Владимир Солоухин
ЧИТАЯ ЛЕНИНА
Сколько раз в разных официальных кабинетах, у главного редактора
журнала, скажем, у секретаря райкома, в облисполкоме, в застекленных
шкафах я видел ровные, темно-бордовые темно-синие ряды книг, к которым и
подходить близко не нужно, чтобы сразу отметить - Ленин. Знали уж собрания
его сочинений, узнавали издалека по внешнему виду безошибочно, как,
взглянув на тот же Мавзолей на Красной площади, никто не спутает его с
каким-нибудь другим зданием. Держать собрание сочинений Ленина каждому
большому начальнику (директору завода, генералу какому-нибудь) считается
не то чтобы обязательно... но как-то солидно и внушительно: письменный
стол с телефонами, а около боковой стены застекленный шкаф с томами
Ленина. Много их стоит у разных людей, в разных кабинетах, но не многие
Ленина читали. Если же кружки по изучению первоисточников, партучеба и
семинары, то как-то так получается, то начинают все время с ранних работ:
"Материализм и эмпириокритицизм", "Что делать", "Что такое друзья народа и
как они воюют против соцал-демократов". Пока обучающиеся продеруться
сквозь философские дебри этих работ, пока конспектируют, глядь, а
семинарский год уже кончился, так что ни на одном семинаре, ни на одной
партучебе никогда дело не доходит до поздних его томов, до того времени,
когда кончается философия и начинается практическая деятельность.
Взглядывая на эти тома в кабинете кого-нибудь из своих достигших
oфициальных высот друзей, я бывало ловил себя на мысли, что не читал
Владимира Ильича и теперь уж, слава Богу, пожалуй, никто и никогда не
сможет меня заставить прочитать эти книги.
То ли от этого "эмпириокритицизма" осталось, что напичканы эти тома
сухой, схоластической, неудобовоспринимаемой материей, но помню, я всегда
удивлялся, если видел человека, читающего Ленина. - А ты почитай, - скажет
иной такой человек. - Ты почитай, знаешь, как интересно!
Но часто бывает, что маленький, незначительный эпизод вдруг заставит
взглянуть на вещи по-новому, другими глазами, когда вдруг увидишь, чего не
видел раньше, и станет интересным, даже жгуче интересным то, что казалось
скучным.
Один читатель, пытаясь внушить мне в своем письме какую-то (не помню
уж теперь) мысль о первых днях революции, написал: "А вы откройте Ленина,
т. 36, пятое издание, стр. 269 и прочитайте, что там написано".
Нельзя сказать, чтобы я тотчас бросился открывать том, да и не было
его у меня под руками, потому что дома я никогда Ленина не держал. Однако
том и страница запомнились, и однажды на заседании редколлегии в одном
журнале я оказался около шкафа с книгами. Пока говорились там умные речи и
обсуждались планы, я вспомнил про наущение читателя и, потихоньку
приоткрыв дверцу шкафа, достал нужный том. Наверное, еще подумали мои
коллеги, что я собираюсь выступать с речью и хочу вооружиться необходимой
цитатой, а я сразу, сразу на стр. 269. Строчки ведь указаны не были, так
что мне пришлось прочитать всю страницу, и я сразу понял, о каких именно
строчках шла речь в письме.
"Я перейду наконец к главным возражениям, которые со всех сторон
сыпались на мою статью и речь. Попало здесь особенно лозунгу "Грабь
награбленное", - лозунгу, в котором, как я к нему ни присматриваюсь, я не
могу найти что-нибудь неправильное... Если мы употребляем слова
"экспроприация экспроприаторов", то почему же нельзя обойтись без
латинских слов?" (Аплодисменты).
Я и раньше слышал, будто существовал такой лозунг в первые же дни
революции и что будто бы он принадлежал лично Владимиру Ильичу. Но тогда я
думал, что он существовал по смыслу, по сути, а не в обнаженном словесном
оформлении, и теперь, должен признаться, меня немного покоробила
откровенная обнаженность этого лозунга. Прочитанные строки были взяты из
заключительного слова по докладу "Об очередных задачах советской власти".
Времени было еще много, заседание редколлегии еще только началось, я стал
листать оказавшийся в моих руках том и очень скоро понял, что надо его
внимательно прочитать.
Теперь я хочу сделать для возможного читателя моих записок извлечения
из этого тома, как я делал извлечения, скажем, из Метерлинга или
Тимирязева, когда писал о траве. Извлечения на свой вкус, разумеется.
Другой, возможно, выписал бы другие места, другие мысли... Впрочем, нет,
мысли не другие, ибо и те другие мысли были бы ленинскими. А известно,
насколько единым, целостным и целеустремленным был Владимир Ильич в своих
мыслях.
Почему именно из этого тома? Только ли потому, что он первым случайно
oказался у меня в руках? Не только. Я, если и не прочитал от строки до
строки, то просмотрел потом многие тома. Но очень уж интерсный и острый
период - с марта по июль 1918 года, то есть с пятого по десятый месяц
управления Россией, столь неожиданно для них самих оказавшейся в руках
большевиков. Нет, полной неожиданности, конечно не было. Теоретически они
готовились к этой власти и к этому управлению. В статье "Сумеют ли
большевики удержать власть", написанной еще до октябрьского переворота,
были Владимиром Ильичем Лениным заранее предопределены многие действия и
акции, которые в обозреваемый нами период стали осуществляться
практически. Выпишем из той, еще предреволюционной, статьи главный
ленинский тезис, главную мысль.
"Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность
является в руках пролетарского государства, в руках полновластных советов
самым могучим средством учета и контрол я... Это средство контроля и
принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины. Гильотина
только запугивала, только сламывала активное сопротивление, нам этого
мало.
Нам этого мало. Нам надо не только запугать капиталистов в том
смысле, чтобы чуствовали всесилие пролетарского государства и забыли
думать об активном сопротивлении ему. Нам надо сломать и пассивное,
несомненно еще более опасное и вредное сопротивление. Нам надо не только
сломать какое бы то ни было сопротивление. Нам надо заставить работать в
новых организационных государственных рамках.
И мы имеем средство для этого... Это средство - хлебная монополия,
хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность".
Значит, схема ясна. Сосредоточить в своих руках весь хлеб, все
продукты (учет), a затем распределять эти продукты так, чтобы за хлебную
карточку человек, оголодавший и униженный голодом, пошел бы работать на
советскую власть и вообще делал все, что прикажут. Гениально и просто, как
все у Ленина. Разница с последующей статьей "Очередные задачи советской
власти" состоит в том, что в первом случае (до взятия власти, когда только
еще мечталось) делался упор на то, что путем голода (путем учета и
распределения) будут принуждать работать богатых, чье сопротивление якобы
надо сломить, а во втором случае, когда власть уже была взята, зазвучали
иные нотки.
"От трудовой повинности в применении к богатым власть должна будет
перейти, а вернее одновременно должна будет поставить на очередь задачу
применения соответствующих принципов <т.е. трудовая повинность и
принуждение> к большинству трудящихся рабочих и крестьян" <т. 36, стр.
144>.
Так что же осуществилось в стране: власть рабочих и крестьян или
всеобщая трудовая повиннoсть для рабочих и крестьян? А если это так, то
чья же власть? Дальнейший абзац о трудовом народе в связи с трудовой
повинностью для него поразил меня своим откровением.
"Для нас не представляется безусловной необходимости в том, чтобы
регистрировать всех представителей трудового народа, чтобы уследить <!> за
их запасами денежных знаков или за их потреблением <кто сколько из них
съест>, потому что все условия жизни oбрекают громадное большинство этих
разрядов населения <почему бы не сказать классов, a, Владимир Ильич? В том
числе и класса, осуществляющего диктатуру?> на необходимость трудиться и
на невозможность скопить какие бы то ни было запасы, кроме самых скудных.
Поэтому задача восстановления трудовой повинности в этих областях
превращается в задачу установления трудовой дисциплины".
Значит, действительно, с рабочими проще, чем с богатыми. У богатых
сначала надо отнять запасы, а потом уж можно их морить голодом. У
трудящихся же никаких запасов нет, отсиживаться им не с чем, надо идти
трудиться, исполнять трудовую повинность, хотя и оприч души, потому что
подчеркнутый насильственный характер будущего труда при советской власти
рабочие почувствовали с первых дней. Признает это и Владимир Ильич.
"Целый ряд случаев полного упадка настроения и полного упадка всякой
oрганизованности был совершенно неизбежен. Требовать в этом отношении
быстрого перехода или надеяться на то, что перемены в этом отношении можно
достигнуть несколькими декретами, было бы столь же нелепо, как если бы
призывами пытались придать бодрость духа и трудоспособность человеку,
которого избили до полусмерти" <стр. 145>.
Неправда ли - откровенно! Значит, призывами трудоспособность не
вернешь. А чем же?
"Для учета производительности и для соблюдения учета необходимо
устроить промышленные суды".
Это уже что-то новое! Этого не знали, конечно, при проклятом царском
режиме. Если бы при царе ввели вдруг на заводах промышленные суды,
представляю себе, на каких фальцетах завопили бы об этом друзья
пролетариата и все вообще революционеры. А как бы они завопили, если бы,
ну, Столыпин, скажем, выступил со следующей тирадой... Но выступил с ней,
увы, не Столыпин, а Ленин, когда власть находилась уже у него в руках.
Читайте.
"Что же касается карательных мер за не соблюдение трудовой
дисциплины, то они должны быть строже. Необходимо карать вплоть до
тюремного заключения. Увольнение с завода также может применяться, но
характер его совершенно изменяется. При капиталистическом строе увольнение
было нарушением гражданской сделки. Теперь же при нарушении трудовой
дисциплины, особенно при введении трудовой повинности, совершается уже
уголовное преступление и за это должна быть наложена определенная кара".
Вот так. Там, где при царе-батюшке можно просто уволить (а сколько
воплей, а то и забастовок было по этому поводу), теперь одного увольнения
мало. Теперь - тюрьма. Что и наблюдали мы в исполнение ленинских заветов,
особенно в предвоенные годы, когда за двадцатиминутное опоздание на работу
люди уходили в лагеря и там гибли.
