КАК ПУХ ОТ ГУБ
(Из разговоров с Зельдовичем и Драгомощенко)
ОА - ... а давайте поговорим о театре, как философской категории. По
аналогии с бумажной архитектурой можно назвать предмет нашего разговора
бумажным театром. Александр, "что вы думаете о театре, как философской
категории"?
АЗ - Следует начинать с банальных вещей. Первая, очевидная: театр дает
возможность выйти за пределы собственной биографии и прожить еще что-то.
Ты попадаешь в ауру актера и оказываешься "здесь и сейчас". Это
очевидно. Менее очевидно то, что театр таким образом создает возможность
манипулировать жизнью, перемещаясь по оси, где на одном полюсе --
"натуральность", а на другом -- "бумажность". Вы помните эти детские
домашние перекладочные театры, вырезанные картонные фигурки?..-- это же
очаровательно. Бумажный театр -- это предельная улыбка, то есть, когда
мы высасываем из жизни плоть, высасываем тяжесть и оставляем тени. Но
осязаемые тени. Когда жизнь делается равновозможной настолько, что
становится слышно...
АД - "Моря Балтийского шум. Тихая поступь ветров./ Но не откроет мне
дверь насурмленная Маша..."
АЗ - Ну, понимаете, чем больше возможностей, чем меньше детерминизма
-- тем легче. Все легче, легче, все бумажней... почти как пух от губ. И
тогда у зрителя тоже возникает возможность вернуться назад к собственной
жизни и тоже начать ее как жвачку растягивать по какой-то оси:
"натуральность" и прелестная "игра", "искусственность". В этом есть,
конечно, и психотерапия но и -- магия, и вот эта "резинка". То есть,
театр дает возможность нам вообразить, что мы сами играем с собственной
жизнью. А когда мы играем, мы делаемся многократно свободнее. Потому что
отношение к миру, как к предмету игры, гуманистично и свободно, оно
лишено какой бы то ни было агрессии и при этом вызволяет нас из
иллюзорной детерминированности.
АД - Где-то, кажется в предисловии к "Поэтике грезы" Башляр замечает,
что значение поэтического образа -- точнее, его этоса -- в том, что он
открывает язык будущему. В какой-то мере это возможно отнести и к
"театру": значимость последнего, скажем так, возможно заключается в том,
что он открывает воображение будущему. Или "иной природе" времени.
АЗ - Я вспоминаю репетиции Васильева... Играли какие-то куски, потом
наступали долгие паузы, заполненные перестановкой декораций... или же
были паузы, потому что там планировались вставки балета; или просто
выходили покурить, а потом опять все начиналось. То есть, время жило
необычайно разнообразно. Обычно в спектаклях, которые нам показывают,
время живет одинаковым образом. А в этих прогонах, в этой целодневной
жизни, которая там проходила, в которую вплетались еще какие-то интриги
отношений между его участниками, между наблюдателями время текло
предельно пестро. То замедляясь, то ускоряясь. И это было хорошо, потому
что, конечно же, на самом деле все это происходило отчасти случайно,
отчасти импровизационно, но отчасти и намеренно. Это была возможность
жонглировать временной "плотностью" -- или натуральностью как бы --
происходящего. И вот в этом воздухе, в этом объеме и заключалось на
самом деле очарование. Почему, скажем, я никогда больше не ходил на
спектакль "Серсо", который потом был выпущен на люди...
АД - (глядя в окно) Послушай, кто убил это дерево?
АЗ - Вот это?...
(за окном дерево)
АД - Да, это Москва... Ты же знаешь, Ленинград -- деревня. Ну, может
быть, каменная деревня. А деревня это жупел. И люди тоже себя ощущают
каменно. Любопытно все же, почему памятники обычно превышают человека,
почему, например, памятники не делают величиной с наперсток? Сколько бы
хлопот возможно было бы избежать впоследствие... И вода каменная.
АЗ - На каменной завалинке я каменно сижу...
АД - Да, действительно. Это про меня. И вот я, приезжаю сюда, каменный,
а здесь все по-другому.
АЗ - На каменное облако я каменно гляжу.
