5rik.ru

                           Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

                            ЖОНГЛЕР И МАДОННА




     Когда гостиница "Паладиум", расширяясь, получила в свое  распоряжение
два верхних этажа соседнего дома, обнаружился небольшой сюрприз.
     Фасад этого дома украшали три башенки в псевдоготическом  стиле.  Две
крайние, с бочку величиной, облюбовали голуби. Администрация полагала, что
и средняя башенка с двумя узкими стрельчатыми окнами ни на что  больше  не
пригодна. Но при ремонте новых владений оказалось, что  там  вполне  можно
устроить однокомнатный номер.
     Он-то и достался Ивану.
     Сперва Иван, даже не распаковывая чемоданов,  пошел  отказываться  от
номера. Он очень недовольно перечислил отсутствие лифта, заедающий замок и
сквозняки.
     - У нас скоро освободится кое-что на втором этаже, - многозначительно
сказали Ивану.
     По опыту долгих странствий Иван знал, что от него ждут реплики вроде:
"Ну, я в долгу не останусь..." Но мысль о процедуре обмена мятой  банкноты
на ключ внушала ему некоторое омерзение. Поэтому он не  расцвел  белозубой
улыбкой, а довольно пасмурно сказал "спасибо" и ушел.
     - Да-а... - очень критически оценила Ивана администрация. - И рожа  -
брюзгливая...
     Очень  скоро  выяснилось,  что  Иван  -  "заслуженный"   и   "лауреат
международных". Ему вполне бескорыстно  предложили  ключи  от  "люкса"  на
втором этаже. Но он ни с того ни с сего переезжать отказался.
     Номер Ивану в конце концов понравился вот чем. Когда  он  подходил  к
окну, казалось, будто башенка сорвалась с дома и  летит  над  городом.  Он
даже чувствовал  угол  ее  наклона  в  этом  полете.  Внизу  плыли  острые
черепичные крыши, узкие дворы, флюгера на таких же  башенках  и  небольшие
мощеные площади.
     Очевидно, отсюда родом была та музыка, которую Иван в последнее время
очень уважал.
     В его несложном хозяйстве, кроме одежды и необходимых вещей, имелись:
чугунный подсвечник, книга в бархатном переплете, электрический самовар  и
кассетный магнитофон. Они очень быстро  прижились  в  башенке,  подсвечник
встал у изголовья, а  книга  в  потертом  малиновом  бархате,  толщиной  с
хозяйское предплечье и  весом  в  добрых  три  кило,  с  тусклыми  медными
застежками, легла на прикроватной тумбочке.
     Книгу Иван смастерил лет  шесть  назад  из  переплета  от  фамильного
альбома, вставив в него листов двести  плотной  желтоватой  бумаги.  Такая
почтенная книга  вполне  соответствовала  его  педантичности  в  том,  что
касалось работы. Служила она для репетиционных планов  и  зарисовок  новых
трюков. Каждый вечер перед тем, как попарить руки  в  содовой  ванночке  и
лечь спать, Иван сверялся с планами, отмечал сделанное, вносил  коррективы
и рисовал схемы с шариками и стрелочками.
     Самовар хорошо бы встал на  подоконнике,  но,  будучи  сломан  еще  в
Новосибирске, лежал в контейнере. Кассетник же постоянного места не  имел.
Иван называл его Мэгги и всюду таскал с собой.
     Как-то  бойкая  девица   упрекнула   Ивана   в   полной   музыкальной
безграмотности. Иван приобрел кассетник и созвонился с двоюродным  братом,
владельцем приличной фонотеки. Тот стал переписывать для него с  пластинок
классику, причем Иван и тут блеснул методичностью. Он начал  с  мотетов  и
мадригалов шестнадцатого века. И они ему понравились настолько, что дальше
он так и не продвинулся. А бойкую девицу забыл окончательно и бесповоротно
- она осталась в одном из тех тридцати  городов,  которые  он  посетил  за
последние годы.
     Мэгги сопровождал Ивана в течение дня и все  время  тихо  мурлыкал  -
Иван совершенно не выносил шума, считая, что свою дневную порцию децибелов
он получает каждый вечер на представлении.
     Еще в комнате были мячи.
     Те,  с  которыми  Иван  репетировал  и  работал  в  манеже,  на  ночь
складывались в чемодан и запирались в гримуборной. Он никогда  не  брал  в
гостиницу свой рабочий реквизит. А эти хранились еще со времен  училища  и
странствовали вместе с хозяином в старой спортивной сумке. Хотя хозяин мог
месяцами к ним не прикасаться.
     Когда-то у мячей были имена.  Доставая  их  из  сумки,  Иван  мог  бы
вспомнить, кого, как и почему именно так звали. Только доставать  их  было
незачем. Он давно работал с более крупными, привык к ним, а эти  проживали
в номере скорее на правах талисмана.
     Остальным вещам Иван не придавал особого значения,  без  волнения  их
приобретал и без проблем расставался.
     Как  раз  назрела  необходимость  поменять  будильник,  но  Иван  все
откладывал покупку - оказалось, что в башенке его прекрасно будит солнце.
     И в тот день оно тоже исправно его разбудило.
     Несколько секунд он пролежал, улыбаясь.  Потом  первым  же  движением
включил Мэгги.
     - Аве, Мария... Аве,  Мария...  -  принялся  повторять  на  все  лады
высокий и скорбный женский голос. Эта молитва настолько не соответствовала
утру  и  солнцу,  что  Иван  немного  перемотал  пленку  и  успокоился  на
грациозном ричеркаре. Затем он встал,  потянулся  и  подошел  к  открытому
окну.
     Там, за немытым окном, вовсю разгулялся горячий свет. Иван  раздернул
шторы. Две  широкие  золотые  волны  залили  комнату.  Башенка  поплыла  в
невообразимо голубое небо.
     Выбежав на улицу, Иван прямо с гостиничного порога ухнул  в  огромную
лужу - еще вчера ее здесь не было. Лужа  нестерпимо  сверкала.  Тротуар  у
гостиницы был огорожен - таяли гигантские сосульки.
     Иван не заметил, как добежал до цирка.
     Страшно хотелось работать.
     Он уже направился было в гримерку, но вспомнил, что нужно довести  до
конца одно важное дело.
     Лицо его мгновенно приняло обычное недовольное выражение. Мало  того,
что всякие бытовые заморочки раздражали Ивана, так он еще терпеть  не  мог
выступать в роли просителя.
     Выключив  Мэгги,  Иван  кивнул  вахтерше  и  направился  к   кабинету
главрежа.


     Главреж был в кабинете один. Он с кем-то весело и громко  говорил  по
телефону, правой рукой держа трубку, а записывая почему-то вкривь и  вкось
левой.
     Поздоровавшись, но не получив приглашения сесть, Иван  демонстративно
остался стоять, даже не делая вида, что разглядывает от  скуки  фотографии
на стенах.
     - Помню, все помню! - вдруг радостно  сообщил  ему  главреж,  прикрыв
трубку ладонью. - Завтра же уладим!
     Из чего Иван понял, что о нем в очередной раз забыли.
     - Если сегодня же не будет вызван художник, я вечером не  работаю,  -
спокойно заявил Иван.
     -  Тогда,  голубчик,  инспектор  манежа  попросту  напишет  на   тебя
докладную... - начал было главреж с  благодушной  улыбкой,  но  тут  же  и
осекся - такой пристальный и тяжелый взгляд ощутил на себе.
     - Я не по пьяной лавочке костюм порвал, - только и сказал Иван,  гася
свой испытанный в неурядицах взгляд.
     Выглядел-то он не очень внушительно -  высокий,  тонкий,  да  еще  на
виске  светился  багровый,  рваный,  плохо  заживающий  и  не  поддающийся
никакому гриму шрам. Сознавая это, Иван выучился внушать к  себе  почтение
подчеркнутой немногословностью и сурово-уверенной повадкой.  Впрочем,  сам
он, будучи артистом, всегда хорошо знал, когда переигрывает.
     - Постой,  -  сказал,  подумав,  главреж.  -  Ты  две  минуты  можешь
подождать?
     И, быстренько свернув разговор, стал накручивать диск.
     - Але? Позовите Майю! - и, услышав ответ, он разулыбался. -  Это  ты?
Не узнал, разбогатеешь!  Нет,  действительно  разбогатеешь,  нужен  срочно
эскиз мужского костюма! Приходи смотреть номер...
     Иван, прислонясь к шкафу, слушал совершенно бесконечный  режиссерский
монолог,  понемногу  проникаясь  злостью.  Не  только   на   безалаберного
главрежа, конечно, а еще и на осветителей, с которыми  сегодня  предстояла
очередная  разборка.  При  этом  он  морщился,  потому  что  резьба  шкафа
неприятно задела шрамы на спине. Да и этот, на физиономии, - тоже  не  Бог
весть какое приобретение, всю жизнь его теперь замазывай...  Иван  даже  с
каким-то удовлетворением  нагнетал  дурное  настроение  перед  встречей  с
осветителями, и вдруг еле сдержал улыбку - а ведь опять он вытворил такое,
чего никто другой сделать не смог!
     Но, поскольку улыбка у Ивана была быстрая и нервная,  главреж  вполне
мог принять ее за легкую гримаску боли.
     - Договорился! - сказал главреж так, будто покорил Эверест. - Сегодня
после представления к тебе придет художница. Разбирайся с ней сам, а мы по
эскизу за три дня сварганим тебе новый костюм.
     - Спасибо, - быстро сказал Иван, не  ожидая  подробностей  -  Хочется
верить, что так и будет. До свидания.
     С тем и вышел.
     Проходя мимо старенькой  вахтерши,  он  стремительно  поздоровался  и
ускорил  шаг,  но  она  окликнула  его  и  звала  до  тех  пор,  пока  он,
поморщившись, не вернулся к ее окошку. Время-то поджимало, все  одиночники
уже вышли на манеж, страшно хотелось работать.
     - Ты что о Леночке не спросишь? - напустилась  на  него  вахтерша.  -
Тебе не интересно, что врачи говорят? Ни разу не позвонишь, не зайдешь...
     - И без меня  найдется,  кому  звонить,  -  объяснил  Иван.  -  Полон
коллектив женщин, они любят в больницу с передачами бегать.
     И собрался удирать, но  вахтерша  опять  высунула  в  окошко  голову,
повязанную поверх теплого платка кокетливой газовой косынкой.
     - Стой, тебе говорят! - сердито сказала она. - Я вчера тебя смотрела.
     - Ну и как? - с торопливой вежливостью спросил Иван.
     - Мельчишь! Набросал, набросал своих корючек, опомниться  зрителю  не
даешь, новые корючки лепишь. Вот Кисс в манеже был  -  король!  Знал  себе
цену. Не суетился...
     - Спасибо, Софья Леонидовна, - ошарашенно поблагодарил  Иван.  Насчет
корючек все было, пожалуй, справедливо. Он и сам чувствовал, что в  номере
накопилась всякая дребедень и беготня. Но словечко "мельчишь" ему очень не
понравилось - чем бы он такого заслужил?
     Буквально из воздуха возник у проходной черноусый человек  и  хлопнул
Ивана по плечу.
     - Вах! Шайтан! - с неподдельным изумлением в голосе приветствовал его
Иван. Причем изумление было отработано почти по Станиславскому.
     Странное дело - хватило  одного  осетина  в  коллективе,  чтобы  все,
включая малых детей, заговорили с отчаянным кавказским акцентом. Это  была
очередная маленькая мода замкнутой группы людей, и даже  стойкий  к  таким
поветриям Иван ей поддался.
     Осетин Гриша,  уже  с  природным  акцентом,  пожаловался  на  гнедого
ахалтекинца  Абджара,  на  ушедшего  в  запой  конюха  Тетерина,  еще   на
сквозняки, и ушел.  Он  репетировал  с  джигитами  рано,  сразу  же  после
николаевских тигров, и уже освободился.
     В гримерке Иван натянул древнее тренировочное трико, открыл чемодан и
про себя поздоровался с красными мячами, а с одним - особо.
     Давным-давно, когда Иван переделывал номер, ему изготовили  новенький
реквизит.  Но  один  из  мячей  первым  делом  потерял  опоясывающую   его
серебряную полоску, остался только маленький  хвостик.  Ивану  стало  жаль
беднягу. Полоску  он  навел  серебряной  краской,  прозвал  обиженный  мяч
Хвостиком и специально для  него  ввел  в  комбинацию  новое  начало,  где
Хвостик исполнял соло на локтях  Ивана.  Потом  Иван  решил,  что  Хвостик
приносит удачу, и самые сложные трюки начинал с него.
     Иван нашел на манеже подходящее  место,  вынес  стояк  с  булавами  и
кольцами, поставил на барьер сумку с  мячами  и  включил  Мэгги  погромче.
Музыка была - все те же внушающие бодрость ричеркары Андреа Габриэли.
     Эти три часа манежного  времени  предназначались  одиночникам.  Рядом
антиподистка  Наташа,  лежа  на  тринке,  ссорилась  с  мужем-ассистентом,
который не мог удачно закинуть расписной  бочонок  на  ее  длинные-длинные
ноги в мягких белых сапожках, устремленные вверх. Эквилибрист Еремеев то и
дело валился с  пирамиды  катушек  -  тоже  пробовал  что-то  неслыханное.
Несущиеся по кругу хитрым клубком клоуны норовили сбить Ивана с ног.
     Но через несколько минут он уже ничего  не  слышал,  кроме  Мэгги,  и
ничего не видел, кроме мячей.
     Иван охотился за крайне важным для него ощущением - когда рук как  бы
нет, а мячи  не  взлетают-опускаются,  но  висят  над  запрокинутым  лицом
наподобие облака, колеблясь в неустойчивом равновесии. А  сам  Иван  чтобы
удерживал  в  воздухе  это  облако  не  ловкостью  рук,  а  силой   своего
напряженного взгляда.
     Это бывало с ним часто, случилось и на сей раз. Но сколько продлилось
- он не понял, потому что от мелькания искр на  серебряных  ободках  вдруг
ошалел и растерял все свое облако.
     В какой-то газетной рецензии мячи сравнили с метеорами. Иван  подумал
- и  придумал  маленькую  вселенную  из  девяти  красных  планет,  которая
зависает над ним, ее творцом, в  стремительном  вращении.  От  одного  его
взгляда зависела ее судьба. Он ее создавал не несколько минут и  отправлял
в небытие. Если же  пойти  дальше,  на  каждой  планете  могло  быть  свое
маленькое человечество...
     Он рисковал миллиардами судеб. Облако опускалось  все  ниже,  планеты
мелькали все быстрее, ощущение власти и  силы  делалось  все  острее...  и
ехидный Хвостик стукнул Ивана по лбу. Планеты, вредничая,  разбежались  по
всему манежу.
     Это баловство с облаком было просто разминкой и к отлаженному  номеру
не имело отношения. В работе Иван баловства не допускал.
     За кольца он взялся с неохотой. Приходилось беречь руки.  Кожа  между
большим и указательным за много лет  загрубела,  но  от  больших  нагрузок
появлялись болезненные трещины, лечить которые - морока.
     Потом Иван поставил кассету с музыкой номера и дважды прогнал его  от
начала до конца. Раздражали новые  булавы.  Иван  сам  вытачивал  ручки  в
столярной мастерской и учел вроде бы каждый миллиметр, но  они  получились
чуть тяжелее старых. Он уже не первый день  пытался  приспособиться  к  их
норову и наконец разозлился.
     А вот сделаю сейчас с места сорок темпов -  сказал  он  себе.  И,  не
переводя дыхания, сердито запустил повыше пять булав. Сорок темпов  одолел
с пятого захода и вытер лоб.
     Тринки рядом уже не было,  а  ходили  ребята  в  махровых  халатах  и
устанавливали маленькие трамплины. Три часа пролетели  слишком  быстро,  а
ему по плану из бархатной книги полагалась еще работа с кольцами - всего с
тремя, но они вращались над головой в вертикальной плоскости вокруг  своей
оси, успевай только подкручивать! Иван искал такую высоту  и  такой  ритм,
чтобы высвободить время и пространство еще для двух колец.  Такую  пятерку
до него еще никто не кидал.
     Ивана выжили с манежа в форганг, потом и  вовсе  за  кулисы.  Тут  он
почувствовал, что неплохо бы и пообедать. Утренняя репетиция завершилась.
     Потом были его законные  два  часа  на  топчанчике  в  гримерке  -  с
"Королевой  Марго"  и  Мэгги.  Иван   старательно   осваивал   придуманный
шестнадцатый век под лютневые перезвоны и оторвался от книги  только  ради
чаконы Ганса Найзидлера. Он терпел ее увесистое начало с  глухими,  словно
уходящими в землю аккордами ради прелестной мелодии, возникающей вслед  за
пасмурной темой.
     В половине пятого он натянул трико, спустился в манеж, работал там до
семи и допрыгался - увидел входящего в зал первого нетерпеливого зрителя.
     Похватав свое имущество, Иван метнулся в форганг и чудом  не  сбил  с
ног ошарашенного униформиста.
     Через полчаса, в костюме  и  загримированный,  со  связкой  воздушных
шаров в одной руке и  гигантской  картонной  ромашкой  в  другой,  он  уже
маршировал по манежу в парад-прологе. Потом сходил за чемоданом,  вплотную
перед выходом роздал мячи, кольца и подставку для  булав  униформистам,  а
потом совсем некстати вспомнил, что забыл поругаться с осветителями.
     Титулы и фамилию Ивана объявляли после эффектного выхода.
     - Раз, два, три, четыре! - вслух  отсчитал  Иван  и,  запуская  перед
собой в воздух булавы, побежал к звезде в центре манежа, а  вместе  с  ним
понесся луч желтого цвета.
     Но выступление не заладилось. Оркестр спешил, осветители, не  получив
взбучки, отставали. Хуже того - Иван перестал чувствовать  предметы.  Даже
мячи.
     Нет, не случилось ни одного завала. Он все-таки  был  профессионалом.
Просто предметы летели Бог весть куда, может - в руки,  а  может,  и  нет.
Номер сложился  из  серии  счастливых  случайностей  и  совпадений.  Таких
милостей Фортуны Иван не выносил.
