмо тут в основном, Саша, дерьмо и рвань.
     - На днях я у кукольников симпатичный пиджачок видал.
     - У них товар есть, - подтвердил Петя. - Но продадут ли, вот вопрос.
     - А почему им не продать? Я цену дам.
     Петро пронзительно свистнул над ухом Алика. Алик болезнено сморщился,
хотел сказать  что-то  ядовитое,  но  Петро  уже  обращался  к  сиюминутно
явившемуся на свист шестерке-алкоголику:
     - Феня, не в службу, а в дружбу.  Здесь  где-то  Коммерция  с  Пушком
пасутся. Позови их сюда. Скажешь, я прошу.
     -  Сей  момент,  -  с  лихорадочной  похмельной  бойкостью   пообещал
алкоголик и исчез. Петя стал объяснять, почему могут не продать:
     Им, чтобы фрайеру куклу всучить, хорошая вещь нужна. Чтобы  фрайер  о
ней жалел, а не куклу рассматривал.
     Перед ними стояли плотный, солидно одетый мужчина в соку  и  быстрый,
изломанный, в постоянном мелком движении юнец лет восемнадцати.
     - Счастлив приветствовать ветеранов в радостный день взятия  Берлина!
- патетически возгласил мужчина, кличка которому была - Коммерция. - Мы  в
логове зверя!
     - Ну, допустим, это я в  логове  зверя.  -  Саша  насмешливо  оглядел
живописную парочку. - А ты у себя дома.
     - Обижаете, товарищ капитан, - укорил Сашу Коммерция. - А у вас,  как
я понимаю, до нас дело.
     - Приодеться ему надо, Коммерция,  -  взял  быка  за  рога  Петро.  -
Пиджак, брюки, коробочки. В общем, с ног до головы.
     - Он нас обижает, а мы его одевай, - заметил юнец и хихикнул.
     - Будь выше мелких обид, Пушок. - Коммерция  положил  руку  на  плечо
Пушка, успокаивая. - Пойми и прости молодого человека. Истрепанные военным
лихолетьем нервы, отсутствие женского общества, смягчающего грубые мужские
нравы, просто бравада...
     - Значит, одеваем? - уточнил деловито Пушок.
     - Ну, конечно же, друг  мой,  Пушок!  -  упиваясь  красотой  слова  и
глубокими модуляциями своего голоса, объявил Коммерция.
     - Тогда прошу вас встать, товарищ капитан, - предложил Пушок.
     Саша соскочил с прилавка, а пушок, отойдя на  несколько  шагов,  стал
внимательно изучать его. Рассмотрев, резюмировал:
     - Пиджачок скорее всего пятидесятого размера, брюки - сорок восьмого,
четвертого роста.
     - Что имеем для молодого человека?  Из  самого  лучшего,  конечно,  -
многозначительно поинтересовался Коммерция.
     - Все зависит от того, какими суммами располагает клиент. - Пушок был
реалист и прагматик в отличие от Коммерции - романтика и идеалиста.
     - Плачу с запроса, - просто сказал Саша. Пушок поднял бровь.
     - Имеется ленд-лизовский пиджак тонкого габардина. Брюки  коричневые,
тоже американские. Колеса черные.  Довоенный  "Скороход".  Общий  стиль  -
элегантный молодой человек спортивного типа.
     Коммерция прикрыл глаза  -  мысленно  воспроизвел  облик  элегантного
молодого человека спортивного типа - и добавил мечтательно:
     - И хорошую рубашку, Пушок. Тоже  коричневую.  Только  более  светлых
тонов.
     - Ну, - спросил у него Пушок.
     - Что - ну? За товаром иди.
     - Так не выдадут без вас.
     Коммерция, ища сочувствия, обернулся к Петру и Саше, развел руками  -
ну как с такими неумехами быть! - и зашагал вслед удалявшемуся Пушку.
     - Златоусты! - заметил Алик.
     - Профессия у них такая, - объяснил Петро.
     - Где ребята? - спросил Саша.
     - Как где? Сергей прихворнул малость, Клава сказала, - ответил Петро.
Потом зачерпнул из мешка семечек и, высыпав их обратно, добавил: - А Борис
с Мишкой уже на работу вышли.
     - Понятно, - Саша помолчал, потом заметил между прочим, - И  Семеныча
не видать.
     - Напугал старичка, а теперь горюешь? - подковырнул Петро.
     - Его запугаешь, - ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.
     Они шли меж рядов  и  сквозь  толпу,  брезгливо  и  отстраненно.  Они
открыто презирали тех, кого легко обманывали, и легко  обманывали  потому,
что  высокомерно  презирали.  Глядя  на  них,  Саша   почувствовал   накат
солдатского гнева и, на миг прикрыв глаза, привычно подавил его.
     Пушок положил изящный чемоданчик на  прилавок,  а  Коммерция,  открыв
его, извлек шикарный бежевый пиджак.
     - Да,  -  вспомнил  Коммерция.  -  Ботинки  сорок  третьего  размера.
Подойдут?
     - В самый раз, - ответил Саша, не в силах оторвать глаз от пиджака.
     - Прошу примерить, - предложил Коммерция.
     - Прямо здесь?
     - Пиджачок можно, - подбодрил Пушок. Саша  потянулся  за  пиджаком  и
вдруг  заметил  на  правой  руке  Коммерции  отсутствие  двух  пальцев   -
указательного и среднего.
     Картину  подобного  рода  он  однажды  видел  там,  на  фронте.   Там
гражданин, добровольно  и  самостоятельно  освободившийся  от  двух  своих
главных на войне пальцев, без колебаний и  психологических  экскурсов  был
направлен комбатом в трибунал.
     - Самострел? - со знанием дела осведомился Саша.
     - Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом  году.
Лопнул трос на лесоповале.
     - В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей
необъятной Родины? - Саше нравилось уточнять.
     - Именно, - подтвердил Коммерция. - В Кировской области.
     Не  торопясь,  Саша  расстегнул  кителек,  снял  его,  взял  из   рук
застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять
парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели  пристально  и  обреченно.
Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.
     - Как? - спросил Саша у Алика.
     - Хороший пиджак, - серьезно ответил Алик. Саша снял пиджак, поправил
парабеллум, надел китель, четко застегнулся.
     - Ну что, купцы? Называйте цену. За все. С чемоданом.
     - Для героя войны цена будет весьма  и  весьма  умеренной,  -  заявил
Коммерция.
     - И правильно, молодцы, - поощрил купцов в  этом  намереньи  Саша  и,
угрожающе похлопав  через  китель  по  невидимому  пистолету,  добавил:  -
Учитесь торговать.


