В. СВЕТЛОГОРКО
ОТЩЕПЕНЕЦ МЕЛКОГО МАСШТАБА
...В то же время, несмотря на достигнутые
огромные успехи в развитии вычислительной техники,
нельзя проходить мимо имеющих место крайне
негативных фактов. Отдельные антисоветские и
просто безответственные элементы, используя
вычислительную технику, и, в частности,
персональные вычислительные машины, занимаются
тиражированием и распространением литературы
антисоциалистического, клеветнического содержания.
Партия заявляет, что не может и не будет никогда
мириться с таким положением. Соответствующие
компетентные органы, опираясь на всю силу и
строгость наших законов, должны решительно
бороться с распространением чуждых нам идей всеми
возможными путями.
(Из выступления Генерального секретаря ЦК КПСС
тов. Мальцева С.Л. по Центральному телевидению
15 ноября 1994 г.)
В тот день я пришел на работу в хорошем настроении. Это и понятно:
еще вчера я нашел в программе ошибку, которая долго от меня пряталась и
портила мне нервы, и теперь работа шла как по маслу. Я выпил чашечку
крепкого чая (это помогает мне окончательно проснуться), спрятал
кипятильник подальше в стол, чтобы он не попался на глаза инспекторам по
технике безопасности, и включил компьютер. Компьютер у меня был просто
великолепный: "Киев-286", с весьма быстроходным процессором и большой,
хотя и великоватой по габаритам, памятью на "жестком "диске. Короче - это
было лучшее, что можно было достать после запрета на установку импортных
персоналок в "почтовых ящиках", и мне долго пришлось уговаривать
начальство, чтобы мне установили именно эту машину. Я уже с головой успел
окунуться в работу, когда ко мне вдруг почти что влетел Андрей Юрьев из
соседней лаборатории:
- Только что к нам приходил товарищ из Первого отдела, проверял, у
кого что записано в компьютере, - шепотом сказал он, - Я еле-еле успел
стереть компьютерные игры. Если в твоей машине не все в порядке, то срочно
разберись с ней, к вам тоже могут с минуты на минуту прийти проверяющие.
Я его поблагодарил и приступил к очистке компьютера от запретных
плодов. Я быстро разыскал и стер игры. В принципе, они никому не вредили,
но если бы их у меня нашли, то могли быть серьезные неприятности (за
"использование не по назначению вычислительных средств"), а мне этого
совершенно не хотелось. Тем более, что некоторые из игр могли быть
признаны пропагандирующими буржуазную идеологию. Вообще, поговаривали, что
скоро запретят не только игры, но и использование вообще всех программ
иностранного производства. В свое время в компетентных органах кто-то
решил, что с их помощью западные спецслужбы смогут добывать информацию из
наших компьютеров (что было не исключено) и, что самое опасное, совершать
идеологические диверсии. С тех пор на предприятиях по постановлению ЦК
ввели контроль за персональными машинами и поручили его Первым отделам,
так как из всех специальных служб только там могли найтись достаточно
образованные сотрудники, чтобы разобраться в компьютерных тонкостях.
Расправившись с играми, я занялся стиранием самого главного: романов
Солженицына (хотя правильнее было бы с него и начать). У меня были
записаны "Один день Ивана Денисовича" и некоторые главы из "Архипелага
ГУЛАГ". В отличие от игр, за самые непристойные из которых могли как
максимум исключить из партии, за Солженицына была гарантирована статья
уголовного кодекса - "за антисоветскую клевету и пропаганду". Комитетчикам
было дано указание приравнивать печатную или рукописную антисоветскую
книгу к записанной в памяти машины или на магнитном диске. А это - три
года как минимум, и плюс к тому же испорченная анкета и у тебя, и у всех
твоих родственников.
Через минуту был стерт из памяти машины и Солженицын. А еще через
минуту в лабораторию вошел товарищ из Первого отдела, отвечавший за
контроль вычислительной техники. Мы поздоровались как старые знакомые, и
он деловито приступил к проверке компьютера. Отработанными много раз
движениями он буквально бегал пальцами по клавиатуре, временами замедляя
работу на незнакомых файлах и просматривая их содержимое.
- Так... Кажется вроде бы все в порядке... Но начальство дало
указание просмотреть, нет ли чего в стертых файлах, - сказал он и вставил
в дисковод дискету с программой восстановления стертой информации. Я
похолодел от ужаса. Таких проверок на моем компьютере никогда не делали. А
ведь это значит, что на меня кто-то "стукнул".