АД - Фактически это посвящается юному Ролану Барту. И выглядит так. "В
каком магазине вы брали эти штаны?" -- "Там-то". -- "Ага. Я был там
вчера вечером. Вы?" -- "Знаете, утром". Все. We have one blood, you and
I. И вот у людей, живущих здесь, у них дерево под окном. Вчера оно было
ржавым, как победа, но живым, как поражение. Я говорю: "Саша, меня
охватывает какая-то очень внутренняя трeвога по поводу этого дерева. Что
с ним происходит!" И я был прав. Утром открываю глаза -- дерево мертво.
Ни одного листа. Вероятно, это начало рукотворной осени.
ОА - И чьих же рук это дело?
АД - Полагаю, чьих-то. Но почему я сейчас об этом говорю? У меня такое
ощущение, что театр -- одна из возможностей устроения некой осени. И,
если позволите обобщение, -- смены времен года, очарование чего остается
наблюдать знающему путь вещей.
АЗ - Твой монолог напомнил мне Некрасова. Он очень много писал о
погоде.
АД - Не спорю. Однако начать мне хотелось с другого. С мечты. Я хотел
построить театр, который... (отводит рукой бокал с Лыхны) Нет, друг мой,
не время. Позже. Я хотел построить такой театр, у которого было бы
четыре сцены, расположенные по периметру зрительного пространства,
соединенные между собой. Четыре сцены, на которых одновременно игралось
бы четыре спектакля. На одной, к примеру, "Макбет", на второй "Таланты и
поклонники". Справа Чехов, слева Эврипид. Все работает в полную катушку.
Non Stop. Причем все идет одновременно. Воспитанные коробейники на
войлочных подошвах разносят сахарную вату и пиво. Иные зрители
предпочитают смотреть на действие с Чертова колеса, расположенного в
центре патио. Но поскольку труппа небольшая, то актеры, отыграв свое на
одной площадке, бегут на другую, переодеваясь на ходу (если есть время),
обмениваясь по пути репликами по поводу всевозможных обыденных и милых
вещей -- будь то водопроводный кран, купленный с рук либо последние
битвы в парламенте. Так они бегают по кругу. Тут они кричат: "бросьте
ключи в колодец", там "к чему Титания перечит Оберону?", а там: "Боже
мой, как вы постарели, Петя!...". Такое представление должно идти по
меньшей мере месяц. Актеры и зрители входят в отношения. Кое-кто
подменяет друг друга. Возникают странные связи. Любовь проникает в ряды
коробейников, etc. Я думал о великом реальном Театре, за границами
которого с "той стороны" тоже такой же периметр, исполненный зрителями,
которые смотрят происходящее действие как бы "сзади", из-за плеча, но
для которых главное действие происходит в развитии событий среди
зрителей. Театр уходит за горизонт. Вот схема. (Чертит).
АЗ - (внимательно наблюдая)... А я написал в детстве повесть.
АД - Повесть. О чем же?
АЗ - Я написал одну главу. Она занимала страницы полторы.
АД - Как называлась?
АЗ - Название не сохранилось. История начиналась с того, как некий
человек приходил в город. Жаркий, с мухами, на берегу моря, где-то около
Одессы...
АД - Херсон?
АЗ - Нет.
АД - Николаев?
АЗ - Вот! Николаев.
АД - Николаев?! Николаев, боже мой, 6 утра, 1967 год. Мы приезжаем в
5:40. Как сейчас помню. Въезжаем в город, температура воздуха +60 по C.
Жара падает отвесно. В воздухе гарь -- стерня горела ночью, пока мы
ехали. Пылища адская! Вьезд в город. Стоит киоск, в котором как бы
торгуют пивом.
АЗ - Пиво там выдающееся.
АД - Да. Но мы же не дети, Саша! Мы же понимаем, что пиво -- оно
янтарное, желтое, черное, синее, какое угодно... Но прозрачного пива не
бывает. Это -- contradictio in abjectio. Зато стоит очередь. Это в шесть
утра, перед Кирпичным заводом. Человек подходит, большую кружку этого
пива выпивает и из кармана огурчик такой, весь туманный в пупырышках
тащит или тарань вынимает любовно, рыбку, значит... Это водку продавали
в киоске пивными "бока лами". Так мы Николаев и проехали.
АЗ - Вот-вот, город типа такого Николаева с таким вот киоском у
Фарфорового завода. И роман почему-то начинался с того, что там
принимаются строить театр.
