ИЛЛЮСТРАТИВНО СЕКСОЛОГИЧЕСКИЙ ДАЙДЖЕСТ 555
СПЕЦИАЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ МИРОВОЙ ЭРОТИЧЕСКОЙ И
ПААР-ЭРОТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ИЗДАНИЕ КОРПОРАТИВНОГО СОЮЗА ЛИТЕРАТУРНЫХ КРИТИКОВ
США; III-й Комиссии ЮНЕСКО (1976 Г') по
сексологическим проблемам; Европейского бюро
издательств.
номер 5, 1989 год
Выходит ежемесячно
Идается в ЛОНДОНЕ ПАРИЖЕ БОННЕ НЬЮ-МЕКСИКО РИМЕ
САН-ФРАНЦИСКО ГОНКОНГЕ ИЕРУСАЛИМЕ БРАЗЗАВИЛЕ
САН-САЛЬВАДОРЕ ТОКИО МЮНХЕНЕ ВЕНЕ
ТЕЛЕКСЫ РЕДАКЦИИ 5556-676-786-ОО ; 5513-89О-11О.
Содержит выдержки из различных новинок совр. эротической литературы,
классики, сексопатологических изданий и различных эротических школ
Востока, а также уч. пособий сексопатологического направления.
Издается с апреля 1977 года.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР ИЗДАНИЯ - ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА ДОЙЧЕ ЯР КРИТИК
А.Г.
К Р А Т К О Е С О Д Е Р Ж А Н И Е
издания ЭРОТИЧЕСКИЙ ДАЙДЖЕСТ за май 1989 года
Данный номер журнала-приложения содержит любопытные материалы.В него
включены произведения таких мастеров эротического романа, как Ф.Ле
Кумайер; он известен нашему читателю по таким вещам, как "Похождения
месье КОНА", "Утро в Марлибене", "Носок сапога" и "Дела
Университетские"- также многим другим. Представлен аргентинский автор
школы Маркеса, писатель Аллен Риглио - фрагмент его
психолого-эротического романа "Восшествие..." и повести "Отель
сумасбродцев", объединенных в общий цикл. Не забыт и Чарльз Пойнт
Перселл-младший, роман "Неукротимая Пенни-Лейн". Номер содержит также
материалы по происшедшей в 1987 году трагедии в Минске (СССР), когда
группой подростков были совершены тяжкие преступления садистско-
сексуального характера. Литературную обработку свидетельских
показаний участников преступления сделал польский журналист
З. Ксешинский и передал ее через группу минских неформалов в редакции
журналов ЭСПРИ (Италия) и РУССКОЕ СЛОВО (США).Фрагмент этот вызывает
большой интерес, так как подкупает простотой сексуального восприятия
героя повествования, человека с низким интеллектом, и только кое-где
фрагмент "литратуризирован" Ксешинским.
Отрывок из романа Ле Кумайера интересен характерной чувственностью
изложения и рассказывает о лесбийской любви. Написан он в стиле
своеобразного литературного имаджинизма.
Фрагмент романа Ч. Перселла-младшего тоже футурологического
характера. На одной из военных баз в Калифорнии группа сотрудников во
главе с полковником Фертшеллом проводит эксперименты по созданию
"биологической бомбы, человека-бомбы".По воле случая сотрудник
лаборатории Джералд наделяет этим качеством проститутку из
г.Бармоунта; Джералда арестовывают а девушка, по кличке Пенни-Лейн
при попытке покушения на нее спасается бегством и начинается ее путь
по США, отмеченный взрывами невероятной силы.
В отрывке А.Риглио рассказывается о закрытой школе сексуального
воспитания юношей и девушек в аргентинском городке Росарио, интересна
сама идея повести.
В последующих номерах ЭДДЖЕСТ будут опубликованы отрывки из нового
произведения итальянца Луиджи Этторе Лубо "Исповедь Джерафлино,
мойщика окон" и из романа Ле Кумайера "Похождения М.Кона" Также будет
опубликован Примерный Каталог Эротических произведений и
видеосюжетов, снятых по ним.
Отрывок из романа "Похождения М.Кона"
Франциск Ле Кумайер
ГЛАВА 3. Хофбург. Номера Пигмхольц, 317.
Через день сотрудница Боннской редакции ПЕНТХАУС стучалась в дверь
под номером З17, в обшарпанных номерах Пигмхольц для тех, что
победнее.Там ее встречала хозяйка, с расстрепанными волосами, в
халатике, надетом на голое тело. Они наспех варили густой, черный,
дурманящий кофе, потом же шли в спальню с зашторенными окнами.
Затем они раздевались догола.
На ногах Марты оставались только черные чулки, и такого же цвета
были, как смоль волосы ее пышного паха... Женщины, обнажившись,
садились друг против друга и, затягиваясь глубоко, закуривали
сигареты с ментолом. Они жадно касались друг друга, глядя в зеркало
напротив; набухшими сосками голой груди Эльза (хозяйка - прим.перев.)
прижималась к спине Марты и чуть дыша, терлась об нее ласково, как
кошка. Касались их голые животы, тревожила нежность податливого
тела. Касались теплые ляжки. Неровно дыша, они прижимались друг к
другу упругой грудью, и их налитые полушария яростно терзали тела, в
исступлении касались даже их нежные ступни, потея, жались к телам их
пальцы. Касание это вызывало легкую истому и трепет, тела их теплели,
наливаясь желанием. Они убыстряли ритм, они помогали друг другу
легкими, или глубокими и сильными поцелуями по всему телу, они
пьянились своей наготой. С улыбкой Эльза приникала к животу Марты и
втягивала кожу в себя, впиваясь в подругу накрашенными губами.Они
дрожали, обе... Сигареты испускали сладковатый дым, дразнивший их
ноздри, и они накуривались до одури, не помня себя и в мутноватых
глазах мелькало только розовое тело, налитая женская грудь с вишней
соска и выпуклый венчик волос в котором таилось их естество и
блаженство. Они, вцепившись друг в дружку, сближали обнаженные
бедра. Марта знала что за этим последует: нестерпимый огонь и
дрожание ниже живота и покажется ее клитор, она закусывала губы, но
стон все равно рвался из губ и в этот момент Марта более всего любила
свою страстную обнаженную партнершу и ее быстрое тело, что вливало в
нее жар наслаждения. Они, только они сейчас по-женски могли оценить
прелесть наготы своих тел, солоноватый вкус губ и их нежность,
стройность и бархатистость длинных ног, пользуемых мазью БЕРНСАЙТ;
меж грудей Марты выступал пот который слизывала Эльза. Это рождало у
них болезненне, но сладкое чувство... Наконец они начинали
целоваться; нет, это были не те легкие поцелуй, которыми они
разговлялись в начале. Поцелуй со всей силой похотливой страсти и
рассудка, чуть помутненного ментолом. Они с жадностью припадали друг
к дружке, для них не было запретных мест и чем интимней было место
поцелуя, тем был соблазнительней его стыд. И внутренняя сторона ног
Марты, ее ягодицы, подмышки и впадинки меж грудей - это был их
восторг, их стоны. Тишина... Марта ложилась на Эльзу.Та плотно
сжимала ее горячие ноги, а ладонями поглаживала худые ягодицы
женщины. Обе тяжело дышали и касались ртами; так, так, потом
соединялись их влажные вздрагивающие губы. С некоторых пор Марте
открылась прелесть не мужского рта со щеточкой усов, а наслаждение
женского нежного и пряного от помады. Марта впивалась губами в тело
проститутки и страсть душила ее.. Под ней молодая женщина начинала
покачиваться и изгибалась; ерзали их мягкме животы и в телах обеих
словно извивался горячий щекочущий червь и Марта сгибала в судороге
пальцы ног. Они целовались захлебываясь, сосредоточено, но уже
безумно...