     Мучительные  семь  минут  кончились.  Иван   не   желал   выслушивать
незаслуженные аплодисменты и поскорее убрался с манежа. Никакими силами не
удалось выгнать его на повторный поклон. Он отругнулся и  ушел  наверх,  в
гримерку. Там он  выполз  из  влажного  от  пота  костюма,  кинул  его  на
перекладину  и  уселся  в  плавках  перед  зеркалом,  вытираясь   махровым
полотенцем. Мэгги заворковал с середины меланхолический французский  танец
турдьон.
     - Получше ничего не придумал? - спросил его Иван и  скорчил  страшную
рожу. Но серые глаза посмотрели на него из зеркала совсем замученно.  Семь
минут номера выматывали больше, чем три  плюс  три  часа  репетиций.  Иван
попытался придать физиономии мужественную бодрость - сдвинул густые брови,
сжал губы, да какое там...
     Не рожи ему  нужно  было  корчить,  а  немедленно  получить  какую-то
компенсацию за неудачу, заполучить хоть крошечную победу.  И  сегодня  же,
иначе хоть спать не ложись. Но какую?
     Если сейчас напиться - прощай завтрашняя репетиция и представление  с
ней вместе. В гости он, пожалуй, пошел бы и блеснул за  столом  байками  о
своих  заграничных  гастролях.  Средство  испытанное,  но   в   коллективе
давным-давно образовались кружки, семейные и холостяцкие,  один  он  не  у
дел. А брести выпрашивать у кого-то полчаса общения - невозможно.
     И тут в дверь постучали.
     - Открыто! - сказал Иван.
     На пороге появилась женщина в пятнистой шубке с капюшоном. Ее лицо до
самого носа было закрыто шарфом.
     - Здравствуйте, - сказала она. - Я насчет костюма.
     - Вы художница? -  сообразил  Иван.  -  Ну  так  что  же  вы  стоите?
Раздевайтесь!
     По ее легкому замешательству он решил, что женщина из тех, кем  легко
командовать.
     - Совсем раздеваться? - ехидно поинтересовалась женщина. Иван  понял,
в чем дело. Он накинул халат и завязал пояс.
     - Вячеслав Андреевич сказал, чтобы я немедленно все обсудила с  вами,
- сказала художница.
     - Вы номер смотрели?
     - Смотрела.
     Иван насторожился в ожидании незаслуженных комплиментов, но она вдруг
показала рукавичкой на старый костюм, свисавший с перекладины.
     - А чем же этот вас не устраивает?
     - Он скоро по швам расползется, - буркнул Иван.
     - Можно посмотреть?
     Иван снисходительно продемонстрировал голубой бифлексовый комбинезон.
Художница осторожно тронула замохнатившуюся влажную парчу аппликации.
     - Впору выкручивать... - задумчиво произнесла она.
     - Так вы разденетесь или нет?  -  сварливо  поинтересовался  Иван,  у
которого не было настроения слушать речи о трудовом поте артистов.
     - А я вас не испугаю? - вдруг смущенно спросила она. - У меня, видите
ли, флюс, щеку перекосило, рот набекрень...
     - Не испугаете, - Иван невольно улыбнулся.
     Он помог художнице раздеться.
     Ростом она была лишь немного ниже Ивана, стройная,  грим  употребляла
яркий. Иван с трудом разглядел, что под мохнатыми ресницами  в  обрамлении
резких черных полосок туши - серые, как у него самого, глаза. И одета  она
была довольно ярко. Длинные распущенные темно-русые  волосы  падали  вдоль
лица - явно с целью замаскировать флюс.
     - Очень видно? - поймав его взгляд, озабоченно спросила художница.
     - Не страшно, - успокоил Иван. - Вас Майей звать? Точно. А мое имя вы
прочли в программке. Ну вот, номер вы  уже  видели,  мой  образ  в  манеже
представляете. Костюм, по-моему, должен быть голубым или бирюзовым.  Можно
салатовым. Ни в коем случае красным.
     - Естественно, - согласилась Майя. - Ковер на манеже обычно  красный,
вы на нем потеряетесь.
     Тут Иван заметил, что у нее на юбке  разрез  до  самого  бедра,  а  в
разрез видны ноги - не хуже, чем у антиподистки Наташи.
     - Вот именно, - одобрительно кивнул Иван, имея в виду, скорее  всего,
ноги. - Значит, и оранжевый с бордовым вряд ли подойдут.  Ой  старый,  как
видите, черный, но это страшно непрактично - я, когда кульбиты делаю,  всю
пыль с манежа на себя собираю. Аппликации -  это  на  ваше  усмотрение.  Я
длинный, так что не бойтесь поперечных линий.
     По лицу Майи Иван прочитал что-то вроде "раз вы  такой  умный,  то  и
рисуйте сами!" Но художница воздержалась от колкостей. Она поступила  куда
хуже - воззрилась туда, где в углу висело на краю  перекладины  несуразным
комом лазоревое с блестками.
     - А вон то - разве не костюм?
     - Костюм, - резко ответил Иван. - Только недействительный.
     Он давно уже собирался затолкать парчовые лохмотья в контейнер, чтобы
на досуге спороть с них дефицитные камни и блестки. Оставил,  конечно,  на
видном месте, даже старым халатом не прикрыл...
     - Когда принести эскиз? - спросила Майя  и  встала.  Разрез  на  юбке
сомкнулся.
     Такого быстрого прощания Иван не ожидал.  Он  был  уверен,  что  Майя
найдет предлог задержаться в гримерке. Это бы в какой-то мере отвлекло  от
сегодняшней неудачи. Женщина...
     - А как вы его себе представляете? - вдруг  спросил  Иван.  -  Да  вы
сидите, сидите, бумага и фломастеры у меня есть, сейчас достану...
     Он молча следил, как возникают  длинные,  небрежные,  приблизительные
линии, и как будто слышал: "поскорее бы отвязаться..."  Не  выйдет,  думал
Иван, ты у нас дама вполне управляемая, и ты останешься  здесь,  со  мной.
Мне так надо!
     Судя по всему, Майя была свободным  человеком  -  руки  не  попорчены
домашним хозяйством, маникюр безупречный, кольца - всякие  разные,  только
обручального нет. Возраст ее Иван определил от двадцати семи до  тридцати.
Может, они даже были ровесники. Она же увлеклась рисунком и уже пускала по
комбинезону орнамент.
     - Я схожу в душ, - заявил Иван. - Это быстро.
     Он даже не просил ее подождать, а просто вышел. Теперь она  уж  точно
останется еще на полчаса, а дальше видно будет.
     Под душем Иван подумал - если эта затея все-таки сорвется, надо будет
хоть полчаса покидать шарики в  манеже  для  душевного  успокоения.  Ночью
манеж уж точно был свободен.  Тигриную  клетку  все  равно  оставляли  для
утренних репетиций Николаева, а между тяжелых тумб только Иван и умудрялся
кидать свои мячики. До купола места хватало...
     В соседнем отсеке фыркал под душем велофигурист Сашка  -  красавец  и
балбес.
     - Сашик, поможешь? - попросил  Иван.  Парень,  еще  в  клочьях  пены,
осторожно, мелкими и аккуратными движениями,  протер  намыленной  мочалкой
его спину.
     Когда Иван возвращался из душевой, вытирая на ходу голову полотенцем,
к нему подошел Вадим, джигит из номера осетина Гриши, и взмолился:
     - Слушай, выручи! А?
     - Сколько? - кисло осведомился Иван, решив, что речь о деньгах.
     - Да нисколько. Жена с мелким приехали. В гримерке  кавардак.  Приюти
ящик на ночь, а?  Утром  же  заберу.  Валета,  сволочь  пятнистую,  девать
некуда, на ночь в гримерке запираю, он там и безобразничает. Приютишь?
     - Валяй! - позволил Иван. Вадим сразу же кинулся к себе за  ящиком  и
Иван услышал, как он костерит на все лады Валета - юного  и  гораздого  на
пакости дога. Валет отлаивался.
     Иван внес в гримерку здоровый ящик и потянул  носом.  Майя  без  него
выкурила пару сигарет. Ему это настолько не понравилось,  что  он  вытащил
из-за зеркала роскошную табличку "У нас не курят"  и  выставил  на  видное
место.
     - Давно бросили? - поинтересовалась Майя.
     - Еще в Магнитогорске, - буркнул Иван, глядя в угол. Ему  показалось,
что лазоревый костюм висит вроде не так, как он его оставил. Меньше  всего
Ивану хотелось объяснять сейчас, почему костюм изодран в клочья и чья  это
на нем засохла кровь.
     Но Майя, даже если она и разглядывала тайком костюм,  ничем  себя  не
выдала.
     - Почему именно в Магнитогорске? - спросила она.
     - А там заводских труб прорва! - растолковал Иван. - Весь горизонт за
цирком в трубах. Из одной черный дым валит, из другой  серый,  из  третьей
вообще оранжевый. Я на них смотрел, смотрел и плюнул. Что я,  тоже  труба,
что ли?
     - Вот так сразу и завязали? - не поверила она.
     - Иначе нельзя.
     - А я и не пытаюсь, - сказала Майя. - Сидишь в обществе с сигаретой -
никто не пристает Все уважают.  Видно  ведь  -  женщина  курит,  молчит  и
думает.
     Иван опять покосился на разрез юбки. Нога на ногу и сигарета в  зубах
- да, по-киношному эффектно.
     - Ну, что у вас получилось? - спросил он. - Да вы не торопитесь, а  я
быстренько переоденусь.
     Она кивнула и вместе со стулом повернулась к нему спиной.
     Натянув джинсы и свитер, Иван нажал рычажок Мэгги.
     - Знаю, - прислушавшись, сказала Майя. -  "Зеленые  рукава".  У  меня
тоже есть...
     Иван склонился над изрисованными листами.
     - Вы мне их не оставите? - вдруг попросил он. - Вот это возьмите, это
и будет окончательный вариант, а эти я заберу.
     - Конечно, берите, только зачем вам такая мазня? - искренне удивилась
Майя.
     - Для истории. Их у меня через двадцать лет питерский музей с  руками
оторвет, - без тени улыбки сказал Иван.
     В быту он старался  отмежеваться  от  того  победительного  красавца,
каким делался на манеже. Своих фотографий не любил. И  плохо  представлял,
как в последнее время выглядит в работе. А Майя это уловила. И еще  -  она
нечаянно изобразила очень красивый  кусочек  комбинации  для  мячей.  Если
развить ее мысль, то можно эффектно  подойти  к  сложному  трюку,  который
Иван, как полагалось по плану, собирался  в  этом  году  отрепетировать  и
выпустить. Эскиз ему понадобился, чтобы вклеить в книгу, но  не  объяснять
же Майе!
     - А интересно бы выпускать журнал цирковых  мод...  -  вдруг  заявила
Майя. - Настоящий, профессиональный...
     - Имеет смысл, - усмехнувшись, согласился Иван и, к вопросу о  модных
журналах, рассказал, как во время давних сингапурских гастролей  тот,  кто
отвечал за общую нравственность, попросил в гостинице  китайца-коридорного
принести ему в номер модный журнал. Не владея китайским, он тыкал  пальцем
в картинки другого модного журнала - и  китаец,  естественно,  привел  ему
трех соответственно одетых дам легкого поведения...  Рассказывал  Иван  не
впервые,  разработал  ударные  фразы,  и  эта  история  уже   лет   десять
производила отличное впечатление. Майя, забыв про флюс, хохотала.
     Верхний свет Иван убрал, поставил на стол тарелку с грецкими  орехами
и сам их щелкал для гостьи, зажимая по два в кулаке.  Он  достал  довольно
свежую, всего полугодовой давности, газету, где к рецензии прилагалось его
фото в лазоревом костюме, мир праху его... Потом рассказал еще историю - о
похождениях заблудшего контейнера. Майя тоже что-то  рассказала  из  своих
приключений, Иван вывел разговор на литературу - оказалось, у нее есть  та
книга, которую он много лет назад недочитал. Майя дала свой телефон,  Иван
записал, беседа продолжилась. И в какую-то секунду,  поймав  взгляд  Майи,
уловив, как она всем телом  подалась  вперед,  Иван  решил,  что  она  уже
ждет... Незаметно протянув руку, он потушил гримировальную лампу.
     В тишине и темноте громче зазвучала музыка  -  похоже,  Монтеверди...
Иван взял Майю за плечи, подождал мгновение, цепко притянул ее  к  себе  и
поцеловал медленным  долгим  поцелуем,  на  который  она  в  конце  концов
ответила.
     Потом они с минуту сидели и молчали, обнявшись.
     - Иван, нельзя же так...  -  прошептала  Майя,  вдруг  опомнившись  и
высвобождаясь.
     - Тебе неприятно? - обиженно сказал Иван.
     - Я так сразу не могу. Я лучше пойду, - сказала встревоженная Майя  и
резко встала. - Уже поздно. Чего доброго, домой не попаду. У меня  автобус
только до половины первого.
     - Никуда ты не пойдешь, - спокойно возразил Иван.
     - Это почему?
     - Цирк уже заперт на ночь. Теперь отсюда  без  большого  скандала  не
выберешься.
     - Так вот зачем ты мне зубы заговаривал! - возмутилась Майя. И  много
чего еще сказала - гневного и справедливого.
     Иван, зная, что даже самая кроткая женщина в  такой  ситуации  должна
высказаться, не обращал внимания не упреки и стягивал свитер.
     - Я тебя серьезно прошу не делать глупостей! Со мной такие  штуки  не
проходят! - говорила между тем Майя. Он  опять  обнял  ее,  но  она  стала
сердито отбиваться и, изловчившись, так оттолкнула  его,  что  он  потерял
равновесие и налетел на высокий фанерный  кофр.  Стоявший  на  кофре  ящик
Вадима свалился, а его содержимое с грохотом, треском и звяком разбежалось
по гримерке. Иван от ужаса ругнулся - кто его  знает,  что  там,  в  ящике
было? И зажег свет.
     На полу лежали игрушечный грузовик, Буратино,  кубики,  пластмассовые
блоки "конструктора", заводные звери и остатки какой-то большой, сложной и
до конца разломанной игрушки. Они словно свалились в холостяцкую  гримерку
из иного мира.
     - Это еще что такое? - изумилась Майя. - Иван, у  тебя  что,  ребенок
есть?
     - Какой там, к черту, ребенок! - буркнул, успокаиваясь, Иван.  -  Это
Вадим спрятал, чтобы Валет не погрыз...
     Майя присела на топчан, молча разглядывая игрушки. Иван  сгреб  их  в
ящик, пристроился рядом, опять потушил свет и обнял ее, но осторожно.
     - Только не приставай, - попросила Майя. - Слышишь? Не надо...
     И сама положила голову ему на плечо.
     Ивану тоже что-то стало невесело.
     - Хорошо, - ответил он. - Не буду.  Давай  лучше  ляжем  и  попробуем
уснуть. Все равно мы теперь отсюда до утра  не  выберемся.  Ты  накроешься
своей шубой, а я дубленкой.
     Так  и  сделали.  И  действительно  минут  пятнадцать  пролежали,  не
двигаясь и стараясь дышать как можно бесшумнее. Потом  Иван  не  выдержал,
склонился над Майей, и она опять ответила на  его  поцелуй.  И  сразу  же,
словно вспомнив о чем-то, стала спихивать его с топчана.
     Такая непоследовательность разозлила Ивана. Он сбросил на пол и шубу,
и дубленку, и валик, заменявший подушку. Но побороться пришлось-таки. Майя
не кричала, не кусалась и не  царапалась,  а  сопротивлялась  молча  и  со
знанием дела. Она даже чуть не встала на борцовский мост, чтобы, вытолкнув
Ивана вверх, сбросить его на пол. Но он вовремя сориентировался.
     Вся эта возня стала Ивану надоедать, когда он вдруг почувствовал, что
победил, дело за немногим... Майя  прекратила  всякое  сопротивление.  Она
принимала его короткие и торопливые ласки, не отвечая на них но и почти не
уклоняясь. Она  лишь  слегка  выгнула  спину,  когда  он  запутался  в  ее
скомканной  одежде,  и  опять  молча  опустилась  на  овчину.  И  в  самый
неподходящий момент Иван услышал  сказанные  в  пространство  негромкие  и
странные слова:
     - Ну и черт со мной...
     Все это было стремительно,  бездумно  и  лихорадочно,  а  потом  Иван
ощутил сквозняк из окна и сбившуюся овчину под голым боком.  Он  посмотрел
на Майю - она не двигалась  и  не  пыталась  чем-нибудь  накрыться.  Ивану
хотелось завернуться во что-нибудь теплое и заснуть, но он был не один - о
женщине, с которой пять минут назад разрядил напряжение, нужно  было  хоть
как-то позаботиться.
     - Ты не замерзнешь? - наконец спросил он.
     - У меня зуб ныть начинает, - ответила Майя.
     - Тем более нужно накрыться, - и Иван деловито закутал ее в шубу.
     - У тебя нет анальгина?
     - В гостинице.
     - А я дома забыла... Черт знает что! Который час?
     - Три, - ответил он, прикидывая, сколько осталось на сон.  -  Ложись.
Конюхи придут только в шесть. Раньше ты не выберешься.
     - Где здесь можно умыться? - сердито спросила Мая.
     - С утра у нас горячей воды не бывает, - предупредил Иван.
     - Так что же, мне на улицу выходить со вчерашним гримом?
     - Могу дать вазелин, - с лучшими намерениями предложил Иван.
     - Иди ты к черту со своим вазелином! - тут Майя,  видно,  разозлилась
по-настоящему. - Я не гримируюсь слоем в три сантиметра, как ты!
     - Я тоже не гримируюсь! - возмутился Иван  и  вспомнил  про  шрам  на
виске.
     - Зажги свет!
     Он  завернулся  в  дубленку  и  зажег.  Майя  в   шубке   присела   к
гримировочному столику.
     - Ну и  рожа,  почище  вокзальной  шлюхи,  -  сказала  она  про  свое
отражение. Иван хмыкнул - художница показала  зубки  и  скверный  характер
заодно.
     Лизнув палец, Майя попыталась ликвидировать серые тени  от  туши  под
глазами. И потребовала вести ее в душевую.
     Вода из крана текла чуть теплая,  но  Майя  кое-как  привела  лицо  в
порядок. На свежем махровом полотенце Ивана остались  черные  пятна.  Иван
решил деликатно не заметить безобразия,  но  прокололся  на  другом.  Майя
пожаловалась на все сразу - на тушь, воду и зуб. А он спросил,  когда  она
принесет готовый эскиз.