"Ну что ж, стук у нас в стране всегда распространялся быстрее, чем
звук", - подумал я, вспомнив анекдот времен Андропова. Между тем, товарищ
из Первого отдела уже нашел несколько компьютерных игр, которые я только
что стер, и переписывал к себе в блокнотик их названия. Еще через
несколько минут он уже читал на экране "Архипелаг ГУЛАГ". Я обалдело
сидел, не в силах пошевелиться или хотя бы произнести несколько слов в
свое оправдание. Может, именно это меня и спасло. По инструкции, в таких
случаях он должен был немедленно вызвать на рабочее место комитетчиков, а
меня задержать до их прихода. Вместо этого товарищ из Первого отдела,
решив, что я никуда не денусь, сказал:
- Я надеюсь, Вы, молодой человек, понимаете, каковы будут последствия
того, что Вы совершили. Оставайтесь на месте, минут через пять-десять за
Вами придут.
С этими словами он вышел.
Еще секунд тридцать я был в оцепенении, после чего внезапно наступило
просветление и полная ясность мыслей - так иногда бывает в экстремальных и
катастрофических ситуациях, когда правильные решения принимаются мгновенно
- почти инстинктивно. Я встал, оделся, попрощался с сотрудниками ("лет
через 20 может, увидимся") и пошел к проходной. На проходной я отдал
вахтерше пропуск в руки, как положено. Она перевернула пропуск и вслух
прочитала:
- Обеденный перерыв - с 12.00 до 12.45.
Затем она взглянула на часы и укоризненно сказала:
- А ведь до Вашего перерыва, Тыренко, еще семь минут. Я не имею права
Вас выпустить.
Я умоляюще посмотрел на нее, и со всей артистичностью, какую только
удалось наскрести у себя в душе, вдохновенно соврал:
- Антонина Владимировна, мне из дома позвонили - водопроводная труба
лопнула! Квартиру всю залило, спасать надо!
Вахтерша понимающе вздохнула и, сделав вид, что поверила мне,
пропустила меня на улицу. Мне было искренне жаль ее - ведь ей очень не
поздоровится за то, что выпустила государственного преступника, которого
надо судить по особенной части кодекса. Но ведь ее скорее всего только
лишат премии, или как максимум - уволят, а мне эти несколько минут могут
спасти свободу, а может, и жизнь. А вот товарища из Первого отдела взгреют
намного крепче - "за грубейшее нарушение служебной инструкции". Видимо,
блеск наград и повышений по службе за разоблачение отщепенца и
антисоветчика слишком сильно его ослепил. Ему было гарантировано
увольнение с "волчьим билетом", и его мне нисколько не было жаль.
Теперь, на воле, мне нужно было добраться до своих документов и
денег, чтобы с их помощью уехать куда-нибудь в медвежий угол, устроиться
там на любую работу, и затихнуть. Но ведь домой нельзя было не только
идти, но и даже звонить: раз на меня кто-то "стукнул", то они наверняка
подслушивали телефон и с минуты на минуту могли прийти за мной. Я решил
сначала позвонить жене - она сегодня была в гостях у тещи, а тещин телефон
комитетчики вряд ли подслушивали - для этого надо быть отщепенцем другого
масштаба. Я зашел в будку телефона-автомата и набрал номер. К телефону
подошла сама жена. Я ей в двух словах объяснил суть дела. Ее реакция на
это была просто убийственной для меня.
- Ты мне испортил всю жизнь! - кричала она в трубку телефона. - А что
теперь будет с моей сестрой и ее мужем, они же работают в Органах! Их
теперь никогда не повысят! Из-за тебя, балбеса, им придется идти работать
простыми инженерами в какой-нибудь шараге!
Надо сказать, что моя жена, как и все другие нормальные советские
люди, считала работу в Органах высшим жизненным достижением, и просто
боготворила своих родственников, добившихся этих высот. В этот момент меня
впервые перестала грызть совесть за то, что я ей изменял с Людмилой. Я
попрощался с женой и набрал номер Людмилы. Я и ей тоже рассказал о своих
приключениях и о дальнейших планах. Она спокойно меня выслушала и также
спокойно спросила:
- Ну и что же, может быть, ты думаешь, что я поеду за тобой, как жены
декабристов? У меня нет никакого желания осложнять свою жизнь.
