В. СВЕТЛОГОРКО

                         ОТЩЕПЕНЕЦ МЕЛКОГО МАСШТАБА


                             ...В то же  время,  несмотря  на  достигнутые
                        огромные успехи в развитии вычислительной техники,
                        нельзя  проходить  мимо   имеющих   место   крайне
                        негативных  фактов.  Отдельные   антисоветские   и
                        просто   безответственные   элементы,    используя
                        вычислительную   технику,    и,    в    частности,
                        персональные  вычислительные  машины,   занимаются
                        тиражированием   и   распространением   литературы
                        антисоциалистического, клеветнического содержания.
                        Партия заявляет, что не может и не  будет  никогда
                        мириться  с  таким   положением.   Соответствующие
                        компетентные  органы,  опираясь  на  всю  силу   и
                        строгость   наших   законов,   должны   решительно
                        бороться с распространением чуждых нам идей  всеми
                        возможными путями.

                            (Из выступления Генерального секретаря ЦК КПСС
                            тов. Мальцева С.Л. по Центральному телевидению
                            15 ноября 1994 г.)


     В тот день я пришел на работу в хорошем настроении.  Это  и  понятно:
еще вчера я нашел в программе ошибку, которая долго от  меня  пряталась  и
портила мне нервы, и теперь работа шла  как  по  маслу.  Я  выпил  чашечку
крепкого  чая  (это  помогает  мне   окончательно   проснуться),   спрятал
кипятильник подальше в стол, чтобы он не попался на глаза  инспекторам  по
технике безопасности, и включил компьютер. Компьютер  у  меня  был  просто
великолепный: "Киев-286", с весьма  быстроходным  процессором  и  большой,
хотя и великоватой по габаритам, памятью на "жестком "диске. Короче -  это
было лучшее, что можно было достать после запрета на  установку  импортных
персоналок  в  "почтовых  ящиках",  и  мне  долго   пришлось   уговаривать
начальство, чтобы мне установили именно эту машину. Я уже с головой  успел
окунуться в работу, когда ко мне вдруг почти что влетел  Андрей  Юрьев  из
соседней лаборатории:
     - Только что к нам приходил товарищ из Первого  отдела,  проверял,  у
кого что записано в компьютере, - шепотом сказал он,  -  Я  еле-еле  успел
стереть компьютерные игры. Если в твоей машине не все в порядке, то срочно
разберись с ней, к вам тоже могут с минуты на минуту прийти проверяющие.
     Я его поблагодарил и приступил  к  очистке  компьютера  от  запретных
плодов. Я быстро разыскал и стер игры. В принципе, они никому не  вредили,
но если бы их у меня нашли,  то  могли  быть  серьезные  неприятности  (за
"использование не по назначению  вычислительных  средств"),  а  мне  этого
совершенно не хотелось.  Тем  более,  что  некоторые  из  игр  могли  быть
признаны пропагандирующими буржуазную идеологию. Вообще, поговаривали, что
скоро запретят не только игры, но и  использование  вообще  всех  программ
иностранного производства. В свое  время  в  компетентных  органах  кто-то
решил, что с их помощью западные спецслужбы смогут добывать информацию  из
наших компьютеров (что было не исключено) и, что самое опасное,  совершать
идеологические диверсии. С тех пор на  предприятиях  по  постановлению  ЦК
ввели контроль за персональными машинами и поручили  его  Первым  отделам,
так как из всех специальных служб  только  там  могли  найтись  достаточно
образованные сотрудники, чтобы разобраться в компьютерных тонкостях.
     Расправившись с играми, я занялся стиранием самого главного:  романов
Солженицына (хотя правильнее было  бы  с  него  и  начать).  У  меня  были
записаны "Один день Ивана Денисовича" и  некоторые  главы  из  "Архипелага
ГУЛАГ". В отличие от игр, за  самые  непристойные  из  которых  могли  как
максимум исключить из партии, за  Солженицына  была  гарантирована  статья
уголовного кодекса - "за антисоветскую клевету и пропаганду". Комитетчикам
было дано указание  приравнивать  печатную  или  рукописную  антисоветскую
книгу к записанной в памяти машины или на магнитном диске.  А  это  -  три
года как минимум, и плюс к тому же испорченная анкета и у тебя, и  у  всех
твоих родственников.