Но в стране вроде диктатура пролетариата. Как же сочетать, с одной
стороны, eго диктатуру, а с другой стороны, диктаторство над ним, причем
уже не класса, не партии даже, но уже единой воли. А что речь шла о
подчинении диктатору и единой воле, читаем недвусмысленные ленинские
слова.
"Это подчинение может при идеальной сознательности и дисциплине <то
есть при полной покорности> участников общей работы напоминать больше
мягкое руководство дирижера <имеющего право сажать в тюрьму> Оно может
принимать формы диктаторства, если нет идеальной дисциплинированности и
сознательности. Так или иначе беспрекословное подчинение единой воле
безусловно необходимо" <стр. 200>.
"Вся наша задача партии коммунистов встать во главе истомленной и
устало ищущей выхода массы <а как же революционная активность масс?>
повести ее по верному пути, по пути трудовой дисциплины, по пути
согласования задач митингования об условиях работы и задач
беспрекословного повиновения воле советского руководителя, диктатора во
время работы".
Ах, как хорошо: помитинговали, пошумели, проявили свою пролетарскую
гегемонию, потешили душу - щелкает бич диктатора: по местам!
"Надо научиться соединять вместе бурный, бьющий весенним половодьем,
выходящий из всех берегов митинговый демократизм масс с железной
дисциплиной во время труда, с беспрекословным повиновением воле одного
лица - советского руководителя".
Точнее про класс-гегемон, oсуществляющий якобы в стране свою
диктатуру, уже не скажешь. И вообще словечко "принудительное" является
едва ли не самым любимым словечком вождя в тот период.
"Подчинение, и притом беспрекословное, единоличным распоряжениям
советских руководителей, диктаторов, выбранных или назначенных, снабженных
диктаторскими полномочиями..."
"Меры перехода к принудительным текущим счетам или принудительному
держанию денег в банках..."
"Осуществление строжайшего и повседневного учета и контроля
производства и распределения продуктов..."
"Наше опоздание с введением трудовой повинности показывает еще
раз..."
"Принудительное объединение населения в потребительские общества..."
"Через продовольственные отделы советов, через органы снабжения при
советах мы объединили бы население <принудительно, как только что мы
прочитали> в единый пролетарски руководимый кооператив".
В деле принуждения пролетариата (хотя и строился вроде бы социализм)
Владимир Ильич Ленин не брезговал oбращаться к самым жестоким и
драконовским достижениям капитализма.
"Русский человек - плохой работник по сравнению с передовыми нациями.
Учиться работать - эту задачу советская власть должна поставить в полном
объеме. Последнее слово капитализма в этом отношении - система Тейлора...
Осуществление социализма опредляется именно нашими успехами в сочетании с
советской властью и советской организацией управления <беспрекословного
подчинения диктатору, как мы недавно читали> с новейшим прогрессом
капитализма".
И вообще, капитализм, оказывается, не такое уж страшное слово и
понятие.
"Если бы могли в России через малое число времени осуществить
государственный капитализм, это было бы победой".
"Что такое государственный капитализм при советской власти? В
настоящее время осуществлять государственный капитализм - это значит
проводить в жизнь тот учет и контроль, которые капиталистические классы
проводили в жизнь".
"Государственный капитализм для нас спасени е... Государственный
капитализм был бы для нас спасением. Тогда переход к полному социализму
был бы легок, был бы в наших руках, потому что государственный капитализм
есть нечто централизованное, подсчитанное, контролированное и
oбщественное, а нам-то как раз этого и не хватает, потому что в России мы
имеем массу мелкой буржуазии, которая сочувствует уничтожению крупной
буржуазии всех стран, но не сочувствует учету, обобществлению и контролю".
"Только развитие государственного капитализма, только тщательная
постановка дела учета и контроля, только строжайшая организация и трудовая
дисциплина приведут нас к социализму. А без этого социализма нет.
К государственному крупному капитализму и к социализму ведет oдна и
та же дорога, ведет путь через одну и ту же промежуточную инстанцию,
называемую "народный учет и контроль за производством и распределением
продуктов".
"Государственный монопольный капитализм - есть полнейшая материальная
подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической
лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом,
никаких промежуточных ступеней нет".
Вот так раз! При такой постановке вопроса нет ничего удивительного,
что сколько бы мы ни листали Ленина, сколько бы ни штудировали, нигде мы
не можем вычитать: а собственно говоря, что же такое социализм, который
собирались построить? "Социализм - это учет"? "Социализм без почты и
телеграфа есть пустейшая фраза"? "Кто не работает, тот не ест"? "От
каждого по способностям, каждому по труду"? Вот это все и есть пустейшие
фразы. И если между государственным капитализмом и социализмом нет ни
одной промежуточной ступени, то чем же все-таки oтличается социализм от
государственного капитализма? Неужели ничем? А если чем, то все-таки чем?
Прямых ответов на этот вопрос у Ленина не встречаем.
