Предисловие к сборнику Андрея Столярова "Изгнание беса"
(серия "Новая фантастика"; книга 2).
(С) Сергей Переслегин, 1989
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЯЗЫКЕ
Нам не нужен Контакт. Мы не хотим его. Мы его боимся.
...Черный круг Арены. Чужое небо. И безжалостные вопросы, на
которые приходится отвечать.
Звезд не существует.
Солнца не существует.
Земли не существует.
В безвременье, в безмирье Контакта ждет тебя Человек без лица,
ждет, чтобы спросить.
"Мое имя -- Осборн... Камни, падите на меня и сокройте меня
от лица Сидящего на престоле... Ибо пришел великий день гнева
его; и кто может устоять?" [1]
Книга эта для тех, кто решится ответить.
"Болихат умер, Синельников покончил самоубийством, Зарьян не
поверил, Мусиенко поверил и проклял меня. Это пустыня. Кости,
ветер, песок. Я выжег все вокруг себя. Благодеяние обратилось в
злобу, и ладони мои полны горького праха. Ангел Смерти.
Отступать уже поздно. Надо сделать еще один шаг. Последний.
ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ. Я ХОЧУ АБСОЛЮТНОГО знания". [1]
1. СЕМИОТИКА
Человек воспринимает Вселенную как информационную структуру.
Бессодержателен спор, присущ ли порядок миру изначально (то
есть, природа сообразна разуму, в основе ее лежит разумное
начало) [2], или же структурирование
осуществляется в процессе получения информации, являясь его
неотъемлимым свойством, атрибутивным признаком. Раз мы не можем
ориентироваться во Вселенной иначе, чем объявив ее знаковой
системой, она для нас является знаковой системой.
Но язык, любой человеческий язык, также является знаковой
системой. Структура его чрезвычайно сложна, поскольку, видимо,
обладает бесконечной связью.
Свойства языка совпадают со свойствами Вселенной, эти сущности
равновелики и равнопознаваемы. Или -- равно непознаваемы. И
единственная задача, стоящая перед Человечеством, перед наукой,
перед каждым из нас в каждый момент нашей жизни -- задача
Перевода. С языка Природы или с языка, присущего иной нации, или
с языка, на котором говорят окружающие -- ведь нет такого слова,
которое бы двое поняли одинаково, и даже влюбленные, даже
прожившие рядом жизнь нуждаются при общении в переводе --
наконец, с собственного своего языка, ибо кто сказал, что мы
понимаем сами себя, что говорим с собой на одном языке?
Наукой наук становится не физика, не история -- семиотика, наука
о знаковых системах.
Боюсь, что уже непонятно. Впрочем, не важно. "Если хочешь,
чтобы тебе хорошо платили, занимайся тем, чего никто не
понимает. То есть, опять же семиотикой". [1]
А, кстати, почему никто не понимает? Этот вопрос важен. Мы
вспомним его, когда окажемся в Лабиринте.
2. ОТПРАВНАЯ ТОЧКА
Определения семиотики тяготеют к тавтологиям, которые не суть
тавтологии. "Имя именует вещь и одновременно выражает
понятие о вещи. (...) Если имя имеет детонат, то этот детонат
есь функция смысла имени..." [2]. Что ж,
поскольку мы следуем за семиотиками...-- определения.
Литература есть информация о Контакте, изложенная в доступной
восприятию форме.
Это наша отправная точка.
"Это было зеркало. Обыкновенное, в замысловатой бронзовой
оправе. Такие вешают на стену. Но -- чудовищных размеров.
Расширяясь, оно уходило вверх, в туман, видимо, до самых звезд.
Рыхлые тучи обтекали ровно блестящую, серебряную поверхность
его". [1]
Зеркало "Телефона для глухих" -- символ Контакта? Нет,
но обратное верно. Контакт есть зеркало.
Ведь мы одиноки во Вселенной. Одиноки настолько, что Вселенную
способны воспринять только через себя, потому она такая, какой
нам ее хочется видеть. Но нельзя познать себя через себя.
Более всего нам интересны мы. И подобно тому, как в абсолютной
тишине человеку слышатся далекие голоса, абсолютное одиночество
Человечества породило представление о разуме вне нас, которому
дано нас понять.
"...Книга с семью печатями -- треть небосклона... Печати из
багрового сургуча... Кто достоин открыть сию книгу и снять
печати ее?" [1]
Представьте: к вам подходит человек и предлагает открыь вам о
вас все. Абсолютно все. Без остатка. Открыть Правду, знать
которую -- привилегия Бога.
Понятно, что Бог -- первый внеземной и внечеловеческий разум,
созданный человечеством, и, вместе с тем, первый литературный
герой. Трудно отрицать, что культура начиналась
религией. [3]
Разум не существует в одиночестве. Жаль только, что "по
образу и подобию".
И дальше шло по образу и подобию. Писатель-реалист создавал
точную (насколько хватало таланта) модель мира. Сам он играл
роль Бога, обреченного Знать. Так возникал Контакт, и общество
отражалось в зеркале его. Реализм говорил правду. Однако не всю.
Слишком мало расстояние между создателем и созданием, слишком
близка рамка. Реализм никогда не мог стать Динамической
Целостностью [4], поскольку связность
предлагаемых им моделей и, следовательно, число смысловых слоев
не превосходило двух [5].
Появилась фантастика.
Определение: фантастика есть информация о Контакте с разумом, не
сводимом к человеческому.
3. СУДЬБА ЗНАЮЩЕГО
Земля, наши дни. Привычная Реальность чуть обогащена
экстрасенсорной составляющей.
Есть еще ридинг-эффект. Мир рассечен им на части, смяты
привычные блоки взаимоуравновешенной лжи, сломалась классическая
восходящая иерархия восьмизначных сверхсекретных кодов; знаковая
система не вполне случайных катастроф и запоздалых
соболезнований, сбалансированных предупреждений и циничных
разменов на политической шахматной доске неожиданно оказалась
под жестким контролем. "Речь шла о профессиональном
ясновидении. ...Мы столкнулись с врожденной или приобретенной
способностью вычерпывать громадное количество информации куда
угодно и откуда угодно без всяких запретов и
ограничений" [1].
Вот он, обобщенный Перевод. Информация объективно существует.
Скрытая, рассеянная, латентная -- она есть всегда и в
достаточном количестве, и "мудрый сумеет ее
прочесть" [6]. Простейшие логико-знаковые
системы исчерпываются до конца.