Гасли сигареты. Едва только Марта отрывалась от подруги, та
откидывалась на подушки.Женщина смотрела на ее утомленное лицо и
голую грудь - грудь настоящей боннской шлюхи; та ходила дыханием и
покачивались крупные шишечки сосков. Марта, замирая, касалась губами
живота лежащей женщины - следовал долгий протяжный засос и Эльза
вздрагивала. Марта уже не хотела ничего, только ощутить, утонуть в
ощущении нежности кожи груди Эльзы, попробовать на вкус. От ее волос
пахло травой... Еще поцелуй, еще пусть трепещет тело, дальше. И вот
Марта кладет осторожные ладони на голые груди проститутки. Глаза
Марты блестят, а Эльзы - уже туманны, рот открывает полоску зубов...
Но она знает логику любви и растирает тело подруги круговыми
движениями , покачивает ее полушария грудей, жестоко щиплет пальцами
соски. Эльза стонет исступленно, а губы Марты шепчут ей что-то, и
когда на лице Эльзы выступает золотистый пот, Марта сжимает ладонями
плечи подруги, прижав ту к постели и касается губами ее набухшего,
точно бутон, соска. Сначала теребит его; ощущение наготы трясет ее
саму, она почти задыхается и под ладонями проститутки ходят
обнаженные бедра Марты. Женщины друг на дружке, их тела плотно
сплелись так, что кажется, не распутает и Господь. Марта, чувствуя
ломоту ниже живота и жаркое дрожание тела, прижимает лодыжки к
соблазнительно голым икрам Эльзы их босые ноги - сплетаются и
потеют. Сосок Марта от даже покусывает зубками и Эльза уже тихо
кричит и ерзает, но прижимает ее к постели. Лежать!
Мышцы обоих напрягаются и пах у женщин - как барабанный мех. Марта
бросает ее сосок. Они встают на дрожащие колени и обнявшись, начинают
покачиваться словно танцуя, сильнее, плотнее прижимаясь к друг
дружке. Клиторы, чувствуя бугры лобков встают и когда касаясь
впервые, задевают кончиками то женщины вскрикивают... Известно, что
женщина любит ушами: послушайте их, их бессвязный шепот...
- Марта, милая Марта, иди ко мне дай мне свою грудь, пусть она давит
меня, я прошу тебя, у тебя чудные соски и мягкая грудь. Прижми их к
животу, целуй их, целуй, Марта, Марта, я хочу тебя голую, хочу...Нет,
я буду лизать тебя ниже, так, хорошо, я буду целовать твою попку,
давай, дай мне свой грех... Эльза, я поцелую тебя в щель, раздвинь
ноги... Так... Тебе хорошо, тебе правда хорошо целуй меня сильнее, в
живот, у тебя гибкие бедра... Аааа, а... Войди в меня, так!
И ладонь проститутки ползет по шелковистой коже Марты. И та дрожа,
смотрит: вот рука проститутки исчезает меж ее загорелых ног и вот
что-то входит в устье греха Марты. Ну! Они испускает крик и глубже
заходит палец Эльзы и горячая волна чувства заливает Марту. И вот -
все: влага течет по слипшимся от пота волосам паха, женщины просто
лежат друг на друге, тихонько постанывая, остывает пот на обнаженных
телах им так хорошо...
И пыльное зеркало отражает равнодушно расслабленные ноги Эльзы на
белой простыне, голую спину Марты, щекой лежащую на груди
проститутки. В мыслях у одной потряхивает зеленым уголком бумажка в
пятьсот марок, а другая чувствуя мерное усталое дыхание, думает, что
женщины могут обходиться и без мужчин...
подг. к печати Э.Шалле
(E.Scnallait, Spiegel-Magazin Serie 555.)
Л И Т Е Р А Т У Р Н А Я О Б Р А Б О Т К А
показаний и свидетельств А.Аринича, Д.Титовца, (1969 г.р., 1968
г.р.) по делу о Минской трагедии, по материалам публикации
журнала РУССКОЕ СЛОВО, за декабрь 1987 года"Это ли клевета?",
перепечатано журналом ЭСПРИ (Италия)
Заседание Минского Горсуда (СССР) в мае 1987 года.
- Ну то есть когда ее притащили, я не знал, чо она стукачка - это
уже потом Сова нам сказала и тоже сказала: мальчики, можете делать с
ней, что хотите, только не убивайте - сядем, мол...
Пацаны ее накрыли в подьезде и притащили - тапки по дороге свалились
и она была в белых носках, юбке какой-то и синей кофточке.Насчет
лифчика нет знаю; на лицо симпатичная такая девчонка, черноволосая, с
черными глазами, губы пухлые. Испугалась она конечно. Звали Лариса,
испугалась она конечно, начала в коридоре кричать и прибежала Сова и
говорит: мальчики, не надо так громко, услышат. Тогда Тит (Титовец.Д.
- прим.авт) ласково так говорит: Лариса, Лариса стань спокойно. Она
слезы, успокоилась...И тогда Тит пнул ее, хорошо пнул, с оттяжкой в
живот. Ну она странно так всхлипнула и загнулась. Тогда мы с Титом
потащили ее в ванную; ванная была маленькая, из белого кафеля. С
девчонки мы стащили юбку, кофточку и лифчик. Там был еще Лох, так он
как увидел ее пухлую девичью грудь на которой соски едва заметно
топорщились розовыми шишечками, то крякнул и начал стягивать с себя
джинсы. Лариса стояла в ванне на коленях в белых трусиках на худом
теле и белых носочках; плакала и прикрывая ладонями свои еще
маленькие груди, твердила: мальчики, не надо меня мучать я вам по
хорошему дам, не надо. Но Тит сказал, что она и так даст. Тогда Лох
спросил: сколько, Лариса, тебе лет? Она плачет: восемнадцать. В рот
возьмешь, говорит. Девчонка испуганно смотрела на нас, Лох уже почти
разделся и стоял по пояс голый, дурной, пушка его покачивалась. Тогда
он ударил Ларису по лицу- будешь? Она упала на дно ванны и из губы ее
потекла кровь. Будешь? Она зарыдала и кое-как поднявшись, измазав
ванну кровью из разбитых коленок и губы - я на такие коленки часто
смотрел в парке, когда девчонки с Левобережья катались на
качелях-лодках и я не знал, что когда-нибудь девчонка будет, дрожа
этими коленками, приближать лицо к красному, мощному члену Лоха,а
пряди волос будут закрывать ее мокрую от слез щеку... Она, видно
никогда не брала его еще в рот и поэтому Лох не выдержал. Она только
целовала член осторожно, как очевидно целовала своего неизвестного
нам мальчика, да впрочем, мы таких...Ты чего же сука, щекочешь его,
соси, говорю! - заорал Лох и схватив Ларису за волосы, дернул голову
девчонки на себя; она вскрикнула, это была наверно, первая серьезная
боль ее за этот вечер и она не знала, что будет еще... Она
всхлипывала, но продолжала сосать, Лох сладко жмурился. Тит сказал,
что он тоже, пожалуй разденется. Мы раздетые толклись в ванной, а
Лариса прижалась лицом к члену Лоха и он уже покачивался, постанывая.
