5rik.ru

                             Леонид КУДРЯВЦЕВ
			Сборник рассказов и повестей
			      СОДЕРЖАНИЕ:

АППАРАТ ИЛЛЮЗИЙ
БЕССМЕРТНЫЕ
ВЕРНЫЙ СПОСОБ
ВТОРЖЕНИЕ
ВЫИГРЫШ
ДВА СОЛНЦА
ДЕНЬ БЕЗ СМЕРТИ
ДОРОГА МИРОВ
ЗАЩИТНЫЙ МЕХАНИЗМ
ИНСПЕКТОР СНОВ
ЛЯГУШКА
МЕТАМОРФОЗЫ
НОВИЧОК
ОЗЕРО
ОСТАНОВКА В ПУТИ
ПРОБУЖДЕНИЕ
СОБИРАТЕЛЬ ИНФОРМАЦИИ
ФИОЛЕТОВЫЙ МИР





                                ПРОБУЖДЕНИЕ


     Он вышел на балкон, облокотился о перила  и  стал  смотреть,  как  по
улице бегут груженные прессованной соломой машины. А на балконе  соседнего
дома толстяк в тренировочном костюме, выпятив благоприобретенный  животик,
делал ритмичные взмахи руками и приседал. Этажом ниже целовалась  какая-то
парочка.
     Ветер принес запах свежеиспеченного хлеба...
     Минут через пять он вздохнул и ушел  с  балкона  в  комнату.  Включив
телевизор погромче, сел на диван и открыл  книгу.  Попробовал  читать,  но
почти тотчас же швырнул томик на стол. Передача тоже была неинтересная. Он
лег на  спину  и  стал  рассматривать  потолок,  выискивая  самую  длинную
трещину, внимательно  изучая  каждый  отставший  кусок  штукатурки.  Потом
переместил свое внимание на холодильник с  открытой  дверцей.  Возле  него
набежала лужица талой воды.
     Встал с дивана, подошел к окну, выглянул. Ничего нового.
     Жить дальше было невозможно. Хотелось покончить с собой,  а  лучше  с
кем-нибудь другим...
     И тогда он проснулся, с трудом, словно сквозь толщу воды выдираясь из
этого кошмара. Сел, огляделся, чувствуя  величайшее  облегчение,  радостно
вздохнул и пошел в ванную. Там он умылся чистым аммиаком, вышел на  балкон
и долго наблюдал, как синее солнце спускается к горизонту, а глупые  массы
героически стараются вывернуться наизнанку, используя четвертое измерение.
     Зазвенели часы. Пора.
     Уходя с балкона, он подумал: как хорошо, что все оказалось лишь сном.
     Жить наяву в таком мире было бы невыносимо. Да к тому  же  в  обличье
человека. Ужас!
     Остановившись на этой мысли, он сунул два пальца  в  розетку  и  стал
заряжать подсевшие аккумуляторы.





                                МЕТАМОРФОЗЫ


     С наступлением ночи дом убрал все балконы и увеличил высоту  чугунной
ограды до трех метров.
     Человек сидел  у  камина,  потягивая  пунш,  грея  ноги  и  рассеянно
наблюдая, как вместо горки с фамильным серебром  возникает  книжный  шкаф,
заполненный толстенными фолиантами.
     Сделав последний глоток, он поставил стакан.
     В этот момент вылетели стекла,  и  в  окна  хлынула  вода.  Рассеянно
подумав о том, что наводнения не случалось уже две недели, он вскарабкался
на огромный деревянный стол и устроился поудобнее.
     Естественно, его унесло в открытое море. Девять дней он питался сырой
рыбой, которую вылавливал руками, и пил морскую воду. На  десятый  день  -
превратился в женщину, длинноногую блондинку с шестью  пальцами  на  левой
руке.
     На одиннадцатый день показался остров. К вечеру блондинка ступила  на
прибрежный песок и устало побрела к светившемуся  неподалеку  окну  своего
дома, который за это время приобрел обличье деревянной избушки. Когда  она
открыла дверь и вошла, топилась печь, горела керосиновая лампа,  на  столе
стоял ужин. Плотно поев, она уснула.
     За ночь остров превратился  в  материк.  К  утру  возле  дома  кипело
сражение.
     Оценив положение,  она  натянула  кольчугу,  выхватила  меч  и  стала
мужчиной. Выбежав наружу и  вскочив  на  коня,  он  кинулся  в  гущу  боя,
потрясая оружием и издавая боевой клич. Но когда в бой  ввели  танки,  ему
оторвало руку, и он, истекая кровью, упал на дно ближайшего окопа и  лежал
там до самого вечера. Умирая, он несколько  раз  изменил  свою  внешность,
превратившись из рядового в полковника, успев выкурить две пачки сигарет и
высосать фляжку вина.
     С первыми лучами солнца рука отросла.  Полковник  огляделся,  увидел,
что от сражения не осталось даже следов, сделал зарядку и вернулся домой.
     Дом снова изменил свои очертания, но хозяину было на  это  наплевать.
Он выгнал корову на пастбище и ушел в поле пахать.
     К полудню ничего не изменилось, и сам он остался таким же.
     Неподалеку собирала цветы какая-то девушка и  застенчиво  поглядывала
на него. Она была прекрасна и, похоже, ничуть не менялась.
     Он подумал: "Ну, наконец-то  автор  остановил  свой  выбор  на  одном
варианте. Хлебопашец, конечно, не воин, не моряк и  не  женщина,  но  тоже
неплохо. Интересно, что задумал? Хорошо бы роман. Для меня это  полгода  в
неизменяющемся мире..."
     Минут через пять он остановился, вытер пот со лба:
     - В конце концов, заслужил я этот отдых или  нет?  Все,  баста:  если
опять какой-нибудь короткий рассказ - уволюсь! Множество  писателей  пишут
только толстые романы и почти всем нужен опытный литературный герой...





                                  НОВИЧОК


     Планета представляла из себя огромную свалку.  Ни  одного  свободного
метра. Гигантские разноцветные квадраты перемешаны с  какими-то  странными
многолепестковыми конструкциями, и промежутки между  ними  засыпаны  более
мелкими и невероятно разнообразными по форме  и  расцветке  предметами.  В
глазах рябило от пестроты, сливавшейся к горизонту в радужное марево.
     - Ну ладно, - сказал Лак. - Ты - налево, я - направо... Беда с  вами,
новичками. Всегда вы бросаетесь на какую-нибудь яркую и абсолютно ненужную
дрянь. А ценные вещи обходите стороной... Эх, ну ладно, значит, решили: ты
- налево, я - направо. Помни, хороший утильмен без добычи не возвращается!
     Андрей пожал плечами и свернул налево.
     Пусть ворчит. Где ему понять... Он же ничего не  видел,  кроме  своей
свалки. Родился здесь, здесь и умрет. А я помню Землю.
     Зря я катапультировался. Лучше сгореть  с  кораблем,  чем  всю  жизнь
копаться в отходах.  Родители  Лака  и  прочих  утильменов  тоже  когда-то
катапультировались. А для Лака это уже родной мир. И выбраться невозможно.
Планету посещают только мусоровозы-автоматы. Появятся, зависнут на большой
высоте, сбросят груз отходов и, протяжно пискнув, исчезают в пространстве.
     Что-то хрустнуло, он споткнулся и,  обрушивая  целые  пласты  мусора,
покатился вниз, больно ударяясь о какие-то твердые предметы, лелея в  душе
всего одну надежду - не сломать шею.
     Хватит отвлекаться. Надо отрабатывать хлеб насущный.
     Он подобрал наудачу какую-то длинную, с широким раструбом  на  конце,
штуковину. Бластер. Но от кого здесь защищаться?
     Бластер шлепнулся обратно.
     А это что? Объемный телевизор! Но ведь здесь нет телестанции. А  это?
Бог мой, универсальная отмычка! Но какие двери ею открывать?
     Он увлекся. Перебирал эти "сокровища", пытался придумать им  какое-то
применение. И не мог.
     А потом неожиданно увидел перед собой полузасыпанный пачками каких-то
таблеток люк. Он нажал кнопку, и люк распахнулся...
     - Лак! Лак! Я нашел! Я такое нашел!
     - Что? Конечно же, какую-нибудь дрянь?
     - Дрянь? Космический корабль!
     - Ну и что?
     - Как что? Теперь мы сможем улететь. Он в исправности. Запаса топлива
хватит на два световых года. Сел и - ух... Больше нам не придется копаться
в мусоре!
     - Ну и болван. Два световых года! Куда ты полетишь? До ближайшей,  не
засыпанной мусором планеты расстояние в два раза больше,  чем  ты  сможешь
пролететь в своем идиотском корабле.
     - Неужели это так?
     - Да, это так. Вечно эти новички никак не могут уразуметь,  что  надо
искать действительно полезное и нужное.  Бери  пример  с  меня.  Вот  моим
находкам стоит позавидовать. Смотри...
     Лак показал грязную пачку, из которой  выглядывали  три  сигареты,  а
также полусплюснутую банку тушенки.





                                  ЛЯГУШКА


     Гадким мальчишкой быть неинтересно. На любой планете с ним  поступают
одинаково: ругают, не покупают мороженого и ставят в угол. А  кроме  того,
время от  времени  гадкие  мальчишки,  в  силу  своих  природных  свойств,
попадают в такие жуткие истории, что только - ой!
     Итак, однажды один невероятно гадкий мальчишка, обозревая окрестности
деревни Большие Дятлы (с целью изыскания способа  поразвлечься),  вышел  к
небольшому болотцу, усыпанному гнилыми лесинами и чахлым  камышом.  Болото
было по части развлечений абсолютно бесперспективное, и  гадкий  мальчишка
уже повернулся, чтобы уйти, когда заметил под ближайшим кустом лягушку.
     И нет, чтобы была солидная лягва, а то так - неважнецкая  лягушенция.
Лапки кривые, морда широкая, глаза пустые, в общем - ничего особенного, на
первый взгляд. Это если не знать, что она является генетическим мутантом.
     Понятное дело,  даже  и  не  подозревая  ни  о  чем,  он  преспокойно
направился к лягушенции, которая в тот момент эдак, знаете ли, воспарила в
духовные сферы, и  попытался  ее  схватить.  Пожалуй,  этого  делать  было
нельзя. Когда озорные пальцы коснулись  спинки,  лягушка  вдруг  очнулась,
мгновенно сообразив, какая опасность ей угрожает (кому же охота, чтобы его
вертели на обыкновенной веревочке в воздухе?),  и  с  перепугу  остановила
время.
     Потом выбралась из-под накрывавшей ее ладони, вздохнула посвободнее и
присела, обозревая застывших в полете птиц  и  этого  дурака  -  человека,
который напоминал теперь деревянного истукана с  вытаращенными  глазами  и
идиотской ухмылкой.
     Очень спокойно лягушка стала размышлять, что делать дальше.  Время-то
она остановила, но ведь не во всей же вселенной, которая продолжала вечное
движение, между тем как планета Земля с каждой  секундой  проваливалась  в
иные измерения.
     Из этого положения существовало два выхода: либо  попытаться  вернуть
Землю обратно в то время, из которого  она  выпала,  либо  приспособить  к
любой из проплывавших мимо вселенных. Оба  требовали  колоссальных  затрат
энергии, но второй был предпочтительнее. (Кому охота  возвращаться  назад,
чтобы все-таки попасть в руки гадкого мальчишки?)
     Суперлягва  подождала,  пока  Земля  не  провалилась   в   подходящую
вселенную, и взялась за дело. Между  прочим,  ее  можно  понять.  Уж  если
человек с его-то идиотскими методами все время старался перестроить  Землю
для себя, то ей, как говорится, сам Бог велел. Как  тут  удержаться  и  не
попробовать переделать мир по собственному разумению?
     Когда мир  стал  изменяться,  время  снова  пошло.  Гадкий  мальчишка
очнулся и  с  удивлением  стал  наблюдать,  как  невидимый  каток  ровняет
близлежащие холмы. А сверху падал невероятно густой дождь, и  вот  уже  до
самого горизонта из воды торчали лишь мириады одинаковых  кочек,  а  также
однообразные и ровные ряды камыша.
     Вокруг еще что-то происходило, но  мальчишке  стало  не  до  того.  С
тревогой прислушивался он к себе, чувствуя что-то неладное, и вдруг увидел
свои искривленные ноги и руки, которые теперь походили скорее на лапки,  а
также огромный белый живот. А еще что-то  странное  у  него  случилось  со
зрением. Но это все казалось теперь пустяком, потому что ему с  неодолимой
силой вдруг  захотелось  ткнуться  носом  в  тину,  чтобы  насладиться  ее
чудесным запахом, а потом задрать голову как можно выше и вволю поквакать,
приветствуя этот чудесный, чудесный, чудесный дождь...





                             Леонид КУДРЯВЦЕВ

                             АППАРАТ ИЛЛЮЗИЙ




     Джок пересчитал банкноты.
     Полторы тысячи сорингов.
     Мало. Для приобретения средней паршивости звездолета нужна сумма  раз
в десять больше.
     - Что будем делать? - Малк выплюнул изжеванную зубочистку.
     -  Что?  Пойдем-ка  сходим  на  базар,  может,   купим   по   дешевке
странкуляционный конвенгатор и починим свой звездолет.
     - Сомневаюсь, вряд ли его можно купить здесь даже за  большую  сумму.
Но все равно пройдемся. Я думаю, после того, как на эту  планету  прибудут
догоняющие нас легавые из космополиции, мы вряд ли сумеем  скоро  устроить
себе подобное развлечение...
     Чего тут только не было, кого тут только не было!
     Здесь продавали все: от голубых венерианских ящериц  до  патентов  на
вечное счастье.
     - Так, портативная модель машины времени. Зачем она нам? Все равно от
космополиции не удерешь во времени, - бормотал Джок, разглядывая  то,  что
лежало на лотках продавцов. Малк  шел  сзади,  молчал  и  жевал  очередную
зубочистку.
     - Асинхронный взбалтыватель галактики. Нет, и  это  не  для  нас.  Не
люблю нудной работы.
     ...Межгалактический прослушиватель звезд.  Вот  как  попадем  в  лапы
космополиции, уж тогда нас прослушают... Вдоль и поперек... И  без  помощи
этого аппарата.
     ...Аппарат материальных иллюзий. Стоп. А это что такое?
     "Аппарат предназначен для производства  любых  материальных  иллюзий.
Дешев, экономичен, прост  в  обращении!  Созданные  им  иллюзии  сохраняют
полную конфигурацию заданных предметов на  расстоянии  километра!  Иллюзии
ничем не отличимы от настоящих предметов! Покупайте аппарат иллюзий!"
     - Малк, это то, что нам нужно! Мы спасены! Сколько он стоит?  Сколько
стоит ваш чудесный аппарат? Что, всего полторы тысячи?  Мы  его  покупаем,
вот деньги... Нет, заворачивать не надо. Мы сейчас же пустим его в дело...
     Они пробились через толпу на стоянке такси, вскочили в  машину.  Малк
крикнул: "На аукцион звездолетов!" И машина тронулась.
     Джок, любовно поглаживая кожух аппарата, спросил у водителя:
     - Скоро приедем?
     - Через двадцать пять минут.
     -  Отлично.  Малк,  за  работу.  Помни:   средний   звездолет   стоит
пятнадцать-двадцать тысяч...
     Им  сразу  понравился  сверкающий   звездолет   новейшей   модели   с
отделанными ванадием дюзами. Этот красавец возвышался  над  всеми  другими
кораблями на целую треть корпуса.
     - Да, хороша штучка, - Джок и Малк не могли отвести от него  глаз.  -
Интересно, сколько он стоит?
     - Всего двадцать пять тысяч  сорингов,  -  откуда-то  из-за  их  спин
выскользнул  человек  в  синем  комбинезоне.  Основной   приметой,   сразу
бросавшейся в глаза, были пышные рыжие усы, украшавшие его полное  лицо  с
несколько великоватым носом. - Обратите внимание:  очень  изящный  корпус,
выполненный из лучших сортов керамита. Пилотские кресла  на  супермягконе.
Жизнеобеспечение  по  принципу:  никаких  эрзацев   и   заменителей,   все
натуральное. Не корабль - мечта!

     - Да, все это хорошо, но уж больно он дорого стоит.
     - Что ж, вы мне сразу понравились, так и быть,  берите  за  двадцать.
Вечно меня обдирают, как липку...
     - Ну, теперь никакой космополиции нас не догнать,  -  бормотал  Джок,
переводя тумблер управления в положение "старт".
     - Представляешь, как удивится этот лопух, который продал нам корабль,
увидев, что денежки исчезли? - сказал Малк.
     Звездолет дрогнул и, изрыгая клубы огня, рванул вверх.
     - Чудесное приобретение, - радовался Малк, лаская генератор  иллюзий,
- каких только штук с его помощью мы не сыграем!
     В следующую секунду они оказались летящими в пустоте, корабль  исчез.
Некоторое время они еще летели вверх по инерции, потом притяжение ухватило
их своей неумолимой рукой и потащило обратно.
     -  Что  случилось?   -   спросил   Джок,   с   испугом   рассматривая
приближающуюся Землю. До нее оставалось не более километра.
     - Идиот! Ты разве не  догадался?  Сдается  мне,  что  этот  звездолет
сродни деньгам, которые за него уплачены...





                               ВЕРНЫЙ СПОСОБ


     Было  свежее  утро,  напоенное  росой  и  солнцем.  Крестьянин   Бол,
покряхтывая и почесываясь, запряг свою клячу. Ругнувшись,  стегнул  ее  по
облезлой шкуре. В телеге уже лежали упитанный поросенок и пяток  кур.  Бол
ехал на рынок. Примерно через полчаса он остановился у развилки.
     Куда ехать? Направо или налево? И правая дорога  ведет  на  рынок,  и
левая - на другой. Причем  до  обоих  расстояние  равное.  Бол  постарался
припомнить, на  каком  рынке  пиво  лучше.  Припомнил.  Стал  поворачивать
направо...
     И так уж случилось, что какой-то путешественник во  времени  оказался
на том же перекрестке минуты за три до того,  как  к  нему  подъехал  Бол.
Пришельца из будущего  интересовали  сельские  рынки.  На  правом  он  уже
побывал. Ему надо было налево. Соблазненный щедрой платой, Бол развернулся
и потащился по другой дороге. Пиво - пивом, а деньги - деньгами.
     В результате лошадь  Бола  не  сломала  ногу  (как  это  должно  было
случиться, если бы он поехал по правой дороге). Сам он не напился с горя и
вернулся домой живым и невредимым. Хотя  должен  был,  надравшись  вдрызг,
захлебнуться в сточной канаве.
     Но он остался жить. И произвел  на  свет  еще  двух  сыновей  и  трех
дочерей. А они, постаравшись, тоже  увеличили  население  планеты.  И  так
далее, и так далее. А потом один из его потомков убил в сражении  кого-то,
кто должен был уцелеть. История  дрогнула,  покатилась  кувырком,  ломясь,
перехлестываясь, выворачиваясь наизнанку.
     Тот самый путешественник во времени, который был всей этой  заварушке
причиной,  побывав  на  сельском  рынке,  вернулся  в  свое   тысячелетие.
Естественно, все там стало совсем  иным.  Он  понял,  что  где-то  история
сбилась с пути. Стал искать момент сбоя и докопался до сути. Кроме него, в
таком же положении оказалось еще около сотни  путешественников.  Они  тоже
предприняли собственные расследования. В результате, когда Бол подъехал  к
развилке, на ней уже находилась целая толпа. Она дружно потребовала, чтобы
Бол свернул направо. Что он, разумеется, и сделал. История встряхнулась  и
пошла прежним путем.
     В том ее варианте, который теперь исчез, в свое время  тоже  изобрели
машину  времени.  И  тоже  пустили  в  массовое  производство.   И   также
путешественники во времени, вернувшись в  свой  мир,  обнаружили,  что  он
изменился. Они, конечно уже, стали докапываться до причины этой кутерьмы.
     В результате Бол, подъехав к развилке, обнаружил возле нее две группы
странно одетых людей. Одна грозно потребовала, чтобы Бол свернул  направо.
Другая не менее настаивала, чтобы он поворачивал налево.
     Бол, естественно, вытаращил глаза, чертыхнулся и не тронулся с места.
История остановилась.
     Положение было критическим. Существовало две линии, по которым должно
было развиваться будущее. От каждой на перекрестке присутствовало примерно
одинаковое число представителей. Некоторое время  казалось,  что  все  это
кончится грандиозным сражением. Кое-кто уже вынимал  из  карманов  ядерные
пистолеты, стармеры и плазмометы. Однако лидеры оказались людьми неглупыми
и гуманными. Поэтому вскоре на сцену выплыл белый флаг переговоров.
     Вожаки встретились возле телеги Бола. Один -  коренастый,  быстрый  в
движениях и речи.  Другой,  неповоротливый  и  огненно-рыжий.  Не  обращая
внимания на застывшего  в  полнейшем  недоумении  крестьянина,  они  стали
совещаться. В  результате  было  решено:  обе  линии,  в  принципе,  имеют
одинаковые права на существование. Однако будущее может быть только  одно.
Поэтому какое-то из них должно самоуничтожаться. Какое?
     Дело должно решиться в честном споре. Что будет  только  справедливо.
Ведь победят более умные и физически развитые. То есть,  останется  именно
то  будущее,  представители  которого  покажут  себя  наиболее  достойными
образцами человеческого рода.
     Арбитраж выбрали быстро. В  него  вошло  по  три  человека  с  каждой
стороны и Бол  собственной  персоной.  Бол,  большой  охотник  до  зрелищ,
согласился исполнять роль бесстрастного судьи.
     Первым  было  перетягивание  каната,  в  котором   победила   команда
"правшей". В следующем туре в беге на четвереньках победили "левши". Затем
"правши" побили "левшей" в фехтовании, а те  побороли  их  в  забрасывании
кислой капустой.  Потом  "правши"  одержали  явную  победу  в  прыжках  на
стометровую высоту. "Левши", однако, не сдавались и показали высокий класс
в выжимании дождевых туч.
     Соревнование  только  начиналось.  Все  участники  чувствовали   себя
полными сил и бодрости. "Левши" коллективно нашли  доказательство  теоремы
Ферма. Их противник показали, как  куриное  яйцо  изгибается  в  четвертом
измерении и делается кубическим.
     Чем они только ни занимались: стреляли  в  цель  из  луков,  пытались
раскрутить ближайшую галактику в обратную сторону,  танцевали  марсианский
танец пятиногих и устраивали бега дрессированных амеб. Они пробовали  печь
сегодня завтрашние оладьи, выкидывали из песен слова, вырубали топором то,
что написано пером, добывали золото из голубых нью-таитянских улиток.
     Соревнование зашло в тупик после того, как "левши" сварили самогон из
прошлогодних воспоминаний, а "правши" показали, как  вынимать  из  бублика
дырку. Невозможно было оценить, кто  же  жизнеспособнее  и  прогрессивнее.
Жюри заспорило. Представители обеих  сторон  доказывали,  что  их  будущее
самое-самое.
     В этот критический момент Бол взял в руки вожжи и сказал:
     - Ну что? Так и не решили? Вот что, чикаться мне с вами некогда. Того
и гляди, не успею на рынок. Вот монета. Если выпадет  орел,  еду  направо.
Решка - налево. Идет?
     Предводители переглянулись.
     - Идет.
     Монета взвилась в воздухе и упала на утрамбованную землю.
     - Орел!
     Бол подобрал монету, уселся на телегу и издал губами чмокающий звук.
     - Трогай, милая!
     Он свернул направо, и тотчас же  группа  "левшей"  в  полном  составе
растворилась, исчезла, не оставив и следа.
     Бол ехал по лесной дороге, еще не зная, что через полчаса его  лошадь
сломает ногу, а сам он вскоре захлебнется в сточной  канаве.  Он  не  знал
своей,  теперь  уже  неотвратимой,  судьбы.  Что-то  напевая,   крестьянин
подкидывал на ладони монету. Мысли его были неторопливы.
     "Как  хорошо,  что  в  кармане  оказалась  счастливая  монета.  Иначе
пришлось бы кидать другую. А вдруг  выпала  б  решка?  Пришлось  бы  тогда
сворачивать налево и пить скверное пиво".
     Он еще раз подкинул монету и ловко ее поймал. Она  лежала  на  ладони
орлом вверх. Бол хмыкнул и перевернул монету на другую сторону.  Там  тоже
был орел.





                             ФИОЛЕТОВЫЙ МИР


                             "Индикатор миров похож на старинные  наручные
                        часы. В верхней части прибора имеется панель, цвет
                        которой показывает отличие  исследуемого  мира  от
                        Земного в процентном содержании.  Красный  цвет  -
                        5%, оранжевый - 20%, желтый - 40%, зеленый -  60%,
                        голубой -  80%,  синий  -  100%.  Фиолетовый  цвет
                        означает     совершенно     невероятные      миры,
                        существование  которых  до   сих   пор   считалось
                        невозможным. Есть предположение, что их  появление
                        каким-то образом связано  с  возникновением  самой
                        дороги миров."
                            Справочник дорожника. Раздел: индикатор миров.

                               "...использование индикатора миров породило
                             такие термины, как оранжевый мир, зеленый мир
                             и т.д."
                                    Статья В. Мальгауза "Жаргон дорожников
                                    и других исследователей дороги миров."


     Дорога миров мягко пружинила под ногами. Справа  и  слева  проплывали
закрытые глухими шторами золотистого тумана окна миров. Проходя мимо  них,
Корсаук поглядывал на индикатор.
     Так, оранжевый. А этот - голубой, а следующий - красный.
     Когда Корсаук проходил мимо окна красного мира,  из  него  высунулась
чешуйчатая лапа и попыталась схватить дорожника за ногу.
     Как бы не так!
     Отпрыгнув, Корсаук усмехнулся и пошел дальше,  озабоченно  поглядывая
на индикатор.
     Красный, зеленый, желтый...
     Нет, ему был нужен фиолетовый. В котором полчаса  назад  исчезло  три
человека из группы изучения абсурдных миров.
     Собственно говоря, хлопот с этими абсурдниками хватало почти с самого
момента открытия дороги. Уже тогда они  отчаянно  вопили,  что  фиолетовые
миры как раз и должны быть абсурдными, что им надоело получать  информацию
из вторых рук и пусть-ка их пропустят в один из этих миров. Понятное дело,
об этом не могло быть и речи. Для полного спокойствия с каждого абсурдника
стребовали  подписку  о  том,  что  он  не  будет  пытаться  проникнуть  в
фиолетовые, а также синие миры.  Подписку-то  абсурдники  дали,  но  месяц
спустя все-же нашелся безумец, который,  наплевав  на  все  обязательства,
сунулся в синий мир. Обратно он не вернулся. А также два дорожника  класса
"Бонд". Мир, в котором  они  исчезли,  объявили  закрытым,  а  абсурдников
вообще убрали с дороги миров. Дескать, пусть сидят  себе  в  лабораториях,
исследуют материалы, фотографии, строят безумные теории. На дороге  и  без
них неприятностей хватает. Почти год все было нормально, а потом  началась
старая песня, про то, что лучше один раз  пощупать,  чем  исследовать  сто
отчетов и десять тысяч фотографий, но никто на нее не обращал внимания.  И
вот...
     Короче говоря,  три  молодых  абсурдника,  каким-то  образом  обманув
охрану  дороги,  проникли  на  нее  и,  сообщив  об  этом  диспетчеру   по
исследованию дороги, вошли в фиолетовый мир.
     Вот и все. Можно добавить, что в тот  момент,  когда  они  входили  в
фиолетовый мир, свободным был лишь один дорожник класса "Бонд" -  Корсаук.
Диспетчеру ничего не оставалось, как послать его на помощь к абсурдникам и
объявить тревогу...
     Вот он!
     Корсаук остановился у окна фиолетового мира и прислушался. Тишина. Ну
еще бы! А через золотистый туман ничего не видно.
     Он вытащил переговорник из кармана и поднес его к губам.
     - Да, я слушаю, - раздался недовольный голос главного диспетчера.
     - Значит так, я у цели. Похоже это  тот  самый  мир,  в  который  они
вошли. Фиолетовый. Что нового?
     - От абсурдников никаких вестей, ни звука. Помощь тебе уже идет. Трое
из команды Глоха. Но они будут на месте только через полчаса,  не  раньше.
Сам понимаешь, каждая минута на счету. Там ребята может быть погибают. Так
что иди прямо сейчас, а парни Глоха придут тебе на помощь через полчаса. Я
думаю, столько ты продержишься?
     - Ну-ну, - раздраженно проворчал Корсаук и выключил переговорник.
     Махнув рукой, он взял наизготовку бластер и шагнул в окно фиолетового
мира...
     Он  был  на  самом  деле  белым.  Ослепительно  белым,  каким  бывает
вековечный, никогда не тающий снег.
     Корсаук протер глаза.
     Вот именно, ничего кроме белизны. Она была у него  впереди  и  сзади,
под ногами и над головой. Белизна. Из-за нее  понять  границы  этого  мира
было совершенно невозможно.
     Он вспомнил другой фиолетовый мир в который ходил месяца  два  назад.
Мир в котором перепутаны все краски, измерения и даже время. А этот  стало
быть, белый. Ишь ты!
     Корсаук сделал шаг назад, пытаясь сообразить, где же в  этой  белизне
могли спрятаться тир абсурдника. Где? И вообще, может их кто-то съел? Кто?
Кто может жить в такой белизне и на что здесь охотиться?
     Сделав еще шаг, Корсаук вдруг понял, что уже некоторое  время  слышит
странные звуки. Это его насторожило.
     - Ну же, ну, где ты, выскакивай, - бормотал дорожник, оглядываясь  по
сторонам.
     И тут это случилось. Что-то грязно-голубое, ноздреватое,  похожее  на
плиту метров десяти в длину и метров пяти в  ширину,  мгновенно  появилось
перед Корсауком и, мимоходом мазнув  его  по  ногам,  тотчас  же  унеслось
прочь. Боли Корсаук не почувствовал, но все же посмотрел вниз и обмер. Ног
у него не было. Просто не было и все. При этом безногое туловище дорожника
каким-то образом не падало на землю.
     Что это?
     Догадка пришла Корсауку  в  голову  мгновенно.  Отшвырнув  в  сторону
бластер, он  схватился  за  переговорник,  для  того,  чтобы  предупредить
диспетчера о том, чем является этот мир, но было поздно. Ноздреватая плита
возникла на этот раз сверху и накрыла его полностью. Через полсекунды  она
сдвинулась в сторону и стало видно, что место где  стоял  дорожник,  сияет
девственной чистотой.
     Девочка посмотрела на лежащий перед ней листок бумаги и увидела,  что
кто-то нарисовал на нем трех маленьких смешных человечков. Стерев их,  она
отложила в сторону ластик и задумалась. Тут ее позвали обедать  и  девочка
ушла.
     Вернувшись через полчаса, она поглядела на листочек и увидела на  нем
еще одну такую же маленькую, смешную, очевидно  не  замеченную  ей  раньше
фигурку. Пожав плечами, девочка стерла и ее.
     Ей много чего хотелось нарисовать. Например, принцессу и  похитившего
ее дракона, а также храброго рыцаря, который бы его победил.
     Девочка взяла карандаш и нарисовала дракона. А принцессу  и  храброго
рыцаря не успела, так как ее позвали на улицу играть в мяч. Она убежала.
     А листок так и остался лежать на столе. Морда у нарисованного на  нем
дракона была задумчивая, словно он кого-то ждал.





                                ДВА СОЛНЦА


     Желтое солнце коснулось  горизонта.  Собаки  бежали  по  следу  Кряла
цепочкой, высунув языки, жадно вынюхивая  запах  ускользающей  добычи.  За
ними, сжимая в лапе верное ружье,  скакал  Фрумас.  Его  охотничий  костюм
состоял из оранжевого кафтана со множеством карманов,  высоких  сапогов  и
маленькой шапочки со вставленным в нее  перышком  птицы  Хойхо,  вечной  и
умирающей каждую секунду, живущей далеко за черной пустыней, там, где небо
соединяется с землей, а доверчивые  звезды  касаются  загадочных  островов
своими нежными лучами.
     Поначалу след вел на север, к великой реке, которая катит свои сонные
воды в страну сладостей и смуглогрудых женщин. Через полчаса он свернул  к
старым оврагам, где по  утрам  поют  иволки  и  ржавеют  останки  какой-то
машины, прилетевшей неизвестно откуда и непонятно почему оставшейся  здесь
навсегда.
     А когда солнце наполовину скрылось  за  горизонтом,  Крял  побежал  к
пещерам у подножия сиреневых гор, вздымавших свои вершины на такую высоту,
что  за  них  задевали  даже  летучие  медузы,  которые  по  понедельникам
прилетали в этот мир из  страны  вечных  воспоминаний,  вчерашних  снов  и
бесплотных мечтаний.
     Увидев это, Фрумас гикнул, пришпорил своего коня и, сняв верное ружье
с предохранителя, поскакал еще быстрее, пытаясь настигнуть добычу до того,
как она скроется.
     Копыта коня взрывали дерн. Ветер свистел в ушах. Ветка голубой березы
хлестнула Фрумаса по морде, едва не сбросив его на землю...
     Он настиг Кряла возле входа в одну из пещер  и,  осадив  запыхавшуюся
лошадь,  выронив  расшитую  магическими  камешками  перчатку,  прицелился.
Оставалось только нажать спуск, но что-то помешало  Фрумасу  это  сделать.
Словно невидимая ладонь  сжала  его  мозги  мешая  думать  и  действовать.
Бессильно опустилось и выскользнуло из рук верное ружье...
     Увидев это, Крял оскалил клыки и, неловко помогая себе  пятой  ногой,
нырнул в пещеру.
     Фрумас же медленно соскользнул с коня и, покачнувшись,  посмотрел  по
сторонам остекленевшими глазами.
     Тем временем желтое солнце скрылось  за  горизонтом,  и  когда  погас
последний лучик, Фрумас, опустившись  на  четвереньки,  пополз  в  сторону
ближайших кустов. С него соскользнули сапоги и охотничий кафтан. Шапочка с
перышком птицы Хойхо зацепилась за куст казурии и осталась висеть на  нем.
А Фрумас, почувствовав, что освободился от  этих  теперь  ненужных  вещей,
радостно зарычал...
     И наступила ночь...
     Через шесть часов синее солнце показалось из-за горизонта. Как только
его лучи упали на изумрудную траву у подножия гор, из пещеры выполз  Крял.
Медленно, словно неживой, он пошел вперед и вскоре оказался перед домиком,
из которого восемь часов назад выехал на охоту Фрумас.
     Он отворил скрипучую калитку и, миновав аккуратный  дворик,  вошел  в
дом. Там он поднялся на второй этаж и лег в кровать, которую  четырнадцать
часов назад покинул Фрумас. Но спал он всего  лишь  минуту,  а  когда  она
миновала,  откинул  одеяло  и,  потирая  единственный  глаз   четырехпалым
кулаком, сказал:
     - Мюс побери, ну и утро!
     Он оделся и, спустившись в кухню, приготовил себе завтрак, который со
вкусом и съел. А после завтрака что положено?
     Крял вышел из дома и, сев на маленькую  скамеечку  в  саду,  выпустил
первый, утренний - самого высшего сорта, из тех, что  продаются  только  в
столице, на углу Воздвижения и  Застоечной,  по  одному  миражу  сотня,  -
десяток мыльных пузырей.
     После этого можно было  приниматься  за  работу.  Крял  добросовестно
вскопал весь огород, осторожно работая лопатой и  внимательно  разглядывая
рыхлую землю. Не дай бог пропустишь  хотя  бы  одну  личинку  параграфа  -
останешься без урожая!
     Когда же с этой работой было покончено, он отправился  на  луг  и  до
обеда успел скосить приличную кучу сухопутных водорослей. Увидев,  что  на
сегодня сделано достаточно, он согнал скошенные водоросли  в  стог,  чтобы
они просохли, и отправился на обед.
     Вернувшись домой, он мгновенно приготовил  глазычницу,  а  когда  она
была готова, попробовал и добавил в нее щепотку бертолетовой соли,  сел  и
заморил червячка.
     Потом он устроился в  саду  и,  выпустив  очередной  десяток  мыльных
пузырей, увидел, что солнце уже опустилось к горизонту и пора отправляться
на охоту.
     Что ж!
     Крял надел оранжевый охотничий кафтан, высокие  сапоги  и  шапочку  с
перышком птицы Хойхо. Снял со стены верное ружье и пошел седлать коня, уже
застоявшегося в конюшне. Увидев его, конь  радостно  заржал  сразу  обоими
ртами и тотчас же захрустел кусочком горного хрусталя, который  ему  кинул
Крял.
     Итак, вперед!
     Поначалу он ехал не спеша, весело поглядывая на собак, обогнавших его
метров на десять.  Но  вот  впереди  мелькнула  волосатая  спина.  Добыча!
Настоящий, великолепный, молодой Фрумас!
     Оранжевая кровь ударила Крялу в голову. Он пришпорил коня.  А  собаки
уже шли по следу, радостно воя и едва не хватая зверя за хвост.
     Сначала они бежали к реке, потом к большим оврагам, а  когда  голубое
солнце почти исчезло за горизонтом, свернули к горам.
     И, настигнув Фрумаса возле пещеры, Крял прицелился, но не  выстрелил.
Верное ружье упало на траву. Охотник  сполз  с  коня  и,  потеряв  одежду,
скрылся в кустах.
     Наступила ночь...
     Утром же из пещеры вылез Фрумас и  отправился  домой.  И,  полежав  в
собственной кровати всего лишь минуту, он,  может  быть,  в  тысячный  раз
проснулся, предвкушая глазычницу и первый десяток мыльных пузырей.
     Может  быть,  в  стотысячный  раз  он  позавтракал,  а  потом  славно
поработал. Когда же наступил вечер, он поехал на охоту и,  опять  не  убив
Кряла, уполз в кусты. А утром Крял  отправился  домой  и,  может  быть,  в
миллионный раз проснулся в собственной постели,  уже  предвкушая  вечернюю
охоту...
     И  если  некоторое  время  наблюдать  эту  карусель  со  стороны,  то
становится совершенно  ясно,  что  Крял  и  Фрумас  -  представители  двух
разумных рас, каждая из которых  разумна  только,  когда  светит  одно  из
солнц.
     А виновата в этом эволюция,  которой  случалось  выкидывать  штуки  и
похлеще.
     Но если бы кто-нибудь ночью пришел к дому, в котором поочередно живут
Крял и Фрумас, он бы увидел странные вещи.
     С наступлением темноты во всех его комнатах зажигается свет.  И  если
прижать лицо к оконному стеклу и заглянуть внутрь дома, то  можно  увидеть
комнату, в которой за столом сидит с десяток  странных  созданий.  А  если
приложить ухо к замочной скважине, то можно услышать,  как  они,  поглощая
продукты Кряла и Фрумаса, весело смеются и поют песенки, ведут  застольные
беседы и рассказывают анекдоты.
     Насытившись, они начинают веселиться и играть в странные игры.  Тогда
из дома доносятся топот и хлопки, звон посуды и громкие здравицы.
     Но едва только на небе появляются  первые  робкие  лучики  одного  из
солнц, в доме наступает тишина.
     На крыльцо выходит верное ружье. Оно торопится полюбоваться  утренним
небом. Следующими появляются собаки. Они шумно прощаются с верным  ружьем,
и одна из них обязательно говорит ему, чтобы оно не  ошиблось  и  вечером,
когда охотник заглянет в прицел, сделало все как надо. И  тут  на  крыльце
появляется  конь  и  говорит,  что  вообще   хорошо   бы   изловчиться   и
загипнотизировать этих двоих не на один день, а на  целый  месяц.  Честное
слово - утомительно каждый день скакать за добычей  и  возвращаться,  неся
одежду и шапочку с перышком птицы Хойхо. А все ради  того,  чтобы  охотник
посмотрел в прицел.
     Ружье, конечно же, важно кивает и обещает постараться и  когда-нибудь
сделать так, чтобы гипноз действовал целый месяц. Но пока...
     И они начинают расходиться.
     Конь становится в стойло. Собаки уходят на псарню. А  ружье  остается
на крыльце одно и некоторое время смотрит на  дорогу,  по  которой  должен
прийти Крял или Фрумас, черными,  пронзительными  глазами.  И  нет  в  них
радости, одна тоска. Почему так случается именно по утрам, ружье не знает.
Правда, оно знает причину тоски. Дело в том, что ему  хочется  выстрелить.
Ну хоть когда-нибудь. Всего лишь раз.
     А время идет. И вот-вот должен появиться Крял или Фрумас.
     Ружье вздыхает и уходит с крыльца, аккуратно закрыв за собой дверь. В
комнате оно подходит к стене, в которую вбит гвоздь, и прежде, чем на него
повеситься, снова вздыхает и думает, что когда-нибудь  все  же  выстрелит.
Обязательно... Может быть, даже завтра...





                                БЕССМЕРТНЫЕ


     - Скука-то какая! - воскликнул белый крокодил. Он сидел рядом со мной
и изучал расписание рейсов.
     - Да, - согласился я, с отвращением листая прошлогодний журнал.  -  И
ведь, черт знает, когда его объявят, этот рейс. А вам еще долго?
     Крокодил пожал плечами, зевнул,  обнажая  безупречные  зубы,  и  стал
жевать гаванскую сигару.
     Покончив с этим делом, он целую минуту что-то обдумывал и,  вздохнув,
проявил интерес к состоянию погоды в поясе астероидов.
     Это было начало, и минут через двадцать мы уже оживленно  беседовали.
Я пытался посвятить его в нюансы ювелирной огранки молекул  фтора.  Он  же
излагал мне теорию мутирования звезд. Еще  через  десять  минут,  как  это
часто бывает, наш разговор переместился в совершенно неожиданную сферу. Мы
заговорили о бессмертии.
     Его точка зрения показалась мне, по  меньшей  мере,  странной.  В  то
время как я, пылая энтузиазмом, доказывал, что человеку,  сумевшему  найти
секрет бессмертия, надлежит поставить по всей поверхности планеты  золотые
памятники через каждые десять метров, крокодил довольно сухо заметил,  что
большего преступления, чем открытие бессмертия, он  даже  и  придумать  не
может.
     - То есть как? - спросил я.
     - А вот так, - отрезал он. - Хотите, пока еще есть время, я  расскажу
вам одну историю, которая  даст  наглядное  представление,  что  же  такое
бессмертие?
     Была на нашей планете обыкновенная страна. Существовала она  по  всем
надоевшему шаблону, и казалось - так будет всегда.
     К  моменту  нашей  истории  она  только  что  выпуталась   из   одной
региональной войны и спешным порядком готовилась ввязаться в другую.
     Пока же бизнесмены загребали деньгу  и  экстренно  раздавали  взятки.
Политики произносили речи, брали  взятки  у  бизнесменов  и  добросовестно
впивались в ягодицы друг другу. Не обошлось в этой стране и  без  мафиози,
которые,  обделывая  свои  темные  делишки,  заодно  шантажировали   особо
нахапавших  политиков  с  целью  некоторого   перераспределения   денежных
капиталов.  Были  там  и  полицейские,  которые  беззаветно   поддерживали
законность, мимоходом получали взятки с мафиози, а также разгоняли рабочие
демонстрации, умело применяя дубинки и слезоточивый газ. Рабочие, понятное
дело, взяток ни у кого не брали (да и кто им даст?), а только вкалывали  и
вкалывали.
     И  вот,  представьте,  какой-то  там  профессор  совершенно  случайно
синтезировал  некий  препарат.  Каким-то  чудом   у   него   хватило   ума
разобраться, что это такое и с чем его едят. С детской непосредственностью
старый дурак рассказал о сделанном открытии коллегам и сообщил им  рецепт,
настолько простой, что нужные компоненты можно было свободно приобрести  в
любой аптеке.
     Коллеги, как умные люди, сейчас же приготовили это вещество  и  махом
опробовали. В интересах истины, понятное дело. Препарат действовал.
     Да, надо вам  сказать,  что  он  воздействовал  на  генетический  код
клеток,   придавая   им   свойства,   позволяющие   совершать   мгновенную
регенерацию, а также возможность  безграничной  перестройки  организма,  в
результате чего достигалось совершенное бессмертие данного индивидуума.
     Ого, это вам не шуточки! Хотите  знать,  что  было  дальше?  Ну,  так
слушайте.
     Понятное дело, служба всеобщего надзора, давно уже взяв это дело  под
контроль, изолировала свежеиспеченных бессмертных и заткнула рот всем, кто
хоть что-то знал. Слухи, конечно, полностью погасить не удалось. Но на  то
они и слухи.
     Сам же препарат попал в надежный сейф и, казалось, делу конец...
     Беда была в том,  что  в  службе  надзора  иногда  попадались  вполне
нормальные люди. А какой нормальный человек не желает стать бессмертным?
     В конце концов, эта мысль одного из них одолела. Вследствие чего было
допущено нарушение секретности: он попробовал этот  препарат  на  себе.  А
потом сказал  кому-то,  естественно,  по  секрету.  Тот  попробовал,  стал
бессмертным и посвятил в тайну еще кого-то. И пошло, и поехало.  Кончилось
все тем, что о  препарате  узнали  жены  и  дело  перестало  быть  тайной.
Известно, раз знают жены, то знают все.
     Бессмертие овладело  страной  мгновенно  и  беспрепятственно.  Служба
всеобщего  надзора  была  озабочена   собственным   бессмертием   и   теми
проблемами, которые в связи с ним возникли. Нужды страны им стали до фени,
хоть гори она ясным пламенем.
     Правда,  всполошились  политики,  углядев   во   всем   этом   что-то
неприличное, но было поздно. Оставалось только  делать  хорошую  мину  при
плохой игре. Правительство  совершенно  официально  объявило  о  том,  что
наступила Эра  Вечного  Человека.  Не  обошлось  без  восторженных  речей,
фейерверков и всеобщего ликования.
     Потом появились трудности.
     Разорились врачи. Лечить стало некого. Вслед за ними  остались  не  у
дел косметологи, фотографы, парикмахеры, маникюрши,  массажисты  и  многие
другие.  Дошла  очередь  и  до  портных.  Зачем  носить  одежду,  если   с
наступлением  холодов  можно  сколько  угодно  обрастать  красивой  густой
шерстью и перьями?
     Армия   разбежалась.   Вернее,    самораспустилась,    когда    вдруг
обнаружилось, что состоит она  исключительно  из  генералов,  адмиралов  и
поваров.
     Тем временем скончался профессиональный спорт. В самом деле, о  каком
спорте может быть речь, если каждый оболтус может стать чемпионом мира  во
всех его видах?
     Правда, дело попробовали оживить. В боксе, например,  ввели  правило:
"проигрывает тот, кто первым выбьется из сил". Однако никто не  учел,  что
боксеры будут пополнять дефицит энергии  за  счет  уменьшения  собственной
массы. Первый же пробный бой дал обескураживающий результат.
     Войдя в раж, противники не  сумели  остановиться  и  через  некоторое
время уменьшили собственную  массу  настолько,  что  их  стало  невозможно
разглядеть. Таким образом, остановить  встречу,  а  тем  более  определить
победителя и побежденного никак не смогли. Я думаю, что  эти  микробоксеры
до сих пор ведут свой бой где-то на атомарном уровне.
     Мафиози, кстати, совсем стыд потеряли. Полицейские  только  разводили
руками. А что поделаешь? Попробуй поймай  преступника,  который  мгновенно
меняет внешность, да еще и папиллярные  узоры  на  пальцах.  Дактилоскопия
самоуничтожилась. Миллионную картотеку службы  надзора  можно  было  смело
использовать  на  нужды  ассенизаторского  хозяйства.   Правда,   убийства
прекратились. Но зато возрос процент  мошенничеств.  А  попробуй  избежать
квартирной кражи, если  преступник  может  свободно  пролезть  в  замочную
скважину. А многоженство? Вот где раздолье-то!
     Возникла  также  проблема  двойников.  Дошло  до  того,  что  однажды
обнаружилось  три  десятка  президентов.  Установить  настоящего  не  было
никакой возможности. Пришлось кидать жребий. Центральная пресса  объявила,
что он по справедливости пал на истинного президента.
     В то же время какая-то  газетенка,  не  подумав,  вякнула  было,  что
жеребьевка была  жульническая,  в  пользу  нужного  человека.  Но  на  нее
шикнули, и она заткнулась.
     А женщины? Часть из них стала копиями известных актрис. Другая, более
самостоятельная, кинулась в пучину экспериментаторства, перестраивая  свои
тела на каждый случай жизни, а также в соответствии с модой.
     Отличить свою жену от чужой стало невозможно,  со  всеми  вытекающими
отсюда последствиями. Вообще, само понятие "семья" перестало  быть  чем-то
реальным. Детей тоже не стало. Зачем бессмертным дети?  Правда,  некоторые
все же пытались размножаться почкованием, но ничего хорошего из  этого  не
получилось.
     Работать никто не хотел - продукты  питания  кончились.  Однако,  эту
проблему решили быстро, насытив кожу  хлорофиллом,  что  дало  возможность
питаться солнечным светом.
     От скуки некоторых потянуло "лепить" из своего тела неживые  объекты.
Один создавал копии шедевров мировой  культуры,  пока  не  остановился  на
памятнике самому себе.  Другой  умник  перестроил  себя  в  вычислительную
машину, способную ответить на любые вопросы. Задавать их  было  некому.  А
вернуться в  человеческий  облик  он  не  захотел,  не  видя,  что  в  нем
привлекательного. Так и стоял один-одинешенек.
     Несколько индивидуумов превратились в небольшую плотину. Им нравилось
думать, что  они  удерживают  огромную  массу  воды  на  месте.  Случилось
наводнение. Но так как все уже привыкли к таким пустякам,  этот  катаклизм
остался без внимания.
     Все  попытки  перестроить  мозг  с  треском   провалились.   Малейшее
воздействие на нервные клетки влекло за собой слабоумие.
     Представьте, какой кошмар - вечный кретин!
     В Бога теперь никто верить не  желал.  Несколько  бывших  священников
попытались   организовать   секту   самоуничтожителей.   Они   планировали
перестроить для этой цели атомный  реактор,  но,  не  успев  приступить  к
работе, перепугались, наплевали  друг  на  друга  и  разбрелись  в  разные
стороны.
     Часть бессмертных обленилась настолько,  что  предпочла  растительный
образ жизни, утратив остатки разума.
     У  других  бесконечные  метаморфозы  организма   приобрели   характер
наркомании. Остановиться они уже не  могли,  постепенно  теряя  какие-либо
очертания  и  превращаясь  в  мелко  трясущиеся  комки  слизи,  получившие
название комдрожжей.
     Между тем страна погибала. Это было ясно, и все, кто сохранил остатки
разума, осознали, что ничего уже не пожелаешь, а поэтому  -  спасайся  кто
может! Началось бегство.
     Часть ушла в глубины океана, другие улетели в космос. Третьи  ушли  в
четвертое измерение, а четвертые - в третий антимир. Остальные - кто куда.
     Толпы идиотов прорвались сквозь границы соседних стран  и  разбрелись
по всей планете. Тех, кто превратился в дворцы, станки и плотины,  одолели
время и ржавчина, комдрожжи высохли на солнце  и  рассыпались  зеленоватой
пылью.
     Страна обезлюдела. Пожалуй,  на  этом  историю  бессмертных  можно  и
закончить.
     Крокодил вытер слезу и достал очередную сигарету.
     - А с профессором что стало? - спросил я.
     - О, он оказался самым хитрым, - крокодил шевельнул хвостом. - Еще до
того, как все раскрутилось, он улетел в длительную  экспедицию.  Но  скоро
должен вернуться. Тогда его схватят и будут судить. А знаете...
     Тут объявили посадку на рейс в пояс астероидов.  Крокодил  попрощался
и, схватив чемодан, убежал.
     А я еще  долго  сидел  в  зале  космопорта,  удивлялся,  какой  бедой
обернулось мое изобретение и думал о том, что скажу на суде.





                           СОБИРАТЕЛЬ ИНФОРМАЦИИ


     Детектор опасности верещал уже третьи сутки. Питкин  вытащил  его  из
кармана и швырнул в стену ближайшего дома.
     Вот так!
     Улица по которой он  шел,  была  тихая,  безлюдная  и  очень  чистая.
Проезжая часть вымощена крупной брусчаткой.
     С соседней улицы доносилась музыка, слышался смех, а потом  взрывы  и
автоматные  очереди.  Из-за  поворота  выскочил  голубой  слон  и   весело
помахивая хвостиком, исчез в стене ближайшего дома.
     Питкину хотелось рухнуть на один из  газонов  и  лежать,  наслаждаясь
одиночеством, пусть даже трава  высосет  из  него  всю  кровь...  Пусть...
Главное лечь и уснуть... уснуть...
     Это было бы здорово...
     Но нельзя...
     И остается только надеяться на то, что еще один разговор... ну ладно,
два или три, но не больше... И тогда - все. Щелкнет наручный компьютер, на
экранчике появятся слова "информация в избытке" и можно будет вернуться на
корабль. А там упасть где придется и спать... спать... А потом улететь.  И
все...
     Черт, сколько можно копаться? Ну час-два, ну сутки, но не  больше.  А
тут - третьи уже на исходе. С ума сойти!
     Здравый смысл подсказывал, что лучше плюнуть на все  и  отдохнуть,  а
потом, с новыми силами... Но нет, невозможно. Почему? Да потому,  что  это
будет отступлением, маленькой, но все же капитуляцией. А он так не привык.
Он всегда собирал информацию о любой планете  с  первого  захода,  чем  по
праву гордился. А  отступив,  перестал  бы  себя  уважать.  Вот  именно  -
уважать...
     Он перепрыгнул через яму, которая появилась перед  ним  и  машинально
отметил, что она очень глубокая, а на дне острые копья.
     - Ну дела... - сказал Питкин и пошел дальше. Шагов  через  десять  он
остановился и  поглядев  на  медленно  исчезавшую  яму,  иронически  пожал
плечами.
     Идиотская планета, просто идиотская.
     Он вынул из кармана голубенькую таблетку и проглотив ее, почувствовал
себя гораздо лучше.
     Ну что ж, пора дальше.
     Поворот... еще поворот... автомобиль,  который  чешет  бампер  задней
ногой... перекресток... где-то сбоку хлопают  одиночные  выстрелы...  пуля
возле самого уха... тротуар почему-то сырой...  к  щеке  прилип  окурок...
тишина...  тишина...   тишина...   пора   вставать...   снова   поворот...
перекресток... еще поворот.
     Он привалился  к  стене,  чтобы  отдохнуть  и  почему-то  вспомнил  о
детекторе опасности.
     Интересно, что с ним теперь? Наверное так  и  лежит  на  тротуаре?  А
может его уже подобрали и пытаются вскрыть? Черта с два, ничего не выйдет.
     А может, действительно, за ним  кто-то  следит  и  делает  все  чтобы
запутать? Но зачем?... А все-таки... Нет, чушь!...  Ну  ладно,  там  видно
будет, а сейчас надо идти вперед...
     Из стены высунулась чешуйчатая нога и сделала  Питкину  подножку.  Он
рухнул и тотчас же вскочив, выхватил бластер. Поздно.  Нога  уже  исчезла.
Зато дом, возле которого он стоял, вдруг пронзительно захохотал.  И  долго
трясся своим кирпичным телом, рискуя потерять один из  балконов.  А  потом
затих.
     Вот  так...  Надо  собирать  информацию  и  только  когда  ее   будет
достаточно, можно распрощаться с этой планетой. Не раньше... эх!
     Питкин вдруг понял, что боится этой планеты. Боится так, что растерял
весь  гонор  и  стал  из  героя  космопроходца   обыкновенным   испуганным
человеком.
     Стыдно!
     Питкин скрипнул зубами и выпрямился. А потом сунул бластер в кобуру и
нарочито неторопливо пошел по улице. Он  даже  рискнул  заложить  руки  за
спину, хотя и почувствовал при этом настоящий ужас. Но все  же  заложил  и
даже слегка улыбнулся.
     Вот так!
     Он шел мимо домов из кирпича, пластика и стекла, мимо  домов  похожих
на грибы и покрытых толстой, потрескавшейся корой, построенных  из  пустых
бутылок и листов алюминия. Он шел и готовился, в  очередной  раз  повторяя
про себя вопросы, которые задавал уже во многих мирах и на  которые  везде
получал нужные ответы.
     Да,  он  решил,  что  сегодня,  именно  сегодня  он  должен  насытить
информацией этот проклятый компьютер, забросать, завалить и затопить...
     А  потом  Питкин  увидел  трактир,  с  узорчатой   вывески   которого
свешивалось что-то черное, в золотую крапинку. И лишь войдя внутрь, понял,
что это ночь, уходя, зацепилась и оставила свою частицу. Она висела  очень
удачно, закрывая одно из окон трактира, словно занавеска.
     Именно  у  этого  окна  Питкин  и  устроился,  в  ожидании  кельнера,
рассеянно любуясь ночным небом и яркими звездами.
     Посетителей в трактире было немного. На  низенькой  полутемной  сцене
сидел огромный козел  и  тихонько  наигрывал  на  свирели.  Нежные  звуки,
сверкая, разлетались по залу и с шипением гасли на деревянном полу.
     По бороде козла текли слезы.
     Усатый кельнер  поставил  перед  Питкиным  высокий  бокал  с  голубой
жидкостью и, низко поклонившись, исчез.
     Питкину захотелось  плюнуть  на  все  и  остаться  на  этой  планете.
Наверное он был бы тогда счастлив... И привык бы... Какая  все-таки  чушь,
будто кто-то  за  ним  следит.  Да  не  может  этого  быть!...  Хорошо  бы
действительно остаться. А корабль пусть ржавеет в лесу.
     Вот только как быть с такой вещью, как долг?
     Питкин отодвинул бокал  в  сторону,  встал  и  двинулся  к  соседнему
столику.
     Молоденькая девушка,  одетая  в  золотистое,  полупрозрачное  платье,
пытливо посмотрела на него и, облегченно улыбнувшись, спросила:
     - Вы ведь тот, кто задает вопросы?
     - Да, - сухо сказал Питкин и присел рядом с ней.
     Она лукаво улыбнулась.
     - Ну что же, я жду...
     - Хорошо, - Питкин откашлялся. Он вдруг понял  все  идиотство  своего
положения, но отступать было поздно. - Итак, как вас зовут?
     - Большая Берта.
     - Возраст?
     - Минус двадцать лет.
     - Почему минус?
     - Все очень просто. Через двадцать лет я умру.
     - И вы знаете как это произойдет?
     - Безусловно, - Большая Берта мечтательно закрыла глаза. - Это  будет
ранним утром. Птицы уже начнут свой концерт. Застенчивое солнце попытается
спрятаться за  облаками,  но  неожиданно  сообразив,  что  это  невежливо,
выглянет, и тогда я...
     Двери кабачка  распахнулись.  Пестрая  толпа  хлынула  внутрь.  Берта
исчезла из-за стола и через секунду Питкин увидел,  что  она  самозабвенно
кружится в объятьях жгучего брюнета с орлиным носом.
     Можно было обидеться. Но тут на колени к Питкину села рыжая  женщина,
которая, больно щелкнув его по лбу, тут же поцеловала в ухо.
     А тем временем кто-то палил в потолок из "узи". Посреди  танцплощадки
два негра пытались укротить фонарный столб. Они отчаянно ругались, пыхтя и
потея. Столб ржал, брыкался самым  подлым  образом  и  вертел  фонарем  из
стороны в сторону, стараясь хоть кого-нибудь цапнуть.
     Рыжая  женщина  куда-то  ушла.  Питкин  тотчас  вскочил.  Кто-то   из
танцующих сунул ему в рот кусок торта.  Мгновенно  его  проглотив,  Питкин
ринулся в толпу, на поиски Большой Берты, но ее уже не было.
     Тогда Питкин выскочил на улицу, но и там ее тоже не  было.  Он  хотел
вернуться в кабачок,  но  затейливая,  резная  дверь  уже  превратилась  в
огромный рот, который тотчас же попытался укусить Питкина за ногу.
     - У, тварь!
     Он увернулся и плюнул на плотоядно вытянутую нижнюю губу...
     Жара, настоящее пекло...
     Через полчаса Питкин остановился на  очередном  перекрестке,  пытаясь
вспомнить собственное имя.
     Вспомнил и, отправившись дальше, оказался возле большого фонтана,  на
край которого и  свалился.  Некоторое  время  он  недоверчиво  смотрел  на
совершенно чистую воду, а потом, наклонившись, коснулся губами  прохладной
поверхности.
     Однако,  не  успел  он  сделать  и  несколько  глотков,  как  бассейн
закричал, что на него напал какой-то страшный зверь, который пожирает  его
по кусочкам и пусть кто-нибудь придет и поможет.
     Сейчас же из ближайших домов стали выходить люди. Они качали головами
и с укором смотрели на Питкина. Тогда он вытер губы и, махнув рукой, пошел
прочь.
     Через час ему встретился старик с длинным носом.  На  голове  у  него
была соломенная шляпа, а  на  узких  плечах  болталась  расшитая  галунами
безрукавка. Звали старика Жвачкун  и  на  хлеб  он  зарабатывал  тем,  что
штамповал из солнечных зайчиков противозачаточные пилюли.
     Жвачкун рассказал Питкину, что когда-то давно все было  нормально,  а
потом  стало  плохо.  Появились  пришельцы  из  будущего,  которые  что-то
изменили в прошлом, и настоящее стало мнимым. И шел бы  он,  Питкин,  себе
дальше, не мешал дожидаться неизвестно чего. Потому что  он,  Жвачкун,  за
этим неизвестно чем охотиться уже пятый год и еще ни разу его не видел,  а
только подозревает, что оно зеленое и на четырех лапах.
     И как раз сегодня он, Жвачкун,  имеет  твердое  намеренье  эту  штуку
отловить, а тут приходят всякие  юные  нахалы,  задают  в  высшей  степени
наглые вопросы и беспардонным образом не желают уходить.
     Питкин отправился дальше. А старик за его спиной охал и  вздыхал.  На
его  шляпе  сидел  солнечный  зайчик  и  безмятежно  вылизывал  желтенькую
мордочку. Но Жвачкун его не  видел  и  продолжал  целиться  из  старинного
мушкетона  в  узкий,  вонючий  переулок,  ожидая  что   вот-вот   появится
неизвестно что.
     Миновав еще пару улиц, Питкин с  надеждой  взглянул  на  компьютер  и
убедился, что информации  еще  не  достаточно.  Ему  захотелось  сесть  на
дорогу, прямо в пыль и заплакать.
     Но  вместо  этого  он  принял  еще  одну  таблетку   и,   когда   она
подействовала, сумел взять интервью у толстого владельца  зоопарка  редких
инструкций. Тот долго мялся, а потом доверительно сообщил,  что  на  самом
деле их планета живая и в данный  момент  прилично  наклюкалась.  А  когда
проспится - все будет хорошо. И шел он бы он себе по холодку. Того и гляди
какая-нибудь инструкция сбежит.
     Но Питкин захотел осмотреть зоопарк  и  пошел  от  клетки  к  клетке,
внимательно  рассматривая  особенно  редкие  инструкции.  Например:   "Как
собирать и классифицировать дырки от бублика",  "О  том,  как  посредством
сосания указательного пальца правой  руки,  увеличить  поголовье  сданного
скота в два раза", "как правильно смотреть на луну" с  приложенной  к  ней
таблицей  градусов  наклона  головы,  на  каждую   ночь   до   2365   года
включительно. И еще... еще...
     Возле клетки с инструкцией "О правильной постановке ног  при  вешаньи
лапши на уши", Питкин встретил  кентавра.  Они  познакомились,  и  кентавр
тотчас же угостил его довольно сносным пивом. Разговаривать  не  хотелось.
Поэтому они молча пили пиво  и,  вдоволь  наслушавшись,  как  за  тяжелыми
хромированными прутьями бьют копытами  и  рвутся  на  свободу  инструкции,
пошли  любоваться  заходом  солнца.  Однако   вместо   этого   попали   на
представление театра восковых фигур, которое им очень понравилось. А потом
ходили по улицам, распевая песню, из которой Питкин запомнил лишь начало:

                   "В июльский жар я встретил попугая.
                   Судьбу он мне предсказывать хотел..."