     Сперва Майя ничего не ответила, а  на  ее  лице,  где  даже  флюс  не
испортил иронической полуулыбки, было явственно написано: "Хорош гусь!"
     - Постараюсь в четверг, - официально-благожелательным тоном  ответила
она. - Я оставлю его для вас на вахте.
     - Буду вам очень благодарен, - столь же любезно ответил ей Иван.
     Стало быть, она поняла ненужность дальнейших отношений - и за это  ей
большое спасибо. А за эскиз рассчитается дирекция цирка. Тоже неплохо...
     Выбираться из цирка было еще рано. Они сидели и молчали. Майя листала
"Королеву Марго". Иван вспомнил про  Мэгги  и  вставил  первую  попавшуюся
кассету.
     Это оказался один из мадригалов Карло Джезуальдо ди Веноза -  тот,  в
котором вибрирующее сплетение голосов похоже на серебряный елочный  дождь.
Конечно же, слушая музыку, Иван и вообразить не  мог  обезумевших  глаз  и
окровавленной шпаги этого самого Карло, князя  Венозы,  что  заколол  свою
прекрасную и юную жену вместе с ее тайным избранником, но от своей боли  и
мученья не избавился, потому что чужая смерть от своей страсти не лечит.
     Но в  том,  что  это  -  музыка  максималиста,  Иван  был  уверен.  И
поблагодарил Мэгги - рядом с такой музыкой ночное приключение стало  вовсе
незначительным.
     Потом в цирке послышались голоса. Майя оделась и укрыла шарфом  флюс.
Иван проводил ее к служебному входу, уже открытому,  прошмыгнул  вместе  с
ней мимо дремлющей вахтерши и вывел ее на улицу.
     - Ну, всего! - спокойно сказали они друг другу и расстались.
     Иван  вернулся  в  гримерку.  До  начала  репетиций  с  тиграми   еще
оставалось два часа - манеж, значит, в его распоряжении.
     Провал и победа, как он и хотел, уравновесили друг друга. Спокойствие
вернулось, а музыка поставила точку. Провал и победа взаимоуничтожили друг
друга. Можно было все начинать сначала, на пустом месте.
     И тут Иван вдруг  сообразил,  почему  вредная  вахтерша  сказала  ему
"мельчишь!" Он вскочил и прямо в гримерке вполноги стал  прогонять  номер,
напевая и взмахивая руками. Дошел наконец до места,  где  и  впрямь  нужно
было укрупнять. Но подметить-то старушка подметила, а никаких указаний  не
дала.
     Иван прилег, стал прокручивать перед глазами все свои пробежки, потом
сидящий напротив  главреж  стал  засекать  время  по  секундомеру,  и  это
оказался не секундомер, а пудреница, забытая на столе даже не Майей, а той
Галиной из Новосибирска, которая сломала электрический самовар...
     И завертелась обычная белиберда, которая снится  уставшему  и  сильно
озабоченному человеку.


     Иван предполагал, что Майя занесет обещанный эскиз в четверг вечером,
так что, уходя в гостиницу, он как раз возьмет конверт у вахтерши. Но  кто
мог предвидеть вмешательство жизнерадостного главрежа?
     Он, главреж, застал Майю  в  момент  передачи  конверта  вахтерше,  и
яростно возразил, потому что...
     - ...второго такого зануды на свете не сыщешь! Вечно всем  недоволен,
вечно рожа такая, будто лимон съел! Капризов -  как  у  примадонны.  Ты  ж
понимаешь, малыш, - звезда манежа!
     Выговорившись, главреж добавил  уже  потише,  и  в  голосе  явственно
слышалось восхищение:
     - Правда, мужик отчаянный... В общем, эскиз ему следует вручать лично
и только лично! Если он согласен, я завтра свяжусь с мастерской.
     Вот почему Иван, хорошо отработав номер и возвращаясь в гримуборную с
чемоданом в одной руке и стояком для булав в другой, обнаружил у  запертой
двери Майю. Вид у нее был очень недовольный.
     Но Иван был в таком упоении от сегодняшней  удачи,  что,  кроме  нее,
ничего знать не желал.
     - Ну - порядок! - объявил он вместо всякого "здрасьте". - Отработал -
во!!!
     - Очень рада, - спокойно ответила  Майя.  -  Вот  эскиз.  Посмотрите,
пожалуйста, скорее, я спешу.
     Лицо Ивана приняло обычное кисловатое выражение.
     - Хорошо, зайдем, я посмотрю, - и достал ключ.
     - Оказывается, необходимо, чтобы вы лично одобрили, -  сказала  Майя,
положив на гримировальный стол большой конверт.
     На первом эскизе костюм был белый, с  золотой  бахромой  на  груди  и
рукавах. На втором - жемчужно-серый, даже чуть сиреневатый, с  серебром  и
вишневыми завитками. Рисунок и крой у них был общий, одобренный Иваном.
     - А сами вы какой бы посоветовали? - подумав, спросил Иван.
     - Да мне, в общем-то, безразлично, -  пожала  плечами  Майя.  -  Дело
ваше.
     Иван изумился - уж сегодня-то он никак не заслужил безразличия!
     - Нет, все-таки... У вас же вкус!
     - Тогда серый.
     - А белый зачем? - Иван от такого лаконизма растерялся.
     - Для будущего номера. Всего хорошего!
     Но Иван оказался быстрее и загородил ей дорогу.
     - Вы что же, думали о моем будущем номере?..
     - Должна же я о чем-то думать, когда рисую. Ну,  вы  пропустите  меня
наконец?
     - А этот вам что, не понравился? Да погодите вы... - Иван понятия  не
имел, как ее удержать, а это было смертельно необходимо - она  уже  что-то
знала про его будущий номер.
     - У меня нет времени! - надменно  и  четко  отвечала  Майя.  -  Дайте
дорогу! У  меня  сейчас  одно  желание  -  поскорее  выбраться  из  вашего
несчастного цирка!
     Иван не  был  мастером  на  осторожные  подходы  и  хитрые  словесные
комбинации. Он видел, что Майя не может ему простить той ночи в  гримерке,
хотя честно не понимал, в чем  его  вина  -  сделал  все,  что  мог...  И,
конечно, следовало сейчас пропустить ее и попрощаться как можно вежливее.
     Но Иван почуял в Майе такого же  стойкого  профессионала,  каким  был
сам. Заставить  себя  забыть  за  рабочим  столом  о  той  дурацкой  ночи,
пренебречь горькой прозой  ради  необходимого  полета  фантазии  -  прежде
всего, это было совершенно не по-женски...
     - Простите, если что было не так,  -  глядя  куда-то  мимо,  попросил
Иван. Хотя, спроси его Майя, что  именно  -  не  так,  ответа  она  бы  не
получила.
     - Ну, ладно, - туманно сказала она. - Пока.
     Она ушла, а  Иван  только  пять  минут  спустя  вспомнил,  что  забыл
поблагодарить за эскизы. Он  переоделся  в  тренировочное  трико  и  после
представления еще около часа  репетировал  на  пустом  манеже  под  музыку
Фрескобальди.
     Когда Иван, весь день проведя в тепле, вышел из  цирка,  то  чуть  не
захлебнулся мокрым и холодным  ветром.  До  гостиницы  было  недалеко.  Он
поднялся в свою башенку. Не зажигая  света,  разделся  и  вместе  с  Мэгги
подошел  к  окну.  Башенка  полетела  над  городом  под  просветленную   и
умиротворенную музыку Палестрины.
     За каждым зажигающимся окном какие-то люди  встречали  друг  друга  и
были вместе. Никому и в голову  не  приходило  стоять  в  темноте  лбом  в
стекло. Где-то наверняка ужинала Майя - и ей в голову уже приходили совсем
другие идеи, а о будущем жонглерском номере она и думать забыла.
     На следующий день  в  цирке  случилось  событие  -  в  буфет  завезли
недорогие апельсины.
     Их якобы раздобыли на базе в ограниченном количестве и решили  давать
по пять кило в одни руки, чтобы всем хватило. К приходу Ивана  апельсинные
страсти кипели вовсю. Тем более - до зарплаты оставалось три дня и денег в
цирке было негусто.
     Иван,  как  ступил  за  порог  проходной,  так  ничего,  кроме  слова
"апельсины" и не слышал. Нельзя сказать, чтобы он их обожал - он вообще  к
еде относился спокойно. Но общая сумятица и его подхватила... Непостижимым
образом в руках у Ивана оказались пакет и кошелек.
     Но тут его осадили женщины, напрочь игнорируя ту стенку,  которую  он
выстроил между собой и коллективом за два года совместных странствий.  Они
дружно просили его уступить свои пять кило под тем  предлогом,  что,  мол,
зачем ему, несемейному, фрукты?
     - Так мне что, по-вашему, и витаминов не надо? - возмутился Иван.  Он
хотел сказать, что нужно высунуть нос из цирка  и  пройтись  по  окрестным
магазинам - апельсинов море, разве что чуть подороже. Но его  перекричали.
В результате он обиделся, надулся и всем назло взял даже не пять, а десять
килограммов, потому что апельсиновый лимит оказался выдуманным.
     Опомнился он, лишь когда втащил пакет в гримуборную.
     Зачем ему такая гора витаминов, Иван не знал. Он очистил и  съел  два
апельсина. Больше не хотелось. Угощать было некого.
     Он подумал, что следовало бы  передать  апельсины  вахтерше  -  пусть
снесет в больницу Лене. Но на вахте уже собрали для  нее  не  меньше  трех
кило.
     Покупка оказалась ни к селу ни к городу.
     Цирковые детишки носились с липкими от сока лапками и  мордочками,  а
на всех подоконниках уже валялись оранжевые клочья корок.
     - Вот, Хвостик, - сказал  Иван  мячу,  выглянувшему  из  приоткрытого
чемодана. - Радуйся, целая авоська конкурентов.
     Он съел еще один апельсин. Больше душа не принимала. Еще  можно  было
загримироваться восточным человеком и  снести  апельсины  на  базар.  А  в
качестве рекламы пожонглировать семью апельсинчиками...
     В гости? Так не  к  кому.  Есть  только  один  телефон  -  записанный
гримировальным карандашом  на  салфетке.  Но  после  того  события  только
круглый идиот станет звонить сердитой женщине и спрашивать  "Апельсинчиков
не хотите?" В лучшем случае он услышит гудки в трубке...
     Но... но простая вежливость требует, чтобы он лично  отблагодарил  за
эскизы. Деньги ей выдадут в бухгалтерии, но он - так сказать, от себя...
     В своем решении Иван утвердился как раз накануне субботы. Но  суббота
и воскресенье были трудными днями, хотя он и любил утренники. Дети  точнее
взрослых реагировали на все его новинки и эксперименты.
     В воскресенье вечером после представления Иван позвонил.  Он  заранее
приготовился к неожиданностям.  Мимо  ходили  по  коридору  веселые  люди,
поздравляли друг друга с выходными, и ни один апельсин в их  хозяйстве  не
был лишним. Словом, позвонил Иван...
     - Я слушаю вас внимательно, - ответила Майя.
     - Здравствуйте.
     - Здравствуйте...
     - К нам в буфет завезли апельсины, я взял для вас  тоже,  -  Иван  не
придумал ничего лучше, как сразу перейти к делу.
     - А вы - кто? - нерешительно спросили в трубке.
     - Ну, это - я, - очень убедительно сказал Иван. -  Так  куда  вам  их
доставить? Может, домой занести? Например, завтра.
     - А вы уверены, что не ошиблись номером? - голос Майи стал строже.  -
И почему вы решили, что мне нужны апельсины? Кто вы такой?
     - Ну вот! - возмутился Иван. - Раздаете свой номер и сами не  помните
кому! Каким автобусом к вам ехать?
     - Пятым. Да кто же вы? - голос явно повеселел.
     - Пятым, а до какой остановки?
     - До кольца, которое возле озера.
     - А дальше?
     - Пройдите немного вперед... Нет. Я вас лучше сама встречу.
     - Во сколько? - осведомился Иван, хотя ему  идея  встречи  на  свежем
воздухе не понравилась.
     - Ровно в восемь.
     - Ровно в восемь на кольце повторил он. - Тогда спокойной ночи.
     С утра можно было порепетировать вволю, пообедать, отнести  в  ремонт
башмаки, постирать бельишко. И заняться бархатной книгой - кольца-вертушки
капризничают, нужно  проверить  все  схемы  комбинаций  и  скорректировать
планы.
     Пунктуальность пригнала Ивана на автобусное кольцо минут за  двадцать
до срока. Он бродил, перекидывая пакет из руки в руку. Мэгги  в  наушниках
бормотал человеческим голосом  по-латыни,  потому  что  Иван  зарядил  его
органной мессой.
     А ведь Майя могла и не прийти. Он простоит тут на  ветру  еще  час  и
два, а она не придет. Иван немедленно дал себе  слово  -  в  таком  случае
вывалить проклятые апельсины в  ближайший  мусорный  контейнер,  чтобы  не
тащить обратно увесистое свидетельство своего унижения.
     Майя подошла неожиданно.
     - Ваше счастье, что из моего окна видно кольцо, - сказала  она.  -  Я
глазам не поверила.
     - Здравствуйте, - мрачно приветствовал ее Иван. - Я уже  полчаса  тут
торчу.
     - Чушь какая-то, - проворчала Майя. - Как вы до этого додумались?
     - Вот, образовались апельсины, - объяснил он, уже и сам  не  понимая,
как додумался. - Да еще время не рассчитал. Холодрыга тут у  вас.  Мне  бы
хоть чаю горячего.
     - Ну, чай... - Майя вздохнула. - Чай - порождение гуманизма. Пошли...
     В ее маленькой квартирке на  пятом  этаже  был  безупречный  порядок.
Ивану стало неловко за  свою  неуютную  гостиничную  роскошь,  куда  можно
ворваться,  не  вытирая  ног.  Но  мужские  шлепанцы  в  прихожей  ему  не
понравились. Они означали незримое присутствие другого человека.
     Майя сняла шубку и  осталась  в  халате  со  всякими  излишествами  -
кружевами и золотистыми полосками. Грима на лице не  было,  а  волосы  она
собрала в простой узел.
     Иван пошел вдоль стен - изучая самодельные гобелены,  книжные  полки,
коллекцию кактусов на подоконнике.
     - Сейчас поставлю чай, - сказала Майя. - Осторожно, не  уколитесь.  У
него иголки с крючьями, вытаскивать - морока.
     - Я думал, у вас иначе, - признался Иван.  -  Ну,  этот,  как  его...
художественный беспорядок.
     - И он тоже бывает - когда всерьез работаю. Ну, вы смотрите книги,  а
я - на кухню, там у меня как раз тресковое филе оттаяло.
     - Я помогу, - и Иван пошел за ней следом.
     Его послали с ведром к мусоропроводу. Потом он разгибал покривившийся
зубчик  вилки.  И  эта  скромная  деятельность  доставляла  ему   огромное
удовольствие. Пока не послали в ванную мыть руки.
     Там все было бледно-голубое - кафель,  сама  ванна,  полотенца.  Иван
понял, как неуютно чувствовала себя Майя тогда - на видавшей виды  овчине.
Да еще невозможность принять душ - при ее-то страсти к гигиене... И  стало
Ивану стыдновато.
     На кухне Майя расстелила на блюде-лодочке льняную  салфетку,  на  нее
уложила бруски  жареной  в  тесте  рыбы  и  посыпала  зеленью.  Получилось
красиво. Засвистел чайник.
     - Может, прямо на кухне поедим? - спросила Майя.
     - Что за вопрос! - обрадовался Иван. На кухне обычно едят хозяева - и
когда же он последний раз чувствовал себя хозяином в доме?  Даже  приезжая
иногда к матери, он видел новые вещи, иначе  поставленную  мебель,  и  все
равно был гостем... Только у матери он и просил за столом добавки.  А  тут
состряпанная Майей рыба оказалась вкусной - и он  ел,  ел,  никак  не  мог
остановиться.  Майя  трижды  подкладывала  ему  на   тарелку   поджаристые
брусочки.
     - В столовых так не готовят, - сказал он в свое оправдание.
     - Самое смешное, что они должны готовить именно  так,  -  поучительно
произнесла Майя. - Я взяла  этот  рецепт  из  обыкновенного  учебника  для
кулинарного техникума.
     Потом они перебрались в комнату и  Ивану  удалось  разговорить  Майю.
Естественно, начали  с  книг,  перешли  к  эскизам,  к  цирку,  к  Майиным
проблемам...
     - Все думали, что мое призвание - сценография, - рассказывала Майя. -
Но  у  нас  было  обязательное  задание  -  эскизы  к  мультику.  Зайчики,
воробышки, прочие киски... Вот после них мне и  предложили  иллюстрировать
детскую книжку. А у нас тогда после свадьбы  финансы  пели  романсы.  Я  и
согласилась. Потом подвернулась работа в детском журнале. А  я  тогда  уже
поняла, что в театре мне делать нечего. Я ведь, когда  читаю  пьесу,  сама
себе режиссер, композитор и примадонна. А в театре, сами  понимаете,  надо
мной - дурак режиссер...
     Иван внимательно слушал и  кивал.  Это  он  понимал  -  творчество  в
одиночку,  когда  отчитываешься  только  перед  высшими  силами.  Это  ему
нравилось.
     Майя достала со стеллажей и показала тех самых зайчиков и кисок  -  с
грустными  человеческими  глазами.  Нашла  старые,   студенческих   времен
иллюстрации к Шекспиру...
     - К "Гамлету"? -  вспомнил  Иван  слово,  которое  ассоциировалось  с
"Шекспиром".
     - Почему же? - удивилась Майя. - Сонеты, "Буря"...
     - "Буря" - это тоже Шекспир? - не поверил Иван. - Я ведь  плохо  знаю
литературу. В школе не любил, в училище не до нее было,  вот  теперь  стал
читать. Не удивляйтесь, если я еще какую-нибудь ерунду брякну. Я еще очень
многого не знаю.
     Иван на секунду задумался и завершил упрямо:
     - Но буду знать!
     - Похвальное решение! - иронически одобрила Майя, но Иван, не обращая
внимания, продолжал:
     - Я вот с музыки начал. Мне из  дому  присылают  кассеты.  Двоюродный
брат  переписывает  с  пластинок  и  присылает.  У  меня  сейчас  с  собой
верджиналисты  и  Фрескобальди,  можно  послушать.  А  книги  пока   читаю
развлекательные. Вот Дюма на работу хорошо настраивает...