В этот момент в комнатку заглянула Сова, она уже разделась донага и
ходила в одних чулках и туфлях, а на шее у нее было ожерелье той
девушки... Сова пожелала нам успеха. Я взглянул на ее загорелую,
коричневую грудь с темными сосками, знавшую наверно уже ни одного
мужчину, и почувствовал жгучее желание. Мы уже все распалились: нам
было интересно - ведь нам дали живую игрушку, с нежной пушистой
кожей, плачущую и теплую - и детская жажда ломать проснулась в нас с
набывалой силой... Члены у нас были вялыми, потом начали подыматься;
Лоха уже оттолкнули. Тит залез в ваную; Лариса уже была прижата к дну
ванны и Тит, почти сел на нее... Она уже тяжело дышала, пот выступил
у нее на лбу, увлажнил волосы... Она, Лариса трудилась на славу: Но
вот Тит, смеясь положил ладонь на ее голую левую грудь, вздымающуюся
под рукой. Тит почувствовал, наверно, мягкую кожу; а ведь он раньше
работал грузчиком и начал тискать ее. Девчонке стало больно и она не
выдержав вырвалась: член Тита, уже было напрягшийся, вылил свои белые
брызги ей на грудь... Тит выругался. Лариса лежала на дне ванны и
скривив рот, смотрела на нас просяще, не надо, мол! Тут в ванную
ворвался Лох и заорал: дайте мне эту сучку! Он по-прежнему был только
в рубашке и став к окну ванны, напрвил член на девушку. Та что-то
почувствовала, но было уже поздно: Лох мочился на нее! Струя
желтоватой влаги залила ее голую грудь и трусики - она отшатнулась,
но поскользнулась и упала. Тит и я, улыбаясь, подошли к краю ванны...
Теперь густо пахло туалетом...Теперь она, Лариса была мне противна,
отвратительна и странно ничуть не были противны наши развлечения. Мы
были нормальными крутыми парнями - я, Лох, Тит, и даже крутая
девчонка Сова, а эта была последняя мразь, стукачка. Так Сова нам
сказала...Мне было приятно унижать эту голую девчонку и я взял ее за
волосы и ткнул лицом в собравшуюся на дне ванны лужу, но я чуточку
переборщил: потому, как я разбил ей нос и лужица эта окрасилась
розовым. Дышать было уже трудно; пацаны решили все смыть и Тит пустил
в ванну кипяток. Он добрался до ее ног в носках и она впервые так
жалобно и хрипло закричала - обожглась. Тогда я взял у Тита душ и
начал окатывать ее холодной водой - в воздухе повисли брызги, стало
свежее... Пацаны курили.
- А давайте устроим ей" танцы до полуночи !" - сказал Тит. Ларису
вытащили из ванной. На лице ее уже было несколько синяков, волосы
мокрые...Мы привязали ее за руки и за ноги к батарее и тут Лох
заметил что с нее до сих пор не сняли ни трусиков, ни ни носок.Их
стащили и я подумал, что у ней очень красивые ноги - тонкие лодыжки,
пушок волос на икрах, крепкие, но мягкие ступни, и розовые пальцы.
Хороша девчонка... Первым подошел Тит, бросил зажженную сигарету и,
обняв ее, прижался к ее голому, распятому на батарее телу, к выпукло
торчащей груди. Тит улыбался, он аккуратно вводил член и вдруг резко,
с криком втолкнул его прямо вглубь тела Ларисы. Я видел, как она
застонала, как судорога пробежала по стройным голым ногам. И Тит
начал покачивать член в ее лоно все сильнее и жестче; он целовал ее
грубо и жадно, заглушая ее стоны. Девушка дышала уже с хрипом, он
тискал ее, заставляя изгибаться: Ааааа...Ааа!! Потом я понял, что ее
запястья и лодыжки начала обжигать горячая батарея; и вот член Тита
внутри нее прыснул струей и она обмякла... Глаза у нее были закрыты,
под ними синяки - губы что-то бессвязно шепчут... Меж волос паха
дрожит клитор, бедняжка. И тут же на нее навалился я. Я чувствовал
тепло ее тела. Его дрожь. Мне приятно было то, что она беспомощна,
было в этом что-то звериное, темное а потому - притягательное. Я
чувствовал дыхание ее голой груди. Я терзал ее внутри, там, где было
ее самое сокровенное и она подавалась моим движениям, не знаю, от
боли или от сласти; Когда я целовал ее слабые губы мне было ее даже
чуточку жалко. Девчонка почти была в беспамятстве но это было и
хорошо и вот я приник еще раз к ее голому животу, грубо стиснул ее
бедра и застонал: все, я пустил семя, я взял ее властно, не спрашивая
позволения, как и должен мужчина. Ее ноги свела очередная судорога; я
отошел и меня сменил Тит, потом Лох потом опять я... У Ларисы
закатились почти глаза, на нее плескали холодной водой. Оторвавшись
от девчонки, распятой на батарее, мы курили торопливо, а Сова в
соседней комнате обмахивала нас полотенцами. И мы спорили сколько эта
девчонка протянет, и сколько еще через нее пройдет?
Все испортил Лох. В то время, как Тит использовал Ларису, прибежал
Лох с коробком спичек и ватой, эту вату он начал заталкивать меж
розовых пальчиков ног девушки. Тит заметил это и заорал: давай,
давай, мол! Когда Лох поджег вату, нехорошо запахло и девчонка начала
шевелить пальцами, но горящая вата не выпадала. Она начала кричать и
это еще больше раззадорило Тита: он любит, когда женщины кричат...
Короче, она совсем обмякла, груди ее стали вялыми и Титу все это
надоело. Он отступил назад; Лариса почти висела на батарее и глаза
ее остановились. И Тит начал ее избивать. Бил он умело; ее отвязали и
Тит бил ее в пах, да мы все били ее в пах, хотя бы по разу и было
приятно пинать ее в то место, которое только что доставляло нам
наслаждение; и при каждом ударе она вскрикивала... Мы повалили ее на
пол и стали топтать; а потом Тит принес болотные сапоги и мы по
очереди топтали ее, давя каблуками ее голую грудь и пальцы...
Все это, короче, надоело. Мы оставили ее в ванной и включили ледяную
воду. А сами пошли в другую комнату к Сове; там мы курили и пили
принесенную Титом водку. Сова долго ходила меж нами; мы устали от
воды, ударов, а Сова была нага и свежа, и ее руки так ласково
тревожили наши члены. И вот наша верная подружка опустилась передо
мной на колени. Ее бедра были пред моим лицом, от нее пахло
шампунем... И я восхищенно сначала коснулся губами греха нашей
подружки, потом все больше и больше приникая губами к ее голому паху,
добрался таки до ее щели... И теплые ноги нашей верной Совы
задвигались и я утонул в страсти тревожить ее тело.