     И конец:

                   "И я бледнею, вдруг увидев попугая,
                   Боюсь, он мне однажды нагадает
                   Любовь до гроба или пулю в лоб."

     Потом кентавр куда-то исчез. А Питкин забрел в парк. Он  ходил  между
деревьями, рассказывая луне, что не виноват, что это такой закон, что рано
или поздно попадается планета, которая, ну просто не по зубам, хоть лопни.
И ничего тут не поделаешь. Разве что сбросить на нее помидорную бомбу -  и
делу конец. Да и то, наверное, не поможет.  А  он  простой  человек  и  не
виноват, что ему  подсунули  неисправный  компьютер.  Пусть  пришлют  сюда
другого, а уж он-то над ним посмеется. А потом  попросится  в  отставку  и
пусть его больше не трогают, потому что плевал он на эту планету и на весь
космос и на свою собачью службу. А  вот  пойдет  он  и  найдет  девушку  в
изумрудном платье. Сделает ее своей супругой,  и  она  нарожает  ему  штук
десять домовых, кикимор и леших. А потом они, всем шалманом, отправятся  в
дом отдыха на остров белых крокодилов. А там...
     Питкин  запнулся  о  собственную  ногу  и  упал   на   мягкий   ковер
прошлогодних листьев. Некоторое время вертелся, устраиваясь  поудобнее,  а
потом уснул.
     Ближе  к  полуночи  Питкину  приснилось,  что  его  заставляют   есть
раскаленные угли. Что-то пробормотав, он перевернулся на спину, и в ночной
темноте загорелся зеленый глазок наручного компьютера.  Через  весь  экран
шли  голубоватые  буковки,  которые  складывались  в   слова   "Информация
недостаточна".
     Просыпался он тяжело. Во рту горело и на языке - противно-противно. А
еще был полдень. Жутко хотелось пить и только потом поймать кого-нибудь  и
начистить ему физиономию.
     Встать Питкину  удалось  с  третьей  попытки.  Правда,  при  этом  он
ударился головой  о  сук  дерева,  под  которым  спал,  но  это  было  уже
совершенным пустяком.
     Кое-как удерживая равновесие, он сорвал с  пояса  фляжку  с  водой  и
вдоволь напился. Стало легче.
     И можно было  отправляться  в  путь  и  бродить  по  городу,  задавая
идиотские вопросы. Для того, чтобы доставить собранную информацию на базу,
где дипломированные умники выделят из нее самое главное и до отказа набьют
им одну из бесчисленных ячеек кибернетической памяти.
     И все.
     А  он,  Питкин,  полетит  на  другую  планету.  Безмозглый   придаток
безмозглого компьютера.
     Краем   глаза   Питкин   заметил   привычную   надпись:   "Информации
недостаточно" и вздохнул. Потом что-то в нем взорвалось. Он застонал  и  с
размаху ударил кулаком по компьютеру. А тот задрожал и мгновенно  побурев,
превратился в кукиш. Титановый браслет,  на  котором  компьютер  держался,
распался на множество блестящих капель, мгновенно скатившихся в траву.
     И Питкин почувствовал облегчение.
     Можно было возвращаться. Голова уже не болела. Во всем теле ощущалась
удивительная легкость. И он чуть ли  не  вприпрыжку  двинулся  через  весь
город к тому месту на окраине, где стоял его звездолет.
     Очень хороший звездолет! И стоит набрать определенную  комбинацию  на
пульте, как он рванет вверх. Прочь.
     Полумесяц солнца висел точно в зените, но было совсем не  жарко.  Над
городом плыли гигантские мыльные пузыри.  Иногда  они  опускались  слишком
низко и очень красиво лопались.
     На центральной площади Питкин запнулся о рубку неожиданно вынырнувшей
из асфальта подводной лодки, но даже не обернулся, чтобы обругать офицера,
который устанавливал на ней крупнокалиберный пулемет.
     Так же равнодушно Питкин прошел мимо  задумчивого  богомола,  который
явно хотел с ним познакомиться. Увидев, что знакомство сорвалось,  богомол
с горя прикусил собственный хвост и поплелся прочь.
     Потом Питкина обогнали попрыгунчики. Громко шлепая, они отталкивались
от  асфальта  плоскими  волосатыми  ступнями  и  взмыв  метров  на   пять,
приземлялись, чтобы сделать новый пятиметровый прыжок.
     Из рупора на ближайшей крыше  звучали  последние  новости.  Уверенный
мужской  голос  сообщал,  что  на   сегодня   предсказано   двадцать   три
автокатастрофы и восемнадцать ограблений на  каждый  километр  в  среднем.
Питкину на это было чихать.
     Он шел  и  шел  вперед,  пока  город  не  кончился.  Тут  до  корабля
оставалось совсем уже недалеко, и Питкин припустил бегом.
     Стоп, вот и знакомая полянка.
     Он остановился  на  самом  ее  краю,  с  трудом  переводя  дыхание  и
отыскивая глазами звездолет.  Да,  звездолет  был  на  месте,  только  его
предохранительные опоры превратились  в  толстые  узловатые  корни,  а  из
корпуса торчало множество веток и сучьев.
     Медленно, чувствуя странный холод в желудке, Питкин подошел к кораблю
и протянув руку, сорвал с одной из веток апельсин. Он оказался горьким.
     Тогда Питкин швырнул надкушенный плод на землю, с минуту рассматривал
корабль, наружная обшивка которого прямо на глазах превращалась в кору,  и
медленно, криво ухмыляясь, вытащил из кобуры бластер.
     Вот теперь действительно - все.
     Он снял бластер с предохранителя и нацелил дуло  себе  в  грудь.  Вот
сюда, где-то здесь должно быть сердце.
     Нажимая курок, Питкин подумал, что все это  до  невозможности  глупо.
Потом  плазменный   шнур   продернулся   сквозь   его   тело   и   испарил
подкрадывавшийся сзади тигрокуст.  Трава  понеслась  Питкину  навстречу  и
ударила его по лицу...
     Умирать ему надоело через полчаса. Тогда он сел и задумчиво почесал в
затылке. На груди не было даже малейшего ожога.
     Вот ведь черт! Даже умереть здесь по-человечески нельзя!
     И он завыл. А потом пошел в город, спотыкаясь и размазывая  по  щекам
слезы.
     А когда лес кончился, Питкин увидел городскую окраину, а также толпу,
которая поджидала его.
     Они были здесь все.  Красавица  Берта  и  Жвачкун,  толстый  владелец
зоопарка инструкций, кентавр и еще многие...
     Они ждали его и улыбались. А когда  Питкин  остановился  перед  ними,
Жвачкун шагнул вперед и, хлопнув его по плечу, сказал:
     - Ну хватит, парень, побаловался и - ша!  Я  вижу,  что  у  тебя  все
прошло. А что, не так? Так! Я еще три дня  назад,  когда  увидел,  что  ты
надеваешь на себя эти дурацкие тряпки и застегиваешь на  руке  неисправный
компьютер, понял что тебя не надо трогать. Да, я понял,  что  это  пройдет
само. И был прав! А? Прав, я говорю? Прав!
     - Так я... - Питкин мучительно сглотнул. - Так я...
     - Глупый, - сказал Жвачкун. - Ну конечно! Вспомни. Ты же наш.  Забыл,
как в прошлом году чуть не проломил мне голову пивной бутылкой в  баре  "У
голубых слонов"? А Большую Берту вспомнил? Ты  же  с  ней  в  один  детлес
ходил... Ладно, кончай придуривать! Есть дельце. Миркун охоту  на  жужелец
затеял. Давно ее уже не было. Пошли! Да не мучайся так. С кем  не  бывает?
Мне вон в прошлом году привиделось, что я голубая обезьяна. Так по  крышам
целую неделю скакал. Пошли!
     - Пошли, - сказала Большая Берта. Она положила ему руки  на  плечи  и
близко-близко заглянула  в  глаза,  да  так,  что  у  Питкина  перехватило
дыхание. И он, совершенно неожиданно, улыбнулся.
     Толпа взревела.  Все  окружили  Питкина  и  хлопали  его  по  плечам,
нахлобучили ему на голову шляпу и громко смеялись, выкрикивая:
     - Я же знал!
     - Я же говорил - пройдет!
     - А я то...
     - Да, он настоящий парень, наш Питкин!
     - А здорово мы дурака валяли, притворяясь, что его не знаем?
     - А старый Жвачкун -  голова,  правильно  сказал,  чтобы  Питкина  не
трогали, вот он и выздоровел.
     И Питкин уже бормотал:
     - Да что вы - ребята... да я же с вами... я же так,  бывает...  ну  с
кем не случается!
     А ему отвечали дружным смехом.
     Через полчаса они отправились на  охоту.  Перестреляли  чертову  уйму
жужелиц и вернулись в город увешанные трофеями.  Солнце  по  этому  поводу
задержалось на небе лишних три часа, все  ждало,  когда  они  навеселятся,
насмеются, натанцуются.
     Прямо на мостовой пылали гигантские  костры.  На  огне  поджаривалось
мясо  жужелиц  и  любой,  кто  хотел,  мог   подойти   и   отрезать   себе
приглянувшийся кусочек.
     А когда солнце устало и ушло отдыхать за горизонт,  Большая  Берта  и
Питкин тихо исчезли в одном из узких, неприметных  переулков.  Там  Питкин
прислонил Большую Берту к стене и снова  очень  близко  увидел  ее  глаза.
Потом они поцеловались.
     А когда отодвинулись друг от друга, жадно хватая ртами воздух,  Берта
сказала:
     - Да заткни ты эту верещалку, сосредоточиться не дает.
     - Какую верещалку? - не  понял  Питкин  и  только  тут  услышал,  что
действительно, совсем недалеко,  что-то  верещит.  Он  нагнулся  и  поднял
маленький, металлический кубик. - Что это? - спросил  Питкин,  разглядывая
странную штуковину. Что-то она ему напоминала. На секунду в памяти всплыли
слова "детектор опасности" и тут же исчезли. Бессмыслица какая-то!
     Питкин пожал плечами и, прежде чем повернуться к Большой Берте, кинул
кубик в канализационный  люк.  Он  провалился  сквозь  прутья  решетки,  и
верещанье смолкло. Через секунду в люке что-то полыхнуло.
     Но Питкин этого уже не видел. Он целовал Большую Берту.
     Питкин не  видел  также,  как  из  люка  выскочил  маленький  зеленый
лягушонок. Некоторое время он таращился  на  луну,  а  потом  пронзительно
заквакал. Три длинных квака, три коротких и снова три длинных...





                               ДЕНЬ БЕЗ СМЕРТИ


     Запах  лекарств  гулял  по  просторным  комнатам  дворца   Верховного
Предводителя,  бессменного  борца  за  демократию,   человека,   укравшего
созвездие Павлина.
     Сам он лежал на разрисованном зелеными молотилками ложе,  укрытый  до
подбородка  белоснежным  одеялом.  Глаза  -  закрыты,  в  уголках  губ   -
страдание.
     В капельнице беззвучно лопались пузырьки.
     Врач выключил универсальный диагностер и задумчиво почесал за ухом.
     - Когда? - не раскрывая глаз, спросил Верховный Предводитель.
     -  Сегодня  или  завтра,  -  подобострастно  ответил  врач,  сматывая
щупальце диагностера.
     Умирающий открыл глаза и  приподнял  голову.  Голос  его  был  тих  и
спокоен.
     - Ну нет. Я не хочу умирать и не умру. Через минуту здесь должен быть
мой секретарь. Пусть захватит бланк для очередного указа.
     Врач пожал плечами...
     Была ночь. Дождь бегал по городу,  словно  сороконожка,  отталкиваясь
тоненькими струями от  крыш  и  асфальта.  Смерть  затаилась  в  ближайшем
парадном и, когда патрульный самоход проехал мимо, отправилась дальше. Она
шла вдоль по улице и думала, что  ничего,  кроме  насморка,  такая  погода
принести не может. И вообще, лучше бы сейчас сидеть у камина  и  смотреть,
как  поджаривается  на  огне  сочное  мясо.  А  потом  наполнить   высокий
хрустальный бокал густым, похожим на кровь вином...
     Однако какие уж там удобства? По пятам идет  погоня,  и  есть  только
полчаса, чтобы найти убежище. Потом будет поздно.
     Смерть невесело усмехнулась и  подумала,  что  повидала  всякого.  Но
чтобы бегать по городу в поисках убежища, спасая самое себя? Бред!
     Патрульный самоход  вынырнул  из-за  угла  совершенно  бесшумно,  как
призрак. На этот раз смерть спряталась за статую Вечного Просителя,  возле
входа в управление "Лесносырхвостстебснабсбыта".
     Машина остановилась возле статуи, и смерть увидела  тех,  кто  в  ней
сидел.  Их  было  трое.  Генерал  в   позолоченном   хомуте,   поручик   в
посеребренном и капрал-водитель, на шее которого  тускло  светилась  медь.
Генерал небрежно курил тонкую сигарету.
     Подумав о том, как тепло и сухо у  них  в  машине,  смерть  скрипнула
зубами.
     Хорошо устроились, гады.
     - Ну, скоро там! - спросил генерал и выкинул окурок на тротуар.
     - Сейчас, сейчас, - ответил капрал и  стал  торопливо  крутить  ручки
настройки передатчика. Поручик выудил из кармана плоскую фляжку и,  сделав
порядочный глоток, сказал:
     - Нет, ну не охламоны ли эти, из службы успокоения?  Не  могли  взять
какую-то старуху. Эх, послали бы меня...  Я  бы  им  показал...  я  бы  их
научил... А теперь ищи ее - свищи.
     - Со смертью шутки плохи, - с сомнением сказал капрал.
     - Плохи, - передразнил его поручик. - Смерть теперь отменена. И чтобы
другим неповадно было, ее надо уничтожить. А то,  не  дай  бог,  заговорят
вслух да еще думать начнут, что  совсем  уж  скверно.  Если  каждый  будет
думать, так и к анархии прийти можно... Эй, чего там копаешься?  Шевелись,
поехали в управление.
     Самоход уехал.
     По лицу Вечного Просителя стекали струйки воды, словно слезы.
     Смерть вздохнула и, взвалив на плечо  завернутую  в  мешковину  косу,
пошлепала дальше. Собственно, можно было  постучать  в  первую  попавшуюся
дверь. Ей стало почти безразлично, выдадут ее  или  спрячут.  Но  какое-то
чувство подсказывало, что нужно пройти еще немного. И только  проскользнув
через площадь Вечных идеалов, она наконец увидела подходящий дом.  Старый,
обшарпанный, с остроконечной крышей и загаженным парадным.
     Быстро оглянувшись по сторонам, смерть нырнула в подъезд. На  третьем
этаже она наступила на осколок разбитой бутылки и чуть  не  порезала  себе
ногу. На  площадке  четвертого  этажа  из-под  холодной  батареи,  которая
неизвестно для чего висела на стене, выскочил старый,  облезлый  кот  и  с
визгом рванул вверх по лестнице.
     А потом был  пятый  этаж,  и  тут  смерть  поняла,  что  пришла.  Да,
несомненно, эта квартира ей подходила. Смерть осторожно опустила  косу  на
пол и, откинув со лба прядь мокрых волос, постучала.
     За окном шелестел дождь. Стояла ночь.
     Аким проснулся и долго лежал с открытыми глазами, думая о том, что  в
холодильнике у него имеется еда, кусок рыбы горячего  копчения.  Стоил  он
книги Эльфонсо Сальмари, которую Аким за него отдал? Наверное,  стоил.  По
крайней мере, его можно съесть. А можно оставить на  завтра.  И  тогда  на
базар он пойдет лишь послезавтра. И тем самым выиграет еще один день.
     Впрочем, зачем? И у кого он этот день собирается выиграть?
     Аким  чуть  было  не  пошел  на  кухню,  но,  вовремя  спохватившись,
некоторое время боролся со своим желудком. Чтобы отвлечься от голода, стал
сам себе врать.
     Итак, о чем бы это? Ну, например, о том, что было  бы,  родись  он  в
другом мире. А что, неплохо!
     Например... Он мог бы скакать на горячем коне,  подставляя  холодному
ветру загорелое лицо, а потом в глухих каньонах, задыхаясь  от  недостатка
воздуха, рубиться с врагами, нанося и  отражая  яростные  удары.  А  когда
последний вражеский воин исчезнет в  бездонной  пропасти,  вложить  меч  в
ножны и отправиться дальше на поиски новых приключений и новых врагов.
     А  еще...  Он  мог  бы  всю  жизнь  носить  власяницу,   подпоясанную
туго-натуго хорошо просмоленной веревкой, для того  чтобы  не  так  сильно
чувствовать голод. Каждый вечер брать со стены тяжелую плетку и полосовать
свое жаждущее удовольствий тело... Сильнее,  еще  сильнее,  до  крови,  до
большой  крови...  чтобы  в  последние  мгновения,  которые  останутся  до
небытия,  почувствовать  хоть  отсвет  того,  что  называется  истиной.  И
иронически улыбнуться.
     А еще... Он мог бы ходить в горностаевой мантии. И в тишине кабинета,
иногда в одиночку,  иногда  с  кучкой  особо  доверенных  особ,  принимать
решения и говорить слова, которые повлияют на судьбы  мира.  Словно  паук,
сплести самую прочную на свете паутину и время  от  времени,  для  забавы,
дергать за нее, заставляя окружающий мир  выворачиваться  наизнанку.  И  в
гордом одиночестве понимать, что такое власть и какое счастье ею обладать.
     Он мог бы...
     Кто-то стучал в дверь.
     Аким даже не удивился. Он давно ждал этого стука и  знал,  что  будет
дальше. Сейчас ввалятся люди в черных хомутах, и среди них  будет  один  в
посеребренном. Аким, конечно, будет кричать, а солдаты начнут  пинать  его
по ребрам тяжелыми подкованными ботинками. Книги  они  выкинут  на  улицу,
просто так, ради развлечения. И там, в этой осенней промозглости, лощеные,
ломкие листы старинных книг будет заливать  дождь,  смывая  с  них  золото
заставок и миниатюр. Но никому до этого не будет дела.
     Аким слез с кровати. Сунул ноги в  шлепанцы  и,  запахнув  халат,  не
спеша прошлепал к двери.
     Да нет, что-то не так. Солдаты стучат по-другому. Они обычно  бьют  в
дверь сапогами и прикладами, добросовестно выполняя солдатский долг.  Нет,
этот стук можно даже назвать деликатным.
     Скорее всего, кто-то из бывших знакомых. Допустим, спал себе  человек
и вдруг среди ночи проснулся оттого, что  замучила  совесть.  И  тогда  он
пошел его, Акима, проведать... Поесть чего-нибудь принес...
     Горло Акима перехватила голодная спазма. Он включил свет в прихожей и
откинул тяжелый крючок.
     На лестничной площадке стояла смерть.
     Сердце Акима ухнуло куда-то вниз, и он почувствовал одновременно ужас
и почему-то облегчение.
     - А-а-а, - растерянно сказал он. - Так вас же запретили?
     Смерть пожала плечами и чихнула. Саван на ней был насквозь мокрый. Он
плотно облегал ее невероятно  худое  тело,  с  него  текла  вода,  которая
собиралась на полу в лужицу.
     - Э, так вы простудитесь, - сказал Аким и  сделал  приглашающий  жест
рукой. - Прошу.
     Смерть  несмело  улыбнулась,  и  Аким  заметил,  что   зубы   у   нее
белые-белые, молодые. А она, оказывается, не такая уж дряхлая.
     Он провел ее через прихожую мимо пыльных неисчислимых шкафов, забитых
книгами, в спальню, где достал  из  гардероба  потертый  халат  и  широкое
полотенце.
     - Берите. Оботритесь и переоденьтесь. А потом ложитесь в  постель.  Я
сейчас, только уберу лужу в коридоре, чтобы следов не осталось.  За  вами,
наверное, гонятся?
     С лужей он управился быстро, а потом прошел в кухню. Остановившись  у
холодильника, Аким подумал, что теперь уже  ничто  не  имеет  значения,  и
открыл его вогнутую поцарапанную дверцу. Драгоценный кусок рыбы он положил
на треснувшую тарелку настоящего старинного  фарфора.  Недолго  подумал  и
налил в граненый стакан остатки водки из початой бутылки. Высыпал туда  же
ложку перца.
     Смерть  уже  сидела  на  кровати,  плотно  завернувшись  в  халат   и
накрывшись одеялом. Саван ее был развешан на батарее.
     - Выпейте это, - сказал Аким, усаживаясь в свое любимое кресло.  -  И
закусите.
     - Спасибо, - поблагодарила смерть и залпом осушила стакан.  Очевидно,
его содержимое попало не в то горло, потому что она закашлялась.
     - Ну что же вы так, - пробормотал Аким и, встав, похлопал ее  ладонью
по спине.
     Наконец смерть отдышалась и, благодарно улыбнувшись, стала есть рыбу.
От выпитой водки на ее щеках появился слабый румянец, и теперь она была ну
просто обыкновенной старушкой, которая долго шлялась под дождем  и,  выпив
горячительного, вкушает скромный ужин.
     Аким закурил одну из пяти оставшихся у него сигарет и стал  смотреть,
как смерть ест.
     Делала она это не без изящества, временами бросая на него благодарные
взгляды. Потом, когда на  тарелке  остались  только  кости,  Аким  вытащил
старое, драное одеяло, потертый плед и соорудил себе постель на полу.
     - Право, мне так неудобно... Если я вас стесняю, я могу и уйти.
     - Неудобно спать на потолке, - проворчал Аким. -  Лежите,  лежите.  В
конце концов, вы ведь дама.
     - Да? - удивилась смерть и даже хихикнула. - А я ведь и забыла.
     Она лукаво посмотрела на него.
     - Ладно, вам сейчас надо хорошенько выспаться. Может, и  простуды  не
будет...
     Он потушил свет и, устроившись на своем самодельном ложе, минут через
пять спросил:
     - А за вами не следили?
     - Нет, - смерть сладко зевнула.
     - Нет,  -  удовлетворенно  повторил  он,  закрывая  глаза  с  твердым
намерением уснуть. Но через минуту опять спросил: -  Скажите,  а  там,  за
порогом смерти, что-нибудь есть? Ну, я имею в виду,  что  не  может  быть,
чтобы ничего не было. Что-то же должно оставаться от сознания, от  мыслей,
от воспоминаний?
     - Право, не знаю, - сказала смерть. - Я ведь только отнимаю жизнь.  А
что потом - меня уже не касается.
     Утром он осторожно  выбрался  из-под  одеяла  и,  прошлепав  к  окну,
выглянул на улицу.
     Ничего особенного.  Маленький  старичок  выгуливал  средних  размеров
игуанодона.  Чуть  дальше  разместился  лоток  продавца  милосердия.  А  в
сторонке дрались два телеграфных столба. Очевидно, после  ночной  прогулки
никак не могли поделить место, на котором удобно отдохнуть и отоспаться.
     Только что это выглядывает  из-за  угла?  Что-то  очень  знакомое.  А
именно? Да провалиться мне на  месте,  если  это  не  бампер  полицейского
самохода!
     Аким задернул шторы поплотнее  и  пошел  на  кухню.  Ставя  на  плиту
чайник, он подумал, что от судьбы не уйдешь.
     Правда, есть время. Пока молодчики из службы  умиротворения  запросят
инструкций, пока обойдут все инстанции... В общем, канитель долгая.  Никак
не меньше, чем на полдня, и это надо использовать.
     Аким услышал, как в комнате завозилась смерть.
     Он деликатно постучал в дверь и, получив разрешение, вошел.
     - С добрым утром, - сказала смерть. - А если попробовать через крышу?
     - С добрым утром, -  ответил  ей  Аким.  -  Бесполезно.  Знаю  я  их,
мерзавцев. Аккуратные.
     - Ну что же, - развела руками смерть.
     - Угу, - согласился он и стал натягивать  штаны.  Смерть  тоже  стала
одеваться, и Аким подумал, что тело у нее не такое уж старое. Худая -  так
теперь это, кстати, модно. Английский стиль называется.
     Они покончили с утренним  туалетом  и  сели  пить  чай.  Пили  долго,
обстоятельно и с наслаждением. Тем более, что ничего, кроме чая,  у  Акима
не было.
     Потом  смерть  перевернула  пустую  чашку  и,  блаженно  улыбнувшись,
сказала:
     - Знаешь что? У тебя в шкафу на одной из полок лежит клубок шерсти  и
спицы, - она озорно прищурилась и даже  вроде  бы  подмигнула.  -  Честное
слово, я тысячу лет не вязала. А так хотелось бы.
     - Хорошо. Я сейчас, - Аким вынул из шкафа клубок и спицы. Отдавая  их
смерти, пояснил: - Это от жены осталось. Она пять лет назад...
     - Я помню, - сказала смерть и надела  на  нос  очки.  -  Такая  милая
женщина, с родинкой на щеке...
     - Угу, - кивнул головой  Аким  и,  прикусив  губу,  ушел  в  соседнюю
комнату.
     Книги занимали целую стену. Словно лаская, Аким  провел  пальцами  по
ровным золотистым корешкам и, вздохнув, подумал, что про каждую из книг он
мог рассказать целую историю.
     Потом быстро отобрал пять самых любимых томиков и,  секунду  подумав,
завернул их в прошлогоднюю газету.
     Уже в пальто он заглянул в гостиную. Смерть с увлечением вязала.
     Аким кашлянул.
     - Я ухожу, - сказал он почему-то шепотом: - Часа через  два  вернусь.
Хотелось бы, пока есть время... В общем, я не то  чтобы  об  этом  мечтал.
Наверное, совсем наоборот. Но раз уж так складываются события. В общем,  я
хотел бы умереть раньше... раньше, чем вы... ну, сами понимаете...
     Он неожиданно для себя засмущался, но смерть, как ни в чем не бывало,
продолжала вязать, размеренно отсчитывая петли.
     Аким пожал плечами и, сунув сверток с  книгами  под  мышку,  пошел  к
выходу.
     Смерть догнала его в прихожей.
     - Глупый, - сказала она. - Ну конечно. Какой может быть разговор?
     Она легонько прикоснулась губами к его щеке...
     Дверь парадного гулко хлопнула за спиной Акима.
     Проходя мимо  полицейского  самохода,  он  не  удержался  и  постучал
пальцем по толстому бронестеклу одной из дверок. Аким видел, как  водитель
дернулся, но тут же притворился, что ничего не заметил.
     - Дурак! - крикнул ему Аким и потряс в воздухе свертком с книгами.  -
Вот я тебя сейчас этой штукой!
     Но даже это не подействовало.
     - Ну и шут с тобой, - сказал он водителю самохода, который,  сохраняя
каменное выражение лица, смотрел куда-то  поверх  его  головы,  безнадежно
махнул рукой и пошел дальше, помахивая пакетом и чуть слышно напевая.
     - Вот и все... тра-ля-ля-ля... Сегодня после обеда... тра-ля-ля...  а
так, как мы не  сдадимся...  пам-пам-пам...  то  будет...  тра-ля-ля-ля...
страшно представить...  пам-пам-пам-пам-пам...  и  тут  главное  успеть...
парам-парам-парам... пока не поздно... ля-ля-ля...
     И вдруг остановился, неожиданно осознав, что действительно -  все.  И
сегодня после обеда его уже не будет.
     Наверное,  Аким  очень  сильно   побледнел.   Какой-то   головоногий,
проезжавший мимо в ванне на пяти  колесиках,  остановился  и  сочувственно
сказал ему:
     - Милый, что-то ты неважно выглядишь. Вернись немедленно домой, хвати
стакан аммиаку и сейчас же спать, желательно в вентиляционную трубу.
     - Да пошел ты... со своим аммиаком,  -  сказал  Аким,  чувствуя,  как
постепенно приходит в себя. Через минуту он совершенно справился с собой и
медленно пошел по направлению к базару.
     Он посмотрел на голубых слонов, продававшихся за грош... На факиров в
заляпанных печатями чалмах, которые молча  глотали  длинные,  трехгранные,
украшенные  драгоценными  камнями  оскорбления.  Прошелся  мимо  продавцов
призрачного счастья и мимоходом убедился, что счастье у них  действительно
призрачное, без  малейшего  обмана.  А  потом  поглядел  на  борьбу  идей,
абсолютно походивших друг на друга и поэтому сражавшихся  отчаянно,  шипя,
пуская слюну и яростно сверкая глазами.
     Потом Аким стал рассматривать тех, кто  ходил  по  базару.  Он  видел
почтенных, заслуженных  купцов  и  их  бесконечно  преданных  приказчиков.
Важных, вроде бы безразличных ко всему, стражей порядка. Видел, как  порой
в глазах у них появлялся алчный  блеск.  Это  означало,  что  им  нравится
какая-нибудь вещь. Они ее  сейчас  же  получали  за  символическую  медную
монету.
     Еще он видел зевак с  затянутыми  паутиной,  вечно  открытыми  ртами.
Жулики в белых халатах меняли медные деньги  на  серебряные,  уверяя,  что
серебро вредно влияет на организм. И тут же, прямо на  базаре,  ссорились,
дрались, торговали и валяли  дурака  простые  люди.  Дурак,  которого  они
валяли, был одет в телогрейку и кирзовые сапоги.
     Постепенно базарное сумасшествие  Акиму  надоело.  Он  собрался  было
уходить, но неожиданно наткнулся на стадо размножавшихся лозунгов. За ними
присматривал солидный купец в тяжелом лицом и раскосыми глазами.
     Лозунгов  было  много.  Яростно  взрывая  копытами  землю,  извиваясь
матерчатыми телами, они прыгали друг на друга и сливались. Рано или поздно
одна из пар лозунгов исчезала. На ее месте тут же  появлялись  новые  две,
которые мгновенно вырастали до размеров взрослых особей.
     Ради развлечения Аким прочитал несколько из них:
     "Труд - высшая форма развития души", "Тот,  кто  трудится  хорошо,  -
получит свое", "Вера в будущее - вот наш козырь", "Тот, кто шагает вперед,
- придет", "Тот, кто идет, - придет  куда  надо",  "Главное  не  дорога  -
главное  путь",  "Путь  души  непонятен  и   неизмерим",   "Непонятное   и
обязательное должно вести  вперед",  "Все,  что  не  ведет  вперед,  ведет
назад", "Тот, кто идет вперед, - никуда не придет".
     Аким усмехнулся и пошел дальше. Он ушел с базара и  долго  бродил  по
улицам, вдыхая восхитительный запах орхидей, которые  росли  буквально  на
каждом шагу. А нанюхавшись чуть не до одурения, зашел и оставил  у  одного
из своих старых друзей сверток с книгами.
     И снова гулял по городу, пытаясь ловить солнечных  зайчиков,  которые
увлечено грызли вышедшие в тираж цитаты, и даже встретил бродячий плетень.
Аким сейчас же попытался навести на него тень, но плетень ускользнул,  так
как был старый и опытный.
     А потом вышло время. Из любезности оно  еще  немного  постояло  возле
Акима, но потом сказало, что пора. Не может же оно тянуться вечно - и  так
на целых полквартала вытянулось. И Аким понял, что действительно - пора...
     Возле его дома уже собралась порядочная толпа зевак. Аким протолкался
к подъезду и вошел в дом. Толпа за его спиной привычно ахнула.
     Войдя в квартиру, он аккуратно повесил  пальто  на  вешалку  и  пошел
посмотреть на смерть.
     Она сидела в гостиной и задумчиво  протирала  промасленной  тряпочкой
косу, Аким тяжело вздохнул и сел рядом с ней.
     Когда в дверь заколотили приклады, смерть положила косу возле себя  и
повернулась к Акиму. Их глаза встретились.
     - Да? - сказала смерть...
     - Да, - ответил Аким.
     - Хорошо. Я помню твою просьбу.
     Она провела ладонью по  его  груди  и,  услышав,  как  последний  раз
дрогнуло сердце, потянулась за косой.
     Дверь упала минут через пять. Еще через несколько секунд  полицейские
были в комнате и ошарашено разглядывали смерть, которая стояла перед ними,
насмешливо улыбаясь и подняв косу.
     - Ну? Что же вы стали? - спросила она. - Уж не трусите ли?
     -  Огонь,  -  приказал  поручик,  у  которого  на   шее   поблескивал
посеребренный хомут.
     Но выстрелить никто  не  успел.  Смерть  взмахнула  косой  и  срезала
передних троих. А потом поручика. И еще одного,  того,  который  судорожно
дергал затвор винчестера. А потом того,  рыжего,  с  бородавкой  на  носу.
Этого оказалось достаточно. Они побежали.
     Они скатились по лестнице, как  горох,  и  мгновенно  рассыпались  по
улице.
     А смерть высунулась в окно и, засунув два пальца  в  рот,  насмешливо
засвистела.
     И тут ей  в  лоб  попала  пуля,  которую  выпустил  снайпер  с  крыши
соседнего дома.
     А потом началось!..
     Газеты  вышли   с   аршинными   каракулевыми   шапками,   и   в   них
провозглашалась Эра Бессмертия. На улицах было  настоящее  столпотворение.
Все смеялись, танцевали и кидали  в  воздух  валенки.  По  карнизам  домов
скакали абсолютно свежие лозунги, рассыпая фейерверки  красивых  слов.  На
всех углах раздавали леденцы на палочках. Скоморохи  прославляли  мудрость
Верховного Предводителя, и народ  им  вторил.  На  радостях  подожгли  три
оперных театра и восемь домов терпимости. А потом забегали в дома и дружно
плевали в потолки, да так, что их обрушилось несколько тысяч.
     С экранов телевизоров зачитывали  противоестественные  телеграммы  из
других стран. А еще сообщили, что по просьбе народа, дабы увековечить  это
знаменательное событие, трем городам и  семидесяти  улицам  присвоено  имя
Верховного Предводителя.
     По улицам ходили маленькие девочки в национальных костюмах и целовали
всех подряд. Ветераны картофелеуборочных  кампаний  на  радостях  объявили
было войну тараканам, но те вовремя ушли в подполье, и воевать стало не  с
кем. Поэтому просто обнимались, целовались,  ходили  по  улицам,  распевая
старинную патриотическую песню: "Эх, железною лопатой да врага по голове!"
     А сверху падали звезды и беззвучно гасли, не достигнув земли. Старухи
выкидывали из окон приготовленные для себя саваны и устраивали из  них  на
площадях костры. Половина владельцев похоронных обществ сбежала, прихватив
с собой в качестве сувениров чемоданчики, битком набитые деньгами.  Другая
половина попыталась покончить с собой, но  потерпела  неизбежный  крах.  А
народ веселился и развлекался, пел и танцевал. Все чувствовали  себя  так,
будто с плеч упал огромный тяжелый груз, и в будущем ожидается все  только
хорошее, и никакого повышения цен больше не будет.
     Никто не знал, что в это самое время в одной из секретных лабораторий
с лихорадочной  поспешностью  пытаются  создать  синтетическую  смерть.  В
первую очередь  для  того,  чтобы  отправить  в  страну  теней  Верховного
Предводителя,  бессменного  борца  за  демократию,   человека,   укравшего
Созвездие Павлина, который восьмой час бился  в  агонии  и  никак  не  мог
умереть.





                                   ОЗЕРО


     Над черными громадами домов висела бледная луна. Призрак вышел  из-за
угла, загородив дорогу.
     Прохор  становился  и  засунул  руки  в  карманы,  ожидая  дальнейших
событий.
     Очень мило! Эдакий некрупный призрак в плаще и помятой шляпе, с худым
лицом и щетинистым подбородком. Да к тому же  еще  и  нетрезвый...  Фи!  В
конце концов, это могло  продолжаться  долго,  а  терпение  у  Прохора  не
железное.
     - Ну, ты! - сказал он. - Чего ты?.. Иди, иди, у  тебя  свои  дела,  у
меня свои.
     Призрак что-то невнятное промычал и, ударив  себя  кулаком  в  грудь,
исчез в стене ближайшего дома. Прохор пожал плечами и,  тщательно  выбирая
дорогу, но несмотря на это ежеминутно попадая в лужи, пошлепал дальше.
     Где-то противно кричал птеродактиль. Ветер шевельнул волосы,  пронеся
с собой мгновенное облегчение, и тут  же  стих.  На  ближайшей  крыше  два
призрака обнимались и целовались, прекращая это милое занятие  только  для
того, чтобы вволю поикать.
     Он свернул в проходной двор, долго карабкался по кучам мусора, битого
стекла и два раза чуть не упал. Сперва поскользнувшись на какой-то  липкой
и вонючей дряни, а потом - когда под ним рассыпалась горка битой черепицы.
Серые тени перебегали дорогу. А в конце пути с крыши дома, возле  которого
он проходил, упал кирпич и с треском разлетелся на мелкие кусочки.
     Все же он дошел и долго возился с дверным замком, который ни  за  что
не хотел открываться.
     Наконец ключ повернулся,  дверь  со  скрипом  отворилась,  и  Прохор,
ругаясь самыми последними словами, вошел в дом.
     Он прошел длинным, неосвещенным коридором мимо комнаты Профессора, из
которой доносилось пощелкивание и пахло серой, мимо комнаты  Торгаша,  где
было  тихо.  Неожиданно  обернувшись,  увидел,  как  из   логова   Торгаша
выскользнуло что-то  серое,  расплывчатое  и,  быстро-быстро  пробежав  по
коридору, вдруг пропало.
     Усмехнувшись, Прохор вошел в свою комнату  и,  мягко  прикрыв  дверь,
остановился, нащупывая в кармане спички.
     Он зажег стоявшую на столе свечу, отпил из  помятого  бидончика  пару
глотков воды и, стряхнув с усов  капли,  стал  растапливать  печку.  Когда
"буржуйка" весело загудела, он сел к ней спиной и некоторое  время  глядел
на Кроху, который спал, приоткрыв рот и тихонько посапывая. На правой щеке
у него отделился кусок кожи и виднелось черное мясо. Прохор перевел взгляд
на Пэт. Она лежала свернувшись клубком, подложив под  щеку  узкую  ладонь.
Дальше, возле самой стены, раскинув полные руки, спал Март. Круглый  живот
его то вздымался, то опадал.
     Вздохнув, Прохор подошел к окну и  долго  смотрел  на  ночной  город.
Где-то далеко, кварталов за пять, полыхало зарево - то  ли  пожар,  то  ли
призраки веселились.
     Прохору стало тоскливо. Он подумал о том, что  когда-нибудь  все  это
кончится, надо только терпеть, стиснуть зубы и надеяться на лучшее, потому
что хуже уже некуда. А еще  он  немного  удивился  своему  такому  долгому
терпению, и, наверное, в этом удивлении была также  гордость,  потому  что
мало кто столько вытерпит, а он вот смог. Главное, быть спокойным и  знать
- так и должно быть, слепо верить, что все это рано или поздно кончится.
     Он  повесил  пальто  на  гвоздик,  разгрузил   карманы   и,   оглядев
внушительную кучку картошки, подумал,  что  пальто  у  него  действительно
замечательное, а особенно  карманы,  в  которые  можно  спрятать  все  что
угодно...
     Подождав, пока не появятся угли, он положил на них картошку и прикрыл
ее золой. А сам сел возле "буржуйки"  и  грелся,  покуривая  заплесневелую
сигарету. Он с наслаждением вдыхал сладковатый дым, размышлял о  том,  что
надо бы достать Марту хорошее пальто и лучше бы с такими же замечательными
карманами, как у него.  А  Кроху  придется  отдать  призракам,  никуда  не
денешься. Он еще много о чем думал. Например, о том, что в  соседнем  доме
раньше жила лопоухая девочка, которая однажды остановила  его,  тогда  еще
несмышленого  балбеса,  на  улице  и  сказала,  что  любит.  Безо   всяких
вступлений подошла, сказала: "Я тебя люблю" и стала с любопытством  ждать,
что он ответит. А он от неожиданности растерялся, выдавил из  себя:  "Даже
так?" - и бросился от нее бежать, как от морского чудовища.
     Интересно, где она теперь? Кто знает? Может, сидит  точно  так  же  у
печки и вспоминает о том, как однажды  призналась  в  любви  одному  юному
придурку и как он позорно при этом струсил? Тут он подумал, что быть этого
не может. Скорее всего, она превратилась в серую тень и шастает по ночному
городу, а может, подалась к призракам. Скорее всего...
     А потом проверил картошку, которая уже испеклась, и,  вытащив  ее  из
печки, разложил на четыре порции. Замер, прикидывая, кого  будить  первым.
Но тут Март дрыгнул во сне ногой,  а  так  как  лежал  у  стены,  то  нога
провалилась в нее по колено, очевидно, высунувшись на улицу. И пока Прохор
с изумлением на все это глядел, Март вытащил ногу и поджал под себя.
     Прохор зачем-то потрогал  стену  возле  постели  Марта  и  уже  хотел
пощупать его самого,  но  передумал  и  вернулся  к  печке.  Как-то  сразу
заледенев, переделил картофель на троих и стал будить Пэт  с  Крохой.  Это
было тяжким  делом,  потому  что  просыпаться  они  не  хотели,  а  только
сворачивались в клубки, как ежики, и старались прикрыться одеялами.
     Тогда он плеснул на них водой, и минут через пять  Пэт  уже  уплетала
ароматную, горячую печеную картошку. А Кроха ел прямо с корочкой, на зубах
хрустели угольки и  вокруг  губ  появился  черный  налет.  Прикончив  свою
порцию, он выцыганил у Пэт  еще  одну  картофелину  и,  тотчас  же  с  ней
расправившись, мгновенно заснул.
     Прохор ел неторопливо, смотрел  на  Пэт,  любуясь  хрупкой  тепличной
красотой, которая всегда будила в нем жалость и желание защитить.
     - А Март? - спросила она.
     - Он уже наелся, - сказал  Прохор  и  поспешно  поинтересовался,  как
дела. Пэт стала рассказывать, как они сидели, ждали  его,  и  только  Март
один раз выходил за водой, был очень долго,  но  вернулся  пустой,  хорошо
хоть вернулся. А еще кто-то стучал в окно, но  они  не  открыли,  а  Кроха
плутует  в  домино,  а  Март  в  последнее  время  какой-то  молчаливый  и
раздражительный. И вода кончается.
     Она все рассказывала и рассказывала, а Прохор смотрел на  нее,  забыв
обо всем, очарованный лицом этой девочки, потому  что  оно  было  прежним,
таким, как недавно и так невозможно давно.
     Она опустила голову на старый ватник, который заменял ей  подушку,  и
еще что-то говорила, но голос становился все тише. Прохор доел картошку, и
пристроился рядом. Они немножко пошептались, а потом уснули.
     Проснулись утром - от грохота. За окнами двигались батальоны шкафов и
этажерок, роты трельяжей и диванов, бригады столов и  легионы  стульев,  а
также козетки, кушетки, тумбочки  и  еще  множество  другой  деревянной  и
пластиковой мебели. Все это двигалось вдоль по улице, сталкиваясь,  сдирая
друг у друга полировку и устилая асфальт осколками зеркал.
     Из  подъездов  выбегали  люди,  ошалело  рассматривая  это   странное
шествие. Но кое-кто уже сообразил что к чему:  двое  самых  предприимчивых
ринулись в мебельную колонну, отбили  понравившийся  шкаф  и,  как  он  ни
отмахивался дверцами, как ни упирался, утащили во двор  своего  дома,  где
намертво привязали к дереву. Тут все  очнулись.  Появились  веревки,  лица
людей стали азартными, а руки приготовились хватать.
     Получилась настоящая охота. Люди  вытаскивали  из  колонны  стулья  и
табуретки, тумбочки и деревянные кровати, с шутками-прибаутками вязали  их
и тотчас же затаскивали в квартиры. Кто-то уже рубил стульям ножки,  чтобы
не сбежали, еще кто-то разбивал шкаф, а с верхних этажей кричали:
     - Выбирай посуше. Чтобы хорошо горело!
     Но колонна шла вперед и была слишком огромна, чтобы обращать внимание
на такие мелочи. Не так уж много  оставалось  людей,  чтобы  причинить  ей
заметный ущерб.
     Не обошлось и без призраков. Они устроились на крыше одного из зданий
и с хохотом смотрели бесплатное  представление,  встречая  каждую  удачную
поимку одобрительным гулом. А когда какому-нибудь дивану все же  удавалось
ускользнуть, пронзительно свистели в два пальца, как бывалые голубятники.
     На другой крыше сидел  птеродактиль  и,  тараща  полуослепшие  глаза,
шипел, расправлял и собирал кожистые веера крыльев, собираясь взлететь, но
не решаясь отдаться на милость суматошной дневной жизни.
     Его заметили. Все мгновенно позабыли про  мебель.  Кое-кто  полез  по
карнизам, не сводя глаз с аппетитной добычи. По нынешним временам  столько
мяса - это что-то невероятное.
     Несколько человек побежали за мушкетами, другие тем временем пытались
сбить птеродактиля камнями. Но все дело завалили  призраки.  Кто  же  еще?
Один из них перескочил  на  крышу  и  что-то  гаркнул.  Праптица  неуклюже
взлетела и, кренясь на одно крыло, отправилась искать менее шумное место.
     Народ опять принялся за мебель. Тут и Прохор вышел на улицу,  отловил
превосходный буфет, который поначалу сопротивлялся, но быстро  успокоился.
Он пришелся кстати, ведь дров осталось маловато.
     А потом в квартиру ввалился  оживленно  жестикулирующий  Профессор  и
прямо с порога пригласил Прохора на прогулку.  Пришлось  согласиться,  так
как Профессор мог заблудиться в  трех  соснах.  Прохору  уже  надоело  его
разыскивать. Гораздо легче сопровождать: ходи за ним,  как  хвостик,  а  в
нужный момент отконвоируй домой, и дело в шляпе.
     - А куда? - поинтересовался Прохор, засовывая за пояс топор.
     - О, хочу проверить одну гипотезу. У меня есть предположение, что все
эти представители мебели направились к озеру призраков. Может быть? Может.
Безусловно.
     К озеру призраков Прохору не хотелось. Да куда денешься?
     Он долго таскался за  Профессором  по  жаре,  слушая  его  сверхумные
разглагольствования, из  которых  понимал  едва  десятую  часть.  Изнывая,
проклинал все на  свете  и  вздохнул  свободно  только  тогда,  когда  они
повернули домой.
     Солнце склонялось к горизонту. Над городом плыли  гигантские  мыльные
пузыри,  покачиваясь  на  ветру  и  полыхая  яркими  боками.  Иногда   они
сталкивались и, лопнув, рассыпались голубыми звездочками, веселым огненным
дождем вычерчивая в вечернем небе замысловатые узоры.
     Приехали машины с водой, и возле них столпились мужики, пуская в небо
сигаретный дым и неторопливо позвякивая ведрами. У самого горизонта,  там,
где были горы, полыхнуло огнем, в небо взлетели  клубы  дыма,  но  тут  же
рассеялись. Черт знает, что там было, в тех горах. Никто туда не ходил.
     Они брели по улице, и Профессор рассказывал, как можно  усилием  воли
сделать из простого куриного яйца диетический кубик, но Прохор не  слушал,
а думал о том, какие странные вещи иногда случаются  на  свете.  Вот  ведь
жил, и хорошо  жил.  Только  все  чего-то  не  хватало.  А  потом  с  неба
посыпались ракеты... Ладно хоть не ядерные. Да толку-то...
     А Профессор уже рассказывал, что, по слухам, на соседний город  упала
какая-то особенная бомба, кажется психотронная. Теперь там джунгли, а  все
жители превратились в чертей и леших, драконов и кентавров. При  этом  они
утратили память, хотя и сохранили человеческий разум. И лучше туда носа не
совать.
     А на тот город, что подальше, ничего не попало,  только,  по  слухам,
объявилась там какая-то дорога миров. Интересно, похожа ли  она  на  озеро
призраков? Тоже, надо сказать,  наистраннейшая  штука!  Я  думаю,  говорил
Профессор, становясь призраками, люди проходят сквозь него  и  попадают  в
параллельный мир. Но тогда почему мы их видим? И они нас?
     Вот если бы у меня было немного динамиту, я бы  поставил  один  очень
интересный эксперимент. Мне кажется, для того  чтобы  перемещать  людей  в
другое измерение, озеро должно быть настолько сложной штукой,  что  в  нем
просто обязано зародиться какое-то сознание.  Если  провести  эксперимент,
предполагаю, что мир призраков не останется неизменным, а может, и  совсем
исчезнет. Если  бы  мне  удалось  экспериментальным  путем  доказать  свою
теорию, то коллеге Трумвелю ничего иного не осталось бы,  как  сжевать  со
злости собственный галстук.
     - Ну и что? - спросил Прохор.
     - То есть? - не понял Профессор.
     - Легче нам будет от вашей теории? Ею что,  детей  можно  лечить?  Ее
можно есть заместо хлеба?
     Профессор  снял  очки  и  посмотрел  на  Прохора  такими  круглыми  и
беззащитными глазами, что тому стало стыдно.  Он  даже  пожалел,  что  так
взъелся, но что поделаешь, слово не воробей...
     Дальше они шли молча. Профессор  вытащил  было  блокнот  и  попытался
сделать запись,  но  ничего  не  вышло.  Он  спрятал  блокнот  и  умоляюще
посмотрел на Прохора, но тот не остановился, а шел и шел вперед.
     Прохор думал в это время про Пэт и Кроху, про Профессора, который так
и не понял, что все уже кончилось и пора вспомнить, как добывается мясо, и
учиться выживать, не тратя драгоценного времени на чепуху. Потому что  вся
эта наука хороша, когда полон желудок, много денег и из  родных  никто  не
болеет. Вот тогда можно заняться наукой и выяснить, отчего на жареном мясе
образуется корочка.
     Но времена изобилия кончились. Профессор, выходит, этого не понимает.
Ладно, что Прохор заботится о нем. А случись какая  беда,  что  Профессору
останется делать? Помирать? И лучше бы на него не отвлекаться, не  тратить
силы.
     А еще он думал, что все беды произошли  от  людей,  которым  сытно  и
хорошо жилось. Еще бы не хорошо. Получил приказ и знай  себе  выполняй.  И
конечно же, им не хотелось  терять  эту  хорошую  жизнь.  Чего  ради?  Еще
работать придется!
     А нужны они были только тогда, когда  государству  (неважно  какому),
угрожала опасность вторжения. А как только опасности не было, они вроде бы
и не у дела, вроде и ни к чему. Получается, для того  чтобы  им  постоянно
жить хорошо, нужна угроза. А  если  ее  нет,  то  надо  придумать.  И  они
старались. А когда спохватились - оказалось поздно.
     И неважно, кто первым начал и что было причиной. Важно  теперь  любой
ценой выжить, но тут уж кому как повезет...
     Так они и дошли до дома.  Профессор  прошмыгнул  в  дверь,  а  Прохор
задержался. Из стены  соседнего  дома  торчал  человеческий  нос.  Подумав
некоторое  время,  Прохор  сообразил,  чей,  и  тут  Март,  наконец,  весь
появился.
     Прохор плюнул в тоске и взялся за ручку двери,
     - Погоди, - крикнул Март, и Прохор замер. - Погоди,  не  уходи,  дело
есть. Я хочу сказать дело... Я хочу сказать тебе,  что  ты  заблуждаешься.
Пойми - это страшно. Это... Я теперь могу получить все,  что  пожелаю.  Да
дело не в том. Главное, что теперь мне не страшно.  Очень  здорово,  когда
тебе не страшно. Оказывается, я всю жизнь искал такое  место.  Погоди,  не
уходи... Хорошо, я трус. Но ты! Ты еще хуже, ты губишь Кроху  и  Пэт.  Они
умрут, и кто будет в этом виноват? А откуда ты знаешь, что все должно быть
именно так? Может быть, мир призраков  -  шаг  вперед,  следующая  ступень
цивилизации! Откуда ты...
     Прохор зашел в дом и тщательно запер входную дверь на засов.
     На секунду  лицо  Марта  появилось  из  ближайшей  стены,  исказилось
гримасой то ли боли, то ли гнева и пропало.
     Проходя мимо комнаты Торгаша, Прохор подумал,  что  и  с  ним  что-то
нечисто. Кто знает, может,  Торгаш  уже  переметнулся  к  призракам,  как,
например, Март? Да нет,  пожалуй,  нет.  Если  в  том  мире  каждый  может
получить все, что пожелает, что там делать Торгашу?
     Пэт  смазывала  Кроху  подсолнечным  маслом.  Он  сидел  на  табурете
совершенно голый, и  хорошо  было  видно,  что  все  его  тело  расцвечено
какими-то странными разводами. Во многих местах кожа полопалась и отстала,
повисая сухими  лоскутками.  Пэт  смазывала  эти  места  очень  осторожно,
поминутно поглаживая Кроху по голове и все время  приговаривая  что-нибудь
ласковое. Когда Прохор вошел, она даже постаралась улыбнуться,  но  это  у
нее получилось настолько жалко и неестественно,  что  Прохор  аж  скрипнул
зубами.
     Пока Пэт одевала Кроху, он вынул из кармана пять  яиц,  найденных  на
берегу  озера  призраков  и  соорудил  яичницу.  И  тут   Пэт   улыбнулась
по-настоящему. Но  все  равно  потом,  когда  они  поели,  она  тихо-тихо,
тоненьким-тоненьким голоском попросила:
     - Прохор, ну, Прохор, может еще денек?.. Может, все  еще  повернется,
чего не бывает? А? Прохор, ведь страшно же, давай еще  подождем,  а?  Один
день, один маленький денечек? Если лучше не станет, тогда... А, Прохор?
     Прохор, который рассказывал Крохе, как весело стулья, шкафы,  кушетки
и прочая мебель прыгали в озеро призраков, сразу помрачнел,  задумался,  а
потом сказал:
     - Нет, Пэт. Нет, и не проси. А если будет поздно?  Вдруг  не  успеем?
Сама знаешь, как при чернавке, -  скрутит  и  даже  до  озера  донести  не
успеем. Нет, уже тянуть нельзя.
     Пэт больше ничего не сказала, а стала готовиться ко  сну.  Они  легли
молча, словно чужие.
     А Кроха уснул  безмятежно  и  тихо,  он  еще  не  научился  думать  о
завтрашнем дне, который казался такой невообразимой далью,  что  о  ней  и
загадывать-то не стоило.
     Прохор еще долго ворочался, но все же уснул.
     Он проснулся, потому что понял: Пэт не спит. Провел рукой по ее щеке,
ощутив нежный пушок и влажную полоску, начинавшуюся от глаза  и  сбегавшую
ко рту. Задыхаясь от нежности и любви, он прижал ее к себе. Пэт заплакала,
не таясь, и ему пришлось долго, бесконечно долго ее успокаивать и  шептать
нежные слова.
     Оно только так называлось - озером. На самом деле это был пруд метров
тридцати в диаметре.
     Зеленый туман закрывал всю его середину.  Словно  гигантские  летучие
змеи, парили птеродактили, лишь иногда начиная суматошно бить  по  воздуху
крыльями, чтобы набрать потерянную высоту.
     По берегу ходили кучки призраков. Прохору показалось,  что  невдалеке
мелькнул Март, но это уже не имело значения.
     Кроха сидел на руках  Пэт  и  с  любопытством  таращил  свои  круглые
глазенки. Лоскуток кожи у него на щеке оторвался окончательно и теперь  на
этом месте чернел квадрат.
     Увидев их, призраки оживились и стали  протискиваться  поближе.  Один
оценивающе оглядел Пэт и сказал, что девочка ничего, он бы с удовольствием
с ней познакомился, а остальные - идиоты - заржали.
     Прохору захотелось врезать нахалу, но он стиснул зубы и прошел  мимо.
На душе было пакостно.
     Хотелось  сначала  посидеть  на  берегу  озера  и   попрощаться,   но
дураки-призраки все испортили. А Пэт вертела головой из стороны в сторону,
как будто кого-то искала, и Прохор догадался,  что  она  ищет  Марта.  Он,
конечно, трус и слабак,  но  когда-то  был  свой,  все  не  в  чужие  руки
отдавать. Март не показывался, и  Пэт  попробовала  объяснить  кому-то  из
призраков, что ребенка надо кормить, одевать и вовремя  укладывать  спать.
Тот, конечно, развеселился, а Пэт заплакала,  и  Прохор  понял,  что  надо
действовать как можно быстрее, пока не поздно.
     - Ладно, давай, - раздраженно сказал  он,  хорошо  понимая,  что  все
следовало бы сделать по-другому. Но остановиться уже не мог.
     Пэт поставила Кроху на песок, стала его гладить и целовать, никак  не
хотела отпускать.
     В голове у Прохора был туман. Он видел  только  регочущие  физиономии
призраков и, окончательно теряя над собой контроль, вырвал  Кроху  из  рук
Пэт. Легонько подталкивая в сторону воды, сказал:
     - Вот, сынок, дорогой, ты иди,  искупайся.  И  все  у  тебя  пройдет,
ничего болеть не будет, а мы тебя здесь подождем. Ты ведь у  нас  большой,
сам можешь купаться. Иди! Ну, иди же!
     И Кроха пошел, неуклюже перебирая  толстенькими  ножками.  Он  быстро
погрузился в воду по шею, но  дальше  не  захотел.  Обернувшись,  крикнул:
"Мама!" - и Пэт, которая плакала,  привалившись  к  плечу  Прохора,  вдруг
рванулась и бросилась вслед за ним.
     - Куда? - крикнул Прохор. - Стой! Куда! С ума сошла! Дура, вернись!
     Но было поздно. Пэт схватила Кроху, обернулась к берегу... И всего-то
сделала шаг в сторону, но этого оказалось достаточно. Очевидно,  там  была
яма, потому что Пэт неожиданно исчезла под водой и больше не появлялась.
     Наверное, надо  было  броситься  за  ними,  но  он  непонятно  почему
остался. И только некоторое  время  спустя,  когда  бродил  вокруг  озера,
понял, что осталось за ним одно дело, которое он должен - кровь из носу  -
сделать.
     Через четыре часа из  озера  появились  два  новых  призрака.  Прохор
зачем-то преградил им дорогу, на секунду окунувшись в прохладную  темноту,
когда они  молча  прошли  сквозь  него,  направляясь  к  ближайшей  группе
призраков. Там их ждали,  и  какой-то  тип  вдруг  обнял  Пэт,  и  она  не
возмутилась, а томно привалилась к его плечу. Призрак что-то сказал, и все
засмеялись. А Кроха шмыгнул в кучку таких же, как он,  детей-призраков,  и
тогда Прохор понял, что надо уходить.
     Он ушел. И до самого города брел, как пьяный, только иногда  ощупывая
лицо, словно снимая с него невидимую паутину.
     В городе он немного успокоился и теперь уже вполне  осмысленно  пошел
домой, чтобы сделать то дело, из-за которого остался.
     Серая тень стояла на деревянной трибуне  и  что-то  говорила,  сильно
размахивая руками. Ее слушали три десятка оборванных людей.
     - И там вам будет хорошо! Подумайте - там вы будете воистину свободны
от всего! Свобода  и  неограниченные  возможности.  А  еще  -  бессмертие!
Вдумайтесь - бессмертие! Неплохая штука, правда! Придите к нам и  получите
все! Счастье перед вами, стоит сделать только шаг...
     Люди слушали, как зачарованные. И, может быть, кто-то уже решился.
     Прохор понял это,  сжал  кулаки  и  вдруг  увидел,  что  рядом  лежит
искусственная нога.  Некоторое  время  он  ее  рассматривал,  даже  тронул
ботинком, а затеи, быстро подхватив, кинул  в  оратора.  Нога  с  грохотом
ударилась о трибуну.
     Толпа всколыхнулась, но оратор даже ухом не повел, продолжал  обещать
золотые горы, кисельные берега и молочные реки, а также райскую жизнь...
     Теперь Прохор заспешил. Он знал, что каждая минута может  унести  еще
одного человека, а потом еще и еще.
     В коридоре ему попался Профессор, который остановил  Прохора  и  стал
объяснять, что уже не является человеком, утром  прошел  сквозь  озеро,  в
экспериментальных целях, понятно. Но работу свою  не  бросит,  вот  только
немного поживет в свое удовольствие. Куда спешить, ведь впереди вечность?
     Прохор молча прошел мимо и не обернулся даже тогда,  когда  Профессор
бросил ему вслед:
     - Сам дурак!
     Ввалившись в комнату, Прохор злобно пнул "буржуйку", да  так,  что  в
воздух взлетело целое облако золы, и, открыв скрипучую дверцу буфета, стал
шарить на самой верхней полке.  Он  вынул  небольшой  газетный  сверток  и
бережно опустил его в карман пальто.
     На берегу он уселся на камень, вытащил  сверток  и  разорвал  бумагу.
Тускло  блеснула   граната   "апельсинка".   Ласково   погладив   рубчатую
поверхность, Прохор ввинтил запал, взял гранату в правую руку  и  выдернул
кольцо. Теперь все, стоит только отпустить чеку...
     - Ну что? - спросил Прохор у озера. - Счас я тебя.  Один  эксперимент
сделаю, тот самый, что некий придурок собирался сделать, да не смог, кишка
тонка... Ишь, наплодило ублюдков. Баста, больше этого не будет.
     - А ты хорошо подумал? - спросило озеро.
     - А чего думать-то? Еще немного - и  вообще  некому  будет  в  городе
жить. Одни призраки останутся. А кто же город восстанавливать будет? Чтобы
в нем могли жить люди, забыв, что когда-то было холодно, голодно и  вообще
- страшно. Ты превращаешь людей в  призраков,  которые  только  знают  что
едят, спят и развлекаются! Нет уж, не будет этого.
     - А ты-то сам не хочешь лопать белый хлеб и развлекаться?
     - Хочу, ох как хочу. Но только больше хочу остаться человеком.
     - А еще, наверное,  ты  хочешь,  чтобы  вернулись  Пэт  и  Кроха?  А,
признайся?
     - Да, хочу, -  сказал  Прохор  и  только  руку  сжал  сильнее,  чтобы
ненароком не выпустить чеку, а другой отер со лба пот.
     - Вот видишь - хочешь! А что, если в результате  твоего  эксперимента
мир призраков исчезнет совсем? И Пэт,  и  Кроха?  Да  тебе  потом  жить-то
захочется! Подумай хорошенько, подумай. А также и о других...
     Озеро молчало, и по нему пробежала  ленивая  рябь.  Из  самых  глубин
поднялись красные пузыри и стали лопаться. Толпа призраков  захохотала,  а
сверху падали зеленые птеродактили, разевая в  беззвучном  смехе  усеянные
зубами пасти... А потом наступила тишина, и  медленно  таяли  призраки,  а
птеродактили растекались по  песку  мутными  ручейками  и  высыхали.  Тучи
закрыли солнце.
     В   полутьме   из   озера   вынырнуло   полупрозрачное   щупальце   и
медленно-медленно потянулось к нему. Ближайшие деревья вытягивали из земли
грязные корни и, сближаясь, старались раздвинуть ветки  так,  чтобы  между
ними не смогла пролететь граната. А из-за тихих холмов на него уже глядели
чьи-то зеленые, внимательные глаза. И от этого у Прохора аж мороз по  коже
пробежал.
     "Боится, старается выиграть время и обезвредить", - понял он.
     И только когда ветки уже почти сомкнулись, а  щупальце,  проскользнув
между стволами, было совсем близко, он вскочил и,  резко  выдохнув,  кинул
гранату. Черный шар пролетел через последний  просвет  в  ветвях,  который
вот-вот должен был затянуться, и канул в зеленом тумане.
     Прохор упал на землю и закрыл голову руками.  Грохнул  взрыв,  и  его
мягко подбросило вверх так, что показалось, будто он лишился тела и словно
комета проносится сквозь сотни миров, на  краткий  миг  превращаясь  то  в
кентавра, то в странного человека по имени Аристарх, то еще в  кого-то  по
имени Клоб,  и  еще,  и  еще...  И  только  когда  эти  бесчисленные  миры
кончились, он увидел, что  его  ожидает  дальше.  А  там  были  пустота  и
безвременье...
     Наверное, прошли века, пока он понял, что лежит все-таки на  земле  и
нужно только открыть глаза, а потом встать.
     Озера призраков больше не существовало. Был самый обыкновенный пруд с
самой обыкновенной водой. На  берегу  стояли  люди,  много  людей.  Прохор
некоторых из них узнал. Это были бывшие призраки.
     Ничего не осталось от тех самодовольных болванов, просто - напуганные
и  удивленные  люди.  Они  оглядывались  по  сторонам  и  явно  не   могли
сообразить, что же им теперь делать.  Они  пробовали  пройти  друг  сквозь
друга и сталкивались, приобретая синяки и шишки. Несколько человек гладили
ближайшие деревья, с непривычки обдирая руки и с любопытством  разглядывая
ссадины.
     "Так просто? - разочарованно  подумал  Прохор.  -  И  все,  призраков
больше не существует? Так, может, их никогда и не было?  Может,  и  ракета
никогда не падала на город?".
     Но времени на раздумья не имелось. Еще немного - и  люди  очнутся  от
шока. Им нужно объяснить, что произошло и что теперь  делать.  Да,  именно
объяснить. А кто как не он?.. А еще Прохор  хотел  увидеть  Пэт  и  Кроху,
которые должны были быть в этой толпе.