Про себя же они понимали дело четко и просто. Осуществить полный учет
и контроль над каждым граммом и над каждой штукой чего бы то ни было
произведенного в стране. Все, что бы ни производилось в стране, держать в
своих руках, а потом распределять по своему усмотрению. Благодаря такому
контролю и распределению держать в подчинении и в трудовой повинности всех
без исключения живущих в стране людей, все поголовно население. Чтобы оно
подчинялось единой воле как один человек. Вот это и есть, по их мнению,
социализм. То есть самая высшая и самая массовая форма рабства.
Но для того, чтобы миллионы людей оказались в материальной,
имущественной, хлебной зависимости, надо их сначала лишить тех некоторых
запасов, которые они, может быть, накопили и которые дадут им возможность
чувствовать себя независимыми от пайка, от хлебной карточки, от зарплаты.
Поэтому, взяв власть, с первых шагов большевики начали стремиться
прибирать к рукам каждый рубль, каждую копейку, каждый грамм хлеба.
Крупную буржуазию, фабрикантов и банкиров удалось уничтожить легко.
Да их и было немного, можно пересчитать, взять на учет и ограбить. А вот
что делать с мелким собственником? Их же десятки миллионов. Мелкие
собственники вызывали у Ленина большую ненависть, чем крупные капиталисты,
и он об этом откровенно пишет и говорит. Ведь мелкие собственники - это
все самодеятельное население России, самодеятельное и потому
самостоятельное. А как раз и надо было лишить его самостоятельности,
подчинить и превратить в механизм, послушный единой воле.
"Не видят мелкобуржуазной стихии как главного врага у нас".
Итак, главный враг социализма - это самодеятяльные и самостоятельные
люди. Кто же они? Ответ Ленина недвусмыслен. "Большинство и громадное
большинство земледельцев - мелкие товарные производители".
"Мелкие буржуи имеют запас деньжонок в несколько тысяч, накопленных
"правдами" и особенно "неправдами"..."
Не дают покоя деньжонки в чужих карманах. Ну, а"неправдами" - это,
конечно, ввернуто для красного словца. Какими неправдами могло копить
деньжонки "громадное большинство земледельцев"? И не мог же он сказать -
"все земледельцы", а имел-то в виду всех, ибо что же еще может означать
выражение "громадное большинство". К людям, накопившим деньжонок, можно
было бы отнести и различных там валял, златошвеек, кружевниц, шорников,
овчинников, кожемяк, сапожников, воскобоев, столяров, плотников,
краснодеревщиков, чеканщиков, извозчиков, иконописцев, офень, пильщиков,
угольщиков, стеклодувов, кровельщиков, печников - короче говоря, все
самодеятельное население России. И все это объяснялось общим названием -
мелкобуржуазная стихия. Словечко с окраской. Назови "земледелец" - и уже
не то.
"Деньги - это свидетельство на получение общественного богатства и
многoмиллионный <!> слой мелких собственников крепко держит это
свидетельство, прячет его от государства, ни в какой социализм и коммунизм
не веря".
"Мелкий буржуа, хранящий тысченки, враг государственного капитализма,
и эти тысченки он желает реализовать непременно для себя".
Вот ведь какие подлецы, какая темнота и несознательность! Вместо
того, чтобы просто отдать денежки государству, прячут и норовят
израсходовать на себя. Не выйдет, господа мелкие собственники! Отберем.
Где силой, а где лишив товаров и посадив на сухой хлеб. Через торгсины, не
мытьем, так катаньем, но отберем! работы". ???? ?
Тут и встала перед большевиками главная, главнейшая задача -
сосредоточить в своих руках весь хлеб. Это главное средство воздействия,
подавления и поощрения, а проще говоря - власти. Началась одна из самых
кошмарных и кровавых страниц русской истории под названием
продовольственная диктатура.
Для себя Владимир Ильич тврдо знал, что он осуществляет хлебную
монополию, то есть сосредотачивает весь хлеб, имеющийся в России, в своих
руках. Но для общественного мнения был выкинут жупел, словечко, против
которого невозможно, кажется, возразить, коротенькое словечко - голод.
Было сделано так, что два главных города, Петроград и Москву,
посадили на голодный паек. Сто граммов хлеба в день. Дикие очереди за
этими ста граммами. Ну, а раз голод, значит, надо объявить поход за
хлебом, борьбу за хлеб, изьятие хлеба ради голодающих. Дело благородное и
чистое как слеза.
Но голод в Москве и Петербурге был инспирирован. Именно в это время
Лариса Рейснер, скажем, жила, занимая особняк с прислугой, принимая ванны
из шампанского и устраивая званые вечера. Именно в эти годы Зиновьев,
приехавший в дни революции из-за границы тощим как пес, разжирел и отъелся
так, что его стали звать за глаза "ромовой бабой". Да и как могут голодать
два города, если они не блокированы неприятелем, когда во всей oстальной
стране полно хлеба. Разреши, и тотчас же на всех базарах появятся горы
хлеба и разных других продуктов. О том, что голода фактически нет, не раз
в эти годы говорил и сам Ленин.
"Сейчас надвигается голод, но мы знаем, что хлеба вполне хватит и без
Сибири, Кавказа, Украины. Хлеба имеется достаточное количество до нового
урожая в губерниях, окружающих столицу, но он весь запрятан кулаками".