(АД в упор смотрит на АЗ)
АЗ - Так начинался роман.
(ОА - всхлипывает)
АЗ - (продолжает) Мне было 14 лет. Я очень люблю эту историю и в общем
где-то даже хочу осуществить.
ОА - В Николаеве?
АЗ - Не обязательно. Но где-то там, где тепло.
(пауза)
АД - (прокашливается). Идея бумажного театра вне всякого сомнения очень
интересна. Впрочем, в последнее время она получает достаточное
распространение. Вчера нам довелось быть в некоем вполне светском
собрании, которое называлось "Выставка друзей" или, как сказала Ольга
Свиблова: "honey, у нас теперь в Москве начался новый период -- не
"возрождения", а "возвращения"." Все вернулось в лоно добрых старых
квартирных выставок. Конечно, я понимаю, проблема privacy, ностальгия по
интимности...
АЗ - Хорошее слово -- "невозрожденец".
АД - Отличное слово. Я уж точно не возрожденец. Я старый, больной
человек, но я пришел туда и мне показалось, что идея бумажного театра
просто порхает в воздухе. Иногда, правда, уплывает куда-то вбок... В
одном из разговоров я сказал -- вы научились многому, но невольно забыта
одна вещь, которая относится к истокам научения: Я говорит,
следовательно Я исчезает. Сомнение, а затем и мысль у Картезия отделены
от речи... то есть, от временения, в котором мы уже всегда были или же
только будем...
АЗ - Я читал.
АД - Что читал?
АЗ - (с нескрываемым изумлением) Я? Читал? Хорошо. Но я так и не знаю,
что они делали потом, после того, как все написали? Куда они делись? И
что делали прежде?
АД - Видишь ли, тот1 был пожарником. То есть, следователем страховой
компании; расследовал все случаи, связанные с пожарами. Потом сатори, --
очередной пожар на фабрике. Люди курили в отведенном месте, а рядом
стояло две бочки. Одна пустая а вторая с бензином. На бочках были
соответствующие надписи. Допустим -- "пусто", "бензин". Рабочие
предпочли бросать окурки в пустую бочку из-под бензина. Пары шарахнули.
Ребенку известно, что бензин не взрывается, а пары да. Но -- пустая
бочка... Пустота -- это ничто, это -- безопасно. Оказалось наоборот.
Впоследствие Жак Деррида развивает эту тему в концепцию -- differAnce.
Старая, но по-прежнему прелестная история.
АЗ - Это была пьеса, состоящая из двух надписей.
АД - Скорее, кости, состоящие из одной грани.
ОА - Мне очень нравится мысль о том, что театр дает возможность придать
времени разнофактурность в процессе репетиций. Но в таком случае не
получается ли, что театр существует лишь для тех, кто им занимается, а
вовсе не для тех, кто его смотрит?
АЗ - Нет, не смотрит.
ОА - А что он делает?
АЗ - Ну, понимаете, мы же не можем в своей жизни сами себе потереть
спину.
ОА - Почену?
АЗ - Это трудно. И мы ходим даже в специальные места, где это делают, в
баню, где нам это делают. И в театр мы ходим, где нам...
АД - Кусают наш локоть.
АЗ - Да.
АД - Но мы не коснулись темы, которой всегда касаются люди, когда
заводят разговоры о важных вещах, будь то баня или кусание локтя. Мы не
коснулись вопроса генезиса театра. Слушая вас, Саша, я понял, что в моем
сознании произошла бархатная революция: у людей живущих на этой великой
равнине при полном отсутствии поющих козлов... генезис такого театра,
конечно же, следует искать в тризне а затем и в самом погребально-
похоронном обряде. По мокрому кладбищу, по колено в воде и грязи. Кричат
вороны, голуби... и так далее. Вот она машина, спрессовывающая время в
преддверии его отсутствия. Впресовывающая, как муху в янтарь.
АЗ - Похороны?
АД - Хоронить, прятать, я затем искать -- природа игры. Своего рода
прятки. Элевсинские жмурки. Наверное, поэтому такие трудности с другими
традициями. Что ж... другие белковые структуры.
АЗ - Да. Любая биологическая структура -- она, как гайка с резьбой,
настроена на время. И национальная или культурная разница существует на
биологическом уровне, на уровне соответствия внутренней темпоральной
резьбы тому времени, которое через человека проходит...