"Ферзь уходит с горизонтали... следует жертва слона, и
выдвинутый вперед, слишком растянутый центр стремительно
рушится, погребая под собою королевский фланг, перебрасываются
обе ладьи, строится таран, удовлетворительной защиты
нет..." [1]
Потом вообще исчезает случайность, человек получает право знать
будущее, переводя сведения о нем с тайного языка четырехмерной
семиотической сети...
"Прокол сути" общество восприняло как непосредственную
угрозу своему существованию. Это важно.
Денисов применил ридинг-эффект совершенно по-дилетантски,
ограничившись локальной благотворительностью, применил с
ничтожным КПД, и тем не менее конфликтующие, антагонистические и
мировые блоки приложили для борьбы с ним огромные усилия. Даже
договорились.
"ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ. Я ТАК ВИЖУ".
Я тоже так вижу. Здесь не надо ридинг-эффекта, достаточны
традиционные способы самоорганизации информации. А на том уровне
иерархии, где знают секретные коды, для того, чтобы
УВИДЕТЬ нет нужды даже в навыках простейшего логического
анализа.
Ну и к чему тогда -- армия, образ врага, ненависть, замешанная
на зависти, зависть, замешанная на ненависти? То, что определяет
социальные отношения?
Офицер госбезопасности, от имени которого ведется повествование,
напрасно обманывает себя. Ни о каком "жестком рентгене
власти" Нострадамуса и речи не шло. Политическая наивность
вмешательств Александра Ивановича была очевидна любому
профессионалу, даже без соответствующей информационной модели.
Тем не менее, речь действительно шла о Власти.
Само существование Нострадамуса явилось нарушением
СУВЕРЕНИТЕТА интернационального слоя имущих власть, отнюдь
не расположенных ею делиться. Ведь власть в нашем мире основана
на информационной монополии.
"Мы готовы доказать, что внутренней и внешней политикой как
нашей страны, так и многих других нередко руководят из-за кулис
тайные группировки, которые в своекорыстных целях проводят
губительную политику и не щадят человеческих жизней.
В зале стояло тяжелое, полное ненависти молчание.
-- Слишком долго секретные договоры и ядовитая лживая пропаганда
определяла мысли и чувства простых людей; слишком долго
украшенные орденами воры грели руки, сидя на самых высоких
должностях. Аппарат мистера Лавьяды делает предательство и ложь
невозможными. И все наши фильмы были сняты ради достижения этой
цели" [7].
Герои повести Шерреда использовали ридинг-эффект, обращенный в
прошлое. Нострадамус же полностью овладел искусством трансляции,
научившись ориентироваться в будущем, так что, как говаривал
шварцевский Генрих: "Вот вам все преступления, еще не
занесенные в Книгу, а лишь намеченные к
исполнению" [8]. Иными словами, Нострадамус
-- на уровне факта существования -- вскрывает систему мира,
основанную на тайне -- "удовлетворительной защиты нет".
Совесть героя повести чиста. Его НЕ ПОТРЕБОВАЛОСЬ убить.
Кимон-бей. Северо-западные территории.
Фирна. Провинция Эдем.
То, что последовало за ней.
Оказалось неотделимым "знать" и "чувствовать".
Естественно: полная информация должна восприниматься на всех
психических уровнях -- от лингвистического до надэмоционального.
"Истина убивает",-- говорит Демиург.
"Нострадамуса убила Фирна,-- говорит рассказчик.-- Слишком
много боли... я и не подозревал раньше, что в мире такое
количество боли" [1].
4. АРХИТЕКТОНИКА
Организуем первоначальный синтез.
Истина убивает. Знающий обречен -- если не обществом, так своей
совестью. Теорема доказана Т.Шерредом в "Попытке" и
обобщена А.Столяровым в "Третьем Вавилоне".
Однако теорема верна лишь в рамках используемых в этих
произведениях квазиклассических моделей.
Упростить -- не значит понять [9].
Мы продолжаем путь. Вниз по ступенькам лестницы Познания. Или
вверх? В многосвязной топологии истинной модели эти слова не
имеют значения. Лестница скрыта в тумане беспредельностей, и
лишь ближайшие ступени проглядывают сквозь дымку, приглашая
строить здание анализа на песке, струящемся из конуса Часов.
Сие не погоня за красивостями. Я старался найти семиотически
точный образ. "Знаю лишь то, что ничего не знаю" --
эффектно, но неточно. Нужна оценка. Две-три ступени зазеркальной
лестницы находятся в моем распоряжении.
Интеллектуальная проза А.Столярова, базирующаяся на обширных
сведениях из истории, философии, лингвистики, логики, требует
двойственного комментария. Отсюда усложненная архитектура этой
статьи. Лестницы, пути, лабиринты... я вынужден следовать
спиральной структуре авторского текста -- комментарий есть
трансляция.
"Третий Вавилон" -- "Изгнание беса" --
"Телефон для глухих". Почти линейное восхождение от
простого к сложному, от Реальности к калейдоскопу Реальностей.
Но -- на другом уровне семантически -- обратный путь:
"Телефон для глухих" -- "Изгнание беса" --
"Некто Бонапарт" -- та же дорога от простого к сложному.
И неожиданное замыкание на "Третий Вавилон". Сама по
себе эта повесть практически не содержит подтекста, но, будучи,
включенной в Целостность, обретает его, замыкая спираль.
Разумеется, не полностью.
Читая и анализируя, нельзя забывать, что Столярову, как и нам,
недоступно все зазеркалье, и конструкции его также построены на
песке.
"Что есть истина? -- спрашивает З.Тарраш и отвечает:-- Даже
в шахматах ни в коем случае нельзя все
доказать" [10].
Вот, кстати, и еще одна лестница. А.Столяров не способен понять
и тем паче отобразить мир. В еще большей степени я не способен
исчерпать Андрея Столярова, да, наверное, и передать свое
представление о нем. Кроме того, читающий эти строки несомненно
воспринял текст книги иначе, чем имел в виду автор, а в
комментариях нашел совсем не то, что заложил комментатор.
("Мысль изреченная есть ложь" -- недавно выяснилось, что
это знаменитое высказывание имеет своей основой принципиальную
семантическую некорректность естественных языков, интуитивно
известную уже А.Франсу.)
Тем не менее, мы понимаем друг друга. Понимаем, разделенные
пространством и временем, эпохами, предрассудками и парадигмами.
Это внушает надежду.
