УДАР МОЛНИИ
Сдается мне, что вы впервые в нашей стране, и потому законы
гостеприимства, которые у нас в крови, просто обязывают меня за вполне
умеренную плату прийти к вам на помощь.
Только ради бога не глядите, что этот премилый городок, высокопарно
именующий себя столицей свободного государства, кажется похожим на горную
деревушку. Поездка с его окраины до здания парламента займет у вас
немногим меньше времени, чем, скажем, от Версаля до Эйфелевой башни. Это я
заявляю вам как таксист. Правда, некоторые злословы склонны отнести это
обстоятельство на счет восхитительной извилистости наших улочек. Но даже в
этом есть своя ни с чем не сравнимая прелесть, лицо города. Бывал ли я в
Париже? Конечно, тоже шоферил... Ничего хорошего там нет.
Нет, это обманчивое впечатление, никто в это время суток у нас не
спит, а эпидемии не свирепствуют с момента обретения независимости. Дело в
том, что наша столица является самой тихой и спокойной столицей в мире. По
слухам, так же тихо в одном из островных королевств Мальдивского
архипелага. Я в это не верю, папуасы очень шумный народ. Что? На Мальдивах
не живут папуасы? Кой черт, где же им еще жить?!
Впрочем, должен вам заметить, что порой и у нас бывает шумок, если, к
примеру, кто-нибудь приедет на гастроли. Или кому-то взбредет в голову
провести здесь какой ни то матч за звание чемпиона по чему-либо этакому...
Последний раз круговерть была года два назад. Ох, и задали туристы нам
работенки! Вези туда, вези сюда, покажи им Хрустальную пагоду, где ночевал
и молился принц Гаутама до приобщения ко вселенской мудрости - там есть на
что посмотреть, настоятельно рекомендую... покажи им женский монастырь,
ибо наши монашенки - самые смиренные и самые прекрасные женщины в мире...
покажи им, пардон, самый фешенебельный бордель... Нет, не самый
фешенебельный в мире, у вас в Штатах есть и почище. Ах, вы не из Штатов?
Из России?.. Ну, я так сразу и подумал, это же очевидно! Так на чем мы
остановились? Да, а все это оттого, что в нашем государстве самые низкие в
мире налоги на коммерческие спортивные зрелища.
Кто приезжал? Один иностранец, не то из Бельгии, не то из Голландии.
Звали его Дон Мертон, и он считал себя чемпионом мира. Титулов у него и
действительно было как грязи, например - Гроссмейстер Каратэ. Я и сам
немного разбираюсь в этой музыке, по молодости баловался. Согласитесь, что
для таксиста это вещь необходимая, особенно при нынешнем росте
преступности... Нет, у нас пока еще тихо - в нашем славном государстве
самый низкий уровень преступности среди несовершеннолетних в этой части
континента.
Так вот, этот Мертон мог творить чудеса. Я кое-что видел, можете мне
поверить. Из кирпичной кладки на добротном растворе он в момент сделал
груду щебенки. Ударом ноги прогнул двухтавровую балку. Каково?! Выступал
он на Большой арене, однако люди приезжали отовсюду, благо до любого
пограничного пункта можно запросто доехать на велосипеде до исхода дня,
если только вам посчастливится засветло выбраться из столичного лабиринта.
Да еще туристов поднавалило... В общем, арена ломилась от зрителей, а
кассы - от выручки. И все бы прошло как обычно, если бы Мертон не бросил
вызов местным мастерам каратэ. Представляете, он предложил каждый божий
день проводить по три контактных поединка в три раунда, и если хотя бы в
одном за все время гастролей будет ничья - возможности победы над собой он
не допускал, - то весь доход от выступлений Мертон обязуется передать
нашим спортивным федерациям. Что такое контактный поединок? Я знаю, как
это сказать на нашем языке, а по-английски иного названия не придумаю. Это
значит, что боец не обязан сдерживать свои удары, как это принято в
спортивном каратэ. Вообще-то такие поединки запрещены. Настоящий мастер
может запросто убить соперника. А эта дылда Мертон был настоящий мастер,
экстра-супер-люкс. Даже в Японии, говорят, ему удалось уберечь свои
денежки.
