ЧЕЛОВЕК С НОМЕРОМ
...А гори оно все огнем, подумала девушка и камнем пошла ко дну. Мир
окрасился в темно-зеленые тона, потом сделался отвратительно бурым и,
наконец, черным. В грудной клетке девушки взорвалась маленькая атомная
бомба - а может быть, и нейтронная, черт их разберет. Важнее было то, что
сверкающее грибообразное облако распирало ребра, рвалось наружу, проникало
в мозг и сияло в накрепко зажмуренных глазах. Девушка разомкнула губы, и
энергия распада ушла из нее тремя пузырьками воздуха. На освободившееся
место хлынула вода со смешанным привкусом тинной тухлятины и нефти. И в
этот момент жесткие, корявые, поросшие, должно быть, редкими черными
волосками пальцы схватили девушку за купальник. Еще чего, вяло подумала
она. Я никого не просила ни о каких услугах, терпеть не могу просить,
тонуть так тонуть. Ее сознание действовало, словно часы, чей завод уже
иссяк, но осталось чуть-чуть силы в освобожденной пружине. Ее здоровый
организм, далеко не выработавший своего ресурса, ее молодой организм,
которому место не на дне затхлой реки между гнилым плавником, среди битого
стекла и прогоревшей от ржавчины проволоки, место которому на танцевальном
пятачке в студенческой дискотеке, на теннисном корте, наконец - в объятиях
у такого же молодого и горячего организма противоположного пола, ее
организм сопротивлялся наступлению подлой смерти, высасывал последние
кубики воздуха из опавших легких. В то же время он сопротивлялся и грубой
хватке мужских рук, не разбиравших, за что им хватать, можно ли им за это
хватать, сопротивлялся в силу опять-таки здорового защитного инстинкта
незатасканного девичьего тела. Ну-ка, убери свои лапы, мысленно
скомандовала девушка, но вода уже расступилась, выпустила ее, поддалась
грубой мужской силе.
Ну-ка, убери лапы, пробормотала девушка и открыла глаза. На самом
деле никто уже и не думал хватать ее за что придется. Инцидент был
исчерпан, было да сплыло, все хорошо, что хорошо кончается, поезд ушел,
мадемуазель. Она лежала на песочке, раскинув руки, а полуденное солнце
заглядывало ей в лицо, одновременно исполняя полезную функцию - подвергая
ее кожу и купальник естественной сушке. Девушка повернула голову направо и
увидела свою одежду, как она ее оставила - внизу деревянные клоги,
посередине беленький топ в голубой цветочек, сверху небесно-голубые с
проплешинами джинсы. Девушка повернула голову налево и увидела того, кто
ее спас. Это был очень мускулистый мужчина неопределенных лет, короткая
стрижка и маловыразительное лицо. Он сидел на прибрежном камне и просыхал,
его одежда небрежно валялась у загорелых волосатых ног. Вероятно, я должна
благодарить вас, произнесла девушка, приподнявшись на локтях. При этом она
кожей головы почувствовала, что у ней все волосы забиты песком и прочей
дрянью. Пустяки, сказал он. Я не собирался никого спасать, особенно
молоденьких самоубийц. Все дело в инстинкте, сработал здоровый
хватательно-спасательный инстинкт. С чего вы взяли, что я самоубийца,
спросила девушка. Рыбак рыбака, ответил он.
Пока она обдумывала его слова, обдумывала с явным усилием, потому что
голова не хотела думать, мозг совсем одурел на радостях от притока
растворяющегося в крови кислорода - потребляй себе вволю, никто не
запретит! - пока она думала над тем, что же такое он имел в виду, мужчина
сошел со своего камня и полез в карман валявшихся на песке брюк за
сигаретой. При этом он повернулся к девушке спиной, и она увидела между
его лопаток большие, четко различимые даже под плотным загаром цифры -
единицу и двойку. Вот здорово, сказала она, что это - татуировка? Нет,
сказал он, закуривая. Что-то вроде родимого пятна. Может, это рак у меня
такой, особая разновидность рака. Рак номер двенадцать. И давно, спросила
она. Не очень, лет с двадцати. До двадцати у меня были имя и фамилия, а
потом я стал человеком номер двенадцать. Теперь это мое имя - Двенадцать,
чем плохо? Вот здорово, снова сказала она, а что - разве, нельзя его
свести? Пробовал, ни черта путного не вышло. Всю спину мне освежевали, а
цифры проступают. Как дьявольское клеймо, каинова печать. Зачем же так,
произнесла она тоном умудренной женщины, женщины с опытом, женщины с
прошлым, хотя была всего лишь маленькой смазливой соплячкой. Зачем же так,
что за проблема - надел майку, и нет никакого номера. Как бы не так,
спокойно сказал он, хотя в этом месте полагалась бы слеза в голосе, но
никакой слезы не последовало, видно, этап слезливости в его биографии
миновал. Как бы не так, это клеймо проступает даже сквозь водолазный
костюм. Я пробовал привязывать к спине свинцовую плиту, поверх надевал
свитер и пиджак, и все равно на пиджаке проступали две чертовы цифры.