     Через минуту был стерт из памяти машины и  Солженицын.  А  еще  через
минуту в лабораторию  вошел  товарищ  из  Первого  отдела,  отвечавший  за
контроль вычислительной техники. Мы поздоровались как старые  знакомые,  и
он деловито приступил  к  проверке  компьютера.  Отработанными  много  раз
движениями он буквально бегал пальцами по клавиатуре,  временами  замедляя
работу на незнакомых файлах и просматривая их содержимое.
     - Так... Кажется  вроде  бы  все  в  порядке...  Но  начальство  дало
указание просмотреть, нет ли чего в стертых файлах, - сказал он и  вставил
в дисковод дискету  с  программой  восстановления  стертой  информации.  Я
похолодел от ужаса. Таких проверок на моем компьютере никогда не делали. А
ведь это значит, что на меня кто-то "стукнул".
     "Ну что ж, стук у нас в стране всегда  распространялся  быстрее,  чем
звук", - подумал я, вспомнив анекдот времен Андропова. Между тем,  товарищ
из Первого отдела уже нашел несколько компьютерных игр, которые  я  только
что стер, и  переписывал  к  себе  в  блокнотик  их  названия.  Еще  через
несколько минут он уже читал  на  экране  "Архипелаг  ГУЛАГ".  Я  обалдело
сидел, не в силах пошевелиться или хотя бы  произнести  несколько  слов  в
свое оправдание. Может, именно это меня и спасло. По инструкции,  в  таких
случаях он должен был немедленно вызвать на рабочее место комитетчиков,  а
меня задержать до их прихода. Вместо  этого  товарищ  из  Первого  отдела,
решив, что я никуда не денусь, сказал:
     - Я надеюсь, Вы, молодой человек, понимаете, каковы будут последствия
того, что Вы совершили. Оставайтесь на месте, минут через  пять-десять  за
Вами придут.
     С этими словами он вышел.
     Еще секунд тридцать я был в оцепенении, после чего внезапно наступило
просветление и полная ясность мыслей - так иногда бывает в экстремальных и
катастрофических ситуациях, когда правильные решения принимаются мгновенно
- почти инстинктивно. Я встал, оделся,  попрощался  с  сотрудниками  ("лет
через 20 может, увидимся") и пошел  к  проходной.  На  проходной  я  отдал
вахтерше пропуск в руки, как положено. Она  перевернула  пропуск  и  вслух
прочитала:
     - Обеденный перерыв - с 12.00 до 12.45.
     Затем она взглянула на часы и укоризненно сказала:
     - А ведь до Вашего перерыва, Тыренко, еще семь минут. Я не имею права
Вас выпустить.
     Я умоляюще посмотрел на нее, и со всей артистичностью,  какую  только
удалось наскрести у себя в душе, вдохновенно соврал:
     - Антонина Владимировна, мне из дома позвонили - водопроводная  труба
лопнула! Квартиру всю залило, спасать надо!
     Вахтерша  понимающе  вздохнула  и,  сделав  вид,  что  поверила  мне,
пропустила меня на улицу. Мне было искренне жаль ее -  ведь  ей  очень  не
поздоровится за то, что выпустила государственного  преступника,  которого
надо судить по особенной части кодекса. Но ведь  ее  скорее  всего  только
лишат премии, или как максимум - уволят, а мне эти несколько  минут  могут
спасти свободу, а может, и жизнь. А вот товарища из Первого отдела взгреют
намного крепче - "за грубейшее нарушение  служебной  инструкции".  Видимо,
блеск  наград  и  повышений  по  службе  за   разоблачение   отщепенца   и
антисоветчика  слишком  сильно  его  ослепил.   Ему   было   гарантировано
увольнение с "волчьим билетом", и его мне нисколько не было жаль.