     У себя в комнате под  насмешливым  взглядом  Алика  Саша  ловко  и  с
видимым удовольствием переоделся и, посмотрев на себя в  зеркало,  сообщил
своему отражению весьма конфиденциально:
     - Ну, сукины дети, я до вас доберусь.
     - Нет, такого красавца  в  доме  держать  никак  нельзя.  Его  народу
показывать надо, - иронично решил сидевший на  подоконнике  Алик.  Отметая
иронию, Саша с энтузиазмом принял предложение.
     - Именно, мой юный друг! Пойдем гулять.
     - На минуту в Отцовский заскочим, а потом - в центр,  -  сказал  Саша
Алику. Они шли по Красноармейской - элегантный молодой человек спортивного
типа и его юный друг, одетый значительно скромнее. Свернули  в  тихий  уже
заросший молодой яркой травой Отцовский.
     У дома номер семь Саша картинно -  как  и  требовало  новое  одеяние,
облокотившись о палисад, обратился к женщине, которая  энергично  работала
лопатой - вскапывала огород.
     - Можно вас спросить, мамаша?
     Женщина разогнулась и оказалась яркой молодицей.
     - Что тебе, сынок?
     - Извини, сестренка, - вальяжный стиль роскошного  молодого  человека
был сбит одним ударом, и потому он говорил уже просительно: - Тут старичок
проживает, Михаил Семенович. Можно его повидать?
     - Семеныча-то? Да навряд ли. Уехал он.
     - А мы с ним договорились... Как же это он?
     - Ни свет ни заря. Меня разбудил, говорит: "К снохе поеду в  Ногинск.
На огороде помочь просит". Через десять дней обещал быть.
     - Жаль. Он мне позарез нужен.
     - А я заменить его не могу? - игриво спросила молодица.
     Саша отчаянным глазом осмотрел ее и сказал задумчиво:
     - А что ж... Есть над чем подумать...
     - Думай не думай, солдатик,  сто  рублей  -  не  деньги.  Зачем  тебе
думать-то? - до ужаса рисковой была молодица - уже знала, что понравилась.
     - Умный потому  что,  -  ответил,  чтобы  ответить  Саша,  и  спросил
нахально, вспомнив свой неземной красоты наряд: - Звать-называть как  тебя
буду?
     - Нинель, - назвалась озорница.
     - Лучше Нинон, - задумчиво поправил ее Саша.  -  Я  буду  звать  тебя
Нинон. Жди меня через пару деньков, Нинон.
     - А сегодня что же?
     - Сегодня дел по горло, - с искренним  огорчением  объяснил  Саша.  -
Сегодня мне гулять положено.
     - Тогда гуляй отсюда, - грубо посоветовала Нинон и взялась за лопату.
Саша в неопределенности еще немного потоптался у забора, а  потом,  махнув
рукой, заявил горько Алику:
     - Нас не поняли, дружок. Пойдем искать по  свету,  где  оскорбленному
есть чувству уголок.
     Уголок они искали  на  привычном  пути:  Ленинградское  шоссе,  улица
Горького, Пушкинская площадь.
     - Не пойду! - свистящим шепотом кричал Алик и  вырвался.  А  Саша  за
руки тянул его в "Асторию".
     - Да ты что, дурачок! Такой сегодня день! Посидим, поедим.
     - Я не голоден.
     - Ты жульен когда-нибудь ел?
     - А что это такое?
     - Из интеллигентной семьи, а село! - весело изумился Саша и  затолкал
слабо сопротивляющегося из-за обнаруженного вдруг собственного  невежества
Алика в ресторанный подъезд.
     - Мест нет! - строго предупредил швейцар.
     - Нам найдут, - беспечно ответил Саша.
     - И вашему товарищу рановато по ресторанам-то...
     - В самый раз, - отрубил Саша и нехорошо глянул на швейцара: сквозь и
одновременно как бы мимо.
     Взгляд этот означал, что Саша уже не видит перед  собой  человека,  а
видит  он  всего  лишь  препятствие,  которое  ему,   солдату,   позволено
преодолевать любым способом. Любым. Поняв, что  далее  препятствовать  без
риска невозможно, швейцар возгласил:
     - Прошу!
     - Может не пойдем? - нудил Алик.
     - Да замолчи ты!
     В зале Саша заметил знакомого официанта и поманил его пальцем. Тот на
миг задумался, узнал, подбежал.
     - Столик на двоих, закуску, жульены, двести пятьдесят.
     Гриша окинул критическим взором Алика, но возражать не  стал:  усадил
за малый стол у колонны, расставил приборы и исчез.
     - Нравится тебе здесь? - спросил Саша.
     - Нет.
     - Почему?
     - Не ко времени все это.
     С подносом примчался Гриша.
     - А вот Алику не нравится у вас, Гриша, - игриво сказал Саша.
     - Кому что, - бесстрастно заметил Гриша. - Кому шашлык, а кому манная
каша, кому сто пятьдесят, а кому молоко через соску.
     - Не хами, - предупредил Саша.
     - Вы спрашиваете, я отвечаю, - Гриша, разговаривая,  умело  расставил
принесенное и пожелал: - Приятного аппетита!
     Саша налил себе рюмку, поднял ее.
     - За ребят, сделавших то, что мне сделать не довелось, - и выпил.
     -   Гражданин!   -   прозвучало   за   его   спиной.   -    Приводить
несовершеннолетних в ресторан в вечернее время строго запрещается.
     Саша поставил рюмку на стол и поднял глаза на метрдотеля!
     - А! Аполлинарий! Ты за Алика не беспокойся. Он  взрослый.  И  умный.
Умнее и образованнее нас с тобой.
     - Гражданин! Я повторяю еще раз... -  начал  было  опять  Аполлинарий
Макарович, но осекся, потому что  Саша,  вытянув  ноги  и  слегка  отъехав
креслом  по  натертому  полу,  засунул  руки  в  карманы  брюк.  От  этого
незастегнутый  бежевый  пиджак  разошелся,  приоткрыл   поблескивавшую   в
обильном свете ручку парабеллума.
     - Аполлинарий! - упирая  на  двойное  "л",  произнес  Саша.  -  Жена,
наверное, Полей зовет? Так вот что, Поля. Я - нервный, я - контуженный,  я
за себя не ручаюсь. Мысль моя ясна?
     Аполлинарий Макарович, чтобы  окончательно  не  пасть  в  собственных
глазах, просто молчал.
     - Тогда иди, - предложил ему Саша,  но  вспомнил  вдруг:  -  Да  твой
приятелек Семеныч сегодня здесь появлялся?
     - Я не знаю никакого Семеновича! - сделал заявление Аполлинарий.
     - Вот что, ресторанная падла, - тихо  сказал  Саша.  -  Тебя  вежливо
спрашивают, и ты должен отвечать вежливо, кратко и правдиво. Ну!
     - Его сегодня не было, - выдавил из себя Аполлинарий Макарович.
     - Видишь, как все просто? А ты, глупый, боялся. Ну, ходи ножками.
     Аполлинарий ходил ножками. Глядя на него, Алик спросил с отвращением:
     - Зачем мы здесь, Саша?
     - Теперь только за тем, чтобы поужинать, - ответив, Саша  налил  себе
вторую рюмку. - За удачу, Алик.