Сатанинское число, будь оно неладно. Светится, да не каким нибудь
приличным цветом, а своим, особенным, невесть каким. В природе семь
цветов, так вот это цвет номер двенадцать, причем предыдущие четыре пока
не открыты. Дудки, сказала девушка. Сатанинское число - это тринадцать. Не
знаю, возразил он, не знаю. Что касается меня, так я уверен, что ни больше
не меньше как двенадцать. Здесь какая-то тайна, сказала девушка, садясь к
нему поближе. Мистика, средневековье. А может быть, над вашим родом
тяготеет древнее проклятье или заклятье. Апостолов, между прочим, было
двенадцать. Как звали двенадцатого? Не помню, ответил он. Наверное, Иуда.
Он, говорят, повесился. Да, сказала она, только из-за числа "тридцать".
Ему столько заплатили за предательство. Ну тогда я, продолжал мужчина,
покончу с собой - не знаю, правда, каким способом, - из-за числа
"двенадцать", потому что природе было угодно совершить предательство по
отношению ко мне. Она предала меня, нацепив на меня этот пожизненный
ярлык. Предала, старая проститутка, мать ее... Не знаю, заявила девушка, я
не стала бы так из-за этого убиваться. Ну, цифры и цифры. Он засмеялся, и
смех этот был не сатанинский, не истерический, ни даже грустный - просто
смех здорового мужчины, которому на все плевать с колокольни. Я где-то
читал, сказал он, что у самоубийц иногда прорезается странное желание -
излить кому-нибудь душу. Если им подворачивается под руку некто, кому
хватает терпения выслушать весь их бред, то иной раз бывает, что
самоубийцы отказываются от своих намерений. Существует даже специальная
телефонная служба для самоубийц. Наберешь номерок - и болтай, сколько
влезет, а на том конце провода слушают и поддакивают. Так вот, во мне,
очевидно, сработал этот душеизливательный инстинкт. Только поступил я не
очень хорошо, некорректно по отношению к коллеге. Заставил слушать себя
другого самоубийцу. Впрочем, вы можете меня не слушать и заняться личными
делами, можете утопиться еще раз, я не стану препятствовать... Говорю вам,
что я и не думала топиться, сказала девушка, просто заплыла слишком далеко
и устала бултыхаться, такое бывает. Ну разумеется, сказал он. Все мы
заплыли слишком далеко. И устали бултыхаться.
Когда эта дрянь вылезла у меня на загривке, я вынужден был оставить
учебу, потому что это сделалось невыносимым. Постоянная пытка чувствовать
у себя между лопаток этот номер и чужие взгляды, притянутые к нему, словно
к магниту. И бесконечное так называемое "дружеское участие". Слушай, что
это у тебя там?.. Так, номер. На кой он тебе? Не знаю. Как это - не
знаешь?! Ни одной нормальной девчонке даже в голову не приходило, что со
мной можно пройтись вечерком под руку, как с любым иным парнем. Что кроме
этого клейма все остальное у меня как у всех. Эти чертовы цифры... Один
преподаватель в шутку назвал меня "заключенный номер двенадцать". И что же
- прилипло... А когда я устал обдирать свои кулаки о чужие морды и,
соответственно, свою морду о чужие кулаки - угадайте, куда я пошел. Ну,
попробуйте придумать, куда может направиться человек, на спине у которого
номер. В цирк, неуверенно сказала девушка. Почти, ответил он. В футбольную
команду.