     Теперь, на воле, мне нужно  было  добраться  до  своих  документов  и
денег, чтобы с их помощью уехать куда-нибудь в медвежий  угол,  устроиться
там на любую работу, и затихнуть. Но ведь  домой  нельзя  было  не  только
идти, но и даже звонить: раз на меня кто-то "стукнул",  то  они  наверняка
подслушивали телефон и с минуты на минуту могли прийти за  мной.  Я  решил
сначала позвонить жене - она сегодня была в гостях у тещи, а тещин телефон
комитетчики вряд ли подслушивали - для этого надо быть отщепенцем  другого
масштаба. Я зашел в будку телефона-автомата и  набрал  номер.  К  телефону
подошла сама жена. Я ей в двух словах объяснил суть дела.  Ее  реакция  на
это была просто убийственной для меня.
     - Ты мне испортил всю жизнь! - кричала она в трубку телефона. - А что
теперь будет с моей сестрой и ее мужем, они  же  работают  в  Органах!  Их
теперь никогда не повысят! Из-за тебя, балбеса, им придется идти  работать
простыми инженерами в какой-нибудь шараге!
     Надо сказать, что моя жена, как и  все  другие  нормальные  советские
люди, считала работу в Органах  высшим  жизненным  достижением,  и  просто
боготворила своих родственников, добившихся этих высот. В этот момент меня
впервые перестала грызть совесть за то, что я ей  изменял  с  Людмилой.  Я
попрощался с женой и набрал номер Людмилы. Я и ей тоже рассказал  о  своих
приключениях и о дальнейших планах. Она спокойно меня  выслушала  и  также
спокойно спросила:
     - Ну и что же, может быть, ты думаешь, что я поеду за тобой, как жены
декабристов? У меня нет никакого желания осложнять свою жизнь.
     На этих словах она повесила трубку, а я снова стал  сожалеть  о  том,
что изменял жене с Людмилой. Сожалеть я  стал,  конечно,  не  о  том,  что
изменял, а о том, что с Людмилой.  Никто  из  них  мне  не  поможет.  Надо
звонить домой матери - а  это  очень  рискованно.  И  тут  ко  мне  пришла
великолепная идея - позвонить Лешке из соседней квартиры, и его  попросить
позвать к телефону мою мать. Я набрал номер, и попросил Лешку:
     - Лешка, друг, выручи меня. Я  никак  не  могу  дозвониться  домой  -
вероятно, дома телефон испортился. Позови к телефону Катерину Андреевну.
     Я ему соврал ради того, чтобы создать Лешке алиби - он должен  знать,
что надо сказать комитетчикам, если его спросят, почему  он  выполнил  мою
просьбу. Хотя Лешке, в принципе, я мог  бы  все  честно  рассказать  -  он
ничего не испугался бы, ведь он воевал в Ираке  с  американцами  (оказывал
"интернациональную помощь"), чудом остался жив,  и  ему  было  начхать  на
Комитет со всеми его комитетчиками.
     Он служил в то время в войсках противовоздушной  обороны,  его  часть
стояла на самом опасном участке - под Багдадом. Когда началась война,  его
ракетный комплекс в первый же день сбил три американских  самолета.  А  на
следующий день американцы их засекли и с одного из самолетов выпустили  по
ним ракету почти одновременно с нашей ракетой по их самолету. Американская
ракета была из  серии  новых  ракет-невидимок  и  ее  заметили  на  экране
локатора слишком поздно. Лешка сидел у экрана и направлял нашу  ракету  на
цель до самой последней секунды. Наша ракета успела первой, самолет сбили,
комплекс сразу выключили, но ребят это не спасло - американская ракета уже
взяла направление на цель и  взорвалась  прямо  в  антенне  радиолокатора.
Лешке повезло - его достали из-под обломков  живым,  всего  лишь  с  двумя
сломанными ребрами. А почти весь остальной  боевой  расчет  погиб.  Одному
только богу известно, во что нам обошлась победа Ирака  над  американскими
империалистами.  После  победы,  в  отличие  от   прежних   времен,   наше
руководство не  захотело  отдавать  всю  славу  победителей  иракцам  (как
когда-то  вьетнамцам),  а  устроило  пышные  торжества  и  учредило  орден
"Интернационального боевого Красного Знамени". Один из  первых  орденов  и
был вручен  Лешке.  А  остальных  ребят  не  наградили  даже  посмертно  -
руководство не любило вспоминать о покойниках на этой войне.