     Опять была улица Горького. Из  въезжей  арки,  недалеко  от  "Грузии"
навстречу Алику и Саше вышли трое.
     - Мужик, - обратился один из них к Саше. - Можно тебя на минутку?
     Двое, ласково взяв Сашу под руки, повели его в подворотню, а  третий,
несильно толкнув Алика в спину, предложил:
     - Иди. Он тебя догонит. - И кинулся следом за остальными.
     - Саша! - отчаянно закричал Алик,  вбежал  в  арку  и  уже  во  дворе
столкнулся с обернувшимся на шум шагов третьим.
     - Я же сказал: он тебя догонит! - раздраженно повторил третий и вдруг
стал мягко оседать  на  землю.  Алик,  перепрыгнув  через  него,  бросился
дальше. В глубине двора стояла "эмка" и несколько человек рядом с ней.
     - Саша! - еще раз крикнул Алик.
     - Да успокойся ты, Алик! Все в  порядке,  -  раздался  веселый  Сашин
голос, а другой голос - начальственный, спросил:
     - Кто это?
     - Мой друг, Алик, иди сюда, знакомься.
     Алик подошел. Стояли те двое, что увели  Сашу,  Саша  и  подполковник
милиции в полной форме. Все молча пожали Алику руки.
     - А где Малявин? - вдруг вспомнил подполковник.
     - Я здесь, товарищ подполковник, - жалобным  голосом  обнаружил  себя
тот, третий, и приблизился, обеими руками держась за живот.
     - Вы заболели, Малявин? С желудком что-нибудь?
     - Да вот паренек устроил, - обиженно сказал Малявин.
     - Паренек чемпион Москвы по боксу, - объяснил Саша.
     - Среди юношей, - скромно уточнил Алик.
     - Всегда-то  тебе  повезет,  Малявин,  -  позавидовал  кто-то  и  все
заржали.
     - Алик, нам с Сашей надо поговорить,  -  сказал  подполковник.  -  Ты
побудь здесь с ребятами, а мы в машине поговорим. Ладно?
     - Ладно, - солидным басом согласился Алик.
     -  И  поучи  пока,  пожалуйста,  наших  оперативных   работников   не
пропускать  ударов.  Даже  если  это  удар  чемпиона  Москвы,  -   добавил
подполковник, открыл дверцу "эмки" и, пропустив вперед Сашу, вслед за  ним
влез в кабину.
     - Как это ты меня? - спросил пришедший в себя Малявин.
     - Элементарно. Левый крюк в печень.
     В  темной  утробе  кабины  они  как  по  команде   откинули   головы,
расслабились.
     - За вчерашний день твой отчет я прочитал. А что ты сегодня делал?  -
спросил подполковник.
     - Растрату. Совершил должностное преступление:  из  добытых  шантажом
подотчетных денег малость истратил на приличный гражданский костюм.
     - Этот? - подполковник пощупал материю на пиджаке.
     - А ничего себе пиджачок, да?
     - В темноте не видно. А еще что?
     - Пушку показывал. Семеныча искал. Чтобы  знали  все:  пусть  мне  не
попадаются.
     - Не перебрал?
     - В самый раз. Играть не надо: фронтовик без тормозов, что и есть  на
самом деле.
     Уютно было в  "эмке".  Добродушно  урчал  на  малых  оборотах  мотор,
светился приборный щиток, жила бурной  самостоятельной  жизнью  включенная
полевая рация.
     - Много успел, - грустно заметил подполковник.
     - Я старался, - настороженно ответил Саша.
     - О чем мы тебя просили? - задал вопрос подполковник и  сам  на  него
ответил:  -  Наблюдать,  регистрировать  преступную  активность  возможных
участников грабительских акций. Собирать информацию.
     - Ну, а я что делаю?
     - В принципе  ты  нарушаешь  социалистическую  законность,  -  устало
констатировал подполковник, - а методы твои, мягко говоря,  слегка  отдают
анархизмом.
     - С врагом у меня метод один: давить, чтобы врага не стало.
     - Здесь не  враги,  капитан.  Здесь  твои  сограждане.  Запутавшиеся,
преступившие закон, не лучшие граждане нашей страны, каждому  из  которых,
заметь - каждому, мы обязаны дать возможность исправить свою жизнь.
     Саша помолчал, посопел гневно и сказал вежливо:
     - С большим  удовольствием  прослушал  вашу  лекцию.  Вмиг  открылись
глаза. А теперь разрешите вопросик: мы обязаны дать возможность  исправить
свою жизнь и тому поганому убийце, которого ищем?
     - Ну, о нем разговор особый... - начал  было  подполковник,  но  Саша
перебил, задыхаясь от ярости:
     - Вот это правильно! У меня с ним будет особый разговор.
     - Не перебивайте старших по званию.  С  сегодняшнего  дня  вы  будете
действовать строго по моему приказу.
     - Товарищ  подполковник,  разрешите  напомнить,  что  я  не  служу  в
милиции.
     - Вы откомандированы в мое распоряжение, капитан.
     - Шестой! Шестой! - детским голосом заверещала рация. - Вас  вызывает
дежурный по городу. Шестой! Прием!
     Подполковник  подхватил  наушники  и  микрофон,  перевел   рацию   на
передачу, сказал отчетливо и громко:
     - Шестой слушает! Прием!
     Перевел на прием и долго слушал,  потом  сказал:  "Вас  понял".  Снял
наушники, положил микрофон и обратился к Саше:
     - Только что опять совершен налет. У нас на путях.
     - Что взяли?
     - В том-то и дело, что глупость какую-то. Партию пишущих машинок. Что
они с ними делать будут? Машинка - вещь заметная и громоздкая.
     - А может, главное было совершить налет, а не брать что-то?
     - Демонстрация? Неуловимый  Семеныч  продолжает  действовать?  Вполне
возможная вещь. И почерк схож.
     Помолчали, подумали, не глядя друг на друга. Внезапно  Саша  помечтал
вслух:
     - Как только кончится война - сразу же в институт.
     - В какой? - поинтересовался подполковник.
     - В педагогический.
     - А у нас педагогикой заняться не желаешь?
     - Так вам же мои методы не подходят.
     - Нашим методам мы тебя научим, дело не  особо  хитрое.  Нам  позарез
нужны люди с чистой и твердой совестью.  Люди,  не  устающие  бороться  за
правду.
     Саша заглянул в усталое лицо подполковника и виновато спросил:
     - Я сильно напортачил?
     - Есть самую малость, - улыбнулся подполковник. - Ну а теперь...
     - После головомойки, добавил Саша, а подполковник продолжил:
     - Ну а теперь после головомойки, вернемся к нашим баранам... - и  сам
же прокомментировал: - Ах, как было бы  хорошо,  если  наши  клиенты  были
баранами! Но они не бараны... Сегодня я  нарушил  свои  же  инструкции  по
необходимости, Саша. Мы проверили всех по твоему списку, а ты должен знать
результаты проверки.
     - Кого-нибудь зацепили, товарищ подполковник?
     - Семеныч твой у нас в картотеке нарисован еще с двадцатых годов.
     - Неужто он?
     - Вроде бы да. Но, понимаешь, ощущения  у  меня,  что  мелок  он  для
такого наглого и страшного разворота.
     - А Сергей? - глухо спросил Саша.
     - Одинцов-то? Одинцов есть Одинцов. С ним полный порядок. Если  можно
так сказать про человека, жизнь которого висит на волоске.
     - Я не имею права  не  сказать  о  нем,  но  мне  очень  не  хотелось
вставлять его в этот список. А теперь я рад, что он чист.
     - Подожди радоваться. Его домохозяйка и сожительница  Клава  работает
на железнодорожном телеграфе нашей дороги, капитан.
     - А если просто совпадение?
     - У Клавы нет родственников в Болшеве. Она сирота.
     - Так кто же, кто был наверху?
     - Узнаем, капитан,  через  неделю.  Через  неделю  в  Истру  поступит
информация о таком грузе, что они все  вылезут  на  него.  Запомни:  ровно
через семь дней - наша главная операция. Ты - со стороны.
     - А раньше нельзя?
     - Мышеловка должна быть без дыр. А у меня нет людей, капитан.  Только
через неделю обещали дать.
     - Это все понятно. А что мне семь дней делать?
     - Деньги еще остались? Ну и гуляй на них!
     -  Вот  такую  работу  люблю!  -  восторженно  объявил  Саша,   пожал
подполковнику руку и, выскочив  из  "эмки",  закричал,  подражая  женскому
голосу: - Алик! Домой!


     Итак, отсчет от второго. Долго они шли, эти майские  семь  дней.  Они
медленно тянулись потому, что от каждого из них  ждали  победы.  И  каждый
день сообщал России о победах: брались города, громились дивизии  и  армии
врага, освобождались целые державы. Но главной победы пока не было. А надо
было твердо знать - там, на западе, больше не убивают русских ребят. Чтобы
без страха ждать их домой. Чтобы  вздохнуть  облегченно.  Чтобы  позволить
себе почувствовать многолетнюю усталость.
     Долго шли, эти семь  дней,  прежде  чем  дойти  до  прохладного  утра
девятого.