Тренер катался по полу, он ржал, как жеребец перед случкой, покуда я
излагал ему свою историю. Ладно, парень, сказал он. Так даже лучше - не
надо тратиться на краску для твоих футболок. Правда, у меня уже есть
двенадцатый номер, но он ни хрена не может делать, я давно искал повод
шугануть его из команды. А играть ты умеешь? Я умел. Я играл, как зверь. Я
и в самом деле озверел от такой жизни. Когда я выходил на поле, никто не
знал, что среди игроков я единственный обречен пожизненно носить свой
номер, как свой крест. Но никто не тыкал мне этим в нос. Для тысяч сидящих
на трибунах я был таким же, как и все, и мое имя значилось в программах. А
когда мне удавалось продраться сквозь живые изгороди чужой защиты и
загнать мяч между растопыренных лап вратаря в сетку, это имя даже орали
вслух... Я уже говорил, что играл здорово. Я стал кумиром толпы, и мне
стали прощать маленькие чудачества. Например, то обстоятельство, что всюду
я появлялся в футболке с закатанными рукавами. После игры я натягивал
брюки, выходил на улицу и прыгал в такси, плотно прижимаясь спиной к
подушкам сиденья. До сих пор теряюсь в догадках, не сиял ли мой номер на
багажнике. Двенадцатый поехал, с нежностью говорили болельщики.
Чудаковатый малый, но играет дай боже всякому... На торжественном приеме в
честь нашей команды в магистрате, когда мы выиграли первенство, я появился
в футболке и галстуке-бабочке. И что же? Никто не удивился. Там были еще и
не такие наряды. Ко мне подсела одна расфуфыренная деваха, чья-то там
дочка. Почему вы все время один, спросила она томно. Ну, это легко
исправить, сказал я, пойдем. Куда, поразилась она, но тут же поправилась,
видно - испугалась, что передумаю: пойдем. И мы удрали с приема, сели в ее
машину, приехали в мою квартирку, которую я мог себе позволить за свои
деньги, и там порезвились вдоволь. Что это у тебя на спине, спросила она в
антракте. Татуировка, сказал я, в память о моем родном футбольном клубе.
Ага, ясно, сказала она, ну тогда давай еще... Мне казалось, что я обманул
судьбу. Главное - сделаться кумиром, и тебе все простят, будь у тебя не то
что номер на хребте, будь у тебя рога на макушке и хвост с кисточкой на
заднице. И я был кумиром, я был футбольным идолом, и если вы захотите
узнать мое имя, то перенесите свои планы на другое время, поворошите в
библиотеке газеты десятилетней давности, если только они не упрятаны в
закрытый доступ по какой-либо причине, я там на каждой странице со своим
номером, впрочем - я не настаиваю, ваши проблемы тоже серьезны и требуют
решения... И я попал в сборную страны. Как вы думаете, сколько я там
пробыл? Год, сказала девушка наугад. Почти, сказал он. Я там был десять
минут. Меня вызвал старший тренер, осмотрел с ног до головы и сказал:
играть будешь под номером двадцать. Нет, сказал я, могу лишь двенадцатым.
У нас этот номер занят, мрачно сказал тренер, и не тебе диктовать, что я
должен делать. Я никому ничего не диктую, сказал я, но мы сойдемся только
на цифре "двенадцать", это моя слабость. Тогда катись, произнес тренер. И
я укатился назад, в свой клуб, где на меня глядели уже не как на чудака, а
как на идиота. Еще бы: поймал жар птицу за хвост и выпустил, да еще
ладошки отряхнул. Но я играл, забивал голы, и все скоро сошлись на мнении,
что все же это блажь, которую следует простить. Однако архангелы уже
продудели в свои дудки, и я был отмечен печатью рока, или как там пишут в
дурацких книжонках. Дело в том, что с годами, как ни печально, я не
молодел, а старел. Пришло такое время, когда мне стало трудно входить в
оборону противника, подобно нагретому ножу в кусок масла. Я перестал
забивать. Скоро я перестал бегать. Знаешь что, сказал тренер, сдай-ка ты
свою футболку, тут у меня парнишка появился... Черт, где же на ней номер?!
Ах, да... И он принялся ржать, как жеребец перед случкой.