     Иван говорил и чувствовал на себе  изучающий  взгляд  Майи.  Это  был
взгляд человека, столкнувшегося с совершенно непонятным  ему,  не  из  его
мира явлением, и  размышляющего  -  а  не  послать  ли  это  явление  куда
подальше? Но, видно, откровенность Ивана ей понравилась.
     - "Кориолан", "Зимняя сказка" и "Буря" - последние пьесы Шекспира.  И
ничего удивительного, что вы их не знаете  -  их  очень  редко  ставят,  -
подумав, сказала Майя.
     - Почему?
     - Они скорей для чтения.
     - А разве бывают пьесы для чтения?
     - Бывают, - со вздохом  ответила  Майя,  раз  уж  взялась  просвещать
самоучку, так надо держаться  до  конца.  -  Хотя  бы  "Жакерия"  Проспера
Мериме. Я вам ее дам. Занимательная штука, французский романтизм.
     И, не видя интереса на Ивановом лице, добавила:
     - Не хуже Дюма.
     - Спасибо скажу, - пообещал Иван. И вдруг увидел настенные часы. Было
куда больше десяти.
     Время, которое он  сам  себе  отпустил  на  тихие  домашние  радости,
истекало. Главное - он не успел спросить о своем будущем номере! А ведь за
тем и ехал... Она знала что-то такое, что ему бы и на ум не пришло, и  это
знание так и останется при ней.
     - А посуда так и стоит немытая, - проследив взгляд Ивана и удивившись
скоротечности времени, произнесла Майя.
     - Помочь? -  Ивану  страшно  хотелось  еще  что-то  поделать  в  этом
симпатичном хозяйстве.
     - Вы лучше книги посмотрите, - любезно предложила Майя.
     Когда она вернулась  с  кухни,  он  перебирал  тома  Шекспира.  Между
страницами  обнаружились  квадратики   плотной   бумаги   с   акварельными
миниатюрами. Иван разложил их на столе и искал - не найдутся ли еще?
     - Это я еще в академии мудрила, - объяснила Майя.
     - Вот от этого я обалдел! - честно признался Иван и  осекся  -  таким
несуразным  показалось  ему   расхожее   словечко.   "Это"   было   парным
стилизованным портретом в лиловых тонах. Как бы  две  камеи,  на  одной  -
профиль Ромео, на другой - к нему повернутый профиль Джульетты... С  точки
зрения сегодняшней Майи, работа была наивная, но спорить с Иваном  она  не
стала, понимая, что человеку, в живописи совершенно девственному, надо  же
с чего-то начать...
     - Как неожиданно получилось,  -  сказал  Иван,  осторожно  собирая  в
стопочку миниатюры. - Я вдруг у вас дома, ем  рыбу,  пью  чай,  говорю  об
искусстве. Я уже давно ни с кем так долго не разговаривал.
     - Комплимент? - иронический тон у Майи не получился.
     - Просто мне в коллективе не с кем особенно разговаривать.  Ребята  у
нас неплохие... они у меня  книги  берут  почитать...  и  возвращают...  и
вообще... На я все равно, даже когда выпиваем вместе, все равно как-то  не
с ними. У вас не бывало такого ощущения?
     - Бывало, - нехотя призналась Майя.
     И наступило молчание.
     Иван не хотел смотреть на Майю, потому что сам знал - взгляд  у  него
сейчас просительный. Часы показывали много - и истекали последние минуты в
теплом доме. Иван всегда и везде был гостем, хуже того - уходящим  гостем,
и безумно боялся, что это и будет прочитано в его взгляде.
     - Уже поздно, - сказал он, чтобы не услышать от нее намека на  время.
Но сказал как бы вопросительно. И  по  тому,  как  чуть-чуть  отстранилась
Майя, понял, что действительно нужно уходить.
     С какими-то вежливыми до нелепости словами она вывела его в прихожую.
Он долго вытягивал из рукава  шарф,  потом  проверил,  в  котором  кармане
кошелек. Она молчала.  Она  хорошо  выдержала  эту  роль  благовоспитанной
хозяйки - и на ее лице было  написано,  что  большего  от  нее  требовать,
кажется, нельзя.
     И вдруг она усмехнулась.
     - Ладно, - сказала она. - Чего уж там...
     И чуть-чуть отступила назад, в комнату, как бы приглашая следовать за
собой.
     Иван отлично помнил, как она ночью убегала из цирка, такая обиженная,
с  разболевшимся  зубом.  Помнил  ее  резкие  слова.  Понимал,   что   вся
благожелательность этого вечера - просто маленькая  месть,  урок  невежде.
Но, выходит, обо всем этом следовало немедленно забыть?
     Он пошел следом, стягивая на  ходу  куртку,  а  потом,  стоя  посреди
комнаты, не знал, куда ее девать.  Ясно  было  одно  -  его  почему-то  не
выставили за порог вместе с равнодушно мурлыкающим Мэгги и  освобожденными
от апельсинов руками.
     Майя, хотя и более изящно, оставляла его себе примерно так же, как он
ее - в гримерке. Ситуация вывернулась  наизнанку,  Майя  наслаждалась  ею,
Иван смотрел на Майю и думал, что сейчас надо бы обнять. И что-то сказать,
потому что молчание уж больно затянулось.
     Говорить с женщинами на нежные  темы  он  никогда  не  умел.  Было  в
арсенале несколько фраз - и их вполне хватало.
     - Кусочек секса? - тихо спросил Иван. Фраза была свеженькая,  еще  не
обкатанная, и прозвучала как-то испуганно.
     - Почему бы и нет? - шепотом ответила Майя.
     После чего они-таки обнялись и стали целоваться.
     Потом Майя пошла принять душ, а Иван разложил постель  и  поставил  у
изголовья корзиночку с апельсинами. На пол он  поставил  Мэгги  и  включил
задумчивую павану Орландо Гиббонса. Свет он тоже придумал - принес лампу с
рабочего стола Майи и прикрыл абажур цветастым платком.
     Когда Майя пришла из ванной, Иван,  стоя  спиной  к  двери,  как  раз
возился с этим  самым  платком.  Он  быстро  повернулся,  но  Майя  успела
заметить рваные шрамы на плечах и спине.
     - Что это? Кто тебя так? - даже испугалась она.
     - Было дело... - туманно объяснил Иван и,  во  избежание  расспросов,
поскорее притянул ее к себе.
     Они неторопливо легли и как-то очень спокойно соединились. И это было
похоже на размеренную, безупречную по ритму павану,  которой  потчевал  их
Мэгги.  Иван  ощутил,  как  нарастает  напряжение,  и  отпустил  себя   на
свободу...
     Потом  он  несколько  мгновений   пребывал   в   невесомости.   Резко
приподнявшись на локте, окинул взглядом комнату.  Тело  разрядилось  -  но
азарт еще не нашел выхода! Разгулявшаяся внутри сила просилась на волю.
     Тут Иван заметил апельсины.
     Его как будто сдернуло с постели. Как  был,  схватив  корзиночку,  он
кинулся к окну, где не рисковал задеть люстру, и стал  с  упоением  кидать
четыре, пять, шесть апельсинов, больше не было, он и корзиночку запустил в
работу...
     Иван не чувствовал своего тела, рук, пальцев, веса приходивших  точно
в ладони апельсинов. Все получалось само собой - и  получалось  прекрасно.
Это была такая радость, что куда там до нее постельной...  Он  сейчас  был
победителем почище, чем на манеже.
     - Ничего себе... - сказала  Майя.  Она  сидела,  обхватив  колени,  и
смотрела на него даже без особого удивления, просто с любопытством.
     Иван расхохотался, апельсины сами по очереди влетели в  подставленную
корзиночку.  Вот  теперь  все  было   в   порядке,   он   получил   полное
удовлетворение.
     - Ты что? - спросил он Майю, которая  глядела  как-то  недовольно.  -
Что-то не так?
     - Все так, - ответила она, и Ивану почудились совсем другие  слова  -
"так мне и надо..."
     Он лег, уложил Майю рядом и укутал одеялом. Она отвернулась.
     Иван вздохнул, выключил лампу и Мэгги, закрыл глаза. И все. Поплыл...
Растворился... Тепло и хорошо...
     Майя молчала. И это его вполне устраивало.


     Утро  было  суматошным.  Майя  куда-то  опаздывала,  у  Ивана  горела
репетиция.  Ни  прощального  поцелуя,  ни  договоренности  насчет  будущей
встречи не получилось.
     И в других городах бывали у Ивана время от  времени  короткие  связи,
без признаний и обещаний. Он относился к этому достаточно спокойно. Обычно
инициативу проявляла женщина. Света,  цирковая  бухгалтерша  из  Кемерово,
как-то вечером увязалась за ним в общежитие, да там  и  осталась.  Галина,
которая сломала электросамовар, была дежурной  по  этажу  в  новосибирской
гостинице. Она под каким-то несложным предлогом зашла в номер к Ивану -  и
он не устоял.
     Приезжая в очередной город, он знал,  что  и  тут  не  останется  без
женской ласки.
     И вот Иван впервые за несколько лет сам проявил  инициативу  которая,
как известно, наказуема. И вместо того, что ему действительно  требовалось
- необременительной, чисто телесной связи, чтобы голова и душа  оставались
свободны, - он устроил себе странный подарочек...
     Интересная женщина позволяет заезжему  гастролеру  запереть  себя  на
ночь в гримерке. Потом вроде ведет себя, как положено обиженной женщине из
приличного общества. Но в завершение сама вешается ему на шею...
     Во всем этом было что-то странное, чего Иван не понимал.
     Возле цирка он первым образом налетел на самого себя - и Майя исчезла
из головы. Наконец прислали  из  Москвы  давно  заказанные  фотоафиши,  на
которых он, сверкая  улыбкой,  в  дорогой  импортной  куртке,  жонглировал
снежками на фоне зимнего леса. Вовремя додумались, ехидно прокомментировал
Иван, лето на носу, а они новогодний пейзаж вывесили...
     Потом он пошел к главрежу - сурово спрашивать насчет костюма. Главреж
растолковал, в какую дверь театральной мастерской стучать и какого  Семена
Семеныча спрашивать. Иван удивился, но сдержанно поблагодарил и отправился
репетировать.
     Служебные помещения лежали как бы подковой вокруг манежа. Полукруглый
коридор, заставленный реквизитом,  обрадовал  угол  с  широким  и  длинным
проходом, ведущим от конюшни к форгангу. Из-за этого угла  вылетел  джигит
Гриша и шарахнулся от Ивана.
     - Слушай, дарагой, зачэм абижаишь? Какой шайтан? Я не шайтан, я Иван!
- ответил Иван  на  кавказский  лад.  Гриша  без  всякого  акцента  сказал
"привет" и побежал дальше.
     Наташа с мужем уже несла на  манеж  тринку  и  прочее  антиподистское
имущество. На конюшне лаяли собаки. Вадим  проволок  на  коротком  поводке
упиравшегося Валета. Клоуны, Вася и  Олег,  приспосабливали  к  тачке,  на
какой возят ковер, что-то подозрительное, а  старший  униформист  Кочетков
пророчески бубнил, что толку  от  этого  будет  мало.  Где-то  поблизости,
очевидно, налетев на реквизит и набив шишку, громко заревел ребенок.
     Вдруг Иван сперва резко замедлил  шаг,  а  потом  так  же  резко  его
ускорил. Но маневр был напрасен - избежать встречи  с  Николаевым  ему  не
удалось.
     Николаев,  мужик  вдвое  крупнее   Ивана,   директор   коллектива   и
дрессировщик тигров, просто-напросто положил ему тяжелую  лапу  на  плечо,
когда Иван, глядя в другую сторону, пытался пролететь мимо.
     - Привет. Я слышал, эти сволочи тебе костюм зажилили, - мрачно сказал
Николаев. - Что же ты молчишь?
     - Врут. Я сегодня иду в мастерскую на примерку, - сам соврал Иван.
     - А эскиз?
     - Эскиз давно готов.
     Николаев подождал, не скажет ли Иван еще чего, но тот смотрел мимо.
     - Ты, если чего... понимаешь?  Понадобится  -  в  Москву  позвоню,  -
пообещал Николаев и убрал руку с плеча Ивана.
     - Сам не хвор позвонить, - отступив, ответил Иван.
     - Как спина?
     - Понемногу.
     Вот такой  лаконичный  состоялся  разговор,  причем  оба  собеседника
упорно не смотрели друг другу в глаза, а зато окружающие, забыв  про  свои
дела, только на них и глядели.
     Почему Николаев так себя вел, еще можно  было  понять.  Он-то  и  был
виновником скандальной истории,  после  которой  цирковая  буфетчица  Лена
оказалась в больнице, а Иван чудом отделался лишь шрамами.
     Но почему Ивану было до такой степени неприятно видеть Николаева,  он
и сам не понимал. Он даже подумал, шагая в гримуборную, что  если  артисту
разонравился директор коллектива, то, может, поискать другой коллектив?
     Он не знал, что его проводили одобрительными взглядами.  Он  довольно
нагляделся на всякие длительные раздоры и вспышки минутной солидарности. И
раз навсегда отверг все эти проблемы как мешающие работе.
     - Здравствуй, - сказал он Хвостику. - И вы, ребята, здравствуйте. Ну,
что у нас намечено на сегодня?
     У него не было под рукой бархатной книги, но он и так помнил, что  на
этой неделе должен ввести в  работу  новый  трюк  -  кидая  семь  мячиков,
повернуться на сто восемьдесят градусов и продолжать,  как  ни  в  чем  не
бывало. Все было готово, на репетициях уже не случалось ни одного  завала,
и все же премьеру трюка Иван обычно переживал очень остро. Как будто  хоть
кто-то в цирке, кроме него, знал, что это - премьера...
     Он назначил это событие на сегодня. И день помчался.
     Оттесненный акробатами в форганг,  Иван  кидал,  не  прилагая  особых
усилий, четыре булавы, кидал, чтобы занять руки и освободить голову -  для
мыслей о повороте. В очереди за обедом  он  прокручивал  перед  внутренним
взором несуществующую запись поворота. Потом, лежа в гримерке,  он  взялся
за "Королеву Марго" и некоторое  время  исправно  переворачивал  страницы,
пока не сообразил прочитать несколько абзацев. Тогда он удивился - это что
же в книге происходит?
     Но когда зазвучала его музыка и он вдогонку за  булавами  выбежал  на
манеж, все прошло. Началась пляска.
     Ивана носила по всему красному кругу, он взлетал на барьер, выделывал
пируэты, падал на колено и вскакивал, а кольца, мячи и булавы порхали  как
бы сами по себе. Но он их чувствовал, как продолжение собственных рук,  он
и не глядя видел  каждое  крошечное  отклонение  от  заданной  траектории.
Пестрая вселенная, закрученная им, вращалась вокруг него по его законам.
     Подлетела секунда премьеры. Иван собрал мячи - в правую руку  четыре,
в левую три, - шепнул: "Ну, Хвостик!.." - и Хвостик первым понесся  вверх.
Когда все семь мячей надолго повисли в  воздухе,  Иван  вроде  бы  даже  и
неторопливо  повернулся.  Мячи  пришли  точно  в   руки.   Иван   взглядом
поблагодарил Хвостика и уже из озорства сделал еще один поворот.  Мячи  не
подвели.
     По логике магнитофонной записи, под которую  он  работал,  следовало,
что если он сию же минуту не выйдет на финальные комбинации с  кольцами  и
кульбитами, то номер так и останется без конца, а ему просто придется  еще
потянуть время с мячами и подольше раскланиваться.
     Иван собрал мячи, схватился за кольца, впопыхах бросился в кульбиты -
и зал громко зааплодировал. Эти  полторы  тысячи  человек  не  знали,  что
сегодня премьера. Они не знали, что на восемь  трюков  у  Ивана  уже  есть
авторские свидетельства, и очень удивились  бы,  узнав,  что  такого  рода
свидетельства вообще существуют. Если бы Иван работал всего пятью  мячами,
без всяких пируэтов и кульбитов, они аплодировали бы точно так же.
     Грань, отделяющую возможное от  невозможного,  зал  еще  хоть  как-то
чувствовал. А то, что в принципе - за этой гранью, для  него  сливалось  в
какое-то сверкающее и оглушающее действо. Шесть в воздухе мячей или семь -
кто их считать станет...
     Все это Иван отлично знал.  Премьера  здесь  была  нужна  только  ему
самому.
     Когда он убегал за кулисы, навстречу уже ехал Гриша на Абджаре, вслед
за ним Вадим на Рыжике, и весь проход был забит  всадниками.  Иван,  будто
лунатик, отрешенно прошел между блестящих конских крупов.
     Услышав свою музыку, Гриша подтянулся, поправил папаху и повелительно
махнул рукой. Кто-то  отчаянно,  чтобы  в  зале  содрогнулись,  взвизгнул,
кто-то прокричал на  диком  языке.  Справа  и  слева  от  Гриши  на  манеж
понеслись  яростные  всадники.  Сам   он   выехал   последним,   заставляя
нетерпеливого Абджара идти коротким танцующим галопом,  и  посреди  манежа
поднял его в свечку. Тут занавес закрыли.
     Иван неторопливо собрал реквизит и понес в гримерку.
     - Ишь, черт, - перешепнулась униформа у него за спиной. - Никогда  не
спросит: ну, как?
     Но Ивану и так все было ясно. В гримерке он с особым  удовлетворением
стянул мокрый костюм и повалился на топчан. День  был  прожит  удачно.  Он
опять сделал то, что другим не под силу. И опять некому было похвастаться.
     Сняв грим, Иван отправился в душ.  Рядом  брызгался  Сашка,  у  стены
возился с вентилем Вадим. Иван блаженствовал под горячей водой. Вдруг  она
стала прохладной, а через секунду - и вовсе ледяной. Иван в  растерянности
даже не сразу сообразил выскочить из-под душа.
     - Вадим, так твою мать, ты что, ошалел? - Иван имел в  виду,  что  не
надо крутить незнакомые вентили.
     - Черт его знает, что тут у них за хозяйство, на соплях  держится!  -
объяснил Вадим.
     - А не хватайся за всякое... - подал голос Сашка.