     Когда мать подошла  к  телефону,  я  объяснил  ей,  как  я  ухитрился
влипнуть в такую историю, и мы договорились о месте встречи. Я попросил ее
выйти из дома как можно быстрее, пока за домом еще  не  успели  установить
наблюдение.
     Мы встретились в условленном  месте.  Мать  передала  мне  паспорт  и
другие документы, а также кое-какие вещи и  деньги,  которых  должно  было
хватить на переезд и жизнь в первое время, пока  не  обустроюсь  на  новом
месте. Мы договорились, что я уеду в Гагарин, к дальним родственникам типа
"седьмая вода на киселе", у которых меня,  быть  может,  не  будут  искать
Органы. Кроме того, переезд в Гагарин был наиболее безопасен  -  не  нужно
было мелькать в аэропортах или на вокзалах, достаточно было лишь сесть  на
электричку, и через три с половиной часа я  буду  в  Гагарине.  Вот  будет
сюрприз родственничкам! А ведь  надо  еще  придумать  для  них  достаточно
правдоподобную легенду, чтобы не очень их испугать.
     Мои дела пошли довольно успешно. Первым делом я исправил  в  паспорте
свою фамилию на Тыренкаускас (дописав хвостик к букве "о" и еще  несколько
букв) - это, быть может, сбило бы с толку товарищей из Органов.  Из  всего
возможного выбора фамилий, которые я мог себе присвоить, не меняя паспорта
- Тыренков, Тыренкович, Тыренковский, и т.п. -  я  остановился  именно  на
этой прибалтийской фамилии, как  наиболее  далекой  по  звучанию  от  моей
подлинной.  Мне  удалось  устроиться  на  местный  завод  по  производству
громкоговорителей -  помогло  мне  то,  что  я  еще  в  студенческие  годы
предусмотрительно обзавелся второй трудовой книжкой. Затем я  переехал  от
родственников в общежитие завода и начал более  -  менее  спокойную  жизнь
благонадежного советского человека, разве что время от времени  просыпаясь
ночью в холодном поту или вздрагивая от  неожиданного  стука  в  дверь.  К
сожалению, мне снова пришлось стать беспартийным -  иначе  меня  могли  бы
вычислить по партийным каналам через учетные документы, партийные архивы и
другие пути - учет  членов  партии  был  поставлен  архинадежно.  Это  при
строительстве атомных электростанций или космических кораблей  можно  было
допускать неточности, а в учете партийных рядов - никогда.
     Через несколько месяцев после переезда я познакомился с замечательной
девушкой, благодаря которой в моей жизни появилась какая-то почти весенняя
свежесть и неподдающееся описанию чувство теплоты, нежности и надежды.
     Ее звали Наталья. Она не была красавицей, но ее спортивная  фигура  и
исключительная  выразительность  мимики  и   жестов   делали   ее   весьма
привлекательной. Ее можно было понять, даже если бы она не произносила  ни
слова. Мы познакомились в один из жарких летних дней на берегу пруда, куда
я обычно ходил загорать и купаться по выходным. Я заметил одинокую девушку
с красивой фигурой, и стал думать, под каким предлогом можно было бы с ней
познакомиться. Хорошо было бы нарвать цветов на ближайшей поляне и подойти
с букетом... Но лето заканчивалось, и цветов уже не было! Мой взгляд  упал
на край пруда,  где  на  отмели  росли  плотной  стеной  камыши.  Мне  они
показались довольно живописными. Я нарвал их и с этим  букетом  подошел  к
девушке. Каждый шаг мне давался с таким нервным напряжением, как будто мне
надо было взойти на костер инквизиции.
     - Девушка, Вы не очень обидитесь, если я подарю Вам этот букет? - эти
слова, которые я с трудом заставил себя произнести, решили мою судьбу.
     Оказалось, что мы во многом одинаково смотрим на мир. Также, как и я,
она любила слушать  по  вечерам  "Немецкую  волну"  и  другие  "вражеские"
радиостанции. Главной темой их передач в то время были  новые  подробности
странного исчезновения Горбачева (вместе  с  охраной)  в  1989  году.  Эти
станции здесь были слышны значительно лучше, чем  в  Москве:  вероятно,  в
Москве некоторые "глушилки" располагались прямо в черте города и помех там
было намного больше. Несмотря на многочисленные обещания лидеров Запада  о
начале вещания со спутников в помехоустойчивых диапазонах, реально они  не
торопились расходовать деньги на доведение информации до советских  людей.