Я вышел на улицу в пиджаке, одетом на голое тело, и сучьи цифры
проступали на нем. Двенадцатый пошел, сказали зеваки. Старик уже, играть
не может. Я добрался до ближайшего магазина готового платья и купил себе
дорогую сорочку с галстуком. Угадайте, куда я устроился на работу. В цирк,
сказала девушка. Почти, сказал он. В театр. Я стал номерком в гардеробе.
Ого, сказала девушка. Разодетый в пух и прах, я сидел рядом с
гардеробщиком, и когда подходила наиболее уважаемая персона,
вознамерившаяся удостоить своим присутствием эту конуру, он толкал меня
локтем. Покуда пальто перекочевывало на вешалку, я огибал барьер и
поступал в распоряжение хозяина одежды. Разумеется, никто не клал меня в
карман. Я просто следовал рядом, как привязанный, куда бы не направился
мой обладатель. Во время спектакля, покуда он пялился в бинокль на сцену
либо чесал язык с приятелями, развалясь в ложе, я истуканом стоял в тени и
украдкой зевал. Мне было скучно, однако же я был единственным в мире
номерком из театрального гардероба, которому за это платили. И недурно
платили, следует заметить. Но это удовольствие длилось недолго. Скоро меня
украли. Угадайте, как? Не смогу, сказала девушка. Ну же, это совсем
просто! Ну, не могу, воскликнула девушка. Согласно контракту, я был обязан
неотступно следовать за человеком, в распоряжение которого поступил. Если
это был мужчина, никакого противоречия в контракте не возникало. Но если
это была дама, то я мог следовать за ней повсюду, кроме дамского туалета.
А одна моя хозяйка, в леопардовой накидке и бриллиантовом колье, старая
рухлядь, в антракте опилась шампанским. Посреди второго акта неведомые
силы подняли ее и вынесли из ложи в туалет. Пока я, конфузливо озираясь,
торчал под дверьми, ко мне подошли двое джентльменов в строгих черных
костюмах. Не шумите, дружище, сказал один из них и вставил мне под ребро
короткоствольный револьвер. Идем, произнес он, какая вам разница? В
контракте на этот счет ничего не было, и я пошел, и сообщница гангстеров
получила взамен меня шиншилловое манто. Они смотались, а я сел на свое
место рядом с гардеробщиком, унылым древним грибом, который ничего не
видел дальше своего носа, и которому совершенно безразлично было, кому и
что выдавать. И мы сидели тихо и молча, пока не прибежала та ведьма...
Меня обвинили в пособничестве преступникам, но моему адвокату удалось
убедить присяжных, что я был связан контрактом, и вообще, являясь объектом
кражи, могу выступать в деле лишь как вещественное доказательство.
Гардеробщик пошел в тюрьму, а я отбрыкался. Но главное заключалось в том,
что меня в два счета выперли-таки с работы. Угадайте, куда я направился
после этой истории. Да в цирк же, сказала девушка. Почти, сказал он. В
фешенебельный консервативный отель под старину. Такой, знаете, где и
портье, и коридорные, и горничные - сплошь живые люди, а не автоматика,
как в этих новомодных стоэтажных коробках. Где принято встречать
постояльца поклоном и вручать ему ключ с жестяным номерком. И я стал
номерком, который портье выдавал постояльцам вместе с ключом после
предусмотренного традицией поклона. Меня соединили с ключом тонкой
цепочкой, и я сопровождал своего хозяина в скромный четырехкомнатный люкс.
Там имелись гостиная, рабочий кабинет, спальня и еще одна комната
неизвестно для чего, обставленная не хуже прочих. С туалетом казусов
больше не возникало, потому что никто не берет туда ключи, предпочитая
оставлять их на столике в прихожей. Пока мой хозяин отправлял естественные
нужды, я сидел в специально отведенном для меня кресле подле дверей.