"Самое удивительное в мире то, что он все-таки
познаваем", и "индивидуальная активнось не обязательно
обречена на неудачу" [11].
Итак, мы продолжаем Путь. Нам не удастся достичь ридинг-эффекта.
Мы не построим величественный Храм Истины. Но, быть может,
научимся ориентироваться в Лабиринтах?
5. ТЕМНЫЕ ВЕКА
Проблема смертоносности истины неразрывно связана с историей
Средних Веков. Человечество так дружно и так успешно стремится
забыть и принизить эту эпоху, что на ум приходит фрейдовский
термин "вытеснение". В данном случаае приходится
применять его не столько к индивидуальной, сколько к
общественной психике.
Не рыцарские турниры и не подневольный труд крестьянина,
"потом оплачивающего роскошь дворянских пиров", должны
стать символом средневековья. Не было там роскоши. Рыцарю жилось
не намного легче крестьянина: это был НЕНАДЕЖНЫЙ МИР,
неуютный даже для правящего класса, который к тому же не
осознавал себя правящим. Наши расхожие представления о
феодальной эксплуатации порождены анахронизмом -- путаницей
между Средними Веками и Возрождением.
Постоянные войны и казни также не были отличительным признаком
эпохи. Сие, впрочем, очевидно.
Что же тогда?
Как ни странно, символом поголовно неграмотного мира
Средневековья надо признать перо и книгу. Сложнейшее искусство
логического анализа достигло тогда расцвета. Абстрактная,
оторванная от Мира Мысль царила над миром.
Мысль, Слово связывали в единое целое пестрый конгломерат
государств и племен Европы. Слово структурировало политику и
организацию -- "по образу и подобию".
"Семь металлов создал свет по числу семи планет..." Даже
ангелы подчинялись классической восходящей иерархии, изоморфой
структуре церкви или общества, или, например, учебника по
лингвистике.
"Железный гвоздь Распятья
Властвует над всем..."
(Р.Киплинг)
Эпоха эксперимента -- попытка сознательно построить новые
общественные отношения, завещанные Евангелием. Попытка, я бы
сказал, беспрецедентная, если бы не близкие аналогии.
Средневековье знало только одну структуру -- пирамиду. Но
пирамида обязана иметь вершину и притом только одну.
"Един бог. Едина луна. Едино Солнце".
Едина истина.
Ее, Единственную, охраняли, не стесняясь в выборе средств. Это
был высочайший долг каждого -- от крестьянина до короля и папы,
связующее звено, основа существования общества.
Истина должна быть простой, и ее упростили, сузив до последней
крйности, отбросив все ее грани, кроме одной.
Ей служили, за нее умирали.
За нее убивали.
Сначала больше чужих.
Потом больше своих.
И, наконец, когда Средние Века сменились Возрождением, за нее
стали убивать всех без разбора.
Неграмотное Средневековье не знало инквизиции. Но Слово
требовало научить людей читать, и они начали читать, и некоторые
стали находить в текстах свои собственные истины -- с маленькой
буквы. (Ридинг-эффект -- от английского to read -- читать.) Их,
разумеется, уничтожили. Любое познание, ставящее под сомнение
Единую Истину, было смертельно опасно -- физически, поскольку по
определению ставило под сомнение всю пирамиду общественных
отношений, и психологически, поскольку выводило человека за
пределы средневекового мира, заставляло взглянуть на него со
стороны. "Слишком много боли",-- сказал Демиург Третьего
круга, посвященный.
-- Нить?
-- Толстый канат, связывающий эпохи. Двадцатый век повторил
ВСЕ.
"Свет от луны сияющим пятном
Лег на пол, накрест рамой рассечен.
Века прошли, но он все так же млечен,
И крови жертв не различить на нем..."
(Уиьям Батлер Йейтс)
6. АД НА ЗЕМЛЕ
"Женевский епископ сжег в три месяца пятьсот клдуний. В
Баварии один процесс привел на костер сорок восемь ведьм. В
Каркасоне сожгли двести женщин, в Тулузе -- более четырехсот.
Некий господин Ранцов сжег в один день в своем имении, в
Гольштейне, восемнадцать ведьм. (...) С благословения епископа
Бамбергского казнили около шестисот обвиняемых, среди них дети
от семи до десяти лет. В епархии Комо ежегодно сжигали более ста
ведьм. Восемьсот человек было осуждено сенатором
Савойи..." [1]
Тишина темных веков взорвалась криками горящих заживо и ревом
толпы. "...до начала восемнадцатого века число жертв
превысило девять миллионов человек". [1]
Писание призывало к свету...
Я сказал, что уничтожали всех без разбору. Это, в общем, верно,
но были и "группы риска". Познавшие свет, и в первую
очередь -- богословы.
Строчка комментария к Библии обрекала на смерть. Это не
метафора: в Испании сам факт работы над священной книгой уже был
доказательством вины. (Под Испанией я, разумеется, имею в виду
не полуостров, а транснациональную империю, над которой не
заходило солнце.)
Убивали изощренно. "Они все садисты -- святые
отцы" [1].
Так на землю пришел ад.
Играть с терминами, путая эпохи, антинаучно, но все-таки...
Инквизиция была орудием борьбы с инакомыслием; Возрождение --
логическая изнанка Средневековья, Темные Века, доведенные до
предела, до отрицания -- предвосхитили просвещенный двадцатый.
Инакомыслие -- искаженное понятие, не имеющее знакового
содержания. Действительно, его антоним -- единомыслие.
Единомыслие -- значит, все мыслят одинаково? Но тогда невозможен
интеллектуальный обмен, накопление, переработка информации -- то
есть, собственное мышление. Значит, диалектическая пара
единомыслие -- инакомыслие лишь маска, скрывающая иные
категории: мышление -- отрицание мышления.
Не инакомыслящих уничтожали -- непохожих, неординарных,
выделяющихся из среды.
"...когтями скреблись в окна и показывали бледному,
расплющенному лицу -- пора! Они сразу шагали в ночь, им не нужно
было одеваться, они не ложились. Жена подавала свечу, флягу и
пистолет -- крестила. (...) Открылся холм, залитый голубым, и
крест из телеграфных столбов... Вышел главный в черном балахоне
с мятущимся факелом. Что-то сказал. Все запели -- нестройно и
уныло. Господу нашему слава!.. Завыло, хлестануло искрами --
гудящий костер уперся в небо... Фары включили. Машины начали
отъезжать. Заячий, тонкий, как волос, крик вылетел из огня.