Наши ребята откликнулись на вызов, потому что запахло таким доходом,
какой никому и не снился... В общем, троих парней Мертон сильно покалечил,
а одного выбросил ударом ноги в десятый ряд трибун, а это далеко - можете
на досуге убедиться. И все бы мы ему спустили - и то, что он наших увечил,
и что в отеле девчонкам проходу не давал, и что государство наше оскорбил,
утираясь после поединков полотенцем цветов национального флага - кто его
разберет, может, он не нарочно, какое полотенце привез, тем и утирался...
Да только в свободное от тренировок время он заглядывал к боевикам "Черной
фаланги" - слышали, должно быть, о нашей единокровной фашистской сволочи,
- чтобы поднатаскать их немного. И потому на кимоно у него был вышит
черный паук, символ принадлежности к фалангистам. А они в знак
признательности громче всех орали на его представлениях. Черный паук на
кимоно - вот этого нельзя было прощать. Вы, наверное, не знаете, что здесь
вытворяли чернопаучники десять лет назад?..
Только сделать-то мы ничего и не могли. Что тут поделаешь, когда он
рельсы пятками гнет?
Как сейчас помню: все стены оклеены портретами Мертона. Круглая
белобрысая физиономия, в глазах пустота, свинцовый кулак перед грудью, а
на рукаве паук... Идешь по улице и не знаешь, куда глаза деть. Ну, и с
расстройства прибредешь, естественно, в забегаловку. Есть у нас особая
таксистская пивнушка, называется "Багажник". Между нами, понятно, а на
вывеске-то там совсем другое написано... И было это в субботу, сидели мы,
все старые дружки, вместе в армии гудели, вместе баранку вертим столько
лет - хлестали пиво, и ни о чем не хотелось говорить, до того на душе было
гнусно. Через каких-то три дня Мертон уезжал - кажется, в Катманду, и
нечем было ему заплатить за надругательство. Чего мы только не
придумывали: и в правительство петицию написать, и сообща рыло ему
начистить... Но мелким все это казалось, недостойным. Вот кабы на арене
сбить с него спесь!
А хозяин забегаловки, по прозвищу Фужер, тоже свой парень, ходил за
стойкой, сопел и таскал себя за усы. Все вместе это говорило, что он
принимает нашу общую беду близко к сердцу, что вертится у него на языке
кое-что, да сказать никак не решится. Я и подкатил к нему, будто за дозой
пива, тихонько взял за лацкан и спросил вполголоса:
- Что, есть кто-то на примете?
- Дьявол его разберет, - бормочет Фужер, пряча глаза. - Вроде
хлипковат.
- Выкладывай, - выжимаю сцепление. - Тут задета наша с тобой
национальная гордость. Или не тебя эти субчики за ноги подвешивали?
Он и сдался.
- Все, ребята, - командует. - Заведение закрыто. Мотайте отсюда до
вечера.
Дружки-таксисты было возмутились, но видят выражение моего лица и
шустро тянутся к выходу.
- Едем, - говорю я Фужеру. - Мой лимузин к твоим услугам.
Сели мы и поехали. И прикатили на самую что ни на есть окраину, куда
туристов вроде вас никогда и не водят. Припарковались перед обшарпанным
трехэтажным домиком.
- Здесь, - говорит Фужер. - Первый этаж, вторая дверь по коридору
налево.
- А сам что не идешь?
- Стыдно... Он просил меня языком не трепать.
- Ладно, - согласился я. - Оставайся, стереги механизм. Как-нибудь
управимся.
В коридоре меня ждут грязный полумрак и разнообразные запахи, обычное
дело в наших домах, но трудно вообразимое для приезжих, которые дальше
центра не гуляют. Тут тебе и квашеной капустой разит, и крапивным
самогоном, и, пардон, сортиром... Я быстренько нахожу наощупь нужную
дверь, аккуратненько стучу, и от моего стука дверь отворяется сама собой.