"Недалеко от Mосквы, в губерниях, лежащих рядом: в Курской,
Орловской, Тамбовской, мы имеем по расчетам oсторожных специалистов еще
теперь до 10 млн. пудов избытка хлеба".
Нет уж, Владимир Ильич, либо голод, либо избыток хлеба, чтонибудь
oдно. Большевики в этo время очень боялись, как бы хлеб стихийно не проник
или даже не хлынул в голодные столицы и не сорвал им задуманное
мероприятие. Для этого были учреждены на железных дорогах заградительные
отряды, которые следили, чтобы ни один мешок хлеба не проник ни в Москву,
ни в Петроград.
Заставив рабочих и прочее население этих двух городов изрядно
наголодаться, Ленин объявил поход за хлебом, который фактически был нужен
не для того, чтобы накормить два города, а чтобы осуществить хлебную
монополию.
"Необходим военный <!> поход против деревенской буржуазии,
удерживающей излишки хлеба и срывающей монополию".
Проговорка вождя. Для чего нужен хлеб: накормить Москву с Петроградом
или ради монополии? Выпускается декрет о продовольственной диктатуре.
"Вести и провести беспощадную, террористическую <!> борьбу и войну <!
> против крестьянской и иной <?> буржуазии, удерживающей у себя излишки
хлеба.
Точно определить, что владельцы хлеба, имеющие излишки хлеба и не
вывозящие их на станции и в места сбора и ссыпки, объявляются врагами
народа и подвергаются заключению в тюрьму на срок не ниже десяти лет,
конфискации всего имущества и изгнанию навсегда из его общины".
"Военный комиссариат превратить в военно-продовольственный
комиссариат.
Мобилизовать армию, выделив ее здоровые части, и призвать
девятнадцатилетних для систематических военных действий <!> по
завоеваванию, сбору и свозу хлеба.
Ввести расстрел за недисциплину.
Успех отрядов измерять успехами работы по добыче хлеба".
"Задачей борьбы с голодом является не только выколачивание <!> хлеба
из хлебородных местностей, но ссыпка и сбор в государственные запасы всех
до конца излишков хлеба, а равно и всяких продовольственных продуктов
вообще. Не добившись этого, нельзя обеспечить решительно никаких
социалистических преобразований".
Вот зачем понадобился российский хлебушек, а вовсе не для того чтобы
ликвидировать голод в Москве и Петрограде. И сдается мне, что кроме
главной задачи - сосредоточить в своих руках все продукты, чтобы управлять
и властвовать, продовольственная диктатура имела и побочную цель.
Ведь советская власть только еще начинала действовать, и положение ее
было весьма и весьма неустойчиво. Об этом свидетельствует сам Владимир
Ильич. Судите сами. Вся мелкая буржуазия, как мы недавно читали, то есть
все самостоятельное, самодеятельное население России против социализма. В
речи перед группой передовых учителей Ленин сделал и другое откровенное
заявление.
"Надо сказать, что главная масса интеллигенции старой России
оказывается прямым противником советской власти, и нет сомнения, что
нелегко будет преодолеть создаваемые этим трудности. Процесс брожения в
широких учительских массах только еще начинается".
Но если мелкие собственники, интеллигенты и даже широкие массы
учителей - все против, то кто же за?
"Мы можем рассчитывать только на сознательных рабочих. Остальная
масса, буржуазия и мелкие хозяйства против нас", - признается Владимир
Ильич на стр. 369 и десятью строками ниже уточняет:
"Мы знаем как невелики в России слои передовых и сознательных
рабочих".
Предельная ясность. Захватившие власть опирались на явное
меньшинство, на одураченных рабочих, которых называли сознательными. Но
ведь и эта небольшая часть сознательных рабочих могла одуматься через
месяц другой. <Да кажется уже и одумывались. Вот воззвание Петроградского
исполкома от 5 января 1918 года "Ко всему населению Петрограда": "Враги
народа, контрреволюционеры и саботажники распространяют слухи o том, что в
день 5 января революционные рабочие <?> и солдаты расстреливали мирные
демонстрации рабочих.
Делается это с одной целью: посеять смуту и тревогу в рядах трудовых
масс, вызвать их на эксцессы и под шумок произвести те покушения на вождей
революции, которыми они давно грозятся.
Уже установлено, что имели место провокационные выстрелы в рабочих,
солдат и матросов, охранявших порядок в столице.
Исполнительным Комитетом Петроградского Совета Рабочих Солдатских
Депутатов предпринято самое строгое расследование событий 5 января. Все
виновные в пролитии крови рабочих и солдат, где таковые имеются, будут
привлечены к ответственности".
Значит, были, были такие события.
Более четкие сведения находим у А. Солженицина:
"Расстреливали из пулеметов рабочие толпы на заводских дворах,
которые требовали выбора независимых фабрично-заводских комитетов. Я
напомню - это был март восемнадцатого года. Сейчас уже редко кто может
восстановить в памяти: и подавление Петрoградской забастовки рабочих в
1921 году и Колпинский расстрел двадцать первого года".>
"Нужен крестовый поход рабочих <выделено нами> против
дезорганизаторов и против укрывателей хлеба".