Теперь меня трудно стало украсть, в контракте мне позволено было оказывать
сопротивление и призывать на помощь звуковыми сигналами. Вроде как в
номерок при ключе было вмонтировано хитрое противоугонное устройство. Этим
хитрым устройством были мои волосатые лапы бывшего спортсмена и мои
голосовые связки. Мне также дозволялось отвечать на вопросы хозяина
касательно местного сервиса и при необходимости пользоваться вторым
туалетом, который устроили в номере специально для меня. Со временем я
научился становиться почти незаметным, сливаясь с обстановкой, превращаясь
в деталь интерьера. Если человек жил в люксе более суток, то уже наутро он
переставал замечать меня и вел себя так, будто я и впрямь был жестяной
биркой, соединенной с ушком ключа, что валяется на столике в прихожей. Чем
только не занимались в моем присутствии! Напропалую дулись в карты,
напивались вдрызг, разрабатывали планы налета на местное отделение
национального банка... Всю эту информацию я обязан был пропускать мимо
своих органов восприятия. И я пропускал. Какая мне была разница? Я садился
в свое кресло и превращался в деталь интерьера. Иногда мужчина приводил
женщину. Ой, кто это, взвизгивала она, ловя на себе мой оловянный взгляд.
Где, недоуменно озирался хозяин. Ах, это... Меня даже перестали называть
"этот", на каком-то этапе своей биографии я утратил имя и пол, стал вещью.
Вещественным доказательством. Вот как они говорили обо мне: ах, это... И
мужчина вел женщину в спальню, и там они занимались чем положено. Мне было
наплевать. Какая разница жестяному номерку, что происходит вокруг?
Между тем, внешне я сохранял все признаки человека. Я оставался
организмом мужского пола. И эти мои недостатки порой сбивали с толку моих
хозяев. Особенно если это были организмы женского пола. Не однажды в люксе
проживали богатые дамы, и большей частью они не обращали на меня внимания.
Но одна путешествующая стерва, молоденькая вдовушка, крепко насосавшись в
баре и никого не подцепив, вернулась в люкс разочарованная, и жестяной
номерок, прицепленный к ушку ключа, которым она отпирала дверь, внезапно
обрел в ее глазах очертания хорошо сложенного мужчины средних лет.
Отлично, сказала она, запри ворота покрепче. Посмотрим, каков ты в
настоящем деле, говорила она, мотаясь по гостиной и расшвыривая во все
стороны свои тряпки и побрякушки. Мадам, сказал я, не забывайте, что я
всего лишь номерок. Разумной женщине и в голову не придет заниматься
любовью с номерком от ключа. Придет, сказала она, ты ничего не понимаешь в
этом, любовью можно заниматься даже с самцом каракатицы, если его как
следует растормошить. Неужели ты уступишь в любви самцу каракатицы? Мадам,
сказал я, прошу вас, опомнитесь, но ей осталось лишь расстегнуть браслет
наручных часов, и затормозить эту распаленную самку каракатицы было
практически невозможно. Она затащила-таки меня в постель, и я вспомнил
прежнюю резвость. Вероятно, в ту ночь мы с ней изобрели новый вид полового
извращения - совокупление с номерком от ключа. Это развлечение пришлось по
вкусу моей хозяйке, и она эксплуатировала меня похлеще тех нефтяных
скважин, что остались ей от покойного супруга. Скачки длились
круглосуточно с перерывами на подзарядку в баре, и к концу первой недели я
понял, отчего умер ее самец. Мне угрожало полное истощение, но она
внезапно съехала: в стране, где находились ее скважины, произошла народная
революция, всю нефть национализировали, и она прогорела. На ее место
поселился тихий и печальный человечек в трауре, который беспросыпно пил. Я
так и не понял, кого или что он оплакивал, слава богу, меня он не трогал,
и я молил судьбу, чтобы он пожил здесь подольше, покуда я отдышусь. Но в
конце концов он допился до белой горячки, напялил поверх ночной пижамы
фрак, нахлобучил цилиндр и выбросился в окно. Я даже не пошевелился, я
погрузился в ленивое бессмысленное бытие жестяного номерка, в голове у
меня шевелились медленные жестяные мысли, а между тем мой хозяин в своем
шутовском наряде бухнулся со второго этажа на цветочную клумбу, завыл от
досады и в умопомрачении перекусал всех, кто случился поблизости. Больше я
его не видел, а это был мой последний постоялец, не обращавший на меня
внимания. Не знаю, как это получилось, быть может, моя вдовушка
разболтала, но за какой-то месяц через люкс номер двенадцать прошла
вереница одиноких миллионерш различного возраста и конфигурации,
находивших особое удовольствие в ночных игрищах с жестяным номерком. Нет,
впрочем, однажды моим хозяином был мужчина. Хотел он приблизительно того
же, что и веселые вдовушки, и я прятался от него на платяном шкафу. Какая
мерзость, сказала девушка. Конечно, мерзость, а разве все предыдущее не
было мерзостью? Покуда я сидел на шкафу, он терпеливо подстерегал меня
внизу, он знал, что рано или поздно мне понадобится слезть - например, в
туалет. Как странно, вся моя жизнь вертится вокруг двух осей - числа
"двенадцать" и сортира... И меня разобрало такое зло, что я вышел из роли
и подумал: какого черта?! Я слез со шкафа, подождал, когда он кинется на
меня, и врезал ему по этому самому месту своей натренированной ногой.