На этих словах она повесила трубку, а я снова стал сожалеть о том,
что изменял жене с Людмилой. Сожалеть я стал, конечно, не о том, что
изменял, а о том, что с Людмилой. Никто из них мне не поможет. Надо
звонить домой матери - а это очень рискованно. И тут ко мне пришла
великолепная идея - позвонить Лешке из соседней квартиры, и его попросить
позвать к телефону мою мать. Я набрал номер, и попросил Лешку:
- Лешка, друг, выручи меня. Я никак не могу дозвониться домой -
вероятно, дома телефон испортился. Позови к телефону Катерину Андреевну.
Я ему соврал ради того, чтобы создать Лешке алиби - он должен знать,
что надо сказать комитетчикам, если его спросят, почему он выполнил мою
просьбу. Хотя Лешке, в принципе, я мог бы все честно рассказать - он
ничего не испугался бы, ведь он воевал в Ираке с американцами (оказывал
"интернациональную помощь"), чудом остался жив, и ему было начхать на
Комитет со всеми его комитетчиками.
Он служил в то время в войсках противовоздушной обороны, его часть
стояла на самом опасном участке - под Багдадом. Когда началась война, его
ракетный комплекс в первый же день сбил три американских самолета. А на
следующий день американцы их засекли и с одного из самолетов выпустили по
ним ракету почти одновременно с нашей ракетой по их самолету. Американская
ракета была из серии новых ракет-невидимок и ее заметили на экране
локатора слишком поздно. Лешка сидел у экрана и направлял нашу ракету на
цель до самой последней секунды. Наша ракета успела первой, самолет сбили,
комплекс сразу выключили, но ребят это не спасло - американская ракета уже
взяла направление на цель и взорвалась прямо в антенне радиолокатора.
Лешке повезло - его достали из-под обломков живым, всего лишь с двумя
сломанными ребрами. А почти весь остальной боевой расчет погиб. Одному
только богу известно, во что нам обошлась победа Ирака над американскими
империалистами. После победы, в отличие от прежних времен, наше
руководство не захотело отдавать всю славу победителей иракцам (как
когда-то вьетнамцам), а устроило пышные торжества и учредило орден
"Интернационального боевого Красного Знамени". Один из первых орденов и
был вручен Лешке. А остальных ребят не наградили даже посмертно -
руководство не любило вспоминать о покойниках на этой войне.
Когда мать подошла к телефону, я объяснил ей, как я ухитрился
влипнуть в такую историю, и мы договорились о месте встречи. Я попросил ее
выйти из дома как можно быстрее, пока за домом еще не успели установить
наблюдение.
Мы встретились в условленном месте. Мать передала мне паспорт и
другие документы, а также кое-какие вещи и деньги, которых должно было
хватить на переезд и жизнь в первое время, пока не обустроюсь на новом
месте. Мы договорились, что я уеду в Гагарин, к дальним родственникам типа
"седьмая вода на киселе", у которых меня, быть может, не будут искать
Органы. Кроме того, переезд в Гагарин был наиболее безопасен - не нужно
было мелькать в аэропортах или на вокзалах, достаточно было лишь сесть на
электричку, и через три с половиной часа я буду в Гагарине. Вот будет
сюрприз родственничкам! А ведь надо еще придумать для них достаточно
правдоподобную легенду, чтобы не очень их испугать.
Мои дела пошли довольно успешно. Первым делом я исправил в паспорте
свою фамилию на Тыренкаускас (дописав хвостик к букве "о" и еще несколько
букв) - это, быть может, сбило бы с толку товарищей из Органов. Из всего
возможного выбора фамилий, которые я мог себе присвоить, не меняя паспорта
- Тыренков, Тыренкович, Тыренковский, и т.п. - я остановился именно на
этой прибалтийской фамилии, как наиболее далекой по звучанию от моей
подлинной. Мне удалось устроиться на местный завод по производству
громкоговорителей - помогло мне то, что я еще в студенческие годы
предусмотрительно обзавелся второй трудовой книжкой. Затем я переехал от
родственников в общежитие завода и начал более - менее спокойную жизнь
благонадежного советского человека, разве что время от времени просыпаясь
ночью в холодном поту или вздрагивая от неожиданного стука в дверь. К
сожалению, мне снова пришлось стать беспартийным - иначе меня могли бы
вычислить по партийным каналам через учетные документы, партийные архивы и
другие пути - учет членов партии был поставлен архинадежно. Это при
строительстве атомных электростанций или космических кораблей можно было
допускать неточности, а в учете партийных рядов - никогда.
Через несколько месяцев после переезда я познакомился с замечательной
девушкой, благодаря которой в моей жизни появилась какая-то почти весенняя
свежесть и неподдающееся описанию чувство теплоты, нежности и надежды.