                                  ВЫИГРЫШ


                        Мать и сын идут мимо кинотеатра. Сын читает афишу:
                        - Пароль "Голубой лотос". Мама, а что такое лотос?
                        - Стиральный порошок, сынок...

     Начиналось все просто - он уснул в трамвае.  И  снился  ему  один  из
самых любимых снов, что не мешало Клобу воспринимать его как реальность...
     Белое пятно на черном фоне постепенно  увеличивалось,  превращаясь  в
окно.
     Да, он стоял возле широкого окна, свет из которого резал глаза, мешая
разглядеть - что же дальше. Само по  себе  это  было  достойно  удивления.
Однако существовало.
     Потом что-то  дрогнуло,  картина  изменилась,  став  более  реальной.
Наверно, Клоб просыпался...
     Теперь окно лилось сквозь свет и Клоба, это  было  гораздо  приятнее,
соответствовало действительности и обнадеживало, что не все потеряно,  что
- с кем не бывает, что - все войдет в норму.
     И в это можно было поверить, потому что изменения продолжались.  Клоб
провалился сквозь окно и свет,  о  чем-то  сожалея  и  чего-то  пугаясь  в
ожидании неизбежного конца.
     Однако на этот раз все стало слишком уж реально. Сон кончился.
     Гомонили пассажиры, временами сквозь шум прорывался крик  кондуктора.
Пахло  огуречным  лосьоном  и  "беломором",  рублями  и  трешками,  а  еще
керосином. Потом запахло чем-то трудноопределимым. Этот  непонятный  запах
вскоре заглушил все остальные.
     И тут же Клобу наступили на ногу. Он вскрикнул. Открыв глаза, увидел,
что это гнусное действие произвела огромная старуха  в  синем  трикотажном
костюме, и дернул ногой, пытаясь освободиться. Лицо старухи  дрогнуло,  но
чудовищная галоша не сдвинулась ни на миллиметр.
     - Слушайте! - крикнул Клоб. - Отпустите мне ногу! Ну я прошу вас!  Ну
что вам стоит! Я же вам ничего плохого не сделал!
     Однако старуха стояла непоколебимо. И длилось это целую вечность,  за
которую Клоб успел с сожалением подумать, что когда-то она  была  красивой
девушкой. И конечно же, ее кто-то любил, ночей не спал... И  черт  возьми,
до чего же ей трудно поверить сейчас, что все это когда-то было. И конечно
же, катастрофа -  ощущать,  как  стройное,  нежное  тело,  постепенно,  но
неотвратимо изменяется. Выпадают зубы,  волосы,  нет  уже  гладкой-гладкой
кожи. И мужчины не провожают взглядами. И тогда  начинаешь  понимать,  что
это старость.
     Да, ей можно посочувствовать. Но я-то почему должен страдать? Ой, как
больно!
     Трамвай остановился. Клоб  дернулся,  попытался  опереться  спиной  о
стенку и столкнуть нахальную старуху свободной ногой, но не тут-то было.
     Больше ничего придумать он не успел. В трамвай хлынула  толпа.  Клоба
стиснули. С одной стороны небритый дядька в помятой мушкетерской  шляпе  и
зеленом фраке, с сеткой пустых бутылок в руках, которую сразу же попытался
поставить на голову Клобу, но промахнулся и водрузил на спинку сиденья.
     С другой стороны к Клобу прижался  двухметровый  кузнечик,  в  черных
очках и с японским зонтиком.
     - Люди! - взвыл Клоб. - Погибаю! Спасите!
     Но было поздно.  Трамвай  тронулся.  В  окне  мелькнуло  покосившееся
здание  театра   отпора   и   берета,   потом   голубые   башенки   дворца
звукосочетания, увенчанный треуголкой усатый солдат  с  вилами  наперевес.
Замелькали полосатые столбики. Трамвай мчался и мчался...
     Клоб понял, что погиб окончательно, и закричал:
     - Люди! Рятуйте!  Матка  боска!  На  помощь!  Спасите  ветерана  двух
картофелеуборочных кампаний!
     Трамвай резко остановился. Все, кто стоял в проходе, в  том  числе  и
чудовищная старуха, рухнули друг на друга и покатились к передним дверям.
     Клоб ощутил, что свободен, и резво  сорвался  с  места.  Выскочив  на
улицу он врезался в толпу, окружавшую водителя, который осматривал  правую
переднюю трамвайную ногу.
     Вдоволь на нее наглядевшись, он закурил сигарету и пробормотал:
     - Так я и знал. Опять заноза.
     По толпе пробежал шепоток.  А  кто-то  довольно  громко  и  негодующе
сказал: "Ну, это надолго".
     Клоб плюнул и, прихрамывая, пошел  домой.  Свернув,  для  того  чтобы
сократить путь, в проходной двор, он чуть не налетел на какое-то громадное
существо. В руке оно сжимало граненый стакан, наполненный  на  одну  треть
беловатой жидкостью.
     - Лазают тут всякие, - проворчало существо. - Не дают людям проходить
курс лечения. Ишь, шляпу напялил, шары твои бесстыжие.
     Клоб трусливо прошмыгнул мимо и побежал,  слыша  за  спиной  какие-то
малопонятные ругательства. Пробегая через арку, он задел ногой  аккуратную
горку стеклопосуды, и она отозвалась веселым звоном.
     Выскочив на улицу и припустив  со  всех  ног,  он  едва  не  затоптал
процессию полосатых, покрытых длинным мехом гусениц, во главе которой  шел
чрезвычайно важный дятел. Поневоле сбавив  ход,  Клоб  стал  оглядываться,
выискивая знакомые ориентиры.
     Так, все верно. Вот  шарманщик  с  побитой  шарманкой.  Несомненно  -
хорошо знакомый.  И  шарманка  у  него  та  же,  как  и  жалостная  песня:
"Жили-были три бандита".
     Потом книжный киоск, все полки которого заставлены  "Справочником  по
ремонту швейных машин". В киоске  сидела  толстая  неопрятная  продавщица,
отгородившись от всего окружающего "Современным бушменским детективом".
     Потом -  спортзал,  на  одной  из  колонн  которого  белел  листок  с
объявлением: "Открыт набор девушек в секцию борьбы за  жизнь,  по  системе
"Принимаю окружающий мир таким как есть, не забывая, что он такой  до  тех
пор, пока является таковым в моем сознании, значительно расширенном именно
такими методами, которые приводят к таким же результатам".
     Тут Клоб нырнул во второй  проходной  двор,  промчался  сквозь  него,
ворвался в арку и, благополучно ее миновав, очутился на  следующей  улице,
где, наконец, и увидел свой дом.
     Осторожно  проскользнув  в  темноту  подъезда,  Клоб  стал  крадучись
пробираться по лестнице, нащупывая в кармане ключ...
     Да так и замер.
     Площадкой выше разговаривали двое.
     И тут же Клоб почувствовал, что какая-то опасность прячется в темноте
подъезда. И может быть, не сама опасность, а так, некий намек на нее.
     Хулиганы?
     Тут Клоб себя пожалел.  Хотя  и  понимал,  что  жалеть,  в  общем-то,
нечего. Кто он? Маленький человечек,  ничем  не  отличимый  от  тех  сотен
муравьев, исчезающих каждый день, не оставив после себя даже воспоминаний,
а лишь ощущение, что здесь, на этом месте, что-то было. Вроде бы живое. Но
вот оно исчезло и невозможно вспомнить - что.
     Правда, сам он отличался от других умением делать слова.
     И некоторое время, стоя на  пыльной  лестнице,  он  цеплялся  за  эту
мысль, хорошо понимая, что без нее не было бы даже надежды.
     А наверху говорили и говорили, надежде стало скучно, и она ушла. Клоб
же понял, что искусство делать слова не такое уж большое достоинство.
     Осознав все это и почувствовав, что  стал  пустым  и  безвольным,  он
двинулся наверх, мечтая, чтобы все побыстрее кончилось. Но  тут  появилась
злость и напомнила, что в кармане у него что-то лежит.
     Точно, там была металлическая расческа с  длинной,  тонкой  и  острой
ручкой. Он сжал ее и пошел дальше, но тут же задел носком  ботинка  пустую
бутылку, и та, со звонким  шорохом  прокатившись  по  бетонной  ступеньке,
упала вниз и разбилась.
     Клоб замер и прислушался.
     Хулиганы разговаривали.
     - А что это? - спросил сиплый, прокуренный голос.
     - А так... Вот тут нажмешь, он и сработает. Как надо сделает. А?  Как
надо... И план у нас сразу даже выше, чем думали, чем  объявляли,  на  что
можно было надеяться. Словил? А? - радовался кто-то тонким голосом.
     - "А-а", - передразнил прокуренный. - Тебе  бы  "а-а",  а  объект  не
появляется. Вот скотина. И чего это он? Ведь всегда же приходил вовремя. А
сейчас, когда вдруг понадобился - нет его. Ведь время выходит. Где же  он,
идиот?.. Ну ничего. Даже если он кое-что заподозрил, мы его достанем.
     Теперь Клоб поднимался почти не таясь, думая о том, что  предстоит...
Обычное дело. Рулетка. Пан или пропал? Они тебя или ты их?
     Мешало только чувство сожаления. Вот ведь, была же самая обыкновенная
жизнь... Может, неяркая и событий было маловато, но зато не надо  особенно
думать: все известно  заранее.  А  теперь  же  он  падал  в  неизвестность
стремительно и неудержимо.
     Ступеньки кончились. Он повернулся и увидел площадку.  Здесь  имелось
окно, в которое проникал скудный свет, и это давало возможность разглядеть
серьезного мужчину с огромной мясорубкой в руках. А из-за спины выглядывал
кто-то, почти совершенно скрытый  в  полутьме.  Виднелись  только  меховая
шапочка, круглые любопытные глаза и остренький носик.
     - Ну, иди сюда, - сказал мужчина и взял мясорубку поухватистей.  Тот,
кто прятался за его спиной, сдавленно захихикал.
     Во рту у Клоба пересохло, он шагнул вперед.
     Этажом выше открылась  дверь.  На  лестницу  хлынул  свет.  Нетрезвые
голоса затянули:
     И тут она ему сказала:
     - Ко мне, сердечный, не ходи!
     Сквозь это пение прорывался чей-то бас: "А мы по-простому. Раз вы для
нас ничего делать не хотите, то и мы совершенно ничего..."
     Человек с мясорубкой заметался, пытаясь  запихнуть  ее  в  клеенчатый
футляр. Женщина, теперь ее хорошо было видно, вдруг подпрыгнула, мгновенно
уменьшилась и исчезла в кармане его плаща.
     А на лестнице уже  топталось  множество  ног.  Штиблеты  и  импортные
кроссовки, белые  лодочки  и  чулки-сапоги  на  платформе  надвигались  на
владельца мясорубки.
     Тот перепугался еще больше и, судорожно  замотав  свое  снаряжение  в
футляр, сиганул по лестнице вниз. Клоб еле успел посторониться.
     А потом ему в лицо шибануло портвейном, "Шанелью",  сивухой,  тройным
одеколоном, шашлыками "по-карски", ливерной колбасой и ананасами.
     Все эти запахи,  к  своему  удивлению,  Клоб  уловил  и  разложил  по
полочкам. Но зато те, что прошли мимо него, слились  в  какую-то  пеструю,
кричащую, лопочущую, визжащую массу, которую невозможно было расчленить на
составляющие части.  Она  пронеслась,  отшвырнув  его  к  самой  стене,  и
ринулась вниз.
     Клоб успел заметить только ночной  горшок  на  тоненьких  ножках,  из
горловины которого торчал стебелек ромашки. Горшок перепрыгивал через  две
ступеньки, прилагая  бешеные  усилия  для  того,  чтобы  успеть  за  своим
хозяином.
     Некоторое время топот  удалялся,  потом  хлопнула  дверь  подъезда  и
наступила тишина.
     И только тогда, прижимаясь лопатками к  надежной  и  холодной  стене,
Клоб почувствовал, что рубашка у него на  спине  мокрая.  Он  расслабился,
сунул расческу в карман и на ватных ногах поднялся к своей квартире...
     Закрыв дверь и привалившись к стене, Клоб  стал  вслушиваться.  А  не
скрывается ли и в квартире что-нибудь опасное?
     Но нет, все вроде в порядке.
     Повесив пальто в шкаф и мягко ступая по облезлому ковру, он прошел  к
зеркалу. Терпеливо подождав,  пока  отражение  закончит  чистить  ногти  и
обратит на него внимание, махнул рукой.
     Отражение вздохнуло  и,  сокрушенно  покачав  головой,  передвинулось
ближе. Встав как положено, оно еще раз вздохнуло и стало  принимать  облик
Клоба. Секунд через десять контуры  отражения  определились,  и  оно  даже
попыталось копировать движения Клоба, правда, довольно вяло.
     Если верить отражению, он выглядел еще неплохо и  даже  мог  кое-кому
понравиться. Особенно эти пышные, моржовые усы! Ах, бедные дамы,  эти  усы
вас погубят! Ах, ах... Ну ладно, хватит.
     Он прошел на  кухню  и  сделал  несколько  бутербродов.  Потом  кинул
домовому за батарею кусок сахара, а тот высунул голову  и  пожаловался  на
соседа, который "увел у  него  мировую  подругу",  причем  лишь  благодаря
умению танцевать брейк.
     Посочувствовав, Клоб посоветовал  сейчас  же  приступить  к  освоению
этого престижного танца и,  вынув  из  холодильника  бутылку  молока,  сел
завтракать.
     Дожевывая последний кусок, он немного погулял по потолку,  размахивая
руками  для  улучшения  пищеварения,  потом,  опустившись  в  продавленное
кресло, стал думать о том, какой сегодня был отвратительный день.  Сначала
старуха, потом хулиганы... И что это за жизнь такая пошла?
     Он думал об этом и думал, а потом закрыл глаза  и  тотчас  же  увидел
что-то похожее на... Нет, дождем это быть не могло. Разве может он  литься
такими удивительными струйками,  которые  переплетаются,  схлестываются  в
узелки и поднимаются вверх?
     А память уже подсказывала, что это не дождь, это все, что  накопилось
за недавнее время. Чувства,  мысли,  образы  -  они  были  здесь.  Ужас  и
отчаяние, страх  и  надежда,  злость  и  жалость  к  себе.  Стоило  только
протянуть руку, ухватить эти нити и сплести их в единое целое.
     Он торопился, он очень торопился. Пальцы  не  слушались,  нити  легко
обрывались, но несмотря на это, через  полчаса  на  столе  лежало  свежее,
абсолютно готовое слово. Затвердевая, оно слегка подрагивало, рассыпая  по
сторонам веселые голубые искры.
     Вот и все. Теперь  осталось  самое  легкое  -  загадать  желание.  Он
положил слово на ладонь и в очередной раз удивился тому, что выделывал его
вес. Он постоянно менялся, и слово становилось то легким, как пушинка,  то
тяжелым, как пудовая гиря.
     Он еще успел усмехнуться,  подумать,  что  таких  мастеров,  как  он,
немного, и вдруг осознал, что слово удалось ему на славу и нужно  загадать
действительно большое и трудное желание. Что он и сделал.
     А потом оставалось только ждать. Слово мало-помалу  таяло  и  наконец
исчезло  совсем.  Вот  и  все.  Окружающий  мир  остался  прежним,  только
противоположная стена, неожиданно  стала  сжиматься,  словно  гармошка.  С
кухни доносились равномерные шлепки, очевидно домовой разучивал  брейк.  И
Клоб уже хотел пойти и шугануть его, когда прозвенел звонок...
     Почтальон смущенно переминался с копыта на  копыто  и  вырезанные  на
роговице магические слова "адидас" вспыхивали алмазной пылью.
     - Мне? - спросил Клоб.
     - Так, - почтальон порылся в  объемистой  сумке,  задумчиво  причесал
поросший кучерявой шерстью лоб и, снова возобновил поиски, вынул небольшой
пакет. - Это...  Как  победителю  лотереи  "Красивая  жизнь",  вручаю  вам
приз... так сказать, в торжественной обстановке... и...
     Но тут  из  стен  появились  репортеры.  Тесная  лестница  взорвалась
салютом фотовспышек. Кто-то сунул Клобу под нос микрофон и спросил:
     - Как вы считаете, где продают самые лучшие куриные ножки?
     Наконец Клоб очнулся, сказал в микрофон: "Да  пошли  вы..."  и  резко
захлопнул дверь. Прислушался. В коридоре  обсуждали  технические  качества
портативных таранов.
     - Э нет, ребята, ничего у вас не выйдет, - ухмыльнулся Клоб. -  Дверь
у меня старинная, еще от дедушки досталась,  а  тому,  в  свою  очередь...
Говорят, она даже против татаро-монголов устояла...
     Вот так все и  случилось.  И  нужно-то  было:  счастливый  момент  да
правильно загаданное желание. Хм, теперь  он  призер  "Красивой  жизни"  и
может перекроить судьбу, как только пожелает. А причиной всему - маленький
предмет, который лежал в пакете. Он видел  его  уже  как  бы  наяву,  этот
небольшой плоский  медальончик  на  цепочке,  на  одной  стороне  которого
надпись "Хлеба и зрелищ", а на другой  -  большая  волосатая  рука.  Стоит
только надеть эту штуку на шею, жизнь волшебным образом изменится,  станет
прекрасной и неповторимой.
     Но не сейчас. Уже поздно, и все магазины закрыты.
     Завтра с утра можно  попробовать,  главное  -  тары  взять  побольше.
Сейчас же надо  просто  отдохнуть,  потому  что  торопиться  некуда,  дело
сделано.
     Он прекрасно провел этот вечер, отдыхал, смотрел телевизор и рано лег
спать. Да, обязательно надо выспаться, потому что завтра...
     Уже выключив свет, он вспомнил, что медальон лежит на тумбочке  возле
кровати, взял его и сунул себе под подушку. На всякий случай.
     Город стал совершенно другим, открывшись на неизвестном ранее уровне.
Для этого Клобу пришлось  измениться  самому,  словно  гусенице,  которая,
проходя стадию куколки, неожиданно превращается в бабочку,  чтобы  открыть
для себя лето, небо, цветы и возможность летать.
     Пожалуй,   ему   следовало   пожалеть   неловкого,    трусливого    и
посредственного  Клоба,  который  умер.  Но  отнюдь.  "Король   умер,   да
здравствует, король!" Именно - здравствует... и развлекается.
     Да, он развлекался, мимоходом всматриваясь в прохожих,  определяя,  у
кого  что  за  душой.  Это  было   интересно,   и   он   некоторое   время
классифицировал проходивших мимо людей, легко определяя, например, что вот
этот гражданин - простой работяга, за душой копейки не имеет.  А  вот  эта
фифочка - дочка какого-то начальника. На такую  мысль  наводили  добротные
синие "замарашки", плотно облегавшие ее юный зад, развинченная  походка  и
брезгливо  оттопыренная  верхняя  губа.  Ничего  особенно   в   ней   нет.
Бездельничает, деньги на личные  расходы  клянчит  у  папаши,  покуривает,
давясь противным сигаретным дымом, в полной  решимости  быть  как  все.  В
общем - пустышка. Ну что еще сказать о ней?  Глупа,  плаксива,  подвержена
истерикам. Лет через пять выйдет за балбеса ее же пошиба. Разведется через
полгода.  А  еще  через  несколько  месяцев   появится   на   свет   божий
жизнерадостный, здоровый малыш и, исходя криком, будет требовать  пищевого
рациона, добросовестно  офуривая  заграничные  пеленки.  А  девица  станет
обыкновенной клушей на шее у папеньки... Да хватит о ней. Вот привязалась.
Лучше о других.
     Ну, эти молодые идиоты честно зарабатывают кусок  хлеба,  с  которого
те, кто половчее, украли все масло. Бог с ними. Дальше... Старушка  "божий
одуванчик", донельзя озабоченная тем, что  ее  правнучек  последнее  время
зачастил на "дисковку" и совсем забросил книги. К черту бабулю, дальше.
     О, вот это  человек!  Несмотря  на  заношенную  "скаутку"  и  побитые
"боинги". Это тебе не хухры-мухры! Это - человек! Делец экстра-класс. Наш!
     А, заметил? Подмигнул. Даже рукой помахал! А как  же?  Все-таки  свой
теперь человек.
     Так что же ты стоишь? Дурень, действовать  надо,  суетиться,  хватать
то, что в рот плывет. В умелый рот много чего заплывет,  если  постараться
да думать головой - а не другим местом. Вон - очередь. Явно что-то дают...
     Он рванулся вперед.  Заученно  (и  откуда  что  взялось?),  вроде  не
быстро, но и не медленно, легко раздвигая полусогнутой рукой  чужие  тела,
просочился в голову очереди, затылком чувствуя, как люди с гневом  смотрят
ему вслед, но тут же понимают, что он из "тех", не то  что  они  -  черная
кость. И успокаиваются, не рискуя связываться, так, для виду поворчав,  да
и то трусливо (а вдруг услышит?).
     Легко проделывая все это, он бормотал про себя как клятву... А может,
и действительно клятву? Потому что именно в этот момент  он  по-настоящему
стал призером "красивой жизни". И, проталкиваясь в голову очереди, шептал,
что теперь-то им покажет. Кому? Им всем, кто вокруг.  Почему?  Да  потому,
что живем лишь раз и пока еще есть время - надо жить так, чтобы взять все.
А уж теперь-то он это сумеет, хватит опыта, ума и силы. А самое главное  -
наглости, потому что у дельцов так: кто хам - тот и ам.
     Клоб пробился к прилавку, рыженькая продавщица с  размалеванным,  как
икона, лицом, с килограммовым золотым браслетом на левой руке и серебряной
гирькой в правом ухе, подмигнула ему, махом  заприметив  и  определив  как
своего.
     И он по-хозяйски шагнул за прилавок и тоже подмигнул. А  она,  сказав
что-то  шаловливое,  щелкнула  его  пальцами  по  носу.  Он  же  попытался
перехватить этот пальчик зубами, с шутливым "гр-р-р-р-м" и  так  далее,  и
тому подобное, пока все это БЫДЛО ожидало, когда они натешатся,  и  только
угрюмо молчало. Но ведь известно, быдло на то быдло и есть,  чтобы  угрюмо
молчать - и больше ничего. Правда, иногда находится  какой-нибудь  крикун,
но одного можно и к ногтю. Когда остальные молчат - это запросто.
     Ну ладно, некогда ему.
     Клоб что-то сунул  в  карман  продавщицы,  вынул  из  воздуха  сетку,
которую  она  быстро  и  ловко  нагрузила  яркими,  цветными  коробочками,
перевязанными золотистыми ленточками  со  множеством  иностранных  букв  и
иероглифов и, конечно же, (куда от них денешься?) изображениями красоток с
пышными формами и минимумом одежды.
     Все, дело сделано.
     Он шагнул из-за прилавка и тотчас же  насторожился.  Что-то  неладно.
Точно! К очереди подходила бабка. А  как  известно,  деловые  люди  боятся
только бабок, потому что те никого не боятся  и  способны  практически  на
все, от линча до полной конфискации дач и машин.
     Вспоминал он это на бегу, потому что надо было уносить ноги.  А  тут,
кстати, подвернулся проходной двор. Нырнув в  него,  Клоб  остановился  и,
отдышавшись, выглянул на улицу. Все  было  спокойно.  Он  потопал  дальше,
гулко печатая в темноте уверенные шаги.
     Слева возникла какая-то личность со стаканом в руке.  Клоб  ткнул  ее
легонько в живот двумя пальцами и вкрадчиво сказал:
     - Утухни, чадо. Что, давно окурки в глазах не шипели?
     Чадо стушевалось и исчезло в какой-то нише.
     Миновав проходной двор и выходя на улицу, Клоб все еще усмехался. Его
несло. А ведь когда-то  этот  тип  был  способен  пугать  его  до  смерти.
Когда-то... Да он сам себя боится! Они все трусы, эти хулиганы. Эх-ма,  ну
и жизнь пошла.
     Проходя мимо книжного киоска, Клоб подмигнул продавщице, и та  тотчас
же ему заулыбалась, кокетливо стреляя глазами. Пришлось свернуть к киоску.
     Открыв дверь, Клоб прошествовал прямо к хозяйке и хлопнул ее  ладонью
по  округлому  боку,  одновременно  выговаривая:  "У-тю-тю...   пышечка...
кошечка...  лапочка...",  обмирая  от  собственной  наглости,  даже   чуть
зажмурившись в ожидании  пощечины.  Но  ничего  особенного  не  случилось.
Продавщица зарделась, забормотала:
     - Ну вы скажете, хи-хи-хи... охальник, ой вы охальник.
     - А как же, а как же, - осмелел Клоб, давая  рукам  полную  волю.  Но
продавщица уже тянула у него узорную коробку из сетки.
     - А что это у  вас?  А-а-а...  "хлостики"!  У-у-у-у...  да  еще  и  с
перконовыми вставками! Сила! А слышали последнюю песенку  у  "клопиков"...
ну эту... "вдрызг напившись, бодаю ворота..."?  А  та  мымра  из  продмага
опять к своему дураку вернулась. Нет, бывают же мужики! И даже не  пикнул!
Опять белье ей стирает. Дурачок! Эх, мне бы... Ну,  да  ладно...  Все  там
будем... Ты "Три покойника в доме с пурпурными трубами" имеешь?  Нет?  Мен
на мен. Я у тебя одну эту, а тебе  "покойников".  Заметано?  Чего  головой
мотаешь?  Ну,  так  уж  и  быть,  добавлю  эту...  как  ее...  а!   "Тайны
сексулистской проблемы". Между прочим, заграничное издание,  но  на  нашем
языке. Все, железно, бери...
     Она вытащила  из-под  прилавка  две  книжки.  На  обложке  одной  был
нарисован сумрачный тип в низко надвинутой шляпе, с окровавленным кинжалом
в руке. На другой - довольно  миловидное  женское  лицо,  но  почему-то  с
открытым в крике ртом и вытаращенными глазами.
     Пока продавщица прятала  под  прилавок  одну  из  его  коробок,  Клоб
ошалело рассматривал книжки. Потом  захотел  что-то  сказать,  уже  и  рот
открыл, но испугался, что сморозит глупость, и  по  этой  причине  впал  в
некую задумчивость. К счастью, продавщица истолковала его  состояние,  как
восхищение сделкой. Она мягко взяла Клоба за плечи, развернула и,  сказав,
что скоро придет ее любовник (а он такой дурашка, такой  ревнивец  -  чуть
что за перо хватается), деликатно, но  довольно  настойчиво  вытолкала  на
улицу.
     Некоторое время Клоб стоял возле киоска, нащупывая в кармане сигарету
и остывая. Когда отступило, закурил, потихоньку соображая: пожалуй, влип.
     Господи, да что это со мной деется? Кто я теперь, я - бывший  простой
человек? Ведь всю жизнь честно тянул лямку. И нет был бы чей-то  сынок,  а
то ведь так, без роду без племени. И как теперь быть? И что  делать,  если
даже продавщица книжного ларька принимает за своего?
     Господи, но  ведь  призеров  "красивой  жизни"  иногда  даже  сажают!
Положим, не за то, что они понаделали, а так, за  какую-нибудь  мелочь.  В
основном попадают они в переплет, если дорогу кому-то перебегут.  А  я-то,
я-то, я же на первых шагах срежусь и застучу кандалами то тракту.
     Но время шло, сигарета уменьшилась,  и  Клоб  постепенно  успокоился.
Выкинув окурок, махнул рукой:
     - Эх, была не была, двум смертям не бывать, а одной не миновать!
     Поудобнее ухватил сетку, двинулся дальше...
     Возле дома  толпился  народ,  лежали  какие-то  ящики.  Клоб  подошел
поближе и тут его заметили, замахали руками.  Кто-то  закричал:  "Граждане
грузчики!.. Вот он!.. Родимый!.. Идет!.. Вот он!"
     Наверное,  сработали  какие-то  предохранительные  клапаны,   которые
природа предусмотрела в человеке для подобных случаев. К ящикам он прошел,
не дрогнув, и, выслушав рапорт двух небритых мужиков в ватных телогрейках,
милостиво махнул рукой. Небрежно вынув из кармана каким-то чудом  попавшие
туда полсотни сорингов,  сунул  их  одному  из  грузчиков  и  скомандовал:
"Двинули!"
     Мужики подхватили первый ящик и вломились  с  ним  в  парадное.  Клоб
умудрился  проскользнуть  в  дверь  первым  и  заспешил   по   ступенькам,
подкидывая в руке ключ и прислушиваясь, как за спиной пыхтят грузчики.
     Подниматься было легко.  Ступеньки  приятно  пружинили,  подталкивая,
вверх. Перила услужливо извивались под рукой, видимо, испугавшись, что  их
помощью побрезгуют.
     Дверь распахнулась перед ним сама. Клоб снял ботинки  в  передней  и,
пройдя к зеркалу, некоторое время рассматривал  спину  отражения,  которое
гляделось в другое зеркало и расчесывало волосы. В этом зеркале можно было
разглядеть еще одно отражение и тоже с зеркалом, а за  ним  еще  и  еще...
Получался бесконечный зеркальный коридор и нескончаемый ряд отражений...
     - Пренебрегаешь, да! - оскорбился  Клоб  и  прошел  на  кухню,  чтобы
поставить чайник на газ.
     Домовой сидел на батарее и горестно разглядывал  большие  портновские
ножницы.
     - Что невесел? - спросил Клоб, гася спичку.
     - А-а-а, - махнул лапкой домовой. - Научился я брейку... А толку?
     - М-мм?
     - Она сказала, что все это чепуха. Причина в другом.
     - А?
     - Уши у меня холодные, говорит.
     - Это точно, - сам поражаясь своему злорадству,  согласился  Клоб.  -
Уши у тебя - холоднее некуда. Я бы с такими ушами холодильником работал. А
еще у тебя холодный нос. Это точно.
     Поправляя крышку чайника, он услышал,  как  в  коридоре  загрохотало,
застонало и заскрипело... Клоб вышел в гостиную и увидел, что грузчики уже
втащили ящики  в  комнату.  Четко,  со  знанием  дела,  они  приступили  к
распаковке,  слаженно  орудуя  ломами  и  монтировками.  Из  одного  ящика
извлекли портативный стереовизор.
     Клоб нажал кнопку.  Стереовизор  чмокнул  и  спроецировал  "последние
сплетни". Моложавый диктор, благоухая  дорогим  одеколоном,  проникновенно
убеждал, что надо задать урожай в сырок и прибрать все, что осело на полях
шляп. В общем, обычная бодяга, давно набившая оскомину.
     Клоб выключил стереовизор и, повернувшись, сунул одному из  грузчиков
еще сто сорингов. Потом величественно махнул рукой и, когда они удалились,
блаженно рухнул в кресло.
     Все, хватит с него происшествий. Сегодня  он  будет  отдыхать.  Будет
лежать на диване весь оставшийся день, обязательно поймает по стереовизору
что-нибудь интересное и со стрельбой.  И  чтобы  усталый  герой  с  умными
глазами одного за другим раскалывал и  отправлял  на  тот  свет  вражеских
агентов, а после, задумчиво чистя верный  "стармер",  тоскливо  глядел  на
проплывавшие по небу  косяки  галочек,  очевидно,  сбежавших  из  какой-то
ведомости. Здорово!
     Он вернулся на кухню и снял с плиты закипевший чайник.  Наливая  чай,
покосился на задумчивого безухого домового, который сидел  по-прежнему  на
батарее, сокрушенно ощупывая нос.
     - Придурок, - сказал ему Клоб, уходя в соседнюю комнату. Поставив  на
стол чашку с чаем, он придвинулся к стереовизору и замер.
     В его любимом кресле сидела незнакомая женщина.
     - Ку-ку, - сказала она и тотчас же засмеялась.
     От этого Клобу стало легче. Он осмелел и  елейным  голоском,  подойдя
поближе, сказал:
     - Кхе-кхе.  Вы...  если  того...  случайно  сюда  попали,  то  вы  не
волнуйтесь, прямо скажите, и я вас выпущу, бог с вами. А если насчет того,
чтобы что-то своровать, то не бойтесь,  я  тут  же  вызову...  и  они  вас
перевоспитают.  Вы  вдумайтесь,   ведь   красть   грешно.   А   они   всех
перевоспитывают,  и  будете  вы  полноценным  членом  общества.  Как  все.
Подумайте... я дело говорю.
     Женщина удивленно посмотрела на него.
     - Ты что, того? - спросила она.
     - Нет, - сказал Клоб и присел на подлокотник кресла,  в  котором  она
сидела. - Ты откуда? И как сюда попала? Отвечай быстро. Имей в виду, через
минуту вызываю специальные органы.
     - Да ты что? Я из ящика.
     - А как в него попала?
     - Вот чурка. Да в комплекте я. Ты что, не знаешь, что приобрел?
     - Нет, понятия не имею.
     -  Это  "ветеринар".  Вечный  темпоральный  редубликатор   начального
разряда.
     - А проще?
     - Неужели непонятно? Сейчас  ты  достиг  определенного  уровня.  Тебе
положена надлежащая обстановка. Как только сумеешь свой уровень повысить -
обстановка сменится автоматически. А  я  к  ней  приложена.  Я  -  типовая
подруга. Поэтому, просьба - соблюдай правила эксплуатации. Идет?
     - Так ты робот?
     - Фи, ни в коем случае. Я - подруга, и этим все сказано. И больше  не
задавай глупых вопросов.
     Клоб ничего не сказал, а как бы случайно положил ей руку на плечо.  В
висках у него зашумело, разгоряченная ладонь скользнула к вырезу платья.
     - Руки! - женщина больно стукнула  Клоба  по  пальцам.  -  Вот  когда
сговоримся, тогда и руки... А пока - нет. Как, подхожу я тебе?
     - Подходишь, подходишь, - с некоторой долей сомнения пробурчал  Клоб,
разминая кисть.
     И тогда женщина  устроилась  рядом  с  ним,  нежно  обхватив  руками,
заглянула в глаза и смешно вытягивая губы, сказала:
     - Глупыш. Вот и договорились. Только не надо дергаться,  терзаться  и
делать глупости. Думаешь,  случайно  ты  получил  приз  "красивой  жизни"?
Темнота!  Об  этом  постарались  определенные  люди.   И   они   на   тебя
рассчитывают, сам понимаешь... Пока ты нам нравишься, но не дай бог  мы  в
тебе разочаруемся. А если ты думаешь, что причиной приза  было  слово,  то
зря (видишь, как хорошо мы тебя знаем?).  Да,  пожалуй,  оно  нас  немного
подтолкнуло. Разве плохо иметь среди своих человека, который умеет  делать
слова? А? Вот так вот, это все и намотай на ус. А что касается меня, то  я
являюсь твоей собственностью, и у меня есть правила эксплуатации.
     Во-первых: достаточно денег на  расходы,  во-вторых:  не  перегружать
домашней работой, в-третьих изменять будешь не чаще, чем раз в  неделю.  И
чтобы все было шито-крыто. Идет?
     - Идет, - ошалело сказал Клоб.
     - Ну, вот и ладушки, - обрадовалась она. -  Кстати,  учти,  чем  выше
поднимешься  -  тем  лучше  я  буду  выглядеть.  Получается   -   я   тебя
стимулировать буду на продвижение вверх. Ладно, ладно... убери  руки,  что
за пошлые манеры! В общем, так, распаковываться больше не  будем,  сделаем
это завтра. А сейчас будем укладываться спать. Видишь  за  окном  темнеет.
Все, я пошла, а ты приходи минут через пятнадцать.
     Она встала. Потянулась, наверняка не без тайного умысла  демонстрируя
свои прелести.
     Клоб заметил, что где-то возле шеи у нее вдруг обозначилась  странная
морщинка. Но сейчас это не имело значения. Сказки  Шехерезады,  Портной  в
одну ночь стал принцем!
     Так легко было поверить в чудо и  забыть,  что  бесплатных  чудес  не
бывает.
     - Эх, как мы с тобой заживем,  -  она  остановилась  на  полдороге  в
спальню. - Что за вещи мы будем носить! Куда только ни поедем! Чего только
ни увидим! Эх, пошла жизнь, пошла! А где остановится - никто не знает.
     И - в спальню. Там что-то  зашелестело  и  защелкало,  расстегивались
пуговицы. Потом послышались шаги и легкое музыкальное посвистывание.
     А Клоб сидел на диване и напряженно думал.
     Неправда, не  такой  уж  он  и  слабый.  Просто  жил  как  хотел,  не
высовываясь, тщательно избегая неприятностей. Впрочем, кто их в наше время
желает? Это раньше считали, что неприятности - ничего, главное - принципы.
Сейчас нет, принципы и все прочее - чепуха. Лишь бы чего не вышло.
     Так что остается только ждать, наплевав на совесть и людское  мнение,
потому что их не существует. Именно так. Того, во  что  мы  не  верим,  на
самом деле - нет. Все эти моральные проблемы решаются просто: веришь -  не
веришь. И если сумеешь принять решение - их нет и не будет.
     Сидя на диване, он уговаривал себя, убеждая в том, что  так  и  надо,
так и должно быть. А сам прислушивался. Но в спальне было тихо.  Наверное,
пора идти. Однако он медлил, чего-то ожидая, и старался думать о том,  как
хорошо было раньше. Ведь действительно хорошо! Ни забот, ни хлопот, живи в
свое удовольствие.
     Ему вдруг стало ясно, что ничего не нужно. Ни дорогой обстановки,  ни
этой нахальной бабы, похожей на биоробота, ничего. Лишь бы его оставили  в
покое, чтобы можно было сидеть на кухне, попивать кофе и не  думать  ни  о
чем подобном. Но слишком поздно. За что? Ведь всего лишь загадал  желание!
А теперь всю жизнь должен будет куда-то бежать, кого-то охмурять,  чего-то
доставать и отдавать еще за что-то. И так по кругу, безостановочно: отдал,
достал и, частично поглотив, отдал снова. Все быстрее и быстрее, пока есть
силы, с трепетом ожидая очередной смены моды. А мода  меняется  мгновенно,
она такая, мода. И ничего тут не  поделаешь.  Надо  идти  с  ней  в  ногу,
растрачивая последние силы, которые - увы, не бесконечны. Рано или  поздно
они иссякнут. Тогда он  попросту  сдохнет,  надорвавшись.  Вещи  и  девица
перекочуют к кому-то другому, который будет их менять,  собирать  и  снова
менять в погоне за удовольствиями и уважением других, чтящих только людей,
способных идти в ногу со временем. И так до конца, до самого конца.
     И вот тут-то ему действительно стало страшно,  до  холодного  пота  и
мурашек по коже. За что? За какие грехи он попал в эту бесконечную гонку?
     К черту! Надо  избавиться  от  злополучного  выигрыша.  Он  попытался
нащупать медальон, который еще утром надел на шею, но вдруг  почувствовал,
что медальон врос в мясо, ушел под кожу. Да что же это такое?
     Клоб рванул медальон и вскрикнул от сильной боли.
     Да, теперь, пожалуй,  от  него  можно  избавиться  только  с  помощью
хирургической операции. Вот так ловушка! Но что же делать?
     И тогда, словно ребенок, который в темноте прячет голову под подушку,
он зажмурил  глаза  и  попытался  спастись  последним  оставшимся  у  него
способом.
     Слово! Именно оно!
     Из спальни его позвали нежно и многообещающе,  но  Клоб  не  услышал.
Вцепившись побелевшими пальцами в колени, он пытался собрать воедино  весь
страх новой жизни и жажду модных тряпок, жизненные несуразицы и  бесстыжую
девицу, в общем - все.
     И что-то получалось, он это чувствовал,  и,  умирая  от  любопытства,
пытался предугадать, какое оно получилось, это слово. И не мог.
     Так длилось минут пять, пока он не  понял,  что  все.  Конец!  Баста!
Работа закончена!
     С полминуты он отдыхал, откинув голову  на  спинку  кресла.  А  потом
открыл глаза и увидел.
     Вместо слова на столе лежал маленький белый крокодил.
     И пока окаменевший Клоб его разглядывал,  крокодильчик  плюхнулся  на
пол, подбежал, смешно шлепая  короткими  лапками  и  молниеносно  вцепился
острыми зубками ему в ногу...





                              ОСТАНОВКА В ПУТИ


     Сидя на пригорке, Аристарх пытался вспомнить недавний сон, в то время
как Крокен, размахивая сковородкой, гонялся  за  зеленым  лучом.  Аристарх
подумал, что отдаваться такому пустяковому занятию всей душой можно только
в юности, и ему стало грустно.
     Луч тем  временем  остановился.  Немного  помедлив.  Крокен  подсунул
сковородку, извлек из вещмешка кусок жира, несколько квадратных  яиц  -  и
через минуту яичница была готова.
     Ощутив болезненный укол, Аристарх сейчас же погладил правый бок, боль
утихла, и это  было  хорошо.  Посмотрев  на  голубое  треугольное  солнце,
поерзал, стараясь сесть поудобнее, и снова  попытался  вспомнить  сон,  но
безуспешно. От огорчения Аристарху захотелось есть, и он,  недолго  думая,
отправился на поиски гриба-грозовика: благополучно его обнаружив,  воткнул
два пальца в белую мякоть. Послышался треск.
     Насыщаясь электричеством, Аристарх замер,  чувствуя,  как  окружающий
мир смещается, и тут же увидел себя  со  стороны,  потом  кусты,  увлечено
уплетавшего яичницу молодого кентавра, и дальше... дальше... дальше...
     Приятно покалывая, Энергия насыщала тело,  заставляя  закрыть  глаза,
что позволило увидеть долину полностью. Она была небольшая, продолговатая,
километра полтора в длину, метров  триста  в  ширину,  ограниченная  слева
непроглядной стеной дождя, справа - горными пиками, усеянными ледниками  и
трещинами.
     А мысли бежали и бежали.
     Почему-то он подумал, что можно жить только для себя. И  это  удивило
Аристарха, но одновременно и  разозлило.  А  ведь  действительно,  сколько
можно!  Вытирать  чужие  носы  и  мирить  смертельных  врагов,   помогать,
помогать, помогать и все что угодно, до бесконечности, не  считая  попыток
вести планомерный поиск, на который совершенно не хватало  времени.  Да  и
еще бы его хватало, когда забот полон рот?!
     Однако чем-то это все должно  кончиться?  В  конце  концов,  неважно,
вымрут все  или  приспособятся  настолько,  что  в  его  помощи  не  будут
нуждаться. Возможно также, его поиск увенчается успехом, но и  это  ничего
не изменит,  потому  что  неизбежность  какого-то  решения  рождает  очень
простой вопрос. А что дальше?..
     Гриб рассыпался в  пыль.  Аристарх  вскочил  на  ноги  и,  подтягивая
мешковатые штаны, стал смотреть на приближавшегося Крокена.
     "Что может быть красивее скачущей лошади, танцующей женщины и чайного
клипера под всеми парусами?" - вспомнил он.
     Скачущий кентавр.
     Невдалеке от Аристарха Крокен встал на дыбы,  взметнувшись  почти  на
трехметровую высоту. Гикнув, взмахнул руками, словно  пытаясь  улететь,  и
легко-легко, даже чуть  замедленно,  опустился  на  землю,  чтобы  шагнуть
вперед и прижаться прохладным лицом к бороде Аристарха.
     - Идем?
     - Идем, идем. - Аристарх закинул на плечо рюкзак.
     Остановившись возле дождевой стены, так близко,  что  на  лице  стали
оседать водяные брызги, Крокен спросил:
     - А кто там живет?
     - Увидишь, - ответил Аристарх, проходя мимо. Бросив последний  взгляд
на долину, Крокен присвистнул и поскакал догонять Аристарха,  который  уже
скрылся за струями дождя...
     Они шли по колено в липкой жиже, а сверху на них падали  бесчисленные
удары водяных кулаков - целую вечность.
     Потом провалились в яму, в которой долго барахтались, и, окончательно
выбиваясь из сил, так добрались до более твердого  места,  после  которого
находилась очередная яма...
     Размеренно передвигая  ноги,  пробираясь  сквозь  вязкую  субстанцию,
временами погружаясь в нее по пояс, Аристарх  пригасил  сознание,  отдавая
власть над телом инстинкту, что всегда выручало его в подобных ситуациях.
     Крокену приходилось хуже, но его спасало то, что он  загодя  привязал
себя к Аристарху короткой веревкой, вовремя сообразив, что самое главное -
не потеряться. Правда, силы его были  уже  на  исходе.  Веревка,  свободно
провисавшая в начале пути, натянулась, и теперь Аристарх фактически  тащил
кентавра на буксире.
     Наконец настал тот  момент,  когда  Аристарх  почувствовал,  что  сил
больше нет и даже на инстинкте далеко не уедешь.
     Но тут впереди что-то блеснуло.  Нет,  не  граница  дождевой  полосы.
Посредине дождя стоял цилиндрик света. Метра три в диаметре.
     Легко преодолев пленку дождя и оказавшись на свету и в тепле, они как
подкошенные рухнули на траву. Через секунду  из  воды  появилась  зубастая
пасть, но только чуть высунулась и тут же спряталась обратно.
     - Господи, как  хорошо-то,  -  простонал  Крокен,  пытаясь  расчесать
пальцами слипшиеся от грязи волосы. Мокрая  шерсть  на  его  теле  торчала
клочками.
     Поглядев на него, Аристарх аж скрипнул зубами.
     "Его-то я зачем с собой поволок?  Вот  дурак.  Поддался  на  уговоры,
посчитал, что  для  малыша  это  будет  жизненным  уроком.  Хорош  урок  -
захлебнуться грязью. Нет, положительно дал я тут маху.  Дождевая  стена  -
это только начало. А дальше? Мне-то что, я  и  не  такое  видывал.  А  он?
Старый я дурень. Попутчика захотелось... Ну, вот и получил... Что теперь с
ним делать? Нет, надо было еще в горах отправить  его  обратно.  Посчитал,
что втянется. Как же, втянется... Ему бы по зеленому лужку скакать,  а  не
грязь месить...
     Ну ладно, что теперь поделаешь. Раз взял,  придется,  брат,  за  него
отвечать."
     Он сорвал пучок травы, вытер им лицо, спросил:
     - Что, тяжко?
     - Да нет, ничего. Вот маленько отдохнем - и дальше...
     - Ну отдохни, отдохни... Осталось немного, меньше, чем прошли. А  там
такая же долина... Солнышко... Все, что угодно. Вот там и отдохнем.
     - А кто там живет?
     - Там?.. О, брат, там интересные создания живут: Леший и Автомат  для
продажи газированной воды... Они довольно самостоятельные, так что  помощь
им вряд ли потребуется.
     Теперь они глядели вверх.
     Полное ощущение,  что  лежишь  на  дне  узкого,  необычайно  высокого
колодца.
     Аристарх повернулся лицом к кентавру:
     - Знаешь, что? Это  я  тебя  прошу  на  будущее.  Если  где  заметишь
что-нибудь странное, мне говори. Ну... там ход какой под землю или  что-то
похожее на люк... Ладно? А впрочем, тут все странное, поди разберись.
     - Почему - странное? Что же у нас странного! Я пока ничего...
     - Да я так, - спохватился Аристарх. - Конечно, ничего  такого  у  нас
нет. Все нормально. Это я пошутил так.
     - Что-то необычные у тебя шутки.
     - Да уж какие есть, - буркнул Аристарх  и  отвернулся.  Разговаривать
ему больше не хотелось.
     Некоторое время Крокен испытующе смотрел ему в затылок,  но  Аристарх
так и не обернулся.
     ...Когда впереди посветлело, зверь отстал. Очередная яма... Еще  один
глоток жижи... Рывок из последних сил... И он вывалился на  сухое,  ровное
место!
     Машинально сделал еще несколько шагов, обернувшись, увидел  радостное
лицо Крокена и в изнеможении  сел  на  ближайший  пригорок.  Потом  стащил
сапоги, сняв с себя одежду - отжал и повесил сушиться. Крокену было проще,
он  ограничился  тем,  что  расчесал  свои  длинные   волосы   и   коротко
подстриженный хвост.
     Размеры долины определить было трудновато.  Обзор  закрывали  яблони,
кактусы, лиственницы и баобабы.
     Аристарх прилег. Солнце слепило глаза,  хотелось  заснуть,  и  вообще
стало как-то на все наплевать. Свернувшись поудобнее, он подтянул  ноги  к
животу,  успев  подумать,  что  нужно  бы  еще   подзарядиться.   Засыпая,
почувствовал, как рядом пристроился Крокен, повернувшись, ткнулся лицом  в
его мокрую шерсть и провалился в другой мир.
     ...Взрывались галактики, и пространство перекручивалось штопором...
     ...А потом он увидел ноги. Одни лишь ноги, без туловища. И в них была
какая-то  диспропорция,  которая  тем   не   менее   казалась   необычайно
знакомой...
     И только когда отрывок сменился и перед ним уже  корчился  и  исходил
огненной рекой космический монстр, Аристарх вспомнил, что эти ноги  -  его
собственные. Нет, не те, что сейчас,  а  те,  что  были  раньше,  в  мире,
который исчез... давно, очень давно...
     Фрагмент сменился. Он падал  в  хищную,  протянувшую  к  нему  пальцы
протуберанцев бездну. Длилось это вечность, и только  когда  прекратилось,
он понял, что прошла лишь секунда...
     Дверь. Легкий толчок, и она распахнулась.
     Нломаль стоял в  центре  заполненного  людьми  амфитеатра.  Произнося
речь, он суетливо размахивал руками и время от времени поглаживал  пышные,
несуразные бакенбарды:
     -  А  теперь,  с  помощью  некоторых  предпосылок,  представим   себе
примерную ситуацию, при которой наш мир поменяет  свой  знак.  Причем  это
будет не зеркальное отображение материи,  как  вы  могли  бы  подумать,  а
принципиальное изменение ее сущности.  В  этом  случае  будет  наблюдаться
деформация  физических  и  других  законов.  Ну  и,  естественно,  явления
трансцендентности могут увеличиться до невероятных размеров.
     Каким образом может возникнуть данный феномен?..
     ...Проклятый песок, он хватал за ноги не хуже волчьего капкана!
     И Аристарх уже чуял смрадное дыхание нагонявшего зверя. А  оглянуться
не было сил, их хватало лишь на то, чтобы бежать вперед, задыхаясь.
     ...Сделав паузу и внимательно оглядев кворум, Нломаль продолжил:
     - Безусловно, одним  из  условий  будет  возможность  путешествий  на
машине времени. Исходя из этого, можно представить, как некто отправляется
в прошлое с целью воздействия на  определенный  отрезок  времени.  В  силу
эффекта затухания временных возмущений последствия его работы должны иметь
глобальный характер.
     Например: можно изменить силу гравитации и расположить ее так,  чтобы
в определенных районах она возрастала, а  в  других  уменьшалась.  Кстати,
одним из результатов будут любопытные атмосферные явления.
     Но в первую очередь подобные опыты приведут  к  тому,  что  изменится
дальнейшее развитие жизни. С увеличением подобных воздействий  последующий
мир будет отличаться от первоначального варианта все больше и больше...
     ...Он стоял на середине пустой комнаты, обливаясь  холодным  потом  и
ощущая на себе  внимательный  нечеловеческий  взгляд,  который,  казалось,
пронизывал насквозь.
     И не было больше  сил  выдерживать  эту  пытку.  Хотелось  закричать,
сжаться в комок и забиться в угол. Тем не  менее  он  оставался  недвижим,
хорошо  понимая  бесполезность  любых  действий.  А   взгляд   словно   бы
уплотнялся, концентрируясь в одной точке - напротив сердца.
     В  ожидании  выстрела  остановилось  время.  Сердце  захлебнулось  на
середине такта.
     Ну же... Ну!.. Сухо щелкнуло, и мир стал выворачиваться,  как  чулок,
постепенно и неотвратимо бледнея...
     - ...кому это нужно!
     Тот, кто пойдет на подобный эксперимент, попросту исчезнет из  нашего
мира. Но тогда изменений не будет, и он все же  окажется  существующим.  А
значит, будет вносить изменения. И так далее. По кругу, до  бесконечности,
замыкая временную петлю. Но только для данного объекта. Весь остальной мир
ничуть не пострадает.
     Другое дело, если на подобные действия отважится существо из  другого
мира, который в результате их возникнет. В таком случае парадокса нет.
     Безусловно, мои слова могут показаться  отвлеченными  фантазиями.  Но
стоит  в  том  варианте  будущего,  который  не  имеет   пока   права   на
существование, построить машину времени, как наш мир станет нереальным...
     ...Переворачиваясь, акула показала  свой  белый  живот  и  разверстую
пасть, Аристарх рванулся, отчаянно лопатя воду руками и ногами, но  черная
дыра,  усеянная  по  краям  блестящими  кинжалами,  надвигалась  на   него
неумолимо...
     Безусловно, это был всего лишь кошмарный сон.
     Проснувшись, Аристарх разлепил веки и увидел  Лешего,  который  сидел
напротив, копаясь в длинной грязно-белой бороде, и кротко вздыхал. Одет он
был в  новенькие,  усеянные  заклепками  джинсы  с  блестящими  цепочками,
висюльками и прочими,  обязательными  для  такого  рода  одежды,  цацками.
Улыбнувшись, Леший суетливо вытащил из  кармана  джинсов  очки  в  золотой
оправе и увенчал ими свой картофелеобразный нос.
     - Ну что, пришел?
     - Пришел, пришел, - ответил Аристарх, протирая глаза.
     - Ну, ты, брат, даешь! Когда успокоишься? Пора уже. Взял бы да осел у
нас в долине. Ты по сторонам  посмотри  -  благодать!  А  впрочем,  что  я
говорю! Человек ты самостоятельный, решай сам. Хотя здорово бы получилось,
останься ты с нами.
     - Угу, здорово, - согласился Аристарх. - Но как  будет  с  теми,  кто
живет не так хорошо, как вы?
     - Да я ничего. Дело твое.  Но  тут  твое  имя  переделали.  Агасфером
называют.
     - Ну, Агасфер так Агасфер, - Аристарх поглядел  на  Крокена,  который
тоже проснулся и, обнажив в улыбке длинные клыки, разглядывал Лешего.
     - А это кто с тобой? - спросил Леший,  озабоченно  протирая  замшевой
тряпочкой очки.
     - Это? Да вот напросился со мной... Мир  повидать  желает.  А  с  кем
иначе? Крокен его зовут.
     - Это хорошо. Пойдем, там Газировщик ждет.
     - Жив курилка? И ржавчина его не осилила?
     - Самым чистым репейным маслом смазываю...
     Аристарх и Леший пошли в глубь долины,  а  Крокен  рванул  и  понесся
кругами - сшибая листья с могучих яблонь и распугивая  крохотные,  молодые
тигрокустики.
     Словно пылевая пелена затягивала  солнце,  окрашивая  края  огненного
квадрата в тускло-багровый цвет, постепенно подбираясь к центру.  Темнело.
С тревогой поглядев на небо, Аристарх спросил:
     - И часто у вас случаются выпадки?
     - Да что-то последнее время часто. Наверное,  опять  с  неба  валенки
будут падать... Впрочем, я ошибаюсь, сегодня ничего  не  будет...  Видишь,
края квадрата снова  разгораются?  Нет,  ничего  не  будет...  Вот  неделю
назад... Представляешь, птеродактиль заявился. Пока из ротного миномета не
обстреляли, ну хоть тресни - и с места не двинулся! Однако  когда  в  тебя
летят чушки, наподобие тех, что ротник бросает, - шутки плохи... Хочешь не
хочешь - пора уходить.
     - Что же вы так, - посочувствовал птеродактилю Аристарх. - Тоже  ведь
тварь божья. Жить хочет, и все такое.
     - Да так. - Леший пожал плечами. - Больно уж пакостно  кричал.  Да  и
запах от него тяжелый. А уж почавкать дай бог.
     - И куда он теперь... бедолага?
     - А куда? Куда-нибудь... Ты  не  беспокойся...  Он  ведь  из  этих...
Приспособится... А уж потом начнет хапать, да побольше - уж поверь.
     Крокен выскочил из-за ближайших кустов, разнес в труху попавшийся под
копыто гнилой пень и, легко отталкиваясь от земли самыми кончиками  копыт,
высоко подпрыгивая в тех местах, где сила гравитации была меньше, ворвался
в другую группу кустов и стал их безжалостно утюжить... Через  минуту  они
превратились  в  кучу  изломанных  прутиков,  и  довольный  кентавр   стал
горланить одну из наимоднейших среди молодежи песенок:

              Сынко, в небе синем пролетая,
                       не забудь же, милый, каску надевать.
              Голову надежно прикрывая,
              не забудь же, милый, каску надевать.
              Голову надежно прикрывая,
              можно каракатиц с неба собирать.
              А не дай же бог, увидишь бегемота,
              за собою в дом его ты не пускай.
              Он лягушек любит и мостить болота,
              он такой гунявый, в общем - негодяй.
              Если же, хиляя, будешь неподкупен,
              уловить сумеешь ложкою луну,
              мрак тебе вечерний станет недоступен,
              и тогда в субботу я к тебе приду.
              И когда увидишь ты галактик туши,
              загребешь копытом солнечный эфир,
              и свои любимые пальмовые уши
              в свежий, неразбавленный обмакнешь кефир...