Глазам моим является чистенькая комнатка с хорошо промытым
единственным окном, стены оклеены белой бумагой, но это заметно лишь там,
где не стеллажей. А стеллажи, скажу я вам, занимали все пространство от
пола до потолка и были наглухо забиты книгами - старинными такими
фолиантами в черных от времени переплетах. В углу наблюдается маленькая
кроватка, рядом стол, заваленный бумагами, а за столом - хозяин.
- Что нужно? - спрашивает он с неудовольствием.
Я молчу, потому что в этот момент мысленно извлекаю его из-за стола и
ставлю рядышком с Мертоном. От этого сопоставления делается мне жарковато.
Человеку за столом где-то под тридцать, блеклое худое лицо, редкие волосы,
сложение, судя по всему, обычное, как у нас с вами. А фалангистский
прихвостень Мертон - это сто двадцать килограммов чистой свинины на два
метра, все обтянуто белой атласной кожей без признаков недоедания. И еще я
поглядел на руки этого человека, что покойно лежали поверх бумажек. Вы,
наверное, догадываетесь, что я мечтал увидеть - у мастеров каратэ кулаки
отбиты постоянными тренировками, как булыжники. А у хозяина этой комнаты
длинные костлявые пальцы, заляпаны чернилами... В общем, типичный домосед
и книжник.
- Похоже, я не по адресу, - бормочу я и пячусь к выходу, вспоминая
побольше ругательств для Фужера. - Мне нужен был тот, кто жил здесь
прежде.
- В этой конуре я живу с момента постройки дома, - говорит хозяин. -
Так что выкладывайте все начистоту, и поживее.
Ну, я решил, что отступить всегда успею, и потому двинул в атаку.
Топаю вплотную к столу, придвигаю случившийся поблизости табурет и
усаживаюсь.
- Что же это делается? - начинаю без предисловий. - Если всякая
погань будет ноги вытирать о нашу национальную гордость, и впрямь лучше в
Штаты мотануть, от стыда подальше!
- Вы о чем? - изумляется он, подбирая отпавшую от неожиданности
челюсть.
- Да все о Мертоне, будь он неладен. Ведь что творит! - Ах, об этом
мальчике... - протянул он.
"Хорош мальчик", - думаю я, одновременно продолжая кипятиться и
расписывать ему художества чертова гастролера.
- Непорядок, - говорит книжник без особого интереса. - Это он
увлекся. Однако, трудно ждать чего-то иного от человека, развращенного
рекламой и дешевой популярностью. Не огорчайтесь, уважаемый, эстрадные
идолы ведут себя не лучше, хотя я что-то не припоминаю, чтобы ко мне
приходили на них жаловаться.
- Так ведь паук! - кричу я. - Паук у него на рукаве нашит!
И тут его словно подменили. Только что на лице было выражение
ленивого безразличия, и вдруг словно забрало опустили. Каменная маска и
глаза-бойницы.
- Это он зря, - цедит он сквозь зубы. - Черный паук - это, если мне
память не изменяет, фалангисты? Так нельзя...
Вылезает он из-за стола и давай ходить по комнате, горбясь и теребя
себя за подбородок.
- Знаете, что я вам посоветую? - объявляет он, досыта нагулявшись. -
Напишите петицию, соберите подписи и направьте в парламент. И его вышлют
по политическим мотивам, у нас ведь официально запрещена пропаганда всяких
ультра.
- Петицию? - спрашиваю я. - Толку от нее! Кое-кто ему в правительстве
за это спасибо скажет, а он и вовсе распустит хвост: мол, не совладали в
бою, так решили бумажками одолеть. А вот если бы ему рыло здесь начистили
при двадцати тысячах очевидцев, морду его паучью...
- Так, - говорит хозяин с раздражением. - Это вас ко мне, конечно же,
дядюшка подослал, болтун несусветный.
Тут дверь настежь распахивается, и вваливается Фужер, весь багровый
от гнева.
- Я тебе дам болтуна! - ревет он с порога. - Кто тебя, сопляка, в
соплячестве твоем на руках нянчил, на горшок сажал, сопли утирал, когда
родители твои смылись в Австралию и сгинули там? Забыл уже?! Память у вас
больно коротка, у сопляков сопливых!..