Ее звали Наталья. Она не была красавицей, но ее спортивная фигура и
исключительная выразительность мимики и жестов делали ее весьма
привлекательной. Ее можно было понять, даже если бы она не произносила ни
слова. Мы познакомились в один из жарких летних дней на берегу пруда, куда
я обычно ходил загорать и купаться по выходным. Я заметил одинокую девушку
с красивой фигурой, и стал думать, под каким предлогом можно было бы с ней
познакомиться. Хорошо было бы нарвать цветов на ближайшей поляне и подойти
с букетом... Но лето заканчивалось, и цветов уже не было! Мой взгляд упал
на край пруда, где на отмели росли плотной стеной камыши. Мне они
показались довольно живописными. Я нарвал их и с этим букетом подошел к
девушке. Каждый шаг мне давался с таким нервным напряжением, как будто мне
надо было взойти на костер инквизиции.
- Девушка, Вы не очень обидитесь, если я подарю Вам этот букет? - эти
слова, которые я с трудом заставил себя произнести, решили мою судьбу.
Оказалось, что мы во многом одинаково смотрим на мир. Также, как и я,
она любила слушать по вечерам "Немецкую волну" и другие "вражеские"
радиостанции. Главной темой их передач в то время были новые подробности
странного исчезновения Горбачева (вместе с охраной) в 1989 году. Эти
станции здесь были слышны значительно лучше, чем в Москве: вероятно, в
Москве некоторые "глушилки" располагались прямо в черте города и помех там
было намного больше. Несмотря на многочисленные обещания лидеров Запада о
начале вещания со спутников в помехоустойчивых диапазонах, реально они не
торопились расходовать деньги на доведение информации до советских людей.
Возможно, они смирились с тем, что власть Коммунистической партии (а
точнее - Политбюро и КГБ) у нас после неудачи с перестройкой будет
продолжаться вечно.
Наши отношения с Натальей успешно развивались, и относительно скоро я
переехал к ней. Мне не хотелось ее обманывать, и я ей все рассказал о том,
что заставило меня уехать из Москвы и почему я не могу развестись с бывшей
женой. Она на это только рассмеялась:
- Так ты, стало быть, член партии и просто бабник, а теперь
воображаешь себя диссидентом и отщепенцем? И такими правозащитниками
должны будут гордиться все честные люди нашей страны?! Боже мой! Но я все
равно рада тому, что мы нашли друг друга.
Прошел год. В один из сентябрьских дождливых дней я, как всегда, рано
утром шел на работу. У ворот завода стояли машины начальства, а у самой
проходной курили и о чем-то яростно спорили рабочие в грязных, замызганных
телогрейках. Когда я проходил мимо них, они неожиданно сорвались с места,
скрутили мне руки за спину и поволокли к стоявшей недалеко черной "Волге"
с московским номером. Затолкав меня в машину, эти "рабочие" предъявили
удостоверения сотрудников Органов и порекомендовали мне не дергаться и не
задавать вопросов. Я им на это только ответил, что не так уж я сильно
вооружен, чтобы ради меня устраивать маскарад с переодеванием.
Отвезли меня в Лефортово, в здание за забором без вывески, мимо
которого я много раз проходил, когда учился неподалеку в Энергетическом
институте. Допрашивали меня очень мало и очень редко, чувствовалось, что
такой мелкой рыбой им заниматься не очень-то интересно. Однако недели
через три меня отвели не в обычную комнату для допросов, а в кабинет
какого-то большого начальника. Обстановка в кабинете была почти домашняя:
письменный стол, обеденный и журнальный столики, телевизор, электрочайник,
в углу негромко играла трансляция. Скорее всего, это был не столько
кабинет, сколько комната отдыха. За письменным столом сидел полковник, за
журнальным - еще один "инженер человеческих душ" в чине капитана.
Полковник усадил меня за обеденный столик, насыпал в чашки настоящего
индийского чая (со "слоном"), налил кипятку, и, угостив меня чаем, начал
разговор.
- Вас, гражданин Тыренко, вероятно интересует, как мы Вас разыскали?
- Ну, в общем-то да..
- За это Вы должны благодарить Ваших коллег - программистов. Они
составили великолепную программу, которая анализирует и сопоставляет массу
данных о человеке: от номера паспорта до краткой автобиографии. Когда Вы
при оформлении на работу заполнили анкету, то она через некоторое время
попала к нам в базу данных. Мы теперь со всех предприятий собираем анкеты,
а не только с секретных. Вычислительная техника позволяет все
переработать. Так вот, наш главный компьютер в анкете гражданина
Тыренкаускаса выявил массу совпадений с анкетой гражданина Тыренко: номер
паспорта, специальность по диплому, возраст, имена близких родственников и
даже пол! Не совпала только партийность. Так что шансов у Вас не было
никаких. Вам только удалось несколько отсрочить свое появление здесь. Мы
не стали для этого объявлять не только всесоюзного, но и вообще никакого
розыска.