     При последних словах Крокен так поддал пробегавшему мимо  тигрокусту,
что тот отлетел метров на десять, успев все же выпустить  облачко  черного
дыма, которое сгруппировалось в нечто вроде огромной физиономии с широким,
усеянным зубами ртом.
     - Что, с маленьким справился, да? - спросила  физиономия  и,  обругав
Крокена балбесом, тупицей, рыжим тараканом, петухом  гамбургским,  плевком
цивилизации, осколком унитаза и парализованным змеем, медленно растаяла.
     Крокен сейчас же спрятался за спиной Аристарха и  осмелился  покинуть
это убежище лишь тогда, когда дым рассеялся полностью...
     Заросли сарсапарелля кончились,  и  они  оказались  на  эллиптической
полянке, разделенной пополам шустрым ручейком. Возле самой воды возвышался
автомат для продажи газированной воды.
     Аристарх   остановился   и   стал   его   рассматривать   с   видимым
удовольствием.
     Обыкновенная  сверкающая  хромированным  железом  и  цветным  стеклом
жестяная коробка. В нише - чистый стакан. Выше  -  надписи:  "Газированная
вода - полторы копейки",  "Вода  с  эюпсным  сиропом  -  три  с  четвертью
копейки".
     И  так  легко  было  покориться  иллюзии,   что   вернулся   навсегда
исчезнувший мир... Но  в  следующее  мгновение  автомат  скривил  нишу  и,
подогнув  короткие  металлические  ножки,   быстро-быстро   засеменил   им
навстречу, радостно восклицая:
     - Кого я вижу! Аристарх! Да еще и с молодым  человеком!  Я  ведь  как
знал... Честное слово!  Вчера  два  десятка  моркусов  закопал.  Ведь  как
чувствовал, что придете. Ну ничего, сейчас мы чего-нибудь  сварганим.  Где
скатерть? Лешак, опять ты ею гусениц отлавливал? Сдались они тебе!  Пешком
надо ходить... Ладно, скатерть будет. Тащи сюда моркусы. Да поживее!
     Леший исчез за деревьями.  Оттуда  послышался  скрежет,  звон,  потом
Леший ругнулся, и наступила тишина.
     Со стороны ручейка  прилетела  стайка  мигвистеров.  Они  уселись  на
ближайшее дерево и заверещали:
     "Ау, Селк захромал на  левое  плечо...  Ха-ха,  пиво  есть  пережиток
прошлого, в наличии не сохранилось... И  слава  богу,  а  то  пришлось  бы
взрывать все это к чертовой  матери...  А  жаль,  куда  он  укатился?  Тут
Брандер охотится... Он самый, с тремя лапками. А сверху колючки..."
     - Ишь, заявились, - сообщил Газировщик. - Кыш, кыш!  Ну,  теперь  они
надолго. Черт! Теперь смотри в оба... Да, а что это я? Сейчас... Сейчас...
     Газировщик с  натугой  загудел...  Ближайший  к  ним  пенек  треснул,
половинки раздвинулись, и из его нутра появился краб-акселерат.
     Бешено вращая стебельковыми глазами и припадая на правый бок, где  не
хватало одной лапки, он засунул бронированные  клешни  в  середину  пня  и
вытащил из него  накрахмаленную  скатерть.  Развернув,  расставил  на  ней
извлеченные оттуда же свертки с бутербродами, аккуратно нарезанную колбасу
на жестяной тарелочке, связку баранок, банку консервированного перца,  три
баночки "хека", серебряный консервный нож с изумрудом  в  ручке,  полпалки
колбасного сыра и еще какие-то свертки, мисочки, чашечки, лохани, тарелки,
доверху заполненные неизвестно чем. Проделал он  это  быстро,  сноровисто,
повторяя,  как  треснувшая  пластинка:  "В  любой  неурочный  час   готовы
обслуживать  вас".  Кончив  свой  нелегкий  труд,   взобрался   на   пень,
пробормотал: "Чтоб вы сдохли", - и  скрылся  в  трещине.  Пень  с  треском
захлопнулся, по нему прошла судорога.  Некоторое  время  он  бешено  скреб
землю обрубками корней, потом затих.
     - Ну, вот и  ладненько,  -  пропел  Газировщик.  -  Присаживайтесь...
Устали?
     Крокен грохнулся возле скатерти и  вольготно  вытянул  ноги.  Схватил
бутерброд и, откусив, пробормотал: "С  кракенской  колбасой..."  Мгновенно
его прикончив, потянулся к следующему.
     Аристарх сел степенно,  сначала  сняв  с  головы  шляпу  и  пригладив
длинные седые волосы. Он вытащил из сапога деревянную  ложку  и  осторожно
зачерпнул что-то желеобразное из ближайшей мисочки.
     - Что, брат, это тебе не электричество? - спросил Газировщик.
     -  Электричество  -  электричеством,  а  настоящая  еда  -  сила,   -
пробормотал Аристарх, не  спеша  пережевывая  желе,  оказавшееся  довольно
вкусным. Из чего оно сделано, он так и не смог распробовать, а спросить не
рискнул. Кто его знает, может, из каких-нибудь дохлых жуков!
     Из-за деревьев показался Леший. Гусеница ростом с  лошадь  катила  за
ним  тележку  на  резиновом  ходу,  заполненную  грушевидными  предметами.
Очевидно, это и были моркусы.
     Уложив их  на  середину  скатерти,  Леший  отпустил  гусеницу,  и  та
радостно пошлепала прочь, таща за  собой  тележку,  которая  почти  тотчас
наскочила на пень и перевернулась. Досадливо махнув лапкой, гусеница пнула
тележку и исчезла за деревьями.
     - Ну что же, - сказал Газировщик. - Теперь все готово. Будем  есть  и
пить, также вспоминать и оплакивать нашу злосчастную судьбу, которая...
     - Не  иронизируй,  -  оборвал  его  Леший,  опускаясь  на  колени,  с
вожделением разглядывая миску с колбасой.
     - А это что? - спросил  Крокен,  взяв  в  руки  один  из  моркусов  и
внимательно его рассматривая.
     - Ого! Это штука! - Леший отломил у моркуса верхушку и припал к  нему
ртом.
     Аристарх некоторое время  смотрел,  как  он  пьет,  а  потом  отломил
верхушку у своего моркуса. Жидкость  показалась  ему  холодной,  но  через
мгновение он понял, что это почти кипяток, и стал пить осторожнее,  смакуя
каждый глоток. И вдруг ему стало хорошо.
     Нет, это совсем не походило на опьянение. Просто у Аристарха странным
образом изменилось зрение. Он видел, как левая рука Крокена, та самая,  на
которой ноготь большого пальца был сломан, тянется к упавшему моркусу,  из
которого вытекает молочного цвета жидкость.
     Одновременно он  видел,  что  Леший  и  Газировщик,  обнявшись,  поют
старинную песню:

                         На краю большой Галактики
                         жил простой единорог,
                         знал законы космонавтики
                         и любил мясной пирог.
                         И, рассеянно гуляя
                         по планете вновь и вновь,
                         жил легко, не ожидая
                         птицу редкую - любовь...

     Причем по правой штанине великолепных джинсов Лешего стекал моркусный
сок, а передняя дверца Газировщика была распахнута, и можно было  увидеть,
что в бак для сиропа ныряют махонькие зеленые человечки.
     Кроме того, Аристарх видел, как по небу нескончаемой вереницей плывут
серебристые облака. На одном примостился небольшой  космолет,  из  крайней
дюзы которого торчали сиреневые ноги, в количестве  трех  штук.  Очевидно,
пилот был занят ремонтом. А может, и спал.
     Еще он видел, как возле ручья из осоки  выглянула  крокодилья  морда,
сказала "ку-ку" и тотчас спряталась.
     А потом огромные стены окружающего  мира  обрушились.  Свет  погас  и
снова загорелся. И это был нормальный мир.
     Газировщик оборвал песню и мечтательно сказал:
     - Да, а ведь раньше все было по-другому... Моркусы - хорошая вещь, но
было еще что-то, уже и не вспомнишь...
     Крокен встрепенулся:
     - Раньше? А что было по-другому?
     - Не обращай внимания, мой мальчик, - сказал Газировщик. - Раньше все
было по-другому, но ты этого не видел. Ты родился уже в этом  мире.  Может
быть, это здорово - ничего не помнить. Ведь самое страшное в воспоминаниях
- это то, чего никогда не помнишь целиком. И никогда не уверен - правильно
ли помнишь... Потому что остальные помнят совсем  по-другому.  И  все  эти
воспоминания - словно ощупывание слона в тумане. Есть  такой  классический
пример. Откуда, не помню, но есть. Так вот, я держу хобот, а он - ногу,  а
третий - хвост. И мы не можем угадать, что это такое?  Одно  это  животное
или несколько? Вот в чем трудности... Спроси у Аристарха, он знает. Но  не
скажет. Так что можешь не спрашивать...
     Леший с хрустом  прожевал  капустный  лист  и,  утвердительно  кивнув
головой, сказал:
     - А ты плюнь... Есть такие вещи, которые знать  не  следует  -  легче
дышится... И будущее не такое страшное.
     - Но-но, - возмутился Аристарх. - Давай о другом.  Вы  мне  мальчонку
испортите. А ведь нам идти.
     - Да, идти, - мечтательно сказал Газировщик. - И я бы  пошел  с  вами
хоть к чертовой матери. Искал бы эту бетонную крышку, цветок черного мака,
а может, и беспочерковоронную куратаму!
     - Я ничего... Однако это обидно, - заявил Крокен. пытаясь встать,  но
копыта у него разъезжались.
     Аристарху стало страшно.
     Что они делают? Что они делают? Нет, точно, парня надо спасать.
     - Газировщик, тебе привет от Дракоши, - сообщил Аристарх.
     - Да? - удивился Газировщик. - Так  она  еще  жива?  Ну  и  как  себя
чувствует?
     - Превосходно. Только радикулит донимает. Да клык мудрости сломала. А
так - отлично.  Вот  какого  молодца  вырастила,  -  Аристарх  показал  на
Крокена.
     Тот снова попытался встать, но ничего не  вышло.  Тогда  он  наклонил
голову и,  выпрямившись,  стукнул  себя  кулаком  в  грудь,  так  что  она
загудела.
     Газировщик вспоминал:
     - Да, брат, сильна Дракоша. Эх,  как  вспомнишь  ранешние  времена...
Жизнь-жистянка... Как мы с ней гуляли... Эх, как же он  назывался?..  А!..
По Бродвею!.. Тогда это называлось: "Прошвырнуться по Бродвею". Только что
это - убей не знаю.
     Леший даже жевать  перестал.  Его  хлебом  не  корми,  дай  вспомнить
старое, хоть и помнил он с гулькин нос, а туда же...
     - Да, - говорит. - Раньше еще кино было. Тоже -  штука.  Там,  помню,
жизнь показывали. И  эту...  любовь.  Такие  все  красивые  -  спасу  нет.
Особенно женщины... Они ведь, женщины, и влюблялись. То  в  одного,  то  в
другого. А первый, ясное дело, мучается. И как надоест - возьмет  пистолет
и хлоп соперника.  А  то  и  ее,  и  соперника.  А  если  кино  уж  совсем
интересное, то в конце и себя. Ну, это уже в конце. Да и не каждый,  ясное
дело - жить-то хочется.
     У Крокена аж рот раскрылся. Он слушал и боялся дохнуть.
     И только Аристарх сидел злой, как два птеродактиля, и клял себя.
     Ну и дурак. Ведь знал же, чем это кончится. Нет же,  понесло.  Старых
друзей решил проведать. Вот - проведал. Доволен? Ведь  они  сейчас  все  и
разболтают... А уж поздно, ничего не изменишь. И бросать  Крокена  нельзя,
Дракоше слово дал. И придется его тащить за собой всю дорогу.  И  что  это
будет за дорога? Страшно даже представить.  Вопросами  замучает.  Куда  не
надо соваться будет. И нарвется... А как тогда Дракоше в  глаза  смотреть?
Вот в чем штука.
     Ну ладно. Сам виноват, сам и будешь расхлебывать. Эх,  если  бы  один
Леший, я бы его отвлек от этого разговора... А там - спать до самого утра.
А потом быстренько-быстренько собрались и - ходу. Вот бы и обошлось...
     Но ведь еще Газировщик. Так что можно не рыпаться. Газировщика вокруг
пальца не обведешь. Да и помнит ничуть не меньше меня, а может, и  больше.
Да только поди узнай, молчит - слова не выдавишь. А иногда  как  скажет  -
хоть стой, хоть падай.
     Аристарх  подумал,  что  пропадать  -  так  с  музыкой,  хлебнул  еще
моркусного сока и зажевал колбасой. Вопрос  Крокена  прозвучал  громко,  и
видно было, что парня зацепило и теперь он не отстанет:
     - А как раньше-то было? И почему все стало таким, как сейчас?
     И тут Аристарх окончательно уверился, что все пропало. Да  и  прах  с
ним! Будь что будет!
     Он стал ждать, что ответят Леший и Газировщик, которые молчали совсем
недолго, но этого хватило, чтобы  Аристарха  охватила  звериная  тоска  по
статичному миру. Потому что нестатичный мир  был  обильным  и  интересным,
вроде бы привычным, но все же бесконечно чужим, что ни придумывай, как  ни
храбрись. Он понял, что Лешему и Газировщику тоже плохо, а может, и  хуже.
И только Крокен весь подался вперед, и глаза его светились любопытством, а
руки чисто машинально крошили булку. От напряжения он вспотел и  облизывал
губы раздвоенным языком.
     Не так он был и глуп, этот Крокен. Он понимал, что имеет единственную
возможность узнать все. И упустить ее было невозможно.
     Газировщик закашлялся. Внутри у  него  зажглась  и  погасла  какая-то
лампочка, словно бы он подмигнул.
     - Видишь ли... -  начал  Газировщик,  и  голос  его  был  задушевным,
простым. Так обычно начинают долгий разговор.
     Аристарх даже обрадовался. Рассказывать - так все.
     - Видишь ли... Когда-то весь окружающий мир  был  другим...  Это  был
удивительно статичный мир,  где  полено  оставалось  поленом  и  не  имело
возможности неожиданно превратиться в  телевизор.  Так  же  и  разумные...
Насколько я помню, они не умели делать то, что умеем мы, но обладали таким
могуществом, что нам и не снилось. А потом произошло  нечто,  и  этот  мир
превратился в наш... Понятно?
     Крокен быстро кивнул и спросил:
     - А мыслящие?
     - Они изменились и живут теперь в нашем мире.
     - Где? Их можно увидеть?
     - Можно. Посмотри вокруг. Мы трое и есть бывшие мыслящие. В том  мире
мы были абсолютно одинаковые и  назывались  очень  странно.  Как  -  точно
установить не удалось. Но что-то похожее на "лутти"  и  "щеловеки".  Самое
страшное то, что, изменившись, мы утратили нашу  память.  Остались  только
противоречивые обрывки воспоминаний и снов. Поэтому облик статичного  мира
восстановить необычайно трудно.
     - А что с ним случилось?
     - Невозможно сказать.  Есть  множество  гипотез,  но  все  они  имеют
недостатки... Могу их тебе перечислить, кто знает, вдруг  сумеешь  узнать,
какая правильная... Так слушай...
     - Да брось-ка ты,  -  вдруг  ожил  Леший  и  проворно  взял  один  из
моркусов. - Затянул... Давай, брат, лучше. Да, были раньше веселые деньки.
А сейчас еще лучше.
     Он свернул голову у моркуса и сунул его Крокену в руку. Действуя  как
автомат, открутил головку у следующего, высоко его поднял и сказал:
     - Прошлое?! Будь оно неладно...
     И все остальные тоже стали пить моркусный сок. А потом  Леший  поймал
Крокена за гриву и, пригнув его голову  к  себе,  стал  рассказывать,  как
ходил в черный замок. И, конечно, безбожно врал.
     - Представляешь - захожу. А там,  вот  провалиться,  тридцатиметровые
потолки... А у хозяйки нос добрых два метра. Берет она этим носом  ножи  и
начинает точить...
     И тут же бубнил Газировщик:
     - А теперь представим, что в данное  уравнение  мы  подставили  минус
единицу. Всего-навсего. Но конечный результат будет иметь не одно решение,
а бесконечное множество. Вот так и наш мир имеет множество решений...
     Из  приоткрытой  дверцы  Газировщика  нескончаемым  потоком  тянулись
маленькие лягушата. Зеленая лента двигалась по земле и исчезала в ручье.
     - А  если  допустить,  что  кто-то  изобрел  что-то,   под  названием
"бомба"... Что это такое, я  тебе  потом  скажу.  Но,  поверь,  это  самое
страшное на свете. И эта штука где-то падает и взрывается. Он и есть минус
единица. Когда ее подставили в уравнение жизни, мир стал иметь бесконечное
множество решений. Вот так...
     - Все это  странно,  -  сказал  Аристарх,  пытаясь  согнать  с  плеча
грустную летучую мышь, которая никак не хотела улетать,  а  все  чесала  и
чесала когтистой лапкой его  длинные  волосы.  Ненадолго  ему  тоже  стало
грустно, но потом он разозлился и, воткнув в землю  два  пальца,  объявил,
что ртом питаться безнравственно. А боженька все видит и накажет всех.
     Но Крокен крикнул, что еще в прошлом году выбил этому типу все  зубы,
так что он сидит на своем небе и не рыпается.
     И тогда  Леший  спросил:  "Продеформируем?"  Аристарх  испугался,  но
почему-то согласился. А Крокен молча кивнул.
     Леший вытащил из кармана черную коробочку и швырнул ее  на  скатерть.
Разбив две чашки, она остановилась и оглушительно взорвалась.
     Это  было  странно,  необыкновенно  странно.  Время  и   пространство
сливались в единое целое. Когда же это случилось, стало возможным измерять
пройденный путь в секундах и минутах, а время - в метрах и  километрах.  И
это  было  печально,  невообразимо  печально.  Хотелось  плакать,  но   он
держался, вспомнив, что совсем еще  недавно  жил  в  невероятно  статичном
мире.
     Время сделалось видимым и ощутимым, сливаясь в полосы и  закручиваясь
в петли. Чисто случайно одна из них схватила Аристарха за шею  и  потянула
за собой в сырую  и  темную  бездну,  наполненную  горестными  вздохами  и
слезной капелью, где по углам спряталось отчаяние и клубился туман печали.
     Безгранично скорбя, он  упал  на  дно,  ощущая,  как  туман  и  слезы
разъедают глаза. Он взмахнул руками. Наверное,  это  было  воспринято  как
знак. Неизвестно откуда глянул хор опечаленных голосов. Туман рассеялся...
     Вокруг расстилались унылые пески, и лишь на горизонте виднелись горы.
Аристарх пошел к ним, с каждым шагом пение становилось все тише и тише. Но
легче от этого не было. Хотелось покончить с собой. Веревку можно скрутить
из одежды, но где взять дерево?
     Однако  природа  предусмотрела  все.  В  пяти  километрах  пополудни,
отмахав около шести-восьми часов, он упал от солнечного удара и  километра
через полтора умер.
     Солнце высушило его труп и обнажило кости. А когда все рассыпалось  в
прах и остался лишь один белый череп, ближайший камень сказал ему  голосом
Газировщика:
     - Стоит представить, что основная часть каждого человека находится  в
четвертом  измерении...  И  вот,  в  силу   каких-то   причин,   положение
четырехмерного  человека  изменилось.  Для  обитателей  трехмерного   мира
человек исчез и возникло что-то другое: Кентавр, Леший  или  Газировщик...
Естественно, и сам человек стал воспринимать окружающий мир по-другому...
     Чем не объяснение? Вполне правдоподобно. И попробуй опровергни!
     Безжизненное солнце покрылось  голубыми  пятнами  и  сказало  голосом
Лешего:
     - Да наплюй ты на эти объяснения. Дерни-ка лучше еще один моркус.
     И  ему  вторил  раскаленный  ветер,  едва  слышно  прошептав  голосом
Крокена:
     - Как интересно. Но почему никто раньше мне об этом  не  рассказывал?
Почему, Аристарх?
     Аристарх хотел ответить, но только скалил зубы.
     Ветер пригнал тучу, и она пролилась дождем, и пустыня зазеленела. Все
тянулось вверх, распускалось и цвело. Оставаться в стороне от  этого  было
неудобно. Аристарх пророс.
     Тоненький стебелек быстро вырос в огромное дерево. Почувствовав  свою
силу, Аристарх выдрал корни из почвы и отправился  гулять.  Сколько  можно
стоять столбом? Так недолго и забыть, для чего ты предназначен.
     Утром он шел на восток, к обеду на север, после обеда на  запад  и  к
вечеру на юг. И так - день за днем.
     Весело перепрыгивая через ручьи, распугивая сновавших под  прозрачной
пленкой воды ихтиозавров и плезиозавров, он штурмовал  горные  вершины  и,
радостно напевая приветственные гимны, прыгал в пропасти, плавно опускаясь
в горные реки, принимавшие его  в  свои  холодные  объятья.  Вероятно,  им
хотелось, чтобы он остался, но Аристарх решительно карабкался по  отвесным
стенам и снова пускался в путь. На восток! На север! На запад! На юг!
     Вскоре он уже шел по узкой тропинке, которая постепенно  превратилась
в дорогу. Самое приятное было в том, что она предугадывала каждый его шаг,
поспешно сворачивая в нужную ему сторону.
     И тогда он понял нехитрую истину: "Главное -  идти".  И  шел,  хорошо
понимая, что лишь достигнув цели сможет понять, чем она является.
     До цели оставалось совсем немного (все признаки  говорили  об  этом),
когда дорогу ему загородил хитроватый мужичок и после небольшого разговора
срубил Аристарха под корень. Потом отделил лишние ветки, распилил ствол  и
поколол его на дрова. Ветки использовал  на  колья  для  виноградных  лоз,
дровами стал топить печь, а листья и мелкие веточки остались  на  земле  -
гнить. Дрова сгорели и превратились  в  дым  и  золу.  Колья  поддерживали
виноградную лозу. Листья и веточки стали перегноем,  который  был  удобрен
золой. Дым унес ветер. Виноград созрел. Мужичок его собрал и  превратил  в
вино. А перегной был вспахан и засеян пшеницей.
     Ветер летал по свету, вино  бродило  в  бочке,  пшеница  созрела.  Ее
собрали и смололи в муку.
     Однажды мужичок испек из муки хлеб, откупорил  бочку,  налил  вино  в
стакан и сел на  скамеечку  перед  домом.  Он  сделал  вдох,  и  та  часть
Аристарха, которую носил ветер, попала в его легкие и осела там. Потом  он
откусил хлеб, и другая часть Аристарха вошла в его желудок. Потом он выпил
вино и приобрел последнюю часть Аристарха.
     Так он и сидел на лавочке, дышал, пил  вино,  ел  хлеб  и  постепенно
становился Аристархом. Пока не почувствовал, что он и есть Аристарх...
     Аристарх открыл глаза и увидел краба, который собирал в кучу  грязную
посуду.  Неподалеку  лежал  Крокен,  неловко  разбросав   копыта,   громко
всхрапывая и пуская сонную слюну. Вдруг он проснулся, застонал и,  схватив
краба, засунул его себе под голову и затих.  Краб  что-то  яростно  шипел,
таращил глаза, но двинуться с места не мог и в скором времени успокоился.
     Ноги Лешего торчали из ближайших кустов. Газировщик  стоял  прямой  и
строгий, полыхая в лучах заходящего солнца всеми хромированными частями. И
только приоткрытая дверца размеренно колыхалась.
     - Ну, вот и все, - сказал Аристарх, проваливаясь в сон...
     Стена тумана. Она колыхалась, словно пытаясь нарушить  границы  своих
владений. Иногда туман прореживался метра  на  два,  и  тогда  можно  было
угадать там, в его глубинах, какое-то смутное движение. И, кроме того,  из
тумана слышались звуки: щелканье, скрип, протяжные стоны, заунывный вой.
     - Что, мы туда пойдем? - спросил Крокен.
     Аристарх кивнул.
     - А вдруг там что-нибудь страшное?
     Аристарх пожал плечами.
     Леший, который сидел рядом, неопределенно хмыкнул и, сорвав травинку,
стал разрывать ее на части.
     - То, что сказал Газировщик, - правда? - спросил Крокен Лешего.
     - Это ты про что?
     - Ну, про наше прошлое.
     - А-а-а... Про прошлое... Понимаешь, это его версия. Что именно тогда
случилось - неизвестно. Каждый строит догадки на основе того,  что  знает.
Мне, например, кажется, что ничего этого не было. Просто,  лет  пятнадцать
назад в атмосферу из космического пространства попали  какие-то  вещества,
которые вызвали изменения в  нашей  психике.  Говоря  проще,  тот  мир,  о
котором вы так много говорите, - не существовал никогда. А воспоминания, с
которыми вы так носитесь, продукт массового  гипноза  или  галлюцинации...
Именно так...
     - Ну, ты хватил... - сказал Аристарх, поправляя лямки вещевого мешка.
     - Не обязательно. Подумай,  ведь  никто  не  может  вспомнить  точных
подробностей статичного мира. Каждый представляет его  по-своему.  Где  же
статичность? Разве это не доказательство?
     Аристарх что-то буркнул, нашел гриб-грозовик, сунул два пальца в  его
мякоть. В воздухе запахло озоном.
     Со  стороны  ручья  послышались  клекот  и   крики.   Над   деревьями
взметнулись и опали  огромные  кожистые  крылья.  Потом  дробным  грохотом
рассыпалась пулеметная очередь. Леший вскочил и рывком подтянул джинсы.
     - Я побежал. Счастливого пути! - крикнул он, исчезая за деревьями.
     - Может, поможем? - предложил Крокен.
     - Нет, сами справятся,  -  Аристарх  с  треском  выдернул  пальцы  из
грозовика и вытер их о штаны.
     Они помолчали. На секунду из тумана выплыла крокодилья морда,  ехидно
улыбнулась и сгинула.
     - А что там, за туманом? - спросил Крокен.
     - За туманом? - Аристарх почесал бороду. -  О,  там  точно  такая  же
долина, и в ней живет трехголовый грифон с семейством. Боюсь, что оно  еще
увеличилось... Они постоянно  ссорятся.  К  сожалению,  кому-то  нужно  их
мирить. А кому, как не нам. Придется попотеть.
     - А дальше?
     - Дальше? Дальше идет полоса снежной пурги. Будет зверски холодно, но
она неширокая. За ней долина, где живет шестимерный паук. То есть вроде бы
их много - сотни. Но на самом деле он один! Представляешь, что будет, если
у одного заболит лапка? Все остальные завоют от боли. Кошмар. Так что  там
будет еще хуже.
     А потом идет полоса болот и новая долина, где живет еще кто-то,  кому
мы нужны. И еще долина, и еще. И везде мы нужны. Так что научишься  всему.
А как ты думал? Назвался груздем - полезай в кузов.
     Крокен вздохнул и стал осматривать свои  копыта.  На  одном  вылетела
пара гвоздей, но подкова еще  держалась.  Осторожно  ощупывая  гвоздь,  он
спросил:
     - А как ты думаешь, что случилось в самом деле со старым миром?
     Аристарх  вздохнул  и  подумал,  что  теперь  уже  можно   рассказать
действительно все.
     - Понимаешь,  я  не  думаю,  я  знаю...  Это  был  эксперимент.  Была
построена установка, с помощью которой определенные люди пытались получить
нужный, в научных целях, эффект. Но что-то у них не  сладилось,  и  вместо
ожидаемого эффекта возник совершенно иной. В результате  -  наш  мир  стал
мнимой величиной. Но только не для нас, его обитателей.
     - И ничего нельзя сделать! - Крокен напряженно смотрел на  Аристраха.
Наверное, он ждал, что Аристарх произнесет заклинание и мир изменится.
     - Можно... - Аристарх лег на траву и стал смотреть в небо.  -  Можно,
но для этого надо было найти лабораторию и выключить  рубильник.  И  тогда
все станет, как прежде.
     - А сама она выключиться не может?
     - Нет, автономное питание.
     - Ну так пойдем и выключим...
     - Думаешь, просто? Ее сначала надо найти.  А  попробуй?  Может  быть,
сейчас сидим на ее крыше и даже не подозреваем об этом. Ты думаешь, чем  я
занимался последние десять лет? Именно поисками. Пока безрезультатно. Но у
меня есть кое-какие идеи...
     - Как хорошо, что я пошел с тобой, - задумчиво сказал Крокен.  -  Так
много узнаю! Погоди, а откуда узнал это ты?
     - У меня память сохранилась лучше, чем у других. Я помню очень много.
А кроме того, десять лет назад я встретил одного из тех  умников,  которые
проводили опыт. Он сказал, что в момент возникновения эффекта они испытали
нестерпимый ужас и бежали из лаборатории. А наверху - кто  сразу  сошел  с
ума, кто умер. Только он остался нормальным, хотя и не может найти вход  в
лабораторию. Он мне рассказал все. Отключить я сумею.
     - И где он теперь?
     - Видишь ли, когда я его встретил, он  имел  облик  эдакого  слона  с
собачьей головой, и, кроме того, его неотвратимо влекло к морю. Туда он  и
ушел, да и сгинул.
     Крокен закрыл глаза и спросил:
     - А почему ты не расскажешь все это остальным?
     - Они не поверят. У них свои идеи.
     Неожиданно Крокен сел.
     - Аристарх, а ты помнишь, как они выглядели в статичном мире?
     - Помню, - сказал Аристарх и тоже сел. -  Леший  был  ученым-физиком.
Что-то там невероятно сложное, понятное только узким  специалистам.  Звали
его Нломаль. А Газировщик был  простым  дворником  в  том  институте,  где
работал Нломаль.
     - А моя мама, Дракоша?
     - Ну что же, - Аристарх прищурился. - Это была стройная  черноволосая
девушка. Мы жили с ней на одной площадке и каждое утро здоровались.
     Остановиться он уже не мог, выкладывал все, что знал, зорко  наблюдая
за тем, как Крокен реагирует на его слова. Он понимал,  что  для  кентавра
это будет жестоким ударом, но решил рассказать все.
     - А что такое институт, площадка, девушка?
     - Узнаешь когда-нибудь потом. Долго объяснять. А нам пора в путь.
     - Хорошо. Тогда скажи мне, кто мой отец? Я про него ничего не слышал,
но ведь где-то он должен быть?
     - Должен, обязательно должен. Мы его скоро  увидим.  Это  шестимерный
паук, про которого я только что рассказывал.
     - Правда?
     - Да.
     Крокен  словно  выключился,  ушел  в  себя.  Еще  бы,  после   такого
сообщения. Он обхватил ладонями колени, замер и думал, думал, думал...
     А Аристарх думал о том, что у него появился помощник  и  можно  вести
более интенсивный поиск.
     Он поглядел, как колышется, сплетается в огромные ватные комки туман,
и неожиданно понял, что боится продолжать эти поиски.
     Он понял, что даже если и найдет лабораторию,  выключит  рубильник  и
все пойдет по-старому, рано или поздно кто-нибудь повторит эксперимент. Он
понял,  что  возврат  к  статичному  миру  принесет  с  собой  загрязнение
окружающей среды, истребление фауны и флоры, перенаселение и так далее.  И
когда-нибудь очередной верховный маньяк нажмет  кнопку  и  с  неба  начнут
падать ракеты, что станет окончательным, бесповоротным концом...
     Если  рубильник  не  выключить,  все  останется  по-старому.  Но   не
деградируем ли мы в этом мире? Ведь разум - продукт статичного мира. Здесь
же можно обойтись и без него.
     А как же те, кто страдает от своего  облика  и  мечтает  вернуться  в
человеческий? Есть еще и новое поколение, которое  появилось  уже  в  этом
мире. Он для них родной...
     То, во что Аристарх верил все эти пятнадцать лет, вдруг покачнулось и
утратило  четкие  очертания.  Впервые  он  усомнился.  А  правильно  ли  я
поступаю? И имею ли я право единолично решать судьбу этого мира? И что мне
теперь делать? Как вернуть уверенность в своей правоте? И в чем она?
     Было ясно, что только  сейчас  и  никогда  больше  он  должен  раз  и
навсегда решить для себя этот вопрос. Именно сейчас.
     Когда он найдет лабораторию (а рано или поздно он ее найдет),  решить
все это беспристрастно будет уже невозможно.  Появится  грузовик,  который
выведет  чашку  весов  из  равновесия.  И  грузовиком  этим  будет  вполне
нормальный рубильник, который можно выключить.
     Крики и выстрелы стихли. По небу плыли серебристые, в желтую  полоску
облака.
     - Ну что, идем, - спросил Крокен.
     - Идем, - ответил Аристарх, но с места не сдвинулся. Сидел, рассеянно
ковырял землю пальцем и поглядывал на туман. Прежде чем идти -  надо  было
додумать. Додумать и решить.





                             Леонид КУДРЯВЦЕВ

                              ИНСПЕКТОР СНОВ



                                              Отцу
                                              С надеждой на встречу,
                                              Когда найду в себе силы уйти


     Свернув в переулок, Гунлауг огляделся. Высокие, мрачные стены  домов.
Мокрая, в свете луны словно смазанная жиром мостовая.
     Инспектор снов понюхал воздух.
     Да, пахло мерзко. Б-р-р-р...
     Он пошел дальше. Холодный ветер ударил  в  лицо.  Где-то  вперед,  за
углом послышался волчий вой.
     Гунлауг усмехнулся.
     Ну, таких штучек он видел-перевидел.
     Белая птица - лоцман взметнулась с его плеча,  полетела  вперед.  Вот
она исчезла за углом. Оттуда послышалось щелканье  клыков  и  рычанье,  но
инспектор ничуть не обеспокоился. Его птицу поймать было почти невозможно.
     Он уже сворачивал за угол, когда птица спикировала ему на плечо. С ее
клюва капала черная кровь.
     Ну-ну.
     Где-то неподалеку послышался резкий стук,  словно  откинулась  крышка
гроба. Из стен ближайших домов стали выдвигаться уродливые мусорные  баки.
Огромные, с длинными голыми хвостами крысы суетились возле них.
     Он не ошибся: именно этот переулок был ему и нужен.  Судя  по  всему,
страх жил именно здесь.
     Гунлауг вспомнил один из своих снов и тот повис  перед  ним  туманным
шариком.  Покопавшись  в  нем,  инспектор  вытащил   украшенный   серебром
магический жезл.
     Прекрасно.
     Под ногами Гунлауга хлюпали лужи. Ветер швырял ему в лицо  валявшиеся
возле  стен  домов  грязные  обрывки  старых,  покрытых  каббалистическими
знаками пергаментов.
     Инспектор представил как боялась идти  по  этому  переулку  маленькая
девочка и скрипнул  зубами.  Конечно,  ей  было  чертовски  холодно  и  до
невозможности страшно. Страх, довольно ухмыляясь, имитировал тяжелые  шаги
у нее за спиной. А она не могла заставить себя оглянуться и  обмирая  шла,
шла вперед. Окна  мимо  которых  она  проходила,  казались  девочке  жутко
зловещими. Страх делала так, что  ей  чудилось,  будто  за  окнами  кто-то
прячется. Девочка хотела остановиться и проснуться, но  не  могла.  И  шла
вперед потому, что так было угодно страху.
     Ну, ничего.
     Тут Гунлауг почувствовал, что сидевшая у него на  плече  птица-лоцман
голодна. Он остановился и поставил  жезл  на  мостовую.  Ласково  погладил
птицу по голове: острые коготки вцепились в плечо, энергия потекла от него
к птице и инспектор снов замер.
     Минут через пять нажим коготков ослаб. Плечо слегка ныло.
     Это пройдет. Самое главное - птица сыта.
     - Уходи! - сказал Гунлауг. - Теперь ты можешь помешать.
     Птица благодарно потерлась клювом о его щеку и, сорвавшись  с  плеча,
белым  пятном  метнулась  прочь.  Из  окна  мимо  которого  она  пролетала
высунулась кривая, обросшая шерстью  лапа,  попыталась  ее  схватить,  но,
конечно же, промахнулась.
     На редкость глупый был этот страх. Прямо на редкость. Что же, дураков
и наглецов надо учить.
     Крыши домов смыкались над головой, отсекая ночное небо. Там, впереди,
не так уж и далеко,  клубился  туман.  Он  становился  все  гуще  и  гуще,
надвигался, пытаясь взять Гунлауга в полукольцо.
     Инспектор снов иронически улыбнулся.
     Наверное, можно было бы и подождать, но ему  не  хотелось  понапрасну
терять время.
     Гунлауг  вскинул  магический   жезл.   Слепящий   луч   вырвался   из
набалдашника, ударил в туман... Запахло горелым мясом и  шерстью.  Вспышка
ослепила и самого инспектора. Подождав, пока глаза  не  привыкли  снова  к
полутьме, он забросил жезл на плечо, как простую дорожную  палку  и  пошел
дальше.
     От тумана и крыс не осталось и следа.
     Ну вот и все. Тупик. Гунлауг остановился.
     Неподалеку, на старой бочке, сидел страх.
     - Все-таки пришел... - сказал он.
     - А ты разве меня не ждал?
     Страх занимался тем, что полировал замшевой  тряпочкой  свои  длинные
клыки. Одет он был в побитый молью шерстяной камзол и красные шаровары. На
голове - черная шляпа,  с  полей  которой  свисала  паутина.  Лицо  узкое,
смуглое.
     Они помолчали.
     - Давай разойдемся по-хорошему, - наконец предложил страх.
     Гунлауг отрицательно покачал головой.
     - Эх, - вздохнул страх. - А я тут, вроде, неплохо устроился. Обжился.
Память у девчонки прекрасная. Приятно с такой  работать.  Посмотри,  -  он
хлопнул ладонью по стене, возле которой сидел, - какие убедительные стены.
Разве можно было бы сделать  такую  стену,  не  будь  у  девчонки  хорошей
памяти? Дьявол!.. Принесла тебя  нелегкая.  Теперь  ищи  нового  человека.
Невозможно так работать...  Вот  плюну  на  все:  материализуюсь  и  пойду
работать в какое-нибудь  жилуправление...  Слушай,  а  может  мы  все-таки
сговоримся?
     - Но-но!..
     - Ты же знаешь: кошмары нужны. Они дают нервную разрядку...
     - Время от времени. А ты что-то часто стал останавливаться  на  одном
месте. Не тебя ли я  месяц  назад  предупреждал?  Прицепился  к  мальчонке
мельника на целых две недели...
     - А твое какое дело? - окрысился страх. - Ты мне  не  указ.  Испугал,
подумаешь. Уничтожить меня ты все равно не сможешь. Ну, будешь гоняться за
мной по всему городу, а дальше? Все равно черная стена двинется вперед,  и
не будет у тебя города, и побежишь ты аж  к  ледяным  гномам,  а  то  и  к
полосатым пеликанцам. Вот с ними-то не больно повоюешь. Вот  там  кошмары,
так кошмары! А тут - молодец на овец...
     - Нет, я тебя все же пару раз прижгу, -  сказал  Гунлауг  и  взмахнул
жезлом над головой у страха.
     Тот испуганно скатился с бочки и  сел  прямиком  в  лужу.  Тотчас  же
вскочив, страх стал ошарашенно рассматривать свои мокрые шаровары.
     - Ты что?! Сдурел?
     Гунлауг примерился и снова взмахнул жезлом.
     - Нет, нет, я согласен, - поспешно затараторил страх. - Все,  решено,
я ухожу. Больше не буду ни в ком задерживаться надолго. Только одна  ночь,
и все.
     - Врешь ведь?
     Страх уныло взмахнул рукой и сказал:
     - Ну, я пошел.
     Он еще постоял возле стены, причмокивая и трогая кирпичи, из  которых
она была сложена, словно не мог налюбоваться  на  редкостное  произведение
искусства. Потом тяжело вздохнул и исчез.
     Гунлауг с сочувствием подумал, что и у страха жизнь не сахар.
     Ну, да ладно. Инспектор взялся за жезл...
     Через полчаса он выжег последние следы страха и огляделся. Нормально!
     Чувствуя что устал, поискал глазами птицу-лоцмана.  Конечно  же,  она
была тут как тут. С радостным пением птица привела его к  выходу.  Пошарив
по карманам, Гунлауг  вытащил  заранее  приготовленное  голубоватое  зерно
счастливого сна. Полюбовавшись изумительной игрой света на его гранях,  он
бережно  положил  зерно  на  землю.  Пусть  девочка  сама  вырастит   свой
счастливый сон. А ему здесь делать больше нечего.
     Оглянувшись последний раз, Гунлауг шагнул в реальный мир  и  оказался
на знакомой, окруженной частоколом елей поляне.  Прямо  перед  ним  чернел
вход в пещеру, где он прожил много лет, и лежала спящая  девочка.  Во  сне
она улыбалась.
     Честное слово, это было здорово!
     Родители девочки суетились  вокруг,  еще  не  веря,  что  с  кошмаром
покончено, бормотали слова благодарности, предлагали кур и поросят...
     Какие, к черту, куры и поросята?
     Родители, разбудив девочку, заставили и ее благодарить  и  кланяться.
От этого Гунлаугу стало тошно. А те уже спешили со своим ненаглядным чадом
вниз по склону - туда, где у  них  была  привязана  запряженная  в  телегу
лошадь. Отец на ходу все оглядывался и тайком делал  знаки  от  сглаза.  А
когда телега скрылась  за  деревьями,  Гунлауг  повернулся  и  спотыкаясь,
побрел к пещере. Два раза он чуть не упал и, войдя под закопченные  своды,
рухнул на охапку травы у самого входа. Глаза закрылись сами собой и, успев
подумать, что день сегодня все же удачный, Гунлауг  нырнул  в  свой  самый
лучший и приятный сон...



                               ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

     Он вернулся из сна довольный и отдохнувший,  на  губах  еще  ощущался
вкус амброзии...
     Вообще, последний месяц дела обстояли лучше некуда. Страхи попадались
слабые,  кошмары  он  щелкал  словно  семечки.  Придумалось   два   новых,
прекрасных как пение любимой женщины, и изящных, как  брабантские  кружева
сна. И самое главное, луговые альфы обещали взять его на праздник прощания
с летом. Это была большая честь.
     Гунлауг искупался в ручье и, дожевывая на ходу свежую булку с  маком,
которую вытащил из сделанного позавчера сна,  остановился  возле  входа  в
пещеру. Он потянулся всем своим длинным телом и  вдруг  замер,  сообразив,
что ветер дует со стороны Черной Стены. Это был странный ветер. Он  нес  с
собой сладковатый запах гнили.
     По-прежнему ярко светило солнце, одуряюще  пахли  бродячие  цветы,  и
духи давно погибших королей начинали собираться в заброшенной  харчевне  у
старой дороги на восток, и, как всегда, пела вечно нарождающаяся и  всегда
умирающая алмазная змея...
     Но все это странным образом  отделилось,  отодвинулось  в  сторону  -
из-за ветра от Черной Стены, который означал погоню.
     По спине Гунлауга потек холодный пот. Он почувствовал, как что-то или
кто-то, невидимый и опасный, поманил его к себе. И исчез, оставив  тревогу
и недоумение.
     Гунлауг пожалел, что в свое время не  обзавелся  серебряным  оружием.
Знающие люди говорили: серебро, словно магнит, тянется к черному магу.
     К черному магу...
     Неторопливо и тщательно инспектор снов навел в пещере порядок,  вымел
пол, сложил стопочкой магические книги и завалил вход большим  камнем.  Он
подтянул голенища изрядно потертых, но еще крепких сапог, почистил кожаные
штаны и кожаную куртку, проверил, удобно ли висит на  поясе  нож,  оглядел
поляну, ручей и зубцы елей... Он прощался. Хотя бы  потому,  что  ни  один
инспектор снов еще не вернулся из погони за черным магом.
     Пора в путь.
     Над его  головой  парила  белая  птица-лоцман.  А  дальше,  по  линии
горизонта махала крыльями черная птица-лоцман. Лоцман черного мага.


     Прикинув, что прошел уже  километров  пятнадцать,  он  решил  сделать
привал и присел на пенек. Птица-лоцман устроилась  на  березовой  ветке  и
стала чистить перышки клювом.
     - Мне бы твои заботы, - вздохнул Гунлауг и, вытащив из какого-то  сна
горящую сигарету, с удовольствием затянулся.
     Интересно, нагнал ли он черного мага хоть чуть-чуть? И вообще, почему
этот маг убегает? И как этот маг выглядит? Не проще ли ему  было  явившись
прямо к пещере, устроить сражение?
     Может проще, а может и нет. Кто их знает, черных магов?
     Он еще посидел на пеньке, покурил и наконец, двинулся дальше...
     Поляна открылась  совершенно  неожиданно.  Посредине  нее  возвышался
безумный пень. Гунлауг узнал его сразу, потому что пень был обращен к нему
лицом. Некоторые говорили что он последний представитель давно исчезнувшей
цивилизации. Другие - что все как раз наоборот и на  самом  деле  безумный
пень - пришелец из будущего. А Гунлаугу было все равно. Вот  сны  пня  его
действительно интересовали. Однажды он умудрился проскользнуть в  один  из
них и еле унес ноги. Ужас!
     Правда у пня бывали и моменты просветления. Тогда он мог дать  вполне
дельный совет.
     Гунлауг подошел к пню поближе и стал  внимательно  рассматривать  его
изъеденную жуками-древоточцами кору, а также кривой, торчавший из нее, как
кость, обломок ветки. Как же этот пень здесь оказался? Обычно он стоял  на
площади в одном из городов и ждал кого-нибудь, кто спросит у него  совета.
Иногда он таинственным образом переносился в другой город, но и  на  новом
месте тоже оказывался  непременно  на  площади.  Страсть  у  него  была  к
площадям. Что же тогда он делает на поляне, в глухом лесу?...
     Безумный пень  тоже  не  терял  времени  и  внимательно  рассматривал
Гунлауга сучками. Уголки рта, похожего на большую  трещину,  были  опущены
вниз. Наконец он шевельнул веткой и выжидательно хмыкнул.
     - Привет, - осторожно сказал Гунлауг.
     - Привет, - ответил пень и скосил один из  сучков  на  птицу-лоцмана,
которая как раз пронеслась над головой Гунлауга и тотчас же взмыла  ввысь.
Что-то ей в этом месте не нравилось.
     - Ты что, корни сюда пускать пришел? - деловито осведомился  безумный
пень.
     Обломок ветки осторожно шевельнулся, вдруг схватил инспектора за край
куртки, деловито отщипнул от нее клочок и начал зарывать его в землю.
     - Ты черного мага видел? - спросил Гунлауг.
     - А что это за зверь и с чем его едят?
     - Его съешь, - вздохнул Гунлауг.  -  Ну,  о  нем  еще  упоминается  в
голубиной книге лесного народа.
     - Не читал, - сообщил  пень  и  присыпал  сухой  травой  холмик,  под
которым покоился клочок куртки Гунлауга.
     Может он все таки в сумасшедшей фазе?
     Пень лениво процедил:
     - Спрашивайте, молодой человек, спрашивайте.
     - Хорошо, - Гунлауг откашлялся. - Сколько лучей у звезды?
     - Пять.
     - Правильно, - сказал Гунлауг и потихоньку стал отходить  в  сторону:
лучи у звезды мог сосчитать только ненормальный.
     - Эй, куда же вы? - встревожился пень. - Я ведь еще не предсказал...
     - Ну, конечно, конечно. Я жду вашего предсказания.
     Гунлауг сделал несколько шагов назад.
     И тут, на  том  самом  месте,  где  пень  зарыл  клочок  его  куртки,
зашевелилась земля, из нее выскочил маленький, в ладонь ростом  человечек,
чертовски  похожий  на  Гунлауга,  и,  раскрыв  рот,  уставился  на  пень.
Инспектор повернулся и зашагал прочь, злясь на себя за то, что потерял так
много времени.
     Тревожный крик  птицы-лоцмана  вывел  его  из  задумчивости.  Гунлауг
обернулся.
     Пень раскачивался и подпрыгивал. Вот он стал прозрачным,  но,  прежде
чем исчезнуть окончательно, выплюнул огненный шар.
     Рухнуть на траву Гунлауг все  же  успел.  Огненный  шар  стремительно
пронесся  над  его  головой  и,  разбившись  о  ствол  невысокой   рябины,
рассыпался ворохом огненных брызг.
     Откатившись  в  сторону,  Гунлауг  встал  и  огляделся.  Птица-лоцман
устроилась на его плече и стала деловито подзаряжаться энергией.
     Гунлауг вернулся к тому месту, где стоял безумный  пень,  и  осмотрел
оставшийся от него круг примятой травы. Да ведь это  была  обманка!  Самая
обыкновенная, но как мастерски сделанная! Ай да черный маг!
     Ну и ну!
     Инспектор пожал плечами...
     До города оставалось совсем немного, когда он увидел проклятье.
     Оно  было  растянуто  между  деревьями  словно  паутина.   Совершенно
невидимое днем, сейчас, вечером,  в  лучах  заходящего  солнца,  проклятье
слегка поблескивало и было похоже на тонкую прозрачную пленку.
     Осторожно  опустившись  на   корточки,   Гунлауг   неторопливо   стал
рассматривать ловушку черного мага.
     - Да уж, - сказал он птице-лоцману. - А если бы  мы  в  него  попали?
радостная перспектива!... Ладно...
     Вспомнив один из снов, он вытащил из него длинный меч в ножнах.
     Так спокойнее.
     Прицепив меч к поясу, Гунлауг осторожно  обошел  проклятье  стороной,
потом подобрал с земли здоровенный сук и швырнул его в прозрачную паутину.
Яркая вспышка. Сук и проклятье исчезли.
     Вот так, еще попадется кто...


     На безоблачном небе сияла луна, и в ее неверном свете  город  казался
скоплением старинных могильников.
     Зябко передернув плечами, Гунлауг попытался прикинуть  у  кого  можно
переночевать, вернее - пересидеть. Заснуть он не имеет  права:  кто  знает
какую штуку может выкинуть черный маг. Ну ничего, суток трое, четверо  без
сна он мог обойтись вполне.  Конечно,  очень  соблазнительно  использовать
остановку только для того, чтобы побывать в нескольких снах, за которые он
сильно беспокоился. Но не стоит, право слово, не стоит. Уж  слишком  велик
риск.
     Войдя в первую улицу инспектор снов остановился и прислушался.
     Что-то произошло. Город стал другим, угрюмым и совершенно незнакомым.
     Ну да, здесь же прошел черный маг.
     И все же это был его город.
     Инспектор  вздохнул  воздух  поглубже  и  попытался  отогнать,  вдруг
навалившиеся на него видения. С той минуты как он пересек  границу  города
ему все казалось, что вот-вот на него рухнут черные стены ближайших домов,
сомкнуться, погребут, укроют могильной  землей?...  А  он  будет  долго  и
мучительно умирать, все пытаясь вдохнуть сдавленными легкими  хоть  глоток
воздуха.
     Птица-лоцман сидела на плече неподвижно, как изваяние.
     Минут через пять, сворачивая в  очередной  переулок,  Гунлауг  понял,
чего не хватало. Звуков. Вокруг было удивительно тихо, даже учитывая,  что
все жители города спали.
     Странно.
     На Гунлауга навалилась тоска. Ему захотелось  отказаться  от  погони.
Кстати, понятно, почему черный маг не прикончил его прямо в пещере. Потому
что никакой погони на самом деле нет. Черный маг идет вперед, к  неведомой
цели, и не хочет отклоняться от своего пути даже на волос. Плевать ему  на
Гунлауга.
     Да, но как же проклятье и обманка? А может, маг сделал их  просто  на
всякий  случай?...  Хватит,  сейчас  главное  -  пройти  через  город  без
осложнений.
     Он свернул за угол, и тотчас  же  впереди,  там,  где  темнели  кусты
калины, послышался  шорох.  Этого  было  достаточно:  нагнувшись,  Гунлауг
отскочил в сторону. Метательный нож глухо ударился в стену, возле  которой
он только что стоял. Хорошо понимая, что от второго ножа уклониться  будет
труднее, инспектор выхватил меч и бросился вперед.
     Навстречу выскочили трое.
     Острые тартурианские сабли тускло поблескивали в лунном свете.
     Волосатые морды, необычайно широкие плечи и длинные, мохнатые лапы...
     Мальбы?!
     Но мальбы никогда не спускаются со своих гор.
     Хрипло закричав, птица-лоцман сорвалась с  плеча  и  пытаясь  отвлечь
нападающих, заметалась перед их мордами. Гунлауг отбросил меч и попробовал
вспомнить приготовленный на такой случай сон.
     Так, вот он.
     Мастер переместил сон в правую руку и успокоился.
     - Что вам надо? - спросил он у мальб.
     Самый крупный из них обнажил острые клыки:
     - Нам есть приказ... гр-гр-гр-гр-гр... ты должен  почувствовать  свою
остановку и... гр-гр-гр-гр-гр... направить свой след в назад...  Тогда  мы
тебя мирить с нами... вау-вау-вау-вау... И провожать в  пещеру,  где  есть
твой покой...
     Он щелкнул клыками.
     - А теперь послушайте, что вам скажу я, - произнес Гунлауг, задумчиво
подкидывая на ладони шарик сна. - Я предлагаю сложить  оружие  и  покинуть
этот город. В противном случае... Тот, кто вас послал,  сказал,  что  я  -
инспектор снов?
     Мальбы расхохотались. Один из них подобрал меч Гунлауга и переломил о
колено.
     - Нам все равно... гррррам...  Вот  так...  мы  сделаем  тебя,  чтобы
подчинить... гррррам...
     Они двинулись к Гунлаугу. И тогда он швырнул им под ноги свой сон.
     Туманный клубок с хрустальным звоном разбился,  и  розовый,  пахнущий
ромашками пар накрыл мальб, словно сеть птицелова. Несколько секунд внутри
него что-то трепыхалось, потом затихло. Сон  стал  исчезать.  Гунлауг  еще
успел увидеть три прозрачные фигуры, пытавшиеся прорвать тонкую пленку,  и
покачал головой.
     Нет, попались так уж попались.
     Через минуту сон вместе с пленными мальбами исчез окончательно.


     Теперь надо было уходить из города, и как можно скорее.
     Птица-лоцман летела впереди. Гунлауг на ходу просматривал сны  спящих
в ближайших домах людей и  содрогался.  Его  так  и  подмывало  сейчас  же
взяться за дело и уничтожать, уничтожать, уничтожать эти мерзкие  кошмары!
Эти кладбища и вылезающих из могил покойников, слепо  нашаривавших  вокруг
хоть что-нибудь, во что можно вонзить свои  гнилые  зубы;  этих  маньяков,
подкрадывающихся к своим  жертвам  и  с  радостным  смехом  пронзающих  их
кухонными ножами, вилами,  гарпунами  и  косами;  эти  темные  переходы  и
затянутые паутиной углы; эти гробы... этих вампиров... этих...
     Миновав последний дом, Гунлауг оглянулся. Голова болела как  никогда,
ноги подкашивались. Но он все же поплелся дальше и с трудом  взобрался  на
холм.
     Тут у него возникло странное ощущение,  словно  Черная  Стена  слегка
потянула за привязанную к нему, к Гунлаугу, ниточку. Прошла секунда, и это
ощущение исчезло.
     Инспектор повернулся к городу  спиной  и  пошел  выбирать  место  для
ночлега.
     ...Ближе к рассвету с утренним туманом из чащи показались  колдовские
огоньки, приплыли, закружились перед  ним,  то  удаляясь,  то  приближаясь
вновь. Птица-лоцман зашевелилась на своем суку, успокоилась  и  уснула.  А
Гунлауг рассеяно смотрел на огоньки и думал.
     Интересно, что сейчас делает черный маг?  Может  сидит  под  деревом.
Может, разжег  костерок  и,  бормоча  заклинания,  бросает  в  него  пучки
волшебных трав? Если только не прячется вот в тех кустах, дожидаясь, когда
Гунлауг задремлет, чтобы подкрасться и ударить каменным ритуальным ножом в
горло... Да нет, не может быть. Птица-лоцман почувствовала бы.
     Словно подслушав его мысли, огоньки исчезли. Инспектор снов посмотрел
на светлеющее небо и подумал, что завтрашний день будет особенным.



                               ДЕНЬ ВТОРОЙ

     Вытащив из какого-то сна большую кружку чая и бутерброды с  колбасой,
Гунлауг позавтракал.
     Из дупла ближайшего дуба появилась толпа подергунчиков. Остановившись
в метре от инспектора снов, маленькие человечки потоптались, подергались и
пропустили вперед своего предводителя -  главного  подергунчика.  Он  имел
гигантский для своего племени рост - сантиметров этак в тридцать.  Великий
подергунский король поприветствовал благородного великана  и  спросил:  не
будет ли тот так добр заплатить за право проезда через земли подергунского
государства, простирающиеся аж вон до того гнилого пня? Пока  предводитель
произносил эту речь, остальные подергунчики хором ныли и терли животы.
     - Да, братец, трудно быть королем, - с сочувствием сказал  Гунлауг  и
вытащил из того же самого сна большого жареного гуся.
     Увидев  такой  роскошный  подарок,  подергунский   король   взвыл   и
набросился на еду  как  одержимый.  Народ  немедленно  последовал  примеру
своего монарха.
     Захотев на прощанье еще раз взглянуть  на  город,  Гунлауг  раздвинул
ветки кустарника и вздрогнул.
     Горело несколько домов. Ветер кружил и рвал серый дым.
     Гунлауг хотел было кинуться назад, в город, помогать и спасать...  но
скрипнул зубами и отправился в другую сторону. Догнать черного  мага  было
сейчас важнее.
     ...Так, вверх, еще шаг, еще, рукой вот за этот куст. Черт! Обломился.
Еще шаг. Камень покатился вниз и плюхнулся в ручей. Ничего, выкарабкаемся!
     Гунлауг взбирался все выше и выше. Он уже забыл про  черного  мага  и
город... Сейчас важнее всего было выбраться из крутого оврага.
     Наконец, оказавшись на вершине, Гунлауг вытер  со  лба  пот  и  вдруг
увидел, что под кривой сосной, на краю склона, сидит солнечный рыбак.
     Волосы у него были длинные и собраны сзади в аккуратную косичку.
     Деловито поплевывая на пальцы, солнечный  рыбак  соединял  два  конца
тонкой лески. С одной стороны она заканчивалась  спиннингом,  с  другой  -
внушительным полуметровым крючком.
     - Как ловится? - спросил Гунлауг и, вытащив из сна две сигареты, одну
протянул рыбаку, а другую закурил сам.
     Сделав несколько затяжек, рыбак усмехнулся в рыжие усы и, поглядев на
солнце оценивающим взглядом, сказал:
     - Вчера! Вчера я его все же зацепил. Но оно, как обычно,  увернулось.
Ничего, сегодня я буду закидывать по-особенному!...
     - Ну хорошо, - Гунлауг стряхнул пепел. - А что будет,  когда  ты  его
поймаешь?
     Солнечный рыбак легкомысленно махнул рукой:
     - Придумаю что-нибудь. На блесны перелью или  про  запас  в  кладовку
положу.
     Гунлауг вздохнул. Хорошо ему было покуривать с солнечным рыбаком и ни
о чем не думать.
     - А зачем тебе блесны, когда солнце ты уже поймаешь?
     - Э-э-э, - погрозил пальцем рыбак. - Луна-то ведь останется...
     - А вот когда ты промахиваешься, куда крючок падает?
     - О! Он, конечно же, падает и очень далеко. Несколько  дней  сматываю
леску, пока его не найду. Но в последнее время творится что-то непонятное:
крючок падает на нечто упругое и его подкидывает вверх. Тут  я  быстренько
подтягиваю леску и - дело сделано. Я  сегодня  удочку  закидывал  уже  раз
пять.
     - Скажи-ка... черный маг здесь не проходил?
     - Да, вроде был какой-то. Весь черный и на восьми ногах.  Пошипел  на
меня, да и пошел дальше. А больше никого.  Хотя,  стоп,  тот  черный  был,
кажись, не сегодня, а на прошлой неделе... Не знаю, хотя,  может  быть,  и
сегодня. Я тут снасти чиню. А больше ничего  не  видел.  Мне  и  видеть-то
некого.
     Гунлауг разочарованно  махнул  рукой  и  отправился  дальше.  Отшагав
километра два,  он  вдруг  понял,  что  крючок  у  солнечного  рыбака  был
серебряный.
     Эх!
     Серебро бы ему сейчас пригодилось.