- Но я же просил... - бормочет хозяин, а сам не знает, куда от стыда
деться.
Но Фужер разошелся не на шутку.
- Накостылять бы тебе по шее, и все дела, за то, что я на тебя
последние гроши тратил, от родных детей отрывал!..
- Тихо, братцы! - ору я громче всех. - Давайте о Мертоне.
Фужер мигом успокоился, сел на краешек кровати. А хозяин снова
забегал по комнате.
- Надо, конечно, этому малышу было бы вправить мозги, - приговаривает
на ходу. - Но дойди эта история до военного ведомства, они же в лепешку
расшибутся, а добудут у меня нужные им сведения. А не добудут, так просто
уничтожат, чтобы никому не досталось. И меня уничтожат, и вас, дядюшка, и
вас, - кивает мне, - за компанию.
- Мне это вроде бы ни к чему, - ввинчиваю я со значением, хотя и ни
сатаны не понимаю.
- А если слухи уйдут за океан? - волнуется книжник. - И не того я
боюсь, что всех нас в труху изотрут, хотя и это неприятно. А того, что
какой-нибудь головастый спец из разведки в конце концов разберет, что к
чему...
Фужер с кислой миной кивает своей лакированной лысиной, будто
сувенирный болванчик, а мне надоело, что я ничего разобрать в их
переживаниях не могу:
- О чем, собственно, речь?
Хозяин тормозит на полдороге, закусывает язык и в полном недоумении
глядит на Фужера:
- Вы что же - не посвятили его в подробности?! Фужер сконфуженно
хмыкает.
- Лихо! - усмехается хозяин. - Знай вы всю правду, ни за что бы не
поперлись ко мне... Я никакой не супермастер каратэ. Я всего лишь историк.
Пишу монографию о памятниках древней философской мысли. Все это, - он
обводит широким жестом горы книг, - собрано мной в поездках по стране.
Старинные рукописи, цены им нет. Там есть знания, которые все еще
недоступны нашему разуму...
- Изумительно, - поддакиваю. - Только Мертону плевать на нашу богатую
культуру, он же бетонные плиты ладонью крошит!
- Да баловство это, - ворчит хозяин и делает паузу. Будто
раздумывает, нужно ли ему продолжать или забыть-таки про родственные
чувства и выставить нас обоих за дверь. - Шалости это по сравнению с тем,
что умели наши предки. В общем... Однажды мне попал на глаза древний
манускрипт "Искусство быть молнией разящей", предположительно датированный
десятым веком нашей эры... Никогда, ни в одной монографии я даже не
упомяну о том, что он существует.
- Почему? - спрашиваю я, затаив дыхание.
- Потому что там содержится описание комплекса упражнений,
увеличивающих... как бы вам это сказать?.. реактивность организма. Словом,
человек после нескольких пустяшных телодвижений обретает способность
двигаться намного быстрее обычного.
- Во сколько же раз?
- Не знаю. В десять, в двадцать. Может быть, в сто. Наши предки
использовали это знание для отражения набегов завоевателей. Они
становились людьми-молниями, неуязвимыми для любого оружия, разящими
внезапно и безжалостно.
- Откуда вы знаете, что это не сказка?
- Откуда, откуда... Я испытал это на себе. Вон дядюшка видел, на что
это похоже.
Фужер кивает головой еще живее.
- Там нет ничего заумного, - с горечью говорит хозяин. - Не
какие-нибудь йоговские асаны. Искусство быть молнией доступно даже
младенцу, вот что страшно... - и тут его словно прорвало: - Наши праотцы
умели все, что за деньги вытворяет перед вами Мертон, и даже больше!
Попробуйте вообразить схватку двух молний! Конечно, не могло быть и речи о
той высочайшей культуре движений, что присуща каратэ, дзюдо и прочим
современным единоборствам, которые формировались и оттачивались веками.
Наше военное искусство заглохло едва ли не полтысячи лет назад, и трудно
сказать, хорошо это или плохо. Оно могло бы оказать такое воздействие на
всю человеческую цивилизацию, что я даже не рискую об этом задумываться...