...Тем временем избитой Ларисе все-таки удалось выбраться из ванной
и выползти на площадку, ползя вниз по заплеванным ступеням. Мы
догнали ее на площадке; Тит опять избил ее жестоко и мы бросили ее в
ванную. Девчонка лежала на дне, спина и ноги у нее были в
кровоподтеках и засосах, в крови был золотистый пушок на икрах.
Нетронуты оставались только ягодицы. И тут Сова, улыбнувшись,
подтолкнула Тита к ванне, тонкими пальцами коснувшись его члена. И
Тит понял... Он забрался в ванную, навалился на избитую Ларису...И
втолкнул вставший колом член меж ее белых нетронутых ягодиц...
Бедняжка попыталась подняться и вскрикнула. А Девочка наша тоже
забралась в ванну к ним и обнимала, улыбаясь, Тита, ее острые груди
дразнили его, а Сова, с улыбкой глядя на него, то прижималась к нему,
то отстранялась... Глаза у Лоха заблестели и мы тогда начали вырезать
на коже ягодиц Ларисы начальные буквы наших фамилий; "Л" получилась
просто а вот с "Т" пришлось повозиться... Девушка уже не кричала,
кровь текла по ее ляжкам и вот после этого она стала никому не
интересна. Мы засунули ей меж ног тряпку, чтоб не лилась кровь и
ушли...
Проснулся я с Совой. Она спала и на ее груди еще застыла влага;
зазвонил телефон. Я снял трубку, звонил Лохин, сказал, что кто-то нас
сдал и что он сматывается... Как я потом узнал, он тоже не успел... Я
разбудил Сову; она одевалась, когда менты зашли в наш подьезд...
Литературная обработка показаний А.Аринича и
Д.Титовца с разрешения Следственного Отдела
Минской Прокуратуры произведена
З.М.Ксешинским, журналистом.
Материал передан в журнал РУССКОЕ СЛОВО
группой минских борцов за гластность, 1987
Отрывок из романа " В О С Ш Е С Т В И Е ... "
Аллан Риглио ( Аргентина )
ИНТЕРМЕДИЯ ОДИННАДЦАТАЯ. МЫ УЧИМСЯ
По материалам издательства LIBRAIRIE ANONIME
EROS-FRANSE
Росарио. Семь утра. Только что прошел утренний дождь и улицы,
кривой переулок за собором св. Антуана и дальше - авенида
Либерасьоне, да дорожка мимо универмага Хеймаркетт, где обвычно
собираются взрослые шлюхи, мокры от росы; на веревках - суцшится
белье. Завтрак я уже сьел, отец дал большой тяжелый песо на сендвичи
и поблагодарил бога еще паз за то, что прошлой осенью удалось ему
пристроить меня в эту школу. Что напротив... Туда берут из очень
порядочных семей.
Я бегу по переулку. В воздухе утрнняя прохлада. Текут ручьи стоков,
кричат разносчики-пуэблос; мне так хочется сбросить башмаки и пойти
по улице босиком, шлепая по грязным лужам...Но это запрещается; мы
должны приходить в школу в Смирении, как делает наша праведная Донья
Элеонора, наша классная, что в доме даже не держит ни одного журнала
и ни одной книги, кои полны возбуждающих картинок... А вот Лиз
высокая девчонка из Вступительных Групп, та как ни в чем не бывало
идет в школу босиком по теплым булыжникам улиц; ну да ведь она - Лиз
дочка бывшего мера, она может позволить показывать свои голые ноги
всяким пуэблос да парням из предместий. Элеонора говорит - пальцы ног
Лиз истинно аристократические, длинные... Нам же - нельзя, Смирение.
Я миную угол универмага Хеймаркетт; сегодня одно из первых занятий.
На грязной простыне, у стены спит шлюха-метиска.Груди прикрыты еще, а
вот зад тощий ее - нет, она мертвецки спит, заснула давно. Я рискую
опоздать в школу, теряя время, но присаживаюсь на корточки
рядом... Улица пустынна, только где-то в трущобах лают голодные псы.
Я склоняюсь над спящей женщиной. Смотрю на ее загорелые, сильные
бедра: как, должно быть, они сжимают мужчину, как это тело тепло...
Наверно. В ветвях поет ай-кью, серенькая птичка; я несмело касаюсь
рукой обнаженного зада спящей. Господи Иисусе, кожа женская -
бархатная, нежная, как шелковое платье моей сесмтры. Я поглаживаю ее,
чувствую, как плоть пружинит у меня под рукой. Только бы не опоздать
в школу! Пальцы мои против воли ползут вниз. Да, там у нее живот,
мерно колыщущийся сейчас - она спит. И еще - у женщин, я знаю - там
выпуклый бугор. Шелковистый, мягкий.
И вдруг она просыпается. Приподнимает голову и смотрит на
меня огромными, черными как у всех метисок глазами с синевой под
ними, яркие, красные губы приоткрываютя удивленно. Я чувствую: от нее
пахнет потом, мужчинами... Как никогда не пахнет от доньи Элеоноры.
Мое детское сердце сжимается: я понимаю, что она изумленно смотрит на
склонившегося над ней богато одетого, для городка Росарио на Паране,
подростка, глаза которого блестят. Я вижу, как сквозь тряпку торчат
острые ее груди. Запах вина. Горло у меня перехватывает и я
попятившись, бегу в школу, скорей, проч от универмага, толькобы не
опоздать.
... В большой особняк, бывший кгда-то домом губернатора уже сходятся
дети. Многих я только знаю по именам. Я один и мне - четырнадцать,
почти пятнадцать. друзей у меня почти нет.
В школе полы застелены мягкими, пружинистыми матами. На каждом
этаже, у каждого класса душевая. У порога на матах мы все раздеваемся
догола. Все - и мальчики и девочки. А как же - это христианско
каталическая школа любви. Худые ноги, неуклюжие ступни подростков,
едва оформившиеся груди и угловатые бедра. Смех, шепот, возня.
Девочки из старших классов раздеваются медленно, это уже им нравится:
постепенно стягивать с сея белье. Они щупают груди друг-дружки,
придирчиво осматривают обнаженные свои тела, касаются друг друга. Это
мы, вчера еще соплячня, скидываем быстро свою одежду. Сталшие девушки
идут неторопливо, как бы невзначай касаясь нас голыми ногами, идут и
пухлые их ягодицы покачиваются соблазнительно, идут, как настоящие
женщины. Свет падает в окна, ежит квадратами на мягком полу, на
крышках парт в светлых классах, бродят по коридорам. Я сажусь в
классе на перую парту, как положено, гляжу на экран перед собой.
Рядом девочки собрались в круг и взяв у Паоло монету, обмеряют свои
розовые соски. О как им хочется быть в Старших Группах, где ведет
Мартенсио, бывший сутенер и акробат цирка в Рио... Где девушки
выделывают немыслимые позы, где Мартенсио входит в них сзади, где...