     Холмы, перелески, а вот и широкий лог, прохладная влажная глубина...
     Весело гикнув, Гунлауг понесся вниз, легко огибая  полусгнившие  пни,
муравьиные кучи и вросшие в землю гигантские валуны.
     Птица-лоцман отстала.
     Валежник трещал под ногами,  грибы-дождевики  выстреливали  в  воздух
облачка невесомой, как дым, пыльцы.  Склон  стал  ровнее,  и  Гунлауг  уже
прикидывал, как выбежит на ручеек, как напьется  всласть.  Он  перепрыгнул
через какой-то гнилой пенек и с размаху влетел во второе проклятье...
     Гунлауга стиснуло, словно клещами, и потащило в темноту. Он  падал  в
безвременье. Сознание еще мерцало, но в голове нежно звенели колокольчики,
предвещавшие близкий исход. Яркая, ослепительная вспышка - и пустота...
     Очнувшись, Гунлауг почувствовал  птицу-лоцмана  у  себя  на  плече  и
улыбнулся.
     Не бросила.
     Он сидел на траве, возле ручейка.  Земля  пахла  прелыми  листьями  и
только что стаявшим снегом. Мир казался простым  и  радушным.  Не  хватало
только самой малости, чтобы остаться здесь  навсегда.  Словно  угадав  его
мысли, в кустах заиграли на дудочке, тонко  и  хрипловато.  Наверное,  это
была очень маленькая дудочка, может быть, серебряная.
     Серебро.
     Гунлауг пришел в себя. Очень осторожно он убрал  из  своего  сознания
ручей, мелодию и увидел структуру проклятья в котором  оказался.  Это  был
добротный, хорошо сконструированный кошмар.
     Где-же выход?
     Птица-лоцман поднялась с плеча и рванулась вверх. Гунлауг  последовал
за ней. Он стиснул зубы и ударился о потолок проклятья. Потолок прогнулся,
но выдержал удар. Гунлауг ударился еще раз, еще... Он колотился до  хруста
костей, до кровавого тумана перед глазами. Звон в ушах стал оглушительным,
казалось, вот-вот лопнет голова. Что же это такое?! Почему же он бьется  о
стену, а не ищет ключ к замку? Чем может быть этот ключ?
     Словом? Жестом? Образом?
     Силы убывали. Его уже тянуло вниз, а  он,  словно  колоду  карт,  все
перебирал образы и слова.
     Вдруг...
     Гунлауг так и не смог уловить,  что  именно  подействовало  на  замок
крышки. Главное - она открылась.
     В потолке образовалась  дыра.  Гунлауг  радостно  ринулся  наружу,  в
реальный мир. И тут словно бы натянулся привязанный к его  телу  невидимый
канат.
     Инспектора снов швырнуло обратно, на берег ручейка.  Только,  теперь,
ручеек этот стал грязным  потоком,  в  котором  плавали  стволы  деревьев,
какие-то слизистые вонючие островки, змееобразные чудища. Из кустов  лезла
страшная клыкастая тварь, взрыкивая и колотя хвостом по земле.
     Боже!
     Взлетая, он подивился мощи черного мага, сумевшего на ходу  построить
такой сложный сон. А еще он испугался, впервые осознав, что может остаться
в этой ловушке навсегда.
     Вместе со страхом вернулась усталость. Не долетев до потолка, Гунлауг
стал медленно-медленно  падать  вниз,  к  той  мерзкой  пасти,  в  которую
превратился ручеек. Эта пасть сладко причмокивала,  словно  уже  пробовала
его на вкус...
     Птица-лоцман ударила Гунлауга  по  лицу  крылом  и  взвыла  страшным,
совсем не птичьим голосом. Он очнулся и отчаянно рванул вверх. Да так, что
ощутил, как лопается и выворачивается что-то внутри. Мир  вокруг  менялся,
становился похожим на негатив. Вот  он  закрутился  штопором,  выпрямился,
взорвался всеми цветами радуги. Обжигающая боль пробежала по телу,  и  тут
Гунлауг почувствовал себя свободным.
     Сзади  послышался  тугой  хлопок:  проклятье   провалилось   в   иные
измерения.
     По щекам ползли капли. Гунлауг подумал,  что  идет  дождь,  и  поднял
голову, чтобы посмотреть на небо. Ничего он там не увидел, тем более,  что
глаза застилало чем-то радужным.  Инспектор  снов  вытер  рукавом  лицо  и
только тогда понял, откуда эти капли появились.
     Он плакал.


     Солнце клонилось к горизонту. Вечерние тени  бесчинствовали  в  лесу.
Гунлауг притомился и стал подумывать о ночлеге.
     Последние полчаса он занимался тем,  что  отбиваясь  от  стелепней  и
чертыхаясь, карабкался на очередную горушку.
     Усевшись посреди небольшой полянки, он накормил птицу-лоцмана.  После
этого инспектор снов нащупал у себя в памяти подходящий  сон  и  попытался
вытащить из него сигарету.
     Ни черта!
     Чувствуя как по спине побежали мурашки, Гунлауг попробовал  снова  и,
когда ничего не получилось, с беспощадной ясностью понял, что проиграл.
     Оцепенев, он  сидел  и  думал,  что  теперь  знает,  почему  ни  один
инспектор снов не возвращался из погони. Потому что все они точно  так  же
попадали в ловушку черного мага и теряли свою силу.
     Жесткий как жесть, кленовый лист дельтапланом медленно спланировал  к
земле, чтобы в конце концов, врезавшись в нее, несколько раз перевернуться
и успокоиться до первого дождя, который смоет его в реку, и дальше - туда,
где поднимается непроницаемый туман забвения.
     Этот лист стал словно бы последней точкой, уничтожившей надежду.
     Господи, умереть бы спокойно и без мучений.
     И вдруг Гунлауг понял, что теперь может  делать  все  что  угодно.  И
ничего не бояться. Хотя бы потому, что он уже почти мертв. Не  важно,  что
он двигается, думает  и  дышит.  На  самом  деле  он  может  считать  себя
покойником, поскольку не в состоянии изменить ничего.
     Осознав  это,  Гунлауг  почувствовал  облегчение  и   даже   хмыкнул:
оказывается, потеряв все, он получил кое-что взамен. Пусть гораздо  меньше
чем имел, но все же...
     Гунлауг засмеялся.
     Он увидел себя как бы  со  стороны  и  услышал  свой  смех,  хриплый,
полубезумный... И все никак не  мог  остановиться,  изо  всех  сил  колотя
ладонями по коленям, мотая головой из стороны в сторону и  широко  разевая
рот.
     Окончательно обессилев, он все  же  перестал  смеяться,  и  некоторое
время лежал, молча, глядя в быстро темнеющее небо. А потом уснул,  быстро,
почти мгновенно.



                                ДЕНЬ ТРЕТИЙ

     Гунлауг открыл глаза и утонул в голубизне утреннего неба.
     Под сердцем странно и сладко сосало. Он даже было подумал, что  снова
оказался в мире своих снов. Ему  хотелось  чтобы  над  его  головой  снова
светили разноцветные солнца и крапчатые луны. Ему хотелось чтобы его  щеки
снова гладили перламутровые, словно раковины, рассветы и спокойные, мудрые
закаты. И тогда он пройдет через исковерканные миры плохого  настроения  и
легкие, безмятежные миры душевного покоя, туманные миры юношеских  грез  и
пурпурные - мучений совести. А потом, когда устанет, он присядет на  холме
лучшего из своих снов, раздумывая о смысле жизни,  тщете  всего  сущего  и
будет слушать грустные  песни  бессмертных  фениксов.  Настанет  ночь,  он
спустится в долину и разведет костер. Сон пошлет ему выходящих  из  тумана
коней. Они будут  смотреть  на  Гунлауга  дикими  испуганными  глазами  и,
всхрапнув, уйдут обратно, в белесую пелену.  Русалки  будут  плескаться  в
воде, зазывая его своим звонким смехом. И где-то за  холмами  чуть  слышно
запоет малиновка...
     Наваждение исчезло, и Гунлауг понял, что лежит на самой  обыкновенной
поляне в самом реальном из миров.
     Птица-лоцман  сидела  на  ветке  ближайшего  дерева,   чуть   заметно
покачивая  хвостиком  и  гордо  подняв  кругленькую  головку  с   пушистым
хохолком.
     - Ничего, старуха, - сказал Гунлауг. - Скоро все кончится...
     Птица-лоцман тяжело поднялась с ветки и, сделав над его головой круг,
стала подниматься вверх. Вот она увидела птицу черного мага и, снизившись,
полетела, указывая направление. Гунлауг пошел следом.
     Курить хотелось смертельно.
     Полянка кончилась, он шагнул в лес и внезапно, нос к носу, столкнулся
с сыном змеи.
     Он был стар, об этом  говорили  поросшие  зеленью  бляшки  на  морде,
глубоко сидевший в глазнице третий глаз, внимательный и настороженный.
     Увидев Гунлауга сын змеи  остановился  и  зашипел.  Его  правая  рука
ухватилась за рукоятку висевшей на поясе длинной шпаги.
     Гунлауг тоже остановился и стал ждать, что будет дальше.  К  мечу  он
даже не притронулся.
     - С-с-с-сс... - Сын змеи выпустил через носовое отверстие  воздух.  -
Инспектор снов. Я узнал тебя, ты - Гунлауг.
     Усмешка скользнула в уголке пасти. Мелькнули острые, кривые зубы.
     - Да, ты угадал. Так что же не нападешь? - спокойно спросил  Гунлауг.
- Или испугался? Ты - доблестный рыцарь холодных пещер и удара из-за угла!
     - Страх мне неведом. Но трогать тебя я не буду. Ты - добыча того, кто
сильнее меня. Иди, иди, он тебя ждет...
     - Где?
     - Там, где ты этого меньше всего ожидаешь.
     - Он меня убьет?
     Сын Змеи иронически посмотрел на Гунлауга и ничего не ответил.
     - Ну хорошо, - сказал тот. - А как он выглядит?
     - Ты его узнаешь, - и повернулся чтобы уйти.
     - Подожди.
     - Ну? - угрюмо глянул на него Сын змеи.
     - Я давно хотел поговорить с тобой. Почему ваше племя  считает  людей
своими врагами?
     Вместо ответа Сын змеи процитировал:
     - "И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и
между семенем ее: оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его
в пяту..."
     - Откуда? - удивился Гунлауг. - Ведь эту книгу я  читал  в  одном  из
своих снов. Каким образом ты добрался до нее?
     Сын змеи опустился на корточки, сделав знак  Гунлаугу  поступить  так
же. Потом, когда инспектор снов  уселся  поудобнее,  он  отогнул  одну  из
роговых пластинок у себя на ноге и достал из-за нее две сигареты. Помедлив
секунду, Гунлауг сигарету все же взял.  Чиркнув  спичкой  все  по  той  же
пластинке, Сын змеи  затянулся  ароматным  дымом  и,  выпустив  его  через
ноздри, сказал:
     - А почему ты считаешь, что никто не имеет права бывать в твоих снах?
Впрочем, мы делали это очень осторожно и незаметно, стараясь, чтобы ты  ни
о чем не догадывался.
     - Но зачем?
     - Ну хотя бы затем, что любопытны.
     - Погоди, тогда получается, что некоторые из вас умеют путешествовать
по снам?
     Сын Змеи кивнул.
     - Для того, чтобы попасть в мир снов мы используем  особые  снадобья,
которые известны только нашему племени. Надеюсь, ты не забыл, что  в  этом
мире нет никого, кто знает травы лучше нас?
     - А на людей ваши травы действуют? - спросил Гунлауг, с  наслаждением
вдыхая дым.
     - Да. - Сын змеи ехидно  улыбнулся.  В  этот  момент  он  походил  на
охотника, который видит, как в один из  расставленных  им  силков  вот-вот
должна попасть добыча.
     Рука  у  Гунлауга  дрогнула.  Невесомое  облачко  сигаретного   пепла
унеслось прочь. Очень спокойно, инспектор снов спросил:
     - Можно ли купить, выменять это снадобье?
     Стеклянный заяц выскочил из-за кустов и,  чутко  поводя  прозрачными,
едва темневшими к концам ушами, от удивления подпрыгнул: чтобы  человек  и
Сын  змеи  сидели  рядом  и  разговаривали!...  Стеклянный   заяц   высоко
подпрыгнул и кинулся наутек.
     Сын змеи молчал. Сигарета дымилась в его четырехпалой руке.
     - Ну и как? - не выдержал Гунлауг.
     - Нет.
     Инспектор снов вздохнул почти с облегчением.
     - Ты меня не понял, - неожиданно мягко сказал Сын Змеи.  -  Я  сказал
"нет", потому что снадобья тебе не нужны. Ты можешь победить черного  мага
и без них.
     - Как?
     Сын змеи выкинул окурок и встал.
     - Мне пора.
     Ветки кустов скрыли его горбатую фигуру, а Гунлауг еще сидел, думал и
вдруг вскочил, затоптал сигарету, ударил кулаком по стволу дерева:
     - Как же победить этого чертова мага?



                              ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

     К вечеру Гунлауг определил по солнцу,  что  маг  изменил  направление
движения, и очень этому обрадовался. Второй  город  оставался  в  стороне.
Теперь перед ним был только огромный лес,  который  кончался  на  границах
владений ледяных гномов.
     Инспектор  снов  уже  вторые  сутки  ничего  не  ел.  Ягоды  и  грибы
попадались редко и не насыщали. С водой было проще, поскольку  встречались
неприметные, струящиеся по дну сырых логов ручейки.
     Он привалился спиной  к  сосне  и  устало  закрыл  глаза.  От  голода
кружилась голова. Эх, сейчас бы кусочек дичины на вертеле, а к нему стакан
прохладного кисленького винца и вареной рассыпчатой картошки...
     Гунлауг  посмотрел  вверх.  Черная  птица   по-прежнему   кружила   в
полукилометре впереди,  словно  ждала,  когда  он  отдохнет  и  отправится
дальше.
     И он встал и отправился дальше.
     Вот таким образом: вниз по склону, цепляясь за кусты, осторожно ставя
ноги, чтобы, не дай бог, не споткнуться.
     "Глупец. Неужели ты все еще надеешься?..."
     Он не посмел ответить себе на этот вопрос, постарался  его  сразу  же
забыть.



                               ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

     ...Гунлауг понял, что меч сломает его как картонную коробку, придавит
к земле, придушит. Он прикинул расстояние до  вершины  холма,  на  который
карабкался, и стиснул зубы. Ну, ничего. Шаг, еще шаг, вот так  рукой,  вот
сюда ногу...
     Все же он взобрался на эту вершину и меч не бросил.
     Упал, некоторое время лежал неподвижно, не в силах двинуть ни  рукой,
ни ногой. Потом он осторожно освободился от меча и попытался сесть.  Когда
это удалось - Инспектор  почувствовал  радость.  Он  посмотрел  направо  и
увидел птицу-лоцмана. Ей было худо. Наверное, не  лучше  чем  ему  самому.
Лежала она на боку, дышала очень тяжело, и белая пленка  наползала  на  ее
глаза.
     А вверху...
     Словно поддразнивая,  парила  черная  птица.  Еще  выше  было  жаркое
безжалостное солнце и, приглядевшись, мастер снов увидел, как  на  секунду
мелькнул в воздухе серебряный крючок  солнечного  рыбака  и,  конечно  же,
упал, не зацепившись...
     Гунлауг покачал головой. Ну и упорный же этот солнечный рыбак!
     Он знал, что на этот раз не встанет. Все, хватит. Он будет лежать  на
этом холме. Здесь так хорошо. И смерть здесь  приятнее,  чем...  Он  будет
лежать, лежать... Ничто не заставит его идти дальше.  Если  этому  черному
магу так хочется - пусть приходит сюда сам. Дудки...
     Он так решил. Да, он останется здесь.
     И все же Гунлауг встал.
     Его качало из стороны в сторону, но  несмотря  на  это,  он  двинулся
вперед и начал спускаться с холма. Птица-лоцман судорожно вцепилась в  его
плечо коготками, запрокинула клюв. Правда, Гунлауг  знал,  что  она  умрет
только тогда, когда умрет он.
     Потом инспектор снов вспомнил, что забыл свой меч на  вершине  холма.
Однако ноги его несли вперед и вернуться за мечом не  было  сил.  В  конце
концов, у него есть еще нож. Тоже оружие.
     Мир качался, сознание меркло и вновь выныривало из небытия. Он  давно
уже не следил за черной птицей, не знал куда шел.  Он  двигался,  и  этого
было достаточно.
     Возможно, Гунлауг давно уже ходил по кругу.
     Глаза заволокло красной мглой.  Она  сменилась  серебристой  звездной
летящей дымкой. Гунлауг очнулся, потому  что  упал,  ударился  о  землю  и
увидел перед самым носом большой спелое яблоко.
     Мираж!
     Протянув руку, Гунлауг  схватил  это  яблоко.  Он  лежал  на  боку  и
рассматривал его, поражаясь какое же  оно  красивое,  потом  опомнился  и,
нежно прижав губы к тугой кожуре, осторожно надкусил.
     Яблочный сок...
     Боже мой, откуда в этом лесу взялась настоящая, всамделишная яблоня?
     Неважно! Он ел.  Ел,  ел.  Остановился  Гунлауг  почувствовав  только
смертельную тяжесть в животе.
     Его вырвало.
     Он отполз в сторону, хотел что-то обдумать, но на это уже не  хватило
сил, поскольку солнце клонилось к горизонту...



                              ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

     Проснувшись,  Гунлауг  тотчас  побежал  к  ручейку  у  яблони   и   с
удовольствием умывшись, огляделся.
     Поляна была странная - вся изрытая, в ямках, как лицо в оспинах.
     Позавтракав яблоками, Гунлауг ожил. Теперь он чувствовал себя хорошо.
     Из кустов вышел худощавый старичок с седой бородкой, в черном  плаще.
Приятно улыбаясь, он приблизился.
     Гунлауг положил руку на нож.
     - Чем обязан? - почему-то охрипшим голосом спросил он.
     - Чем? - удивился старичок и, коротко засмеявшись, пожал плечами.
     Неподалеку на большом камне сидела птица-лоцман. А рядом с  ней  была
другая, гораздо крупнее, с загнутым, как у беркута, клювом. Черная.
     Гунлауг рванул лезвие из ножен.
     - Тише, тише, - холодно усмехнулся старичок, и с кончиков его пальцев
сорвалась ослепительная молния, опалив траву у ног  инспектора.  -  Честно
сказать, я даже не подозревал, что инспекторы снов так слабы.  Не  почуять
простейшего проклятия! Я был сильно удивлен, когда ты попался. Впрочем,  о
чем говорить? По закону погони, проигравший должен  просить  пощады.  Могу
оставить тебя в живых, но на определенных условиях. Ты догадываешься?
     Гунлауг молчал.
     - Вместо своих сиропных снов ты будешь делать мне настоящие  кошмары.
Я знаю, у тебя получится.
     - Это серьезное предложение,  -  Инспектор  снов  облизал  пересохшие
губы.
     И вдруг он понял, что если нападать на черного мага,  то  сейчас.  Но
стоило ему шевельнуться, как молния вновь обожгла траву у его ног.
     - Ишь, какой  прыткий,  -  засмеялся  маг,  и  его  редкая  бороденка
затряслась. - Мелкота! Когда ножом  действует  мастер,  ты  замечаешь  это
только тогда, когда он уже торчит у тебя в горле.
     Маг радостно потер худые, покрытые белыми старческими пятнами руки.
     - Ну, мое предложение остается в силе. Вопросы есть?
     - Есть. Зачем же тогда?... Не проще ли было убить  меня  прямо  перед
пещерой?
     Он взглянул вверх, увидел как возле  самого  солнца  мелькнул  крючок
солнечного  рыбака.  Прикинув  куда  он  упадет,  Гунлауг   едва   заметно
вздрогнул.
     - Приди я к пещере - ты бы кинулся в драку, - хитро прищурился черный
маг. - Последствия представить легко. Зачем же переводить ценный материал?
А так - побегал за мной, подумал... Ну, что скажешь? Да? Нет?
     Гунлауг молчал.
     - Понятно, - медленно произнес черный маг. - Тогда...
     Вдруг лицо его исказилось. Взглянув вверх,  маг  увидел  падающий  на
него крючок солнечного рыбака и вскинул  руку.  Молния  отшвырнула  крючок
метров на двадцать в сторону, он вонзился в землю и подпрыгнув,  послушный
рывку невидимой лески, исчез.  Старик  замешкался.  Вот  -  шанс.  Гунлауг
метнул нож в черного мага. Серебристой рыбкой он  пронесся  по  воздуху  и
вонзился в грудь противника.
     - Ну вот... давно бы... - пробормотал маг.
     Покачнувшись, он стал таять, исходя паром, как огромный  кусок  льда,
но прежде чем исчезнуть окончательно, швырнул инспектору у  лицо  огненный
шар. Пламя ударило  Гунлауга,  но  не  принесло  с  собой  боли  -  только
мгновенный жар.
     Падая на землю, инспектор услышал:
     - Бери! Теперь все твое...


     Инспектор снов вскочил на ноги и осмотрелся. От черного  мага  и  его
птицы не осталось ничего, кроме дымящегося плаща и двух кучек пепла.
     Неужели?...
     Победа! Виктория!
     К нему вернулась сила, вернулись сны. И одним магом стало  меньше.  А
значит - черная стена, вот уже много лет стоявшая неподвижно, отодвинется,
и в его родных местах станет меньше кошмаров.
     Он снова упал на землю и лежал,  подставляя  солнцу  лицо,  улыбаясь,
ничего не видя. Однако, рано или  поздно  все  кончается.  Гунлауг  открыл
глаза.
     Над его головой кружилась  птица-лоцман  и  одно  крыло  у  нее  было
черное.
     Вскочив, Гунлауг стал  ощупывать  себя.  Нет,  он  не  превратился  в
старичка с бородкой. Вот только птица...
     И тогда инспектор снов понял все.
     Понял, почему никогда  не  возвращались  из  погони  те,  кто  в  нее
отправлялся. Потому что перед смертью маг всегда успевал  передать  своему
убийце, собственную черную душу.
     У Гунлауга сжалось сердце.
     Если он останется здесь, то превратится в  черного  мага  и  вернется
обратно к черной стене. Он уже чувствовал ее силу. Сможет  ли  он  устоять
перед ее несокрушимой властью?
     Гунлаугу показалось, что в тишине  поляны  послышался  издевательский
смех.
     Инспектор снов выпрямился и посмотрел в ту  сторону,  откуда  пришел.
Конечно, он не мог увидеть город, но откуда-то знал, что все в  нем  стало
по-прежнему.
     Птица-лоцман опустилась ему на  плечо.  Из  ее  глаз  выкатились  две
прозрачные слезинки.
     - Ничего, ничего, - пробормотал Гунлауг.
     Он снова оглядел поляну. Понятно, откуда эти ямки. Маг сидел здесь  и
ждал Гунлауга, отбивая падавшие сверху крючки. Как  известно  черные  маги
притягивают к себе серебро. А Гунлауг в это время плутал по лесу,  пытаясь
догнать черную птицу, думая что маг от нее недалеко. А он вон где...
     Впрочем, какое это теперь имеет значение...
     Гунлауг посмотрел в другую сторону. Там,  за  лесами,  лежала  страна
ледяных гномов. Теперь, когда внутри инспектора снов  прорастала  чернота,
ему оставалось идти только туда.
     Да, пора.
     Работа есть работа. Он сражался с черным магом сталью, теперь  пришло
время сразиться с ним внутри себя. Именно поэтому ему нужно  было  уйти  в
страну ледяных гномов. Там текут холодные реки,  стоят  навечно  замерзшие
леса, там нет власти черной стены, там он даст  бой  притаившемуся  внутри
черному магу. И вернется. Обязательно. Чего бы это ему не стоило.
     Подобрав нож и сунув его в ножны, Гунлауг тронулся в путь.
     Его ждала страна ледяных гномов.
     Где-то там, позади, солнечный рыбак готовился забросить в  небо  свой
серебряный крючок.





                               ДОРОГА МИРОВ


     Через неделю, когда стаял снег и мало-мальски прогрелась земля,  все,
что могло, - пошло в рост.
     Свалка  проснулась.  Там  и  тут   лопались   пластиковые   квадраты,
разваливались  кучи  пустых  молочных  пакетов.  Между   ними   появлялись
нежнейшие  ростки  и  тонюсенькие  веточки,  их  с  удовольствием  поедали
утильмены, проснувшиеся раньше  всех  и  жадно  бросавшиеся  на  все  хоть
чуть-чуть съедобное.
     Лунными ночами из леса  приходили  волки-оборотни.  Когда  до  свалки
оставалось метров сто, они останавливались, сбившись в тесную кучку, долго
внюхивались в бесконечное разнообразие запахов,  а  потом  начинали  выть.
Услышав их вой, Мирон вздыхал, доставал  из  погреба  заранее  припасенный
мешок мясных отходов и, взвалив на плечо, уходил к лесу. Оборотни  съедали
все без остатка и убегали, а Мирон аккуратно сворачивал мешок и шел  домой
- спать.
     Потом незаметно наступило  лето.  Потом  и  за  середину  перевалило.
Поспели яблоки, и именно с них-то и начались неприятности.
     Однажды ночью один из утильменов залез  к  Мирону  в  сад  в  надежде
полакомиться яблоками, но  напоролся  на  Хрюндика,  который  отвесил  ему
такого тумака, что незадачливый воришка перелетел через забор и,  проломив
стенку старинного фанерного автобуса, влетел в его нутро.
     Наутро Мирон сходил к вожаку утильменов Трехглазу, поговорил с ним, а
также подарил потерпевшему три расколотые японские вазы, бампер от "форда"
и полмешка отходов с кондитерской фабрики. После  этого  избитый  радостно
признал, что он не в обиде.
     Следующей ночью в сад приползло уже пять утильменов. Мирон  проснулся
и долго слушал, как они шастают по саду и подначивают Хрюндика,  чтобы  он
кого-нибудь из них ударил.  Мирон  подумал,  что  таким  образом  можно  и
разориться, вышел в  сад  и,  взяв  шест,  стал  сбивать  яблоки.  Вечером
следующего дня он отнес в кладовую последний  мешок,  от  которого  тянуло
яблочным духом, и запер дверь. Потом посмотрел, как  утильмены  уходят  на
свалку, и пошел спать.
     Утром один из "камаров" привез на свалку груз картонной  тары.  Когда
он уехал, куча коробок рассыпалась, и из нее выбрался безухий домовой.  Он
сейчас же отправился на промысел и  залез  на  территорию  Трехглаза,  что
послужило причиной самой грандиозной за всю  историю  свалки  драки  между
утильменами.  Когда  страсти  поутихли,  домовому  пришлось  бы,  конечно,
солоно, но к этому времени он уже жил у Мирона.
     Поначалу они относились  друг  к  другу  несколько  настороженно,  но
постепенно все вошло в норму. Вообще-то, домовой  был  очень  застенчив  и
попадался на глаза редко, но иногда ясными летними ночами  они  с  Мироном
сидели на крыльце до зари, и домовой подробно и  увлекательно  рассказывал
про свою жизнь, про город, про хозяина квартиры, где он жил, про  то,  что
хозяин умел делать слова и однажды даже выиграл приз "красивой  жизни",  и
еще...
     А забот становилось все больше. Как назло, на свалке завелась  ржавая
плесень. Ну прямо какое-то наказание. Куда ни посмотришь, абсолютно  везде
так и кишели прыткие рыжие пятна. На второй  день  Мирона  осенило,  и  он
приспособился ловить их сачком для бабочек. Дело пошло  на  лад.  Но  даже
несмотря на это, недели две он приходил домой поздно ночью чуть  живой  от
усталости. Домовой и Хрюндик молча раздевали, кормили и укладывали  спать.
А утром он наскоро умывался и, схватив сачок, убегал на свалку.
     В день, когда с плесенью было покончено, Мирон  пришел  домой  раньше
обычного и с наслаждением отоспался. А рано утром, выйдя во двор, подобрал
с земли желтый лист и, повертев его в руке, понял, что лето кончилось.
     Но пока  еще  было  тепло.  Только  ночи  стали  звездными-звездными,
прозрачными до нереальности. И если лечь на землю  и  поглядеть  вверх,  в
черное  с  жемчужными  крапинками  небо,  и  смотреть  в  него   долго   и
внимательно,  то  можно  было  дождаться   того   момента,   когда   вдруг
почувствуешь, что летишь к этой черноте... ближе... ближе... еще ближе.
     А днем нежаркие солнечные лучи неторопливо и со знанием дела  одевали
леса и поля в красное и оранжевое. Пролетавшие журавли предвещали грядущие
морозы, и даже время, казалось, текло лениво и задумчиво.
     Именно в один из таких дней Мирон поссорился со степным ветром.
     Причиной послужила разбитая чашка. Но за степным ветром уже числилась
чертова уйма уничтоженной посуды, а  капля  -  камень  точит.  Разглядывая
разноцветные черепки, Мирон не сдержался и сказал ветру, что это свинство.
Он думает - так легко найти хорошую чашку или тарелку? Как же! Поди поищи!
А эта так и вовсе была из дорогого сервиза.
     Ветер, понятное дело, обиделся и улетел, забрав с собой запах травы и
цветов. Сейчас же  потянуло  свалкой,  и  от  этого  настроение  у  Мирона
испортилось еще больше. Мысль, что сегодня первая ночь дороги  миров,  уже
не радовала.
     Он надел старенькие  джинсы,  клетчатую  рубашку,  пригладил  длинные
седые волосы и вышел во двор.
     Смеркалось.  Хрюндик  заготавливал  дрова.  Еще  вчера  он   натаскал
разбитых табуретов, шкафов, диванов и теперь  азартно  рубил  все  это  на
куски. Увидев Мирона, он опустил топор  на  землю  и,  обнажив  в  усмешке
желтые клыки, спросил:
     - Надолго? Может, проводить?
     - Да нет, не надо,  -  сказал  Мирон  и  пошел  к  калитке  в  глухом
двухметровом заборе.
     Свалка начиналась метрах в двадцати. Там громоздились кучи мусора, из
которых торчали покореженные автомобили, мотки ржавой колючей проволоки  и
разломанная  мебель.  Во  многих  местах  все  это  было   залито   чем-то
трудноопределимым, гниющим, похожим на белые, дурно пахнущие сопли.
     "А ведь когда-то здесь был обыкновенный лес",  -  подумал  Мирон.  По
крыше его избушки скакали белки. Туманными рассветами,  бывало,  приходили
лоси,  но,  почувствовав  запах  человека,  возвращались  обратно  в  лес,
бесшумно переставляя длинные ноги и настороженно оглядываясь.
     А потом город оказался  рядом.  В  лесу  поселились  шум  транспорта,
ауканье грибников и грохот ружейных выстрелов, дым костра и пьяный смех. И
ничего нельзя было поделать. Да  и  уйти  он  никак  не  мог.  Потому  что
должность у него такая - охранять дорогу миров.
     Мирону  оставалось  только  надеяться  на  лучшее,  на   какую-нибудь
счастливую случайность.
     Но лучше не становилось.  Город  надвигался,  и  настал  день,  когда
неподалеку от избушки Мирона появилась  первая  дурно  пахнущая  куча.  Он
долго стоял возле нее, с ужасом глядя на мерзость, которая растекалась  по
траве, отравляя окружающий  воздух  тошнотворными  запахами,  и  в  ярости
сжимал кулаки, так что хрустели костяшки пальцев.
     Однако и тут ничего сделать было нельзя. Мусорные кучи росли, и Мирон
как-то незаметно стал для всех окружающих смотрителем одной  из  городских
свалок.
     Как известно, человек привыкает ко всему. И он  постепенно  привык  к
противному запаху, научился управляться с  водителями  "камаров",  которые
норовили вывалить  свой  груз  куда  попало,  лишь  бы  от  него  поскорее
избавиться.
     В конце концов жизнь более или менее вошла в колею. Но тут на  свалке
поселились алканавты.
     Целыми днями они собирали  стеклотару,  а  "гонцы"  доставляли  ее  в
город. Возвращались они обычно под вечер, и тогда свалка  гуляла,  шумела,
дралась, горланила песни, да так яростно и громко, что обрушивались  самые
высокие мусорные небоскребы. Только полная темнота прекращала шабаш, но на
следующий день все начиналось сначала.
     Мирон пробовал с алканавтами бороться. Уговаривал, угрожал,  применял
физическую силу, вызывал стражников, которые прочесывали свалку и уходили,
утаскивая десятка два самых неосторожных или пьяных настолько, что ни уха,
ни рыла не вязали. Алканавты быстро сообразили, кто вызывает стражников, и
началась настоящая война. Дважды кто-то высаживал стекла в избушке Мирона,
раза три его самого били до потери сознания, потом стали  обворовывать,  а
как-то даже попробовали поджечь избушку.
     Наверное, алканавты бы победили, но тут на свалку  пришли  утильмены.
Они появились ночью. Бесшумно обследовали все, выбирая уголки поуютнее,  а
на  следующее  утро  алканавты  исчезли.  Они  ушли,  потому  что  боялись
утильменов, как черт ладана.
     Поначалу Мирон утильменов тоже побаивался. Да и то сказать, в  первый
раз их увидев - со страху помереть можно. Но потом понял, что  ребята  они
смирные и хулиганить не любят. Днем лежат неподвижно, закопавшись в мусор,
а на промысел выходят ночью.
     Соседями они оказались хорошими. А один даже привязался  к  Мирону  и
стал жить у него, получив прозвище Хрюндик, которым чрезвычайно гордился.
     Поначалу Мирону было стыдно, что рядом с  дорогой  миров  расположена
свалка. Но ничего не поделаешь. Да и откуда бы те, кто проходил по  дороге
миров, могли  узнать,  что  это  именно  свалка?  В  других  мирах  бывают
ландшафты и попричудливее.
     Мирон шел вдоль забора, который опоясывал сад  и  огород,  искоса  на
него поглядывал и думал, что надо  бы  в  ближайшее  время  его  обновить:
некоторые доски совсем сгнили. Он остановился  и  потрогал  одну,  которая
выглядела самой ненадежной. Вздохнул и пошел дальше.
     Слева - забор, справа - свалка.
     Почти под каждой кучей лежит утильмен: в глубине, где тепло, куда  не
проникает солнце, можно спокойно спать, переваривая все, что проглотил  за
ночь.
     Под разломанным пианино скрывается Трехглаз. Он очень начитанный.  Ни
одной книжки из  тех,  что  попадает  на  свалку,  не  пропускает.  С  ним
интересно бывает поговорить. Но только не сейчас.
     К дому Мирон вернулся лишь тогда, когда  взошла  похожая  на  большую
голову сыра луна. Хрюндик сидел на крыльце, обхватив мохнатые кривые  ноги
длинными лапами. Возле него стоял домовой и держал копье с  отполированным
древком и широким, острым наконечником.
     Мирон прошел в дом и, зачерпнув из кадки воды, напился. Открыв старый
шкаф, вытащил кольчугу и натянул на себя. Потом прицепил к широкому  поясу
меч. Напяливая островерхий шлем, взглянул в зеркало.
     Хорош!
     Он вышел на крыльцо, внимательно посмотрев на Хрюндика, который встал
по стойке "смирно", и сказал:
     - Так, значит, говоришь, готов? Вижу, вижу... Пойдем?
     Хрюндик энергично кивнул и, отобрав  у  домового  копье,  побежал  за
Мироном.
     Некоторое время они шли молча, потом Хрюндик спросил:
     - А точно - сегодня?
     - Точно. Только ты не суетись... Тех, кто спокоен, - уважают  больше.
А мы ведь целую планету представляем. На нас сотни миров смотрят!
     Они прошли еще немного и наконец оказались на краю небольшой,  метров
двадцати в диаметре, полянки, посредине которой стоял полосатый  шлагбаум.
Мирон подошел к нему, опустил руки на крашеное дерево и стал ждать.  Рядом
пристроился Хрюндик.
     А луна светила все ярче,  неправдоподобно  большая  на  фоне  черного
неба.
     Мирон  прислушался.  Ночные  птицы  больше  не   кричали,   перестали
стрекотать кузнечики, да и на свалке воцарилась абсолютная тишина.
     Что-то произошло. Окружающий мир изменился, сделавшись непривычным  и
пугающим.  Раздался  резкий,  пронзительный  звук.  От   луны   протянулся
тоненький лучик, который, быстро ощупав листву деревьев, фигуру  Мирона  и
Хрюндика, метнулся  со  стороны  в  сторону  и  вдруг  остановился.  Потом
свернулся в спираль, которая превратилась в диск, а  тот  постепенно  стал
овальным, метров пяти в ширину  окном;  его-то  как  раз  и  перегораживал
шлагбаум.  Видно  было,  что  там,  за  окном,  среди  жемчужного  марева,
пролегает серебристая, уходящая обеими концами вдаль лента - дорога миров.
     И если высунуться и посмотреть, можно увидеть, что по обеим  сторонам
этой дороги расположено бесконечное множество таких окон.  Но  выглядывать
было некогда, потому что у шлагбаума уже остановились первые пешеходы.
     Мирон приосанился, Хрюндик взял копье "на караул".
     Это очень трудно: быть стражем дороги миров.  Тот,  кто  не  обладает
определенным чутьем, завалит дело в первые же полчаса. Надо уметь с одного
взгляда определить, что из себя представляет  существо  из  другого  мира.
Опасно ли оно? Сможет ли оно существовать  здесь?  Принесет  ли  оно  хоть
какую-то пользу? Смогут ли обыкновенные люди воспринимать его внешность? И
еще... и еще... Свихнуться можно!
     Хрюндик преградил дорогу какому-то инопланетянину  и  сделал  древком
копья недвусмысленный знак. Еще бы, с такими-то  клыками!  Но  как  только
клыкастый потопал дальше,  очередь  заволновалась.  Задние  митинговали  и
собирались в группировки, так как маленький, похожий на  бурундука  житель
планеты Альтаир пустил слух, что пропустит всего лишь пятерых, не  больше.
Новая разнарядка пришла.
     Передние урезонивали задних, задние обвиняли передних в том,  что  те
стоят не на своем месте. Тут тощий, серый фита-меркурианец  сел  прямо  на
дорогу и стал делать магические пассы  по  направлению  к  очереди.  Толпа
успокоилась, притихла и моментально заснула. А фита-меркурианец,  довольно
похихикивая, направился к шлагбауму.
     Нет, надо быть дураком, чтобы такого пропустить!
     Получив отказ, колдун  сморщился,  глаза  его  злобно  сверкнули.  Он
сейчас же плюхнулся опять на дорогу и угрожающе поднял руки.  Увидев  это,
Мирон схватился за меч, а Хрюндик поднял копье.
     Пришлось фита-меркурианцу убираться восвояси.
     Очередь сейчас же проснулась, и все началось сначала, даже еще хуже.
     Часа через два Мирон и Хрюндик переглянулись. Пора было отдохнуть,  и
Мирон уже раскрыл рот, чтобы объявить перерыв на обед, но  именно  в  этот
миг луну закрыли облака, и дорога миров стала исчезать на глазах.
     - Ну, это надолго, - сказал Хрюндик. - Можно ложиться  спать,  работы
не будет.
     Мирон посмотрел на небо и кивнул головой.
     Хрюндик увел небольшую группу  допущенных  на  планету  к  выходу  со
свалки. Он им покажет дорогу в город.
     Мирон же сел на траву, поглядел на то место, где  минуту  назад  была
дорога миров, и стал думать о том, что неплохо  бы  жениться.  Чтобы  дома
были порядок, вкусный суп и чистое белье. В конце  концов,  наследник  ему
тоже нужен.
     Рядом лежала грудка каких-то невероятных предметов - плата с тех, кто
пришел на планету. Мирон сгреб их  в  специально  приготовленную  сумку  и
отправился домой.
     Открывая калитку, он подумал, что утром надо было бы съездить в город
за покупками. Спички кончились, да и соль на исходе...
     Выпятив нижнюю губу и посапывая, Сергей рассматривал криво висящий на
стене натюрморт. Покончив с этим занятием, он решил, что  наверное  дом  -
живой. Рано или поздно дом проснется, почувствовав, что желудки - квартиры
полны людьми, мебелью и домашними животными. И вот тогда, чтобы  пойманная
добыча не ускользнула, он  сократит  свои  бетонные  мышцы.  Стены,  тяжко
ухнув, станут смыкаться, сплющивая  все,  что  находится  в  квартирах,  и
впрыскивая желудочный сок. А через некоторое время  желудки  снова  станут
квартирами. Только в  некоторых  стены  будут  запачканы  кровью,  но  это
неважно: обои можно наклеить и новые.
     Но когда это будет? Да и будет ли?  Как  лотерея:  может,  завтра,  а
может, никогда.
     Сергей поставил на газ чайник, закурил сигарету и вышел на балкон.
     Жил он на седьмом  этаже  и  поэтому,  перегнувшись  через  перила  и
посмотрев вниз, мог видеть многое. Например, как по  тротуару,  прямо  под
ним,  проходят  головы,  головы...  Головы,  из-под   которых   равномерно
появляются коротенькие черточки ног. Правда, чем дальше человек  удалялся,
тем длиннее становились черточки. На это смотреть было  неинтересно.  Тех,
которые проходили  под  балконом,  Сергей  жалел.  Неприятно,  когда  ноги
превращаются в черточки. Да уж! Как бы их  утешить?  Что-нибудь  подарить?
Вазу?
     Она была большая, в каких-то немыслимых драконах и цветочках.  Сергей
снял ее с полки и взвесил на ладони.
     Так, килограмма три в ней есть.
     Жаль, конечно, вещь-то полезная. Особенно, если ее наполнить водой  и
использовать как гнет для соленых огурцов и капусты. Капусту и огурцы  он,
правда, не солил, но кто знает?..
     Сергей снова перегнулся через перила и посмотрел вниз.
     А ведь головы даже не подозревают, что для них приготовлен  скромный,
но очень практичный подарок.
     Сергей размахнулся и стал зорко высматривать, кого осчастливить такой
сверхполезной вещью.
     Может быть, этого, в желтых штанах? А если он не любит  керамики?  Ну
не любит и - все! Попробуй сверху определи, кто любит керамику, а кто нет?
     Пришлось ему поставить вазу на место и закурить  очередную  сигарету.
Сейчас же стало неимоверно скучно.
     Можно, конечно, выйти на улицу, прогуляться. Или поехать, например, в
кино. Но его просто пробирала дрожь при мысли о том, что придется ехать  в
переполненном автобусе. Его, конечно же, стиснут,  а  кто-то  наступит  на
ногу. Нет, в кино не стоит...
     А погулять? Пожалуй, тоже нет.  Вдруг  пройдешь  случайно  под  чужим
балконом? И станешь огромной  головой  с  коротенькими  ножками?  Спасибо,
что-то не хочется!
     Он ушел в комнату и включил телевизор.
     Диктор явно сошел с ума, так как, объявляя новости, попутно занимался
какими-то странными делишками, которые были абсолютно не  к  лицу  такому,
как он, солидному, хорошо одетому мужчине. Сначала он вместе со  стулом  и
микрофоном умудрился перекоситься куда-то  в  сторону,  а  к  концу  пошел
волнистыми полосками и явственно загудел.
     Чай заварился вкусным, пахучим, и приятно  было  сидеть  за  облезлым
кухонным столом в одной майке и трико, не думать  ни  о  чем  особенном  и
уничтожать его чашку за чашкой.
     Сергей блаженно вздохнул, вытер со лба пот - и тут  же  в  его  чашку
упал кусок штукатурки.
     - Так, - сказал он и посмотрел наверх.
     Из стены, сантиметров на пять, высовывался гвоздь. Штукатурка  вокруг
него потрескалась.
     - Так, - повторил Сергей  и,  взгромоздившись  на  табурет,  потрогал
острие гвоздя пальцем.
     - Ах, собака, колется!
     Настроение было испорчено.
     Он  выплеснул  недопитый  чай  в  раковину  и  пошел  к   соседям   -
разбираться. Постоял возле двери, разглядывая звонок и  сомневаясь:  вдруг
укусит?  Очень  подозрительный  звонок,  ну  просто  очень  подозрительный
звонок!
     Нерешительно надавил кнопку.
     Смотри-ка, ведь не укусил!
     Послышались  легкие  шаги,  дверь  отворилась.   На   пороге   стояла
немолодая, но еще вполне привлекательная женщина.
     Сергей поскреб в затылке и спросил:
     - Это... а... какой размер обуви носите?
     - Тридцать шестой, - удивленно сказала она.
     - Это хорошо...
     - Но почему?
     - Почему? - удивился он. - Разве  можно  знать  что-нибудь  "почему?"
Странно.
     Он мягко отстранил ее и прошел в комнату.
     - Хм, а вы славно живете. Нет, даже очень славно...
     - Да уж как получается. - смутилась она.
     - Нет, положительно славно, - сказал он и сел в кресло.
     Она устроилась в другое и решительно спросила:
     - А вы кто?
     - Я сосед, за стенкой живу. Вы знаете... живем рядом,  а  так  как-то
все мимо проходит... вот, значит... и вообще все проходит... А ведь что-то
надо, понимаете? Чтобы кто-то рядом...  совсем  близко,  чтобы  можно  его
коснуться и почувствовать. Впрочем, что это я?
     - Нет, нет, - она улыбнулась и провела ладонью по его щеке.
     -  Да,  вот  так,  впрочем...  Как  вас  зовут?  Машенька?  Машенька!
Слушайте, так вот, я о том, что как-то рядышком - проще...  Впрочем...  А!
Что говорить?
     Она снова провела ладонью по его  щеке,  и  нужда  в  словах  отпала.
Хотелось только сидеть, чувствуя тепло ее ладони, впав в сладкую истому.
     Но оцепенение прошло. Он шевельнулся. Она убрала  с  его  лица  руку,
выдернула другую из его ладони, и, наверное, в следующую секунду им  стало
бы неловко, но тут Сергей вспомнил:
     - Я ведь вот по какому делу. Тут гвоздь ты в мою стенку вбила...  Так
вот - он прошел насквозь и бить его больше нельзя.
     - А что такое гвоздь и за что его бьют? - спросила она.
     Вместо ответа Сергей взял ее руку и повел на кухню.
     - Вот! - он сделал эффектный жест в сторону стены.
     И замер, разглядывая абсолютно девственную  плоскость.  На  стене  не
было даже следов, что в нее когда-либо, что-либо забивали...
     Белый крокодил просыпался постепенно, кусочек  за  кусочком  извлекая
свое  неимоверно  огромное  тело  из  старых  домов,  утреннего  тумана  и
расшатанной мостовой.
     Потом он слился в огромную тучу  и,  став  дождем,  побежал  веселыми
ручейками по  каменным  плитам  тротуара,  соединяясь  в  единое  целое  и