Ведь любое прикосновение человека-молнии убивало! Это все равно, что вас
ненароком заденет на взлете сверхзвуковой лайнер!
Что, теперь и вам стало ясно, чего он так опасался, этот книгочей? Да
попади его открытие в руки военных - наших ли, союзников ли - и они
заполучили бы абсолютное оружие, чистое и неотразимое. Диверсант,
движущийся со скоростью мысли. Солдат, опережающий пулю. Сапер,
обезвреживающий мину до того, как она коснулась земли... По-моему, нет
ничего поганее, чем дарить военным новую игрушку. Вы согласны? То-то...
Но с другой стороны: если бы человек сам по себе стал оружием, так,
быть может, мы не придумали бы этих жутких бомб? Остановились бы,
одумались, зареклись бы навсегда воевать. Или, если уж никак не истребить
человеку в себе эту страсть к убийствам, извели бы друг дружку еще в
десятом веке. Прямо так - голыми руками. Но не поганили бы весь остальной
мир всякой там радиацией! Чтобы зверье невинное жило себе да радовалось, и
не вспоминало даже о том, что ходил когда-то по земле человек!
Запоздало это искусство, сильно запоздало. Изменить что-нибудь к
лучшему оно уже не могло, а сильнее того навредить - это запросто...
- Господи, владыка наш и спаситель, - ужаснулся я в тот миг. - И вы
не уничтожили эту книжонку, не сожгли ее в тот же час?! - а сам шарю
глазами по комнате, по черными переплетам и свиткам на стеллажах.
- Нет, - отвечает он. - Я оставил ее там, где нашел. Пусть лежит еще
века, не для нас она сегодняшних. Только перелистал от корки до корки, у
меня память фотографическая.
Я встаю, кланяюсь и, как честный человек, собираюсь уходить. Но Фужер
продолжает сидеть на своем месте, как приклепанный!
- Как там ваш театрик? - спрашивает он с самым невинным интересом. -
Процветает?
- Вполне, - говорит хозяин слегка удивленно. - Но я оставил труппу.
Годы не те, да и времени не достает ни на что.
- Какой там еще театрик? - уже от дверей интересуюсь я. - Так,
пустяки, - поясняет хозяин. - Мы ставим на любительской сцене старинные
пьесы в классическом национальном стиле. Народу нравится...
- Еще бы! - с воодушевлением подхватывает Фужер. - Помню, как ты
играл монаха, животики надорвешь!
- Ну-ну, - говорит хозяин медленно. - Такого хитреца, как вы,
почтенный дядюшка, поискать. Только пустой это номер. Я же ничего не
смыслю в каратэ.
- А тебе и не надо! - машет руками Фужер. - Твое дело маленькое:
выйти, поклониться и трахнуть Мертона по сопатке. Каратэ - дело нехитрое,
верно я говорю? - это он уже ко мне.
- Нехитрое, - отвечаю я. - Некоторые господа занимаются этой
пустяковиной двадцать лет по восемь часов ежедневно, и все без толку.
- Не знаю, не знаю, - напевает Фужер, - но лично я из всей нынешней
болтовни запомнил две вещи: что каждое касание человека-молнии убивает, и
еще что-то про фотографическую память, - с этими словами он вытаскивает из
кармана пузатенький томик в яркой обложке и посылает его на стол, хозяину
под нос. - А нам никого убивать не надо. Убийство - грех великий. Нам
только мозги кой-кому на место вправить...
Что вы думаете он ему подсунул? Иллюстрированное руководство для
занятий каратэ! Хозяин полистал ее без особого энтузиазма и отложил.
- Ладно, - говорит он сердито. - Ритуалы здесь описаны, что там и
как. Схожу еще куда-нибудь, взгляну на тренировки. Национальный престиж -
дело серьезное... Вот если бы древняя наша философия сейчас кому-нибудь
понадобилась так же, как боевое искусство - не знаю, что бы я для того
человека не сделал!
Спустя несколько минут выходим мы с Фужером из затхлого помещения на
свежий воздух. Закурили.
- Про паука ему сказал? - спрашивает меня Фужер. - Прямо с порога!