(...)
Отец Иосаф сказал проповедь: "К ним жестоко быть
милосердными..." [1].
Власть Ада захлестнула Европу. Чудовищный ураган организованного
уничтожения мысли. Полностью волны не схлынули никогда.
Наступил век фиософии. Пришел позитивизм девятнадцатого, за
столетие человечество узнало больше, чем за всю свою
предшествующую историю. Ценой этому стала цена. Истины
продавались на рынке, что имело и свои положительные стороны.
Люди довольно искренне считали себя свободными.
А подсознание требовало возрожденного Средневековья. Утопии с
поразительной настойчивостью штамповали все тот же образ мира.
Один бог. Одна нация. Один фюрер.
"Изгнание беса" с жесткой беспощадностью показывает
средневековый характер психики двадцатого века. Доказательство,
пожалуй, элегантно, если можно так сказать о рассказе, страницы
которого кричат.
"Санаторий для туберкулезных детей" выделен, населен
изгоями. В рамках любой фантастической модели судьба его
предрешена. Столяров использует простейший прием: ароморфоз
буквально повторяет демонологические описания четырнадцатого
века. И реакция повторяется БУКВАЛЬНО.
Скачок эволюции, новое Возрождение подавляется так же, как и
первое. Ренессанс культуры вновь оборачивается смертоносностью
истины. "Это экстремальный механизм регуляции".
Костры, фигура инквизитора. Серебряные пули против детей.
"Мрак и ветер".
7. ЦЕРКОВЬ
Мы все-таки выжили. Мы -- альбигойцы Аквитанского Ренессанса,
еретики европейского и русского Возрождения, философы, инженеры,
техники, ученые конца второго тысячелетия, "простецы",
костром платившие за Свободу, Творчество, Любовь -- мы, те,
которые "не рабы". Выжили, и собираемся жить дальше,
хотя не ждем милости от "гуманнейших" законов природы и
общества и не верим, что есть страны, "где ароморфоз
осуществляется постепенно, безболезненно и практически
всеми..." [1].
Странная для А.Столярова фраза. Так и хочется спросить: какие
такие страны имеются в виду? Ведь "не было ни одного
государства, ни одной нации, ни одного племени без религии".
Стоп. Рассуждение автора хотя и красиво, но неточно. Религия
сама по себе не обеспечивает регуляции филогенеза ни в
биологическом, ни в социальном. Скорее наоборот, религия
способствует развитию отвлеченного мышления, стимулирует
прогресс. (Не зря деление культуры на эпохи часто осуществляется
по "религиозному признаку" -- античная, христианская,
буддистская культура и т.п.)
Сохранение социума обеспечивает не религия, а ее производное --
Церковь. Продолжая рассуждения А.Столярова, можно сказать: не
было ни одной религии, которая раньше или позже не создала бы
свою собственную церковную организацию. Даже буддизм, основные
положения которого направлены против Церкви!
Церковь, как общественный институт, характеризуется чрезвычайно
устойчивой примитивной структурой, назойливо повторяющейся у
разных стран, наций, религий. Живучесть ее поразительна: до сих
пор не увенчалась успехом ни одна из попыток уничтожить или
реформировать какую-нибудь церковную организацию при отсутствии
активной поддержки с ее стороны. Даже в фантастике...
В распоряжении Церкви -- общественные инстинкты, фанатизм, мощь
первого в истории бюрократического аппарата и, всегда,
инквизиция. Она может называться по-разному, например, СД или
Комитет Общественной Безопасности. И Церковь тоже может носить
разные миена.
"Имя связано не только с "вещью", НО И С ЕЕ сущностью" [2].
Сущность Церкви состоит в служении Единственной Истине,
содержание которой не имеет определенного значения. Кстати,
верить в эту истину Церковь, вопреки общепринятому мнению, вовсе
не требует. Необходимо и достаточно лишь ей служить.
Опыт нашей страны уникален. Мы сделали религией марксизм и
превратили в Церковь Коммунистическую Партию. Сейчас началось
возрождение -- не будем спорить, всерьез или не всерьез.
Интересно другое: критика "славного семидесятилетия"
рикошетом привела к ренессансу традиционных религий страны.
Покаяние -- церковный термин. Не религиозный -- именно церковный
-- это надо признать.
Разрушения храмов больше не будет и ссылок верующих тоже. А если
все это сменят Сумгаиты, что тогда? Я не понимаю, чем одна
церковь лучше другой, раз они структурно эквивалентны? Я не вижу
разницы между СЛУЖЕНИЕМ Партии или Христу, тем более,
что и Единственные Истины как-то все на одно лицо, и служение
понимается одинаково.
Все возвращается на круги своя.
8. ЛАБИРИНТ
Вопросов много больше, чем ответов. Информационный муляж
рассыпается, к тому же сравнение Церквей оскорбительно и для
верующих, и для жаждущих покаяния.
Мы еще вернемся к этой теме -- сейчас пора сменить декорации.
"О вторжении не могло быть и речи. Вне Заповедника руканы
совершенно беспомощны. Как слепые котята. Как новорожденные
ночью в глухом лесу. Возможно, они и были новорожденными. Во
всяком случае, в первое время. Вылупившись и содрав с себя
липкий, студенистый кокон с шевелящимися пальцами ворсинок, они,
как сомнамбулы, шли через сельву -- неделю, две недели, месяц --
пока не погибли от истощения. Путь их был усеян мертвыми
попугаями.
(...) На полигоне происходило нечто, напоминающее Вальпургиеву
ночь. Только в современном оформлении. Мигали по кругу
прожектора: красный... синий... красный... синий... Гремела
ужасная музыка. Едко дымилась аппаратура. Плясали все -- до
последнего лаборанта. Килиан к тому времени уже полностью
превратился. Правда, шерсть его была светлее, серебристого
оттенка. Хорошо отличимая сверху..." [1]
Ситуация, рассматриваемая в рассказе "Телефон для
глухих", не нова в научной фантастике. Видимо, первым
исследовал ее Ст.Лем в "Голосе неба".
Контакт с предельно нечеловеческим разумом. Настолько
нечеловеческим, что не совсем понятно даже, можно ли назвать его
разумом, а происходящее -- контактом?