     Ловкая, складная, нестарая еще женщина в железнодорожной форме  -  из
тех, которых называют самостоятельными, - торопясь, почти  бегом  вошла  в
подъезд дома два "а", пробежала по коридору, поставила фанерный чемоданчик
на пол и заранее приготовленным ключом открыла дверь.
     Саша спал. Скрутив одеяло жгутом, скомкав подушку,  спал,  недовольно
нахмурив лоб, израненный мальчишка. Спал солдат.
     Женщина вошла на цыпочках, осторожно пристроила чемодан, села рядом с
кроватью на стул, предварительно положив пистолет на стол,  и  долго-долго
смотрела на Сашу. Разглядела уродливый шрам на левой, более  тонкой  руке,
потрогала его осторожно, а  потом  вдруг  стремительно  приникла  щекой  к
откинутой ладони правой.
     Саша терпел такое недолго: жалко застонав во сне, он  выдернул  руку,
повернулся лицом к стене и натянул одеяло на голову. Женщина улыбнулась  и
встала со стула. Увидела на  спинке  другого  стула  новый  Сашин  пиджак,
пощупала материю и озабоченно счистила ногтем только ей заметное пятнышко.
     Вспомнив важное, женщина раскрыла платяной шкаф и,  сняв  с  плечиков
китель, рассматривала награды, а рассмотрев, повесила обратно.  Вдруг  она
кинулась к окну, и с ненавистью содрала полуспущенную бумажную штору.
     С  облегчением  вздохнув,  женщина  воткнула   в   розетку   штепсель
громкоговорителя, и черная тарелка извергла из  себя  неистовый  фанфарный
марш. Женщина вернулась на стул у кровати, мягко и решительно тронула Сашу
за плечо:
     - Вставай, сынок, Победа!
     Саша перевернулся на другой бок, открыл глаза и, не удивляясь,  узнал
радостно и спокойно:
     - Мама!
     Уткнулся носом в материнские колени и  затих.  Мать  гладила  его  по
растрепанным волосам и плакала. А марш гремел, сотрясая  тарелку,  гремел,
сообщая всем о том, что завтра - нет, сегодня! - начнется новая прекрасная
жизнь.


     Фанфарный марш продолжался. Они вышли во двор.  Мать  крепко  держала
под руку сына, отмеченного высокими наградами Родины. Она гордилась им.  И
люди, которые в этот ранний час вышли  из  отдельных  клетушек  для  того,
чтобы объединить маленькие радости  каждого  в  необычайной  силе  величия
общую радость, понимали ее и, не завидуя, восхищались матерью и сыном.
     Объявился Алик. Он был рядом с ними, но в то же время в  стороне.  Он
понимал, что не имеет права  на  их  торжество.  Кто-то  крикнул  отчаянно
озорным голосом:
     - Качать его!
     На Сашу накинулись  мальчишки  и  девчонки,  схватили  за  руки-ноги,
сначала слегка поволокли, а затем  стали  невысоко  подкидывать.  Вошли  в
азарт и подкинули выше, но не удержали и он мешком брякнулся на землю.
     - Черт бы вас побрал, хиляки несчастные! Не умеете - не  беритесь!  -
злобно ворчал Саша,  поднимаясь  с  земли  и  потирая  место,  что  пониже
поясницы. Но теперь на него накинулись взрослые. Оторванный от матери,  он
был уже не ее, он стал общим.
     Обнимали... Целовали... Предлагали выпить...
     Был первый день без войны, день великих надежд.
     В этот день Алик все-таки пошел на тренировку. Он не знал,  состоится
ли она. Но шел во Дворец спорта  "Крылья  Советов",  твердо  понимая,  что
сегодня надо быть рядом со своим тренером.
     Алик думал, что в этот день все будет по-другому.  Но  все  было  как
всегда. Он слегка запоздал, с лихорадочной быстротой переоделся  в  пустой
раздевалке и ворвался в  маленький  зал,  когда  тренер  уже  скомандовал:
"Становись!"
     Алик виновато смотрел на строгого Василия Сергеевича, а  мальчишеское
сердце его больно сжималось от любви и жалости к этому  человеку.  Он  был
такой, каким был всегда, каким  пришел  год  тому  назад  -  в  аккуратных
широких шароварах из байки, в плотно облегающем жесткий  мускулистый  торс
черном свитере, стройный, четкий, невозмутимый. И, как год  назад,  пустой
правый рукав свитера был тщательно свернут, но свернут  почти  к  плечу  и
зашпилен большой булавкой. Шестнадцать пацанов привыкли  за  год  к  этому
пустому рукаву, но сегодня они впервые  по-настоящему  поняли,  что  среди
тех, кто принес Победу, был и их тренер.
     - Начали! - приказал Василий  Сергеевич,  и  интенсивная  двухчасовая
тренировка началась. Разминка. Работа на снарядах, наконец спарринги.
     Василий Сергеевич внимательно наблюдал, как боксирует Алик,  дав  для
его спарринга пять раундов с пареньком тяжелее на  два  веса.  Первые  три
Алик провел играючи. Зато последние два еле отстоял:  паренек-полутяж  все
чаще и  чаще  доставал  его.  Довольный,  что  достойно  выкрутился,  Алик
обернулся к Василию Сергеевичу, ожидая одобрения, но  тот,  глядя  в  пол,
сказал ворчливо:
     - Ноги стали тяжелы. Не танцуешь, а пузырь гоняешь. В  футбол  играть
запрещаю. - И, методично просвистев свистком-свирелью, громко  объявил:  -
Свободны!
     Шестнадцать приняли холодный душ (горячей воды сегодня не было) и  не
торопясь одевались, когда в раздевалку вошел Василий Сергеевич. Вот  таким
они видели его в первый раз, в гимнастерке,  без  погон,  в  галифе,  ярко
начищенных сапогах, при всех наградах Василий Сергеевич помолодел  лет  на
десять. Он уселся на низкую скамью,  достал  из  заднего  кармана  тонкую,
слегка выгнутую алюминиевую флягу и попросил ребят:
     - Стакан дайте.
     Стакан стоял на маленьком столике у графина в углу раздевалки, и  все
шестнадцать ринулись к нему.
     - Не разбейте, - предостерег их тренер, и они  застыдившись  чего-то,
уступили право на стакан самому  медленному  -  тяжеловесу,  который  взял
стакан, обстоятельно  осмотрел  -  чистый  ли?  -  и  принес  его  Василию
Сергеевичу. Налив из фляги до краев, тренер обвел отрешенным взглядом всех
и сказал тихо и раскованно:
     - Вам нельзя, ребятки. А мне сегодня можно. Мне сегодня можно все. За
победу. За нашу победу. За мою победу.  И  за  неистовое  ваше  счастливое
будущее.
     Он выпил, не  закусывая,  понюхал  ладонь  единственной  своей  руки,
зажмурился, помотал головой, и, открыв глаза, предложил весело:
     - На Красную площадь, пацаны!


     Вся Москва  шла  на  Красную  площадь.  С  Никольской,  Варварки,  из
Зарядья, из Замоскворечья, от Манежной площади и улицы  Горького  текли  в
огромное озеро Красной площади людские потоки.
     В ожидании чего-то необычайного люди стояли,  разговаривали,  шутили.
Искали фронтовиков, а поймав, качали до тех пор, пока  летающий  фронтовик
не начинал умолять не подбрасывать его уже всерьез.
     Выше всех  летал  Василий  Сергеевич,  потому  что  подбрасывали  его
шестнадцать добросовестно тренированных им  же  самим  ловких  и  азартных
парней.
     Начало смеркаться, когда в репродукторах раздался глухой и  негромкий
с грузинским акцентом  голос,  обратившийся  к  народу,  который  совершил
невозможное:
     - Дорогие соотечественники и соотечественницы!..
     Был первый день без войны, день великих надежд.


     Стемнело. Подполковник  сидел  в  своей  "эмке",  покуривая,  ожидая.
"Эмка" стояла во дворе водонапорной башни,  надежно  прикрытая  высоким  и
плотным забором.
     На путях праздника не было,  на  путях  утихал  рабочий  день.  Тенью
возник в окне автомобиля сотрудник.
     - Товарищ подполковник,  -  доложил  он,  -  в  доме  темно,  соседка
говорит, что все ушли на Красную площадь.
     - Что ж, примем к сведению. - Подполковник посмотрел на часы. - На их
месте я бы начинал...
     По Амбулаторному, обнявшись и поэтому  качаясь  абсолютно  синхронно,
перемещалось двое. Путь их лежал к переезду,  но  генеральное  направление
они часто теряли, ибо были выпивши, да и к тому же еще пели:

             Темная ночь. Только пули свистят по степи,
             Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают...