АД - Ты вернул меня на землю. Вот мы живем здесь... я понимаю, это
странно, но я вынужден признать этот курьез, с которым приходится
мириться. И мы здесь, как и все, находимся в поисках постоянства. Не в
поисках утраченного в Комбре пирожного, а в поисках постоянства. В
системе подлинной чумы -- прости я старше тебя -- самым постоянным
является то, что обслуживает смерть.
АЗ - Ты сказал "утраченное время"... На самом деле это название всех
пьес прошлого и будущего. Любой театр -- это поиски утраченного запаса,
____________________
1 Речь по-видимому идет о Бенжамине Л. Уорфе (примечание Ольги
Абрамович)
невоспользованного...
АД - ... нетраченного...
АЗ - ... и еще 20 прилагательных -- времени. Времени любого, сюжетно-
событийного, чисто процессуального, времени ожидания, встречи, разрыва,
разлуки... Это все временные категории на самом деле. И человек, который
приходит в театр, он как бы приходит на склад запчастей. Ольга,
передайте, пожалуйста, Лыхны Аркадию... Как на свалке японских
автомобилей, где он ищет себе болт, бендикс, стартер -- и все бесплатно.
Театр -- это такая свалка невоспользованного времени, где каждый может
выбрать себе и приставить, прилепить, привинтить что-либо ко времени
собственной биографии. Иногда привинчивать не к чему.
ОА - Давайте теперь поговорим про текст в театре. Предисловие к этому
разговору будет такое. В Древней Греции пьесы писались для одного
единственного представления. Сюжет был всем известен, но текст каждый
раз был оригинальным. То есть присутствовал элемент неожиданности.
АЗ - Вроде как на правительственном концерте.
ОА - Представления комедии дель-арте тоже были в значительной степени
импровизированными. В нынешнем же театре текст представляется совершенно
незыблемой конструкцией, как буриме. Есть жестко заданные рифмы, в них
нужно вписаться. Откуда такой пиетет в отношении к автору?
АЗ - Я понял. Дело в том, что если раньше фабула была ясна всем, то по
про шествии столетий фабула стала непонятна.
АД - Действительно, фабульно-каузальное мышление, причинно-
следственное, когда-то могло претендовать на то, что оно может дать
целокупную картину мира. Но после того, как, к примеру, Вайцзеккер,
открыл принцип дополнительности, все поняли, что...
АЗ - ... что забит первый гвоздь...
АД - ... в гроб фабулы.
АЗ - ... в гроб современного театра.
AД - Но я ведь не цукат, я ведь тоже когда-то ходил в институт! Я ведь
тоже обучался на театроведческом факультете, где меня строго наставляли
по части, так сказать, драматургического анализа...
АЗ - Что-что?
АД - Ну... (щелкает пальцами) -- экспозиция, кульминация, завязка... Но
странно как быстро исчезает у человека понятие конца-начала, внешнего-
внутреннего, как нестоек весь этот bric-a-brac метафизики. И как любит
человек возвращаться в милые пенаты.
АЗ - Я бы вернулся к теме времени. То есть, к одной из конкретных
перспектив. То, что зовется постмодерном на самом деле не что иное как
попытка по-аптекарски назвать ментальный переворот, единственный резон
которого состоял в абсолютно изменившемся -- напрочь и вдруг --
восприятии времени как такового. Pattern времени, воспринимавшегося
линейно (начало, конец, а в середине нечто, что принято называть
настоящим) относился ко всему без исключения. Модель истории,
завершающейся чем-то -- раем ли, победой добра или наступлением
тысячелетнего царства -- управляла сознанием. Управляла тем, что Лиотар
называет meta-recite, метаповествованием, собирающим мир в единое, где и
возможно начало, то есть истинное прошлое, будущее и, паче того,
настоящее. Которого нет. Но в котором должно по привычной логике
свершаться Бытие.
АД - ...настоящее -- тень, образуемая тенями прошлого и будущего.
Сквозняк, снятое рапидом от-сутствление...
АЗ - Или история каждого -- биография. Еще более детально построение
сиюминутного события. Например, театрального действия. Анатолий
Васильев, бессознательно, может быть, это почуствовал. Он говорил, что
весь театр Станиславского построен по принципу карабкания по канату.