     - Вы бы, чем выступать, помогли...
     Все трое склонились над трубами. Самые  сильные  пальцы  оказались  у
Ивана. После чего из соседней женской душевой раздался визг.
     - А им,  конечно,  вся  горячая  досталась...  -  позавидовал  Сашка,
оттирая с рук ржавчину.
     Они поковырялись еще немного -  цирк  был  построен  в  прошлом  веке
знаменитым Альбертом Саламонским и все в нем уже дышало на ладан.  Наконец
обеспечили горячую воду и себе.
     - Ну что, моемся по новой? - спросил Вадим.
     А после вторичного мытья как раз и позвать бы Ивану Вадима с Сашкой к
себе в гримерку, посудачить про расхлябанные душевые,  похвастаться  своим
новорожденным поворотом! Но мужчины мылись молча, и Иван думал - а чего  к
ним соваться, больно им нужен этот поворот!
     Пожалуй, только Майя и поняла бы...
     Когда Иван дозвонился, уже было далеко за одиннадцать.
     - Ты где пропадаешь? - недовольно начал он, услышав далекое "я слушаю
вас внимательно". Тут на линии что-то заскрипело, захрюкало, и к  Ивану  с
боями прорвались невразумительные слова: "Эти болваны меня повесили!.."
     - Але! Але! - завопил изумленный Иван. - Не слышу!
     - Выставка, будь она неладна!
     - Какая выставка?
     - Ну, я же тебе  говорила!  Сегодня  мы  с  утра  мучаемся.  Нам  так
повесили работы, что все пришлось перевешивать.
     Иван вспомнил - Майя с подругой готовились к совместной выставке,  да
им еще на шею навязали какого-то скульптора  по  дереву,  которого  больше
некуда было приткнуть.
     - А у меня сегодня  премьера!  -  гордо  сказал  Иван.  Ей  есть  чем
похвастаться - выставка! - но и он не лыком шит.
     - Какая премьера? - удивилась Майя. Он объяснил. Она не поверила, что
это возможно. Он позвал на представление, добавив, что  не  только  она  -
кое-кто из своей же братии, жонглеров, тоже  вполне  мог  бы  задать  этот
вопрос.
     Майя позвала его - но не к открытию выставки,  когда  перед  запертой
дверью долго говорят  всякие  благоглупости,  а  часа  два  спустя,  когда
почетные гости слиняют, а все прочие придут в себя.
     Накануне выставки Иван одевался особенно тщательно - мало  ли  с  кем
придется знакомиться, Майя не  должна  краснеть  за  оборванца.  Поскольку
весна установилась окончательно, Иван надел легкую куртку, ярко-голубую, а
под нее черный пушистый свитер. Получилось вроде ничего.
     Спеша  через  парк,  он  включил  Мэгги  и  прибыл  на   выставку   в
сопровождении канцоны Франческо да Милано.
     Народу в зале оказалось порядочно,  все  говорили  вполголоса,  мягко
жестикулировали,   вежливо   улыбались.   Звучали   незнакомые   слова   -
"лессировка",  "моделировка",  "мокрым   по   мокрому"...   Прозвучало   и
"акриловые краски" - тогда Иван обрадовался, потому что Майя про  них  уже
рассказывала. Он почувствовал свою сопричастность к происходящему.
     Потом он заметил Майю в обществе двух дам и старика. Дамы были  одеты
диковинно, а старик не брился, а может, и не мылся с первой мировой войны.
Но к нему-то и обращались с величайшим почтением.
     Майя,  спрятав  лицо  под  ярким   гримом,   стала   высокомерной   и
самоуверенной. Ее кожаный комбинезон был заправлен в короткие сапоги, а на
плечи она накинула экзотический жилет мехом наружу.
     Иван встал так, чтобы Майя его заметила.  Она  кивнула  и  отошла  от
собеседников.
     - Мои работы -  вон  там,  вдоль  стены  и  за  поворотом,  -  быстро
объяснила она. - Давай, оценивай...
     Иван побрел вдоль указанной  стены  в  растерянности.  Он  ничего  не
понимал. Часть ее работ были гравюры,  на  которых  перепутались  хвостами
фантастические звери. На других беседовали, стреляли из луков  и  боролись
обнаженные юноши и кентавры. Обнаружил он также  крошечный  земной  шар  в
окружении огромных и безликих человеческих фигур  -  и  опознал  акриловые
краски. Все это было очень тонко, аккуратно,  тщательно  сделано.  Но  для
чего сделано - Иван уразуметь не мог.  Ему  понравились  только  мудрые  и
печальные лица кентавров.
     Он завернул за поворот и увидел картину.
     На ней была изображена толпа,  состоящая  из  человеческих  лиц.  Они
смотрели в разные стороны. Судя по тому, что  одни  как  бы  двигались  на
зрителя, другие мелькали в  профиль,  а  третьи  предъявляли  только  свой
затылок, Майя изобразила перекресток. В глазах людей были  лень,  тоска  и
равнодушие. А сквозь толпу к Ивану шла  женщина  с  тончайшим  нимбом  над
головой и несла младенца.
     Иван замер от неожиданности - вот где встретились...
     Мадонна смотрела укоризненно и строго.
     Я все помню, мысленно сказал ей Иван, я все сделаю! И твое  появление
- знак судьбы. Значит, я действительно единственный, кому по плечу легенда
о Жонглере и Мадонне.
     Тут Мадонна еле заметно улыбнулась и протянула к Ивану младенца.  Она
шла сквозь толпу,  не  двигаясь,  и  равнодушная  толпа  обтекала  ее,  не
замечая, - такую полупрозрачную в древнем голубом плаще... В той легенде о
Жонглере Мадонна тоже могла быть только такая - Мадонна-одиночка, как и он
сам в расшитой блестками и пропитанной запахом грима толпе.
     Майя освободилась, подошла и  произнесла  короткий  монолог  с  двумя
десятками фамилий и тремя десятками ругательств.  Иван  и  тут  ничего  не
понял - только поразился ее темпераменту.
     - Ну, как? - наконец спросила она.
     - Я обалдел! - честно и без  выкрутасов  ответил  Иван.  Тут  к  Майе
подошли двое с фотоаппаратами. И начался разговор, в  котором  Иван  понял
лишь одно - они оба не прочь с Майей переспать.
     Он видел, что  и  она  это  прекрасно  осознает.  Шел  тот  бойкий  и
рискованный разговор, который сводится обычно к нехитрой схеме: "хочешь  -
да" или "хочешь? - нет". Майя четко говорила  "нет"  и  дистанцию  держала
безукоризненно. Это Ивану очень понравилось.
     Он еще  раз  прошелся  на  выставке,  проявил  интерес  к  деревянной
скульптуре и в ужасе отшатнулся от акварелей Майиной подруги. На  прощение
он вернулся к Мадонне, потом опять отыскал Майю и услышал  именно  то,  за
чем вообще явился на выставку, - вопрос о своих планах на поздний вечер.
     До начала представления  он  успевал  только  переодеться  и  малость
размяться где-нибудь возле конюшен. Сидя перед зеркалом  и  глядя  себе  в
глаза, немного взбудораженный выставкой Иван  медленно  и  бережно  вводил
себя в  узкое  пространство  того  образа,  который  собирался  предъявить
публике  -  отчаянного  красавца  с   широко   распахнутыми   глазами   на
запрокинутом лице.
     Он, как всегда, красиво выбежал на манеж и отработал номер с  обычным
блеском. Хотя делать уже хотелось совсем  другое.  Какие  там  блестки  на
будущем сером костюме? Какие вишневые завитки? А, главное, какая, ко  всем
чертям,  победительно-разухабистая  музыка?  Темное   трико,   шнурованный
короткий колет с прорехами под мышками,  вокруг  шеи  -  стянутый  шнурком
ворот грубой рубахи, а также полумрак и свет из высокого готического  окна
с витражем, вроде того, в башенке, и размеренные, ускоряющие ритм аккорды,
и алые мячи...
     Когда он приехал, Майя уже сняла свой  пуленепробиваемый  комбинезон,
смыла боевую раскраску, а по количеству посуды в мойке он понял  -  только
что выпроводила поздравителей.
     - Я не ждала тебя так рано, - сказала она.  -  Видишь,  ужин  еще  не
готов.
     - А чего слоняться без толку за кулисами? - обычным своим  кисловатым
тоном спросил Иван. - Да еще когда там  клетки  с  тиграми  возят?  Я  или
удираю до тигров, или жду, пока они кончат, и тогда репетирую.
     - Ты что, боишься тигров в клетках? - удивилась Майя.
     - Их все боятся. Видела, какие  у  них  когти?  Во!  -  Иван  показал
согнутый указательный палец.
     - Поужинаем на кухне, - предложила Майя. -  Я  из-за  этой  проклятой
выставки совсем зашилась, дома раскардач, а послезавтра макет сдавать...
     Инициатива наказуема - ей пришлось сходу объяснять Ивану,  что  такое
макет книги  и  макет  журнала,  какие  бывают  шрифты  и  откуда  берутся
виньетки...
     - А что такое виньетки? - естественно, спросил Иван.
     Она со вздохом объяснила и для пущей  наглядности  сделала  несколько
набросков фломастером.
     - Вот видишь, а я и не знал, -  обычной  своей  формулировкой  подвел
итог Иван и спрятал к себе в сумку наброски.
     - Чтобы не забыть, - сказал он. - Я ведь еще многого не знаю. Но буду
знать.
     Чтобы он угомонился, Майя молча согласилась.
     Они поужинали, беседуя о цирке, о поворотах с семью мячами, а также о
возможности поворота с ними  же  на  триста  шестьдесят  градусов.  Мэгги,
забытый в сумке, молчал.
     - А голова не закружится? - ехидно  спросила  Майя.  -  Движеньице-то
довольно резкое!
     - Не должна.
     - А пробовал?
     - Пока - ни разу.
     - Тебе закон земного притяжения не позволит! - рассмеялась она.  Хотя
именно она и легкое головокружение этим вечером испытывала,  и  с  законом
земного притяжения поспорить  пыталась.  Не  бывает,  увы,  безалкогольных
вернисажей.
     - Позволит! Я его обойду. Он ведь как столб - перепрыгнуть сложно,  а
обойти можно! - парировал Иван. Развеселившаяся Майя ему нравилась  как-то
больше.
     Ведя такой беззлобно-колючий разговорчик, они  прибрались  на  кухне,
искупались, легли и потушили свет. Майя первой потянулась к Ивану. И тогда
он решился.
     - Знаешь,  когда  я  впервые  подумал  про  этот  поворот  на  триста
шестьдесят градусов?
     - Ну? - недоуменно спросила Майя.
     - После выставки, когда шел и вспоминал твою Мадонну.
     Она онемела. Иван больше всего боялся, что Майя начнет  перебивать  и
расспрашивать. Поэтому он даже не стал дожидаться ответа.
     - Знаешь легенду? - спросил он и сразу же перешел к этой  легенде.  -
Мне ее еще в училище рассказали.  В  средние  века  один  жонглер  ушел  в
монастырь.  Аллах  его  знает,  почему...  -  Иван,  разумеется,  не  знал
подробностей, как не знал их и старый учитель, жестоко его школивший. Свои
же сочинять не пробовал - они ему были ни к  чему.  -  Ну,  молиться,  как
полагается, он, конечно, не умел. Вообще ничего не умел, только кидать.
     - Как ты, - буркнула Майя.
     - Ну, как я. Видит, один монах поклоны бьет, другой по-латыни шпарит,
третий там больных врачует, и все стараются перед статуей Мадонны.  А  что
он может? Вот он взял свои шарики, выбрал время, когда  никого  поблизости
не было, встал перед Мадонной и начал  кидать.  Час  кидает,  два  кидает.
Сделал все, что умел. И то, что раньше не умел, тоже получилось. Чувствует
- все, сил нет! Свалился. Пот градом,  в  глазах  зеленые  звездочки...  И
тогда  Мадонна  встала,  сошла  с  пьедестала  и  вытерла  ему  лоб  своим
покрывалом...
     - Красиво, - признала Майя.
     - Я когда увидел твою Мадонну, так и встал - она!  Только  ничего  не
объясняй. Я ее так понял - и точка.  Она  идет  к  тому,  кто  делает  все
возможное. Ты вот рисуешь, я кидаю, но цель-то одна - чтобы Мадонна  сошла
с пьедестала. И сойдет!
     - Не сомневаюсь, - довольно жестко сказала Майя. - Если ничем  другим
в жизни заниматься не станешь. А я до такого великого служения  искусству,
наверно, еще не доросла.
     И отодвинулась от Ивана.
     Иван помолчал. Он решительно не понимал, зачем надо было  говорить  с
ним таким голосом и отодвигаться.
     - Я даже номер такой хотел поставить, с одними шариками, -  признался
он, потому что Майя молчала, а значит, слушала.
     - По-моему, это не для цирка, - ответила она.
     - Почему? Очень даже для цирка! Вообще эта легенда - про цирк.  Ты  -
прямо как мои соседки...
     - При чем тут соседки? - Майя все еще дулась.
     - Знаешь, как я в цирк попал? Я мальчишкой по деревьям лазить  любил.
Чуть что не по мне - я наверх. Так и жил на дереве. Соседки матери  каждый
день говорили - он у тебя лазает, как обезьяна, ему только в цирке  место.
Ну и уговорили - я поехал в Москву в цирковое училище  поступать.  До  сих
пор удивляюсь, что приняли.
     - В цирке этот номер не пойдет, - уже задумчиво сказала  Майя.  -  Не
впишется...
     - А концерты на что? А телевидение? Можно под музыку Фрескобальди.  Я
где-то читал, что он использовал уличные песенки,  под  которые  выступали
бродячие акробаты. Номерок будет - во!  Я  бы  еще  три  года  сомневался,
спасибо - твою Мадонну увидел. Скажи, фантастика?
     - Иван, а помнишь, как ты апельсины кидал? - вдруг спросила Майя.
     Он удивился - какие апельсины? Но вспомнил.
     - Ну?
     - Ничего. Тоже - фантастика...
     Ивану показалось, что он понял ход ее мыслей.  Апельсины  летали  под
потолком после их близости. Значит, Майя думала о  близости.  Ну  что  же,
ради этого они сегодня и встретились.
     Иван склонился над Майей, благодарно поцеловал ее  несколько  раз,  и
она выгнулась, помогая ему освободить себя от всего лишнего...
     Когда Иван проснулся, Майя уже ушла.  Записка  на  столе  приказывала
съесть оставленный завтрак и при уходе захлопнуть дверь.
     Иван прикинул - он мог без большого ущерба  для  циркового  искусства
провести здесь еще часок и покопаться в книгах.
     В результате он откопал-таки в в толстенной "Истории костюма" то, что
не имело отношения к шестнадцатому веку и королеве Марго, а  имело  прямое
отношение к нему самому.
     Это были два отпечатанных на машинке листа - письмо какой-то женщины,
адресованное Майе. Иван понимал, что поступает нехорошо, но начал читать и
не смог остановиться.
     "Ну, голубушка, наконец-то ты объявилась! -  так  сердито  начиналось
письмо. - Я уж собралась через Интерпол тебя разыскивать. Книгу  получила,
благодарствую. Очень удачны две первые иллюстрации, а обложка не тянет".
     Далее незнакомка  крыла  Майю  последними  словами  за  ее  идиотскую
привязанность к какому-то мужчине.
     "Так и вижу удручающую картину, -  изощрялась  она.  -  Ночь,  кухня,
недопитая шестая чашка чая, ты в  лучшем  халате  кукуешь,  покуриваешь  и
смотришь на телефон - вдруг твой Витенька о тебе вспомнит?"
     Потом незнакомка напомнила о собственном разводе и о разумном  отказе
страдать и убиваться.
     "Если  я  буду  понемногу  приходить  в  себя  и  обретать   душевное
спокойствие, то еще долго никем не смогу заменить  Валентина.  Нужно  было
оторваться от него резко и сразу. Знаешь, что я  сделала?  -  и  тут  Иван
явственно  услышал  паузу  в  монологе.  -  Ровно  через  неделю,  еще  не
опомнившись, я пустила в постель Колесникова из отдела культуры.  Думаешь,
это было  приятно?  Какого  черта!  Но  мне  нужно  было  раз  и  навсегда
зачеркнуть свою верность Вальке. Потом я прогнала  Колесникова  и  залезла
под холодный душ".
     И наконец следовал  совсем  уж  дикарский  совет:  "Не  бойся,  найди
кого-нибудь, все равно кого, и с его помощью изнасилуй  себя!  Уничтожь  в
себе брошенную женщину со всеми  ее  комплексами!  Пройти  и  сквозь  этот
неизвестный Данте круг ада. Потом ты нарушишь эту верность еще не раз,  но
уже при участии души."
     И, наконец, незнакомка совершила исторический экскурс.
     "Конечно, мать бы тебе такого не присоветовала. Наши матери  и  бабки
жили в другую эпоху. Их мужчины пришли с войны  и  знали  цену  женщине  и
счастью. А наши  с  тобой  мужья,  голубушка,  -  благополучные  мотыльки.
Мотылек на амбразуру не кидается."
     И после тому подобных рассуждений - куча поклонов с приветами.
     Прочитав это странное письмо, Иван стал соображать  -  когда  же  оно
написано. Даты не было, но упоминался январь неизвестного года.
     Что-то в этом послании показалось Ивану очень знакомым.  И  вдруг  он
вспомнил - совершенно отчетливо. Это было в его же  собственной  гримерке,
две недели назад. Темнота,  мохнатая  овчина  на  топчане,  хитрые  Майины
застежки и ее отрешенный голос:
     - Ну и черт со мной...
     Вот тут Иван действительно обалдел.
     Так что же это, подумал он, клин  -  клином?  И  кто  же  он  в  этом
спектакле? Ну, допустим, и сам тогда был хорош... Да, допустим. Но - кому,
идиот, доверился, кому легенду рассказывал? Ведь слушала, ведь отвечала...
нужна ей была эта легенда, как рыбе зонтик!
     Иван стал  торопливо  одеваться.  Отшвырнул  шлепанцы  -  несомненно,
принадлежавшие тому Виктору. Потом заправил постель и вылетел из дома  без
завтрака.
     Резво вылетая к  автобусу,  он  постановил  -  никаких  больше  тихих
вечеров, никакой домашней женщины в халатике, никаких книг про  искусство!