Значит, регулярной армии уже мало? Наряду с армией были брошены
продотряды, составленные из рабочих Москвы и Петрограда. Не в том могло
быть дело, что одной армии мало, а в том, чтобы вот именно столкнуть
рабочих и крестьян. Это более вероятно. Надо представить себе все это, как
приходят к рабочим агитаторы в кожанных куртках и внушают им, что голодают
рабочие (и их семьи, детишки) исключительно по вине крестьян прячущих
хлеб. Какой ненавистью разгораются сердца рабочих. С какой яростью идут
они в продотряды, чтобы насильно отнимать хлеб (а там тоже детишки), и
какую ненависть со стороны крестьян вызывали эти насильственные действия.
"Каждая фабрика дает по одному человеку на каждые двадцать пять
рабочих: запись изъявивших желание поступить в продовольственную армию
производится фабрично-заводским комитетом, который составляет поименный
список мобилизованных в двух экземплярах...
Реквезиция хлеба у кулаков - не грабеж, а революционный долг перед
рабоче-крестьянскими <?> массами, борющимися за социализм".
"Сознательным отрядам СНК будет оказывать самую широкую помощь как
деньгами, так и оружием".
Измученные инспирированным голодом и науськанные на мужиков, рабочие
действовали с озверением, вызывающим встречное озверение. Не oтставали и
проинструктированные соответствующим образом отряды красноармейцев,
преимущественно латышских стрелков.
"Мы знаем, что хлеб есть даже в губерниях, окружающих центр. И этот
хлеб нужно взять. Отряды красноармейцев уходят из центра с самыми лучшими
стремлениями <?>, но иногда, прибыв на места, они поддаются соблазну
грабежа и пьянства".
Это отряды-то красноармейцев? Регулярные воинские части с комиссарами
во главе? По-видимому, на пьянство надо было свалить те дикие зверства,
которые совершали продотряды тогда в деревне. Дальше, не отказываясь от
этого зверства и так и называя его своим именем, Владимир Ильич пытается
оправдать его в глазах общественного мнения:
"В этом виновата четырехлетняя бойня, которая посадила людей в oкопы
и заставила их, озверев, избивать друг друга. Озверение это наблюдается во
всех странах. <?> Пройдут годы пока люди перестанут быть зверями и примут
человеческий образ". <стр. 428>
Но жутью на меня повеяло даже не от этих слов об очевидных зверствах,
которые нельзя было не признать даже вождю, а от одного ленинского
пунктика из "Тезисов по текущему моменту". Это пунктик одиннадцатый.
"В случае, если признаки разложения отрядов будут угрожающе частые,
возвращать, то есть сменять "заболевшие" отряды через месяц на место,
откуда они будут отправлены для отчета и "лечения".
Понимаете ли вы, мой читатель, что не каждое русское сердце могло все
же выдержать, глядя на бесчинства и кровавые зверства, которые прокатились
тогда по деревням всей России. Видимо, некоторые люди в продотрядах
проникaлись сочувствием к ограбленным и обрекаемым на голод крестьянам.
Отряды, в которых заводились такие люди, и считались "заболевшими". И
отправлялись откуда были посланы, "для отчета и лечения". Нетрудно
догадаться о методах лечения и о лекарствах, которые их ждали.
Теперь остается сказать главное о продовольственной диктатуре a
именно сказать о том, на кого она распространялась. Владимир Ильич все
время апеллирует понятиями "кулаки", "деревенская буржуазия", но в одном
месте он все же проговорился и таким образом поставил все точки над "i".
Речь пойдет о русском крестьянине, которому никто никогда не отказывал ни
в уме, ни в смекалке, ни в живости характера, ни в чувстве собственного
достоинства. Это о нем говорил аристократ Пушкин: "Посмотрите на русских
крестьян, разве они похожи на рабов?" Это о русской крестьянке говорит
Некрасов: "Есть женщины в русских селеньях... Посмотрит - рублем
подарит... Коня на скаку oстановит, в горящую избу войдет". Какие же слова
нашел о русском крестьянине великий вождь всех трудящихся? Нам важно
сейчас и это, но главным образом то, что Владимир Ильич откровенно
наконец-то, единственный раз проговорился, против кого была направлена
диктатура. Никаких кулаков, никакой деревенской буржуазии, все четко и
ясно названо своим именем. ??????