Звучит звонок.
Я очень люблю нашу преподавательницу, донью Элеонору. Она начала
вести у нас с первого дня и после этого - все, все двадцать мальчиков
и девочек безоговорочно приняли в ней своего кумира. Донья Элеонора,
высокая черноволосая испанка, как и остальные преподаватели школы, в
стеах ее ходила в обязательной униформе - то бишь голышом.
Вот из коридора раздаютя уверенные шаги преподавательницы; мы все
всегда откровенно любуемся на ноги Элеоноры - они смуглые,
тренированные и покрыты едва засеметным пушком. Мальчики смотрят на
них и думают, как хорошо сжать коленями эти соблазнительные голые
ноги, девочки дуамют о том, как хорошо соблазять такими мужчин... Но
донья Элеонора никогда не была шлюхой; студенткой она играла в
баскетбол за команду Университета, вот отчего у не такие ноги. Каждый
день она растирает их маслом: ее ладони скользят по ноге, от колена
до высоких бедер. Но у доньи Элеоноры еще и прекрасная грудь. Высокие
крупные груди, чуть-чуть отвисшие, торчащие вбок нежно-оливковые, как
и подобает женщине, увенчаны крупными темными сосками; я знаю их
сладкую тайну. Еще когда толбько начинались занятия, донья Элеонора
подняла с парт мальчиков и спрсила их, умеют ли они целовать. все
ответили, что нет и тогда донья Элеонора, усмехнувшись и коснувшись
пальчико своей голой груди, сказала: Так учитесь же, сеньоры.
Девочки с зависьтливыми и горящими взорами остались на местах. А мы
столпились возле Элеоноры и тогда женщина, присев на колени,
притянула старшего, Мануэло, к себе. Обнаженное ее, по взрослому
мягкое и теплое тело женщины воодушевило Мануэло; Элеонора легла,
опрокидывая его на себя и зашептала: Целуйте, целуйте же!
Нас не надо было угогваривать... Женщина легко отстранила Мануэло и
прикрыла глаза. Мы облепили ее; кто целовал ее длинные загорелые
ноги, кто прижимался губами к ее восхитительно мягкому животу. И вот
мне выпало коснуться ртом ее груди; это была сказка! Я услышал ее
возбужденное дыхание... Играла - обязательно! - музыка. Я обнял
женщину и припал губами к ее обнаженной груди, как летом к источнику.
Нежнейшая кожа защекотала мне щеку, а ее чуть шероховатый сосоквдруг
набух и вздрогнул. Я целовал его, даже слегка покусывал, втягивая в
рот. Женщина вскрикивала и ее руки прижимали нас к себе: над второй
грудью ее трнудился Бертран, сын французского консула в Росарио.
... А потом меня сменил еще один, и еще... Мы обдвили Элеонору и
наконец она застонала глубоко и сладко, девочки за партами замерли и
женщина, лежа на матах, прошептала со смехом: Хватит, хватит,
сеньоры. Бертран в это время изо всех сил поглаживал пах доньи
Элеоноры и на его пальцы брызнула какая-то влага.
После этого был душ.
И вот сейчас донья Элеонора вошла в класс. Мы встали и спели ей, как
полагалось, начальную строфу Гимна. Потом женщина легла на небольшое
ложе и, посмотрев на нас, спросила:
- Мальчики, кто из вас справился с домашним заданием?
Оказалось, что все.
Курсу онанизма у нас посвящали много времени. Не возбранялось этим
заниматься в коридорах и классах Школы. Только следовало после
принимать душ.
Ч А С Т Ь 1
И З Ч Р Е В А
Мир рухнет, когда мы научим
мыслить собственный цилиндр.
Хуан Эрнест.
ГЛАВА 1. Каллебрюкке, 5-го, 12.00.
Старый сарай с щелястой крышей, обвисшими лохмотьями коры. Над
крышей нависли хилые кроны. В пятистах метрах - гуд Вольво, по
превосходному асфальту, шлейфы газа и дыма, пыль, грязная бумага из
окон Турбо-Твайна, гигантского пассажирского чулка автобусных заводов
Кевпахена, бутылки пепси, суета, жизнь.
А тут тишина и нет ничего, кроме запустения, сладковатого духа
прелого сена и теленка, что когда-то был здесь. Из сена торчат две
пары голых пяток - одни загрубевшие, твердые, мужские, а вторые,
розовенькие, как сдобные, нежная кожа. Кристин и Вольф здесь уже с
самого утра, Матиас-булочник уже развез утреннюю выручку, а они
сделали почти все, и теперь просто лежат, касаясь лениво друг-друга
теплыми губами. В углу, уперев держатели в сено стоит красая Хонда,
мотоцикл Вольфа. Тишина... Но Вольфу мало уже чувствовать голую грудь
Кристи, влажную, ведь только-что он сидел на ней, а девушка тонкими
пальчиками трудилась над его членом и он, откинувшись назад, целовал
ее прохладные ноги, наконец член брызнул и Кристи задрожала,
подставляя розовые соски под белую влагу... Нет, это не то, Вольфом
овладевает настойчивое желание, он гладит, щупает за горячие соски
девушку, шероховатые, крупные, как кайзеровский пятак, стискивает ее
ноги... Девушка часто дышит, хватает его за руки, но он увлечен
другим, он быстро переворачивает ее на спину
- Ааа... Ммм... Дурак, что ты...
Кристи не хочет она уже сыта но бес искушения силен. Она не
сопротивляется, угли не остыли...
Какое у нее покорное тело, и мягкий живот, так - хлоп, животом на
сено и вот уже голые лопатки и гладкие ягодицы, ну, покрути ими,
Кристи, покрути, они матовые, мерцают изнутри, как яблочная кожура, а
я положу ладони на твою грудь, Кристи, упругую, и прижмусь бедрами к
твоим ягодицам. Член у Вольфа поднялся, как Ахилесово копье, он
болтается и шлепает девушку по ляжкам.
- Что тебе нужно, Вольф... Мммм...
- Подожди... Делай так...
- Я лучше пойду, дурак...
Нет это все таки - яблоки, румяные бока, такие он мальчишкой рвал
у старого Шнудцера, он гонял еще мальчишек вилами... Так, он
раздвигает ей ноги... Ну...
- Дурак!
Она вдруг отталкивает его, выскальзывает и садится на мотоцикл.
Груди ее, острые, белые, как у козы, торчат в стороны, у коз того
Шнудцера, что за ерунда, причем Шнудцер? Она пьяна до изумления, ее
босые ноги крепко упираются в ручки внизу и Влоьф видит пушок на
ладыжках... К члену Вольфа, тугому, палкой, пристали соринки. Парень
встает и идет к мотоциклу, садится сзади, девичьи голые ляжки опять
дразнят его. Вольф притягивает ее за теплеющие нагие бедра ближе.
Янтарь солнца падает на золотистые тела, они уже в другом мире, где
нету шоссе, Старого Матиаса... Кристи крутит ручки смеется...
- Не крути ничего, шлюха... - нехотя бормочет Вольф.
Он уже посадил ее сверху на член и почувствовал легкую боль. Он
коленями и шершавыми пятками прижал ее нежные ноги к мотоциклу. И вот
вдруг он вталкивает вставший член в ее тело меж ягодиц, расширяя
горячее отверстие...