уплотняясь. А потом превратился в самого себя, звучно  клацнув  зубами  и,
ловко перебирая коротенькими лапами, побежал по улице.
     Что-то должно было произойти. Он был в этом уверен и весело трусил по
тротуару, заглядывая в каждую дыру и подворотню.
     Может быть, это то, что он ищет? Или это?
     Если бы он захотел, он мог бы  опять  подняться  над  городом  черной
тучей, обхватить его дождевыми щупальцами. Но  все  же  ему  было  гораздо
приятнее видеть мир обыкновенными крокодильскими глазами  и  ощущать,  как
под бронированной кожей ходят стальные мускулы.
     Люди шарахались от него в разные  стороны,  испуганно  оглядываясь  и
исчезая в нишах и подъездах, но это его совсем  не  волновало.  Он  только
подумал, что давно уже не просыпался и от него отвыкли.
     Но не забыли.
     Он сунулся в очередную подворотню и до истерики напугал  целовавшуюся
там парочку. Потом побежал  дальше,  попутно  ударив  по  ближайшей  двери
гребенчатым хвостом. Дверь выдержала. Крепкая, стало быть.
     Потом ему попался броневик, который шарахнулся в сторону и, въехав на
тротуар, сшиб афишную тумбу. Один из башенных люков со  звоном  откинулся,
над его краем показалась пара любопытных  глаз  на  длинных  стебельках  и
стала разглядывать крокодила. Вдруг люк захлопнулся, мотор взвыл, и  через
секунду его рычанье смолкло за ближайшим углом.
     Если бы крокодил мог, он бы пожал плечами, а  так  только  с  размаху
шлепнул хвостом о стену ближайшего дома и побежал дальше. То,  из-за  чего
он проснулся, было еще где-то впереди. Оно ожидало именно его, и надо было
спешить.
     На бегу он вспомнил, что все это уже было. Безусловно, он уже не  раз
бежал по этим улицам, в  тщетной  попытке  найти  что-то,  что  бесконечно
манило и завораживало, тянуло к себе, как магнит. Но никогда  не  находил.
Почему?
     Очевидно, виной всему был приказ,  который  жил  внутри  его  черепа.
Сейчас он проснулся и заворочался.
     "А  жаль",  -  подумал  крокодил,  чувствуя,   как   он   изменяется,
превращаясь в орудие приказа. Бороться было бесполезно. Оставалось  только
затаиться до следующего пробуждения.
     Да, теперь он стал другим. Теперь он знал, что проснулся не случайно,
что в нем возникла необходимость.
     И причиной послужила вероятностная волна. Крокодил всей кожей ощущал,
что она где-то рядом, вот-вот накатит на город и  пройдет  по  нему.  Надо
будет держать ухо востро! Потому что обязательно должны быть люди, которые
останутся неизмененными. Вот их-то ему и следует уничтожить.
     Мир неустойчив. Тот, кто не  желает  изменяться  вместе  с  ним,  сам
начинает изменять его, подделывая под себя,  тем  самым  рождая  очередную
волну. Эта, кстати,  наверняка  появилась  так  же.  Скорее  всего,  из-за
разгильдяйства одного из крокодилов, который где-то там,  далеко,  вовремя
не убрал неизменяющегося человека. И вот результат!
     Нет, конечно, можно бы этих людей изолировать  от  окружающего  мира,
это гуманнее. Но тогда придется строить специальные помещения  и  нанимать
обслуживающий персонал, что потребует огромных  финансовых  затрат!  И  не
будет никакой гарантии, что в один прекрасный день кто-то из изолированных
не сбежит, сведя все труды насмарку. Один  крокодил  на  город  -  гораздо
удобнее. Дешево и сердито. И надежно.
     Пока он обо всем этом думал,  волна  вошла  в  город.  Она  не  очень
спешила, эта волна, кое-где даже ненадолго останавливалась. Но то, что она
уже в городе, крокодил почувствовал сразу и насторожился.
     Теперь все зависело от его внимания и чутья.
     Они  спускались  по  лестнице.  Конечно,  существовал  лифт,  но   им
пользуются дурачки. Ведь если дом живой, то лифт не может быть ничем иным,
как паразитом, который пристроился в желудке огромного животного для того,
чтобы время от времени перехватывать лакомые кусочки. И каким  же  идиотом
надо быть, чтобы согласиться стать этим самым кусочком.
     Лифт понимал, что остался без обеда и поэтому, пока  они  спускались,
несколько раз пронесся мимо них, возмущенно воя.
     - Сердись, сердись, - усмехнулся Сергей. - Мы не  желторотые  птенцы,
чтобы шагнуть тебе в пасть.
     Правда, еще  существовала  входная  дверь,  и  через  нее  надо  было
проскользнуть как можно  быстрее.  С  грохотом  сбежав  по  лестнице,  они
рванули  вперед.  Сергей  толкнул  дверь  грудью.  Она  от   неожиданности
распахнулась, потом спохватилась и судорожно захлопнулась, но опоздала.
     На улице было солнечно, и дядя Петя в потертой тюбетейке уже восседал
на лавочке, сосредоточенно изучая журнал "Наука и религия".
     - Привет! - крикнул Сергей и взял Машу под ручку.
     - Привет, привет, - обрадовано сказал дядя  Петя.  -  Оказывается,  у
алеутских племен существует обычай...
     - Потом, дядя Петя, потом! - улыбнулся Сергей. - Мы торопимся!
     - Эх, молодежь, молодежь, - пробормотал дядя Петя. - Вот так всегда.
     Когда они свернули за угол, Маша спросила:
     - А теперь?
     - Теперь? Конечно же, жаловаться. Ведь это безобразие!  Какие-то  там
гвозди! Неизвестно откуда! Нет, я справедливость найду.
     И они пошли жаловаться, даже не предполагая,  что  только  это  их  и
спасет.
     - Остановись, - сказал Мирон.
     Скрипнули тормоза.
     -  Спасибо!  -  Мирон  пожал  водителю   мусоровоза   ложноножку   и,
придерживая ножны меча, мягко спрыгнул на асфальт.
     Минут через пять он уже выходил из продовольственного магазина, пряча
в кожаный мешочек у пояса десяток коробков спичек и пакет с солью.
     Так, теперь можно поразвлечься.
     Он постоял, прикидывая, чем бы заняться, разглядывая  окружавшие  его
одинаковые  двенадцатиэтажные  дома,  ободранные  скамейки   с   чугунными
каркасами,  безжалостно  обстриженные  деревья.  В  конце  улицы   бродили
какие-то трехногие и стояли грибообразные дома с прозрачными  стенами,  но
это было далеко.
     А близко, метрах в десяти, имелся незатейливый, с  чебурашкой  вместо
вывески, пивной ларек. Возле него уже тусовалась группка мужчин, и толстая
продавщица быстро и сноровисто  обжуливала  их  на  пене,  только  успевая
забирать кружки.
     Вздохнув, Мирон двинулся к киоску и некоторое время спустя уже  стоял
у шаткого столика, сжимая в руке мокрую кружку. Он осторожно сдул  пену  и
замер от наслаждения, аж зажмурился.
     Потом открыл глаза и стал пить холодное  вкусное  пиво  размеренными,
экономными глотками.
     Из соседнего дома вышла парочка, очень странная. Но кому какое  дело?
Мирон обратил на них внимание потому, что они  перешли  улицу  на  красный
свет обычным прогулочным шагом,  не  реагируя  на  пронзительные  гудки  и
возмущенные крики водителей.
     - Вот пострелы! - покрутил головой Мирон и снова припал к кружке.
     Начальник  сидел  на  своем  кресле   так,   что,   казалось,   пятью
бульдозерами не своротишь. Каким-то чудом он умудрялся поддерживать у себя
на лице одновременно слащавое и брезгливое выражение. Когда Сергей и  Маша
вошли, он даже не поднял  на  них  глаз,  а  продолжал  очень  внимательно
рассматривать пухлый еженедельник, который лежал перед ним на столе.
     - Слушаю, - через некоторое время  сказал  Начальник  и  стал  что-то
царапать в еженедельнике. Зрение у Сергея было хорошее, и со своего  места
он явственно видел, что Начальник просто в десятый раз ставит замысловатую
в завитушках подпись: "Большой Начальник".
     С этим дядей все было ясно, и Сергей, совершенно спокойно вытащил  из
безупречного ряда стульев пару, поставил  ее  напротив  стола  Начальника.
Потом уселся, вольготно заложив ногу на  ногу.  Маша  тихо  опустилась  на
другой.
     Расписавшись еще пять раз, Начальник наконец-то поднял на  них  глаза
и,  увидев,  что  они  сели,  ошарашено  помотал  головой.  Наверное,  ему
показалось,  что  вот-вот  на  землю  обрушится  небо,  если  не  случится
что-нибудь похуже. Но ничего особенного не произошло. Четко  это  осознав,
Начальник сжал кулаки и стал медленно и мучительно краснеть.
     Сергей лениво прикинул, до каких оттенков красного этот чинуша сможет
довести цвет своего лица, приготовился терпеливо ждать и даже  зевнул.  Но
сообразил, что время уходит и надо что-то делать.
     - И до каких пор  это  будет  продолжаться?  -  спросил  он  зловещим
шепотом.
     Тут Начальник с облегчением подумал, что не могут простые люди  вести
себя   с   такой   поразительной   наглостью.   Давно   уже   отучили.   А
следовательно...
     - А что, собственно говоря? - утиным  голосом  спросил  Начальник,  с
трудом сдерживая  трясущиеся  пальцы  и  делая  чудовищные  усилия,  чтобы
улыбнуться.
     - Что? И он еще спрашивает? - возмутился Сергей. - Ну-ка, погляди  на
меня и попытайся угадать. Да побыстрее!
     Начальник прямо на глазах приходил в норму. Полностью оправившись, он
поглядел  по  сторонам,  снова  удерживая  на  своем   лице   одновременно
плутоватое и бесконечно честное выражение, кашлянул и зашептал:
     - Шифер...
     - Шифер? - не понял Сергей.
     - Ну да, - обрадовался Начальник. - Тонны две...
     - Две?
     - Ну хорошо, хорошо, дам три... из фонда ветеранов картофелеуборочных
кампаний...
     - Да плевал я на шифер. Я насчет гвоздя...
     - Все, все понял! Виноват! Сколько? Тонны хватит?
     - Зачем тонну? Я насчет одного.
     - Ах одного, - Начальник тяжело задумался, потом  просиял.  -  Это  в
смысле  золотой?   Ну,  куда-нибудь  там  вбить:  первый  гвоздь  железной
дороги... Так, понял. Вес и размеры?
     - Какие размеры? - спросил Сергей. - Гвоздь у нас из стены лезет.  Не
забивали мы его, а он лезет...
     - Гвоздь, говорите, - Начальник снова мучительно задумался и  наконец
сообразил. - Так вы, получается, у нас живете?
     - В самую точку, лапонька, - ласково сказал Сергей.
     Некоторое время Начальник не дышал, потом судорожно глотнул воздуха и
просипел:
     - Да вы знаете, что я с вами сделаю? Да я вас сгною. Я вас  уничтожу!
Вы у меня кровавыми слезами плакать будете!
     - Ну-ну, не кипятись, симпатяшка, - безмятежно сказал Сергей.
     Маша вдруг встала и, подойдя к столу Начальника, заглянула под него.
     - Я думала, может, его кто там кусает, - пояснила она  Сергею.  -  Но
нет! Разве это вши.
     И она с достоинством вернулась на место.
     Цвет лица Начальника снова стал сочно-фиолетовым,  он  запыхтел,  как
самовар, и Сергей с сожалением понял, что ничего у него с этим болваном не
выйдет.  Они  переглянулись  с  Машей  и  тихо-тихо  вышли  из   кабинета,
аккуратно-аккуратно притворив за собой дверь.
     Наверное, им не стоило так сердиться на Большого Начальника,  но  что
сделано, то сделано.
     Ясное дело, подобного оскорбления он стерпеть не мог и, едва придя  в
себя, тотчас же позвонил по известному ему одному номеру. На другом  конце
провода трубку снял широкоплечий парень с дегенеративным  лицом.  Выслушав
приказ, он довольно хмыкнул. Двое таких же, как  и  он,  типусов  отложили
карты и встали, ожидая приказаний.
     А вероятностная  волна  тем  временем  уже  достигла  Начальника.  Он
положил  трубку  телефона,   как-то   странно   вздрогнул   и,   мгновенно
изменившись, стал сползать в дальний угол, тараща блюдцеподобные  глаза  и
медленно передвигая псевдоподии.
     Волна была совсем близко,  метрах  в  пятидесяти.  Крокодил  лежал  в
подъезде, выставив нос на улицу, а хвост засунув под лестницу. Он ждал.
     Инстинкт подсказывал ему, что  неизменившиеся  люди  появятся  именно
здесь, и оставалось их лишь вовремя засечь и быстро уничтожить.
     А еще крокодил чувствовал, что  где-то  совсем  неподалеку  находится
страж дороги миров. Он  тоже  был  неизменяющимся,  и  у  крокодила  давно
чесались лапы.  Но  приказ  запрещал  трогать  стража  дороги,  и  поэтому
крокодил лежал себе  тихонько,  поджидая  вероятностную  волну,  и  только
иногда вслушивался  в  биоволны  стража,  сладострастно  прикидывая...  Но
нельзя! А жаль.
     Мирон отставил кружку и положил ладонь на рукоять меча. Сомнений быть
не  могло.  Если  мысленно  проследить  путь  вон  тех   троих,   нетрудно
догадаться, что они возьмут в оборот парня и  девушку,  которые  вышли  из
ближайшего подъезда. Стоп, да ведь это  именно  та  парочка,  которая  так
неосторожно вела себя на дороге полчаса назад! Ну да!
     Троица не волновалась. Как-то раз им пришлось бить  профессионального
боксера, вот это было - да! А эти двое - тьфу, семечки...
     Секунд за пять до того, как главарь оказался за спиной  парня,  Мирон
выдернул меч из ножен и, опрокинув столик, бросился к ним...
     Меч описал широкий полукруг. Воздух так и засвистел.
     Так, теперь можно и оглядеться. Один лежит неподвижно,  другой  сидит
на корточках и стонет. Отлично, остался только один! Э,  парень,  с  мечом
шутки плохи! А, побежал!
     - Вот я  тебя!  -  крикнул  Мирон  вслед  убегавшему  и  пронзительно
засвистел в два пальца.
     Потом вложил меч в ножны и, все еще запально дыша, стал рассматривать
спасенных.
     - Меня зовут Мирон. А вас?
     Маша с Сергеем ошарашено смотрели на него и молчали.
     - Черт, - вдруг осекся Мирон. - А вы не...
     Докончить он не успел. Над головой что-то громыхнуло. Ближайшее к ним
здание стало плавиться и стекать к мостовой, словно исполинское  мороженое
в жаркий день. А потом в  лица  им  дохнул  холодный  ветер,  и  чуть-чуть
сместились тени, но от этого возникло ощущение, что  они  стоят  посредине
огромного театра марионеток. Вот-вот раздвинутся облака и сверху возникнет
уродливая физиономия того, кто всем этим управляет.
     Истошный голос закричал:
     - Волна!
     Мимо  пронеслась  собака,  отчаянно  работая  лапами   и   роняя   на
пузырящийся асфальт клочья пены. Отбежав от  них  метров  на  десять,  она
вдруг подпрыгнула, взлетела и, мгновенно отрастив крылья, рванула обратно.
     Пролетая над головой Мирона, она щелкнула  зубастым  клювом  и  гадко
зашипела.
     - Кыш, погань! - крикнул Мирон и,  повернувшись,  схватил  Сергея  за
руку. - Бежим, ребята, сейчас здесь будет плохо!
     Сергей  хотел  что-то   возразить,   но   у   Мирона   больно-то   не
посопротивляешься.  Он  погнал  их  вдоль  по  улице,  мимо  кондитерского
магазина, который прямо на глазах превращался в нечто низенькое,  но  зато
широкое и длинное, обставленное множеством бочкообразных колонн.  Пробегая
мимо парня с пораненной рукой, Мирон успел заметить, что тот отрастил себе
третий глаз, пару  дополнительных  ног  и,  смешно  подскакивая,  пошлепал
куда-то в проходные дворы.
     Впрочем, осматриваться не было времени, надо было спасаться. Метрах в
десяти  уже  дрогнул  асфальт,  и  по  его  поверхности  плыл   гигантский
остроконечный плавник, который дернулся в сторону, но  потом  передумал  и
взял курс прямо на них.
     Бежать!
     Они  свернули  за  угол,  потом  во   двор.   С   трудом   преодолели
полуразвалившийся каменный забор, поросший чахлой травой садик и  вылетели
на следующую улицу, где волна прошла раньше.
     И тут можно было отдышаться, что они и сделали.
     Мирон прислонился к витрине, в которой были выставлены  образцы  блюд
из майских жуков.
     Сергей тем временем спросил у Маши:
     - Ну как, не ушиблась по дороге?
     - Нет. Ничуть. И вообще, мне нравится бегать. Давай по  утрам  делать
кроссы. Иначе, в конце концов, ты рано или поздно отрастишь  себе  брюшко,
станешь заплывшим и некрасивым. Ужас!
     - Хорошо, хорошо, обязательно. Вот с завтрашнего же дня. И еще  куплю
гантели.
     - Вы что, рехнулись? - спросил Мирон.
     - Нет, а что?
     - Какая зарядка, какие гантели? - негодующе  спросил  Мирон  и  вдруг
замолчал, только сейчас сообразив: "А если они тоже неизменяющиеся? Черт!"
     Он неожиданно вспотел и за  короткие  секунды,  пока  отодвигался  от
витрины, проклял этот день, эту поездку, дурацкое пиво и еще  много  чего.
Именно сейчас он осознал, что вляпался в дело, которое  не  сулило  ничего
хорошего. А как из него выбраться? Скорее всего - никак!
     Крокодил,  который  наблюдал  за  ними  с  крыши   ближайшего   дома,
ухмыльнулся и подумал, что, пожалуй, пора  действовать.  Только  надо  все
хорошо рассчитать.
     Он ничуть не волновался, потому что делал привычную работу, а попутно
размышлял на разные отвлеченные  темы.  Страж  миров,  конечно,  противник
сильный, но крокодил знал, что рано или поздно они встретятся. А  как  же?
На то он здесь и поставлен. Это его работа - убирать остатки. Что  же,  он
ее сделает.
     Вот только надо все тщательным образом рассчитать.
     Сергей  неожиданно  понял,  что   испытывает   к   Мирону   странную,
необъяснимую  симпатию.  Правда,  его  немного  беспокоила  острая  полоса
металла, что висела у Мирона на поясе и которой он так лихо орудовал.  Чем
ему не понравились те люди? Ведь он же бил их  так,  будто  они  были  его
врагами. А может, и действительно? Зачем ты заставил их  бежать.  Впрочем,
пробежка им только на пользу.
     А еще Сергею понравились  добротные  кожаные  сапоги  Мирона  и  его,
кожаный же, усеянный бляхами пояс. Лицо у Мирона тоже было интересное, вот
только возле глаз слишком уж много морщинок, да где-то возле губ  пролегла
хитроватая складка. Но лучше всего все же были глаза. Умные,  очень  умные
глаза.
     Мирон тоже разглядывал Сергея и Машу, мучительно выискивая  выход  из
положения, в которое попал.
     Нет,  так  просто  бросить  этих  ребят  он  не  мог.  Но  ведь   они
неизменяющиеся и, значит, потенциально  опасны  для  этого  мира.  Они  же
понятия не имеют о том, что им грозит.
     Проще всего сейчас было бы распрощаться. Уйти - и все. Но ведь они же
погибнут.
     Нет, придется, видимо, тащить их на свалку, больше некуда.
     Такие, брат, дела!
     Крокодил лежал на крыше и от  удовольствия  даже  глаза  закрыл.  Те,
внизу, все еще разглядывали друг друга и, похоже, усиленно обдумывали свое
положение. Значит, можно еще немного поблаженствовать, погреться на жарком
полуденном солнышке, отдаться неторопливому течению мыслей. В общем-то  он
был оптимистом, этот крокодил. И  верил,  что  все  будет  прекрасно.  Вот
только как-нибудь бы отделить этих двух  от  стража  дороги.  Меч  у  него
длинный, и владеет он им хорошо.
     Нет, надо их обязательно разделить. А потом  все  будет  просто,  как
манная каша. Хорошая засада, молниеносный прыжок, и можно опять ложиться в
спячку.
     Облезлая  кошка  вышла  из-за  печной  трубы,  но  увидев  крокодила,
отчаянно мяукнула и, задрав хвост, бросилась наутек. Крокодил  ухмыльнулся
и, приподнявшись, поглядел вниз.
     И надо же было случиться, что как раз в этот  момент  Мирон  поглядел
вверх. Их глаза на мгновение встретились, а потом  крокодил  опустился  на
нагретое железо и исчез из виду.
     - Ух ты, - пробормотал Мирон и вытер пот со лба.
     - Что с тобой? - спросил Сергей.
     - Да так, ничего. - Мирон поправил меч, нахлобучил на голову картуз и
сказал: - Ну что, пошли? Имейте в виду, надо торопиться!
     - Куда? - спросил Сергей и обнял Машу, а она не отстранилась.
     - Вот что, - сказал Мирон. - Объяснять мне  некогда.  Есть  тут  одно
местечко, куда мы должны вовремя попасть. Там я вам все объясню.
     После  этого  он  повернулся  и  побежал  по  улице.  Сергей  и  Маша
переглянулись и неохотно последовали за ним.
     Мирон вел их с таким расчетом, чтобы поблизости было как можно больше
людей. Пусть все ноги оттопчут, зато можно быть уверенным - в толпе  зверь
не нападет.
     Вот так он, значит, выглядит. Очень мило.
     Он оглянулся. Сергей и Маша бежали следом.
     - Так, пошли шагом, - сказал Мирон, и они сбавили ход.
     Дома, мимо которых они проходили, становились все более  пышными.  На
них появилось множество лепных украшений. А улица была прямая -  и  далеко
впереди, может,  в  километре,  может,  в  полутора,  терялась  в  тумане,
стоявшем там сплошной стеной.
     Народу стало значительно меньше. Здесь идти было опасно.
     - Ну все, - сказал Мирон. - Опять побежали!
     Теперь Мирон уже не нравился Сергею.
     Да кто он такой? Вот, понимаешь ли, благодетель! Набежал - потащил да
еще и командует.
     Маша, наверное, думала так  же,  потому  что  они,  не  сговариваясь,
быстро свернули в сторону и мгновенно растворились в толпе.
     Просторный, с чахлыми клумбами и полуразрушенным фонтаном двор принял
их в свое нутро. Они сели на источенную временем и  изрезанную  перочинным
ножом скамейку, их руки встретились и окаменели, не в силах разомкнуться.
     И двор все понял, разгадав их своим  мудрым,  древним,  сохранившимся
еще с тех времен, когда и двором-то не  был,  нутром.  Двор,  привычный  к
громкому хлопанью дверей и ночным перебранкам,  мату  и  крику  дерущихся,
замкнулся, отгородив этих двоих от окружающего  мира,  захлопнувшись,  как
цветок, сокрыл в себе эту странную, неожиданную  любовь.  Он  приглушил  и
постепенно убрал совсем звуки льющейся воды, скрип подрастающей  травки  и
шум ветра. А потом замер,  чутко  прислушиваясь  к  их  шепоту,  вспоминая
прежние времена и как-то даже помолодев.
     Тщетно кто-то пытался выйти во двор и не мог открыть дверь, бессильно
проклиная шутников и потрясая коробкой домино. Кто-то никак не мог открыть
окно или хотя бы разглядеть что-то через затянутое странной,  непрозрачной
пленкой стекло. А другие уже вызывали полицию, органы контрразведки и  еще
многие нужные и ненужные в этом случае службы. И только когда снаружи,  на
улице, предложили  проложить  путь  во  двор  динамитом,  двор  очнулся  и
тихонько кашлянул фонтаном.
     Маша и Сергей возвращались  из  призрачно-розового  мира,  в  котором
находились, с изумлением оглядываясь по сторонам и пытаясь сдержать  дрожь
пальцев. А двор открылся и пустил в себя всех, кто так стремился туда.
     Вскоре полицейских и  машин  не  было  и  в  помине.  Двор  сотрясали
равномерные удары домино и истошные крики "рыба!" В дальнем углу ребятенок
тянул кошку за хвост, из чистого любопытства, понятное дело. Невдалеке  от
него подвыпившая компания хором исполняла песню:
     "Эх, раз... да еще раз,
     да с размаху вилкой в глаз!"
     Сергей и Маша все сидели на скамейке, не в силах уйти. И  лишь  когда
сизоносый пьяница стал подмигивать Маше и делать  ей  непристойные  знаки,
они встали и рядышком, не смея взяться за руки, пошли прочь.
     Сергей шел  рядом  с  Машей  и  думал,  что  теперь  знает,  как  это
происходит, когда ничего не надо, лишь бы рядом... И слушать ее дыхание, и
чувствовать холод под сердцем.
     Он знал, что изменился, став для себя чужим  и  непонятным.  Сошел  с
ума?
     Ему уже не  хотелось  плюнуть  вон  тому  седовласому  полковнику  на
погоны. А ведь можно было ручаться, что полковника это обрадует и  умилит.
Именно старые полковники делят и понимают такие штуки.
     Сергея не пугали больше трещины в асфальте, которых он совсем недавно
боялся просто панически. А теперь он наступал  на  них,  пусть  не  совсем
твердо, но уже достаточно уверенно.
     Он думал о той, что шла рядом с ним. Она, наверное, тоже  изменилась?
И сошла с ума? По крайней мере, она тоже наступала на трещины и на старого
полковника смотрела вполне спокойно - даже  не  попыталась  сбить  с  него
фуражку.
     Сергею захотелось  снова  прикоснуться  к  Маше,  и  он  это  сделал,
удивляясь, что запретный и трудный жест получился у него абсолютно просто.
Это был последний довод, что они с Машей сошли с ума.
     Ну и хорошо! Ну и ладно! Будем жить сумасшедшими.
     А туман все приближался, и теперь до него  оставалось  квартала  три.
Они прибавили шагу, миновали лепные колонны театра Отпора и Берета, прошли
мимо седого усача гренадера, потом мимо побитого молью шарманщика...
     Дальше был только туман. Он колыхался и где-то в  глубине,  на  самой
границе видимости, завивался тугими спиралями.
     Это было интересно, и они смотрели до тех  пор,  пока  из  тумана  не
вышел человек с окладистой бородой и седыми усами, одетый в шкуры. За  ним
появился кентавр, который тотчас же  остановился,  пораженно  рассматривая
город и людей, словно видел все это впервые.
     - Пойдем, Крокен, - засмеялся бородатый. - Ты еще успеешь на все  это
насмотреться.
     И они пошли прочь.
     - Туда? - Маша зябко прижалась к плечу Сергея и вопросительно на него
посмотрела.
     Он прислушался. Туман казался  живым.  Из  него  доносились  странные
звуки: крики, стоны, лязганье...
     - Нет, пожалуй, - решил Сергей. - Нам, наверное, туда не  надо.  Нам,
наверное, сюда...
     Мирон свернул в ближайший сквер, присел  на  скамью  и,  отдышавшись,
стал ворошить носком сапога опавшую листву. А все потому,  что  ты  лопух!
Самый настоящий идиот. Понадеялся! А они не захотели. И правильно сделали.
За таким болваном не стоит идти. Кто ты им?  Неизвестный  дядька,  который
мечом размахивает да грозится. Как от такого не сбежать?
     Значит, оглянулся я на них в последний раз где-то в  конце  западного
сектора. Если они направляются к  тому  кварталу,  где  раньше  жили,  то,
скорее всего, пошли по проспекту. Он широкий, а в  незнакомых  местах  все
нормальные люди стремятся ходить по широким улицам. Значит, допустим,  что
они пошли по проспекту, в конце которого - стена тумана. Туда они сунуться
не осмелятся. Потом поворот. И вот тут-то они попадают в  нежилые  районы.
Где их и будет ждать наш друг - крокодил.  Еще  бы!  Идеальное  место  для
нападения. Значит, надо спешить. Надо очень спешить.
     И он побежал.  Этот  район  он  знал  неплохо  и  поэтому  все  время
пользовался переулками и проходными  дворами,  что  значительно  сокращало
путь. Ему приходилось перепрыгивать  через  мусор,  спотыкаться  о  гнилые
корзины из-под бананов и ананасов, получать по физиономии развешенным  для
просушки бельем. А из-под ног шарахались какие-то тени: то ли крысы, то ли
молоденькие домовые. И пахло мерзопакостно.
     Безусловно, на бульваре пахнет лучше, но  успеть  можно  только  этим
путем.
     Он поднажал, проскочил еще пару улиц, углубился в кривой  переулок  и
вдруг увидел, как впереди мелькнуло что-то белое. Крокодилий хвост.
     Ишь ты, тоже торопишься. Значит, направление я взял верное. Теперь бы
как-нибудь его обогнать.
     Город обезлюдел. Дома вокруг были старые и полуразрушенные.
     - Может, вернемся? - спросила Маша.
     - Прорвемся. - Сергей решительно сжал губы. - В конце  концов,  хотим
мы вернуться домой или нет? Хотим! Тогда вперед!
     Они пошли дальше, и эхо их  шагов  гулкими  мячиками  рассыпалось  по
лабиринтам улиц, отражаясь, дробясь и снова возвращаясь.
     - Ты знаешь, в детстве мама мне подарила куклу, -  сообщила  Маша.  -
Она была такая  красивая  и  имела  две  головы.  Одна  блондинка,  другая
брюнетка... Ох, что это?
     В одном из домов что-то с треском обрушилось.
     - Чепуха, - сказал Сергей, и они пошли дальше.
     Маша стала рассказывать про куклу, про то, как ее отобрали  соседские
мальчишки. И что из этого вышло. А потом  она  рассказала  еще...  и  даже
вроде успокоилась, оттаяла. Да и Сергей почувствовал себя  гораздо  лучше,
совершенно машинально выбирая направление движения и уже не оглядываясь по
сторонам. Даже рассказал, как искупался в великой луже.
     За всеми этими рассказами они далеко не сразу услышали топот. А потом
было поздно.
     Из-за угла, метрах в трехстах от них,  выскочил  белый  крокодил.  На
бегу он открывал и с треском захлопывал пасть. Следом за крокодилом  бежал
Мирон. Он размахивал мечом и кричал:
     - Стой, тварь! Стой, животное!
     Крокодил  не  обращал   на   него   никакого   внимания,   совершенно
недвусмысленно взяв курс на Сергея и Машу.
     - Интересно, - спросил Сергей. - Что ему надо? А Мирону?
     - Действительно, странные какие-то, - пожала плечами Маша. - Они что,
мухоморов с утра поели?
     В этот момент Мирон догнал крокодила,  замахнулся,  но  тут  же,  обо
что-то запнувшись, со страшным грохотом растянулся посреди дороги.
     На бегу крокодил обернулся, насмешливо рыкнул и еще сильнее заработал
лапами.
     - Надо бы помочь Мирону, - сказал Сергей. - Вдруг ушибся?
     - Пойдем, - встревожено сказала Маша и взяла его за руку.
     Но тут крокодил оказался настолько близко от них,  что  Маша  увидела
его маленькие  злобные  глазки,  а  также  клыки,  на  которых  пузырилась
желтоватая слюна. Шестым  чувством,  чувством  самосохранения,  она  вдруг
осознала, что это - опасность, и закричала.
     Эхо  ее  голоса  отразилось  от  противоположного  дома,  многократно
усилилось, ударило в следующий, еще и еще... и  наконец  вернулось.  Стена
соседнего дома дрогнула и рухнула, в  падении  разваливаясь  на  отдельные
обломки, которые с тяжелым стоном ударились  об  асфальт  и  погребли  под
собой крокодила.
     - Идиоты, - горячился Мирон. - Сколько раз вам  говорить,  что  назад
возвращаться нельзя? А если бы попали на обед этой зверюге?
     - Но ведь она погибла, - возразила Маша.
     - Глупенькая. Появится другая, и уж от нее-то вы  не  спасетесь.  Вам
сейчас надо вообще исчезнуть с этой планеты. Понимаете? И я вам  могу  это
устроить. Вот только бы к сумеркам успеть на свалку...
     Улицы,  по  которым  они  шли,  постепенно  становились  чище.  Стали
попадаться люди и совсем нелюди.
     Ярко накрашенная красотка  с  огромным  бюстом  и  умопомрачительными
ногами шла в обнимку с мешком из грубой холстины, туго набитым, ковыляющим
на несгибающихся  палках.  В  верхней  его  части  поблескивали  оловянные
пуговицы, заменявшие глаза. Чуть дальше трехметровый богомол, вцепившись в
телеграфный столб, бился об него  головой  и  кричал:  "Ну  поговорим  же,
поговорим!"
     А столб вдруг вытащил из тротуара две  приземистые,  сильные  ноги  и
перешел на другую сторону улицы. Богомол увязался было за ним, но, получив
пинок, отстал и поплелся прочь.
     А они все шли и шли. Теперь Мирону не надо было оглядываться.  Сергей
и Маша чуть ли не наступали ему на пятки.
     Мирон подумал, что они все-таки  изменились.  Они  явно  стали  более
похожи на нормальных людей, а  это  хорошо  и  одновременно  плохо.  Плохо
потому, что нормальным людям почти невозможно жить  на  этой  свихнувшейся
планете.
     Мимо потянулись  деревянные  дома.  Народ  здесь  был  попроще.  Бабы
лузгали семечки, мужики играли в карты или употребляли "горькую",  солидно
закусывая ее крепенькими, собственного посола огурчиками.
     Кое-где вместо асфальта были положены деревянные мостки,  по  которым
гулко топали ватаги ребятишек, запуская змея и играя в войну.
     - А куда мы идем? - спросила Маша.  На  щеке  у  нее  краснело  пятно
кирпичной пыли. Но она его даже не пыталась стереть, а все оглядывалась  и
оглядывалась.
     - Я же сказал - на свалку, - ухмыльнулся Мирон.
     - На свалку?
     - Ну куда же еще? В этом мире нам только там и место.
     - А что там делать?
     - Увидите, - снова ухмыльнулся Мирон. - Вы только не пугайтесь. Я  же
сказал, что все беру на себя. Доставлю куда надо и в самом лучшем виде.
     Теперь город кончился,  и  они  шли  по  лесной  дороге.  Под  ногами
хрустели осколки битого стекла и шелестела грязная скомканная бумага.
     Наступила ночь, и лес сделался незнакомым и таинственным.
     - Быстрее, быстрее! - торопил Мирон. - Вдруг  не  успеем?  Чувствуете
запах? Значит, уже близко. Быстрее, быстрее!
     Под конец они даже побежали, запинаясь в темноте о корни,  железки  и
кучи битой черепицы.
     "Не нагружали бы машины с верхом, ничего на дорогу бы и не падало", -
угрюмо  подумал  Мирон,  услышав,  как  под  подошвой   хрустнуло   что-то
пластмассовое.
     Совсем близко, метрах в пяти от тропинки, раздался волчий вой.  Потом
показалось, что их кто-то  разглядывает.  Но  через  минуту  это  ощущение
прошло. А вой раздался снова, несколько дальше.
     Еще один поворот. Деревья  раздвинулись,  и  они  увидели  свалку.  В
темноте она казалась сказочным полем боя, на котором  кучей  свалены  тела
погибших  витязей,  расколотая  броня,  поломанные  мечи   и   поверженные
штандарты.
     - Вот теперь можно не спешить, - сообщил Мирон. - Успели. И  оставили
с носом этого крокодилишку!  То-то  он  будет  беситься!  А  дорога  миров
вот-вот появится. Лишь бы облака не набежали. Ну, что стоите? Пошли!
     Запах свалки теперь стал почти нестерпимым, но Мирон пошел вперед,  и
Сергей с Машей, зажимая носы, последовали за ним.
     Наконец последний кирпич откатился в  сторону,  и  крокодил  выбрался
наружу. С минуту он лежал на брюхе и внюхивался, пытаясь обнаружить  запах
ускользнувших  людей,  потом  радостно  взмахнул  хвостом  и  бросился  по
направлению к окраине.
     Он был зол на весь мир, хотя и понимал, что  в  первую  очередь  надо
злиться на себя. Сам виноват, голубчик. Не учел, что стена  может  рухнуть
от такой смехотворной причины, как крик перепуганной женщины.
     Хотя еще не все потеряно. Он их догонит.
     Мелькали стены домов, испуганные  люди  шарахались  в  подворотни,  а
крокодил не сбавлял ход. Времени было в обрез.
     Стемнело. Теперь он был уже на  окраине,  которая  вскоре  кончилась,
уступив  место  лесу.  Собственно,  здесь   проходила   граница   владений
крокодила. Но кто сможет ему противостоять? Да никто!
     И все же, свернув на узкую тропинку  и  разглядев  впереди  странные,
полускрытые деревьями силуэты, он побежал тише. Словно бы  кто-то  шепнул:
"Осторожно".
     Он остановился, не добежав всего несколько десятков метров до зыбких,
сделанных из неплотной черноты, но все же удивительно реальных существ.
     Волки! Только какие-то странные. Оч-ч-чень странные!
     А темные фигуры все надвигались, бесшумно разворачиваясь в  полукруг,
центром которого был он - крокодил. Потом в лунном свете блеснули  длинные
клыки, и над лесом пронесся заунывный  вой,  который  перешел  в  истошный
безумный хохот. Этого было достаточно, Крокодил понял все.
     Мгновенно развернувшись, он побежал назад,  хотя  был  готов  укусить
самого себя за хвост от досады. Конечно, можно было попытаться  это  место
обойти. Но крокодил почти не сомневался,  что  как  только  он  свернет  с
прямой дороги в город, оборотни появятся снова. Это была их территория. Да
еще к тому - полнолуние.
     Нет, в обход  идти  не  имело  смысла.  И  надо  было  что-то  срочно
придумать. Те, кого он преследовал, убегают все дальше и дальше. Но что же
тут придумаешь?
     Он выбежал на дорогу, которая вела на  свалку.  По  дороге,  конечно,
тоже не проскочишь. Но вот вопрос - сможет ли оборотень вскочить  в  кузов
машины на полном ходу? Вряд ли.
     Действительно, минут через пятнадцать возник сноп света,  и  крокодил
быстро взобрался на ближайшее к дороге дерево. В тот момент, когда  машина
проходила под ним, крокодил прыгнул. Уже в полете он успел подумать о том,
что оборотни почему-то пропустили тех троих. Ну, не странно ли?  Он  думал
об этом до самой свалки, но ответа так и не нашел.
     Высоко и необозримо далеко мерцала луна,  заливая  серебряным  светом
холмы свалки и яблони в саду у Мирона, а также окошечко на  дорогу  миров.
Сегодня пешеходов было почему-то маловато. Видимо, основная  масса  прошла
вчера.
     У шлагбаума стоял верный Хрюндик,  крепко  сжимая  в  мохнатых  лапах
копье и укоризненно покачивая головой.
     - Хозяин, что-то ты задержался.
     Мирон не ответил, а подтолкнул вперед оробевших Сергея  и  Машу.  Они
сделали несколько шагов  и  остановились,  вцепившись  руками  в  крашеное
дерево шлагбаума.
     - Это что? - спросил Сергей.
     - Это дорога миров, - тоном терпеливого учителя объяснил Мирон.  -  А
вот  те  окошечки  -  окна  миров.  Пойдемте,  присмотритесь.  Какой   мир
понравится, туда и заходите. А стражу отдайте...
     Он пошарил в кармане и достал что-то похожее  на  маленькую  янтарную
звездочку.
     - Зачем? - спросила Маша, опуская ее в кармашек кофточки.
     - Таков порядок, - Мирон пожал плечами. - Это вроде платы. Понятно?
     Они помолчали. Где-то  совсем  невдалеке  выли  оборотни.  По  другую
сторону шлагбаума волосатый тип, обутый в лапти,  возмущался  и  требовал,
чтобы его пропустили вне очереди,  так  как  он  жертва  застоя.  На  него
шикнули, и он, очевидно по привычке, притих.
     - Ладно, - сказал Мирон. - Пора вам, ребята. Для  вас  теперь  только
один путь - в другой  мир.  И  давайте  поторопимся.  Не  дай  бог,  здесь
объявится та образина, что за вами гонится. Постарайтесь выбрать себе  мир
получше.
     Он пожал Сергею руку и легко прикоснулся губами к щеке Маши.
     Пора.
     Они шагнули на дорогу миров осторожно, неуверенно, словно ожидая, что
она вот-вот развеется, как дым. Шагов через сто Сергей обернулся и помахал
рукой.
     Хрюндик сорвался с места и побежал за ними.
     - Стойте!
     Догнав, он вручил Сергею копье и пошел назад, бормоча под нос:
     - Вот так-то лучше. С ним, знаете ли, надежнее. А  у  меня  есть  еще
одно.
     - Спасибо! Спасибо за все! - крикнул Сергей, и они пошли вперед,  все
дальше, дальше, и больше уже не оглядывались. Минут через пять  они  стали
черными точками, а потом слились с дорогой миров и исчезли.
     Где-то невдалеке ревел мотор "камара".
     Мирон сказал Хрюндику:
     - Сходи-ка, возьми другое копье,  а  то  ночь  только  начинается  и,
пожалуй, сегодня придется работать до конца.
     Хрюндик убежал. Несколько существ по ту сторону шлагбаума возмутились
задержкой, но вскоре затихли. Мирон обернулся  в  сторону  и  увидел,  что
почти рядом с ним стоит ухмыляющийся крокодил.
     - А, пришел, - сказал Мирон и присел на корточки.  -  Поздно...  Ушли
они уже, и их не догнать. Все, теперь можешь убираться.
     - Ха, - сказал Крокодил, лег  на  брюхо  и  с  иронией  посмотрел  на
Мирона. - Глупенький. Разве можно от меня уйти? Нет уж, что кому положено,
тот свое и получит. Странные вы существа - люди. Не  знаешь,  что  от  вас
ожидать.
     - А здорово я тебя надул? - спросил Мирон, закуривая сигарету.
     - Надул? Да нет, тебе просто повезло. Если бы не  эта  стена  да  еще
оборотни, черт их задери... Куда бы они от меня делись?
     - Может быть, может  быть,  -  согласился  Мирон,  не  желая  обижать
крокодила.
     - Не может быть, а точно, - давил свое крокодил. - Вот ведь невезуха!
Так недолго и вообще завалишь службу.
     - Службу? А кому ты служишь?
     - Да тем же, что и ты.
     - Ну, положим, я-то служу этой сумасшедшей планете. Слежу,  чтобы  на
нее кто попало не проник. А вот ты?
     - Ну и я тоже. Представь, что  могут  наделать  неизменившиеся,  если
будут бродить где попало. Впрочем, ты и сам это прекрасно знаешь!  Главное
то, что в нашем мире, хоть он и кажется сумасшедшим, все прочно связано  и
переплетено.
     Они опять помолчали. Где-то хохотал филин. Возле мусорных куч шуршали
бумагой утильмены. С треском завалилась какая-то  конструкция.  На  минуту
воцарилась полная тишина, а потом шорох и возня возобновились.
     - Слушай, а как тебе удалось приручить оборотней?  -  поинтересовался
крокодил.
     - Оборотней? - Мирон пожал плечами. - Да никак.
     - Врешь, - убежденно сказал крокодил. -  Да  ладно,  это  твое  дело.
Черт, в город надо, а неохота. Надоело все... Ох, как надоело.
     Он вздохнул, поцарапал землю лапой и спросил:
     - А ты помнишь тех, кто создал этот мир?
     - Кого?
     - Ну тех, кто сделал дорогу и изменил наш мир.  Раньше  планета  была
как планета. А сейчас...
     Мирон недоуменно посмотрел на крокодила. Тот удивился:
     - Как, ты не помнишь? Впрочем, что это я? Тебя же тогда еще не  было.
И нечего так удивленно смотреть... А они были, вот только не помню,  какие
именно. И ушли они не дорогой миров, а каким-то другим путем. А  может,  и
не ушли, может, просто спрятались и за нами наблюдают.  Вдруг  и  в  нашем
мире есть какой-то смысл? Ведь не зря же он создан?
     Из темноты появился Хрюндик и, остановившись в сторонке, крепко  сжал
копье, готовый броситься на крокодила по малейшему знаку Мирона.
     - Не бойся, - сказал ему Мирон. - Все в норме.
     Хрюндик вроде бы успокоился, встал за спиной Мирона, но копье все  же
держал наготове.
     - Я только одного не могу понять,  -  сказал  задумчиво  крокодил.  -
Ты-то зачем ввязался в это дело? Ведь они же чокнутые,  ненормальные.  Или
просто хотел со мной поиграть в "кто кого?"
     - Да нет, - устало сказал Мирон. - Нет, дело не в  том.  Все  гораздо
проще. Они люди, и я человек. Впрочем, ты не поймешь...
     - Где уж мне, - крокодил сокрушенно покачал головой. -  Только  чтобы
быть человеком, нужно доказать свое право на это. Вот и доказали бы.  А  я
бы, может, их отпустил. Впрочем, даже уйдя  в  другой  мир,  они  остались
прежними. Так что, я думаю, для них проблема далеко не решена.
     Мирон пожал плечами. Крокодил повернулся и ушел  в  темноту.  Хрюндик
сообщил:
     - Ждут...
     - Угу, - сказал Мирон и повернулся  к  шлагбауму.  -  Сейчас  мы  их,
голубчиков. Кто первый!
     Дорога тянулась вдаль,  и  не  было  ей  конца.  Идти  было  приятно.
Звездное полотно слегка пружинило под ногами, а когда  Сергей  приложил  к
нему ладонь, то почувствовал, какое оно теплое и шелковистое.
     Собственно, освоились они быстро  и  теперь  смотрели  на  мелькавшие
окошечки миров, как на обычную вещь.
     - Ну что, какой мир выберем? - спросил Сергей.
     - Может быть, вот этот? - сказала Маша.
     Они остановились и некоторое время смотрела через окно на чужой  мир.
Он им понравился.
     Маша вытащила звездочку и сунула ее лохматому толстому стражу дороги.
Тот довольно заурчал и перестал целить в них  своим  оружием,  похожим  на
гигантскую мясорубку.
     - Проходите, - услышали они, хотя  могли  поклясться,  что  страж  не
издал ни звука.
     Шлагбаум поднялся, они ступили в мир, который должен был отныне стать
их домом.
     В лица пахнуло теплым ветром.  Невдалеке  начинался  лес,  в  который
уходила  извилистая  тропинка.  Где-то  очень   далеко   виднелись   крыши
деревянных строений.
     Сергей и Маша пошли по тропе, мимо холмов, поросших яркими,  странной
формы цветами, мимо  прямоугольного  строения,  которое  басовито  гудело.
Вступили  в  лес,  окунувшись  в  его  прохладную  влажную  полутьму,  где
совершенно не было ветра. Прошлогодние листья пружинили под ногами, а  они
шли и шли, взявшись за руки и улыбаясь.