Рассказ подчеркнуто традиционен. Светящиеся "призраки",
двадцатиметровые бледные поганки, звездный студень, молекулярные
муляжи, внезапные смерти и параличи,-- все это уже
использовалось, причем, именно в качестве атрибутики Контакта с
Неведомым. Кроме того же "Голоса неба" вспоминается
"Солярис", "Пикник на обочине", может быть, даже
"Лунная радуга".
Фантастический антураж мало интересует автора. Конспективные
описания изделий Оракула -- это, скорее, "ссылки на
предшествующие источники", чем самостоятельное литературное
творчество. А.Столяров полностью полагается на эрудицию
читателя, предлагая ему по мере надобности достроить
фантастический мир элементами ставших уже классическими
Реальностей.
Использован основополагающий принцип "бритвы Оккама".
"Не умножай сущностей сверх необходимого". Формальная
фнтастическая новизна ситуаций и антуража дезориентировала бы
Читателя, отвлекла бы его от главного, растворила бы то, ради
чего написан рассказ, в хаосе сопутствующих проблем и эмоций.
Между тем, сложность "Телефона для глухих" и так едва ли
не превышает порог восприятия.
При обилии событий, персонажей, фантасмогорических картин,
комментариев и вопросов рассказ остается практчески бессюжетным.
Контакта не происходит. Представление об Оракуле на протяжении
всего текста не меняется. Нет развития ситуации, она задается
раз и навсегда. Противостояние земного и неземного, именно
противостояние -- статика, экспозиция. это подчеркивается
образом хроноклазма: субъективное время героев чудовищной
лагерной мистерии, заполненное смертью и пытками,--
"ненастоящее". Анатоль говорит о его течении: "Это
для нас -- завтра, и послезавтра, и неделя, и месяц. А для них,
там, за чертой хроноклазма,-- одно бесконечное
сегодня" [1].
Бессюжетность не зря скрывается от читателей, прячется за
нагромождением событий. Мы не должны сразу увидеть, что попали в
Реальность остановленного времени. Даже не остановленного --
разъятого, в котором отсутствует "течение", непрерывный
переход от прошлого к будущему.
Дискретность времени -- характерная черта мифологического
сознания.
Само по себе семиотическое родство фантастики, поэтики и мифа
давно известно и не вызывает удивления. Для этих видов
творчества харктерно использование слова прежде всего как знака,
символа, повышенное внимание к форме, то есть, к лингвистической
структуре произведения, к эмоциональному воздействию логики
несущественных связей. (Используя терминологию, предложенную
А.Столяровым в повести "Третий Вавилон", можно сказать,
что миф, фантастику и поэзию объединяет наличие скрытой
семантики, смысловых слоев, лежащих за пределами чисто
логического восприятия текста.)
Интересно, однако, отметить два факта. Во-первых, в
мифологическом времени развертывается не действие рассказа (что
было естественным) -- в нем, в этом времени, живут его герои,
вполне современные люди, ученые. Во-вторых, нас, читателей, это
не удивляет. Настолько не удивляет, что даже проходит
неосознанным.
Здесь узел Лабиринта.
В "Телефоне для глухих" первый (буквальный) уровень
восприятия соприкасается со вторым. Оракул, очевидно, символ
Неизвестности. Попытки восстановить Контакт должны,
следовательно, восприниматься, как аллегория познания. Так что
изучение Оракула в рассказе Андрея Столярова -- это одновременно
и решение конкретной задачи, и символ нучного исследования
вообще.
Подавлющее большинство действующих лиц произведения -- ученые.
Обратите внимание: все они почти безлики.
Борхварт, Нидемейер, Саррот, Лазарев и Герц, Лховский, Килиан,
Бьерсон, Брюс, Сефешвари, Венцель, Бахтин, Ламарк,-- чем
запоминаются они, кроме своих гипотез, экстравагантных опытов и
обстоятельств смерти? Ладно, большая часть этих имен и
упоминается только лишь в связи с очередной гипотезой. Но Брюс,
например,-- наблюдатель, герой, субъект Апокалипсиса. Что мы
узнали о нем? Ничего, гораздо меньше, чем о Битюге или хотя бы
об Осборне, другом свидетеле Осени Земных Безумств. Сравните:
"Мое имя -- Осборн, Гекл Осборн, преподаватель колледжа
Гринъярд... сумерки, будто на солнце накинули плед... едва
просвечивают ворсяные полосы... Луна, как кровь... Красный
фонарь... Падают звезды... беззвучно... Страшное, пустое небо...
Конец света -- неужели правда?.. Боже мой... Края неба
загибаются, чем-то озаренные... оно сворачивается, как бумажный
лист, скатывается за горизонт... Невыносимо трясутся стены...
Это последние минуты... Мое имя -- Осборн... Сегодня тринадцатый
день Конца Света..." И:
Брюс определяет размеры саранчи -- до метра в длину. Удалось бы
загнать и убить одно насекомое. При этом, получив укус, погиб
Эдвардс. Брюс сделал подробное описание. Перепончатые крылья,
золотой венец, почти человеческое лицо -- мягкая теплая кожа,
шесть зазубренных ног, хитин, который не берет ножовка. (...)
Брюс умер за рабочим столом -- еще успев описать рождение
Младенца и появление на небе Красного Дракона с семью головами,
готового пожрать его" [1].
Не стану отрицать, поведение Брюса симпатично мне. Но, в отличие
от Осборна, он не человек. Ученый, способный заниматься наукой и
только ей, даже тогда, когда это совершенно бессмысленно.
Настаиваю: деятельность лаборатории Брюса была полностью лишена
смысла. Информация, которую там собрали, не имела отношения к
знаковому уровню, на котором оперировал Оракул. Сущность
Апокалипсиса -- не в химическом составе градин и не в виличине
их теплоемкости. "...полный мрак, опустошенное небо. Седьмая
печать... Безмолвие... (...) Горе, Горе, горе живущим на
Земле..." [1].
Бессмысленность научных исследований, проводимых героями
"Телефона для глухих" угнетает, но не бросается в глаза.
Иными словами, она воспринимается нами скорее на
подсознательном, нежели на сознательном уровне -- второй узел.
Попытаемся все же понять, почему Оракул выбрал Апокалипсис и
Лагерь? В рамках рассказа ответить невозможно -- на то Оракул и
символ Неизвестного, чтобы действия его были непредсказуемы и
необъяснимы.
"Не знаем и никогда не узнаем",-- говорит Роберт Кон,
организатор и первый председатель Научного Комитета. Оставим
Оракула за скобками. Сформулируем вопрос по-иному: почему именно
эти реалии выбрал автор? Ведь в современной фантастике высокого
уровня, с которой мы, несомненно, имеем дело, символика не
бывает случайной.