     Так, музицируя, они приблизились к переезду. Сейчас же раздалось:
     - Стой! - перед пропойцами стоял солдат с винтовкой.
     - Вася, гля, солдат! - обрадовался бас. - А тенор заметил:
     - И чего радуешься? Он поставлен, чтобы нас не пускать.
     - А он пропустит, - возразил бас. - Пропустишь, солдат?
     - В обход!
     - Будь человеком, солдат.  Нас  баба  у  "Балтийца"  ждет.  Подождет,
подождет, обидится и уйдет. Знаешь, какая баба! - настаивал бас.
     - В обход!
     - В такой день он нас уважит, Вася. Уважишь, солдат?
     - Не уважит, - мрачно решил скептик-тенор.
     - Уважит, - упрямо повторил бас и пошел к переезду.
     - В обход! - голос солдата звенел.
     - Да ладно ты! - не останавливаясь, махнул рукой бас. И выстрел...
     Бас - от неожиданности, не от страха - замер.
     - Ты что, психованный?
     - В обход, так в обход, - тенор взял баса под руку и повлек назад.
     - Нет, он что - по живому человеку? - базарил бас.
     - Он в воздух, Гриша.
     - Я ему, суке, припомню! Он мне еще попадется! - пропойцы удалились.
     Подполковник, слушавший эту беседу из  автомобиля,  распахнул  дверцу
"эмки" и ступил на землю. Из темноты явился сотрудник.
     - Видимо, начали, - сказал подполковник. - Скажите, чтобы  не  забыли
этих артистов проводить куда следует.
     Бесшумно легли на верхушку забора крюки легкой  переносной  лестницы.
Плохо различимый человек вскарабкался по ней. Ему подали еще одну такую же
лестницу, которую он поставил по другую сторону забора. Замелькали - вверх
и вниз - фигуры. Один, второй, третий, четвертый, пятый, шестой,  седьмой.
Семеро стояли и прислушивались. Потом пошли.
     К вагону подошли шестеро. Один умело,  чуть  звякнув  фомкой,  сорвал
запор, напрягся и откатил дверь.
     - Руки вверх! - спокойно предложили из вагона.
     - Атас! - крикнул открывающий и метнулся в сторону. Пятеро  бросились
врассыпную. Три оперативника выпрыгнули из вагона.
     У  лестницы  их  брали  по  одному:  делали  подсечку,  скручивали  и
оттаскивали в сторону.  Одного.  Второго.  Третьего.  Четвертого.  Пятого.
Шестого.
     Не спеша подошел подполковник. Попросил:
     - Посветите.
     Луч фонаря выхватывал из темноты лица шестерых.
     - Родные до слез! - обрадовался подполковник. - Что же  здесь  делает
Покровка? А где остальные?
     - Вроде все здесь, товарищ подполковник.
     - Как все?!
     И как будто в ответ  на  его  вопрос  раздался  пистолетный  выстрел.
Подполковник, потеряв всякую солидность, бегом кинулся  на  звук.  Щелкнул
второй.
     Внезапно, заглушая все звуки, Москву потряс салют. Подполковник бежал
освещенный разноцветьем: все существовавшие в Москве ракетницы работали  с
полной нагрузкой. Подполковник пересек бесчисленные пути и  остановился  в
растерянности. Салют продолжался, не утихая.
     - Сюда, товарищ подполковник! - позвал вдруг появившийся Саша, махнул
рукой и  побежал  куда-то  в  сторону.  Подполковник  за  ним.  У  забора,
граничившего с территорией клуба "Красный балтиец", стоял с  пистолетом  в
руках знакомый старшина и растерянно смотрел на Семеныча,  который  лежал,
раскинув руки, с дыркой во лбу.
     - Кто его? - тяжело переводя дыхание, спросил подполковник.
     - Я, видать, - неуставно ответил потрясенный старшина.
     - Как же это было?
     - Я был на восьмом пути, как положено, и вдруг по мне  стрельнули.  Я
крикнул: "Стой!" - и туда, откуда стреляли.
     - Вы видели, кто стрелял?
     - Нет, я на выстрел бежал.
     - Сколько раз в вас стреляли?
     - Да раз пять, наверное. Правда, салют вот...  Может,  меньше.  Когда
ракеты взлетели,  я  увидел,  что  здесь  кто-то  метнулся,  и  выстрелил.
Подбежал, а этот лежит.
     - Откуда вы стреляли? - резко спросил Саша.
     - Вот от того вагона, - показал старшина.
     - Метров тридцать пять, - констатировал Саша. - Ну и команда  у  вас!
Что ни стрелок, то Вильгельм Телль. Да еще и с кривым ружьем.  Не  повезло
тебе, Семеныч, и на этот раз крупно не повезло.
     Он   нагнулся,   подобрал   наган,   валявшийся   у    правой    руки
мальчика-старичка, выпрямился, крутнул барабан, считая пули.
     - Он два раза выстрелил.
     - Да нет, он больше стрелял,  -  не  согласился  старшина.  Саша,  не
ответив, подошел к забору и стал проверять все доски подряд  до  тех  пор,
пока одна из них мягко пошла в сторону.
     - Лаз, - сказал подполковник, - он  же  пришел  с  теми,  он  не  мог
подготовить себе этот лаз. Почему он побежал сюда?
     - Его позвали, товарищ подполковник, - предположил Саша.
     Подполковник уже догадался про это, и, помолчав, заговорил о  другом,
самом важном.
     - Кто-то очень ловкий и  жестокий  ведет  с  нами  крупную  игру.  Мы
думали, что он пойдет на операцию ради самого жирного куска напоследок.  А
он чисто обрубил все концы,  выдав  за  главного  и  последнего  Семеныча.
Главарь Семеныч мертв, налетчики наверняка знают только его и  покажут  на
него. Как бы тот был рад, если бы мы  вздохнули  облегченно,  считая  дело
завершенным. Так, Саша?
     - Пусть он считает, что так. Но кто он? - тоскливо задал вопрос  Саша
подполковнику и себе.
     - Его пока нет.
     - А что есть?
     - Есть дом Клавы в Кочновском  переулке.  Есть  кто-то,  кто  был  на
чердаке. Он обязательно должен  появиться  там  снова.  Ночью  мои  ребята
присмотрят за домом, а уж днем попрошу тебя, Саша, их сменить. Тот слишком
опытен, может почувствовать  наблюдение.  А  нам  теперь  рисковать  никак
нельзя.
     И вдруг они оба осознали, что над Москвой  гремит  и  сияет  салют  в
честь  великой  Победы.  Они   смотрели   в   сверкающее,   переливающееся
бесчисленным разноцветьем небо и улыбались. Был  первый  день  без  войны,
день великих надежд.


     В это майское утро летняя  троица  проникла  в  Кочновский  переулок.
Лариса в белом платье с короткими рукавами, Саша в  распахнутой  до  пупа,
той, так удачно приобретенной светло-коричневой рубахе и Алик, который нес
синюю коробку патефона, в красной футболке с закатанными рукавами.  Троица
подошла к дому Одинцовых, и Саша, приоткрыв рот, и обнажив туго  свернутый
язык, издал невероятной силы свист. На крыльце появилась Клава.
     - Ты что людей пугаешь, Соловей-разбойник?
     - Одинцовы, за мной! - заорал Саша.
     - Это куда же? - поинтересовалась Клава.
     - Купаться. На Тимирязевские пруды.
     - Да ты в своем уме? Май же!
     - Теплынь такая, Клавдия, аж страшно. Вчера купался.
     - Купаться, не купаться, а на солнышке посижу, - согласилась Клава  и
крикнула в дом: - Сергунь, пошли!
     Она сняла с гвоздика за распахнутой дверью  висячий  замок  и  ждала,
пока выйдет Сергей. Сергей вышел, с крыльца насмешливо  и  добро  осмотрел
кампанию, а Клава в это время навесила на петли замок и щелкнула дужкой.
     - Батю под арест? - поинтересовался Саша.
     - И-и, хватился! Он после того захода  неделю  носа  из  Большева  не
кажет. Стесняется.


