seedling

Джеймс Бенджамин Блиш. 23.05.1921 -- 30.07.75

Образование: университет Ратнерс, 1942 г.
университет Колумбия, 1946 г.

Женат: 23.05. 1947, Эмден Милдред, разведен.
1964 -- Джудит Лоуренс.
Дети: Элизабет и Чарльз.

Премии: Хьюго -- за "Дело совести", 1959

Почетный гость 18-го Конгресса любителей НФ, 1960

Основные произведения

1. Джек Орлиный (Jack of eagles), 1952

2. Воины дня (The warriors of day), 1953

3. Землянин, вернись домой (Earthman, come home), 1955

4. Сеятели для звезд (The seedling stars), 1957

6. Замерзший год (The frozen year), 1957

7. Триумф времени (звук кимвалов) (The triumph of time = A clash of cymbals), 1959

8. Дело совести, 1958

9. Города в полете, 1970

10. Звездный рейс (Star treck). Выпуски 1-12, 1967-77 и другие.

КНИГА ПЕРВАЯ

ПРОГРАММА "СЕМЯ"

Двигатели корабля загудели вновь, но Свени даже не заметил перемены.
Когда из настенного динамика наконец донесся голос капитана Майклджона,
Свени все еще лежал, пристегнутый к койке, пребывая в необыкновенном
состоянии безмятежного спокойствия, какого он никогда не испытывал
раньше, и, вероятно, не смог бы описать даже самому себе. Хотя пульс у
него не пропал, во всем остальном он вполне мог прийти к заключению, что
он умер. Понадобилось несколько минут, чтобы он прореагировал на голос
капитана.

-- Свени, ты меня слышишь? У тебя... все в порядке?

Маленькая пауза в вопросе заставила Свени усмехнуться. С точки зрения
Майклджона и большей части остального человечества, Свени совсем не был
в порядке и норме. Практически, он был мертв.

Свидетельством этой анормальности была плотно изолированная кабина
Свени, имевшая отдельный воздушный шлюз для выхода из корабля. Она была
размещена так, чтобы предотвратить всякие контакты Свени с остальными
членами экипажа. Подтверждал это и тон Майклджона, это был голос,
который обращался не к другому человеку, а к какому-то существу, держать
которого нужно в особом, надежно запертом помещении.

Помещении, функцией которого было защищать Вселенную от его содержимого,
а не наоборот.

-- Конечно, я в норме,-- отозвался Свени, отстегивая ремень и садясь на
койке. Он проверил показание термометра, продолжавшего регистрировать
неизменные 90 градусов выше нуля -- среднюю температуру на поверхности
Ганимеда, третьего спутника Юпитера.

-- Я немного задремал. Что случилось?

-- Я вывожу корабль на орбиту. Сейчас мы примерно в тысяче миль от
Ганимеда. Я подумал, не захочешь ли ты посмотреть на него.

-- Еще бы. Спасибо, Майки.

-- Да,-- сказал динамик на стене.-- Потом нам нужно будет поговорить.

Свени ухватился за поручень и с завидной точностью подтянулся прямо к
крохотному иллюминатору каюты -- единственному иллюминатору. Для
человека, чей организм был с самого рождения приспособлен лишь к одной
шестой гравитации Земли, невесомость была допустимой крайностью.

То же самое касалось и самого Свени. Он был человеческим существом --
его допустимой кpайностью.

Свени выглянул наружу. Он в точности знал, что ему предстояло увидеть.
Обстановка была досконально изучена по фотографиям, картам и
телезаписям, и даже с помощью телескопа -- на Луне, его доме, и еще на
Марсе. Когда вы приближаетесь к Ганимеду, то первое, что поражает взгляд --
это огромное овальное пятно, называемое Трезубцем Нептуна. Так оно было
названо самыми первыми исследователями пространства вокруг Юпитера, потому
что на старой карте Хови оно было обозначено греческой буквой "пси". Имя
оказалось выбранным удачно -- выяснилось, что пятно является глубоким морем,
наиболее широким у восточного конца, где оно занимает пространство от 120 до
165 градуса долготы и от 10 до примерно 36 градуса северной широты. Морем --
чего? О, воды, конечно, воды, навечно замороженной в лед каменной
твердости, который покрыт слоем минеральной пыли толщиной примерно в три
дюйма.