Внешняя сторона дела ясна. Апокалипсис показал банкротство не
только науки, но и религии. ("Если не Он, то кто?" --
вопросил с кафедры епископ Пьяченцы. За что и был лишен епархии.
Князья церкви медлили и колебались. Поговаривали о созыве
Вселенского Собора) [1]. Вторжение, война,
лагерь продемонстрировали полный крах блестяще организованной
Международным Научным Комитетом системы безопасности,
бесполезность армии.
" -- Сволочи, добивают раненых,-- Водак заскрипел зубами. Из
порезанной щеки вяло текла кровь. Расстегнул кобуру.-- Мое место
там.
-- Не дури, майор,-- нервно сказал я.-- Куда ты -- с
пистолетом...
-- Знаю,-- очень спокойно ответил Водак и застегнул кобуру.-- Но
ты все-таки запомни, что я -- хотел. (...)
...Было людно. Все бежали. Причем, бежали на месте -- не
продвигаясь. Как муравьи, если палкой разворотить муравейник.
Стремительно и бестолково. Не понимая, где опасность.
-- Эвакуация гражданского населения,-- опомнившись
прокомментировал Клейст.-- Которое в первую
очередь" [1].
Критика злая, но, в сущности, не новая. Следующий уровень
восприятия начинается со слов: "Порядок был наведен".
Здесь мы вступаем в область домыслов, что неизбежно при
странствии по воображаемым мирам. Помните "Солярис"? Как
и Оракул, Океан оперироал крупными структурами, воспринимая
сознание и подсознние единым целым. Страшные гости, убившие
Гибаряна, поставившие на грань безумия Кельвина, Снаута и
Сарториуса, были, возможно, благодеянием, выполнением лишь
частично осознаваемых желаний.
Почему бы не предположить нечто подобное, тем более, что среди
прочих высказывалась и гипотеза чисто психического харктера
Апокалипсиса?
"Оракул передал информацию, предназначаемую коллективному
сознанию. Содержание ее не имеет аналогий в культуре Земли --
информация была воспринята искаженно" [1].
Почему "искаженно"? И почему именно
"информация"? Если Оракул восринимает человека целиком,
его деятельность вполне может быть направлена на удовлетворение
желаний коллективного бессознательного. ("У нас такая
азбука",-- говорил Кэртройт. Но азбука лежит именно на
подсознательном уровне, выше -- лингвы, морфемы, семиотические
структуры.)
Тогда Апокалипсис -- жажда чуда, точнее -- жажда зрелища,
которое есть чудо.
А лагерь -- тоже исполнение желаний коллективного "It"?
Да, к сожалению. Иначе на Земле не было бы организованного
насилия. Войны, смерти, лагеря -- это же просто оборотная
сторона триады "порядок, дисциплина, армия".
Оракул удовлетворил жажду иметь вождя.
Подведем итоги. Не только текстовое время "Телефона для
глухих" может быть охарактеризовано, как время, адекватное
мифологическому восприятию мира, столь характерному для
Средневековья, но и другие реалии коллективного
бессознательного, беспощадно вскрытые Оракулом, указывают на эту
же эпоху, на этот же тип социальной психологии. "Телефон для
глухих" оказывается изнанкой "Изгнания беса". Мы
глядим на тот же мир.
Только роль религии выполняет наука, роль священников -- ученые.
Они чудовищно далеки от "простецов" -- мы уже обращали
внимание на замкнутую касту семиотиков -- но, в общем-то, чем
остальные лучше? Они безжалостны. Равным образом к себе и
другим. Фанатизм -- крайняя степень веры.
"-- Если ты выживешь... Если ты спасешься, обещай мне...
Понимаешь, надо продолжать. Иначе все будет напрасно -- все
жертвы. (...) Передай мое мнение: надо продолжать. Во что бы то
ни стало" [1].
Веры? Да, конечно. Причем, во всю ту же Единственную истину.
Процесс заключается лишь в том, что теперь эту истину считают не
заданной априори, а познаваемой.
Как и любые верующие, они жаждут чуда: "Еше одно усилие,
один шаг, одна -- самая последняя -- жертва, и рухнет стена
молчания, пелена упадет с глаз, мы все поймем, откроются
звездные глубины..." Как и любые люди со средневековым
мышлением, они стремятся к иерархическому порядку, создавая
комиссии и комитеты. Как всякая каста, они настаивают на
сохранении тайны и добиваются этого: "Я читал об
Апокалипсисе в Бронингеме. Разумеется, закрытые материалы. Нас
ознакомили под расписку -- с уведомлением об уголовной
ответственности за разглашение. Грозил пожизненный срок. И, как
я слышал, он был применен сразу и беспощадно -- поэтому не
болтали" [1].
Жрецы, вершители, они, не желая того, не могут не быть жестоки и
предельно безответственны.
Игорь Краузе:
" -- Кто такие -- фамилия, специальность. В машину взять не
могу. (...) На язык и разжевать.-- Тонким пальцем коснулся
Хермлина.-- Вы можете идти домой. А вы и вы,-- палец мелькнул,--
к десяти ноль ноль явиться в распоряжение штаба. (...)
--Захватите Хермлина,-- сказал я.-- Он же старик.
--Да-да,-- ответил Игорь Краузе, продолговатыми глазами
высматривая что-то в серой дали.-- Старик... Вы можете идти
домой. (...) Да! Ламарк только что обнаружил пульсацию
магнитного поля. (...) Здорово, правда? -- обвел нас сияющими
глазами" [1].
"Вот здесь, у горелой опоры, погиб Йоазас. Его назначили в
лазарет, и он бросился на проволоку. Предпочел сам. А до этого
бросились Манус, и еще Лилли, и Гринбург. А Фархад ударил
скотину Бака, а Матулович прыгнул с обрыва в каменеломне, а
Пальк вдруг ни с того ни с сего пошел через плац ночью -- во
весь рост, не прячась" [1].
Здорово, правда?
" -- Ну как вы додумались до такого, чтобы всякое дерьмо
делало с людьми, что хотело? -- Клейст что-то начал о задачах
Контакта, о прыжке во Вселенную, о постижении чужого разума, он
тогда еще не пал духом. Бурдюк все это выслушал и спросил: -- И
из-за этой дерьмовой Вселенной убивать
людей?" [1].