- Правильно. Тут ты его и поддел. У него с фалангистами еще со времен
студенчества имеются личные счеты. Помнишь, как они университетскую
библиотеку пожгли?
Обычно я быстро соображаю, что к чему, таксистская работа такая, а
тут словно затмение нашло - никак не могу понять, о чем все время шла
речь, и до чего же мы договорились. Поэтому я с наивным видом интересуюсь:
- Послушай, старина, он что, и впрямь собрался задать вздрючку
Мертону?
- Кто их разберет, этих ученых, - ухмыляется тот. - Может, и
собрался. Но раззадорили мы его не на шутку. В таком деле главное -
подпустить перцу в одно место, как ты полагаешь?
- Согласен. А что он там загибал насчет фотографий?
- Фотографическая память, - поясняет Фужер. - Один раз поглядел - на
всю жизнь запомнил. Как сфотографировал. Вот он полистает мой презент, к
настоящим мастерам прогуляется и станет большим специалистом по мордобою
ногами. Экстрасупер-люкс, как ты выражаешься.
- Пока он будет припоминать, как делается простой "ооцуки", - говорю
я недоверчиво, - Мертон вобьет его в землю по самые уши.
- Вряд ли, - отвечает Фужер, попыхивая сигареткой. - Думаю, прежде
чем Мертон хотя бы пошевелится, мой парень успеет и вспомнить, и сделать
этот твой "оо-цуки" как положено, и даже подремать чуток, покуда Мертон
будет считать собственные кувырки.
Истекает день, другой... Мертон калечит еще одного сумасброда,
профессионального борца весом под двести килограммов, выбивает пыль из
нескольких ребят в белых кимоно с черными поясами. И по всему видать, что
нет для него большего удовольствия. Страшный он был все же боец.
В последний день арена трещала от наплыва желающих увидеть прощальное
выступление Гроссмейстера Каратэ. И каждый втайне, на самом донышке души,
надеялся, что отыщется в нашей великой стране хотя бы кто-нибудь способный
после первого раунда уйти с арены своим ногами. Мертон по обыкновению
своему дробил кирпичную кладку, ломал бетонные плиты и стопки черепицы,
все чин чином...
А сцепиться с ним в этот последний день пожелал один лишь человек.
Странствующий монах, случайно заглянувший в нашу гостеприимную столицу по
пути из одного монастыря в другой в поисках вселенской мудрости.
Фужера в этот вечер не было в зале - накануне в его заведении
состоялась маленькая поножовщина, и у него возникли проблемы с полицией. К
тому же, сдается мне, он боялся-таки увидеть, как из его задумки выйдет
натуральный пшик, а из его любимого племянника сделают рубленый шницель...
Так уж вышло, что первым таксомотором, подвернувшимся нашему монаху
по пути на арену, оказался именно мой. И я с полным моим почтением подвез
приобщенного к тайнам небес до самого входа, выскочил из кабины раньше
него и с поклонами открыл ему дверцу. Монах, не глядя в мою сторону,
подошел к полицейским, что-то им бросил через плечо, и те чуть ли не за
руки впихнули меня в эту ревущую тысячами голосов коробку следом за моим
пассажиром. Я поупирался для приличия: мол, день еще не закончен, мне бы
деньжат подзаработать... Но те, здоровенные буйволы, ни в какую. Сказано -
сопровождать до арены, и хоть тресни!
Довел я монаха до кулис, пристроился там. Таращусь на происходящее в
дырочку, а сам трясусь, как паралитик.
Мертон стоял в центре татами, сложив руки на груди. В белом кимоно с
черным пауком на рукаве, перетянутый широким красным поясом, огромный
фалангистский жеребец. В этот миг он казался мне, да и всем, кто сидел на
трибунах, и в самом деле непобедимым. Непреодолимой злой силой. Стихией.
Я оглянулся на своего монаха, о котором, кажется, все и забыли. А он
укрылся в тени, присел на корточки и чуть ли не поклоны бьет. Лицо мирное,
потустороннее какое-то... Увидел меня и словно опомнился. И тихонько мне
шепотом:
- Вы не смотрите на меня. Ни к чему это вам. А я ему тем же манером
отвечаю:
- Что же мне, на того носорога прикажете смотреть?