Но на полпути к цирку он вспомнил, что гастроли в городе продлятся  еще  с
месяц. И проблема личной жизни, так сказать, встанет... Поскольку  однажды
Ивану  вышла  боком  случайная  связь,  он  больше   не   хотел   дурацких
экспериментов с медицинским финалом. В общем, вывод  оказался  прост:  раз
женщина дает - надо брать...
     Одно благо во всем этом несомненно есть, сказал себе  Иван,  Майя  не
будет строить планов на будущее.
     Когда он, уже в тренировочном трико, схватил чемодан, тот  сам  собой
распахнулся и мячи разбежались кто куда. И спрятались - хоть  бы  один  из
семерки посветил из угла серебряной полоской!
     - Ребята, вы чего это? - спросил Иван. - Очумели?
     Мячи не показывались.
     - Не надо ревновать, все равно я от вас никуда не  денусь,  -  сказал
тогда Иван и опустился на четвереньки. Последним, как он  знал  наверняка,
обнаружился Хвостик. Иван подумал, что не следовало все-таки  рассказывать
Майе  про  Мадонну.  Мячи  в  чемодане  лежали  покорные,  но  готовые   к
сопротивлению. И на репетиции выкаблучивались как могли.


     Несколько дней Иван не звонил Майе. Но однажды утром, выглянув в окно
башенки, он заметил, что кроны деревьев стали другими. Еще вчера они  были
прозрачными. Потом, проходя по скверу, он обнаружил, что на кустах набухли
почки. Значит, пришла очередная весна.
     В тот день, сбегав на примерку  костюма,  Иван  решил  нанести  визит
Мадонне. Она все так же висела напротив окна. И  толпа  осталась  прежней,
хотя в одном из профилей Иван с изумлением опознал Николаева.
     В закутке у другого окна он обнаружил Майю. Иван честно не  собирался
пока разыскивать  художницу,  но  так  получилось,  так  само  получилось.
Какой-то нахрапистый дядька брал у нее интервью.  Она  деловито  объясняла
насчет роли искусства  в  подставленный  микрофон,  и  глаза  у  нее  были
тоскливые.
     У Ивана не раз брали микрофонные интервью и кое-какие  пакости  этого
дела он усвоил.  Пристроившись  сзади,  он  включил  Мэгги,  чтобы  чинная
клавесинная музыка наложилась на ровный голос Майи.
     Тут  Майя  оживилась.  Она  стала  интонировать  каждую  свою   фразу
соответственно  музыкальным  фразам,  возвышаясь  аж  до   мелодекламации.
Корреспондент уставился на нее с недоверием и поспешил завершить беседу.
     Майя, попрощавшись, повернулась, схватила Ивана за руку и втащила его
в дверь с табличкой "Служебный вход".
     - Поросенок! - без особой, впрочем, ярости сказала она. - Ты  за  что
человеку интервью испортил? Он и так в радиокомитете на волоске  держится,
а теперь еще такую лажу принесет! Им за этакий музыкальный фон знаешь  как
нагорает?
     - Знаю! - ответил довольный Иван.
     - Тогда - ходу! - приказала Майя. - А то  он  догадается  и  вернется
переписывать!
     По запасной лестнице она вывела Ивана в служебный гардероб,  оделась,
и они вместе вышли на улицу.  Там  Иван  высказал  все,  что  имел  против
прессы, и Майя согласилась.
     В первом подвернувшемся кафе они выпили по чашке кофе  с  пирожным  и
разбежались. Насчет встречи не договаривались, но и так было ясно -  после
представления Иван позвонит и потребует, чтобы ставили  чайник  на  газ  -
через двадцать минут явится дорогой гость.
     Иван лег первым, взяв в постель пару книг и Мэгги. Майя  возилась  на
кухне - варила цукаты из апельсинных корок, которые  они  вместе  сняли  с
десяти кило апельсинов. Иван позвал  ее.  Она  подошла,  присела  на  край
постели и, перебирая его темные волосы, пообещала, что сию  минуту  кончит
все дела и придет.
     - Ты вот обещала, что сходишь посмотреть мои семь мячей с  поворотом,
а до сих пор собираешься, - буркнул Иван.
     - На этой же  неделе  схожу,  -  начала  Майя,  -  ты  же  понимаешь,
во-первых, выставка...
     И тут раздался звонок в дверь.
     - Это пьяный сосед заблудился, - объяснила Майя. - С ним бывает...
     Звонок повторился. И еще  раз.  Звонили  пронзительно  и  настойчиво,
подолгу не отнимая пальца от кнопки.
     - Он что, спятил? - рассердился  Иван.  -  Погоди,  сейчас  я  с  ним
разберусь!
     - Лежи! - Майя удержала  его  за  плечи  и  повалила  на  подушку.  -
Нормальный человек так звонить не станет. Видимо, это  не  мой  алкоголик.
Так может звонить... знаешь, кто? Соседи, к которым я  протекаю!  Они  уже
однажды так трезвонили...
     Она встала и вышла в прихожую. Иван услышал, как  открывается  дверь.
Потом мужской голос сказал  невнятное,  и  на  пороге  возник  мужчина.  В
комнате был полумрак, в прихожей - светло, так что Иван  увидел  лишь  его
силуэт в профиль.
     - Смотрю, в окне свет... - говорил мужчина, обращаясь к оставшейся  в
прихожей Майе. - Ну как же не зайти, тем более, что я вчера был  на  твоей
выставке и...
     Тут мужчина привычным движением попал пальцем  в  выключатель,  зажег
свет и увидел лежащего в постели Ивана.
     Они уставились друг на друга: мужчина - с изумлением, а Иван - даже с
интересом.
     Пауза продлилась очень недолго.
     - Ну, с нами все ясно, - сказал мужчина, и его вынесло из комнаты.
     - А что же ты еще ожидал увидеть? - жестяным голосом спросила Майя.
     Потом сразу хлопнула входная дверь, а Майя вернулась и села на стул.
     - Значит, это и был твой сосед? - недоверчиво  спросил  Иван,  потому
что гость оказался трезвым и даже приятной внешности.
     - Это мой муж, - сказала Майя. - Вспомнил! Явился!
     Иван присвистнул.
     - Ерунда какая-то, я даже слова сказать не успела, - то ли сердито, а
то ли растерянно произнесла она. - А он сразу в комнату!
     Что-то надо  было  делать.  Возможно,  встать,  одеться  и  уйти.  По
расстроенному лицу Майи Иван угадал - проворонен последний шанс.  С  одной
стороны, и замечательно, если так, но с другой...
     - Не вовремя я прибыл, - буркнул Иван.
     - Да при чем тут ты!.. - она вздохнула и  заговорила  -  торопливо  и
зло. - Мы три года назад развелись. Это была его инициатива  -  я  тянула,
как могла! А после всего... после этого он не забыл меня... представляешь,
повадился приходить! Вот так и приходил иногда - два года! И я  принимала.
Вот скажи ты мне - на что я надеялась?..
     Иван видел, с какой болью дается ей эта совершенно ненужная исповедь,
а прервать не мог.
     - Да вот, принимала И вся  гордость  -  к  черту...  Ладно!  Это  уже
лирика. Два года, понимаешь? Его где-то там носит, с кем-то там, а я  сижу
по ночам, работаю и жду! Вот - на целую выставку наработала, хоть  за  это
ему спасибо! Работаю и думаю - ну, что же такое сделать, чтобы  избавиться
от этого идиотского ожидания?
     - В  таких  случаях  клин  клином  вышибают!  -  посоветовал  Иван  и
поразился собственной злости.
     Майя растерянно посмотрела на него.
     - Мавр сделал свое дело, мавр может уходит?  -  поинтересовался  Иван
колючим голосом. Перед глазами стояло письмо... Он вылез из-поз  одеяла  и
взялся за джинсы.
     - Перестань, - сказала Майя. - Куда ты, на ночь глядя?
     Но она до того погрузилась в свою неприятность,  что  вежливые  слова
были хуже всякой ругани.
     - Такси поймаю! - строптиво отвечал Иван.
     - Перестань! - вдруг приказала она. - Ну, клин клином, ну, мавр!  Ты,
что ли, лучше? Я по твоим святым чувствам удар нанесла?
     За окном ударил в подоконник обыкновенный весенний дождь.
     - Не мудри, - уже спокойнее сказала Майя. - Все  к  лучшему.  Вот  я,
например, очень тебе благодарна. Это же победа, понимаешь?  Он  впервые  в
жизни был третьим лишним!..
     Майя расхохоталась, и смеялась она гораздо дольше, чем следовало бы.
     Иван подумал - действительно, не он же сейчас был третьим  лишним,  а
тот, другой. Хотя и у него роль не из лучших. Да еще дождь начался.
     - Давай-ка лучше ложись, - и он вернул джинсы на спинку стула. - Тебе
завтра рано вставать.
     -  Я  немного  поработаю,  -  подумав,  ответила  Майя.  -  В  дурном
настроении мне лучше работается. А такого дурного у меня давно не бывало.
     Она села к столу - и Иван заснул, не дождавшись, чтобы она по крайней
мере обернулась к нему.
     Утром Майи не было, а свежая картинка для  детской  книги  лежала  на
столе. Принцесса в облачном платье с воланами и в зубчатой короне собирала
разноцветные ромашки на лугу перед замком. Серые глаза  принцессы  грустно
смотрели на букетик. У ее ног встала на задние лапки собачка с  такими  же
глазами.
     Майя тщательно выписала каждый  завиток  рыжих  принцессиных  кудрей,
каждую травинку. Иван понял, что работала она чуть ли не до утра.  Это  он
уважал - сам любил точность и тонкость в деталях.
     И в цирке, где Гришины джигиты еще не освободили манеж, Иван, стоя  у
форганга в тренировочном трико и ежась от сквозняка, думал - что вот  надо
же, впервые в жизни встретил женщину, которая не боится работы,  и  с  той
ничего не вышло...
     - Вот так-то, Хвостик, - сказал он мячу. - С бабой  я  завязываю,  но
хоть ты-то не подведи...
     Очевидно, довольные его решением, мячи летали, как заведенные,  радуя
глаз и руку. Иван думал - первые куски будущего номера должны быть  именно
механическими,  без  азарта.  А  вот  потом,  когда  за  витражом   начнет
разгораться свет...
     Очевидно, ему тоже работалось лучше в дурном настроении. Те несколько
дней, что он не видел Майи, не звонил ей и  даже  не  ходил  на  выставку,
несомненно, пошли на пользу будущему номеру супер-экстра-класса "Жонглер и
Мадонна".
     Потом он встретил Майю в цирке - она входила в кабинет к главрежу,  а
он еле исхитрился не вылететь из-за угла приемной. Мавр сделал свое дело и
ушел.
     И наступил очередной вечер. Иван,  вооруженный  воздушными  шарами  с
бутафорской ромашкой, маршевым шагом  вышел  на  манеж  в  общей  веренице
артистов. В нужную минуту он раскинул руки в сторону, обратил лицо вверх и
увидел, что в директорской ложе сидит Майя.
     Она пришла посмотреть на него, так понял Иван, она делает первый шаг!
Но - зачем? Ей нужна победа - вроде победы  над  первым  мужем?  Ей  нужен
мавр, которого даже не пытаются удержать? Чего она хочет? Клин клином, что
ль, не до конца выбит?
     Ах, ты пришла полюбоваться, как твой мавр выпендривается  на  манеже,
думал Иван, ладно, ладно! Сейчас и мы кое-что устроим! Выпендримся!
     - Хвостик, - сказал он мячу, уже стоя за кулисами  перед  выходом.  -
Хвостик, мы все сделаем о'кей! Понял?
     Чужая музыка кончилась, началась своя. Иван  сосчитал  до  четырех  и
побежал на манеж вдогонку за булавами.
     Был в бархатной книге один трюк - просчитанный, продуманный,  но  еще
ни разу не попробованный - поворот с семью  мячами  на  триста  шестьдесят
градусов. На сто восемьдесят - это Иван освоил,  на  триста  шестьдесят  -
даже не приступался.
     Но он знал за собой одну странную вещь. Когда он начинал репетировать
новый трюк,  тот  в  самый  первый  раз  удавался  прилично,  неприятности
начинались уже потом. Значит, что - главное? Главное  -  повыше  отправить
мячи и не залететь вбок на стремительном повороте.
     Майя, единственная в зале, уже знала  -  что  это  такое  и  как  оно
невероятно. Более того - знала, что Иван это запланировал на будущий  год.
Так получайте же, мадам!
     Иван работал отчаянно. Булавы и кольца изумлялись, но слушались. Мячи
- помогали! Они знали, что такое - дьявольский всплеск  гордости.  И  Иван
знал, что они не подведут.
     Завалив трюк на представлении, артист обязан его повторять до  удачи.
Это - закон. Людей, преступивших его,  Иван  не  уважал.  И  понимал,  что
гордость гордостью, а ударь в глаза  какая-нибудь  дурацкая  лампочка  под
самым куполом - и прощай, поворот... Но было и другое - номер шел  слишком
удачно, нужен был удар по нервам, чтобы  удача  из  привычки  опять  стала
победой. Нужен был рывок...
     Красное облако зависло, колеблясь, над головой.  И  сквозь  него  под
самым куполом обозначилась женская фигура в длинных  складках  царственной
мантии, с силуэтом младенца, в ниспадающих,  безупречно  круглых  завитках
прозрачно-золотых волос. Сквозь фигуру на Ивана шел сверху свет... точнее,
шел сквозь ее несуществующее, будто  вырезанное  из  картины  или  витража
ножницами, лицо...
     Облако  метнулось  вбок,  фигура  обозначилась  яснее.   Шевельнулись
складки - как будто она незримыми в рукавах мантии ладонями и еле заметным
жестом опять собрала облако  вместе.  Ивану  почудилось,  что  там  оно  и
останется. Он испугался - что же тогда делать без мячей посреди манежа? Но
блики на складках уже опять были дежурными лампочками  под  куполом...  но
мячи уже возвращались в цепкие руки...
     - Ни фига себе! - весело прошептал кто-то из униформы.
     Зрители, дождавшись конца  комбинации,  зааплодировали.  Да  хоть  он
волчком завертись - аплодисменты были бы  все  теми  же.  Впрочем,  победа
оставалась  победой.  И  куда  более  яркой,  чем  ночной  рисунок   Майи.
Принцессы, замки - это ремесло... Не изобразила  же  она  вторую  Мадонну!
Жаль только, что и эту победу  придется  праздновать  в  одиночестве.  Как
привык...
     Злость и ярость понемногу таяли, уходили. Иван и сам уже не  понимал,
зачем рисковал, что за дурь нашла?
     - Спасибо, ребята, - сказал он мячам.
     - Чего уж там, - за всех ответил Хвостик.
     Иван, стянув влажный костюм, встал  посреди  гримерки  в  жонглерскую
стойку - локти к бокам,  глаза  к  потолку.  Было  в  этой  стойке  что-то
молитвенное... ну да! Как  перед  Мадонной...  Почудилось  же  наконец  ее
суровое лицо! Начало будущего номера - просто эта  стойка.  А  мячи  могут
упасть в руки откуда-то сверху...
     Майя постучала в дверь, когда Иван развешивал костюм на перекладине.
     - Здравствуй, - сказала она, - поздравляю! Ну, ты - герой!
     - Стараемся, - ворчливо  ответил  уже  остывший  Иван  и  отвернулся,
доставая из угла халат.
     Майя присела к  столику  и,  прищурившись,  смотрела  на  него.  Иван
почувствовал этот взгляд и понял -  его  притянули  плечи,  исполосованные
шрамами. Он поскорее накинул халат.
     - Ну, как жизнь? - нерешительно спросила Майя.
     - Нормально, - буркнул Иван.
     Как будто и говорить больше было не о чем, а она не уходила.
     - Мне нужно сходить в душ, - объявил Иван. Это означало  -  выйди  из
гримерки, чтобы я мог запереть дверь.
     - Иди, я подожду, - кротко откликнулась Майя.
     Вполне могла просто соскучиться, думал Иван, а  может,  мавр  еще  не
полностью  сделал  свое  дело.  Вода  была  в  меру  горячая,   настроение
выравнивалось. Ну да, она пришла просить о близости - очевидно, ей все еще
очень скверно. А он может дать ей близость или не дать. Если не даст - она
еще пару дней помучается и найдет кого другого.
     А он так и останется  этим  вечером  один.  И  отпразднует  победу  в
обществе Мэгги. Ну что же... Главное - ни слова  больше  о  Мадонне!  Есть
вещи, о которых ни с кем почему-то нельзя говорить...  Стало  быть,  и  не
будем о них говорить.
     - Расскажи, как это было, - потребовала Майя, когда они уже легли.  И
погладила пальцем шрам на виске.
     Иван задумался - не объяснять же, что ее появление в ложе  его  вдруг
настолько взбесило! Но она единственная  хотела  знать,  как  родился  его
дикий поворот "семь на триста шестьдесят". И хотя бы  поэтому  заслуживала
ответа.
     - Я пробовал поворот на репетиции, - честно соврал Иван. - И он пошел
лучше, чем семь на сто  восемьдесят,  ты  не  поверишь.  Его  нельзя  было
слишком долго репетировать - я бы с ним соскучился.
     - Да нет, ты про тигра...
     - Это была тигрица, - помолчав, возразил обиженный  Иван.  Наконец-то
Майе рассказали эту дурацкую историю. - С тигром я бы не сладил.
     - Почему?
     - Тигр тяжелее. В тигрице кило полтораста, а в тигре побольше двухсот
будет.
     - Расскажи... - тихо попросила Майя.
     - Ты же все знаешь... - проворчал Иван. Какой, ко всем чертям,  тигр,
сегодня он сделал кое-что почище и куда более рискованное...
     - Ну, расскажи...
     - Ты смотрела программу с самого начала? - подумав, спросил  Иван.  -
Там такая  девочка,  Леночка,  работала  кор-де-парель.  Она  здешняя,  из
самодеятельности  выросла,  это  у  нее  вообще  первые   выступления   на
профессиональном манеже. Ну, а Николаев  спьяну  полез  во  время  первого
отделения в клетку к Виоле, что-то он с ней утром  недорепетировал.  Начал
там арапником, не то палкой разбираться, козел... Она  махнула  через  его
плечо, вот так. Пока он тюхался, она - с концами! И ищи ее  по  закоулкам!