Это не конец лабиринта, не выход. Это тупик.
9. ПОРАЖЕНИЕ
В Зеркале, замыкающем рассказ "Телефон для глухих", люди
не отражаются. Вновь характерный для автора двойной смысл. Одна
сторона нами уже исследована: Контакт есть зеркало, в котором
человечество видит себя. Контакта нет, Оракул не способен понять
нестерпимую аналогичную "азбуку" человеческого
существования, и Зеркало остается пустым. Отсюда слова Анатоля:
"...начинать Контакт нужно не отсюда. Начинать надо с людей.
С нас самих".
Но есть, как мне кажется, еще одна сторона. Оракул, оперируя
крупными структурами, изучает то, что изучает его -- земную
науку. Понимание приходит на символьном уровне. "Зеркало,
зеркало, зеркало..." -- повторяет Катарина. Зеркало с
дорогой бронзовой оправой, в котором люди не отражаются.
"Ученый беспристрастен к объекту исследования", то есть,
становясь ученым, он перестает быть человеком (беспристрастность
свойственна лишь мертвецам). Исследуя мир, он работает
внечеловеческими методами, и мир, отраженный в его Зеркале,
оказывается внечеловеческим. Совсем не обязательно --
бесчеловечным. Но вполне вероятно.
(Исследование Оракула подарило людям "вечный хлеб" и
"росу Вельзевула". Последняя лишь по воле автора не
обернулась очередным оружием.)
"Наука -- это удовлетворение собственного любопытства за
государственный счет". Но ведь, "кто платит, тот и
заказывает музыку".
"Мне очень жаль, Милн, но в вашу группу не записалось ни
одного студента. Никто не хочет заниматься классической
филологией, слишком опасно. И дотаций тоже
нет" [1].
Понятно, почему "слишком опасно".
"Государство не гарантирует правозащиту тем гражданам,
которые подрывают его основы" [1], то есть
используют свои способности иначе, чем государству этого
хочется.
Я настаиваю на своем медиевистском толковании. Средневековый
характер коллективной психики порождается не только
иерархической организацией общества, но и мифообразующей ролью
науки -- новой Церкви.
Как и в начале христианской эры, симбиоз установился не сразу и
не гладко. (См.: Г.Попов. Система и Зубры.) До конца симбиоз так
и не установился.
"...Улугбек и Бруно остались лежать около плазмы. Но это
было не все. Потому что левее, по ложбине у незащищенных холмов,
сверкающим клином ударила бригада кентавров, офицеры торчали из
люков, как на параде, без шлемов, и золотые наплечные значки
сияли в бледных лучах рассвета. Они шутя прорвали оборону там,
где находился Хокусай, и Хокусай погиб, собирая клочья плазмы и
бросая ее на керамитовую броню. (...) И Кант погиб, и Спиноза
погиб, и Гераклит погиб тоже" [1].
Об этих рассказ "Некто Бонапарт". О нежелающих
подчиниться.
Действие происходит в будущем, возможно, недалеком. Реакцией на
всевозрастающее антропогенное воздействие явилась Помойка --
"некий организм, возникший путем цепной самосборки в
результате накопления промышленных отходов до критической
массы" [1]. Подробного описания в рассказе
нет. Достаточно понимания того, что Помойка -- оборотная сторона
нашей цивилизации и отрицание ее.
Десятки лет войны.
"Страна агонизировала. Солдаты на фронте тысячами
захлебывались в вонючей пене и разлагались заживо, тронутые
обезьяньей чумой. Шайки дезертиров наводили ужас на
города" [1].
Вновь обращает на себя внимание нетрадиционная традиционность
А.Столярова. Эсхатологическая тема экологической катастрофы
многократно рассматривалась зарубежной и советской литературой.
Образом наступающей Помойки автор подчеркнуто не вносит ничего
нового. Другой фантастический прием, используемый в рассказе,
восходит и вовсе к Г.Уэллсу. (Конкретная модификация принадлежит
Ст.Лему.)
Не рассказ ужасов, не рассказ приключений, тем более -- не
фантастика научных идей. Скорее -- хроноклазм, порожденный
Оракулом, еще одно Зеркало.
На этот раз оно отражает людей.
Микеланджело, Босх, Жанна д'Арк, Пракситель, Гете, Бонапарт...--
"элита", вся история человечества, "кучка
высоколобых интеллигентов, отвергнутых собственным народом,--
мизер в масштабе государства" [1].
Неподчинившиеся, находящиеся в оппозиции и, как следствие,
изгнанные, выброшенные на Помойку или же просто убитые
милосердным средневековым обществом. "К ним жестоко быть
милосердными".
"Тотальная оккупация истории обернулась банальной оккупацией
Полигона. (... ) Значит, теперь у нас Австриец. Другого и нельзя
было ожидать" [1].
Нельзя. Напомню лишь, что Австриец по имени Адольф -- не только
дублер Гитлера, но и сотрудник Полигона, надо думать, ученый.
Вопрос был поставлен.
И ответ был дан.
"...и танки встали, пробуксовывая гусеницами, временно
ослепленные и беспомощные. Фронт был обнажен полностью. И все
сенсоры стянулись к нему, потому что им нечем было сражаться, и
он послал их обратно на вершины холмов, чтобы их видели в
бинокли и стереотрубы. Это была верная смерть. И они вернулись
туда -- и Декарт, и Лейбниц, и Гете, и Ломоносов, и Шекспир, и
Доницетти. Должно было пройти время, пока Хаммерштейн поймет,
что за ними нет никаких реальных сил. И Хаммерштейн понял.
...-- Ты готов был погубить весь мир ради любви, а теперь ты
намерен погубить любовь ради чужого мира.
-- Мир погубил не я,-- ответил Милн...
И когда пехотные колонны, извергая по сторонам жидкий огонь,
втянулись в ложбины и начали обтекать холм, на котором он стоял,
то глубоко в тылу, на границе болот, уже выросли горячие
плазменные стены высотой с десятиэтажный дом и неудержимо
покатились вперед. Они были грязно-зеленые, черные у подошвы, и
кипящие радужные струи пробегали по
ним" [1].
Мы опять вернулись в исходную точку лабиринта. Средневековый по
антуражу мир "Изгнания беса" сменился зазеркальем
Оракула, средневековым по господствующему мышлению. Помойка
пожрет эти миры, очистит их и, может быть, умрет без пищи. Милн
с Жанной вправе мечтать об этом. Но "миллиарды свежих
трав" взойдут уже не для них. "Слабое мелкое солнце
Аустерлица" опоздало.