- Аааа... - девушка чувствует, как ладони прижали ее обнаженные
груди, бедра ноют и пляшут...
Что? Неужели они поехали? Не может быть... Ладони Вольфа гладят ее
голый живот и упругий член покачивается в ее теле спазмом
наслаждения, девушка подается назад, глубже, пусть он войдет в нее,
ну... Кристи тяжело дышит, на лбу выступает пот из-под светлых
волос... Голые парень и девушка несутся на мотцикле по аллее меж
вязов, как, уже?..
Ооооо... Никто еще так властно не раздвигал ее тело, еще одно
движение твердой палки, так, не заставлял ее так вскрикивать и так
дрожать ее гибкие узкие бедра. Кристи вцепляется в ручки руля и
стонет, исторгая из себя наслаждение, что бешено греет низ живота,
пусть... Пусть он целует ее нежную шею, пусть щиплет грудь, пусть
терзают, царапают его ступни ее кожу... Он занимается в Атлетических
классах, он шумно дышит, на них несется асфальт, вязы, ошарашенный
прохожий, а член Вольфа все качается сзади и парень налегает на
нее...
У них сейчас столько энергии, что они могли народить новую
цивилизацию. Небо чистое, солнце блестит на листьях - моет и
впрямь... И вот мотоцикл качнуло - они вылетели на шоссе и Вольф,
обхватив Кристи, грубо дернул ее к себе. Яички его прижались к ногам
девушки, теперь Он вошел в е с ь.
- Аааааа!.. Ммм...
Вольф не выдержал и впился зубами в душистую, розовую, как яблоко
- да! кожу ее плеча. Кристи, вскрикнув, выпустила руль..
...Удар в Турбо-Твайн, ревевший и сигналивший им вот уже полчаса.
Удар, который смял красную Хонду и раздавил обоих, как лягушат, они
даже и не услышали.
ГЛАВА 2. Хофбург, 5-го, после 19.00.
Из дворика, засаженного аккуратными деревьями, скрывавшими
подлинно немецкий, бюргерский дом из красного кирпича, вышел
человечек лет сорока. Лицо его напоминало физиономию костяной фигурки
Лешего, плюс тонкие очки и тросточка в руке. Помахивая тросточкой,
человечек сел в большой синий Мерседес-250 и тронул с места.
Человечка звали Клаус Альтшуллер Эшерби, и был он доктором
Висбаденского Университета. Клаус Эшерби прожил свои сорок лет весьма
бурно... Учился он в знаменитом Гетингене, и его всегда интересовали
почему-то вещи, далекие от нейрохирургии, коей он обучался. На первом
году он наделал шуму своей диссертацией "О социально-психологических
аспектах онанизма". Опекунски Совет был шокирован... Вскоре до него
начали доходить сведения, что Эшерби платит известной проститутке
Марлен, худой грубой девице и ходит с ней по этажам. Марлен находила
клиента, раздевалась, и пока выкуривала сигару, сидя в постели и
скрестив ноги, Эшерби тщательно снимал размеры ее груди и другие
показатели. Затем истомившийся клиент ложился с ней в постель и когда
Марлен, тяжело дыша, покачивалась верхом на сопящем партнере, Эшерби
разбирал свои бумажки... Потом он снова обмерял ослабшую, теплую
Марлен, и, обязательно попрощавшись, церемонно уходил...
Через некоторое время супруга ректора Розали забрела в
лабораторные классы. Время было позднее, и чуть подумав, женщина в
туалете поспешно разделась, оставив на себе чулки и белую рубашку
зашла в лабораторию... Эшербине удивился и Розали, улыбаясь, легла на
кушетку, раздвинула полные ноги. Что-то горячее вошло в ее лоно, она
изогнулась и вскрикнула, когда почувствовала, как брызнула струя там,
там, внутри нее... Она открыла глаза и увидела, что из ее паха торчит
резиновый шланг, подключенный к аппарату, а Эшерби стоит рядом в
белом халате и записывает предел закачивания ей - бог свидетель! -
питательной смеси Харрела-Бульницки.
После этой истории доктору дали диплом и поспешно спровадили
подальше в землю Пфальц. Но он и там проводил эксперименты, исследуя
миньет, остался без практики и осел в Хофбурге, перебиваясь статьями
в медицинские издания. Как-то... Стоп! Эшерби поправил
приличествующий, по его мнению черный галстук. Доктор был на редкость
добродетелен, это был подлинный подвижник от науки. Женщины его
интересовали, как объекты для опытов. Как-то Эшерби подсунули
полногрудую проститутку из порта - шутка друзей. Эшерби накормил ее,
напоил коньяком, затем закрепил ее грязные ноги и руки с наколками в
специальном аппарате, с подвижной головкой. Аппарат работал три часа,
после чего, когда проститутка оказалась в обмороке, Эшерби снял
данные и отвез ее в больницу. Эту девицу - Хенрику, можно и сейчас
встретить в Хофбурге, причем ей дали новое прозвище Маракотова
Бездна, а один пьяный железнодорожник из Каллебрюкке даже уверял, что
видел, как в нее входит рельс с полотна, причем без остатка.
Но вернемся к Эшерби. Сейчас он ехал к Тилли. Тилли был его
приятелем, хирургом, оставшимся в конце концов без места. Иногда его
вызывали в Хофбургскую клинику ассистировать: но он тоже был
экспериментатором по натуре и дом его был вечно заставлен бутылями со
сросшимися костями, трехногими младенцами и прочей мерзостью, а в
воздухе густо пахло формалином и крепким баварским... Доктор не стал
стучать. Пройдя прихожую, он попал большую беспорядочную комнату...
Тилли в халате сидел в кресле, а на коленях у него курила девица в
белых джинсах, босиком и с голой пухлой грудью. она играла на губной
гармошке
- Оо, Клаус, как я тебе рад! - заревел Тилли, подымаясь - У меня
для тебя сурприз.
- Опять нагрузился, - брезгливо заметил доктор.
- Э-э, Клаус, мне же надо было угостить девочку. Бутылка сидра...
Идем, я что-то покажу.
И он по железной лестнице повел его в подвал, облицованный белой
плиткой. Автоклавы, шкафы вдоль стен, операционный стол - святая
святых Тилли. Хирург подвел Эшерби к стеклянному кубу, накрытому
белой материей.
Обрюзгший Тилли с трудом закурил сигарету и выпустив из зубастой
пасти клуб дыма спросил:
- Ты, Клаус, слышал вчера, на шоссе Каллебрукке-Хофбург случилась
авария?
- Допустим... А что было?
- Парень с девчонкой, не знаю за каким чертом ехали на мотоцикле,
причем нагишом и как раз - трахались, понимаешь? Ну и угодили под
автобус... А я оказался рядом.
- Ну и что? Хотя это на тебя похоже...
- Конено - обиделся Тилли - это к тебе приходят сами: сделайте мне
глубже, или еще что... А меня ноги кормят. Одним словом, там была
куча мяса да кишок. Но нетронутым сохранился только член этого парня
- как раз в заднице его партнерши.
- Господи боже! - фыркнул Эшерби.