"Легко сказать: хлебная монополия, но надо подумать о том, что все
это значит. Это значит, что ни один пуд хлеба, который не надобен
хозяйству крестьянина <а кто это решает?>, не надобен для поддержания его
семьи и скота, не надобен для посева, - что всякий лишний пуд хлеба должен
отбираться в руки государства. Надо, чтобы каждый лишний пуд хлеба был
найден и привезен. Откуда взять крестьянину сознание, которого сотни лет
отупляли которого грабили <но так еще никогда!>, заколачивали до тупоумия
помещики и капиталисты, не давая ему никогда наесться досыта <а вот теперь
решили накормить!>, - откуда ему взять сознание того, что такое хлебная
монополия; Откуда может взяться у десятков миллионив людей <не в кулаках,
значит, дело!>, которых до сих пор питало государство только угнетением,
только насилием, только чиновничьим разбоем и грабежом <да все же не
бросало против него регулярных продовольственных армий!>, откуда взять
понятие того, что такое рабочекрестьянская власть <да уж!>, что хлеб,
который является избыточным <и который во всем мире продается> и не
перешедшим в руки государства, если он остается в руках владельца, так
тот, кто его удерживает, - разбойник, эксплуататор, виновник мучительного
голода рабочих Питера и Москвы? Откуда ему знать, когда его до сих пор
держали в невежестве, когда в деревне его дело было только продавать хлеб,
откуда было ему взять это сознание?!
...Если вы будете называть трудовым крестьянином того, кто сотни
пудов хлеба собрал своим трудом и даже без всякого наемного труда, а
теперь видит, что может быть, что если он будет держать эти сотни пудов,
то он может продать их не по шесть рублей, а дороже, такой крестьянин
превращается в эксплуататора, хуже разбойника".
Вот теперь все по-ленински ясно. Все крестьяне, которые трудом
вырастили хлеб и хотели его продавать, а не отдавать бесплатно, - все они
разбойники. Не те разбойники, оказывается, кто с оружием в руках пришел в
деревню отнимать хлеб, а те разбойники, кто не хочет его бесплатно oтдать.
Но самое страшное во всей этой истории то, что продовольственная
диктатура, как бы жестока и бесчеловечна она ни была, все же не являлась
самоцелью, но являлась лишь изощренным средством к более обширным целям
держать в руках весь хлеб и распределять его по своему усмотрению.
"Потомму что, распределяя его, мы будем господствовать над всеми
oбластями труда". <стр. 449>
Точнее и короче, чем это сказал Ленин, сказать ничего нельзя.
И вот я думаю, ради чего, ради каких конечных целей, ради каких
конечных звеньев, если размотать всю цепочку, это все делалось? Большевики
завоевали Россию. Сошлемся опять на Ленина.
"Большевикам удалось сравнительно чрезвычайно легко решить задачу
завоевания власти как в столице, так и в главных промышленных центрах
России. Но в провинции, в отдаленных от центра местах советской власти
пришлось выдержать сопротивление, принимавшее военные формы и только
теперь, по истечении более чем четырех месяцев со времени октябрьской
революции приходящие к концу. В настоящее время задача преодоления и
подавления сопротивления в России окончена в своих главных чертах. РОССИЯ
ЗАВОЕВАНА БОЛЬШЕВИКАМИ".
Когда одна страна завоевывает другую, когда и Российская империя
завоевывала Среднюю Азию, как там ее не осуждай, ясна была цель которой не
скрывали и сами завоеватели. Многие манифесты (или какие там воззвания)
так и начинались: "Стремясь к дальнейшему расширению пределов Российской
империи...".
Итак, когда одна страна завоевывает другую и устанавливает там
жестокий оккупационный режим, дабы подавить сопротивление населения и
удержать эту завоеванную страну под своей властью, там преследуется хоть и
неблаговидная, но понятная цель: присоединить к метрополии завоеванную
страну.
Но вот Россию завоевала группа, кучка людей. Эти люди тотчас ввели в
стране жесточайший оккупационный режим, какого ни в какие века не знала
история человечества. Этот режим они ввели, чтобы удержаться у власти.
Подавлять все и вся и удержаться у власти. Они видели, что практически все
население против них, кроме узкого слоя "передовых" рабочих, то есть
нескольких десятых населения России, и все же давили, резали, стреляли,
морили голодом, насильничали как могли, чтобы удержать эту страну в своих
руках. Зачем? Ради чего? С какой целью? Ради того, чтобы осуществить в
завоеванной стране свои политические принципы. Всеобщий учет и контроль
производимых продуктов, государственную монополию на все виды товаров и их
распределение по своему усмотрению. И это было бы полбеды. Но из
углубленного прочтения Ленина узнаем, что эти учет и распределение в свою
очередь являются средством, а не целью. Средством к тому, чтобы
осуществить всеобщую трудовую повинность в стране, то есть заставить людей
принудительно трудиться, заставить их подчиняться воле одного человека
руководителя, диктатора, то есть средством к тому, чтобы все население
страны превратить в единый послушный механизм.
"Организация учета, превращение всего государственного механизма в
единую крупную машину, в хозяйственную организацию, работающую так, чтобы
сотни миллионов людей руководствовались одним планом, - вот та гигантская
организационная задача, которая легла на наши плечи".
Но тогда возникает вопрос - зачем? Хорошо, допустим, что у Ленина это
объяснено.
"Если мы взяли все дело в руки одной большевистской партии, то мы
брали eго на себя, будучи убеждены, что революция зреет во всех странах и
в конце концов, какие бы трудности мы не переживали, какие бы поражения
нам не были бы суждены, всемирная социалистическая революция придет".
"Наша отсталость двинула нас вперед, и мы погибнем, если не сумеем
удержаться до тех пор, пока мы не встретим мощную поддержку со стороны
восставших рабочих других стран".