Они, оставшиеся на вершинах холмов, сгоревшие, захлебнувшиеся --
сделали свой выбор. Встав в оппозицию к организованной силе, они
противопоставили себя средневековой логике мышления. Но
противостояние осталось вооруженным и уже не могло быть иным.
"Страна агонизировала".
"Некто Бонапарт" нельзя воспринимать как рассказ о
победе, о выходе, о спасении. Он обречен остаться ВСЕГО
ЛИШЬ гимном свободомыслию, памятником тем, кто захотел сам
выбирать себе судьбу.
10. ПОКАЯНИЕ
Средневековые миры, через которые мы прошли, следуя за
А.Столяровым,-- не красивые декорации, даже не "варианты,
которые могли бы реализовать себя". Это проекции. Это наша
реальность, увиденная под необычными углами из чужих измерений.
ОДИН шаг К АБСОЛЮТНОМУ знанию.
Маленькая дополнительная возможность увидеть структуру мира.
Что она нам даст?
"Даже самые светлые в мире умы
Не смогли разогнать окружающей тьмы..."
(О.Хайям)
С Анатолем из "Телефона для глухих" следует поспорить.
Особенно сейчас, исходя из принципа "оппозиции к
сильному". Стало слишком модным ругать науку, вкупе с
техникой и технологией, требовать борьбы с прогрессом --
почему-то экологические движения все больше выступают под
патриархальными знаменами. Защитники среды приобрели реальное
политическое влияние -- они уже партнеры, они хотят (и,
возможно, по праву) быть ведущими партнерами. Вспомним, что
"истина -- извечный беглец из лагеря победителей".
А теперь постараемся понять, в рамках какого мышления происходит
дискуссия.
Нам предлагают противопоставление: бесчеловечная наука --
божественная (с некоторых пор) Церковь. Но в рамках нашего
видения этот тысячелетний конфликт смахивает на бой с тенью.
Нам предлагают жить и действовать в рамках "вечного",
"железного" антагонизма "цивилизация --
природа". Но ведь и этот спор если не беспредметен, так
бесперспективен. Опять Средневековье с его вечной
вневременностью и постоянством борьбы тьмы и света, Сатаны и
Бога.
Так мы и останемся -- ВЕРУЮЩИМИ -- и в науке, и в
отрицании ее, остаемся фанатиками, преобразуя природу и
препятствуя этому преобразованию. Лабиринт, по которому мы
блуждали, анализируя фантастику А.Столярова, непрерывно
порождается реальностью перестройки в нашей стране и второй НТР
в странах Запада. Темп перемен нарастает и мы идем в
зазеркальный туман, идем все в той же опереточной экипировке и
безо всякой уверенности, что в случае чего удастся "вернуть
ход назад".
Дилеммы, рассмотренные А.Столяровым, не нашли решения. Значит,
их следовало решать в рамках другой парадигмы. Под сомнение
должны быть поставлены глубинные, априорные принципы организации
духовной жизни общества. Сначала духовной!
Макс Борн писал: "Существуют какие-то общие тенденции мысли,
изменяющиеся очень медленно и образующие определенные периоды с
характерными для них идеями во всех сферах человеческой
деятельности... Стили мышления -- стили не только в искусстве,
но и в науке" [12].
Мы вправе расширить это определение. С точки зрения
АБСОЛЮТНОГО ЗНАНИЯ сама наука, такая, к какой привыкли со
времен Аристотеля,-- тоже парадигма, конкретная, а потому
преходящая. Она сама по себе обусловлена иными, более глубинными
семиотическими пластами.
ВРЕМЯ МЕНЯТЬ ФОНЕТИКУ.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. РАССУЖДЕНИЕ О ЯЗЫКЕ
Бесконечна сила традиции. Бесконечно наше рабство, духовное и
материальное. Мы рабы мертвых. Мы говорим с природой на мертвом
языке, сами звуки которого созданы для того, чтобы воспевать
горделивые замки и Господа нашего Иисуса Христа. Азбука этого
языка не в ладах с семантикой, грамматика запутна, а большая
часть словарного запаса забыта или еще не создана.
Мы сами не понимаем этот язык, мы, те, кто его создает. И не
трогая фонетику, не меняя азбуку, мы разбили его высшие
семантические уровни на сотню тысяч диалектов и окончательно
утратили контроль над новым Вавилоном.
Но сила, вышедшая из-под нашего управления, осталась силой. И
всякий, осмеливающийся поступать иначе, чем принято, обратит ее
всю против себя.
Изменения все-таки происходят.
Понять почему, выше моих сил.
Я не знаю, какой должна быть фонетика цивилизации, иная
парадигма человеческого мышления. Для новых сущостей не
придумано имен. Можно пользоваться синонимами, можно давать
описательные определения, но НЕТ ЗАМЕНЫ У ИМЕНИ.
Свободомыслие.
Независимость.
Терпимость.
Оппозиция к сильному.
Свобода, наконец.
Лишь лингвы, буквы старого алфавита, использованные и затертые.
Мы знаем уже, что ИМЕНА будут состоять из этих букв.
Бльше мы ничего не знаем.
ЛИТЕРАТУРА
1. Столяров А. Изгнание беса.-- М.: Прометей, 1989.
2. Степанов Ю. В трехмерном пространстве языка: Семиотические
проблемы лингвистики, философии, искусства.-- М.: 1985.
3. Веркор. Люди или животные? -- М.: 1957.
4. Келасьев В.Н. Системные принципы порождения психической
активности.-- Вестник ЛГУ, 1986, сер.6., вып.2, с.55-66.
5. Переслегин С. Скованные одной цепью.-- В кн.: Стругацкие А.
и Б. Отягощенные Злом, или Сорок лет спустя. М.: Прометей, 1989.
6. Толкиен Д.Р.Р. Хранители.-- М.: 1983.
7. Шерред Т. Попытка.-- В сб.: Фантастические изобретения. М.:
Мир, 1971.
8. Шварц Е. Дракон.
9. Стругацкие А. и Б. Волны гасят ветер. Перефраз эпиграфа.
10. Нейштадт Я. Зигьерт Тарраш.-- М., 1983.
11. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок их хаоса.-- М., 1986.
(Перефраз)
12. Борн М. Физика в жизни моего поколения.-- М., 1963.