     О патефон - отрада послевоенной юности! Разинув пасть,  он  стоял  на
ярко-зеленой траве и мембрана  на  подвижной  сверкающей  шее  окрестности
неземными звуками:

              Нет, не глаза твои я вижу в час разлуки,
              Не голос твой я слышу в тишине.
              Я помню ласковые трепетные руки...

     - Руки! - в совсем иной, нежели Шульженко, интонации строго приказала
Лариса. Они с Сашей танцевали.
     - Учтено, - послушно согласился и слегка отодвинулся от Ларисы. Танец
продолжался. Наконец Лариса не выдержала.
     - Нет, тебя надо охладить! - заявила она. - Купаться! -  Она  стянула
через голову платье, уронив его на траву,  и,  на  ходу  теряя  босоножки,
бросилась в воду. Скинув брюки и рубашку, Саша последовал за  ней.  Хохот,
визг, плеск.
     - Вот черти-то! - позавидовала Клавдия.
     - Молодые, - сказал Сергей, подумал и добавил: - Здоровые.
     Одетые Сергей, Клавдия и Алик лежали у патефона. Первой выскочила  из
воды Лариса. Весело, как собака, отряхнулась и села рядом с Клавой.
     - А что же ты, Клава? - спросила Лариса.
     - Сил нет. Устаю на работе до невозможности, Ларочка!
     - Где же вы работаете?
     - Да за городом, в Истре... - начала Клава, а Сергей продолжал:
     - На секретном объекте. На таком секретном, что даже мне не говорит.
     Держа в сведенных чашей ладонях  воду,  появился  Саша  и  навис  над
Сергеем.
     - А ну раздевайся, а то хуже будет!
     - Саша, не дури! - в испуге крикнул Сергей, а Клавдия добавила:
     - Он стесняется.
     - Я ему дам - стесняется! Считаю до трех. Раз...
     Сергей поспешно стянул гимнастерку, белую исподнюю рубаху.
     - Прекрасно, - решил Саша и вылил  воду  на  Алика.  Алик  взвизгнул,
вскочил, бросился на Сашу  и  вдруг  замер:  на  спине  Сергея  под  левой
лопаткой он увидел ужасный шрам.
     - Это от того осколка, Сергей Васильевич? - тихо спросил он.
     - От того, от того, - недовольно подтвердил  Сергей  и,  обернувшись,
поймал остановившийся взгляд Ларисы.
     - Удивительная штука эти осколочные ранения! -  профессионально,  без
интонаций, констатировала Лариса. Не скажи вы, что  это  осколочный  вход,
без колебаний решила бы - типичный шрам от ножевого удара.
     И сразу напряжение сковало пикничок.
     - Что-то скучно стало, - бодро и быстро заговорил  Сергей.  -  А  все
потому, что  всухую  сидим.  Ну-ка,  Клава,  домой.  Мы  тут  еще  малость
позагораем, а ты в дому все как надо приготовь. Ясно тебе, Клава?!
     - Ясно, - ответила Клава и поднялась. - Я пойду.
     Все четверо проводили ее взглядами.
     - Алик, заводи! - приказал Саша.  -  Замерз  я,  мы  с  Ларкой  опять
плясать будем.
     Снова запела в граммофоне Шульженко.  Саша  обнял  Ларису  и  мельком
глянул вслед уже скрывавшейся за  деревьями  Клаве.  Сергей,  поймав  этот
взгляд  и  выждав,  когда  Саша  с  Ларисой,  танцуя,   отошли   подальше,
подвинулся, не поднимаясь, по траве к барахлишку танцоров, лежавшему рядом
с Аликом.
     А Шульженко рассказывала:

                    В запыленной пачке старых писем
                    Мне случайно встретилось одно,
                    Гле строка, похожая на бисер,
                    Расплылась в неясное пятно...

     Большим пальцем ноги Сергей  незаметно  приоткрыл  Ларисину  сумочку,
увидел рифленую рукоятку парабеллума и резко вскочил. Почти одновременно с
ним вскочил испуганный Алик, перекрыв путь к пистолету.
     Тогда Сергей, оглядев всех  их,  настороженно  обернувшихся  к  нему,
потянулся лениво и сказал:
     - А что ждать, пошли и мы.
     Они молча шли через Тимирязевский  лес  к  переезду.  У  переезда  на
Большой Коптевской они остановились, пережидая: приближался состав. Сергей
с Аликом подошли к путям, А Лариса с  Сашей  отстали.  Поезд  стремительно
надвигался.


     И в этот момент Сергей прыгнул. Он прыгнул перед самым носом паровоза
и, чудом уцелевший, оказался на той стороне пути, по  которому,  отгородив
его от Саши, Алика и Ларисы катил бесконечный  поезд.  А  с  этой  стороны
бесновался Саша:
     - Идиот! Я полный идиот! Как же я не допер! Как же я раньше не допер!
На замок купился!
     Состав был бесконечен, и Саша, глядя на  пробегавшие  мимо  кирпичные
вагоны, уже тихо попросил Ларису:
     - Машинку отдай.
     Лариса достала из ридикюля парабеллум и протянула  Саше.  Он  засунул
пистолет за ремень и выпустил рубаху, закрывая рукоятку. А поезд все  шел.
Саша ждал, закрыв глаза и скрипя  зубами.  Мелькнула  площадка  последнего
вагона, на которой был дед с желтым флажком, и они побежали.


     Дом в Кочновском горел. Уже приехали пожарники, и желтые в  солнечном
свете струи долбили крышу, стены, выдавливали окна.
     - Там человек! - задыхаясь прокричал Саша.
     - Нету там никого. Не видишь, что ли? Замок,  -  раздраженно  ответил
ему начальник пожарной команды, озабоченно наблюдавший за действиями своих
подчиненных. Ни слова  не  говоря,  Саша  вырвал  у  ближайшего  пожарника
топорик и кинулся к дому. Одним движением сбив замок, он распахнул  дверь,
из которой выкатился шар белого дыма. Когда дым уплыл, он увидел  прямо  у
порога лицом вниз лежал человек. Схватив человека под мышки, Саша  оттащил
его в сторону.
     Без погон, без орденов, в стиранной гимнастерке лежал на траве солдат
с усталым, иссеченным морщинами лицом.
     - Лариса! - криком позвал Саша. Подошла Лариса, подняла руку  солдата
- щупала пульс.
     - Он мертвый! -  сказала  она,  отпустила  руку  и,  прикрыв  ладонью
задрожавший рот, стала пятиться к толпе, к живым.
     Живые стояли в отдалении, не приближаясь. Только  Саша  был  рядом  с
солдатом. Опустившись на колени, Саша посмотрел в мертвое лицо,  молчаливо
извиняясь, и проверил карманы солдата. В нагрудном была бумага. На  бумаге
крупным почерком не особо грамотного человека было написано:
     - "Прошу того, кто найдет мое мертвое тело, написать по адресу: город
Лысьва  Молотовской  области,  Посадская  улица,  дом  десять,   Ефросинье
Петровне Одинцовой. И сообщить ей, что сын ее, Одинцов Сергей  Васильевич,
который может умереть каждую минуту, умер  наконец.  И  матери  хлопот  не
доставил. И чтоб  не  убивалась.  Одинцов  Сергей  Васильевич,  1918  года
рождения".
     Саша аккуратно сложил записку, сунул в  задний  карман,  обвел  толпу
мутным взглядом и вдруг бросился бежать.