- ... Я его ампутировал, сунул в питательный бульон Жерца, знаешь?
Потом пришил ему яички, пересадил пару участков сетчатки глаза и в
хрящики немного мозгов того парня...
- Мозгов?!
- Ты бы видел - их размазало чуть не до Нейбука! Собрал немного...
- Ну, и?
- Смотри...
И Тилли, словно директор Мюнхенской выставки, сдернул белую
простынь со стеклянного куба. Эшерби ахнул... В кубе на опилках
сидело... или сидел? - как вам будет угодно некий червяк на двух
шарообразных ножках; однако при ближайшем рассмотрении - сравнивая
телесный цвет тела, красноватую головку можно было увидеть, что этот
червяк до странности походит на мужской половой член, ампутированый
вместе с двумя яичками. Он сидел на них, на яичках, как
восточноевропейская овчарка на задних лапах.
- Иезус-Мария! - Воскликнул Эшерби - это еще что такое?
- Это... - Тилли задумался - Это новое существо. И притом мыслящее
существо. Новая форма. Хомо Фаллус, если хочешь, или Хомо Спермус...
Новая расса.
- Он видит?
- Да, конечно. Правда, не знаю, что конкретно, но видит. Он даже
думает, это тебе не просто червяк. Эльза, иди сюда...
Вошла Эльза, бесшумно ступая.
- Эльза - попросил ее Тилли - подойди к кубу, да покажись ему,
детка!
Та хмыкнула и придвинувшись к стеклянному кубу, расстегнула
джинсы; ей было это очень приятно делать при двух мужчинах, которые
уставились на ее крепкие загорелые ягодицы. Пах ее выпирал, густые
волосы касались куба. Профессор, глядя на этот Зееловский холм любви,
вздрогнул и потянулся было к девице, но Тилли схватил его за рукав.
- Эээ, эту румяную попку я отбил вчера у громил из банды Кугинена,
в постели это - сама резина... Это не для тебя.
А между тем странное существо забеспокоилось, определенно
забеспокоилось. Повертело кончиком тела, хотя - какое тело? - и затем
заковыляло, вроде как гусеница, на яичках, к краю куба, где блистали
наготой бедра девицы. Хоп! Вдруг он напрягся и, прыгнув стрелой,
смачно ударился о стенку, сполз по ней. А рядом с девицей осталось на
стекле белое пятно влаги.
- Что ты будешь...
- Честно говоря, не знаю. Это сенсация, сам понимаешь... Я не
знаю, на что он способен. Эксперименты я начну только завтра. А пока
я ему закажу визитные карточки, ради шутки.
А Эльза тем временем сбросила джинсы совсем и пошла из комнаты; ее
румяные ягодицы сочно колыхались, вызывая желание гладить их сферы.
Оо, господи!
- Вот и все, друг мой - Тилли зевнул - У этой чертовки ноги, как
лианы; она чуть не душит ими. Пойду-ка я спать.
Шаги Эльзы стихль на лестнице. Эшерби поспешно попрощался.
... По дороге Эщерби никак не мог прийти в себя. Случилось. Мир,
погрязший в проституции, СПИДе, в порнографии и извращениях родил
новое детище - мыслящий член. Ангела? Чудовище? Профессор не знал.
И этого не знал никто.
... Из дому профессор позвонил Тилли: спросил, умеет ли его червяк
разгоаривать?
- Я попробую пересадить ему связки - буркнул Тилли - но не знаю.
Закат разгорался над Хофбургом, щедро зажигая черепичные крыши.
Солнце апельсином накатывалось на шпиль Старой ратуши и один лишь
человек в мире - доктор Эшерби внезапно почувствовал, что это
последний день эры, которая кончилась с рождением Червяка.
Отрывок из романа Ч.П.Пересела-младшего Неукротимая Пенни-Лейн.
ГЛАВА 6. ПЯТЬ ГАМБУРГЕРОВ В ТРИНТИ-ОБЖОРКЕ.
(по материалам журналов PlayBoy и Penthouse-Reveiw (США))
... Грузовик Пенни-Лейн мчался по шестому федеральному шоссе, на
север от Бармоунт-хилла. Где-то там, за цепочкой лысых Калифорнийских
холмов горел загадочный IX сектор базы, и лежал в кювете автомобиль с
генералом Фертшеллом, а его верный адьютант Топси находился в военном
госпитале Бармоунтской комендатуры. Да, дел Пенни-Лейн неделала
много...
Зеркало отражало крепкое лицо девушки, пухлые губы, несколько
вывернутые, как у любой, в общем-то южноаммериканской шлюхи, между
Сан-Франциско и Вашингтоном. Серые глаза... Пышные серые волосы все
время спадали на лоб и Пенни приходилось их рукой... Ладони ее
сжимали баранку; девушка пристально следила за дорогой - не появится
ли вдруг тупорылый зеленый броневик, из леса: от этих тварей всего
можно ожидать. Босые ноги девушки, погрубевшие изрядно по пути
босиком от ранчо Филла, по сухим колючкам и коровьему дерьму,
упирались в педаль акселератора. Но самое главное было не здесь.
Майка плотно обтягивала ее грудь; в кабине было жарко... А чуть
полные ноги Пенни обтягивали крепкие джинсы, в них было чертовски
неудобно. Девушка облизывала губы: она с ужасом чувствовала, что там,
в глубине ее бедер з р е е т опять это... Она чувствовала, как горит
под майкой ее пышненькая грудь и набухают соски. Она понимала,
закусив губу, что ей опасно раскрыться сейчас, когда люди Фершелла
пасут ее по дорогам. Но перехватывало дух и горели пятки... Нельзя,
нельзя. Не хочется. Так ныли бедра в недавнем детстве, точно так же
было тепло внизу живота. И маленькая Пенни забиралась в ванную,
блестящую огромным душем, ставала босой на пол и прикосновение
прохладной плитки к голым ногам приносило дрожь в коленках...
Девочка, едва дыша, разглядывалась, и зеркало отражало ее худые ноги
подростка с грязными пятками и худенький зад. Она смотрела на себя в
это большое домашнее зеркало и потом, закатив глаза, брала с полки
круглый балон Ланда и ложилась на пол. Ее крепкие руки погружали
пластмассового червяка в свое лоно; и жгло тело невыносимым
удовольствием, и она стонала, извиваясь на полу... Да, но тогда Пенни
не знала ни Джеральда, ни того, что ее ждет...
Теперь по сторонам тянулись хилые деревца. Да что же это.
Побледнев девушка расстегнула последнюю пуговочку на джинсах.
Господи, да нельзя же светиться...
Из-за поворота показалась железно-пластмассовая постройка; ясно,
обжорка Макдональдс, нечего и говорить... Над входом грязная вывеска
"ТРИНИТИ". Взвизг тормозов;девушка с ужасом остановила, стреножила
тягач у самых дверей обжорки. Хотелось есть.. Стих мотор и она
несколько минут сидела неподвижно... Тишина. Девушка глянула на
сонного пьяницу у входа, чей-то громоздкий Империал и открыла дверцу,
спрыгнула на землю. Калифорнийская теплая ласковая маслянистая пыль
защекотала голые ноги Пенни; да, как в детстве, когда ходила к
соседскому сыну Хиггинса в коровник. Она раздевалась еще на задах
ранчо, чтобы не пачкать одежду и голая, босая неуверенно шла в
темноту коровника: под ногами нелеслышно чавкал такой же ласковый и
теплый калифорнийский навоз от бычков-двухлеток... Пенни решительно
зашагала к забегаловке.