- Интересно, а зачем Вы мне это рассказываете?
- Разумеется, не затем, чтобы Вас позабавить. Мы хотим предложить Вам
сотрудничать с нами. Преступление, совершенное Вами, не столь опасно,
чтобы нельзя было его простить, при определенных обстоятельствах.
- Надеюсь, Вы не будете предлагать мне работу стукача, простите,
помощника?
- Ну что Вы, работу с людьми Вам никто пока не доверит! Речь идет о
работе по Вашей специальности. Нужно доработать нашу программу так, чтобы
она могла сравнивать не только анкетные и прочие текстовые данные, но и
портреты, фотографии, шрифты пишущих машинок. А в перспективе - она должна
узнавать лица и считывать номера автомашин прямо с телекамер,
установленных на улицах. Это намного облегчило бы нам задачу наблюдения за
иностранцами и недостаточно благонадежными нашими гражданами. Мы,
естественно, наводили о Вас справки, Вы программист приличного класса, а
таланты, даже оступившиеся, мы ценим. Единственное условие нашего
сотрудничества - Ваше полное раскаяние в содеянном.
- И в чем оно должно состоять?
- Вы должны рассказать, у кого Вы получили магнитные диски с
антисоветской литературой и кому еще успели переписать.
При этих словах полковника я вспомнил, что где-то уже встречал
похожую фразу. Кажется, это было у Стругацких, в "Трудно быть богом"; там
кто-то из инквизиторов или серых гвардейцев произносил нечто подобное...
Впрочем, где идеология превыше всего, там и методы ее утверждения должны
быть схожи.
- Извините, я не смогу выполнить Ваше условие.
- А жаль. Конечно, наша программа все равно будет написана другими
людьми, а вот Вам придется несколько лет хлебать лагерную баланду вместо
такого чая, который Вы сейчас пьете. Подумайте еще несколько дней.
В это время капитан, который внимательно слушал радиотрансляцию,
сказал:
- Товарищ полковник, здесь передают важное сообщение! Капитан включил
трансляцию на полную громкость. Из динамика раздался взволнованный голос
диктора:
- ...Кроме указанных мер по задержанию высших лиц партийного
руководства, виновных в нарушении принципов социализма и узурпации
неограниченной власти, Комитет вооруженных сил "Офицеры за конституцию"
объявляет о следующем:
Первое. В Москве, Ленинграде, и столицах союзных республик вводится
чрезвычайное положение и комендантский час. О времени его начала и порядке
соблюдения будет объявлено дополнительно.
Второе. Всем частям Комитета государственной безопасности оставаться
в местах дислокации и подчиняться только приказам Комитета вооруженных
сил. За нарушение этого требования будет производиться расстрел на месте.
Третье. Органам юстиции немедленно приступить к освобождению всех
политических заключенных.
Четвертое...
Я с радостным блеском в глазах посмотрел на полковника и капитана.
Они перестали меня замечать. Когда диктор перестал читать экстренное
сообщение, капитан наконец снова заметил меня и сказал полковнику:
- Ну, а с этим что будем делать? Может, выпустим, а?
- Да Вы с ума сошли, капитан! Этих идиотов из самозваного Комитета
максимум через два часа арестуют, а Вы разводите здесь панические
настроения! Прикажите увести подследственного и завтра продолжайте с ним
работу.
Я мысленно не согласился с полковником: если бы Органы действительно
так хорошо работали, то этих смелых офицеров арестовали бы еще до того,
как они хотя бы подумали о перевороте.
Меня увели обратно в камеру, и ровно неделю никуда не вызывали. Все
служащие изолятора молчали, как будто набрали в рот воды. На восьмой день
меня выпустили. У ворот стояла небольшая толпа человек из тридцати -
сорока, многие были с цветами. В толпе мелькнуло знакомое лицо. Это была
Наталья. Она держала в руках букет из пяти тросточек камыша.
- И не страшно тебе было по болотам за ними лазить? - спросил я ее.
- Конечно, я боялась. Но ведь это теперь мои любимые цветы.
В этот момент я подумал, что правильно было бы принести извинения
вахтерше Антонине Владимировне - за причиненное в свое время беспокойство
и неприятности.