Возможно, они смирились с  тем,  что  власть  Коммунистической  партии  (а
точнее - Политбюро и  КГБ)  у  нас  после  неудачи  с  перестройкой  будет
продолжаться вечно.
     Наши отношения с Натальей успешно развивались, и относительно скоро я
переехал к ней. Мне не хотелось ее обманывать, и я ей все рассказал о том,
что заставило меня уехать из Москвы и почему я не могу развестись с бывшей
женой. Она на это только рассмеялась:
     - Так  ты,  стало  быть,  член  партии  и  просто  бабник,  а  теперь
воображаешь себя  диссидентом  и  отщепенцем?  И  такими  правозащитниками
должны будут гордиться все честные люди нашей страны?! Боже мой! Но я  все
равно рада тому, что мы нашли друг друга.
     Прошел год. В один из сентябрьских дождливых дней я, как всегда, рано
утром шел на работу. У ворот завода стояли машины начальства,  а  у  самой
проходной курили и о чем-то яростно спорили рабочие в грязных, замызганных
телогрейках. Когда я проходил мимо них, они неожиданно сорвались с  места,
скрутили мне руки за спину и поволокли к стоявшей недалеко черной  "Волге"
с московским номером. Затолкав меня в  машину,  эти  "рабочие"  предъявили
удостоверения сотрудников Органов и порекомендовали мне не дергаться и  не
задавать вопросов. Я им на это только ответил, что  не  так  уж  я  сильно
вооружен, чтобы ради меня устраивать маскарад с переодеванием.
     Отвезли меня в Лефортово, в  здание  за  забором  без  вывески,  мимо
которого я много раз проходил, когда учился  неподалеку  в  Энергетическом
институте. Допрашивали меня очень мало и очень редко,  чувствовалось,  что
такой мелкой рыбой им заниматься  не  очень-то  интересно.  Однако  недели
через три меня отвели не в обычную  комнату  для  допросов,  а  в  кабинет
какого-то большого начальника. Обстановка в кабинете была почти  домашняя:
письменный стол, обеденный и журнальный столики, телевизор, электрочайник,
в углу негромко играла  трансляция.  Скорее  всего,  это  был  не  столько
кабинет, сколько комната отдыха. За письменным столом сидел полковник,  за
журнальным  -  еще  один  "инженер  человеческих  душ"  в  чине  капитана.
Полковник усадил меня за обеденный  столик,  насыпал  в  чашки  настоящего
индийского чая (со "слоном"), налил кипятку, и, угостив меня  чаем,  начал
разговор.
     - Вас, гражданин Тыренко, вероятно интересует, как мы Вас разыскали?
     - Ну, в общем-то да..
     - За это Вы должны благодарить  Ваших  коллег  -  программистов.  Они
составили великолепную программу, которая анализирует и сопоставляет массу
данных о человеке: от номера паспорта до краткой автобиографии.  Когда  Вы
при оформлении на работу заполнили анкету, то она  через  некоторое  время
попала к нам в базу данных. Мы теперь со всех предприятий собираем анкеты,
а  не  только  с   секретных.   Вычислительная   техника   позволяет   все
переработать.  Так  вот,  наш  главный  компьютер  в   анкете   гражданина
Тыренкаускаса выявил массу совпадений с анкетой гражданина Тыренко:  номер
паспорта, специальность по диплому, возраст, имена близких родственников и
даже пол! Не совпала только партийность. Так что  шансов  у  Вас  не  было
никаких. Вам только удалось несколько отсрочить свое появление  здесь.  Мы
не стали для этого объявлять не только всесоюзного, но и  вообще  никакого
розыска.
     - Интересно, а зачем Вы мне это рассказываете?
     - Разумеется, не затем, чтобы Вас позабавить. Мы хотим предложить Вам
сотрудничать с нами. Преступление,  совершенное  Вами,  не  столь  опасно,
чтобы нельзя было его простить, при определенных обстоятельствах.
     - Надеюсь, Вы не будете  предлагать  мне  работу  стукача,  простите,
помощника?