Честное слово, лучшего гола я не забивал за всю прежнюю футбольную
карьеру! Он приподнялся на воздух, пролетел метра четыре, роняя стулья и
керамику, и влепился в диван. Трибуны закричали: браво, двенадцатый!.. Мой
хозяин отлежался и в тот же день укатил прочь, поняв, что ему здесь не
светит. На его место немедля заступила богатая вдова... Что за чудеса,
сказал хозяин отеля, люкс номер двенадцать пользуется особым спросом,
богачи любят экзотику, они прямо таки рвутся туда. И он сделал две вещи:
повысил мне плату и поднял цену на люкс. Это не помогло, половина отеля
пустовала, зато ко мне стояла очередь надутых миллионерш. Тогда он сделал
третью вещь: нанял еще десяток здоровых парней, которые надели ливреи с
номерами, намалеванными на спинах флюоресцирующей краской, и стали
жестяными бирочками при ключах. Этим он спас свое дело от краха, но мне не
полегчало. Я был на грани срыва. И однажды двери отеля распахнулись, и
вошла она... самка каракатицы. Она выкрутилась из передряги: наверное,
заплатила кому сколько положено, и в той стране для нее устроили военный
переворот. Теперь она вновь путешествовала. Ее похотливый взгляд скользнул
по оловянным рожам людей-номерков, торчавших за спиной портье, и
остановился на мне. Угадайте, чем закончилось. Это нетрудно, сказала
девушка, вы завыли от досады и перекусали всех, кто случился поблизости.
Точно, сказал он.
Что вы молчите, спросила девушка, рассказывайте, изливайте душу.
Собственно, я кончил, сказал он. И вообще зря я это затеял. Кому-то,
говорят, помогает, когда его внимательно выслушают. Мне не помогло. Потому
что вы посочувствуете и уйдете по своим делам. Или, там, утопитесь. А мой
номер останется при мне. Так что я, наверное, поступлю, как задумал. Я
погружу его на дно этой вонючей реки, где он будет пребывать в сохранности
до судного дня. И когда нас всех созовут на Страшный суд, я выйду вперед,
отпихну локтем двенадцатого апостола и стану на его место. Какие глупости,
сказала девушка. Добрые люди кончают с собой из-за серьезных вещей, а тут
ерунда какая-то, номер на спине. Ну, например, сказал он. Ну, например,
несчастная любовь, сказала девушка. Или одиночество. Или нищета. Какие
глупости, передразнил он. Все это поправимо. Сегодня тебя разлюбили,
завтра - полюбили. Сегодня ты одинок, завтра не знаешь, куда спрятаться от
друзей. Сегодня ты нищий, завтра тебе выпал счастливый билет в лотерее. А
номер на спине будет сегодня, завтра и всегда. Человек с номером докурил
сигарету, смял пустую пачку и выбросил ее в корявые прибрежные кусты.
Благодарю за внимание, сказал он, я кончил. Не делайте глупостей, девочка,
никогда не делайте глупостей. И он пошел в реку, а она осталась на грязном
песке, под горячим полуденным солнцем, еще находившим дорогу своим лучам в
смоге, стлавшемся над недалеким городом. Ну нет, подумала девушка,
поднимаясь. Не выйдет, подумала она, быстро входя в воду. Не выйдет по
двум причинам. Во-первых, во мне тоже внезапно разыгрались здоровые душе
изливательные инстинкты, и мне вдруг захотелось, чтобы кто нибудь выслушал
и мою историю. А во-вторых, я придумала еще одно занятие для человека с
номером на спине. Почему бы ему не поднатужиться и не стать счастливым
числом? Мне отчего-то кажется, что двенадцать - это мое счастливое число.
Мой счастливый билет в лотерее.