                                 ВТОРЖЕНИЕ


     Розовые колонны дворца право- и прямо- и левосудия медленно тонули во
тьме. Наконец с  тихим  плеском  они  исчезли  окончательно,  и  наступила
тишина. Сначала на ногу Ипату, а потом на хвост  сиамской,  с  отрезанными
ушами и блудливой мордочкой кошки. Ее вой прорезал темноту и  затерялся  в
кривых переулках в ожидании  того,  кто  пожелает  его  найти.  Между  тем
половинки темноты рухнули и пришел день. Он был очень вежливый, этот день,
даже не забыл вытереть о горизонт ноги.
     И все начиналось хорошо, но кончилось плохо. Потому что небо затянуло
тучами и на землю посыпались веники. На лету они сдирали побелку  со  стен
домов, а с деревьев сшибали листья, и по тротуарам текли неопрятные ручьи,
которые собирались в неопрятные потоки, низвергавшиеся в неопрятную реку.
     А еще у Ипата болел  зуб.  Да  так,  что  хоть  на  стенку  лезь.  Он
подумал-подумал, плюнул да и действительно полез. Но  легче  от  этого  не
стало. Даже тогда,  когда  он  лег  на  потолок  и  чтобы  отвлечься  стал
вспоминать... вспоминать...
     Например, что жена  укатила  куда-то  на  Эльфа-Ариадну  и  пообещала
вернуться через пару тысяч лет. Очень мило с ее стороны. Прекрасный способ
увильнуть от супружеских обязанностей, которые обычно состояли в том,  что
она жарила тривиальную яичницу, и не менее получаса в день  зудела,  чтобы
он не курил в комнате, а выходил для этого на лестничную площадку.
     И завтрашний компот получился из рук вон плохо. Главное - у  кого?  У
всеми признанного мастера завтрашних компотов. Черт знает что такое!
     Он хорошо помнил, что сделал все правильно. С  филигранной  точностью
представил, как будет его варить завтра. Потом тщательно вымыл кастрюлю  и
осторожно-осторожно,  с  присущим  ему  мастерством  и  умением,  проколов
сущность, с меткостью снайпера просунул шланг в  завтрашний  день.  Теперь
оставалось   только   перелить   компот   из   "завтрашней"   кастрюли   в
"сегодняшнюю". И все! Дело сделано. Причем правильно, грамотно  и  хорошо.
Вот только почему же компот получился невкусный?
     Ипат даже попробовал ради развлечения  поразмыслить  над  парадоксом,
который возникает при  изготовлении  завтрашнего  компота.  Действительно,
откуда все-таки берется компот, если завтра он его варить не будет?
     Но тут зуб задал ему такого жару, что  Ипат  скатился  с  потолка  и,
бросившись к аптечке, стал искать в ней анальгин. И конечно же, перепутав,
принял вместо него стрихнин. А обнаружив это,  меланхолично  подумал,  что
умирать когда-нибудь все же придется...
     Лежать на полу и умирать от стрихнина было жутко неприятно, но  Ипата
поддерживала мысль, что теперь проклятый зуб болеть уже не будет. И точно,
как только он умер окончательно, зуб болеть перестал. Совсем.
     После этого Ипат некоторое время лежал на ковре и радовался, что  все
прошло удачно: и умер, как человек, и зуб больше не болит.  Однако  вскоре
ему это надоело, и тогда  он  стал  прикидывать,  когда  же  его  все-таки
найдут. Ему представились собственные похороны,  от  которых  уже  заранее
хотелось зевать, и он решил обойтись без них вовсе.
     Для этого он сказал  "чур  не  игрок",  встал  и,  тщательно  заперев
входную дверь, позвонил своему лучшему другу Бангузуну.
     - Привет, - сказал Бангузун на другом конце провода.
     - Привет, - с трудом  двигая  непослушной  нижней  челюстью,  ответил
Ипат.
     - Представляешь, я диплодока купил, - радостно сообщил Бангузун.
     - Поздравляю, - сказал Ипат.
     - Да, но в магазине меня надули. Диплодок  оказался  с  купированными
ушками и хвостом.
     - Какая жалость, - посочувствовал Ипат.
     - Да, но я все же решил, что оставлю его себе. Он такой милашка...
     Они помолчали, потом Бангузун спросил:
     - А как ты поживаешь?
     - Да так себе, - сказал Ипат. - Где-то между плохо и очень  плохо.  И
вообще, передай всем нашим, что я улетаю, минимум  на  год,  на  побережье
черной дыры. Отдохнуть хочу. Так передашь?
     - Передам, - рассеянно сказал Бангузун и отключился.
     Все, дело сделано.
     Ипат снова лег на ковер, но только на этот раз так, чтобы видеть себя
в  огромном  настенном  зеркале.  Потом  вздохнул  последний  раз  и  стал
наблюдать за появлением  трупных  пятен  на  собственном  лице.  Это  было
забавно.  Например,  одно   из   пятен   очертаниями   сильно   напоминало
австралийский континент.
     А вообще-то это было  здорово.  Лежать  и  ничего  не  делать.  И  он
лежал... лежал... лежал...
     И за год постепенно освободился от  плоти,  покрывавшей  его  костяк.
Увидев это, он облегченно вздохнул.
     Все получилось как нельзя лучше. И даже  червей,  съевших  его  мясо,
склевывали птицы, прилетавшие в окно, которое он мудро забыл закрыть.  Так
что о чистоте можно было не беспокоиться.
     Он встал, побрякал суставами и, довольно ухмыляясь, пошел  в  ванную.
Помылся. Правда, вытираясь полотенцем, он порвал его об одно из ребер,  но
что поделаешь, такие неприятности теперь будут подстерегать его на  каждом
шагу.
     А день-то какой чудесный!
     Он сварил себе кофе и выпил его целую чашку. Правда, все что попадало
в рот, тотчас же выливалось на стол, но от этого кофе не становился  хуже.
Напротив!
     Напившись, Ипат тщательно вымыл чашку и позвонил Бангузуну.
     - У, вернулся, - радостно сказал Бангузун.
     - Вернулся, - не менее радостно сообщил Ипат.
     - Ну и как?
     - Отлично, все отлично... Что ты сейчас собираешься делать!
     - Сейчас... - Бангузун на секунду задумался, потом сказал: - Сейчас я
иду гулять вместе с диплодоком.
     - Ну вот и хорошо. Значит, я тебя жду, заходи-вместе погуляем.
     - Заметано, - сказал Бангузун.
     Ипат положил трубку и огляделся по сторонам. Так!
     Как вихрь пронесся он по дому, надевая на себя белье, штаны,  рубашку
с надписью от правого плеча к левому "серебристый хек в  томатном  соусе",
старый плащ с пятью рукавами и почти новую стетсоновскую шляпу.  Потом  он
распихал по карманам бутерброды  и  пиленый  сахар,  браунинги  и  чековые
книжки, двадцать четыре тома Большой советской энциклопедии и восемь ниток
бисера. А также многое другое. Один Аллах знает, что может понадобиться на
прогулке. По крайней мере, нужно быть готовым ко всему.
     На улицу он выскочил несколько рановато и поэтому, до того как пришел
Бангузун, успел помочь одной старушке перейти  через  дорогу.  У  бедняжки
болела третья нога.
     А потом появился Бангузун, за которым топал диплодок, и оба они Ипату
очень обрадовались. Да так, что от избытка чувств Бангузун толкнул Ипата и
тот, совершенно случайно, повалил газетный киоск. И пока киоскер  бегал  и
ловил листы "местной  сплетницы",  с  которыми  баловался  еще  не  совсем
проснувшийся утренний ветерок, Ипат выбрался  из-под  обломков  киоска  и,
радостно хохоча, толкнул Бангузуна так, что тот сбил с ног диплодока.  Тут
уж захохотал  диплодок,  и  они,  все  втроем,  устроили  прямо  на  улице
небольшую "кучу-малу", во время которой Бангузун оторвал на  одежде  Ипата
все пуговицы и сыграл на его ребрах "лунную сонату", а диплодок  сорвал  с
одной из голов Бангузуна шапку и тотчас  же  ее  слопал,  а  Ипат  измазал
диплодока чернилами с ног до головы, так что тот стал похож на ягуара.
     Так могло  продолжаться  долго,  но  прохожие  стали  возмущаться,  и
пришлось "кучу малу" прекратить. Тогда Бангузун  стал  знакомить  Ипата  с
диплодоком, теперь уже всерьез. И диплодок кланялся и даже сказал, что  он
- "покорный слуга" Ипата на все оставшееся время. А потом наступил ему  на
ногу. Совершенно случайно.
     От неожиданности Ипат закричал и увидел, что Бангузун,  превратившись
в оборотня, оскалил полуметровые клыки, и почувствовал запах.  Горьковатый
запах Лемурии.
     И проснулся...
     Он долго лежал на своей узкой холостяцкой кровати и  пытался  понять,
что же это ему приснилось. Не было у него раньше таких снов. А  что  было?
Детство, кусок юности и Лемурия, которую он помнил, в отличие от детства и
юности, очень реально, потому что вернулся из нее всего  лишь  две  недели
назад. Вот она-то действительно все еще была с  ним,  жила  в  каждом  его
движении, глядела его глазами, говорила его губами, и довольно часто  этот
благополучный мир, в котором он  теперь  жил,  особенно  тогда,  когда  он
доставал из  старого  шкафа  свою  военную  форму  и  любовался  погонами,
петлицами и наградами, казался нереальным и ненастоящим, словно  сделанным
из папье-маше... Ткни пальцем, и под плотной оболочкой окажется пустота.
     Тогда Ипат часами сидел возле шкафа, прислонившись к его полированной
стенке,  почти  не  двигаясь,   разглядывая   что-то   широко   открытыми,
неподвижными глазами, пока звяканье  проезжавшего  по  улице  трамвая  или
запевший за стенкой арию Иоланты сосед не приводили его в  чувство  и  он,
вздрогнув, медленно освобождался от дурмана воспоминаний.
     Как правило, после этого он вешал форму обратно в шкаф, на  сделанную
в виде скелетика летучей мыши вешалку и шел  прогуляться  или  же  садился
пить чай с рогаликами.
     А вечерами он лежал на диване, курил папиросу за папиросой и думал  о
том, что вот, проходит время и надо бы устраиваться  на  работу,  а  также
забыть о том, что было. Потому что теперь у него другая, мирная  жизнь.  И
можно даже познакомиться  с  какой-нибудь  девушкой.  Если,  конечно,  она
захочет иметь с ним дело. А захочет ли?
     Когда он задавал себе  этот  вопрос,  ему  вдруг  становилось  плохо,
хотелось плакать, пить  вино,  чтобы  забыться,  и  стрелять  в  холодную,
мертвенно-бледную луну из крупнокалиберного пулемета, чтобы  хоть  кому-то
отомстить. За то, в чем были виноваты все. Все, кто - вокруг,  кто  спешил
по утрам на работу, рассеянно поглядывая  на  часы,  думая  о  девушках  и
танцах, которые будут вечером.  А  также  те,  кто  возил  своих  детей  в
колясочках по набережным и бульварам, рассеянно присаживаясь на  скамейки,
небрежно покачивая маленькое, завернутое в пеленки, сопящее во  сне  чудо,
которого у него не было. А почему? Почему?
     Уж не потому ли  все  знакомые  при  встрече  с  ним  прятали  глаза,
говорили  дутые  жизнерадостные  слова  и  норовили   поскорее   от   него
отделаться? Может быть, они чувствовали себя виноватыми? В чем?
     А в том, что он был в Лемурии, а они нет. И потому для  них  он  стал
живым напоминанием. А  кому  понравится  напоминание  о  такой  вещи,  как
Лемурия?
     Именно поэтому он и не мог  познакомиться  ни  с  одной  девушкой.  А
может, просто забыл, как это делается. С ней же надо о чем-то говорить.  А
о чем? О рейдах, противопехотных минах,  убитых  товарищах  и  двух  годах
юности, которые вырвали из его жизни напрочь, а оставшееся место заполнили
кровью, грязью и пороховым дымом?
     И можно было только надеяться, что со временем все наладится. А  пока
он ждал. Если бы его спросили чего, он бы не смог ответить. Просто была  в
нем эта уверенность, что вот-вот что-то изменится, перевернется...
     Так было до сегодняшнего утра,  когда  он,  очнувшись  от  странного,
чужого сна, долго глядел в девственно чистый потолок, а  потом  повернулся
на правый бок и вспомнил о бабке Меланье.
     Да, когда-то давно, тысячу лет назад, еще до Лемурии, он ездил к  ней
каждое лето и подолгу  гостил.  Разглаживая  ладонью  скомканные  за  ночь
простыни, он вдруг вспомнил ее старую хижину, на пороге  которой  она  так
любила сидеть, задумчиво глядя на  волны,  подкатывающие  почти  к  самому
порогу, на суматошных чаек и еще  на  что-то,  что  должно  было  принести
рыбакам богатую добычу. Это у нее работа была такая,  у  бабки  Меланьи  -
глядеть на море, чтобы рыба ловилась лучше.
     А еще у нее были теплые, шершавые руки, и когда  она  усаживалась  на
пороге хижины, Ипат мог уходить куда угодно на целый день.
     Что он и делал.
     Поначалу он бродил по берегу моря,  любуясь  волнами  и  собирая  все
интересное, что  оно  выбрасывало  на  песок.  Но  потом  пристрастился  к
"походам в глубь побережья". Происходило это  так:  он  уходил  как  можно
дальше в дюны и садился на песок, в ожидании дождя. Иногда ему приходилось
ждать час, два, полдня, но рано или поздно дождь все же начинался и  тогда
происходили удивительные вещи.
     Под ударами тяжелых мутноватых дождевых капель ветки съеденных  зноем
акманов  оживали,  покрываясь  молодыми  клейкими  листочками.  Из   земли
мгновенно вырастали шары фумов. В подземных пещерах  просыпались  грогусы.
Они выскакивали наружу и, приветствуя дождь мощным ультразвуковым  криком,
скакали по камням, безжалостно сдирая с них голубой  мох.  И  пили,  пили,
пили воду, раздуваясь, и достигнув  предела  -  разлетались  разноцветными
брызгами, которые тоже начинали поглощать воду и расти, расти... А  боруны
уже выкапывались из песка и, разлепив  огромные  желтые  глаза,  осторожно
переступая  десятью  мохнатыми  и  костистыми  лапами,  набрасывались   на
грогусов и жадно их  поедали.  Тотчас  с  них  сползала  старая  шкура  и,
свернувшись  тугим  комочком,  убегала  на  поиски  зеленого   песка   для
самообновления.
     Дождь, собственно, был коротким, на полчаса, не больше.  И  когда  он
кончался,  в  небо   взмывали   бледно-розовые   нежнейшие   бариморы.   И
спинокостные размеры,  почистив  панцири  внутренними  щетками  и  выкинув
наружу лишний песок,  пускались  в  путь,  легко  отталкиваясь  от  гибких
ложноножек охотников за летунами. Шаловливый ветер тем временем забрасывал
Ипата семенами размеров и хомоков, а также спорами драко.  И  поднимал  на
недосягаемую высоту икру  мудрахов,  делительницы  джоэдов  и  похожие  на
точеные китайские пагоды колыбельки фамсов.  Разглядывая  все  это,  можно
было сидеть целый день, но когда наступала темнота,  вся  эта  праздничная
жизнь умирала.  Тогда  Ипат  возвращался  в  избушку  бабушки  Меланьи  и,
устроившись у окна на  твердом  топчане,  долго  не  мог  заснуть,  слушая
глухие, мерные удары моря...
     Вспомнив все это, он встал  с  кровати  и  тщательно  побрился.  Так,
теперь остается только одеться и собраться в дорогу.
     Застегнув последнюю пуговицу, он сунул в карман нераспечатанную пачку
сигарет, зажигалку в форме льва и толстый кожаный бумажник. Карман заметно
оттопырился,  стал  похож  на  хорошо  набитый  живот.  Может  быть,  даже
слишком...
     Наверное, поэтому, когда Ипат вышел на улицу,  с  твердым  намерением
отправиться в аэропорт и сегодня же улететь к бабке Меланье, карман  стало
пучить. Шагов через десять у  кармана  разыгрались  колики.  Так  как  без
сигарет обойтись было невозможно, Ипат вытащил бумажник и  швырнул  его  в
ближайшую канаву.
     Тотчас же тень какого-то  проходящего  мимо  гражданина  соскочила  с
тротуара  и  метнулась  туда,  куда  он  упал.  Но  ее  хозяин  был  очень
воспитанный. Он решительно взял тень за руку, и как она ни упиралась,  как
ни протестовала,  потащил  ее  в  сторону.  На  перекрестке  тень  все  же
зацепилась правой рукой за телеграфный столб, и пока гражданин пытался  ее
от него отодрать, сумела вывести на ближайшей стене большим пальцем правой
ноги "свободу угнетенным..." Но тут гражданин  изловчился  и,  скрутив  ее
приемом "двойной нельсон",  благополучно  утащил  за  угол.  Оттуда  через
несколько секунд выскочила  трехногая  бабушка  с  диким  криком:  "Убили!
Убили!"
     Кто  кого  из  них  там  убил,  Ипата  не  интересовало.   Никак   не
прореагировав на  вопли  бабуси,  он  пошел  по  улице  дальше,  рассеянно
поглядывая по сторонам, чуть прикрыв глаза и  побаиваясь  в  глубине  души
лишь того, как бы улица не возмутилась и не пошла в аэропорт по нему.  Это
было бы не очень хорошо. Можно сказать даже, что не совсем  удобно.  Кроме
того, несомненно, в аэропорт  он  сегодня  бы  опоздал.  А  какой  интерес
приходить в аэропорт не  с  утра!  Так  и  мест  хороших  не  получишь,  и
потолкаться как следует не успеешь, да и последних новостей  не  услышишь.
Однако обошлось. Улица  с  утра,  очевидно,  была  в  хорошем  настроении,
поэтому асфальт очень мягко, благожелательно ложился  Ипату  под  ноги.  И
даже не пробовал столкнуть его в ближайшую канаву.
     На небе светило треугольное  солнце.  И  время  от  времени  лопоухий
медвежонок-панда вылезал из своей  норы  и  тщательно  протирал  солнечный
треугольник мягкой замшевой тряпочкой, смахивая космическую пыль и  мелкие
метеориты. Крупные он просто бросал вниз, на радость  местным  мальчишкам.
Еще бы, ведь у старьевщика на метеориты можно было  выменять  заржавленный
мушкет или проволочную саблю, а то и целую пригоршню  орденов  государства
Бульдонезии.
     А на земле все шло своим чередом.
     Возле киоска "Союзпечати"  суетились  продавцы  счастья,  раскладывая
свой товар на дощатые прилавки, поправляя  полосатые  тенты,  прикрывавшие
его от солнца, и рассеянно  обсуждали  между  собой  вчерашний  футбольный
матч. На устилавших прилавки вчерашних газетах вырастали  кучки  любовного
счастья, счастья творчества и  счастья  игроков.  А  также  огромные  кучи
счастья дураков.
     Заспанные дворники гладили  асфальт  березовыми  вениками.  Очевидно,
асфальту это нравилось, потому что иногда он  чуть  заметно  вздрагивал  и
приглушенно хихикал. А по дороге шли дома, которых  хозяева  отпускали  на
ночь за  город  -  попастись.  Резво  скакали  деревянные  бараки.  Весело
попыхивая  трубами,  валили  трехэтажные  общаги.  И  совсем  уж  солидно,
вперевалку,  топали  блочные  пятиэтажки,  тяжело   помахивая   подвалами,
забитыми по самые двери ароматным луговым сеном.
     Ипат даже остановился, став одним из этих  домов,  почувствовав,  как
приятно возвращаться обратно в город после ночи,  проведенной  на  широком
лугу, где ты почти один и только  иногда  в  ночном  тумане  мелькнет  бок
какой-нибудь глупенькой одноэтажки, которой не сидится на месте, а хочется
побегать и полаять на луну. Просто так. То, что луна может ответить ей тем
же, такое несерьезное строение сообразить уже не может. А жаль...
     Наконец, последний дом свернул за угол. Ипата отпустило. Он снова был
человеком. (Рост: метр восемьдесят шесть.  Лицо  открытое,  спокойное.  На
подбородке небольшой шрам. Без определенных занятий.)  Он  даже  улыбнулся
молоденькой продавщице "пепси-коки), которая в ответ ему тоже улыбнулась.
     И, наверное, поэтому Ипату совсем расхотелось улетать.
     Собственно говоря, почему бы не остаться? Можно даже познакомиться  с
этой девушкой. Вечером сходить с ней на танцы. А там глядишь и... Но нет.
     Одно дело просто улыбаться, другое - знакомиться. И скорее всего  она
его отошьет. А потом, часа через два, город скроется  в  оболочке  сажи  и
копоти. Станет другим. Тем временем  утро  будет  упущено,  и  он  уже  не
улетит. А завтра еще черт его знает,  что  случится.  Может,  инопланетяне
нападут! Да  и  пройти-то,  собственно,  осталось  совсем  немного.  Рукой
подать. Вот только завернуть  за  угол.  Так,  а  теперь  нырнуть  в  этот
проходной  двор.  Слегка  переждать,   чтобы   не   попасть   под   копыта
индрикотериев. Прошли. Ну вот, можно и дальше. Поворот. А сейчас  прямо...
Вот он, аэропорт.
     Все же он немного опоздал. Десятка два энтузиастов  уже  отирались  у
касс, радостно похихикивая, и для разминки требовали у кассирши  билет  до
Альфа-Альдебарана или до загадочной планеты Силэб. Кассирша  вяло  от  них
отмахивалась, хорошо понимая, что это так - семечки, и сладко позевывала в
ожидании утреннего чая.
     Ипат протиснулся к кассе и попросил, чтобы  ему  дали  самый  большой
билет до бабушки Маланьи. С раздражением отложив в сторону помаду, которой
подкрашивала нос, кассирша  извлекла  из  стола  пачку  бланков,  ножницы,
пистолет марки "кольт", баллончик слезоточивого  газа  и,  с  ожесточением
взявшись за работу, ровно через минуту  и  тридцать  семь  секунд  вручила
Ипату билет.
     Где-то невдалеке натужно  ревел  совершающий  посадку  самолет.  Ипат
отошел от кассы и увидел, что пока он получал билет, людей в зале ожидания
набилось столько,  что  яблоку  негде  упасть.  Сквозь  толпу  продирались
озабоченные мороженщицы.  Возле  ног  Ипата  уселся  какой-то  грязный,  в
телогрейке и кирзовых сапогах тип и, вытащив  из  уха  гитару,  ударил  по
струнам. По-блатному растягивая слова, да так,  что  некоторые  с  треском
лопались, он запел старинную дворовую песню. Тотчас же толпа  вокруг  него
уплотнилась. Ипата стиснули, и он понял, что попал в ловушку.  А  гитарист
заливался соловьем, вкусно выводя: "А я тебя и-эх, да поцелую, а потом и -
эх, да зарублю!"
     И ничего другого не оставалось, как пройти по головам.  Иначе  так  у
кассы и прокукарекаешь до самого вечера.
     Ипат ухватился руками за плечи своих соседей, подтянулся  и  забросил
сначала одну ногу, потом другую. Выпрямившись, он вытянул  для  равновесия
руки в стороны и пошел, пошел, пошел туда, где народу поменьше. Он шел  по
головам и внимательно смотрел под ноги: не дай бог попадется лысый.  Тогда
все - неминуемо поскользнешься. Но мог миловал,  и  через  минуту  он  уже
спрыгнул на пол в противоположном конце зала и зачем-то вытер руки.
     Эх-ма! Ну вот и все.  С  билетом  покончено.  До  самолета  еще  уйма
времени. Можно и поразвлечься.
     Он прошелся по залу и, остановившись  возле  девушки,  которая  бойко
распродавала свежие  номера  "местной  сплетницы",  подмигнул  ей.  Та  не
осталась в долгу и ответила тем же. И некоторое время они  молча  смотрели
друг другу в глаза, а  потом  Ипату  подмигнул  очередной  номер  "местной
сплетницы", и пришлось идти дальше.
     Возле  центрального  фонтана  он  остановился  и,  усевшись  на   его
мраморный край, закурил. Рядом,  тоже  присев  на  краешек,  судачили  две
бабуси. Сначала они говорили о погоде и засолке грибов, потом придвинулись
друг к другу ближе, и одна из них громким шепотом сообщила:
     - А вчера-то что было!  На  молокановской  улице  оборотня  милицайты
подстрелили...
     - Да что ты! - выдохнула вторая бабуся.
     - Истинный крест! Вот как бог свят...  Иду  я,  значит,  за  молочком
очередь занимать. Внучек, понимаешь, молочка требует. Уросливый пацаненок,
надо сказать, но я к нему уже приспособилась. Главное, что молоко любит. А
это для здоровья первейшее дело. Так  вот,  иду  я,  значит,  за  молоком.
Петровну встретила. Покалякали о том  о  сем.  Ну,  пошли  каждая  в  свою
сторону. И только я  за  угол  свернула...  Вдруг:  бах,  тарарах  -  шум,
выстрелы. И потом два  милицайта  волокут  его,  сердешного,  за  ноги  по
асфальту. Как есть оборотень. Все человеческое, а голова волчья.  Ужас!  Я
так и обомлела. Стою ни жива ни мертва. Где-то, знаешь, только в селезенке
у меня екает. Ну, думаю,  дожилась.  А  один  из  милицайтов  обернулся  и
говорит мне этак, знаешь ли, с усмешечкой: "Ты, бабуся, не  волнуйся.  Это
один из Лемурии пробрался. Пользуются, гады, что война, вот  и  лезут".  И
потащили они его. Страх-то какой, господи! А я постояла  да  и  дальше  за
молочком пошла...
     Ипат усмехнулся.
     Ведь как пить дать врет, старая. Делать ей нечего, вот и врет.
     Он выкинул окурок в фонтан и, резко вскочив, быстро пошел к выходу из
вокзала. За спиной хлопнула дверь, и Ипат, окунувшись в жару привокзальной
площади, остановился.
     Мимо шли и бежали люди. Вот торопится маленький  старичок,  помахивая
длинной белоснежной бородой. За спиной у него огромный рюкзак, из которого
высовывается головка огнетушителя. За дедом шествовала элегантная парочка.
Провожавшие их родители плакали навзрыд и совали молодым в  карманы  пачки
потертых денег. Какой-то жулик ловил всех за руки и предлагал  прокатиться
по городу. Совсем дешево, но зато какие красоты, а еще есть  женщины...  И
еще... И еще... Кто-то кричал, а кто-то истерически  смеялся.  И  все  это
людское море двигалось, шумело, торговалось, схлестывалось и рассыпалось в
стороны, а потом снова собиралось в шевелящиеся комки.
     Махнув  рукой,  Ипат  вернулся  в  здание  вокзала  и  протиснулся  к
телевизору. Передавали последние новости.
     Сначала показывали обычный винегрет. Кто-то кого-то  лупил  резиновой
дубинкой по голове, а над всем этим  танцевали  полуобнаженные  красавицы,
тут же прораставшие пшеницей и клонившиеся к земле  тугими  колосьями,  по
которым барабанил грибной дождичек, падавший обильным потом  с  плеч  двух
дюжих  негров,  безостановочно  танцующих  самбу  на   могильных   плитах,
украшенных витиеватой надписью "колониальное рабство", из-под  которых  во
все стороны расползались жуки-рогачи, мгновенно взмывавшие в  воздух  и  с
утробным воем устремлявшиеся к Антарктиде,  неся  под  своими  надкрыльями
атомные бомбы, готовые в любую  минуту  распуститься  жгучими  тюльпанами,
чтобы устроить на всей земле на веки вечные всеобщую тишину.
     Потом  мелькнули  голубые  полосы,  и   вдруг   показали   Верховного
Предводителя,  бессменного  борца  за  демократию,   человека,   укравшего
Созвездие Павлина. Он давал  напутственное  слово  новобранцам,  тем,  что
должны были отправиться служить в Лемурию. Два мужика с квадратными лицами
стояли возле него и бережно держали на шелковых  подушечках  напутственное
слово. Оно было большое, затейливое  и  сверкало  самоварным  золотом.  Из
карманов Верховного Предводителя,  как  черти  из  коробочки,  выскакивали
фотографы и снимали его в фас и в профиль, сверху и снизу,  на  трибуне  и
возле... Снимали то, как он, вытянув руку вперед, увешанный наградами, как
рождественская  елка,  чуть  хлябая  нижней   челюстью,   особенно   когда
употреблял длинные слова, пережевывал заученную жвачку, которую говорил  и
год, и два, и три, и пять лет назад. О демократии и международном долге. О
том, что мы не должны оставить в беде маленькую страну Лемурию, где  никак
не может установиться демократия и где она должна быть, так как без нее не
могут восторжествовать великие идеалы. А они неминуемо должны победить.  И
это невозможно, пока в Лемурии не существует даже  правительства,  а  так,
вече какое-то. Поэтому там некому командовать и некому исполнять, а  также
рапортовать и отчитываться. И что это такое, как не  попрание  демократии,
когда простой лемурский народ лишают самых элементарных прав  управлять  и
подчиняться. И они, те,  кто  туда  идут,  являются  истинными  носителями
прогресса и гуманности.  Они  смело  протягивают  руку  помощи  маленькой,
заблудившейся в прошлых веках, стране...
     А внизу сдавленно дышала толпа новобранцев. Ипат же, забыв обо  всем,
внимательно в нее вглядывался и искал в ней себя, такого, каким он был два
года назад. Наголо остриженного пацаненка,  которого  выловили  на  улице,
остригли и снабдили новеньким автоматом. Да, тогда-то он верил в эти слова
и благоговел. А потом, действительно, пошел защищать демократию. Еще бы не
пойти, когда в руках автомат. Всамделишный. Из него даже можно стрелять. И
патронов сколько угодно. С серебряными пулями...
     А сейчас, два года спустя, Ипат глядел на этих будущих "защитников" и
думал о том, что же с ними будет  дальше.  А  что  там  думать?  Дальше  -
просто. Загрузят в машины и повезут.
     Ипат закрыл глаза и, опершись  о  стену  вокзала,  оказался  снова  в
Лемурии...
     Они ехали по самой обыкновенной дороге. Но чем ближе к  кордону,  тем
она становилась чуднее. А после кордона - одни лишь сгоревшие становища  и
бескрайняя пустыня. Голубой  песок.  Тишина,  покой  и  безмолвие.  А  еще
длинная колонна машин. И в каждой из  них  солдаты,  солдаты...  И  каждый
думает сейчас о своем. И вспоминает... Может быть, старый дом, знакомый  с
детства двор и маму. Безусловно, какую-нибудь  девчонку  с  расцарапанными
коленками, которая будет писать ему поначалу каждый  день,  но  уже  через
полгода забудет напрочь...
     А потом на горизонте мелькнет гигантская мохнатая тень, да из  кустов
вылетит отравленная стрела и вопьется в горло твоему  товарищу.  Считай  -
повезло. И не только потому, что остался цел. Просто теперь ты знаешь, что
едешь не к теще на блины, а действительно воевать. И  это  понимание  даст
тебе пусть мизерный, но все же добавочный шанс выжить. И вернуться...
     А впереди, там, куда уходила  колонна,  бушевал  закат.  Иначе  и  не
скажешь. Лучи заходящего солнца  странным  образом  искажались  в  воздухе
Лемурии и теперь походили на  тысячи  кровавых  рук,  которые  тянулись  к
цепочке двигавшихся им навстречу машин. Это было странно и боязно.  А  еще
существовала дорога. И  на  закате  она  начинала  что-то  нашептывать,  и
поначалу едва слышно, но чем темнее  становилось,  тем  громче.  Когда  же
наступала ночь, шепот переходил в явственное бормотанье. И так  до  самого
рассвета,  пока  не  вставало  мрачное,  всклоченное   солнце.   И   тогда
становилось видно, как туго приходится передним машинам. Об этом  говорили
то и дело мелькавшие на обочине дороги еще дымящиеся, полусожженные трупы.
И чем дальше в глубь Лемурии, тем этих трупов становилось больше...
     Временами  казалось,  что  это  будет  продолжаться  вечно,  что  они
миллионы лет будут  вот  так  ехать,  ехать...  ехать...  миллионы  лет...
ехать...
     И каждые два часа у какого-нибудь новобранца сдавали нервы. Тогда  он
начинал палить по дороге или же заливался  идиотским  смехом,  колотя  чем
попало по головам своих  товарищей.  Колонна  останавливалась,  новобранца
успокаивали  и  снова  трогались  в  путь...  путь...  путь...  И  угрюмое
молчание. Потому что  говорить  не  о  чем.  И  только  иногда  кто-нибудь
сплевывал на дорогу и вздыхал:
     - Эх, самолетом бы...
     Но все уже столько раз это слышали, что даже  не  поднимали  глаз  на
говорившего, и только если он повторял это как заведенный снова  и  снова,
кто-нибудь лениво говорил:
     - Заткнись...
     И опять ехать... ехать... ехать...
     И думать о том, что действительно самолетом все  было  бы  проще.  Но
нельзя. Так уж устроено небо Лемурии, что ни один самолет не может  в  нем
летать. Камнем падает вниз на границе. Говорят, будто в  старину  какой-то
великий  маг  наложил  на  Лемурию  проклятье.  Это,  безусловно,  чепуха,
бабушкины сказки. Но самолеты, между тем, не  летают.  Падают.  И  поэтому
путешествовать по Лемурии можно только пешком или на автомобиле...
     Ипат отвернулся от телевизора и, присев  на  край  кадки,  в  которой
стояла худосочная пальма, подумал,  что  из-за  невозможности  летать  над
Лемурией она так долго и была страной, о которой в прессе упоминают раз  в
год, да и то как о каком-то курьезе. Дескать, есть вот даже и такая. Ну  и
черт с ней.
     А потом что-то изменилось в окружающем мире.  Почему  это  случилось,
так никто и не понял, но достоверно известно, что в один  прекрасный  день
Верховный Предводитель, бессменный борец за демократию, человек,  укравший
Созвездие Павлина, имел пятичасовую беседу с министром внешней политики. А
на следующее утро весь мир узнал,  что  в  Лемурии,  оказывается,  большие
беспорядки. И все газеты стали об этом  писать.  Подробно  и  красочно.  А
потом Великий Предводитель повелел ввести в нее  войска.  В  целях  защиты
демократии. И наступил покой. Правда, по ночам  стали  приходить  цинковые
гробы да на улицах появились молоденькие увечные парни, у которых на груди
поблескивали совсем новенькие ордена. И тогда по всей стране пошли  гулять
слухи. Они множились, мгновенно обрастая невероятными подробностями,  и  в
скором времени никто уже не мог понять, где правда, а где  вранье.  А  тем
временем с экранов телевизоров упитанные дяди и тети-красавицы  продолжали
твердить, что все  нормально,  обстановка  стабилизируется  и  вообще  вся
Лемурия с восторгом встречает войска, которые пришли ее  освободить...  и,
может, даже спички в магазинах подешевеют...
     А по ночам, гулко шлепая деревянными ножками по  мостовой,  приходили
цинковые гробы и стучались в чьи-то двери. И все делали вид, будто  их  на
самом деле нет. И все отлично. Многие в это даже верили. Год, два, пять...
За это время обстановка в Лемурии стала еще лучше. И даже слухи утихли.  К
чему слухи, если и так все ясно? Даже гробы стали восприниматься как нечто
привычное...
     Ипат очнулся и ошарашенно посмотрел по сторонам.
     Эх!
     Он оттолкнулся от  стены  и  пошел  прогуляться  по  зданию  вокзала,
рассеянно перешагивая через ребятишек, которые прямо на полу играли своими
прошлогодними снами. А их мамаши сидели на скамеечках и  монотонно  вязали
длинные,  скучные  сплетни,  тщательно  отсчитывая  петли  и  стараясь  не
пропустить ни одной достоверной подробности. Время от времени какая-нибудь
из них поднимала то, что у нее получилось, повыше  и  спрашивала  у  своих
подруг:
     - Ну как?
     И те одобрительно кивали, не отрываясь от работы, чтобы, не дай  бог,
не пропустить свою очередь похвастаться сделанным. Иногда самая толстая из
них просовывала ногу  под  скамеечку,  на  которой  сидела,  и,  тщательно
прицелившись, пинала в  корму  собственного  крохотного  мужа,  который  с
такими же мужьями других женщин прятался там. Мужик мгновенно летел  вверх
тормашками,  но  уже  через  пять  минут,  всласть  наматерившись,   снова
присоединялся к тесному кружку таких же, как и  он,  обездоленных  браком,
чтобы спокойно попить  пивка,  посудачить  о  женщинах  и  перекинуться  в
картишки.
     Ипат уже сворачивал за угол,  к  буфету,  когда  сквозь  шум  вокзала
пробился крик: "Проворонили, гады!" Наступила мертвая  тишина.  И  в  этой
тишине все услышали отчетливый шум мотора  взлетающего  самолета,  который
постепенно перешел в клекот и стал удаляться.
     Вокзал охнул и встал на дыбы. Воспользовавшись этим,  Ипат  проскочил
под стеной в том месте, где она  приподнялась  над  полом  метра  на  два,
кстати - вовремя. Стена мгновенно опустилась. А в зале аэропорта поднялись
душераздирающие вой и крик. Сквозь обширные окна можно  было  видеть,  как
толпа ринулась к окошечкам касс. Несколько человек подскочили к служебному
входу и стали палить в него из старинных дуэльных пистолетов.
     Прямо из стены  вдруг  выпрыгнула  группа  милицайтов,  закованных  в
старинные рыцарские латы и вооруженных дубинками и ночными горшками. Толпа
встретила их нестройным залпом, который, впрочем, не  причинил  милицайтам
никакого вреда. А из дверей багажного отделения и буфета, видеокооператива
и комнаты отдыха лезли уже другие вооруженные штакетинами милицайты.
     Напрасно седой мужчина в лиловом парике размахивал веревкой и кричал:
"Линч!". Напрасно худая девица, одетая в штормовку с  протрафареченной  на
спине надписью "Беломорканал", щедрой рукой рассыпала по сторонам бомбочки
из магния и бертолетовой соли. Напрасно двое десятилетних пацанов  швыряли
с верхней галереи  цветочные  горшки,  подбадривая  друг  друга  индейским
улюлюканьем. Напрасно...
     Толпу быстро и организованно  смяли,  и  она  побежала.  Под  напором
людских тел входные двери были сорваны с петель, послышался  звон  стекла.
Словно паста из тюбика, толпа выдавливалась на улицу, где  побоище  сейчас
же прекратилось. Милицайты занялись патрулированием пустого  зала,  а  те,
кто оказался вне вокзала, стали искать автоматы для  продажи  газированной
воды.
     -  А  что,  собственно,  произошло?  -  спросил  Ипат  у  одного   из
пассажиров, одетого в штаны из мешковины. Больше ничего на  нем  не  было,
если не считать майки, нарисованной масляной краской прямо на голом теле.
     - "Что, что", - передразнил он. - Непонятно разве? Летающий  крокодил
втихаря сел на взлетную площадку и прикинулся  пассажирским  самолетом.  А
аэродромщики его проворонили и сто двадцать пять человек как корова языком
слизнула.
     - А сбить не пробовали? - ошарашенно спросил Ипат.
     - Сбить? Сбей его попробуй, если он  над  самой  землей,  на  бреющем
полете... Эх, слушай, ты не знаешь, где тут можно попить?
     Ипат пожал плечами. Парень махнул рукой и растворился в толпе.
     Минут через пятнадцать народ  вокруг  вокзала  рассосался.  Милицайты
тоже успокоились. Несколько человек даже подняли  забрала  и,  усевшись  у
самого входа, мирно покуривали, время от времени спрашивая у тех, кто  был
на площади: "А здорово мы вас?" Им отвечали неразборчивыми ругательствами.
     Ипат подошел и спросил у  одного  из  милицайтов,  щит  которого  был
украшен замысловатым вензелем и гербом, на котором была изображены толстая
книга, очевидно свод законов, бутылка и что-то здорово похожее на  женский
лифчик:
     - А что, самолеты сегодня больше летать не будут?
     Тот задумчиво оглядел его с ног до головы, потом бросил окурок в урну
и, прежде чем надвинуть забрало, сказал:
     - Господи, ну конечно будут. Еще минут пятнадцать, все успокоятся,  и
начнем запускать... Так что не волнуйся.
     - А я и не волнуюсь, - сказал  Ипат  и  ушел  на  поиски  чего-нибудь
съедобного.
     Вернулся  он  через  полчаса,  сытый,  рассеянно  ковыряя   в   зубах
заостренной палочкой.
     Вокзал снова был полон. И кто-то что-то уже покупал,  кто-то  куда-то
спешил и толкался, кто-то улыбался, а кто-то плакал...
     Ипат понял, что о похищенных людях уже забыли. А может, и не  забыли,
просто поручили разобраться в этом деле кому нужно. А  уж  "кто  нужно"  в
этом разберется...
     Так что не стоит и волноваться.
     И можно лететь... можно лететь... можно... лететь... Лететь?
     Он вдруг понял, что лететь ему на самом деле никуда не нужно.  Зачем?
Он должен остаться здесь и найти ребят, с которыми был в Лемурии.
     Как-то так получилось, что,  вернувшись  в  свой  родной  город,  они
рассеялись по дворам и улицам, потеряли друг друга. Если сейчас ничего  не
сделать, они больше не встретятся, прочно запутавшись в паутине  будней  и
забот. Да, он должен их,  своих  друзей  по  Лемурии,  найти.  По  одному.
Обязательно. О чем они будут  говорить,  когда  встретятся?  Да  черт  его
знает! Возможно, ни о чем. В этой мирной жизни, где все так похожи  и  все
так похоже и есть только одна забота - достать как можно больше  денег,  о
чем они, собственно, могут  поговорить?  Нет,  скорее  всего,  они  просто
посидят вечером на  крыльце  и  помолчат.  На  теплом,  нагретом  за  день
крыльце. И этого будет достаточно. Потому что тогда он,  наверное,  сумеет
понять что-то, для него совершенно непонятное...  И,  может  быть,  станет
другим, совсем другим... А там...
     Итак,  кто  первый?  Андрей?  Рыжий,  круглолицый  Андрей  по  кличке
Трассер. Что же, он так он. Теперь остается его только найти.
     Закрыв глаза, Ипат сосчитал до трех, и,  когда  кончилась  бесконечно
долгая пауза, почувствовал, что держит в правой руке что-то. Открыв глаза,
он увидел, что это золотистый волосок, который убегал все дальше и  дальше
и где-то там, квартала через два, сворачивал за угол.
     Как это получилось, он не знал.  Просто  этому  его  научила  бабушка
Маланья. Она говорила, что все люди - единый организм. И нити связывают их
между собой. И если сумеешь увидеть нужную нить, то она приведет к нужному
человеку. Вот и все.
     На ощупь нить была очень мягкая. Легко пропуская ее  между  пальцами,
Ипат пошел вдоль по улице.
     Квартал, в который он попал, был какой-то странный.  Все  близлежащие
дома казались облитыми сахарной глазурью, которая ярко блестела на солнце,
разбрасывая по сторонам тысячи  зайчиков  и  бликов.  У  подъездов  стояли
черные правительственные "альбатросы", в которых  обедали  усатые  шоферы,
запивая крепким кофе толстые бутерброды с первосортной копченой  колбасой.
За чугунными оградами парков под внимательными взглядами нянечек  деловито
играли расфуфыренные, как на праздник, дети. Время от  времени  кто-нибудь
из них, с достоинством помахивая ведерком, провозглашал: "Все как один, во
главе с сыном Бориса Глебовича, на постройку песчаных куличей" или "Берите
пример с передовика детского труда, сына Ивана Пафнутьевича, во внерабочее
время сконструировавшего улучшенный  образец  камнеметательного  механизма
под названием рогатка!" И тогда все остальные дружно хлопали в  ладоши,  а
потом возвращались к прерванным играм.
     Ипат даже остановился, чтобы понаблюдать, как  два  карапуза  дерутся
из-за  лопатки,  на  черенке  которой  латинскими  буквами  было  выведено
"суперкинд". Оба они громко ревели, призывая своих  нянюшек,  которые  как
раз куда-то отлучились. Минут через пять им  это  надоело.  Тогда,  крепко
уцепившись за лопатку обеими руками, они  стали  поносить  друг  друга  на
великолепном английском языке. Последнее, что слышал  Ипат,  уходя,  было:
"гнилостный червяк, сын прачки и консерватора".
     - Ну и ну! - покачал он головой и подумал,  что  если  Трассер  здесь
живет, то ему явно "повезло".
     Но нет. Сахарные кварталы кончились, а нить все тянулась и  тянулась.
Время от времени Ипат останавливался подкрепиться и перекурить,  а  иногда
любовался, как бригады горилл выкорчевывают телеграфные столбы.  Некоторые
из  столбов  пробовали  возражать,  и  тогда   их   приходилось   усыплять
хлороформом.
     А нить все не кончалась. Ипат свернул в  верхние  кварталы,  потом  в
нижние, а под конец попал  даже  в  кварталы  сбежавших  от  вероятностной
волны.
     Это было странное место. Кривые, грязные улочки,  прорезанные  косыми
заездами,  заканчивающимися  глухими  тупиками.  Из  окон  высовывались  и
провожали его взглядами небритые мужчины и пьяные бабы.
     Наступил  вечер,  и  тут  нить  наконец-то  уперлась   в   деревянные
покосившиеся ворота, за которыми угадывался полуразвалившийся,  вросший  в
землю домик. С трудом отворив скрипучую калитку,  Ипат  увидел  просторный
двор.
     И тишина...
     Осторожно, ступая как по минному полю, Ипат направился к избушке.  Но
когда он был уже на середине двора, на пороге появилась дородная женщина в
цветастом платье и больших кирзовых сапогах.
     - Чего? - недобро рассматривая Ипата, спросила она.
     - Андрей дома?
     - Нету его и не будет. Уехал он, далеко уехал.
     Она смерила Ипата  взглядом.  Потом  повесила  этот  взгляд  на  шею,
точь-в-точь как портные вешают метр, и презрительно усмехнулась.
     Проглотив душный комок, неожиданно оказавшийся в горле, Ипат спросил:
     - А куда?
     - Куда? - женщина вдруг шагнула к Ипату и, твердо глядя ему в  глаза,
процедила: - Не знаю.
     И тут с Ипатом случилось что-то странное. Ему вдруг  стало  дурно,  и
окружающий мир подернулся туманом, а сам он, словно  робот,  повернулся  и
пошел прочь от этого дома, этого двора, этой улицы...
     Очнулся он квартала через три, в каком-то скверике,  на  скамейке.  И
тотчас же стал шарить по  карманам,  доставая  из  них  сигареты,  спички,
неиспользованные автобусные абонементы, тут же пряча их обратно, и  только
минуты через две понял, что хочет закурить. И закурил...
     Докурив сигарету до самого фильтра, он выкинул окурок и,  откинувшись
на спинку скамейки, попытался понять, что же все-таки произошло. И к  нему
пришло мгновенное, пронзительное ощущение страха и  любопытства,  чувство,
что взгляд той женщины разбудил кого-то, кто живет у  него  внутри.  И  он
проснулся всего лишь на секунду,  чтобы  улечься  поудобнее  и  тотчас  же
уснуть...
     А ведь было еще что-то, очень странное и знакомое. Но что? Запах!  Ну
конечно же! Странный какой-то, как  будто  поблизости  находился  сильный,
хищный зверь. Медведи так пахнут и еще...
     Да, а кроме того, пока он разговаривал с этой женщиной, за ее плечами
что-то появилось и тут же исчезло. И оно совсем не походило  на  человека.
Но что это было? Ясно одно - почему-то оно  показалось  очень  знакомым...
Почему?
     Он выкурил еще одну сигарету, но так и  не  смог  вспомнить,  что  же
все-таки видел.
     А потом накатило безразличие.
     Ну видел он что-то. Ну и что? И какая разница, кто это был?  В  конце
концов, его-то какое дело? Она женщина свободная и может принимать у  себя
кого угодно. И вообще, это ее сугубо личное дело, в которое нечего  совать
нос посторонним людям.
     Ипат постарался отвлечься и не думать об этой  женщине.  Он  скрестил
руки  на  груди  и  стал  наблюдать  за  молодящимися  бабусями,   которые
прогуливали своих взрослых внучек, крепко сжимая обрезы  и  с  подозрением
оглядывая  всех  встречных  молодых  людей.  Время  от  времени  бабуси  с
угрожающим видом щелкали затворами. Для профилактики, наверное.
     Наблюдая за ними, Ипат несколько успокоился и  даже  стал  обдумывать
план умыкания одной из внучек, той, что покрасивше. Но тут снова  одна  из
бабусь щелкнула затвором, и, очевидно, от этого звука на Ипата накатило...
     Он снова увидел Лемурию, рейд, ясно и подробно, как в кино.
     Из гарнизона вытягивалась  колонна  машин,  наполняя  воздух  пустыни
гудением моторов и  запахом  выхлопных  газов.  Черная  лента  дороги,  по
которой они ехали, делила пустыню пополам и исчезала в затянувшем горизонт
жарком мареве, над которым висело огненное чудовище - солнце.
     Медленно  и  неудержимо,  как  тонущий  океанский   лайнер,   исчезал
гарнизон, съедаемый горбатыми спинами барханов. Через час от него осталось
лишь несколько спичек наблюдательных вышек.
     Солдаты, которые сидели в кузовах машин, надвинув на глаза  панамы  и
крепко сжав  коленями  автоматы,  некоторое  время  еще  спорили,  пытаясь
определить,  сколько  уже  проехали,  но  потом,  когда  последнюю  черную
черточку съела желтизна песков, замолчали...
     И только  песок...  Автомат...  Глоток  теплой,  солоноватой  воды...
Марево... Смерчики на горизонте... Сосед закрыл глаза и уснул... Локтем  в
бок... Нельзя... Нужно быть наготове... Рейд...
     И снова: жара... песок... автомат... марево...
     Рейд...
     И опять: дорога... раскаленное небо медленно стекает в ручей времени,
омывающий подножие утеса равновесия этого бренного мира.
     Жара... Сосед справа закрывает  глаза  и  падает,  падает,  падает  в
бесконечную темноту... темноту... в конце которой  находится  его  дом,  с
петухами на крыше и старой, надломленной грушей в саду,  под  которой  так
приятно лежать, жмурясь от яркого летнего солнца... А можно еще  пойти  на
речку и,  раздевшись,  окунуться  в  ее  прохладу...  Но  мешает  падение,
падение, падение в бесконечную темноту... темноту... в конце которой....
     Песок...  Он  струится,  раздумывая  мимоходом,  лениво  и  спокойно,
спокойно,  спокойно...  о  том,  что  минуло.  О  былых  гордых  замках  и
могущественных  магах,  в  тишине  подземелий  творящих   добро   и   зло,
подкрепляющих его самыми ужасными клятвами из  всех  известных  на  земле,
создающих из ничего  золото  и  драгоценности,  а  также  маленьких  живых
человечков под названием гомункулюсы...
     Автомат...  Самое  главное  -   это   надежность   и   безотказность,
единственная гарантия в этом мире сдвинутого времени, сумасшедшего неба  и
забытых ужасов,  которые,  как  серная  кислота,  разъедают  все  чужое...
чужое... чужое... И поэтому здесь единственная  гарантия  -  надежность  и
безотказность...
     Марево... Они лежат там, в глубине, под защитой веков,  сковавших  их
движение  и  мысли.  Но  вот  приходит  что-то,   и   они   просыпаются...
просыпаются... просыпаются... проверяя: так ли еще остры клыки и  когти?..
Так ли еще сильны крылья?.. Хорошо ли  видят  глаза  и  действуют  лапы?..
Просыпаются...
     Рейд...
     А из-за горизонта выглядывало огромное лицо, ощерившееся  в  зверской
улыбке. У него был острый, похожий на клюв нос и глаза, как  две  кровавые
пещеры.
     Машины остановились. Солдаты стали прыгать через борта,  передергивая
затворы автоматов и беспокойно оглядываясь. С  одной  из  последних  машин
ударил ротный миномет. Гигантское лицо вспухло и взорвалось,  разлетевшись
пылающими кусочками.
     И тут зашевелилась пустыня. Чудовища, вампиры,  нетопыри,  циклопы  и
тролли, щеря желтые клыки, появлялись из  песка  и  с  рычанием  лезли  на
дорогу. Солдаты  били  по  ним  короткими  очередями.  Пули  рвали  синее,
полуразложившееся мясо.  Чудовища  хрипели,  корчились  и  тут  же  падали
обратно в песок, чтобы  сейчас  же  возникнуть  снова  и,  оскалив  клыки,
кинуться к машинам. А потом из песка высунулись длинные,  многосуставчатые
руки и зашарили по дороге, хватая все, что подвернется.
     С воздуха на дорогу пикировал кто-то огромный, косматый,  с  утробным
ревом, размахивающий огромным огненным ятаганом. Вот  он  полоснул  им  по
головной машине, и она мгновенно взорвалась. По пустыне пронесся радостный
вопль. Но со второй машины  уже  били  по  чудовищу  из  крупнокалиберного
пулемета. И Ипат на мгновение увидел  необыкновенно  сосредоточенное  лицо
пулеметчика и  лицо  его  второго  номера,  который  лихорадочно  снаряжал
пулеметные ленты патронами с серебряными пулями.
     Не долетев  до  второй  машины  пяти  метров,  чудовище  сломалось  и
развалилось на сотни летучих  мышей,  которые  с  жалобным  писком  взмыли
вверх, на секунду закрыв солнце.
     Отбросив в сторону пустой магазин, Ипат попытался вытащить полный, но
тут кто-то дернул его сзади за ногу. Рывок был  настолько  силен,  что  он
выронил автомат, едва успев ухватиться за колесо машины.
     Так, следующий рывок оторвет его от этой опоры и утащит в  песок,  из
которого уже не вернешься. Он  оттолкнулся  от  колеса  и,  выхватив  нож,
обернулся. И увидел двухголовое чудовище, мертвой хваткой вцепившееся  ему
в ногу. А потом из-за машины выпрыгнул Трассер и вогнал длиннющую  очередь
в эту зверюгу, которая дрогнула и, мгновенно  рассыпавшись,  растеклась  в
стороны ручьями черной крови.
     Перезарядив автомат,  Ипат  срезал  гигантского  аспида,  пытавшегося
напасть на Трассера сзади. В этот момент справа  из  песка  показался  бок
василиска.
     Как только эта тварь повернет к людям морду...
     - Внимание! - крикнул Ипат и  швырнул  в  василиска  гранату.  Они  с
Трассером упали на мокрую от чьей-то крови дорогу. Раздался взрыв.
     Когда они вскочили, василиск был уже мертв и погружался в песок.
     - Эх... твою мать! - крикнул Трассер, расстреливая  какого-то  зомби,
который тянул к нему свои полусгнившие руки. Но тут грузовик,  к  которому
они прижимались спинами, покачнулся. Оглянувшись, они увидели тролля.
     На секунду Ипату показалось, что мир остановился. Он ясно увидел  его
гигантское лицо,  ногу,  которая  медленно,  как  при  подводных  съемках,
приближалась к машине.
     В этот момент на груди тролля взорвался птурс. Взрывом  ему  оторвало
голову, и она, дико вращая глазами и что-то яростно вопя, упала  далеко  в
пустыне и исчезла в песке. А безголовое тело рухнуло на машину. Ипат  едва
успел оттолкнуть Трассера в сторону и отпрыгнуть сам, как на то место, где
они только что стояли, обрушился огромный кулак.  А  из  песка  уже  лезла
очередная тварь, выпучив слепые бельмы и изрыгая огонь...
     Кое-где пустыня еще клокотала и шевелилась,  но  на  поверхности  уже
никто не показывался и было ясно, что нападение отбито.
     Что ж, остается только забрать с собой  тела  погибших,  столкнуть  с
дороги сгоревшие машины и двигаться дальше.
     Ипат сидел привалившись к колесу, и вяло смолил сигаретку,  чувствуя,
что какое-то странное отупение навалилось на  него,  начисто  прогнав  все
мысли. Хотелось сидеть вот так, покуривая, до бесконечности и  поглядывать
на  горизонт,  ясный  и  безоблачный,  как  будто  ничего  особенного   не
произошло... так, взрослые дяди поиграли в войну.
     Трассер пристроился у соседнего колеса и тоже закурил. Потом блаженно
потянулся и спросил:
     - Ну что, воин, как самочувствие?
     - Да пошел ты... - сказал Ипат.
     - Ну вот, сразу и посылает...
     Он выпустил дым в небо и, повернувшись к Ипату, доверительно спросил:
     - А знаешь анекдот про то, как одна женщина купила шкаф?
     - Нет, - вяло сказал Ипат и выкинул окурок.
     - Ну так слушай... Одна женщина купила шкаф, а так как гражданка  она
была самостоятельная, стала его  тут  же  собирать.  Ну  собрала,  все  по
инструкции. Тут по улице  прошел  трамвай,  звякнул.  Шкаф  и  развалился.
Женщина его  опять  собирает.  Следующий  трамвай  звякнул  -  шкаф  опять
развалился. Она зовет соседа, чтобы помог. Тот собрал,  подождал.  Трамвай
опять звякнул. Шкаф  развалился.  Тогда  сосед  и  говорит,  что  надо  бы
посмотреть изнутри. Ну собрал, залез внутрь и ждет. А трамвая  все  нет  и
нет. Приходит с работы муж. Смотрит: жена  какая-то  разгоряченная,  возле
шкафа чьи-то ботинки. Открывает дверцу, а внутри сосед. Он его спрашивает:
"Ты что тут делаешь?" А  тот  отвечает:  "Честное  слово,  не  поверишь  -
трамвай жду"...
     И Ипат неожиданно захохотал. А  Трассер  тоже...  Они  хохотали,  как
безумные, забыв  про  все  и  вся,  не  замечая  неба,  которое  мгновенно
окрасилось в зеленый цвет, колдовской дымки у самого горизонта и того, что
передние машины уже заводят моторы.
     А еще они не видели того, что сквозь щель в досках кузова просочилась
струйка крови и тяжелые красные пятна падают им прямо на плечи...
     А потом  Ипат  оказался  на  обыкновенной  скамейке,  в  обыкновенном
садике. И на нем  была  гражданская  одежда,  а  Лемурия  осталась  где-то
невообразимо далеко... далеко... Вот только  почему  сосет  под  ложечкой,
словно  поблизости  притаился  василиск  и  надо  смотреть  в  оба,  чтобы
выстрелить прежде, чем он повернется к тебе мордой?
     На город между тем упали сумерки. Черным  лохматым  свертком  рухнули
они с темнеющего неба и когда ударились об асфальт, земля  вздрогнула.  От
удара сумерки ничуть  не  пострадали  и  стали  медленно  расползаться  по
улицам, переулкам, постепенно захватывая весь город, а также лес,  который
был за ним. И поля, которые были за лесом. И  реку,  которая  текла  между
полями.
     В  темноте  на  соседней  скамейке   засветились   огоньки   сигарет.
Забренчала гитара. Кто-то засмеялся высоким голосом.
     В соседних кустах возились и целовались. Потом кто-то  сказал  басом:
"Ой, наступила", и что-то там зашуршало.
     Ипат смолил очередную сигарету,  ощущая  горечь  во  рту,  и  не  мог
ответить на простой вопрос - что он делал в этой богом  забытой  стране  и
зачем отдал ей то, что обычно называют верой в будущее, светлыми  идеалами
и прочее... прочее...
     Еще он думал о человеке, приказ которого стал началом этой  Лемурской
авантюры. Вот если бы его можно было судить! Но какое же  тогда  придумать
наказание? К стенке? Да нет, вроде бы маловато. Тогда  как  же?  А  может,
потратить месяц на изучение китайских учебников для палачей? Как известно,
они в этом деле были большие мастера. Можно сказать, непревзойденные.
     Нет,  положительно,  пора  было  уходить.  Оставаться  дальше  просто
неприлично.  Те,  в  кустах,  наверное,  бога  молят,  чтобы  он  поскорее
освободил скамейку.
     И Ипат ушел. Побродив по набережной, он, перегнувшись через  парапет,
стал смотреть вниз.
     А потом возле  него  остановилась  легковая  машина  и  его  осветили
фонариком.
     - Документы, - потребовал начальственный голос.
     Ипат вздохнул и полез в нагрудный карман.
     Из машины вылез милицайт и, забрав у него паспорт  и  военный  билет,
некоторое время их рассматривал. Потом крякнул и,  убрав  фонарик,  вернул
документы Ипату.
     Теперь можно было разглядеть его погоны.  Ишь  ты,  старший  милицайт
города! Недурно.
     - Вот что, - сказал  старший  милицайт.  -  Садитесь  в  машину.  Это
хорошо, что вы из Лемурии. Вы-то нам и нужны.
     - А в чем, собственно, дело? - поинтересовался Ипат.
     - Садитесь, садитесь, - милицайт открыл дверцу. - По дороге расскажу.
Времени почти нет.
     В машине сидели четверо. На переднем сиденье: шофер  и  милицайт.  На
заднем двое в штатском. Один из них потеснился, и  Ипат,  усевшись  рядом,
захлопнул дверцу. Машина тронулась.
     - В общем так, - милицайт повернулся  к  Ипату.  -  Нужна  помощь.  В
городе оборотень. Каким  образом  он  пробрался  через  Лемурский  кордон,
установить не удалось. Но он здесь. Есть уже жертвы. Возможно, он не один.
Хотя, вряд ли. Оборотни обычно ходят поодиночке. Так что его надо взять. И
как можно быстрее. Это я  говорю  вам,  человеку,  служившему  в  Лемурии.
Понятно! Это не просьба, это приказ. Город надо спасать.
     - Так, - сказал Ипат. - Ну что же...
     - Понятно... - перебил его милицайт. - Держи...
     Пошарив у себя под сиденьем, он вытащил и протянул Ипату  автомат.  А
также битком набитый подсумок. Ипат вынул один из магазинов и, увидев, как
блеснули серебряные пули, невесело усмехнулся.
     - Так, я готов, - сказал он. Голос его был, пожалуй, излишне спокоен,
но это не имело никакого значения. Он снова ощутил, как  вернулся  нервный
азарт боя, странная жажда охоты, которую он чувствовал там, в Лемурии.
     Офицер, со странной полуулыбкой разглядывал его. Проплывали за  окном
машины дома. Освещенные проемы. Фонари. Люди. Повороты. Пылающие рекламные
щиты: "Покупайте жареных уток. Наша газета выпекает лучшие жареные  утки".
Постовой на перекрестке, в каске и с автоматом на изготовку.
     - Вы только не думайте, что он обязательно вам попадется,  -  говорил
милицайт. - Город большой... Шансов мало... Но если попадется -  стреляйте
без разговоров.
     Машина остановилась, и они стали выгружаться.
     Город словно бы вымер. Ишь ты! А ведь это за полчаса, что они  ехали.
Значит, получается, осадное положение? Ну что же. Мера разумная. Очевидно,
там, наверху, кто-то уже сталкивался с оборотнями и знает, что такой зверь
может наделать в ночном городе.
     Ипат стал рассматривать тех,  с  кем  ему  предстояло  патрулировать.
Так... один, несомненно, рабочий. Староват, но сила еще есть. Пожалуй,  на
него можно положиться.  Второй  -  жидковат.  Шляпа,  пижонские  усики.  И
автомат держит, как дубину. Ну и черт с ним. В принципе, оборотня он может
завалить и один. Вот только надо бы за ребятами присмотреть.  Пусть  будут
рядом. Для них же лучше.
     Они построились в одну  шеренгу,  и  милицайт  пожал  им  всем  руки.
Проверил, все ли у них в порядке с оружием, и сказал, что утром  по  домам
их развезет специальная машина. А сейчас они должны патрулировать такой-то
и  такой-то  квартал.  И  службу  нести  бодро,  бдительно...  Прежде  чем
стрелять, убедиться, что действительно оборотень. Впрочем, с ними  товарищ
лемурец. Он человек опытный и в таких ситуациях бывал...
     Милицайт сел в машину и уехал.
     Они же взяли автоматы на изготовку  и  пошли  по  маршруту.  С  улицы
Дерзаний, где все стены были оклеены пробитыми пулями плакатами: "Даешь!",
на улицу Великого Горного  Орла,  где  каждое  окно  было  плотно  закрыто
тяжелыми шторами. Следующей  была  улица  Обновления,  которая  постепенно
переходила в переулок  Разумных  Авантюр.  А  дальше  расстилалась  пышная
Застоечная. Правда, к концу она становилась беднее  и  беднее.  Потом  был
крутой поворот, и начиналась улица Второго  Обновления,  в  конце  которой
виднелось помпезное здание театра Разговорников. И тут кольцо  замкнулось.
Они снова  переходили  на  улицу  Дерзаний.  Некоторое  время  спустя  они
остановились на углу  Застоечной  и  Дерзаний  покурить.  Интеллигент  все
пытался  объяснить,  как  оборотень  умудрился  прорваться  через  кордон.
Рабочий кивал головой и поминутно говорил "угу". А потом  он  сказал,  что
лучше бы, конечно, эту лемурскую войну не начинать. Интеллигент возмутился
и возразил,  что  этого  требовала  международная  обстановка.  И  вообще,
высокая политика - необычайно сложная вещь...
     Ипат слушал их и вспоминал последний день в Лемурии.
     ...Машины катили к кордону. Ярко светило солнце.  Настроение  у  всех
было приподнятое.  Чемоданы  с  дембельским  барахлом  весело  прыгали  по
кузову. За машинами поднимались  столбы  пыли.  А  они,  дембеля,  болтали
какую-то чепуху и думали о том, что это - все. Через несколько  часов  они
пересекут кордон и тогда можно будет  снять  с  автомата  руку  и  уже  не
бояться  ничего.  А  потом  будет  гражданка  и  возвращение.   И   каждый
постарается забыть эту дорогу, эти годы, эти рейды,  вообще  -  все.  Если
сможет.
     Когда до границы осталось совсем немного, в небе  появилась  огромная
надпись: "До свидания!". Между словами  "до"  и  "свидания!  было  большое
расстояние, и все его занимала страшная  морда,  отчаянно  кривлявшаяся  и
поминутно высовывавшая длинный, тонкий, змеиный язык...
     Рабочий и интеллигент разом выкинули окурки, а  Ипат  не  спешил.  Он
докурил до самого  фильтра.  Звездочка  сигареты  канула  в  темноте.  Они
повернулись и пошли дальше, а когда свернули на улицу Дерзаний, Ипат вдруг
вспомнил, что именно здесь живет тот  самый  Семен  Бредихин  из  третьего
взвода. И к нему надо обязательно зайти. Ну хотя бы на пять минут.
     А может, вытащить его из дома? А что?  Они  бы  ходили  всю  ночь  по
улицам и молчали. И этого было бы достаточно.
     Что ж, надо действовать.
     Он оставил своих товарищей под ближайшим фонарем, а сам вернулся...
     Дом  был  одноэтажный,  деревянный.  Полусгнивший  забор.   Скрипучая
калитка. Двор посыпан белым песочком. Дверь в дом оказалась  почему-то  не
запертой.
     Он включил фонарик и шагнул внутрь.
     Итак: прихожая. Продранный диван, старые стулья. На стене -  гипсовая
пастушка, с нарисованной  улыбкой  на  глупом  лице.  А  это  что?  Кухня?
Расшатанный стол, два табурета,  довольно  новая  газовая  плита.  А  это?
Гостиная:  обитые  бархатом  диваны,  картинки  с  целующимися  голубками.
Телевизор под кружевной салфеточкой. На окнах герань и алоэ. Мило.
     Спальня. Железная кровать, старый матрац.  На  стенах  полуобнаженные
девушки из журналов. Шкаф. В нем несколько гражданских костюмов и  военная
форма. Из-под кровати выглядывает дембельский чемодан.
     Спальня была последней комнатой в доме, и здесь он задержался дольше,
внимательно разглядывая смятую постель и валявшееся на ней мужское  белье.
А потом посветил в сторону подоконника и вздрогнул. Что-то  было  на  нем,
что-то знакомое, какое-то пятно... Он подошел поближе и, поднеся фонарик к
самому окну, увидел, что это след. Волчий.  Огромный  отпечаток  когтистой
лапы.
     И все встало на свои места. Ипат вдруг понял значение "до  свидания",
когда он уезжал из Лемурии, смысл этого  следа  на  подоконнике  и  многое
другое. А еще он  понял,  что  нельзя  вести  войну  за  пределами  своего
государства так, чтобы она не пришла к тебе домой. Нет локальных  войн.  И
то, что происходило в Лемурии, безусловно, вторжение, которое идет  полным
ходом, и уже не первый год. Только  не  мы  вторглись  в  Лемурию,  а  она
ежедневно вторгается к нам, через тех,  кто  из  нее  вернулся.  И  нельзя
увильнуть от  ответственности.  Мы  посеяли  эту  войну.  Плоды  ее  будем
пожинать мы же. А кто  еще?  И  вот  один  из  этих  плодов.  Вот  он.  На
подоконнике.
     И словно под воздействием того, что он понял, живое существо, спавшее
у него в груди, вдруг проснулось и, развернувшись, рванулось наружу.
     Мир взорвался, расплескался разноцветными брызгами, а потом обвалился
на него, как гора из сотен тысяч кирпичей, и наступило беспамятство...
     Очнувшись, он понял, что лежит на полу, и попытался встать хотя бы на
четвереньки. Это ему удалось. Он подумал было о  фонарике,  но  обнаружил,
что глаза у него уже привыкли к темноте и фонарик не нужен.
     Теперь остается только встать. Потому что надо идти.  Там,  на  углу,
его ждут интеллигент и рабочий. И надо спешить. Потому что  след  на  окне
указывает на то, что оборотень близко и может в любой момент накинуться на
них. Вот только надо найти фонарик и автомат.
     Ипат снова попробовал встать и упал.  Что-то  происходило  с  ним.  А
может быть, и не только с ним, а со всем миром. Что-то очень странное.
     Он поглядел вниз и увидел, что вместо  ног  у  него  волчьи  лапы.  И
ничего  в  этом  удивительного  не  было.  Наоборот,  все  было  абсолютно
правильно.
     Еще секунду он не верил в случившееся, а потом, осознав до конца, что
это все же не сон, клацнул зубами и протяжно завыл...





                             ЗАЩИТНЫЙ МЕХАНИЗМ


     Зов пришел слишком рано. Некоторое время он сидел на камне у входа  в
пещеру Друхха, терпеливо ожидая, когда  тот  проснется.  Вообще-то,  Друхх
всегда вставал с восходом; но сегодня  восход  встал  раньше  и  радовался
этому целых пять минут.
     Проснувшись и услышав, что пришел зов, Друхх некоторое время  боролся
с сомнениями. Одно он победил хитрой подножкой, другое ударом в  солнечное
сплетение, третье хуком в челюсть, в лучших  традициях  портовых  драк.  И
тогда зов, облегченно вздохнув, ворвался в пещеру, наполнив  ее  по  самый
потолок гулкими барабанными ударами, вареными камнеедами, старыми байками,
каллиграфически  выписанными  словами  "Свобода",   пиликаньем   цыганской
скрипки и страхами пятилетних мальчиков.
     Друхх вдохнул побольше воздуха и, в последний  раз  кинув  взгляд  на
зеленую долину, где находилась его пещера, на восход  с  высунутым  в  его
сторону языком, стал медленно исчезать, успев на прощанье пожелать,  чтобы
пещера находилась одиноким путникам не реже двух раз в год, зеленая долина
не смела  играть  в  карты  на  протекавшую  через  нее  речку,  а  восход
осуществил свою заветную мечту и стал восвыходом.
     Заинтересованно поглядывая и строя глазки, прошло время. А Друхх  все
проваливался и проваливался в другое измерение, чувствуя себя тысячеротым,
тысячеглазым  и  тысяченосым  монстром,  который  умудряется   проделывать
одновременно тысячи дел: дышать, есть, спать, умирать  и  возрождаться.  И
все это с одной лишь мыслью о том, какую прекрасную  шутку  разыгрывает  с
людьми смерть, подсовывая им, в надежде, что кто-то  умрет  не  до  конца,
длинный туннель, ослепительный свет и прочие дешевые штуки.
     Бункер был большой  и  старый.  Харлам  лежал  на  деревянных  нарах,
рассеянно разглядывая неровные стены, на одной из которых была  прилеплена
картинка  с  пышной  блондинкой,  занимавшейся   какими-то   сомнительными
делишками. Снаружи грохотал гром.
     "Интересно, что будет на этот раз? - подумал Харлам. - Хорошо бы, как
вчера - ванильные пирожные, а  то  ведь  опять  посыплется  всякая  дрянь:
старые, вышедшие из употребления учебники географии, картофельная  шелуха,
ржавые костыли..."
     Он потушил окурок и закрыл глаза.
     Самым лучшим дождем был дождь, шедший на прошлой неделе. Тогда с неба
падали бутылки пльзенского пива. Вот это дождь! По всему городу шел  звон,
осколки бутылок впивались в стены, а по тротуарам текли  настоящие  пивные
реки. Потом, когда дождь кончился, все высыпали на улицы и  стали  черпать
из этих рек и ручьев  чем  попало:  ведрами,  чашами,  макитрами,  пустыми
цветочными горшками и пили, пили, пили... И ничего страшного не случилось.
Все остались очень довольны. Только сотни две татаро-монголов спьяну стали
штурмовать Пентагон, но  там  ребята  сидели  не  промах  и  так  им  дали
прикурить, что из степняков махом вылетел весь хмель и они, отказавшись от
своей затеи, ускакали.
     Харлам  встал,  пошуровав  в  печке,  подбросил  несколько   обломков
тяжелого викторианского кресла, да так и остался сидеть. Ему было  приятно
чувствовать исходящее от печки тепло и неторопливо думать о  том,  что  он
здесь уже две недели и за это время хроноклазм раздвинулся  километров  на
сто, а завтра снова отправляться в путь, до цели осталось совсем  немного,
дня два-три, не больше.
     Дождь за окном набирал силу. Слышно было, как он  колотит  по  стенам
бункера. Кстати, слишком уж сильно. Нет, ванильными пирожными здесь  и  не
пахло. На бутылки с пивом или кока-колой тоже  совсем  не  похоже.  Скорее
всего, падало что-то железное.
     Заинтересовавшись,  Харлам  подошел  к  стене  и,  открыв  амбразуру,
посмотрел наружу.
     Вот это да!
     С неба падали ножи. Кривые и прямые, засапожные, сделанные из  старых
напильников хулиганские финки, трехгранные, богато  украшенные  золотом  и
бриллиантами дамасские кинжалы, морские кортики с клеймом  волка,  широкие
грузинские кинжалы в украшенных серебром ножнах и еще, и  еще...  А  потом
дождь стал гуще и  с  неба  посыпались  короткие  римские  мечи,  скифские
акинаки, мексиканские мачете и малайские крисы, казачьи шашки  и  турецкие
сабли, гибкие ятаганы и самурайские мечи,  большие  двуручные,  с  прямыми
гардами и с гардами в виде чашечки с пропилом, чтобы захватывать и  ломать
мечи противников.
     Харлам вздохнул и, плотно закрыв амбразуру, ушел на нары. Он  закурил
очередную сигарету и, разглядывая  фотографию  с  проказницей  блондинкой,
стал вспоминать Крез, которая, очевидно, сейчас и думать о нем  забыла,  а
нежится себе на каком-нибудь уютном пляже, подставляя  солнцу  шоколадное,
до безумия красивое тело.
     Глаза ее мечтательно закрыты, а губы  слегка  улыбаются,  хотя,  если
приглядеться, видно, что  это  не  полуулыбка  Джоконды,  а  просто  такой
рисунок губ. И вокруг Крез уже отираются несколько  атлетически  сложенных
самцов, каждый из которых мечтает хотя бы о взгляде или жесте,  не  говоря
уже о большем. Ах, вот если бы она разрешила кому-нибудь  понести  за  ней
туфельку! Пусть на четвереньках, пусть в зубах,  но  чтобы  -  улыбнулась!
Любой из этих идиотов с радостью согласится. А остальные будут  завидовать
страшной завистью и от ревности рвать на себе волосы, катаясь по песку.
     Харлам вздохнул и вспомнил двух молодчиков, которым  переломал  ребра
перед отправлением сюда. Вот  дураки!  Неужели  они  ничего  не  понимают?
Может, он вообще зря их так? Ну уж нет,  определенные  границы  переходить
непозволительно никому. Так им и надо. Впрочем, чего это он?
     Харлам поплотнее запахнулся в старое дырявое одеяло, найденное  здесь
же, положил автомат поудобнее под руку  и  еще  раз  посмотрел  в  сторону
двери, заваленной  ящиками,  и,  прикинув,  насколько  надежна  баррикада,
выбросил окурок в сторону печки.
     Вот и все, можно уснуть. А завтра... Ему опять вспомнилась Крез, и он
даже успел подумать о том, что, вернувшись, разведется с ней обязательно.
     Образцовый оборотень не должен быть любопытен. Вся его жизнь  состоит
из нескольких несложных действий: унюхал, погнал, разорвал, сожрал и снова
в спячку. А все, что сверх - плохо кончится.
     Катрин это знала хорошо, но все же, черт возьми, так иногда  хочется,
особенно после дождя, когда по улицам еще бегут ручьи,  а  воздух  чист  и
свеж, красться по улицам, заглядывая в каждую щель,  внюхиваясь  в  каждый
запах в надежде найти что-то совсем невиданное и непонятное.
     Вот и сейчас она неторопливо бежала по пустым улицам,  поглядывая  на
неправдоподобно огромный глаз луны  и  внюхиваясь  в  пропитанный  грустью
уходящего лета воздух. Ей казалось, что, если посильнее  оттолкнуться,  то
можно взлететь мимо окон с выбитыми  и  целыми  тускло  поблескивающими  в
лунном свете стеклами, подняться в  черноту  неба,  подчиняясь  притяжению
этого голубого, изрезанного шрамами диска, вверх... к нему...
     Она остановилась возле синей вывески,  на  которой  красными  буквами
было написано "Общепит", послушала,  как  из-за  окованной  железом  двери
доносится радостный хохот, бренчанье разбитого пианино  и  пьяные  голоса,
горланившие старинную песню:

                    Последний лист дрожит на клене,
                    Слеза разлуки, ах, горька.
                    Звезда горит на небосклоне -
                    Звезда прощанья на века.
                    Не унесут нас больше кони
                    В плен лунных плесов ивняка.
                    Звезда горит на небосклоне -
                    Звезда прощанья на века.

     Она царапнула дверь. Да, куда уж там, только когти зря  поломаешь.  И
где они такую прочную дверь взяли? Вот ведь незадача.  А  то,  что  отсюда
никто до рассвета ни под каким видом не  выйдет,  это  уж  точно.  Немного
повыв от разочарования на луну, она еще раз понюхала  воздух  и  неслышной
серой тенью скользнула дальше.
     Промелькнул искореженный, напоминающий изготовившуюся к прыжку кобру,
фонарный столб. На его металлическом  теле  оседала  ночная  роса.  Вокруг
разбитого плафона, едва не задевая  его  крыльями,  кружились  молоденькие
археоптериксы. Впереди был туман. Он уже затянул  половину  улицы  плотной
белесой пеленой, медленно поглощая дом за домом, квартал за кварталом.
     Волчица нырнула в него, на некоторое время оказавшись в мире размытых
очертаний, холодного мокрого  воздуха  и  загадочных,  искаженных  звуков.
Бесшумно летела она по мостовой, минуя дом за домом, а когда  выскочила  в
ясную и спокойную ночь, облегченно вздохнула. Справа виднелось здание,  на
стене которого была нарисована вывеска издательства "Пролетай".
     Она понюхала воздух, ощутив сразу тысячи запахов, каждый  из  которых
что-то означал, был понятен и знаком, добавлял штрих  к  этому  странному,
казалось, заснувшему миру, тем не менее, наполненному жизнью  до  предела.
Надо только уметь ее учуять. Она чувствовала, как сквозь  запах  страха  и
безразличия,  а  также  едва  уловимый  запах  спокойного  сна  просочился
немногим более явственный запах спрятавшейся добычи.
     Она снова судорожно принюхалась.
     Нет, эта добыча  была  слишком  далеко,  за  пределами  ее  владений,
когда-то давно и честно завоеванных в поединке.
     Она свернула за угол, подумав, что вот тут ее  владения  кончаются  и
она только постоит на самом краю, а потом побежит назад, к  другому  краю,
отсюда километрах в двух.
     И тут ей в ноздри ударил настолько  сильный  запах  добычи,  что  она
остановилась, словно налетев на невидимую стену.
     Самая лучшая - после человека - добыча: олень-великан!
     Он  стоял  за  киоском  "Союзпечати",  настороженно  оглядываясь   по
сторонам и тревожно ловя ночной воздух, надеясь учуять  опасность  прежде,
чем она учует его. Как бы не так.
     Волчица скользнула в  тень  забора,  перемахнула  через  брошенный  и
насквозь  проржавевший  велосипед,  подкралась  еще  ближе,  готовясь  для
единственного,  неотвратимого,  как  нож  гильотины,   прыжка.   И   вновь
остановилась, только сейчас сообразив, что олень - на чужой территории.
     Вон он - рукой подать, а  взять  нельзя.  Чужой.  И  остается  только
молиться, чтобы его что-нибудь спугнуло, и он  рванул  в  нужную  сторону,
пересек условную, но точную границу. Ну же... Ну... чего ты медлишь?  Того
и гляди появится Рваное Ухо, хозяин соседской территории - тогда все, пиши
пропало. А может, он уже сейчас подкрадывается к  добыче  и  той  осталось
жить считанные секунды? Она снова понюхала воздух. Нет, Рваным  Ухом  пока
не пахло.
     Собственно,  то,  что  олень  убит  на  чужой  территории,  надо  еще
доказать.
     А  если  попадешься?  Нет,   нельзя,   слишком   велик   риск.   Если
попадешься... Оборотень ты или нет? В конце концов, должно  тебе  повезти?
Эй, ты же всегда была правильным оборотнем  и  уважала  закон.  Сейчас  ты
повернешься и уйдешь, тихо-мирно уйдешь. Эта добыча не для тебя. Ну, давай
же. Повернулась, пошла, пошла прочь отсюда. Эта  добыча  не  твоя.  Давай,
уходи...
     И все же она прыгнула. Она, наверное, не смогла бы объяснить, почему.
Уже повернулась уходить, и в этот момент ее  тело  сжалось,  как  пружина,
развернулось и прыгнуло. Волчица пожалела об этом  еще  в  прыжке  и  даже
попыталась извернуться в воздухе, но  было  поздно.  Она  упала  на  спину
оленя, и на полминуты все ее внимание  сконцентрировалось  на  его  горле,
которое  надо  было  разорвать,  но  только  после  того,  как  смертельно
испуганный зверь окажется на ее территории.
     Все, пора. Волчица вонзила клыки, и ее пасть наполнилась  горячей,  с
солоноватым вкусом и сладким запахом, кровью. Олень начал падать, она едва
успела спрыгнуть и, прокатившись по мостовой,  услышала  его  предсмертный
кашель. Вскочив, Катрин рванулась к оленю, чтобы напиться свежей крови,  и
тут из ближайшего подъезда выбрался Рваное Ухо и  не  спеша  направился  к
ней.
     Так, приехали.
     Некоторое время они стояли друг против друга,  ощетинившись  и  скаля
клыки.   Пять,   десять   минут.   А   потом   Рваное   Ухо    повернулся,
медленно-медленно потрусил вдоль  по  улице  и,  пока  он  не  свернул  за
ближайший угол, вокруг была мертвая  тишина,  взорвавшаяся  сразу,  словно
стремясь наверстать упущенное, воем ветра,  далеким  протяжным  уханьем  и
разухабистой песней из "Общепита":

                     Эх, да собирались бегемоты на войну,
                     На старинную клоповью сторону.
                     Подняли по всей округе ералаш,
                     Надевали дружно на нос патронташ.