Он, скотина, не закричал, втихаря стал своих служащих из аттракциона звать
- думал, без шума обойдется, сами найдут Виолу  и  повяжут.  Это  мне  уже
потом рассказали.
     Вдруг Иван спохватился.
     - Только ты, пожалуйста, в городе - никому! Еще не хватало,  чтобы  в
газетах  написали  -  у  нас  во  время  представления  тигры   по   цирку
разгуливают! Ну вот, иду я по коридору, вдруг вижу - что за ерунда,  тигр!
Лежит на полу и что-то когтит. Я перепугался,  конечно,  думаю  -  побегу,
найду николаевских служащих. Вдруг понимаю -  он  же  на  человеке  лежит,
представляешь? Я прикинул, какая стена  ближе,  схватил  за  шкирку  двумя
руками, отодрал от Ленки и мордой в стенку сунуть  догадался.  Лег,  можно
сказать, на эту чертову Виолу. Хорошо, руки у меня цепкие... А  у  нее,  у
сволочи  полосатой,  лапа  завернулась,  вот  так,  она  меня  когтями   и
достает...
     Иван сам провел пальцем по своему виску и показал, как лапа добралась
до плеча.
     - Я сперва  даже  не  сообразил,  потом  заорал.  Народ  сбежался,  с
палками, с веревками, нас друг от друга отцепили. С меня кровь ручьем, а я
стою и ругаюсь - костюм загубил! Мне его совсем недавно пошили,  к  Новому
году...
     Иван усмехнулся и обнял Майю поуютнее.
     - Ну, конечно, "скорая" для меня и для Ленки... меня день в  больнице
продержали, потом я еще неделю бездельничал. Ко  мне  Николаев  вечером  в
гостиницу с коньяком явился. Ты, говорит, если знаешь, как виола из клетки
выскочила, так  знай  и  молчи.  Мы,  говорит,  с  этим  козлом  Прошкиным
договорились, будто он клетку плохо запер, я ему забашлял. Ну, костюм  мне
оплатить пообещал... Я его вместе с коньяком и выпер. Ни фига мне от  него
не нужно, все равно весь цирк правду знает...
     - А где Виола? - рассеянно спросила Майя.
     - В зоопарк сразу же увезли. Она крови попробовала,  ей  в  цирке  не
место.
     - Иван, - сказала тогда Майя.  -  Ты  невероятный  человек.  Человек,
каких не бывает.
     - Ага, это точно, - согласился он. -  Такой  трюк  сходу...  то  есть
почти без репетиций...
     И обрадовался, что вовремя вспомнил про свое вранье.
     - Повернись, - велела Майя. Ей хотелось целовать шрамы на его  плечах
и спине. Ивана это удивило, но с чего-то же нужно начинать интимную  игру.
На сей раз Майя начинает так... Лишь бы не слишком долго.
     Они дали друг другу немало, они устали, и Иван, поняв, что  Майе  уже
было  достаточно  хорошо,  завершил  близость  не  слишком  бурно  и   без
сюрпризов.
     Засыпая,  он  вдруг  почувствовал,  что   Майи   нет   рядом.   Очень
недовольный, он открыл глаза, чуть повернул голову - и обнаружил, что  она
стоит почему-то на коленях у постели  и  целует  его  руку  -  грубоватую,
цепкую, с потрескавшейся кожей между большим и указательным...
     - Ты замерзнешь, - сказал он, - лезь под одеяло.
     Сон приснился неприятный - мячи  отяжелели,  стали  просто  чугунными
шарами, Иван  не  мог  их  подкинуть  даже  настолько,  чтобы  работать  с
четырьмя. А ему нужно было видеть красное мерцающее  облако  над  головой.
Хуже того - потолок сползал все ниже.
     - Хвостик, ты чего это? - спрашивал Иван. -  Ребята,  что  случилось?
Вас подменили? Вас Николаев подменил?
     Он сел, чтобы оставалось хоть немного высоты, потом вообще  лег.  Три
чугунных мяча, в том числе и  Хвостик,  облака  не  составили,  но  так  и
норовили попасть в лицо.
     Что-то было не так.
     Он проснулся, скинул с лица угол одеяла, буркнул что-то вроде "фр-р!"
- но ощущение не проходило.
     Рядом, повернувшись к Ивану спиной, тихо спала Майя.
     Что-то было не так...


     - Знаешь, куда едем? - спросил Сашка, увидев Ивана  у  форганга.  Там
понемногу  собирались  одиночники,   чье   репетиционное   время   вот-вот
начиналось.
     - Ну?
     - В Днепропетровск! Сегодня все решилось.  А  джигиты  -  в  Калинин.
Николаев уже  звонил  в  Москву,  после  Днепропетровска  обещают  Одессу.
Представляешь? Юг и фрукты!
     Иван пожал плечами. Сейчас ему было решительно все равно, что обещают
Николаеву. Мимо повели лошадей. Иван вытащил из стоящего на скамье ведерка
кусок моркови и дал Абджару.
     - Зачем даешь? Не  заслужил!  -  воспротивился  Гриша,  но  конь  уже
наполнил теплым дыханием ладонь Ивана, взял нежнейшими губами  морковку  и
вкусно стал ее жевать. Иван посмотрел  на  свою  ладонь.  Такое  ощущение,
будто конские губы - поцеловали...
     Значит - впереди еще  две  недели  репетиций  на  этом  манеже.  И  с
четырнадцать вечеров в квартире на окраине, у миниатюрного озера, ключ  от
которой с этого  утра  будет  лежать  у  него  в  кармане.  Пролежит  там,
соответственно, те же две недели. И вернется к хозяйке.
     Не так уж и плохо. Если судьба дает - надо брать.
     Иван открыл чемодан с мячами. Серебряные пояски на них потускнели. Он
фыркнул - вот еще сюрприз... или обман зрения? Потом, когда  репетиция  не
заладилась, он даже не удивился.
     Мячи не бунтовали. Они не безобразничали, разбегаясь по всему  манежу
- почему-то им было не до озорства. Они просто не хотели идти вверх.  Иван
раньше времени взмок, добиваясь обычной и необходимой для трюков высоты.
     Вообще-то он всегда норовил делать сложные трюки на  малой  высоте  -
чисто профессиональное пижонство, понятное лишь другим жонглерам.  Но  тут
ему стало страшновато. Он взялся за булавы  -  булавы,  которым  он  особо
сложных  трюков  не  доверял,  равнодушно  выполнили   всю   репетиционную
программу. Он попробовал кольца - кольца, очевидно, еще не решили, на чьей
они стороне - Ивана или мячей. Словом, бунт и вооруженное сопротивление...
     Он не мог понять - что виновато? Усталость?  Так  она  -  в  пределах
нормы. Не бездельничал, выкладывался, следовал планам из бархатной  книги,
не пил, курил в меру. Что-то пошло вразлад.
     Пришло в голову - в  будущем  номере  тоже  должен  быть  эпизодик  с
усталостью, когда мячи тяжелеют и прибивают Жонглера к земле. И он, совсем
уже  смятый  их  ударами  сверху,  обретает   новое   дыхание,   понемногу
выпрямляется, опять шлет мячи к Мадонне.  После  репетиции  Иван  все  это
записал в книгу, как сумел.
     Оказалось, у Майи тоже выдался  дикий  денек.  Весь  день  ее  носило
непонятно где, а в это время друзья искали ее по всем телефонам и  поймали
у поэтессы, чью книжку стихов Майя подрядилась оформлять.
     - И вот, вообрази себе, приезжаю я и вижу этого покупателя! - азартно
докладывала Майя, кроша над сковородкой картошку. - Нацелился он,  как  ни
странно, на  "Мадонну".  Коллекционер.  Хитрючий  дед,  коллекция  у  него
богатейшая, целый музей.
     - Много предложил? - ревниво осведомился Иван, соображая:  ведь  если
"Мадонна на перекрестке" продается, то и он тоже может стать покупателем.
     - А  я  ему  и  предложить  не  позволила!  "Мадонна"  не  продается!
Собственность автора, вот так! - провозгласила  Майя,  взмахнув  ножом.  -
Голодать буду, а не отдам.
     И расхохоталась.
     Иван хмыкнул - ну и пусть... Опять же - искусство искусством, а нужна
ли ему в работе картина, где у  Мадонны  -  лицо  Майи?  И  даже  если  не
портретное сходство, то все равно - к чему, глядя на  Мадонну,  вспоминать
женщину, с которой спал? Вовсе даже ни к чему.
     - Слушай, Иван, ты  меня  после  ужина  не  трогай,  ладно?  -  вдруг
помрачнев, попросила Майя.  -  Займись  чем-нибудь,  только  телевизор  не
включай, хорошо? А  я  немного  поработаю,  мне  дед  одну  идею  нечаянно
кинул...
     - А музыку можно? - спросил Иван, уважавший работу как таковую.
     - Давай - что-нибудь твое, старинное, это даже кстати  будет.  Этого,
Милана...
     - Есть Луис Милан и Есть Франческо да Милано, тебе которого? - строго
спросил Иван.
     - "Божественного".
     - Значит, Франческо.
     Потом  ему  пришлось  отвечать  на  все  телефонные   звонки   -   и,
естественно, врать, что хозяйка будет очень поздно. Но ему даже  нравилось
охранять ее рабочий настрой - Иван по опыту знал,  что  выпадают  в  жизни
такие полчаса, в которые переплавляется полжизни предварительных трудов, и
нужно создать для  себя  все  условия,  чтобы  в  эти  полчаса  выложиться
предельно...
     Даже когда он  устал  укладываться  спать,  она  не  обернулась.  Она
захлебнулась работой - а с ним тоже такое бывало.
     Франческо да Милано без всякой логики  развешивал  гирлянды  лютневых
перезвонов, трогательно незавершенных музыкальных фраз.
     Иван заснул.
     Утром он, стараясь не будить Майю, выбрался  из  постели  и  пошел  к
столу - смотреть, что там новенького появилось за ночь. И не нашел ничего.
Хотя обычно Майя не прятала от него  своих  работ  и  даже,  казалось,  ее
интересовало  его  мнение.  Впрочем,   Иван   подозревал,   что,   скорее,
забавляло... Судя по неубранным  краскам  и  мутной  воде  в  стаканчиках,
работала она немало.
     Иван понимал, что и нее бывают неудачные рабочие ночи. Но  скомканных
эскизов в кухонном мусорнике он не  обнаружил.  Хмыкнув,  он  поставил  на
огонь чайник. Своих забот  хватало  -  не  опоздать  на  репетицию,  потом
забрать из мастерской готовый костюм,  починить  стойку  для  реквизита...
купить какого-нибудь продовольствия в общее хозяйство, колбасы, что  ли...
Опять же, вечером представление.
     Ивана радовало, что впереди две недели нормального быта.
     Это были хорошие недели, очень мирные, очень домашние. Но они, как  и
всякий недолгий срок, истекли. В цирке  завершалась  программа.  Коллектив
собирался в дорогу.
     За кулисами все гудело.  Готовилась  роскошная  отвальная.  Навстречу
Ивану пронесли две пятилитровые кастрюли.
     Этот коллектив имел свое фирменное блюдо - закулисный  борщ.  Варился
он так.
     В самом начале представления те, кто был занят во  втором  отделении,
чистили картошку, шинковали капусту, резали свеклу  и  морковь  в  бешеном
количестве. В чьей-то гримуборной уже кипел бульон.  Бросив  кухонный  нож
или поварешку, артисты спешили на манеж, а на вахту у борща заступали  те,
кто свой номер уже отработал.
     В  результате  к  концу  представления  в  готовый  борщ  ссыпали   с
деревянной дощечки мелко  нарезанное  вареное  мясо,  и  к  кастрюлям,  от
которых шел духовитый пар, стекались из всех гримерок голодные с  мисками.
С Ивана еще удавалось иногда стребовать деньги на продукты,  но  за  своей
порцией он как-то забывал явиться, и к этому привыкли.
     Иван проскочил мимо кастрюль к себе в гримерку.
     Он уже привык к этой узкой комнате с перекладиной вдоль одной стены и
длинным столиком - вдоль другой, с широким подоконником,  на  который  так
удобно было ставить Мэгги. Здесь не дуло в щели, дверь с петель не слетала
и душевая находилась на том же этаже - словом, гримерка была хорошая.
     Одетый в  новый  серый  костюм,  который  Майя  два  вечера  обшивала
блестками, и загримированный Иван вышел в коридор, спустился по лестнице и
взял у форганга воздушные шары с ромашкой.
     Представление прошло, как и все прощальные представления, торопливо и
не в полную силу. Многие по дороге в Днепропетровск собирались заглянуть в
Москву и боялись опоздать на поезд. Кое-кто из  мужчин  начал  праздновать
отъезд заблаговременно.
     Иван не позволил себе ни малейшего послабления, мячи с кольцами его в
этом поддержали. Он отработал номер полностью, педантично и четко, а потом
еще дважды выбегал на поклон.
     В коридоре у гримерки уже творилось невероятное.  Были  вытащены  все
сундуки, контейнеры и фанерные кофры таких размеров, что их в  распахнутом
виде ставили взамен шкафов. Все это тяжеленное имущество бурно  возили  по
полу и пытались закрыть. Контейнеры закрывались, кофры  сопротивлялись  до
последнего. Стояли также на полу банки с белой краской и кистями  -  чтобы
желающие могли написать на боку контейнера свою фамилию.
     Иван забил имуществом  и  даже  закрыл  кофр  еще  вчера.  Оставалось
выгнать его из гримерки и сдать завхозу казенное зеркало.
     В соседней, уже освобожденной от багажа гримерке накрывали  на  стол,
разливали борщ, резали хлеб, вскрывали бутылки. Туда быстро прошли Гриша и
Вадим. По коридору носились женщины  с  тарелками  и  свертками.  Пронесся
ничего не замечающий Сашка с двумя бутылками коньяка и зафутболил  в  угол
банку с краской.
     Иван вытолкал кофр, где  его  должны  были  утром  забрать  с  прочим
багажом коллектива, чтобы отвезти на товарную  станцию.  Вынес  в  коридор
нетяжелую сумку и чемодан с реквизитом. Закрыл гримерку. Спустился и  сдал
ключ вахтерше.
     - Что же ты про Леночку не спросишь? - укорила та.
     - Да я слышал, обошлось... - буркнул Иван.  В  другой  раз,  пожалуй,
подумаешь, прежде, чем снимать тигрицу с  девчонки.  Столько  эти  женщины
подняли шума вокруг Ивана, что он  рад  был  бы  забыть  всю  эту  историю
навеки. Вот только зажили бы шрамы...
     Майя ждала у входа.
     Дома Иван сам открыл дверь и, войдя, уже привычно порадовался  -  все
вещи обрели свои места и неплохо там прижились. Чугунный подсвечник  стоял
на книжной полке, Майя вставила в него три оранжевые свечи. Синяя сумка со
старыми шариками стояла в прихожей под вешалкой,  бархатная  книга  лежала
посреди Майиного рабочего стола.
     Иван боялся отправлять реквизит багажом. Однажды в коллективе, где он
тогда  работал,  часть  контейнеров  завезли  вместо  Ялты  в  Кишинев,  и
сорвалось открытие программы. Иван рассудил так, что без зимней куртки  он
в Днепропетровске летом как-нибудь продержится,  а  вот  без  реквизита  -
дудки!
     За столом они говорили друг другу только приятные вещи.
     Ну вот, думал Иван, все очень даже правильно и красиво, никто  никому
ничего не обещал, никто никому  ничего  не  должен,  двое  взрослых  людей
порадовали друг друга, чем могли, но их время истекло...
     Неизвестно, что говорила себе Майя, угощая его прощальным ужином,  но
на ее лице грустных мыслей не отражалось.
     - Могу позвонить тебе  из  Днепропетровска,  -  благодушно  предложил
Иван.
     - А зачем? - подумав, спросила Майя и улыбнулась.
     Возразить было вроде  нечего.  И  молчание  затянулось.  Восстановили
разговор они с трудом, как-то даже фальшиво.
     А когда забрались наконец под одеяло,  оба  поспешили,  оба  захотели
поскорее пройти сквозь обряд интимного прощания - и им это,  к  сожалению,
удалось...
     С утра у Майи были неотложные дела,  она  даже  не  знала  успеет  ли
проводить Ивана, уезжавшего дневным поездом. На всякий случай простилась с
ним на краю постели. Решили проблему ключа - если не получится  отдать  на
вокзале, Иван возьмет его с собой  в  Днепропетровск,  а  потом  понемногу
затеряет в недрах кофра, как всякую ненужную вещь.
     Без Майи Иван неторопливо встал, принял душ,  позавтракал,  собрался.
Полистал книги под мурлыканье Мэгги. И заблаговременно приехал на вокзал.
     К поезду никто не пришел.
     Иван почитал "Королеву Марго", побеседовал с попутчиками, лег  спать,
а проснулся уже в Днепропетровске.
     Город  ему  понравился  сразу  -  чистотой  и  зеленью.   Там   вовсю
разгулялось лето.
     И началась  обычная  жизнь  перед  началом  программы  -  вселяйся  в
гримерку, распаковывайся, договаривайся с осветителями  и  оркестром,  учи
уму-разуму униформу, репетируй - да еще в непривычное время!
     Дня через два после премьеры Иван зашел в дирекцию и  заявил,  что  у
него в гримуборной  страшные  щели,  сквозняк,  поэтому  он  требует:  или
навести порядок, или ключ от другой гримуборной.  Ему  сказали,  что  цирк
старый, он же ответил, как всегда,  что  если  его  в  течение  недели  не
избавят от сквозняков,  он  отказывается  работать.  Сказано  это  было  с
соответствующим случаю кислым лицом.
     - Вот брюзга! - воскликнули четыре человека в один голос, когда дверь
за ним закрылась.
     Но поскольку имя брюзги писалось на афишах аршинными буквами,  а  его
изображение в три метра  ростом  покачивалось  справа  от  входа  в  цирк,
просьбу Ивана со скрипом удовлетворили.
     Преодолев мелкие трудности, он заскучал.
     Хотя в коллектив вместо конного номера Гриши  прислали  новых  людей,
никто к Ивану первым не  подошел,  а  сам  он  тоже  что-то  замешкался  с
инициативой и опять остался без компании. Был при нем неотлучно разве  что
Мэгги...