     - Ну что Вы, работу с людьми Вам никто пока не доверит! Речь  идет  о
работе по Вашей специальности. Нужно доработать нашу программу так,  чтобы
она могла сравнивать не только анкетные и прочие текстовые  данные,  но  и
портреты, фотографии, шрифты пишущих машинок. А в перспективе - она должна
узнавать  лица  и  считывать   номера   автомашин   прямо   с   телекамер,
установленных на улицах. Это намного облегчило бы нам задачу наблюдения за
иностранцами  и  недостаточно  благонадежными   нашими   гражданами.   Мы,
естественно, наводили о Вас справки, Вы программист приличного  класса,  а
таланты,  даже  оступившиеся,  мы  ценим.  Единственное   условие   нашего
сотрудничества - Ваше полное раскаяние в содеянном.
     - И в чем оно должно состоять?
     - Вы  должны  рассказать,  у  кого  Вы  получили  магнитные  диски  с
антисоветской литературой и кому еще успели переписать.
     При этих словах  полковника  я  вспомнил,  что  где-то  уже  встречал
похожую фразу. Кажется, это было у Стругацких, в "Трудно быть богом";  там
кто-то из инквизиторов или серых гвардейцев произносил  нечто  подобное...
Впрочем, где идеология превыше всего, там и методы ее  утверждения  должны
быть схожи.
     - Извините, я не смогу выполнить Ваше условие.
     - А жаль. Конечно, наша программа все равно  будет  написана  другими
людьми, а вот Вам придется несколько лет хлебать лагерную  баланду  вместо
такого чая, который Вы сейчас пьете. Подумайте еще несколько дней.
     В это время  капитан,  который  внимательно  слушал  радиотрансляцию,
сказал:
     - Товарищ полковник, здесь передают важное сообщение! Капитан включил
трансляцию на полную громкость. Из динамика раздался  взволнованный  голос
диктора:
     -  ...Кроме  указанных  мер  по  задержанию  высших  лиц   партийного
руководства,  виновных  в  нарушении  принципов  социализма  и   узурпации
неограниченной власти, Комитет вооруженных сил  "Офицеры  за  конституцию"
объявляет о следующем:
     Первое. В Москве, Ленинграде, и столицах союзных  республик  вводится
чрезвычайное положение и комендантский час. О времени его начала и порядке
соблюдения будет объявлено дополнительно.
     Второе. Всем частям Комитета государственной безопасности  оставаться
в местах дислокации и подчиняться  только  приказам  Комитета  вооруженных
сил. За нарушение этого требования будет производиться расстрел на месте.
     Третье. Органам юстиции немедленно  приступить  к  освобождению  всех
политических заключенных.
     Четвертое...
     Я с радостным блеском в глазах посмотрел на  полковника  и  капитана.
Они перестали меня  замечать.  Когда  диктор  перестал  читать  экстренное
сообщение, капитан наконец снова заметил меня и сказал полковнику:
     - Ну, а с этим что будем делать? Может, выпустим, а?
     - Да Вы с ума сошли, капитан! Этих идиотов  из  самозваного  Комитета
максимум  через  два  часа  арестуют,  а  Вы  разводите  здесь  панические
настроения! Прикажите увести подследственного и завтра продолжайте  с  ним
работу.
     Я мысленно не согласился с полковником: если бы Органы  действительно
так хорошо работали, то этих смелых офицеров арестовали бы  еще  до  того,
как они хотя бы подумали о перевороте.
     Меня увели обратно в камеру, и ровно неделю никуда не  вызывали.  Все
служащие изолятора молчали, как будто набрали в рот воды. На восьмой  день
меня выпустили. У ворот стояла  небольшая  толпа  человек  из  тридцати  -
сорока, многие были с цветами. В толпе мелькнуло знакомое лицо.  Это  была
Наталья. Она держала в руках букет из пяти тросточек камыша.
     - И не страшно тебе было по болотам за ними лазить? - спросил я ее.
     - Конечно, я боялась. Но ведь это теперь мои любимые цветы.
     В этот момент я подумал, что правильно  было  бы  принести  извинения
вахтерше Антонине Владимировне - за причиненное в свое время  беспокойство
и неприятности.