     Времени у нее оставалось никак не больше часа. Да и то, если повезет.
Рваное Ухо вместе с двумя друзьями, которых он  призовет  по  закону,  мог
быть и минут через пятнадцать.
     Волчица оглянулась. Вон  тот  тупичок  подойдет.  Здесь  им  придется
нападать по одному. Хотя, конечно, это не поможет.
     Нет, если уж начала нарушать законы, надо делать это последовательно.
Нельзя было упускать Рваное Ухо. Задала бы  ему  трепку  прямо  здесь.  По
крайней мере, были бы какие-то шансы его прикончить и  тем  самым  закрыть
дело. А теперь...
     Волчица в который раз понюхала воздух. Нет, ничего опасного  пока  не
появилось.
     Она положила голову на лапы и задумалась.
     Хорошо, я нарушила закон и жду  неотвратимого  наказания.  А  почему?
Почему нельзя попробовать  спастись?  Но  как?  На  земле  ее  обязательно
выследят и убьют. Значит, нужно найти другой путь. Какой?
     Она встала и, вернувшись в  облик  человека,  бросилась  к  соседнему
дому, на стене которого виднелась пожарная лестница...
     Перепрыгнув на пятую крышу, Катрин злорадно  подумала  о  том,  какая
морда будет у Рваного Уха, когда он не обнаружит ее там,  где  она  должна
быть.
     Под ногами гремела кровельная жесть, сыпалась черепица, трещал шифер,
а она бежала все дальше и дальше. Возле  лозунга  "Во  главе  с  Верховным
Предводителем, великим борцом за мир, вперед, к победе", она  остановилась
и, оторвав от него кусок материи,  на  котором  случайно  оказались  буквы
"ПО", намотала на тело. А потом нашла удобное место,  легла  на  очередной
крыше, спрятавшись за ее толстым парапетом  и,  благо  ночь  была  теплая,
мгновенно уснула.
     Катрин проснулась в полдень. Внимательно  огляделась  по  сторонам  и
убедилась, что опасности нет.
     Она спустилась  по  водосточной  трубе  и,  очутившись  на  небольшой
кривоватой улице, прошла ее до конца. В конце улочки был скверик, в центре
которого стояла скульптура "Девушка с ослом", своим растрескавшимся  телом
и отколотым носом олицетворяя всеобщее счастливое детство.
     И тут навстречу ей с одной из  скамеек  встал  Рваное  Ухо.  Он  шел,
неторопливо передвигая обтянутые джинсами "Бэби леви"  ноги,  потом  сунул
правую руку в карман, где у него был пружинный нож. И те двое, что шли  за
ним, сделали то же самое.  Хорошо  понимая,  что  теперь-то  ей  не  уйти,
волчица пожалела, что вчера не рискнула забежать в  свое  жилище  и  взять
оружие. А еще она подумала, что от судьбы не уйдешь.
     Захлопнув дверь бункера, Харлам подтянул пояс  и  забросил  за  спину
рюкзак. Оглянувшись, он пошел вдоль по улице, жмурясь от утреннего солнца.
А вокруг был город, словно появившийся из кошмара. Слепящие блики  прыгали
по позолоте православных церквей,  по  хрому  и  никелю  супернебоскребов,
отражались в броневых стеклах магазинов  и  начищенных  до  блеска  медных
фигурках в лавках старьевщиков.
     Поглядев  вверх,  Харлам  увидел  парящего  над  городом  дракона   и
усмехнулся.
     Какой только нечисти, оказывается, не существовало в минувших  веках:
драконы, кентавры, русалки, оборотни, не говоря уже о домовых и прочих.  И
вся эта живность, проскользнув  из  прошлого,  устроилась  и  расплодилась
здесь.  Нечисть!  Он  вспомнил  русалку,  которую  видел   третьего   дня.
Познакомиться  бы  с  этой  нечистью  поближе,   где-нибудь   в   интимной
обстановке.
     Он  двигался  вперед,  все  время  приглядываясь  и  прислушиваясь  к
окружающему миру, стараясь предугадать момент,  когда  из-за  поворота  на
него кинется саблезубый тигр или же сверху спикирует птеродактиль, раскрыв
узкую,  усаженную  острыми  зубами  пасть  и  яростно  сверкая  маленькими
красными глазками.
     Но все было спокойно в этом утреннем, еще полусонном мире, где каждый
громкий звук казался кощунством, где ночная роса  еще  блестела  на  траве
скверов и на стволе "тигра", стоявшего прямо посередине улицы.  Люк  танка
был открыт, и из него, как скворец  из  гнезда,  вдруг  высунулся  индеец,
потрясая томагавком. Закричал:
     - Бледнолицый! Мой, Белый Бизон,  сейчас  будет  твоя,  поганый  пес,
немного  скальп  снимать,  если  ты  не  одаришь  меня  виски,  порохом  и
добротными одеялами, без которых мой, Белый Бизон, неудобно спать  в  этой
железной пещера.
     Он величественно повел рукой и стал извлекать из  люка  палицу,  лук,
стрелы с костяными и каменными наконечниками, а также короткое копье.
     Тратить патроны Харламу не хотелось, и он выстрелил всего  лишь  один
раз. Пуля звонко щелкнула о броню танка.
     - Вот ведь, черт,  -  сказал  индеец,  усаживаясь  на  край  танка  и
доставая из кармана пачку "Кэмел". - А я-то надеялся, что у тебя кончились
патроны. Хуг, всю жизнь не везет.
     Он сплюнул и стал, неторопливо покуривая, рассматривать Харлама и его
снаряжение.
     - Слушай, парень, похоже, ты из двадцатого века?
     - Ага, - сказал Харлам. - Я вообще снаружи, а там сейчас 98 год.
     - Да уж, - покрутил головой индеец. - А я, когда эта штука случилась,
жил в 89-м и учился в Оксфорде. А теперь приходится  вот  чем  заниматься.
Лучше всего,  конечно,  маскарад  действует  на  тех,  кто  жил  в  начале
двадцатого  века.  Тогда  как  раз  зачитывались  всеми  этими   Куперами,
Сальгари, Хаггартами.
     - А может, тебе махнуть через границу - наружу! - предложил Харлам. -
За девять лет мир не изменился.
     - А, только стал еще пакостнее, - махнул  рукой  индеец.  -  Что  там
хорошего? Инфляция, гангстеры, наркотики, смог. А здесь я сам себе хозяин!
Тут неподалеку есть кусок прерии, на котором живут человек сорок чайенов и
штук двести бизонов. Представляешь, настоящих бизонов! Нет, такое  бросать
нельзя.
     Он стал собирать в кучу оружие и прятать его в башню.
     - Понимаешь, я мог бы  жить  с  ними,  но  они  пока  возражают.  Все
допытываются, какой мой тотем. А я откуда знаю? Эх!
     Белый Бизон махнул рукой и, потушив сигарету, полез  обратно  в  люк.
Когда снаружи осталась только голова, он сказал:
     - Пока! - и захлопнул тяжелую крышку.
     - Ну и ну! - сказал сам  себе  Харлам.  -  Веселый  мир.  Воспитанник
Оксфорда грабит на дороге честных людей под видом дикого индейца. Анекдот!
     Он улыбнулся и пошел дальше.
     Минут через пятнадцать ему встретились  усатые  мужики  в  поддевках,
тащившие зацепившийся за карниз какого-то дома первый солнечный  луч.  Луч
был толстый, золотистый, весь словно  сплетенный  из  огненной  шерсти,  и
мужики то и дело подплевывали на обожженные пальцы, но добычу не  бросали,
а с криком, матом и веселым кряхтеньем тащили свое сокровище все дальше  и
дальше. За ними ковылял вавилонский купец и, выдирая клочки  из  крашенной
охрой ашурбанипалской бороды, кричал:
     - Да покарает вас богиня Иштар! Сыны греха! Да забодает  вас  великий
бык Мордух! Верните немедленно то, что вам не принадлежит!
     Мужики не обращали на него внимания, только временами  кто-нибудь  из
них советовал купцу сходить и нюхнуть сырых  опят,  на  что  представитель
вавилонского купечества начинал орать, как резаный.
     "А может быть, все эти русалки и  прочие  вовсе  не  из  прошлого?  -
подумал Харлам, провожая взглядом процессию. - Может, они побочный  эффект
хроноклазма? Впрочем,  пусть  в  этом  ученые  разбираются.  Наше  дело  -
добраться куда надо и сделать что приказано. Остальное - до лампочки".
     Он сверился с компасом.
     Пока он идет правильно.
     А  день  уже  начинался.  Предприимчивые  бабки  торговали  пирогами,
пампушками, варениками, ватрушками, беляшами и еще черт знает чем.
     Мимо ехал  отряд  крестоносцев,  и  его  предводитель,  за  спиной  у
которого  торчала  рукоятка  большого  двуручного  меча,  остановив  коня,
предложил Харламу отправиться вместе с ними  защищать  гроб  господень  от
проклятых кузнецынов. Отказываться было нельзя. В этом случае оскорбленный
рыцарь приказал бы своим товарищам  рубить  отступника  в  капусту.  Такой
вариант Харламу совсем не улыбается, и он соврал крестоносцу, что дал обет
посетить храм избавления святых дев, куда сейчас  и  направляется.  Рыцарь
согласился, что обет дело святое, и они расстались.
     Минуты  через  две  Харлам  обернулся  и  увидел,   что   крестоносцы
встретились с дружинниками князя Олега и сделали им все то же предложение.
Дружинники предложение приняли, но попросили сначала помочь  им  отомстить
неразумным хазарам. Разгорелся спор.
     Харлам пожал плечами и подумал, что если бы в этой  проклятой  стране
не было всеобщего языка, то крестоносцы не смогли бы приставать  со  своим
предложением ко всем и каждому. Хотя, кто знает, может, тогда  они  просто
бы рубили всех и каждого встречного в щепу?  Для  этого  знания  языка  не
нужно.
     За спиной Харлама послышались гневные крики, а потом яростная ругань,
свист мечей, ржанье коней.
     - Ага, - сказал Рваное Ухо. - Рано пташечка запела, как бы кошечка не
съела.
     Он шел к Катрин и чуть заметно улыбался. Двое других заходили  справа
и слева, отрезая малейшую возможность отступления.
     Она посмотрела вправо, и заходивший оттуда парень  оскалил  в  улыбке
свои желтые клыки. Физиономия у него была паскудная - дальше  некуда.  Нож
он держал в руке умело, тут ей было явно  не  прорваться.  Она  посмотрела
налево. Там наступал тип огромного роста. На правом кулаке у  него  тускло
поблескивал кастет с шипами.
     Они медленно сходились, и центром их все сгущающегося круга была она,
Катрин.
     Что ж!
     Она приготовилась. Выбраться живой не было никаких шансов, но все  же
стоило попробовать.
     - Может, один на один? - предложила она Рваному Уху.
     Тот облизал губы и чуть заметно покачал головой.
     Так, остается попробовать прорваться слева.
     Она почему-то была уверена, что бандит слева более неповоротлив,  чем
остальные.
     Ну, еще шаг и можно начинать.
     Катрин чуть отставила левую ногу, приготовившись прыгнуть  в  сторону
детины с кастетом, но тут возле ее уха свистнула стрела и срезала  полоску
кожи с плеча Рваного Уха. Тот взвыл и  едва  успел  уклониться  от  второй
стрелы, вонзившейся в небольшое деревце возле Катрин.
     А  в  скверик  уже  вливалась  колонна  татаро-монголов,  и  передние
всадники в меховых шапках и тяжелых халатах,  бешено  визжа,  крутили  над
головами тяжелые, изогнутые полумесяцем сабли.
     Волки немедленно исчезли из сквера. Катрин тоже прыгнула  в  сторону,
как вихрь ворвалась в ближайший подъезд и кинулась на крышу.
     Кровельное железо загудело под ее ногами. Она перепрыгнула на  другую
крышу, миновав ее,  выбрала  место  поуже  и  перескочила  на  третью.  На
четвертой она обернулась и увидела три фигуры, бегущие по ее следу.
     Ветер  насвистывал  ему  в  уши  лихую  бойскаутскую  песню.  А  пути
оставалось не больше, чем на три дня. А там он включит вделанную в  компас
рацию, свяжется с кем надо, вызовет "рокамболь" и...
     Задание легкое попалось. Две недели - и без особых происшествий.  Ну,
раза два ввязался  в  драки,  да  еще,  когда  переходил  змеиное  болото,
истратил пару гранат. В какой-нибудь Лемурии все было бы гораздо  труднее.
Он вспомнил  Лемурию,  кисловатый  вкус  ее  песка,  безжалостное  солнце,
облака, похожие на клочки пропитанной кровью ваты.
     Эх... А тут! Если расчеты его верны, то пути осталось совсем немного,
а потом, снаружи, все, что душе угодно. Целый месяц! Потом.
     Он свернул на одну из улочек Толедо и прошелся по ней  под  бренчанье
гитар, звон шпаг и томные вздохи черноглазых красавиц.
     В  конце  улицы  к  нему  привязался   какой-то   пьяный   кабальеро,
предложивший, икая и поминая всуе имя святой девы, сыграть для развлечения
в кости. Золотых по сто на кон. Харлам, конечно же,  отказался.  Кабальеро
назвал его трусом и схватился за шпагу. Правда, вытащить ее  из  ножен  не
успел. Приклад автомата  Харлама  опустился  на  его  голову,  после  чего
кабальеро на некоторое время успокоился, а Харлам беспрепятственно перешел
на одну из улочек типичного американского городка  эпохи  освоения  Дикого
Запада.
     Улица была пустынная, только в  самом  конце  двое  бандитов  грабили
банк,  да  к  ним  неторопливо  подходил  шериф  в  широкополой  шляпе,  с
серебряной звездой на груди, поправляя кобуру с  гигантским  "кольтом"  на
боку.  Миновав  салун  "Золотой  лев",   из   которого   слышались   звуки
расстроенного пианино, звон посуды  и  нестройные  крики  пьяных  ковбоев,
Харлам увидел, что возле банка уже разгорелась перестрелка. Одна  из  пуль
просвистела у него над головой. Он, спрятавшись за угол салуна,  прикинул,
что вся эта кутерьма продлится  еще  минут  десять:  можно  перекурить.  В
принципе, он мог бы помочь шерифу, но, судя по всему, тот и так справится.
На то и шериф. А Харламу рисковать нельзя.
     За углом трещали выстрелы,  а  он  неторопливо  покуривал,  вспоминая
Крез, ее спокойные грациозные движения, немного  жестковатый,  но  все  же
мелодичный голос. А может, не стоит разводиться? Да нет, стоит.
     Харлам выглянул  из-за  угла.  Все  было  кончено.  Шериф  раскуривал
сигару, из дверей банка торчали ноги одного из бандитов.
     Харлам неторопливо отсалютовал подозрительно  посмотревшему  на  него
шерифу и прошествовал  дальше  -  туда,  где  виднелись  даосские  пагоды,
слышался  размеренный  гул  гонгов  и  курились  чашеобразные  курильницы,
вздымавшие к небесам тонкие дымки пахучих тибетских трав.  Последний  храм
чуть ли  не  подпирал  огромную  заводскую  стену.  Ворота  были  заперты.
Какие-то  латники  устанавливали  перед  ними  осадные  орудия,   готовили
окованный медью таран. Их предводитель, подбоченившись, стоял возле  одной
из катапульт и поглаживал пышные усы.
     Проходя мимо, Харлам увидел, как над воротами  появился  белый  флаг.
Приказав лучникам не стрелять, предводитель приготовился слушать.
     Человек, голова которого показалась над краем ворот,  довольно  робко
поинтересовался, чем они обязаны столь явному проявлению неудовольствия со
стороны могущественного графа де Ирбо.
     - Чем? - загремел граф. - Ничтожнейшие червяки,  да  вы  же  загадили
черной водой, которую  непонятным  мне  колдовством  производите  на  свет
божий, половину моих земель. Мои олени и верблюды погибают, мои поля дурно
пахнут, и я не знаю, кто будет есть уродившийся на них хлеб.  Мои  вилланы
терпят убытки и в скором времени им грозит голод. Что скажете вы  на  это,
сэр директор завода?
     Директор, однако, ничуть не смутившись, стал бойко объяснять:
     - Во всем виноваты наши поставщики, вовремя  не  доставившие  сменные
фильтры. А мы менее всего в этом  виноваты.  В  крайнем  случае,  если  вы
пожелаете, можете объявить мне выговор, даже с занесением в  личное  дело,
но предупреждаю, что буду жаловаться по инстанциям, и сам Борис  Глебович,
который меня знает лично...
     - А мне плевать, - зарычал граф. - Мне плевать на ваших поставщиков и
на ваши выговоры. Вот когда мои люди взломают ворота, клянусь, лично  вас,
как предводителя и владетеля  этих  мест,  я  усажу  на  кол.  Другим  же,
принимая во внимание их  подневольное  положение,  прикажу  одеть  на  шею
пеньковые веревки. Право, давно мои молодцы не  вешали  столько  людей.  Я
причисляю вас к разбойникам и пакостникам, которые не  хотят  отвечать  за
свои поступки в чистом поле, как пристало благородным господам, на коне  и
с копьем в руке.
     За стеной завода началась тихая паника.  Голова  сэра  директора,  на
секунду исчезнув, появилась снова.
     - Может быть, вы согласитесь принять от нас штраф, то есть выкуп?
     - Выкуп? - граф подкрутил длинный ус.  -  Идет.  А  сколько?  -  Сто,
двести тысяч.
     -  Неплохо,  -  граф  обрадовано  подкрутил  второй  ус.   -   Только
предупреждаю, монета должна быть полновесной и не фальшивой.
     - Какая монета? - удивился директор. - Мы все платежи  производим  по
безналичному расчету.
     - Так вы еще и  издеваетесь!  -  закричал  граф  и  махнул  лучникам.
Директор едва успел спрятать голову, как на то место, где она  только  что
была, обрушился град стрел.
     Вассалы графа снова стали готовить осадные орудия, а  Харлам,  махнул
рукой и пошел дальше.
     За заводом был пустырь. Направо виднелись поля и леса графа, усеянные
черными блестящими пятнами. А Харлам неожиданно подумал, что  снаружи  все
по-прежнему: люди занимаются своими привычными делами.  И  никто  даже  не
задумывается  о  том,  что  месяц  назад  появился  и  стал   стремительно
расширяться новый, удивительный мир. Да, здесь насчет  удобств  негусто  и
вполне можно налететь на неприятности, но  с  другой  стороны  -  свобода,
странное восхитительное чувство, что тебе в затылок  никто  не  смотрит  и
можно делать все, что хочешь. Правда, если ошибся, заплатишь за  это  тоже
сам...
     Земля зашаталась под его ногами  и,  треснув,  разлетелась  осколками
оконного стекла, в которое попал хулиганский мяч. За осколками  потянулись
ниточки тумана, поначалу казавшиеся сверкающими струйками,  которые  вдруг
попытались удержать Харлама. Ничего хорошего это не предвещало.
     Он вскрикнул и прыгнул в сторону, выискивая место понадежнее,  потому
что земля под его ногами  корчилась  и  превращалась  в  оскаленные  лица,
готовые схватить за пятки и с довольным хохотом сделать то, что не удалось
туману: утащить вниз, в темноту и сырость безвременья.
     Как бы не так!
     Резкий прыжок в сторону, перекат и быстро, на четвереньках, два метра
вправо. Потом прыжок в полусогнутом положении,  потому  что  распрямляться
уже нет времени, перекат, снова на четвереньках вперед и вперед, как можно
дальше. Теперь  налево  и  бегом-бегом.  Господи,  дай  вторые  ноги!  Дай
скрыться, забиться в какую-нибудь, пусть самую крохотную нору, но лишь  бы
только подальше от этого.
     Харлам вихрем влетел в узкую улочку и побежал  по  ней,  не  разбирая
дороги, сшибая на пути всех, кто попадался, лишь бы  уйти,  спрятаться  и,
повернув за очередной угол, осознал, что все, ушел.
     Он уселся на землю и стал отчаянно соображать,  где  же  находится  и
далеко ли отклонился от намеченной цели.
     Что же это было? Чертовски похоже на мнемоудар. Но кто и зачем?
     Харлам стиснул зубы.
     Ничего, уж  три  дня-то  он  как-нибудь  продержится,  даже  в  самых
невероятных условиях. Ему не впервой.
     Он встал и поправил автомат.
     Итак, в путь.
     Отшагав  еще  полквартала,  он  углубился  в  предместья  Лондона   и
неожиданно увидел, как с пожарной лестницы, ведущей  на  крышу  одного  из
домов, спрыгнула стройная девушка в странном одеянии. Ее преследовали трое
мужчин самой бандитской наружности.
     Ага, это уже интересно.
     Харлам приготовился наблюдать.
     Девушка пробежала  мимо,  даже  не  попытавшись  позвать  на  помощь.
Преследователи, похоже, вообще не воспринимали его как  нечто  живое.  Они
отстали от своей жертвы метров на сто и теперь потихоньку ее догоняли.
     Харлам хмыкнул.
     Ну еще бы, ведь  я  здесь  чужой.  Эти  бандюги  уверены,  что  я  не
вмешаюсь. И, собственно говоря, правы.
     Так примерно он и думал, пока до преследователей не  осталось  метров
двадцать. А потом, неожиданно для самого  себя,  рывком  сдернул  с  плеча
автомат и саданул по ним широкой, на полмагазина очередью.
     Как бы не так. Они даже не остановились, хотя почти все пули попали в
цель.
     Черт, ведь это оборотни. Их  бы  серебряными  пулями,  да  где  такие
взять? Вот в Лемурии все наоборот - патронов с серебряными пулями  сколько
душе угодно. Только здесь не Лемурия.
     Троица разделилась. Двое продолжали  бежать  за  девушкой,  а  третий
рванул к Харламу.
     Ага, автомат  бесполезен.  Убежать?  Не  выйдет.  И  раздумывать  уже
некогда.
     Харлам рванул с пояса гранату и,  выдернул  кольцо,  уже  в  падении,
швырнул ее под ноги бегущему к нему оборотню. Хлопнул взрыв,  над  головой
просвистели осколки.
     Харлам вскочил, сорвав с пояса вторую гранату. Но оставшиеся двое уже
сообразили, что к  чему  и,  бросив  преследование  девчонки,  кинулись  в
ближайший переулок.
     Вот так-то.
     Воняло пороховым дымом, метрах в пяти бессильно щелкала зубами волчья
голова. Харлам понял, что за эти несколько секунд перестал быть  сторонним
наблюдателем, стал частичкой этой страны. И теперь с ним  может  случиться
все, что угодно.
     Он еще постоял и посмотрел по  сторонам.  Голова  оборотня  перестала
дергаться.
     Ему надо было идти, торопиться, а он думал о том, что похоже -  влип.
Да  еще  как!  А  мнемоудар?  Если  он  повторится?  От  оборотней   можно
спрятаться. А от этого? Все равно найдет. Если только не выявить причину и
не сделать то, что было приказано, прежде чем эта телепатическая тварь или
что там еще, с ним расправится.
     Вот именно, прежде чем...
     Он снова поглядел на  компас  и  неторопливо,  зорко  оглядываясь  по
сторонам, пошел дальше, а свернув за первый же  поворот,  увидел  девушку.
Она стояла привалившись к стене, и улыбалась. И он ей улыбнулся тоже, хотя
подумал, злясь на себя за собственную глупость, что глаза  бы  на  нее  не
глядели. Глаза бы... Впрочем, очень даже можно поглядеть. Все,  что  надо,
на месте и еще есть что-то такое,  необъяснимое,  что  обязательно  должно
быть. А еще - улыбка.
     Как же без этого: ведь спаситель все же.
     Она-то зачем ему нужна? Впрочем, и то сказать, две недели  ни  с  кем
словом не перемолвился...
     Только одета она как-то странно. И босиком. И что-то  в  ней  все  же
есть необычное. Ну да, открытая мордашка с наивными... нет,  глаза  у  нее
никак не наивные и даже наоборот... что-то в них странное. Но кто  тут  не
странный?
     На соседней улице рычал какой-то зверь, что-то там трещало, рушилось.
Потом рык смолк и повалили жирные хлопья  дыма,  послышался  рев  пожарных
машин. Ветер дул в их сторону,  и  дым  першил  в  горле.  Харлам,  хорошо
понимая, что идти куда-либо не следует, так  как  видимости  нет  никакой,
схватил девушку за руку и рванул ее в ближайший подъезд.
     Дом был старый. Широкая крутая лестница. На нижних ступеньках  лежали
бутылки из-под молока и  "шмайсер"  с  погнутым  стволом.  Стена  рядом  с
лестницей оказалась разломана, и из пролома  торчал  окованный  медью  нос
греческой триремы.
     Харлам плотно затворил входную дверь и прислонился к  стене.  Девушка
пристроилась рядом. Харлам закрыл глаза и стал думать.
     А что, если девушка появилась здесь неспроста? Вдруг ее  появление  и
мнемоудар связаны? Но что с того? Ну не она, так появится  что-то  другое.
Пусть уж будет она. В крайнем случае,  убрать  ее  не  составит  труда.  И
вообще...
     Он открыл глаза,  отстегнул  полупустой  магазин  и  зарядил  его  до
отказа. Потом посмотрел на последнюю гранату.
     Да, гранат надо было взять побольше.
     Девчонка между тем занялась своим странным платьем, отрывая  от  него
полоски материи, что-то  ими  соединяя  и  связывая.  Харлам  увидел,  как
мелькнуло тоненькое плечо и решил, что сам дурак. Просто девчонка.  Просто
бежала, спасая свою жизнь, а тут подвернулся он. Не может быть, чтобы  это
тоненькое плечо таило нечто опасное.
     Он заглянул ей в глаза и участливо спросил, как спрашивают  маленьких
детей:
     - Что, испугалась?
     - Я? - она вдруг улыбнулась, и Харлам почувствовал,  как  у  него  по
спине поползли мурашки, потому что у нее во  рту  блеснул  длинный  волчий
клык.
     Время как бы остановилось. Он с  ужасом  подумал,  что  поза  у  него
крайне неудобная. А пока он схватит автомат, который прислонил возле ног к
стене, она успеет раз сто броситься и вырвать  горло,  как  они  обычно  и
делают. И автомат он положил неудобно, даже  забыл  передернуть  и  теперь
толку от него, как от веника. Разве что выхватить нож, но что  нож  против
оборотня?
     И тут она ему опять улыбнулась и участливо спросила:
     - Что, испугался?
     Харлама неожиданно отпустило. Он ошарашено мотнул головой, не рискнув
что-либо сказать, чтобы не выдал враз охрипший голос.
     Ну и ну!
     Он попробовал сосчитать до ста, но на полдороге бросил, обозвав  себя
трусом. Это помогло, и минут через пять, уже успокоившись, спросил:
     - А как тебя зовут?
     - Катрин. А тебя?
     - Харлам.
     - Вот и познакомились, - усмехнулась она.
     Почувствовал,  что  краснеет,  Харлам  поднял  с  пола   автомат   и,
передернув затвор, выглянул на улицу.
     Все, можно идти дальше.
     Автобус они нашли  после  обеда.  К  этому  времени  Харлам  истратил
последнюю гранату на доисторическое  чудовище,  вынырнувшее  самым  подлым
образом из-за угла. Увидев перед собой зубастую пасть размером с  легковой
автомобиль, Харлам едва успел швырнуть в нее гранату  и  вместе  с  Катрин
нырнуть в дверь католического храма. Их шаги гулко прозвучали по сводчатым
переходам, где-то наверху  жалобно  всхлипнул  орган,  а  они  торопились,
подгоняемые странным ощущением, что куда-то  опаздывают  и  надо  быстрее,
быстрее. Тощий священник попробовал загородить им дорогу, как щит выставив
распятие. Харлам оттолкнул его, и они побежали дальше. Еще  один  поворот.
Какое-то  помещение  с  узкими  сводчатыми  окнами,   забранными   частыми
переплетами. Со скрипом открывшаяся дверь. Они оказались на соседней улице
и почти сразу увидели автобус. Вполне современный "Икарус" и  даже  ничуть
не поврежденный.  Дверца  кабины  была  распахнута,  и  на  сиденье  сидел
какой-то человек в одежде из оленьей кожи. Две  черные  арбалетные  стрелы
торчали у него из груди, да  стайка  мух  кружилась  вокруг  запрокинутого
лица.
     Вообще-то, идеальнее место для засады.
     Настороженно, готовые  ко  всему,  они  подошли  к  автобусу.  Харлам
аккуратно снял труп с сиденья, сел  на  его  место  и  попробовал  завести
мотор. Заработал!
     Он кивнул Катрин, которая тотчас же уселась рядом, и лихо вырулил  на
середину улицы.
     Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса!
     Так, конечно, опаснее, зато быстрее. А время  работает  против  него.
Кто знает, когда будет очередной мнемоудар?  Да  и  преследовавшие  Катрин
оборотни должны быть где-то рядом. Не откажутся они от затеи посчитаться с
ней, ой не откажутся. А зря. И на оборотней найдется средство.
     Все, проеду еще пару улиц и делаем привал, решил Харлам и  тотчас  же
чуть не сбил синюю горлицу  с  ночным  горшком  на  голове.  Аккуратно  ее
объехав,  "Икарус"  попылил  дальше,  мимо  деревянных  домов,   индейских
вигвамов, монгольских юрт,  мемориала  Катерины  -  луча  света  в  темном
царстве, какого-то эллинского дворца, на ступеньках которого сидела  Элли,
министерства  "Незнамо  чего",  состоящего  из  двух  подотделов,  о   чем
оповещали  соответствующие  таблички  "Подотдел  просто  незнамо  чего"  и
"Подотдел черт его знает незнамо чего". Откуда-то  появился  запах  только
что распустившихся липовых листочков и ароматов жареного миндаля,  который
сменился вонью давно нестиранных портянок.
     Пора было уже подыскивать место для ночлега.
     Харлам услышал, как возле его плеча шевельнулась Катрин и спросила:
     - Ну что?
     - Да так, - она зевнула. - Спать хочется, а нельзя... Слушай,  а  ты,
собственно, чем занимаешься?
     - Чем? - усмехнулся Харлам, машинально  прикидывая,  не  бок  ли  это
мамонта виднеется из-за угла.
     А действительно, кто он  такой  и  чем  занимается?  Кто?  Да  никто.
Обыкновенный человек. Родился, рос, ходил в садик,  в  школу.  А  потом  -
Лемурия,  жаркое  чудовище,  пожиравшее  всех,  кто  хотя  бы  на  секунду
расслабился.  Именно  там  он  научился   воевать,   но   потерял   что-то
трудноопределимое.  Веру  в  будущее?  Светлые  идеалы?  А  потом:  школа,
тренировки, задания, курсы  по  повышению  мастерства,  снова  задания.  И
суета, отчаяние, надежда, желание выжить и жить не хуже других, а иногда -
по ночам - жгучая, непобедимая тоска.
     Он снова улыбнулся, на этот раз грустно:
     - Да так, то тем - то этим. А ты чем промышляла?
     Теперь уже грустно улыбнулась она, вспомнив деревушку и лес,  мрачный
и живой, готовый навсегда спрятать, защитить и накормить. А  также  первый
камень, который ударил ее по лицу. И шепот за спиной. А  раньше,  в  самом
детстве, дед, который с отрешенным  лицом  читал  заклинания.  Полнолуние.
Пень с воткнутым в него ножом, через который надо перекувыркнуться,  чтобы
стать чем-то другим, не человеком.  И  первое  ощущение  пружинистых  лап,
сотни  лесных  запахов,  ударивших  в  ноздри,  отчаянный  писк  зайчонка,
бившегося в зубах,  чтобы  через  секунду  наполнить  ее  пасть  кровью  и
сладостью. Опять угрюмые взгляды односельчан.  Камень.  Шепот  за  спиной.
Открытый страх в глазах. Казалось, так будет  до  самой  смерти,  пока  не
успокоится где-нибудь в лесу от старости  или  же  значительно  раньше,  с
осиновым колом в груди - если у тех, кто живет  рядом,  ненависть  победит
страх. Вот, пожалуй, и все.
     Она повторила за ним:
     - Да так, то тем - то этим.
     Свернув за поворот,  Харлам  увидел  баррикаду  из  старого  пианино,
фонарного столба, дилижанса, комодов, шкафов и стульев.
     Приехали!
     Автобус остановился перед самой баррикадой,  и  некоторое  время  они
молча, не вылезая из кабины, ее рассматривали.
     - Что ж, - Харлам взялся за руль, - надо объехать.
     Поздно.
     Сзади послышались треск и грохот. У дома, мимо  которого  они  только
что проехали, завалилась одна из стен. Обратного пути не было.
     Вот сейчас уж точно, приехали.
     По идее следовало выскользнуть из кабины и мгновенно  занять  оборону
за каким-нибудь укрытием, но это явно не имело смысла, потому что в  окнах
домов, в дверях подъезда, из-за баррикады уже появились вооруженные  люди.
Человек двадцать.
     Харлам крякнул. Они с Катрин вылезли из кабины и стали  рассматривать
тех, в чьи руки попали.
     Похоже, настоящих военных среди них было всего  лишь  двое.  Длинный,
как жердь, мускулистый парень в желтом дождевике и  клетчатой  фуражке,  с
"узи", который он совершенно профессионально держал в  руках,  и  среднего
роста мужчина с иссеченным шрамами и морщинами лицом,  в  одежде  вельможи
ХVI века и современной военной фуражке, вооруженный ручным пулеметом.
     - Что, попались? - спросил он, неторопливо подходя и не спуская  глаз
с Харлама. - А ведь ты, парень, похоже, из конца двадцатого. Уж не снаружи
ли?
     Харлам  кивнул.  Они  стояли  в  этом  медленно   сужавшемся   кольце
вооруженных людей.
     - Надо же, - ухмыльнулся длинный с  "узи".  -  Придется  их  взять  и
расспросить. А жаль, я бы с удовольствием их шлепнул тут же, на месте.
     - А почему? - спросил Харлам. - Ну ехали себе люди, никого не трогали
и вдруг бах-тарарах, братья-разбойники и добрый вечер. Что с нас поимеете?
Денег у нас нет.
     - Деньги, - длинный провел рукой по лицу. -  Деньги,  брат,  здесь  -
тьфу, никому не нужны. Главное - информация.
     Он махнул рукой, и  двое  -  один  в  ковбойском  костюме,  другой  с
небритым лицом, в чудовищно грязных  лохмотьях,  -  заломили  им  руки  за
спину.
     - Ну вот и отлично,  -  сказал  длинный  и  надел  Харламу  и  Катрин
наручники, пробормотав, что налет на полицейский  участок  был  сделан  не
зря. Вот эти штучки и пригодились. Потом Харлама и Катрин толкнули в спину
и погнали вперед, время от  времени  ради  интереса  награждая  пинками  и
тычками.  Пленники  слышали,   как   шедшие   сзади   бандиты   вполголоса
переговаривались, временами посмеиваясь  над  кем-то,  кого  звали  Мясной
Тушей. В общем, противники расслабились. Этого было достаточно.
     Сделав вид, что споткнулся, Харлам ударил ногой одного из конвоиров в
солнечное сплетение, попытался врезать другому, но тот увернулся. Отскочив
в сторону, Харлам прыгнул в ближайший подъезд.
     Ничего, главное удрать, а уж наручники он как-нибудь снимет. Учили их
делать такие штуки. А потом можно подумать о том, как освободить Катрин.
     Но в подъезде его ждала неожиданность.
     Он кинулся вверх по лестнице, влетел  на  второй  этаж  и,  не  успев
пробежать и десятка шагов, на полном бегу врезался  во  что-то  плотное  и
липкое. Беспомощно трепыхнувшись, он понял, что освободиться не может.
     Эх, если бы руки были свободны  да  нож.  А  так...  Харлам  еще  раз
отчаянно рванулся, пытаясь понять, во что это он так глупо влетел, и глухо
охнул. Это паутина. Каждая нить толщиной с палец. Какой же тогда паук?
     Паук не заставил себя ждать. Харлам увидел, как из  дверей  ближайшей
квартиры выкатилось что-то большое,  мохнатое,  на  волосатых  суставчатых
ногах, глухо щелкающее  гигантскими  жвалами,  способными  с  одного  раза
перекусить человека.
     Ого!
     Харлам опять попытался освободиться. Безрезультатно.
     А паук  тем  временем  неторопливо  примеривался,  как  бы  поудобнее
схватить свою жертву. Вот он занял нужную позицию, раскрыл жевала  -  и  в
этот момент длинная пулеметная очередь отшвырнула его в темноту.
     - Спасибо, - поблагодарил Харлам.
     -  Не  за  что,  -  сказал  вельможа,  неторопливо  обрезая   паутину
охотничьим ножом. -  Тебя  разве  мама  не  предупреждала,  что  гулять  в
подозрительных местах нельзя! Придется, видимо, поставить тебя  в  угол  и
лишить сладкого.
     - А вообще, что вы собираетесь со  мной  делать?  -  спросил  Харлам,
отходя в сторону, так как нити паутины были уже перерезаны.
     - А ты сам что предпочитаешь?  -  поинтересовался  вельможа,  вытирая
лезвие ножа кружевным платочком.
     - Я, вообще-то, хочу ехать дальше, у меня тут дела кое-какие.
     - У всех дела, - назидательно сказал вельможа  и  толкнул  Харлама  в
спину. - Ну, пошли, что ли. Там уже наши заждались. А то ведь от скуки и с
девчонкой твоей могут побаловаться.
     - С ней побалуешься, - пробормотал Харлам, выходя из подъезда.
     Он почти сразу же увидел Катрин,  стоящую  с  совершенно  независимым
видом. Рядом с ней был какой-то детина,  по  самые  глаза  заросший  рыжей
бородой.
     - Я ведь только пошутить хотел, - рассеянно приговаривал он,  зажимая
руку, из которой  хлестала  кровь,  и  посмотрел  на  Катрин  круглыми  от
изумления глазами.
     - А ты со своей женой шути, - сказала Катрин и демонстративно от него
отвернулась.
     Черт, это она зря. Могла бы и потерпеть. А вдруг догадались!
     Она  была  нужна  Харламу  именно  такой,   совсем   неподозрительной
тоненькой девчонкой, которую можно переломить с одного удара.
     Он еще раз оглядел тех, к кому попал в плен.
     Судя по одежде, тут были  представители,  по  крайней  мере,  десятка
различных времен. Такого он еще  не  видел.  Чтобы  объединились  люди  из
различных времен? В этом следовало бы разобраться. Да только времени нет.
     - Ладно, ладно, пошли, - забеспокоился длинный. - Так мы и к ночи  не
доберемся.
     И они отправились дальше, сворачивая в какие-то узкие  переулки,  где
пахло гниющей рыбой, мокрым бельем и кислым вином, минуя улицы, по которым
прохаживались, покручивая усы, кавалеры в шляпах с роскошными перьями и  с
длинными шпагами на боку. Темнота исподтишка наваливалась на город. Где-то
пронзительно ревел верблюд, на востоке  били  военные  барабаны  и  гудели
рожки, на западе кто-то ожесточенно пиликал на волынке.
     А они все шли, и только когда наступила настоящая  ночь,  свернули  к
каменному дому, все окна которого были закрыты решетками, а двор  огорожен
каменным забором в два человеческих роста.
     Да, из такой крепости выбраться, конечно, трудно. Но надо.
     Ворота распахнулись, их впустили.  Харлам  увидел  обширный  двор,  в
центре которого горел костер. Вокруг него сидело несколько бандитов.
     Ага, светское общество.
     Он направился было к костру, но в это  время  кто-то,  выходивший  из
дома, удивленно вскрикнул:
     - Ба, кого я вижу! Боже мой, да возможно ли это? Сам Харлам! Уж не за
мной ли ты пожаловал сюда? Да! Что же, попробуй теперь меня схватить.
     Харлам вгляделся в этого человека и, узнав его, глухо произнес:
     - А, Два Ножа! Мне казалось, что ты сел прочно и надолго.
     - Мне тоже так казалось, - сказал Два Ножа.  -  Однако  свет  не  без
добрых людей. И в результате я здесь уже две недели и, как  видишь,  -  не
зря. Я так думаю,  любому  другому  собрать  этих  людей  вместе  было  бы
чертовски трудно.
     - Я тоже так думаю, - сказал Харлам,  усаживаясь  у  костра  и  успев
заметить, что Катрин, наоборот, ушла в самую темную часть двора.
     Молодец! Два Ножа его шансы на спасение резко понижал.  Катрин  стала
единственной надеждой.
     Два Ножа принял из рук высокой индианки медный кувшин и спросил:
     - Есть будешь?
     - Как?
     - Ах, я и забыл. Снимите с него браслеты. Я думаю, теперь это можно.
     Два Ножа засмеялся.
     Угрюмый парень с николаевскими бакенбардами снял с Харлама наручники.
А Два Ножа все смеялся и смеялся, как будто сказал что-то остроумное.
     "Вот так, - подумал Харлам. - В свое время я бы просто скрутил  этому
типу руки и доставил куда надо. Причем с большим удовольствием.  А  сейчас
сижу и смотрю, как он хохочет. Человек, у которого на совести  по  крайней
мере пять трупов, сидит и хохочет, а я ничего не могу сделать".
     - Что, не можешь ничего понять? - вдруг прервал смех Два Ножа. - Ведь
правда?
     - Ну почему? - Харлам взял  из  рук  все  той  же  индианки  жестяную
тарелку с жареной картошкой. - Я так думаю, что  это  прелюдия  к  некоему
предложению.
     - Вот именно! - воскликнул  Два  Ножа  и  хлопнул  себя  ладонями  по
коленям. - Нет, ты все же парень не промах.
     А луна уже взошла. Где-то наигрывала гитара  и  ей  вторил  цыганский
хор:

                      Ай, да-да-да-на-да-да-на-на,
                      Да пей бокал ты свой до дна.
                      Ай, да-да-да-на-да-да-да-на,
                      Жизнь нам дана всего одна.

     А с другой стороны доносился звук колотушки и протяжный крик:  "Спите
жители славного  города  Багдада,  все  спокойно!"  С  третьей  раздавался
заунывный волчий вой.
     Харлам вглядывался в дальний  угол  двора,  где  сидела  Катрин,  про
которую, похоже, забыли. Свет костра бросал причудливые блики.
     Харлам вздрогнул.
     Черт, а вдруг, если учесть, что оборотни все-таки оказались реальными
существами, где-то есть ведьмы, дьяволы, сатана? Может быть,  мнемоудар  -
их рук дело? Да нет, оборотней еще объяснить можно,  а  это...  Не  должно
такого быть.
     Два Ножа между тем вошел в раж.
     - Значит, ты догадываешься? - быстро говорил  он,  время  от  времени
поглядывая на своих товарищей. Все-таки очень ему  хотелось  перевербовать
Харлама, так сказать, публично. Авторитет - штука хорошая.  -  Да,  именно
так. Ты подумай. В нашем распоряжении  целая  страна!  Причем  свеженькая,
только со сковородки. Здесь можно  сделать  все,  что  угодно.  Даже  если
хроноклазм больше не будет расти. Того,  что  появилось,  достаточно.  Что
здесь есть? Кучка народа, заметь, разрозненная. Если  их  объединить,  это
будет сила. Да нам подчинится весь мир! У нас  же  в  руках  прошлое  всей
планеты. Пойми, мы сможем шантажировать прошлым всех.  Кто  будет  воевать
против собственного прадедушки или же самого себя на двадцать лет  моложе?
Да никто. А мы сможем  диктовать  условия  всем.  Этому  миру  не  хватает
малости - единства.
     - Ну да, - Харламу показалось, что силуэт  Катрин  слегка  дрогнул  и
словно бы изменился. - Только ты ошибаешься. Если бы здесь были осколки из
прошлого нашего мира, он бы давным-давно превратился в хаос.  Нет,  скорее
всего то, что вдруг - из прошлого мира,  параллельного  нашему.  Слышал  о
теории параллельных миров? И потом,  как  помнится,  раньше  ты  не  очень
уважал закон. С чего это вдруг ты его полюбил?
     - Да потому что его буду устанавливать я,  -  самодовольно  улыбнулся
Два Ножа и встал. - Я стану тут главным. И я не буду жесток. Вот посмотри,
тебя схватили на месте преступления,  а  я  добр  и  даже  приказал  снять
наручники. Хотя мог бы по закону повесить тебя на первом же суку.
     - Ого, повесить, - пожал плечами Харлам. - За что?
     - А как шпиона. Шпионов, как ты знаешь,  во  все  времена  непременно
вешали. Я не знаю, с какой  целью  ты  проник  сюда,  да  меня  это  и  не
интересует. Собственно, какая тут может быть цель? Посмотреть и разведать,
как у нас идут дела. Эти трусы снаружи никогда не рискнут сунуться  внутрь
большим числом, а будут посылать таких, как  ты,  шпионов,  которых  любой
правитель первым делом повесит. Я тоже могу.
     - А где же выход? - сказал Харлам, чтобы потянуть время и тоже встал.
     - А выход один. Иди служить ко мне. Обмундирование, жратву и прочее -
гарантирую. А в будущем - высокий  пост.  Вот,  например,  длинный  -  мой
будущий военный министр, а тот, в кружевах, - министр финансов. А  ты  кем
хочешь быть? Шефом тайной полиции? Ей-богу, тебе это подойдет. Ну как? Что
ты на это скажешь?
     Теперь их нужно было отвлечь.
     - Что я думаю? - Харлам неторопливо обошел вокруг костра и двинулся к
воротам. - Я так думаю, что это мне не подойдет. Увы...
     Он увидел, как один из бандитов схватился  за  карабин.  А  до  ворот
оставалось еще метров десять, и нужно было еще успеть откинуть  засов.  На
это времени уже не хватало. Харлам хорошо понимал, что все теперь  зависит
от Катрин. А если она не сможет?
     Оттолкнув ногой набегавшего  справа  длинного,  Харлам  извернулся  и
бросился к воротам. Какая-то женщина уже бежала к нему, визжа и размахивая
над головой мачете. Но она  была  далеко.  Крутнувшись  на  месте,  Харлам
сделал обманное  движение  и  с  оттяжкой  врезал  ближайшему  бандиту  по
физиономии, да так, что его  карабин  отлетел  далеко  в  сторону.  Потом,
подскочив к воротам и нокаутировав другого, схватился  за  засов,  но  тут
возле его головы свистнула пуля. Это был аргумент.
     Он поднял руки и повернулся. Ухмыляющийся Два Ножа целился ему  прямо
в лоб.
     - Допрыгался? - злорадно спросил он.
     С того места, где была Катрин, метнулась серая тень.  Два  Ножа  дико
вскрикнул и уставился  на  свою  насквозь  прокушенную  руку.  А  огромная
волчица  уже  кинулась  к  другому  бандиту  и   ударом   когтистой   лапы
располосовала ему лицо.
     Мгновенно двор превратился в ад.
     Бородатый бродяга выстрелил в волчицу из  старенькой  трехлинейки  и,
расставшись с половиной левой ягодицы, истошно  вопя,  упал  на  землю.  А
серый вихрь продолжал крутиться по двору, расшвыривая все  новых  и  новых
бандитов, которые выскакивали из дома.
     Медлить было нельзя. Харлам  откинул  засов  и,  выскочив  на  улицу,
побежал прочь. Катрин догнала метров через сто.
     Позади слышались выстрелы, кто-то кричал: "Гранату, бросай гранату!",
а они улепетывали со всех ног и, казалось, сам черт их не догонит.  Погони
не было. Очевидно, бандиты не рискнули покинуть свою  крепость  ночью,  но
стреляли изрядно. Катрин и Харлам свернули на  соседнюю  улицу,  потом  на
следующую и, только нырнув в какой-то двор, остановились.
     Двор был как двор, темный, захламленный. Харлам  сел  на  мостовую  и
замер. Катрин положила свою огромную  голову  ему  на  колени  и  блаженно
скалила клыки, а он, повинуясь странному порыву, наклонился и поцеловал ее
в холодный, влажный нос. Так они и замерли в темном, грязном дворе,  тесно
прижавшись друг к другу, человек и волчица, забыв обо всем.  А  когда  это
мгновение прошло и они отодвинулись друг от  друга,  Харлам,  обернувшись,
увидел, что позади, перекрывая  выход  на  улицу,  стоят  два  оборотня  и
внимательно их рассматривают.
     Равнодушие навалилось на Харлама.
     Ну, конец так конец. Да и черт с ними! Он смертельно устал  от  всего
этого и не сделает  больше  ни  одного  движения,  чтобы  спастись.  Пусть
нападают! По крайней мере, это безумие кончится.
     Харлам услышал, как зарычала волчица, но безразличие еще не прошло, и
поэтому он лишь тупо гладил ее по голове и блаженно улыбался.
     Волки изготовились для прыжка...
     И тут их настиг мнемоудар.
     Огромный, сверкающий консервный нож вонзился между ними и  мгновенно,
с противным скрежетом, вскрыл жестяную шкуру земли,  обнажив  ее  голубые,
слабо    фосфоресцирующие,    мгновенно     затвердевшие     внутренности,
превратившиеся в кумачовые плакаты, на которых кириллицей  было  выведено:
"Мясные консервы - наша честь, ум и совесть".  А  через  эту  надпись  уже
лезло гигантское щупальце. Оно схватило  Харлама  за  ногу  и  потащило  в
радужный колодец времени, все глубже  и  глубже,  навстречу  искривленному
зеркалу, которое замкнуло его в свои холодные объятья,  пропустило  сквозь
себя в странный, такой же, как и оно, искривленный мир, где он проснулся в
маленькой избушке и, умывшись свежей родниковой водой, пошел  с  рогатиной
на медведя. Но по дороге рогатина  напилась  луковым  запахом  до  голубых
чертиков и, когда они пришли на место, не стала легонько  гладить  медведя
по животу, чтобы он выделил сладкий сок, а так саданула его по ребрам, что
он от неожиданности свернулся и ушел в послезавтрашний четверг.  А  Харлам
решил наказать рогатину за непослушание, погнался за ней,  но  свалился  в
старый шурф, когда-то  давно  выкопанный  секретаторами  для  того,  чтобы
прятать в нем свои секреты и который теперь считался заброшенным.  Правда,
оказалось,  что  медоносные  свинки  уже  наполнили  его  доверху   всякой
всячиной. Пришлось созывать на помощь жителей  деревни.  По  этому  поводу
устроили  вечеринку,  на  которой  пили  восхитительный,  сладкий-сладкий,
собранный рано утром, пока роса, липовый медок и ели чуть горьковатые,  но
все же чудесные корневища майской жужелицы, которая цветет  раз  в  десять
лет, да и то под новый год.
     Все веселились, пели и плясали. Гудели буйзолынки и далеко разносился
разухабистый припев модной песенки, "Хей, каблук, расплющь в  лепешку,  не
жалей в веселье ног!" А Харлам, блаженно закрыв глаза, танцевал.  И  когда
очнулся, увидел, что стоит на палубе  корабля,  и  почувствовал  на  губах
горьковатый вкус морской воды. Над головой у него вдруг захлопали  паруса.
И он им благодарно поклонился, ожидая, что хлопки перерастут  в  настоящую
овацию. Но тут откуда-то  сбоку  показался  черный  корабль,  над  которым
развевался флаг с  черепом  и  костями,  и  через  пять  минут  в  воздухе
засвистели  абордажные  крючья.  Харлам  хотел  было  им  объяснить,   что
свистеть, пусть и на открытом воздухе, неприлично, но  на  палубу  полезли
какие-то странные люди в полосатых ночных колпаках, размахивая  саблями  и
протяжно воя. Харламу эта игра понравилась, и,  чтобы  ее  поддержать,  он
спустился  вниз  и,   вытащив   старинный,   оставшийся   от   прадедушки,
крупнокалиберный пулемет, славно повеселился. Правда, потом он  так  и  не
смог сообразить, куда же девались пираты, но  на  это  уже  не  оставалось
времени, так как теперь он шел по пыльной караванной тропе.
     За спиной  у  него  была  сумка  со  священными,  обмазанными  глиной
догистанскими пузырями, которые при каждом его шаге весело стукались  друг
о друга и приятельски хлопали его по спине, как бы ободряя.  А  он  шел  и
шел, пока, споткнувшись  о  лиану,  едва  не  стукнулся  головой  о  ствол
гигантского  баодеда,  вцепившегося  приставками  в  болотистую  почву,  с
которой поднимались и  взлетали  вверх  похожие  на  неземные  цветы  стаи
бабочек и мужильков, еще на лету превращавшихся в кукурузные  хлопья.  Они
падали на лицо Харлама, спешащего за призраком полюса, который  настойчиво
манил его за собой, только иногда делая перерывы, чтобы  попить  пивка.  А
Харлам спешил за ним, уже не замечая скрипа  снега  под  полозьями  и  воя
голодных собак, который переходил в вой жаркого ветра, сбивавшего  с  ног,
не дававшего  добраться  до  гор  Святой  Серафимы,  похожих  на  детские,
красочно раскрашенные пирамидки, покрытые травой прерий, которая шелестела
под колесами крытых брезентом повозок, на козлах которых сидели  бородатые
люди, имевшие, под рукой ружьецо, а в  кармане  бутылку  самогона,  а  под
шляпой не всегда пустую голову! Они зорко оглядывались в ожидании Виннету,
который должен был вот-вот появиться, но опаздывал уже на две с  половиной
минуты. Безобразие.
     Вот сейчас  он  появится  и  погонится  за  повозками,  а  они  будут
отстреливаться. Хоть какое-то  развлечение.  Особенно,  если  учесть,  что
завтра у Виннету выходной и тогда будет страшная скука.
     А повозки все катили и катили на запад. Правда, иногда они катили  на
противопад, но только, когда была среда, да не простая, а окружающая.  Так
они и развлекались: фургоны  катили  на  противопад,  а  окружающая  среда
окружала. Что ей еще оставалось делать?
     И  все  были  довольны,  особенно  окружающая  среда,  которая   ради
развлечения иногда окружала Харлама и заставляла его делиться, как пони, в
понедельник,  вторить  начальству   во   вторник,   сердиться   в   среду,
четвертоваться в четверг,  пятиться  в  пятницу,  варить  суп  из  бота  в
субботу, а в воскресенье  он,  конечно  же,  воскресал  и  все  начиналось
сначала. Пока Зеркальная рука не взяла  его  за  шиворот  и  не  выдернула
обратно в колодец. Впереди забрезжил свет, который мгновенно придвинулся к
Харламу, обхватил его, всосал в себя, сам всосался в него, а потом треснул
и снова сросся...
     Харлам очнулся.
     Он лежал на боку и думал о том, какой же это сволочной  мир.  Правда,
не исключено, что он уже умер. Кстати,  таким  образом  думать  не  совсем
прилично.
     Он открыл глаза и посмотрел по сторонам.
     Как же! Нет, это был все тот  же  опостылевший  мир.  Кто-то  кого-то
рубил длинным мечом. Пленники  в  лохмотьях  валялись  в  пыли,  вымаливая
прощение у клыкастого, сторукого  божества.  Бродящих  стариков  тащили  в
тюрьму. Нищий пытался украсть кусок хлеба для того, чтобы раз  в  три  дня
поесть.
     В общем, ничего с миром не случилось.  Харламу  надо  было  встать  и
выполнить задание. Он потер  лоб.  Черт  побери,  сколько  же  это  я  тут
валялся, целую ночь?
     Он поискал глазами Катрин  и  нашел.  Маленький  краб,  приползший  с
соседней улицы, где  шумел  и  бил  волнами  пятисотметровый  кусок  моря,
задумчиво перебирал клешнями ее волосы и вопросительно смотрел на  Харлама
круглыми, на длинных стебельках, глазами.  Увидев,  что  Харлам  шагнул  к
нему, он подпрыгнул и быстро юркнул под ближайший камень.
     - Ну, как ты? - спросил Харлам, дотронувшись до плеча Катрин.
     Открыв глаза, она прошептала:
     - Господи, еще один такой фокус и с нами покончено.
     - Да, - осматриваясь, сказал он. Как-то  не  по  себе  ему  было  без
оружия. Слава богу, хоть компас уцелел.
     Два матроса с винтовками, к которым  были  примкнуты  длинные  штыки,
вышли из соседнего переулка и остановились.
     - А ведь контра, - сказал один, щелкнув затвором винтовки. -  Счас  я
их.
     - А идите, вы, мужички... - сказал Харлам и добавил что-то простое  и
исконно народное, длинное, от души, в  три  наката  с  переборами.  Матрос
опустил винтовку и восхищенно признал:
     - Здорово! Извини, браток, ошибочка вышла.
     Они козырнули Харламу и ушли обратно, в переулок.
     А Харлам посмотрел на Катрин, которая сидела вся красная, зажав  уши.
Она осторожно отняла руки и спросила:
     - Это что? И откуда?
     - А, - махнул рукой Харлам. - Чему не научишься в нашей жизни. Пошли?
     Он помог ей подняться и отряхнуться. Волосы она приглаживала  уже  на
ходу...
     Вечером дорогу им преградил огромный ствол древовидного  папоротника.
Перелазить через него уже не было сил.
     Они забрались в какой-то  подвал,  забаррикадировали  дверь.  В  углу
стоял старый, продавленный, отчаянно скрипящий диван. Они рухнули на  него
и мгновенно уснули.
     Утром встали засветло. Спокойно  и  неторопливо  вышли  на  улицу,  и
Харлам подумал, что сегодня он выполнит  свое  задание  и  тогда  -  море,
цветы, прогулки под луной.  На  месяц  или  два.  А  может,  и  три.  Если
вдуматься, это целая вечность, особенно если с Катрин.
     Асфальт под их ногами трескался, и  сквозь  него,  вытянув  навстречу
солнцу свои нежные, чуть подернутые дымкой лепестки,  пробивались  детские
воспоминания, и встающее солнце ощупывало их своими тоненькими и  ломкими,
как молодой салат, лучиками. В зарослях гигантских хвощей прочищал  горло,
готовясь запеть, птеродактиль.
     А Харлам и Катрин торопливо шли и шли, лишь  изредка  останавливаясь,
чтобы свериться с компасом. По всему  выходило,  что  до  цели  километров
десять. Не так уж и много. Хотя, как сказать...
     К обеду они успели  едва  не  влипнуть  в  свару  между  викингами  и
мушкетерами Людовика XIV и чуть не попали на завтрак гигантскому пещерному
медведю, от которого пришлось спасаться бегством. Правда, Харлам испытывал
сильное беспокойство. Ему все казалось, что оборотни где-то близко. Однако
днем напасть они не посмеют, а до ночи еще далеко.
     Поэтому они все шагали и шагали  вперед,  временами  перелезая  через
кучи  кирпича  и  цементных  блоков.  Раз  чуть  не  утонули  в  небольшом
силлурийском  болотце,  на  краю  которого  беспечно  грелись   гигантские
черепахи.
     Потом потянулась саванна. Солнце  перевалило  за  полдень,  и,  когда
Харлам уже стал присматривать место для привала, они наткнулись на ЭТО...
     Куб метров десяти высотой из  желтоватого  твердого  света  лежал  на
границе между саванной и пустыней, уютно  спрятавшись  в  тени  нескольких
кокосовых пальм.
     Загадочные голубоватые блики плясали на  его  гранях.  Харлам  как-то
сразу понял, что именно это он искал.  Оставалось  только  нажать  красную
кнопку на боку компаса - и все. Прилетит пара тяжелых хрокамболей, которые
сделают свое дело: сотрут в порошок эту  странную  штуку.  А  потом  можно
будет повернуться и уйти навстречу деньгам и отпуску.
     Катрин села на траву, он примостился рядом и  стал  смотреть  на  эту
штуковину, хорошо зная, что другого случая увидеть настоящее чудо  уже  не
будет. Тут не было никаких сомнений. Ну разве не чудом возникла эта  вещь?
А может, она все-таки инопланетная? Вряд ли. Зачем чужим тарелочникам наша
насквозь  отравленная  планета?  Он  вдруг  ясно  вспомнил  вонючее  озеро
отходов, утренний удушливый смог  и  дожди,  от  которых  листья  деревьев
покрывались пятнами, словно ожогами, мертвые,  без  птичьего  пения  леса,
реки, в которых никогда больше не заведется рыба.
     Здесь, в новом мире, все еще можно  переделать.  Можно  даже  создать
что-то свое, что будет жить в согласии с природой.
     А вообще, может быть, природа имеет некий защитный механизм,  который
время от времени, когда ей грозит бесповоротное уничтожение, включается  и
убирает причину? Может быть, куб -  последняя  попытка  защитить  себя  от
людей, призвав на помощь прошлое? А по моему - "рокамболями"?
     Все может быть. А ты изволь  получать  деньги,  отпуска  и  все,  что
полагается. Да на черта мне деньги, если через десять, двадцать лет на них
не купишь глотка чистой воды?
     Ему вспомнились кадры из какого-то фильма.
     ...Серое  полотнище  леммингов  катилось  к  обрыву.   Вот   передние
свалились в пустоту, потом другие, третьи, сотые. Пена серых голов и спин,
перехлестывавшаяся через край обрыва и летевшая вниз, в воду.
     Не похожи ли  мы  сами  на  леммингов?  А  природа  вовремя  включила
защитный механизм, предложив нам выход  из  положения.  Мы  же  хотим  его
уничтожить, не понимая, что тогда может включиться другой, более страшный,
который заставляет леммингов бросаться в воду.
     Он посмотрел на Катрин и увидел ее испуганные  глаза.  Его  рука  уже
тянулась нажать кнопку на корпусе компаса. Тогда из него полезет тоненькая
антенна и заработает  передатчик.  И  даст  пеленг,  на  который  прилетят
крокамболи. Достаточно начать...
     - Ишь ты - пеленга захотели,  -  сказал  Харлам  и  зашвырнул  компас
подальше, в траву.
     - Вот так, - сказала Катрин и улыбнулась Харламу. Они встали и  пошли
прочь от этой бело-розовой глыбы.
     Харлам шел и думал о том, что, похоже, это единственный выход. Потому
что мы, современные люди, отравлены. Мы отравлены нашим  пренебрежением  к
природе, желанием урвать от нее как можно  больше  и  любой  ценой.  Когда
хроноклазм захватит всю планету, нас  будет,  по  сравнению  с  теми,  кто
вернулся из прошедших веков, не так уж и много. И вообще на Земле настанет
хаос, который, конечно, со временем снова  вернется  к  порядку.  Но  есть
шанс, что за это время возникнет что-то новое, какое-то другое отношение к
окружающему миру. Не может всепланетный хроноклазм пройти без следа.
     Голубая птичка размером с колибри уселась Катрин  на  плечо  и  нежно
ущипнула мочку уха. Катрин засмеялась и  дунула  на  нее,  а  потом  долго
смотрела на голубую точку, медленно исчезавшую в безоблачном небе.
     Харлам и Катрин вдруг почувствовали  себя  хозяевами  своего  нового,
удивительного мира. И он стал щедр и ласков,  укрывая  их  в  тени  аллей,
отгораживая непроходимыми стенами от хищных зверей, подсовывая, как только
они захотели пить, источник с чистейшей в мире водой. А когда они захотели
есть,  сам  собой  поблизости  от  них  отыскался  маленький  трактир.  Им
понравилась его полутьма, выцветшие гобелены, изрезанные временем и ножами
столы, старый хозяин с потным лицом и толстым брюхом.
     Хей-гоп!  Они  ели   и   ели,   только   сейчас   ощутив,   насколько
проголодались, не обращая внимания, что именно им подавали. Лишь бы  есть,
блаженно улыбаясь,  глядя  друг  на  друга  влюбленными  глазами,  запивая
поцелуи крепким темным пивом.
     А потом, когда все кончилось, они  вышли  на  улицу,  хотя  хозяин  и
говорил им, что у  него  есть  задняя,  уютная-уютная,  почти  королевская
комната, где такие мягкие ковры, подушки и  широкая  кровать,  куда  можно
улечься хоть всемером. Но они отказались.
     Холодный ветерок обдул их разгоряченные лица.
     - Куда теперь? - спросила Катрин. - И не  пора  ли  нам  выбрать  для
жилья дом?
     Харлам ей в ответ улыбнулся и вдруг подумал, что с таким  же,  как  у
него, заданием могли послать еще нескольких  человек.  И  если  хоть  один
доберется до куба...
     Он резко вскинул голову и увидел в небе след "рокамболя".
     Через полминуты на горизонте вспухло что-то круглое, черное,  похожее
на шляпку  гриба-дождевика.  Оно  росло  и  вытягивалось  вверх.  Вот  уже
показалась сужающаяся резко вверх ножка.  Вспышка  -  и  на  месте  облака
закрутился гигантский смерч.
     Холодный ветер ударил им в лицо. Земля шевелилась и корчилась  у  них
под ногами, а потом, пока еще медленно, поползла в  ту  сторону,  где  был
куб.
     К этому времени Харлам и Катрин уже бежали в противоположную сторону,
отчаянно,  задыхаясь  и  поминутно  спотыкаясь.  А  движение   земли   все
ускорялось и ускорялось.
     Харлам понимал, что хроноклазм  схлопывается.  Еще  немного  -  и  он
исчезнет совсем, провалившись в бездны времени, из которых возник.  А  он,
Харлам, останется здесь. Но что будет с Катрин? Нет, это невозможно. Нужно
что-то сделать. Но что?
     Боль терзала его огромное тело, но главное было не в  ней,  а  в  том
сожалении, которое охватывало Друхха, когда он понял, что это  -  все!  Он
чувствовал,  как  внутренняя  энергия,  словно  вода  из  дырявого   таза,
выливается из его тела, лишая силы и возвращая тем  самым  в  человеческий
облик.
     Было очень странно ощущать вместо невидимых энергетических  щупальцев
человеческие руки. Былое могущество казалось уже  странным  воспоминанием,
но все же в нем оставалось  немного  энергии,  чтобы  что-то  сделать.  Он
вспомнил о тех двоих, которые приходили к нему совсем  недавно.  Поначалу,
наблюдая за ними, он хотел их прихлопнуть, но потом, когда понял, что  они
любят друг друга, не стал этого делать, и оказался прав. Они не  причинили
ему зла, и теперь, вспомнив о  них,  Друхх  последним  чудовищным  усилием
выплеснул из себя остатки энергии, чтобы их спасти.
     Потом рухнул в  темноту,  чтобы  через  некоторое  время  очнуться  и
увидеть синее небо, в котором парили горные орлы,  белоснежные  вершины  и
склоны, вдохнуть полной грудью свежий воздух и  громко  крикнуть  восходу,
долине и пещере, что он вернулся...
     Харлам открыл дверцу и прыгнул на место  пилота.  Катрин  влетела  на
другое, как белка. Вертолет был старенький.  Каким-то  чудом  он  оказался
здесь, а вокруг на несколько сот метров - пространства неподвижной земли.
     Руки Харлама забегали по рычагам, ручкам и кнопкам. Взревел мотор,  и
вертолет рванул вверх.
     ...Все, что было внизу - джунгли, льды, реки,  моря,  тайга,  болота,
города  и  деревушки  -  бледнело  и  истаивало,  становясь  прозрачным  и
нереальным.
     Налетел ветер и неудержимо понес вертолет к черному  колоссу  смерча,
возникшего в том месте, где находился центр хроноклазма.  Харлам  скрипнул
зубами и попытался выжать из мотора все, что тот мог дать. Но даже это  не
помогло. Их неудержимо сносило в смерч.
     Черная стена  заслонила  полгоризонта.  Вертолет  швырнуло,  а  потом
раздался резкий хлопок, как будто лопнула  огромная  елочная  игрушка.  Их
опять подкинуло, но тотчас  же  аппарат  выровнялся,  и  Харлам  с  Катрин
увидели, что смерч исчез.
     Внизу  расстилался  самый  обычный   пейзаж   без   малейшего   следа
хроноклазма. Но им было не до этого. Сейчас  они  просто  радовались,  что
уцелели.
     Харлам кричал что-то бессмысленное, а Катрин хохотала и цеплялась  за
его рукава. А потом, когда она поцеловала Харлама, вертолет клюнул  носом,
резко выпрямился и стал набирать высоту, деловито карабкаясь на  невидимую
воздушную горку, все выше и выше. Маленькая серебристая точка в  глубоком,
безоблачном небе. Маленькая, постепенно исчезающая точка...
     А ровно через неделю включился следующий защитный механизм, и  старый
Мак Кэй, проснувшись ночью,  подумал  о  том,  что  все  на  свете  грязь,
безобразие, суета и гнусность, а человек  вообще  никчемное  создание.  И,
окончательно осознав все это, старый Кэй поднялся на крышу своего дома для
того, чтобы, шагнув через  ее  край,  ринуться  к  безжалостной  мостовой,
щерившей навстречу щербатые зубы брусчатки.
     Впрочем, он был не единственный. Ровно через пятнадцать минут  то  же
самое пришло в голову каждому человеку на Земле...