     Цирк стоял на краю огромного парка. Парк Ивана изумил - был там  пруд
с белыми и черными лебедями, летний театр,  всякие  качели-карусели,  даже
детская железная дорога. Но Иван облазил  все  террасы,  посидел  во  всех
беседках, привык - и интерес к прогулкам пропал.
     Самое скверное - что обычного интереса к репетициям не возникало.
     Сумасбродный месяц май кончился, решительно подвел  итог  Иван,  пора
возвращаться к нормальному существованию.
     И он честно вернулся.
     Иван попросил прощения у Мэгги за то, что временно пренебрег им.
     - Я-то что... - то ли муркнул, то ли проворчал Мэгги.
     Иван попросил прощения у мячей, даже  у  колец  с  булавами.  Мячи  в
чемодане лежали чинно и равнодушно, им было на все наплевать.
     Тогда Иван попросил прощения у бархатной книги, с  которой  давно  не
работал. Он вспомнил, когда в последний раз сверял с  ней  свои  планы,  и
ужаснулся. Он так и не довел до  стабильности  "вертушки"  даже  при  трех
кольцах, куда уж там при пяти... А план требовал ввести пять в работу этим
летом.
     Стало быть, извинился  Иван  перед  книгой,  постановив  вернуться  к
прежним восьми часам репетиций в день, открыл  ее  на  первой  странице  и
начал  неторопливо  листать,  возвращая  себя  в  нормальное   жонглерское
состояние души. И долистался.
     Примерно в середине книга несколько распухла  от  вклеенных  рисунков
Майи. Иван и не знал, что к ним прибавился еще один  -  уже  не  эскиз,  а
полностью завершенная работа. Он знал, как Майя выписывает каждый  волосок
в собачьей шкуре, и именно поэтому понял - вот над чем она  маялась  в  ту
ночь, когда он утром ничего не нашел на столе.
     Майя изобразила Мадонну на  высоком  пьедестале.  К  пьедесталу  вели
висящие в голубом воздухе ступени, усыпанные осколками каких-то  предметов
- в том числе и стеклянных шаров. Мадонна сидела  в  классической  позе  -
слегка раздвинув колени, младенца держала как будто  на  весу.  Но  вместо
лица  был  просто  белый  овал.   Обрамленный   бледно-золотыми   кудрями,
стекающими на синюю мантию в длинных благородных складках.  Младенец  тоже
не имел лица, но это не так бросалось в глаза.
     Иван покрутил носом - ничего себе... Подумал,  что  расстаться  нужно
было на взлете - когда он выдал в ярости "семь на триста шестьдесят".  Вот
тогда все шло бы, как он запланировал! Он был бы сперва сердит на Майю,  а
потом - немного благодарен ей за  неожиданную  удачу.  И  не  пришлось  бы
извиняться перед Хвостиком...
     Тем более - не пришлось бы смотреть сейчас  на  странную  картинку  и
соображать, что Майя хотела ему этим сказать. Да еще удивляться - как  это
им обоим пришло в голову и встало перед глазами одно  и  то  же.  Безликая
Мадонна обозначилась под куполом как раз тогда, когда впервые  прошел  тот
рискованный поворот. Майя ее видеть никак не могла.
     Иван захлопнул книгу. Записывать все равно было нечего.
     И в этом цирке он тоже вскоре услышал, как  его  за  спиной  обозвали
занудой после очередного конфликта с заспанной униформой. Но это было  его
привычным титулом, он даже не обернулся, а на следующий день еще въедливее
требовал от униформы соблюдения всех своих указаний.
     Оставшись в директорском  кабинете  наедине  с  телефоном,  он  решил
втихаря позвонить матери и брату, чтобы прислал новых кассет с  классикой.
Междугородка не давала связи. Он позвонил Майе...
     Она слышала его голос и пыталась прокричаться сквозь гул и треск.  Он
орать не мог - тем беседа и кончилась. Вошли посторонние, Иван был отлучен
от телефона.
     А он бы так насмешил ее описанием старого цирка, да еще  в  тополиное
время. Пух забил весь город,  проникал  в  цирк  через  щели  и  во  время
представления плавно падал на манеж. Он бы рассказал, какой ему выделили в
гостинице номер-люкс: величиной  чуть  ли  не  с  манеж,  а  стоят  в  нем
необъятная тахта посередке и  цветной  телевизор,  больше  -  ничего!  Все
имущество пришлось распихать в стенном шкафу, что  в  крошечной  прихожей.
Только это, тополиный пух и номер-люкс, ничего больше, и  поблагодарил  бы
за подарок...
     Хороший  город   Днепропетровск   оказался   для   Ивана   совершенно
безрадостным. Он не мог забыть  того,  что  полтора  десятка  раз  успешно
забывал, - женщину, с которой спал. Причем он прекрасно осознавал пошлость
ситуации - это была женщина, которой он попросту воспользовался и  которая
так  же  бесстрастно  им  воспользовалась.  Допустим,  она  была  красивая
женщина,  престижная  женщина  высокого  полета,  более  того   -   хорошо
стряпающая женщина. Но разве все это - повод, чтобы ее не забывать?
     Почти как жители разных планет,  которые  случайно  соприкоснулись  и
разлетелись по окраинам Космоса,  думал  Иван,  начитавшийся  в  молодости
всякой космической ахинеи, и даже хуже, чем  разных  планет.  У  тех  хоть
утешение есть, что они из разного биологического теста...
     Возвращаясь после утренней репетиции с реквизитом  в  гримерку,  Иван
увидел, что  в  коридоре  на  чьем-то  контейнере  сидит,  болтая  ногами,
длинноволосая женщина, похожая на Майю, и разговаривает с  каким-то  лысым
из дирекции. Иван не удержался - подошел поближе. Она обернулась.
     И  он  воскликнул  то,  чем  приветствовать  можно  было  разве   что
возникшего из воздуха джигита Гришу:
     - Вах! Шайтан!..
     Как оно сорвалось с языка, Иван и сам не понимал.
     - Ну, вот и он, - сказала Майя. - Привет. Я уж  думала,  ты  на  весь
день репетировать зарядился.
     -  Надо  же  и  пообедать,  -  изумленно  ответил  Иван,  подумал   и
посоветовал: - Ты причешись, у тебя вся голова белая.
     Майя провела рукой по  волосам  и  растерянно  посмотрела  на  полную
пригоршню тополиного пуха.
     -  Только  что  причесалась!  -  пожаловалась  она.  -  Это  какое-то
стихийное бедствие!
     - Пошли, - сказал Иван, подхватывая ее дорожную сумку.
     В парке царила зима - все газоны были затянуты белой пеленой,  у  ног
гуляла пушистая поземка.
     Вечером, после представления, они пришли в тот самый номер-люкс, где,
кроме стульев, на сей раз  не  было  и  горячей  воды.  Иван  постелил  на
подоконник чистое полотенце и сервировал ужин - бутылку лимонада и пирожки
с мясом.
     Все было очень просто - каждый из них поступал, как  ему  вздумается.
Он ни с того ни с сего оставил ее ночевать в своей гримерке. Она ни с того
ни с сего примчалась к нему в Днепропетровск. Главное - не пытаться понять
друг друга, все равно это невозможно, думал Иван. Хорошо - и ладно.
     Кровать, стоявшая посреди странного люкса, была широкой, но  довольно
жесткой. Иван оставил открытой дверь на балкон, потому что было жарко,  на
шторы задернул - в напрасной надежде  спастись  от  пуха.  Майя  вышла  из
ванной, где кое-как привела себя в порядок, и улыбнулась ему.
     - Кусочек секса? - вдруг спросил Иван. Это были  единственные  слова,
которыми он умел  предложить  близость.  Он  сказал  эти  слова,  искренне
надеясь, что Майя поймет - это у него просто такая  шутка,  и  тогда  была
шутка, это просто ему нравится так шутливо начинать...
     - А почему бы и нет? - ответила она, и он услышал - поняла, поняла...
     - Иди сюда, - прошептал Иван, потому что с голосом что-то  сделалось.
- Ну, иди...
     И сам шагнул ей навстречу.
     Надо бы включить Мэгги,  подумал  Иван,  надо  бы  и  хоть  свечку  в
подсвечник сунуть и зажечь... Но Майя уже гладила его по волосам, по лицу,
приласкала и шрам на виске.
     Было все то же, что и обычно. Но почему-то делалось страшно.  Уж  эта
ночь точно была последней!
     Хотелось взять от этой ночи и от этой женщины все, все! Но для этого,
как полагается здоровому и крепкому мужику,  дать  женщине  то,  чего  она
хочет. Да, но чего она хочет? Если верить ее рукам, ее  дыханию,  испарине
на ее коже...
     У Ивана опять, как тогда, заложило уши.
     Не стало времени и воздуха.
     Он не услышал, а почувствовал, что Майя шепчет какие-то слова.
     Он хотел отжаться, оторваться от ее тела - она не пускала.
     Но он все же высвободился.
     Прямоугольник  широкого  окна  вместе  со  шторами   поехал   вправо.
Качнулся. Поехал влево.
     Иван сел и встал. Окно продолжало гулять. И  впридачу  он  ничего  не
слышал. Воздух - и тот изменил свои свойства.
     Иван попал непонятно куда. Срочно нужно было вернуться.
     Спасти могли только они - мячи.
     В сумке лежали старые, с которыми он не расставался.  Иван  побрел  в
прихожую, удержался за косяк и выволок сумку. Открыл... не  нашел  в  себе
сил даже удивиться...
     В сумке лежали его рабочие мячи, которым сейчас полагалось ночевать в
цирке. И Хвостик - верхним...
     Примолкший было Мэгги забормотал,  загудел  органными  аккордами.  По
улице пронесся поздний автомобиль, свет фар проскочил в комнату и метнулся
в глаза с застежек бархатной книги.
     Стараясь не оборачиваться к Майе, Иван взял из  сумки  семь  надежных
мячей. Перед ним не было того цветного витража, было лишь окно. Ну,  пусть
окно... За ним все-таки небо.
     Он запустил первую комбинацию - и еле успел собрать выброшенные вверх
мячи. Они показались чугунными ядрами. Как будто  он  репетировал  круглые
сутки.
     Иван повторил ее, выбросив мячи с такой силой, что  они  ударились  в
потолок. И опять он собрал их лишь чудом.
     Но спасти, вернуть слух и ощущение реальности, могли только они.
     Иван кидал мячи, обливаясь потом, безумно  боясь  одного  -  что  они
опять нальются чугуном и окажутся ему не под  силу.  Кидал,  повторяя  все
комбинации, которые входили в  номер,  и  никак  не  мог  вернуться...  не
получалось...
     Мячи давили, прижимали его к земле, высоты не  хватало.  Он  упал  на
колени - стало легче, но и опаснее. Он уже не мог прибрать  к  рукам  косо
полетевший мяч. Нужна была высота.
     Иван осторожно поднялся на ноги. Высота была за балконной дверью. Как
отодвинуть штору, не выпуская мячей?
     Штора  сама  медленно  отползла  в  сторону.  Мячи  потянуло,  словно
сквозняком, туда - на свежий воздух. Ивана потянуло за мячами.
     Ночь ждала его. Он удивился - как  это  ему  раньше  не  приходило  в
голову кидать под ночным небом? Уж тут-то он точно был наедине с  собой  и
Мадонной.
     Над балконом нависал другой балкон. Но, если стать спиной к  улице  и
запрокинуться, для мячей открывалась неслыханная высота. Он так и сделал.
     Ему уже приходилось из баловства жонглировать лежа. Руки  это  умели.
Вот и сейчас он лег голой спиной на прохладный и приятный ночной воздух. В
нем висели ласковые пушистые снежинки. Иван даже улыбнулся  -  вот  так  и
должно быть! Если Мадонна есть, ей это должно понравиться.
     Мячи колебались в воздухе. Иван понял - они не от его рук  отрываются
и  в  руки  возвращаются,  а  скачут  по  ступеням  у  подножия  незримого
пьедестала. Вот что пригодится для  номера...  вот  откуда  начнется  тема
Мадонны...
     И ступени действительно возникли.  Устланные  пухом,  эти  стеклянные
ступени висели в  воздухе  и  вели  к  пьедесталу.  На  них  валялось,  не
соскальзывая,  что-то  пестрое,  изломанное,  с  радужными  боками.   Иван
запрокинулся еще больше - далекая  фигурка  возникла  в  той  точке,  куда
сходились ступени. Мадонна не спускалась с  пьедестала  -  просто  фигурка
росла, оставаясь при том неподвижной.
     Ивану становилось все труднее держать прогиб, но и терять  высоту  он
тоже  не  мог.  Фигура  в  мантии  приближалась.  И  вдруг   ее   движение
остановилось.
     Так  не  могло  продолжаться  вечно!  Она  замерла,  а  он  продолжал
удерживать над головой облако мячей,  растворенное  в  снежном  облаке,  -
теряя при этом силы.  Вот  и  шея  заныла.  И  воздух  перестал  проходить
напряженным горлом... да что же это такое?
     Я делаю невероятное, думал Иван, а она все не сходит с пьедестала!
     Впрочем,  пьедестал  еще  приблизился.   Теперь   Иван   ясно   видел
математически точные параллельные складки мантии и круглые завитки кудрей,
безупречный белый овал, в  котором  должно  было  возникнуть  и  никак  не
возникало лицо.
     Но это чудовище не  может  сойти  с  пьедестала,  чтобы  отереть  лоб
умирающему Жонглеру, понял вдруг Иван, у него и ног-то там, под складками,
нет!
     Это чудовище может  только  требовать  его  жизни,  как  требует  сию
минуту, питаться ею и наконец пожрать без остатка, ничего не  оставляя  на
завтра. Завтра найдется другой дурак. Даже если он сейчас упадет и  умрет,
оно даже не поймет - примет как должное. Потому как ему нечем  понимать  -
бледно-золотые кудри приклеены к чему-то плоскому.
     Майя разгадала чудовище, она пыталась предупредить!  Но  она  еще  не
понимала, что творится у нее на глазах. Иначе...
     Иван хотел собрать мячи - и не смог.  Как  раньше  он  силой  взгляда
держал над запрокинутой головой красное мерцающее облако, так  оно  теперь
держало его, двигало его руками, не отпускало его глаз.
     И он желая освободить горло и вернуть дыхание, прогибался все больше.
Глаза уже застлало белое, нежное, ласковое, шелковистое... и все... и лечь
на растворенную в воздухе белизну...
     Позвать на помощь было нечем.
     Вдруг  тонкие  руки  обхватили  его,  рванули  к  себе,   встряхнули.
Потерявшие опору и власть мячи посыпались вниз, даже  не  задев  его.  Они
семь раз стукнули об асфальт  и  разбежались,  легли  отдыхать  в  пуховых
покрывалах.
     - Сумасшедший! - крикнула Майя. - Нет, ты действительно  сумасшедший!
Стой, стой... вот так...  Только  не  оборачивайся,  милый,  не  надо,  не
оборачивайся... все в порядке...
     Когда она  втащила  его  в  комнату,  Иван  освободился  от  ее  рук.
Наваждение немного  отступило,  но  все  еще  висело  в  воздухе  там,  за
балконной дверью, которая сама задернулась шторой. Штора задела  бархатную
книгу и та, раскрывшись на лету, упала.
     - Пойду мячи соберу, - смутно соображая, сказал Иван.
     - Успеешь!
     Майя отвела его к постели и усадила. Потом встала коленом на  постель
и прижала к груди его мокрую голову.
     - Господи, какой же ты сумасшедший... - повторяла она. - Иначе ты  не
можешь? То апельсины, то мячи... Горе ты мое...
     И стерла тополиный пух с влажного лица краем измятой простыни.
     Иван молчал. Он не понимал, что такое с  ним  случилось.  Мир  вокруг
никак не становился прежним, нормальным миром, уши не отпускало,  время  и
воздух неохотно возвращались.
     - Ты же мог упасть, - причитала перепуганная Майя. -  Это  же  шестой
этаж...
     Он хотел ответить, но голос отказал. Да и слова все рассыпались,  как
мячи, разбежались, спрятались, улеглись в белых пуховых просторах и  стали
недосягаемы.
     Иван помотал  головой.  Майя  отстранилась  -  и  тут-то  он  наконец
действительно ощутил испуг.
     Обхватив Майю, неловко прижав ее к себе, Иван  уткнулся  лицом  ей  в
грудь, так, что еле дышал. И она тоже обнимала его, и наваждение меркло, и
если бы Ивану хоть раз в жизни довелось переплывать буйную  реку,  тонуть,
чудом выбираться на мелководье и без сил падать на мокрый песок  с  единой
мыслью - спасен! - он бы наверняка вспомнил сейчас это.


     В комнате становилось все светлее.
     Посреди нее, словно в королевской опочивальне, стояла  постель.  Едва
прикрытые простыней, там спали мужчина и женщина.
     Мужчина вздрогнул, забормотал, сел с закрытыми  глазами  и  поднес  к
лицу сжатые кулаки. Женщина, как бы и не просыпаясь, тоже села, обняла его
и мягко уложила обратно. Только голову мужчины устроила не на  подушке,  а
на своем голом плече.
     - Все хорошо, все хорошо, милый, спи... - прошептала она.
     Он обнял ее, прижался - и действительно  кошмарный  сон  погас,  лицо
мужчины прояснилось. Она же лежала с открытыми глазами, в неудобной  позе,
придерживая рукой плечи  мужчины.  Но  усталость  была  велика  -  женщина
уснула, сохраняя неловкое и крепкое объятие.
     На полу лежала раскрытая книга в бархатном переплете и с  застежками.
Еще ночью она упала с подоконника, на котором  и  без  нее  всякого  добра
хватало  -  в  комнате,  кроме  постели  и  телевизора,  мебели  не  было.
Раскрылась она картинкой вверх.
     Картинка была прочно приклеена к странице каким-то неудачным клеем  -
края ее оказались как бы в желтой рамке с потеками.
     Это  была  небольшая,  но  очень  тщательно  выполненная   акриловыми
красками работа. В голубом  неземном  воздухе  висела  широкая  стеклянная
лестница. Она была  устлана  клочьями  белого  пуха  и  усыпана  осколками
каких-то пестрых и навеки ненужных  предметов,  в  том  числе  и  радужных
стеклянных  шаров.  Ступени   сходились   вверху   у   подножия   высокого
царственного пьедестала.
     Пьедестал был пуст.