     Инвалидный рынок был рядом. Опершись  руками  о  прилавок,  он  долго
смотрел на Петра, не говоря ни слова. Потом ударил его по красной морде. И
еще раз ударил. И еще.
     - За что, Саша? - негромко спросил Петро. Тихая тонкая струйка  крови
ползла из его разбитого носа.
     - Где нора твоего гада? - вопросом на вопрос ответил Саша.
     - Какого гада?
     - У которого ты на побегушках. Которому  ты  доносил  о  каждом  моем
шаге, одинокая скотина.
     - Ты о Сереге? - голос Петра зазвучал  угрожающе.  -  Ты  полегче  на
поворотах, парень.
     - Куда он уполз? Куда он мог уползти?
     - А пошел ты! - с отчаянной ненавистью выкрикнул Петро.
     - Слушай меня внимательно, Петя, очень  внимательно.  Сейчас  ты  мне
скажешь, где он. Я пойду туда и возьму его. Потому что он убийца и бандит,
ворующий у голодных людей, грабящий  израненную  мою  страну.  А  если  не
скажешь, я убью тебя, Петя.
     - Убивай, - согласился Петро. -  Убивай,  щенок.  Люди!  Страна!  Чем
отплатили нам люди, из-за которых мы лишались жизней? Что  сделала  страна
для того, чтобы мы  достойно  прожили  остаток  наших  дней?  На  что  нас
обрекли? На это! - Петро ударил кулаком по мешку с семечками.  -  Мы  сами
наложили контрибуцию на страну, которой  мы  завоевали  победу.  Мы.  Я  -
инвалид войны. И Серега - герой войны.
     - Пошли, - совсем спокойно предложил Саша.
     - Куда?
     - Пошли, - Саша схватил Петра за рукав и поволок за собой.
     Идти было недалеко. Солдат по-прежнему лежал на траве, и  по-прежнему
стояла молчаливая толпа. Саша приказал Петру:
     - Смотри. - Петр смотрел. Саша вынул  из  кармана  записку,  протянул
Петру и предложил: - Читай. Это было у него в кармане.
     Петр прочитал, поднял глаза на Сашу, спросил, ничего не понимая:
     - Как же так?
     - А так! Твой гад спаивал его, потерявшего надежду на все, он  держал
его взаперти и спаивал, а сам, прикрываясь его  наградами  и  документами,
дурил головы таким, как ты, грабил, убивал!
     - Как же так? - повторил Петро.  Пыхтя  мотором  и  переваливаясь  по
булыжнику, приближалась большая санитарная машина. Развернувшись и рассеяв
толпу, она подала задом  и  нависла  над  солдатом.  Из  кабины  выпрыгнул
мужчина в белом халате, достал папиросу, закурил.
     Санитары подняли заднюю дверцу и подошли к солдату:
     - Смотри. Смотри на мертвого, - еще раз приказал Саша. Петр  смотрел.
- Он просто не успел, а то бы  и  ты  был  мертвяком.  Ты  понимаешь  это,
одноногий идиот? Куда он мог уползти? Куда он уполз, Петя?
     - В Нахабино у него дом. Там он все прячет.
     - Адрес, Петя, адрес!
     - Первомайская улица. Номера дома не помню, но  он  последний,  ближе
всех к железной дороге.
     Санитары задвинули носилки с солдатом в кузов, захлопнули  дверцу,  и
машина покатила по Кочновскому. Саша шагал вслед за ней к  Красноармейской
улице, и опять рядом с ним были Лариса и Алик. А Петро  остался  один.  Он
стоял никуда не глядя и ни о чем не думая.
     Раскинув руки, Саша ждал на середине проезжей  части,  когда  "джип",
мчавшийся прямо на него,  затормозит.  Застонали  тормоза,  и  срывающийся
голос обиженно спросил:
     - Жить надоело, да?
     Саша обошел радиатор и, подойдя к дверце, ласково положил  ладонь  на
лежавшую на борту руку водителя.
     - Одолжи машину на часок, солдат.
     - А ну от машины! - закричал водитель.
     - Тогда извини, браток, - грустно сказал  Саша  и  привычным  манером
врезал шоферу по шее. Шофер ткнулся лбом в баранку и обмяк.  Саша  вытащил
его из "джипа", отволок к забору, прислонил и отдал распоряжение:
     - Лариса, приведешь парня в порядок. Алик, позвони  по  02  и  скажи,
чтобы передали подполковнику Звягину:  Александр  Смирнов  в  Нахабине  на
Первомайской улице. Ты понял?
     - Я с тобой, Саша. Передаст Лариса.
     Саша вскинул глаза на Алика и осознал, что спорить бесполезно. Вдвоем
они влезли в "джип", и оттуда Саша спросил:
     - Ты все запомнила, Лариса?
     Лариса кивнула. "Джип" сорвался с места.
     - Как ты с такой левой машину  поведешь?  -  захлебнувшись  встречным
ветром, прокричал Алик.
     - Ручником пользоваться не собираюсь. А на остальное правой хватит, -
ответил Саша. Они уже выруливали на Ленинградское  шоссе.  Насчет  ручного
тормоза Саша был излишне скромен: он в принципе не пользовался  тормозами.
Проскочив Покровско-Стрешнево и прошмыгнув в тоннель под  каналом,  "джип"
вылетел на уже сельское Волоколамское шоссе.
     Первый раз заскрежетали тормоза на переезде  через  железную  дорогу,
недалеко от станции Нахабино. Шлагбаум был закрыт,  а  у  путей  суетились
железнодорожники и люди в белых халатах. Саша  криком  спросил  ближайшего
шофера:
     - Что там, браток?
     - Да говорят, женщина из электрички выпала и под встречный поезд.
     Саша выпрыгнул из "джипа" и побежал по  путям.  Через  плечи  стоящих
вокруг глянул на  нечто  покрытое  белым.  Санитары  подняли  носилки.  На
носилках, прикрытая простыней  лежала,  откинув  не  тронутую  катастрофой
голову, мертвая Клава.
     - Клава, - то ли сказал, то ли позвал оказавшийся  рядом  Алик.  Саша
развернулся и рванулся к "джипу". Он уже включил зажигание, когда подбежал
Алик.
     - От машины! - жестко приказал Саша.
     - Игра кончилась! Ты там мне не нужен!
     Алик остался у шоссе, а "джип", вырвавшись из автомобильной  очереди,
через буераки и канавы заковылял  бездорожьем  к  железнодорожной  насыпи.
Дико воя мотором, он вскарабкался на нее, неловко подпрыгивая на  рельсах,
пересек пути и помчался на четвертой скорости к поселку.
     Второй раз заскрежетали тормоза на пристанционной  площади  Нахабина.
От резкой остановки  "джип",  пойдя  боком,  чуть  не  перевернулся.  Сашу
сначала кинуло вперед, затем назад. Девочка с козой на поводке  со  жгучим
интересом смотрела на все это.
     - Где Первомайская улица? - спросил Саша.
     - Сначала все время по Советской, - девчонка указала  направление,  -
проедете, значит, Кооперативную. А вы к кому на Первомайскую-то?
     - К бабушке! - заорал Саша. - Какая по счету Первомайская?
     Девчонка в уме подсчитала.
     - Так, четвертая, наверное.
     "Джип"  уже  несся  по  Советской.  А  потом,  резко   повернув,   по
Первомайской. Издали увидев крайний дом, Саша вел машину к нему. Не снижая
скорости, "джип" вышиб ворота и, в последний раз  взревев,  замер  посреди
двора рядом с милой клумбой, на которой росли анютины глазки. Саша  рывком
открыл  дверцу  и,  сгруппировавшись,  вывалился  из  автомобиля.  Щелкнул
выстрел. Саша был уже в  безопасности:  закрытый  "джипом",  он  сидел  на
земле, привалясь плечом к колесу.
     - Слава богу, дома! - крикнул он во всю глотку. - Боялся не застать!