Ему/ей дается задача -- стать президентом или же добиться взаимности
Маши...
АД - Нет, не откроет нам дверь насурмленная Маша...
АЗ - И вот в течение всей пьесы он/она играли только это даже не
желание ... все время куда-то лезли. Его/ее сила распределялась по этой
вертикали. Что в конце стало выглядеть очевидной глупостью. И Васильев,
весьма вероятно не отдавая отчета себе в том, стал разрабатывать
концепцию театра, который он назвал "бесконфликтным". Театра, где
исключаются отношения в прежнем понимании, где все существует автономно.
К чему вполне применим термин -- паратаксис или же паралогия. И за чем
стоит опять-таки усилие по замещению привычной модели театрального
времени иной...
АД - Мы должны были бы остановиться на политическом смысле любого
изменения в риторике. Не говоря уже о попытках изменения ее в подходе ко
времени.
АЗ - Твой пример театра возможно груб, но, тем не менее, он верный
пример: симультанное существование различных персональных времен.
АД - Природа театра -- Перформатив. Когда то, что делается в момент
этого делания и есть реальность, а не "представленная". Когда происходит
не репрезентация знания, но из-обретение его в процессе действия,
содержанием которого оно является. Театр жесток и Арто прежде всего
настаивает на этом потому, что понимает так его энергию, подрывающую
устойчивые структуры знания, превращающую их в труху. Что несомненно
болезненно. Но в трактате Сунь Цзы о военном искусстве есть термин
"девятая местность". Это последняя местность, в которую попадают войска.
Девятая местность -- горы слева, отвесные скалы справа, сзади пропасть,
а впереди противник. Интересно, что рекомендация к поведению в этой
местности самая краткая: "сражайся".
АЗ - Потому что неиминуемо возникает вопрос нравственности. Я тоже
думал об этом. Для меня вопрос стоял так: где источник пафоса в новой
ситуации? Источник морального на чем-то настаивания? Если происходит
отмена всего, что вместо? Художественный метод вырастает в этику. Тем
самым на этический уровень поднимается уровень игры. То есть, отношение
к миру, как к предмету игры делается высшей ценностью.
АД - Но игра это ведь тоже некие конвенции, некие уговоренности.
АЗ - Да. И, как ни странно, на личном, персональном уровне эти
конвенции не социальные, не интерсубъективные -- это конвенции
религиозного плана. Они возникают между человеком и Создателем.
ОА - Ваши разговоры о времени естественно провоцируют вопрос о
пространстве. Тем более, что идея ландшафтного театра...
АД - О-о-о-о-о-о! Вечер! Дамы в кисейных платьях, легкий бриз развевает
ленты на шляпах, в руках крокетные молотки, -- прохожу мышеловку!
АЗ - Пространство есть форма существования времени. У этого положения
масса практических применений. Например, в тесном пространстве трудно
находиться долгое время... Тут дело даже не в климате.
АД - Дело в холмах.
АЗ - Холмы?
АД - Театр за холмом... Надо заметить, мы сейчас доживаем Эру театров
за углом. Но неизбежно с изменением парадигмы "вещи в себе" при переходе
ее в "вещь у нас", мы перейдем к театру за холмом, как переходят в
другую комнату.
ОА - Случались ли уже попытки? Если да, то можно ли считать их
удачными?
АЗ - Бондарчук. Видели "Войну и мир"? Или "Ватерлоо"? Это мастер.
АД - Это гигантская интуиция и ничего больше.
АЗ - Ничего. И море народа.
АД - Мир ожидает прихода холмистов.
АЗ - Главное, за холмом может ничего и не быть.
АД - Это уже финансовый вопрос.
АЗ - Да, это вопрос денег.
АД - И ответственности.
АЗ - И власти. (пауза) Единственное, что интересно в пространстве --
это то, что какие-то слова в одном пространстве произносить можно, а в
другом нельзя.
ОА - Вот! Значит ли, что текст дает задание на изменение времени, а
пространство предлагает способы это сделать?
АЗ - Ничего подобного.
АД - Мне надоело говорить о времени о пространстве. Давайте поговорим о
богатстве и нежности. Или о бедности и тщеславии...
ОА - Давайте.
АД - Только в другой раз.
Ольга Абрамович
19716 знаков