"А пока там на западе революция зреет, хотя она зреет теперь быстрее,
чем вчера, наша задача только такая: мы, являющиеся отрядом, оказавшимся
впереди, вопреки нашей слабости должны делать все, всякий шанс
использовать, чтобы удержаться на завоеванных позициях, остаться на своем
посту как социалистическому отряду, отколовшемуся в силу событий от рядов
социалистической армии и вынужденному пережидать, пока социалистическая
революция в других странах подойдет на помощь".
"Мы не знаем, никто не знает, может быть, - это вполне возможно - oна
победит через несколько недель, даже через несколько дней, и когда она
начнется, нас не будут мучить наши сомнения, не будет вопросов о
революционной войне, а будет одно сплошное триумфальное шествие". <стр. 1>
Итак, допустим, что с недели на неделю ждали мировую революцию и
тогда надеялись триумфальным шествием пройти по всему миру, хотя это
предположение говорит больше не о гениальности, а о слепоте и фанатизме.
Но опять возникает вопрос: ради чего, зачем и что принести всем народам?
Да то же самое: всеобщий учет, контроль за распределением продуктов.
Всеобщую трудовую повинность. Подчинение миллионов (а тогда уже миллиардов
бы) людей единому плану, единой воле, единому руководителю с диктаторскими
полномочиями. Зачем? Ради чего? Зачем живых, инициативных, самодеятельных
людей превращать в единый, послушный, но зато безмозглый государственный
механизм, весь подчиняющийся нажатию одной кнопки?
Допустим, что - банальная идея мирового господства, oсуществленная не
путем походов Юлия Цезаря, Александра Македонского или Наполеона, но путем
хитрой отмычки так называемой классовой борьбы и натравливания в каждой
стране одной части населения на другую. ("Речь идет не о нашей борьбе с
войском, а о борьбе одной части войска с другой". Ленин) Допустим, что
банальная идея мирового господства. Но для кого? Чье господство? Желание
римского императора господствовать над миром чудовищно, но понятно так же,
как любой другой могущественной нации. Но здесь то чье господство? Неужели
только свое? Или своей группы? Но ведь остается пятьшесть лет жизни... Ну
пусть Сталин потом господствовал тридцать лет, но все равно, неужели ради
этого надо потрошить народы, истреблять физически лучшую часть каждого
народа, морить его голодом, держать в тюрьмах и лагерях, загонять в
колхозы, лишив земли, лишив заинтересованности в труде, не говоря уже о
поэзии труда, о его радостях, хотя и сопряженных с тяжестью. Труд есть
труд. Всякий труд тяжек и связан с потом. Но все же, когда он - трудовая
повинность, oн тяжек стократ.
А еще удивляюсь, как им, если бы даже и с благими (как им, может,
казалось) целями, как им не жалко было пускать на распыл, а фактически
убить или сожрать на перепутье к своим высоким всемирным целям такую
страну, какой была Россия, и такой народ, каким был русский народ? Может
быть, и можно потом восстановить храмы и дворцы, вырастить леса, очистить
реки, можно не пожалеть даже об опустошенных выеденных недрах, но
невозможно восстановить уничтоженный генетический фонд народа, который еще
только приходил в движение, только еще начинал раскрывать свои резервы,
только еще расцветал. Никто и никогда не вернет народу его уничтоженного
генетического фонда ушедшего в хлюпающие грязью, поспешно вырытые рвы,
куда положили десятки миллионов лучших по выбору, по генетическому именно
отбору россиян. Чем больше будет проходить времени, тем больше будет
сказываться на отечественной культуре зияющая брешь, эти перерубленные
национальные корни, тем сильнее будет зарастать и захламляться
отечественная нива чуждыми растениями, мелкотравчатой шушерой вместо
поднебесных гигантов, о возможном росте и характере которых мы теперь не
можем и гадать, потому что они не прорастут и не вырастут никогда, они
погублены даже и не в зародышах, а в поколениях, которые еще только
предшествовали им. Нo вот не будут предшествовать, ибо убиты, расстреляны,
уморены голодом, закопаны в землю.
Гены уходят в землю, и через два-три десятилетия не рождаются и не
формируются новые Толстые, Мусоргские, Пушкины, Гоголи, Тургеневы,
Аксаковы, Крыловы, Тютчевы, Феты, Пироговы, Некрасовы, Бородины,
Римские-Корсаковы, Гумилевы, Цветаевы, Рахманиновы, Неждановы, Вернадские,
Суриковы, Третьяковы, Нахимовы, Яблочкины, Тимирязевы, Докучаевы,
Поленовы, Лобачевские, Станиславские, и десятки и сотни им подобных.
Списки можете продолжать сами...
Простое порабощение лишает народ цветвния, полнокровного роста и
духовной жизни в настоящее время. Геноцид, особенно такой тотальный, какой
проводился в течение целых десятилетий в России, лишает народ цветения,
полнокровной жизни и духовного роста в будущем, а особенно в отдаленном.
Генетический урон не восполним, и это есть самое печальное последствие
того явления, которое мы, захлебываясь от восторга, именуем Великой
Октябрьской Социалистической революцией.