     - Ты один? - поинтересовались из дома.
     - Как видишь, - ответил Саша и стремительным броском  достиг  березы,
стоявшей у забора. Выстрел опять опоздал.
     - Ты в половине, и я ухожу, - предложили из дома.
     - А что в моей половине?
     - Посмотри, - ответили  ему,  и  брошенный  из  окна  на  двор  глухо
бухнулся круглый саквояж. Саша с отвращением смотрел на его кожаные  бока.
Спросил отрешенно:
     - Вот за это ты людей убивал?
     - Ты посмотри, посмотри, что там?
     - Что ж, посмотрим, - пообещал Саша и тут же сделал новый  бросок  от
дерева к поленнице, на ходу  подхватив  саквояж.  На  этот  раз  было  два
выстрела.
     -  Портач,  -  сказал  Саша  из-за  поленницы.  -  Обойма-то   небось
единственная?
     - Тебе одной пули хватит.
     - Ты уже четыре выпустил. - Саша попробовал саквояж на вес. - Тяжелый
майдан-то!
     - Рыжье и булыжники. Так я пойду?
     - Пойдешь со временем. В браслетах.
     - Их надеть на меня сначала надо.
     - Вот об этом не беспокойся. Наденут, - успокоил того, в доме,  Саша.
И опять перебежал к березе. И снова выстрел.
     - Ты для чего бегаешь? - раздраженно спросили из дома.
     - Чтобы ты стрелял. Приедут дяди  в  синих  фуражках,  а  тебе  их  и
встретить нечем. И мне спокойнее и им  хлопот  меньше.  Но  учти,  если  в
течение десяти минут они не появятся, то я убью тебя.
     - Или я тебя. Я таких фрайеров не один десяток завалил. А нынче  я  -
духовой. Мне терять нечего.
     - Не выйдет. Со мной воевать надо. А ты  только  из-за  угла  убивать
можешь. Бойся меня, мразь, и не надейся уйти отсюда живым.
     - Сука!
     - Вот  теперь  тебе  должно  быть  понятно,  что  убивать  меня  надо
обязательно. Но не получается и  не  получится.  Рука  дрожит,  ТТ  ходит,
прицелиться некогда... - порассуждал вслух  Саша  и  вдруг,  абсолютно  не
торопясь, пошел через двор к "джипу". На этот  раз  было  четыре  выстрела
подряд. Саша спокойно присел за "джип".
     - Перезарядился, - констатировал он. - Но больше тебе это  сделать  я
не дам. В общем, наган ты зря Семенычу подкинул. Он точнее.  Хотя  все  от
стрелка зависит. А стрелок ты хреновый. Что у тебя там  на  стволе  стоит?
Стакан?
     Безумная, радостная и  расчетливая  ярость  охватила  Сашу.  Выдернув
из-за  пояса  парабеллум,  но  привстал  и  выстрелил  навскидку.   Стакан
разлетелся мелкими дребезгами. В ответ безнадежно пальнули.
     - Лампочка под абажуром, - продолжал перечислять Саша.  -  Слоник  на
комоде. Кошечка рядом. Ваза с бумажными цветами. Шишечка на кровати.
     И все перечисленное под выстрелами разваливалось на куски.
     - Понял, как надо? - сказал Саша.  -  Пошутили  и  будет.  У  меня  в
патроннике последний патрон. Для тебя. И я иду к тебе, гад. - Он  рванулся
к дому, присел под окнами. Тишина. Подождав, он стремительно кинул себя на
крыльцо,  схватился  за  ручку,  вместе  с  дверью  ушел  в  сторону  и  в
продолжении этого движения ногой ударил в ближайшее окно.  Прогремело  два
выстрела - в дверь и в окно.
     - Все. Ты - пустой, - объяснил Саша и через сумеречный тамбур  шагнул
к двери в комнату.
     Он  знал  противника.  Вышибая  дверь,  он  нырком  ушел  вниз.   Нож
просвистел над ним и вонзился в дверную раму.
     Саша  поднимался  и  поднимал  пистолет.  Тот,  кто  звался  Сергеем,
тихонько пятился.
     - Руки за голову. Лицом к стене, - устало предложил Саша. Тот покорно
все исполнил.
     Саша переложил парабеллум в левую руку, подошел, уперся стволом ему в
позвоночник, а правой  быстро  и  ловко  проверил,  что  в  карманах,  под
мышками, за поясом. Из голенища левого сапога  вытянул  запасной  нож.  Не
торопясь, отодвинул от стола, покрытого вышитой скатертью, стул  в  чехле,
сел. Приказал:
     - Обернись. Я тебе в глаза посмотрю.
     Тот, кто звался Сергеем, обернулся, бешено глянул.
     - Не нравлюсь? - тихо осведомился Саша.
     - Мне бы раньше трехнуться. Подфартило тебе, фрей.
     - Знаешь, что мне сейчас хочется?
     - Знаю. Из этой дуры мне в качан плюнуть.
     - При попытке к бегству, - пояснил Саша, поднялся  и  скомандовал:  -
Руки за спину, и пошли.
     - Не надейся. Я не побегу, - пообещал бандит.
     Они вышли на крыльцо. Светило солнышко, ласкали взор анютины глазки.
     - Бери  сидор!  -  распорядился  Саша.  Бандит  подошел  к  саквояжу,
послушно поднял его, постоял недолго, затем медленно обернул к Саше жалкое
лицо.
     - Иди, - Саша кивком указал на калитку. Бандит  обреченно  повернулся
и, волоча ноги, направился к выходу.
     Хлопнула калитка. Бандит по-бабьи взвизгнув, метнулся  в  сторону  и,
петляя, побежал через пустырь к железнодорожным путям.
     Саша ухмыльнулся жестоко и не спеша стал поднимать пистолет.
     Бандит бежал. Саша спокойно, как в тире, поднимал парабеллум.
     И вдруг Саша увидел, что навстречу бандиту как раз в створе  выстрела
поднялась маленькая фигурка.
     - Алик, уйди! - бешено закричал Саша. - Алик, не смей!
     Но Алик посмел. Он стоял и ждал бандита. Бандит остановился, поставил
чемоданчик на землю и медленно пошел на Алика. Стрелять было нельзя.  Саша
отчаянно напомнил:
     - Он левша, Алик!
     Бандит надвигался. Он был рядом. Молниеносным  движением  влево  Алик
спровоцировал бандита на выпад, а сам, уйдя вправо, правой же нанес прямой
удар в челюсть. Бандит головой пошел в землю. Но тут же тяжело поднялся  и
опять пошел на Алика. Алик  подпустил  его  поближе  и  провел  мгновенную
серию: прямой в солнечное сплетение, крюк в печень и страшный  апперкот  в
склонившийся подбородок.
     Бандит лег надолго.
     Алик стоял и ждал, когда подойдет Саша. Саша подошел и сказал:
     - Спасибо. А теперь уйди. Смотреть на это не надо.
     Поняв, Алик попятился. Он смотрел на Сашу  полными  ужаса  глазами  и
медленно пятился.
     Бандит пришел в себя и увидел черную дырку парабеллума.
     - Не убивай, - попросил он.
     Саша молчал.
     - Не убивай, - еще раз попросил бандит. Он  понимал,  что  любое  его
движение может вызвать выстрел, но,  сам  того  не  замечая,  отталкиваясь
пятками, спиной скользил по траве.
     - Не хочу убивать! - в ярости воскликнул Саша.
     На крик подбежал Алик.
     - Вяжи его, - приказал Саша. Алик  вытянул  свой  ремень,  а  бандит,
перевернувшись на живот, услужливо подставил отведенные назад руки.  Своим
ремнем Алик связал руки, а бандитским - ноги. Поднялся.
     Саша и Алик стояли  и  смотрели,  как  по  близкому  железнодорожному
полотну шел к Москве состав. В настежь распахнутых теплушках,  опершись  о
перекладины, стояли солдаты, все как один, сильно немолодые.  Они  глядели
на Сашу и Алика и, смеясь, махали им руками.
     - Демобилизация. Первая очередь, - сказал Саша.