Внутри было полутемно. Человек десять сидели по углам, пили джин.
Около окна - это спасет ему потом жизнь - сидел усатый черный тип,
Смолли. И у стойки разговаривал с барменом, взгромоздившись на
высокий табурет, крупный мужчина в ковбойке... Девушка вошла в
обжорку почти бесшумно, придерживая в кармане кольт Харли -
маленький, дамский. Бармен ее поначалу не заметил. А потом с
изумлением оглядел невысокую рыжеволосую девушку с упрямым взглядом;
ее старые джинсы и грязные ноги со сбитым ногтем на большом пальце -
это удружил сапогом Топси, да... Чего ей надо?
- Пять гамбургеров... - очень тихо, но твердо сказала Пенни и
уселась на стульчик напротив толстяка - И джин.
Бармен взялся за стакан. На Пенни смотрели с интересом... А
девушка, глянув на своего соседа, явственно почувствовала запах
мексиканского табака. И началось... Не надо светиться! - с ужасом
думала она, а колени уже немели. Девушка дрожала... Да, мексиканский
табак: бог ты мой, как давно это было! Лошадей на ранчо объезжали
мексиканцы, рослые загорелые парни. Ночной их костер горел прямо под
окном девочки. И Пенни раз не выдержала... Двое их, загорелых и
жилистых сидело у костра. Как вдруг из темноты приминая босыми шагами
траву чиликито появилась Пенни. Ей тогда только исполнилось
восемнадцать... Рыжие космы падали по плечам; дерзкие шальные глаза
смеялись. Груди, юные, белые, торчащие вбок, как у козы Хиггинса и
коричневые, крупные, как вишни соски. Дурея, от сознания того, что
она голая стоит перед двумя онемевшими мужчинами, девушка застонала и
опустилась на колени... Лоно ее перекатывалось бугром. И вот
мексиканцы не стали спорить. Один притянул к себе девушку и та
зашлась в судороге от его сильного упругого члена. А второй, тяжело
дыша, долго гладил нежный ее зад и вдруг что-то твердое вошло в нее с
другой стороны...
Нельзя, это будет смертью. Но девушка шла навстречу гибели, не в
силах устоять. Ранчмен напротив с изумлением глядел, как сидящая
напротив девица засунула в рот сандвичи начала смотря на ранчмена,
стаскивать майку. Все затаили дыхание... Вот оголились мячики ее
голой груди с выпуклыми бугорками сосков - прикоснись к ним мужчина -
это буря сладости... Это нектар... И глядя в упор на ранчмена в
потных прелых динсах, и доедая гамбургер девушка стягивала с себя
майку. Взорам посетителей открылось ее гибкое тело, оливковая кожа
подмышек, тонкая талия и голые груди с цепочкой в ложбинке... Стало
тихо, только приглушенно звучал музыкальный автомат. И Пенни
раздевалась, одежда уже горела на ней. Сидя на стульчике, она
сбросила майку на пол, и покачиваясь в такт музыке начала стягивать
штаны; они медленно оголяли гибкие бедра девушки. Увидев черные
густые волосы Пенни, топорщащиеся пониже ее живота ранчмен не
выдержал и тоже начал расстегивать джинсы. Но девушка была уже нага,
что-то внутри: то, чем наградил ее когда-то Джеральд, требовало
наслаждения. Пенни тяжело дышала... Вот ранчмен спустил джинсы и
расстегнул рубашку - и девушка забралась к нему на колени и
склонившись над ним, ловкими пальцами вставила в себя его упругий
член. Обжорка ахнула... И девушка прижалась к мужчине обнаженной
податливой грудью, и соски - буря и сладость, защекотали его тело.
Слышно было дыхание Пенни; она начала с силой покачивать бедрами и
мужчина все глубже входил в ее тело. Сильнее, еще... С каждым разом
девушка стонала и подставляла рту ранчмена свои влажные губки. А
грубые от мотыги и баранки его ладони терзали ее спину. В полутьме
голая Пенни уже лежала на ранчмене и покачиалась в экстазе, она
закрыла глаза и чувствовала - горячий мужчина ворочался там, внутри,
наполняя ее счастьем владения и подбирался уже к этому, глубже,
совсем близко - ах, грозному изделию Фертшелла и его смертников. Ее
голые ноги крепко сжали ноги ранчмена; Пенни иодила стоном, когда
ранчмен не выдержал и захрипел по бычьи. он, копивший все за долгую
зиму в холмах и изредка дававший немного своей худосочной жене -
выпустил все в Пенни. Такая струя не орошала девушку никогда - чуть
было не достало до горла и Пенни на секунду затаила дыхание -
поднялись голые груди и ягодицы напряглись. Аааааааааа... И вместе со
слабостью пришло сознание непоправимого. Теперь надо сматываться. И
скорее... Потная, задыхающаяся девушка, еще прижимаясь к мужчине
заметила, что из-за столика встает этот парень, Смолли, а руку
нехорошо держит в кармане. На родине Пенни в кармане держали оружие;
и девушка, застонав, ослабевшей рукой дотянулась до своих штанов на
стойке и выстрел кольта Пенни успел прошить Смолли плечо, пока он
вытащил оружие. Представитель сети чикагских публичных домов,
оказавшийся по делам в Бармоунте, рухнул на столик, не подозревая,
что девушка спасла ему жизнь своим выстрелом... А Пенни, бедняжка,
сползла с колен ранчмена, еще кряхтящего и, даже не одеваясь,
бросилась к выходу. Вскочив в грузовик, она сильной босой подошвой
вжала акселератор; Макк сорвался с места в реве, подобном реву стада
быков...
И через три минуты, когда Пенни была в километре; ранчмен вдруг
закатил глаза и упал с табурета. Внутри него рождалось что-то; еще
секунда его крика и вспухший внезапно его живот взорвался. Сташный
грохот: Тринити-обжорку разнесло на куски - вместе с клубами огня и
дыма выбросило крышу, разметало стены, вылетел и кусок стойки. Потом
еще внутри серия взрывов, огненных столбов и тишина, только оседает
пыль. Смолли так и остался раненный у окна и это спасло ему жизнь -
ударной волной его единственного выбросило на ближайшее дерево и он
висел там сейчас, оглушенный.
А Пенни-Лейн держалась за баранку грузовика. Навстречу стелилось
серое шоссе и девушка счастливо улыбалась. Ноги ее, гибкие сильные
ноги дочки ранчмена расслабленно лежали на педалях, а тело было полно
истомой. Свободной рукой Пенни поглаживала еще жаркие соски обнаженой
груди и живот. Хорошо... Пенни снова была той наивной девочкой, что
краснея, стояла голой перед мексиканцами, босиком на колючей траве
челикито... Ее серые глаза смеялись.
Детище группы Фертшелла еще раз победило. И не погибло...