- Это как угодно. А от меня отвернитесь. Зачем вам знать лишнее? Да и
меня задерживаете...
Тогда только я понял, что вовсе не скромничает он по бог весть какому
поводу, а тайну хочет уберечь. На тот случай, о котором он говорил там, в
своей конуре. Если вдруг нас всех трясти начнут да душу из нас вынимать за
то страшное знание, что покуда один только он хранит. Чтобы, значит, не о
чем было мне пробалтываться, когда, не приведи господь, на меня так
нажмут, что я готов буду сознаться в чем угодно.
А за себя он вроде как бы и спокоен.
- Ладно, - говорю. - И впрямь не для моих мозгов эта штука. Только
ты, парень, не подведи.
Трибуны уже начали пошумливать, засвистели. Заскучал народ, зрелище
ему подавай...
И тогда к ним вышел человек среднего роста, заурядного телосложения,
в черном потрепанном халатишке с капюшоном. Отложил в сторону длинный
монашеский посох, скинул сбитые в странствиях сандалии. Потуже затянул
веревку из шерсти яка, что была ему вместо пояса. Поискал глазами Мертона,
словно бы не приметил сразу. И слегка так поклонился ему. Как равному.
Хотя над нашими головами уже много лет крутятся спутники, а в горах
со дня на день запустят атомную электростанцию, мы не смеемся над своими
монахами. Но одно дело видеть его на улице возле монастыря, и совсем
другое - посреди спортивной арены, в перекрестье прожекторов. И поэтому по
рядам зрителей прокатился конфузливый смешок, и даже Мертон переступил с
ноги на ногу и недоуменно покосился на судей: дескать, кого же вы мне это
подсунули?! Только нашему монаху все было нипочем. Стоял себе спокойно,
невозмутимо и таращился по сторонам, будто тысячи эти сумасшедшие не на
него собрались сюда посмотреть, а исключительно для того, чтобы он
отвлекся от возвышенных размышлений, за ними наблюдая.
А потом судья развел противников и дал команду к началу боя. В этот
момент нашему священнослужителю вздумалось почесаться, что он и проделал с
большим наслаждением. И это окончательно убедило всех, включая Мертона,
что на арену вышел самоубийца. Впрочем, вряд ли Мертон задумал что-то
серьезное: наверняка его предупредили, что в нашей стране монаха лучше
пощадить. Лупить, стало быть, но не в полную силу. Поэтому Гроссмейстер
терпеливо дождался, когда у соперника прошел зуд, и лишь тогда быстро
двинулся вперед. Он с ходу нанес обходной удар ногой, "маваси",
намереваясь разом покончить с этим балаганом. Затрещало белое кимоно,
ветерок пронесся над ареной... Я зажмурился.
Но чудаковатого монаха не оказалось в том месте, куда пришелся удар.
Он возник немного в стороне от места схватки, все такой же спокойный,
задумчивый, до предела углубленный в себя. И только я догадывался, что все
это время он старательно шелестел страницами учебника по каратэ в своей
невероятной памяти.
Мертон развернулся к нему. На мгновение замер. Словно ловил его в
перекрестье прицела своими стеклянными глазами. А потом тело его
взорвалось одним движением, рука пошла от плеча, как ракета из пусковой
шахты - с той же силой и скоростью. И будто бы даже грохот прокатился над
ареной от этого страшного удара... Между тем, как его противник, не меняя
позы, очутился в трех шагах за его спиной. Я уверен, что многим искренне
захотелось протереть глаза. В том числе и Мертону.
Гроссмейстер немедля выстрелил длинным "цуки" - это основной удар в
каратэ, если вы знаете... Тут они впервые вошли в контакт, потому что
монах добрался до нужной страницы, прочитал, что там пишут умные люди, и
попробовал заблокировать атаку. Но слегка ошибся и сделал это не так, как
обычно принято в каратэ, то есть в направлении движения атакующего - с
тем, чтобы использовать его же собственную силу. Вместо этого он поставил
Мертону встречный блок против движения его руки, и этот конь, играючи
ломавший бетонные плиты, с криком боли схватился за предплечье. Врачи по
краям арены вскинулись, не сразу сообразив, к кому же спешить, но судья
остановил их: Мертон не просил о помощи. Он был потрясен, но не напуган.
Он просто не умел пугаться, не был приучен, потому что еще не встречал
равного себе. Не знал он, что по неведению сцепился с древним
человеком-молнией, непобедимым воином нашей земли, одним из тех, кто века
назад отражал набеги всяких там кочевников и самураев, кто долбил в хвост
и в гриву всех рвавшихся в наши горы, кто пришиб фалангистов десять лет
назад, когда им захотелось власти и крови!.. Одним словом, вы понимаете,
что я тогда переживал.
Пока Мертон приходил в чувство, монах стоял в двух шагах напротив
него и ждал. И вся Большая арена ждала, замерла на вздохе, не веря
собственным глазам.
Потом Гроссмейстер принял боевую стойку и двинулся вперед, хотя в нем
ощущалась громадная неуверенность. Должно быть, только теперь он испытал
нужду собрать воедино всю свою силу, мастерство и злость, чтобы победить.
И уж, разумеется, начисто забыл обо всех увещеваниях насчет вежливого
обращения с местными священнослужителями.
Тут все и закончилось.
Монах ударил его - быть может, один раз, быть может - все сто. Никто
не видел удара, а на рапиде, который накрутили почуявшие сенсацию
хроникеры, картинка оказалась смазанной. В одном я абсолютно уверен: он
бил не кончиками пальцев, как большие мастера, а кулаком. Книжка-то была
для начинающих, там на каждой странице призывы: берегите пальцы да
берегите пальцы... Думаю, что пальцами он попросту пробил бы Мертона
насквозь, как гнилую тыкву. Но и без того половина зрителей клялась и
божилась, будто они видели, как его кулак вышел из спины Гроссмейстера...
Что ни говорите, а Мертон был великим бойцом, пусть даже и скотиной
редкостной. Он сумел подняться после этого удара, хотя наверняка
чувствовал себя так, словно в него врезался танк. Он выпрямился, но уже
был не в состоянии даже закрыться, его руки висели плетьми, колени
подламывались.
И тогда монах протянул руку, ухватил Мертона за рукав с нашитым
черным пауком и дернул на себя. Рукав оторвался, монах отбросил его прочь
и, отходя, наступил босыми пятками. Будто гадину растоптал. А отходил он
потому, что Мертон, не в силах устоять от рывка, валился на татами ничком.
Полагаю, вы догадываетесь, что происходило на трибунах. Скажу только,
что снесли и сравняли с землей центральные ворота, в которых били
подвернувшихся фалангистов и вступившуюся за них полицию. И до сих пор,
кстати, не отстроили. Сам я того не видел, но дружки говорят, что давно
так душу не отводили!.. Нашего монашка сгоряча хотели объявить святым, да
разыскать не смогли: под шумок сгинул. Вместе с одним таксистом...
Остались лишь посох и сандалии. Между прочим, вы можете их видеть в нашем
музее спортивной славы при Большой арене.
Вообразите себе: едем это мы с вами по тихим извилистым улочкам
маленькой столицы крохотного государства, а где-то на окраине, в затхлой
комнатушке, доверху заваленной книгами, за письменным столом сидит
человек, обладающий секретом невероятного могущества. Он мог бы иметь
деньги и власть, если бы захотел, но он просто сидит и пишет. Потому что
деньги, конечно, неплохая штука, но они не главное в этой жизни. Да и во
всех последующих воплощениях. Совсем не главное... Так что пусть он сидит
себе и пишет, а мы тем временем подъедем к самому шикарному столичному
отелю. Только не пугайтесь его внешнего вида, внутри он гораздо
привлекательнее. Настоящий экстра-супер-люкс.
Почему я не побоялся вам все это рассказать? Ну что вы, разве я похож
на сумасшедшего... Я же отлично знаю, что у вас там тоже не любят черных
пауков.