К востоку от Трезубца до самого полюса тянулось образование, называемое
Впадиной -- сотрясаемая обвалами долина, которая через полярную область
простиралась в другое полушарие, при этом расширяясь и спускаясь все
ниже к югу. (Ниже -- потому, что для пилотов и астрономов ВЕРХ
там, где север). Ни на одной другой планете нет ничего подобного
Впадине. Хотя с корабля, который подходит к Ганимеду по сто восьмидесятому
меридиану, она напоминает Большой Сырт на Марсе.

Однако в действительности настоящего сходства нет. Большой Сырт -- самая
приятная местность на Марсе, в то время как Впадина -- она и есть
Впадина.

На восточной границе этого грандиозного шрама на коре планеты имеется
отдельная гора высотой в три километра, у которой, как было известно
Свени, еще не было названия. На карте Хови она была отмечена буквой
"пи". Благодаря уединенному положению ее легко можно было различить с
Луны в хороший телескоп, когда через данную долготу проходила линия
терминатора, и вершина горы сверкала в темноте, как маленькая звезда. От
подошвы горы к Впадине отходило полкообразное плоскогорье, почти отвесно
обрывавшееся в сторону остальной части планеты, что было удивительно для
мира, не имевшего других свидетельств тектонической складчатости.

На этой полке и обитали адаптанты.

Свени довольно долго смотрел вниз на невидимую гору, вершина которой
сверкала под солнечными лучами. Ему было странно -- почему он ничего не
испытывает? Подошла бы любая соответствующая эмоция: предчувствие
встречи с себе подобными, тревога, нетерпение, даже страх. При том, что
двухмесячное затворничество в безопасной каюте -- барокамере должно было
привести его в такое состояние, когда благом стала бы любая перемена
обстановки, даже если бы ему предстояло присоединиться к другим
адаптантам. Вместо этого он по-прежнему был погружен в безмятежное
спокойствие. И лишь гора вызвала у него мимолетное любопытство, гора,
обозначенная буквой "пи" на карте Хови. В следующую секунду его взгляд
переместился к Юпитеру. Дико расцвеченный чудовищной величины шар
висел в каких-то шестистах тысячах миль от него. И даже это зрелище
привлекло внимание Свени лишь своей живописностью. Во всем остальном оно
не имело для него никакого смысла.

-- Майки? -- позвал он, заставив себя снова посмотреть на впадину.

-- Я тут, Свени. Как тебе нравится этот вид?

-- Похоже на рельефную карту. Ничего особенного. Где вы меня высадите?
Ведь приказ оставляет выбор места высадки на ваше усмотрение.

-- Да. Думаю, особого выбора у нас нет,-- сказал голос Майклджона более
уверенно.-- Только на большое плато, больше некуда. Хови обозначил его
"эйч".

Свени с легким отвращением осмотрел темный овал. Там он будет так же
плохо замаскирован, как и в центре моря Кризисов на Луне. Именно это он
и сообщил собеседнику.

-- Выбора у тебя нет,-- спокойно ответил Майклджон. Корректирующие
двигатели дали несколько импульсов. К Свени на секунду возвратился вес,
но исчез прежде, чем решить, в какую сторону его швырнуть. Теперь
корабль находился на нужной орбите. Правда, Свени не мог определить,
останется ли корабль висеть над той точкой, где он находится сейчас, или
станет перемещаться над Ганимедом. Он не стал спрашивать. Чем меньше он
знает, тем лучше.

-- Да, падать придется долго,-- пробормотал он вместо этого.-- И
атмосфера здесь не самая плотная в системе. Нужно, чтобы я упал где-то у
горы. Не хочу потом ползти две сотни миль через все плато.

-- Но, с другой стороны,-- возразил Майклджон,-- если ты опустишься
чересчур близко у горы, твои тамошние приятели смогут запросто засечь
парашют. Может быть, лучше всего было бы тебя выпустить во Впадину? Там
столько валунов, трещин и прочего хлама, что радарное эхо будет
совершенно беспомощным. У них не будет ни единого шанса засечь такую
мошку, как человек на парашюте.

-- Нет уж, спасибо. Остается еще оптическое наблюдение, а фольгу
парашюта даже адаптанты не спутают с обломком скалы. Нужно высаживаться
на другой стороне склона горы. Там я буду одновременно и в радарной, и в
оптической тени. Кроме того, как я смогу выбраться из Впадины? Не зря
ведь они установили станцию слежения на краю обрыва.

-- Это верно,-- заметил Майклджон.-- Так, катапульта у меня уже
нацелена. Я одеваюсь и встречаюсь с тобой снаружи, на корпусе.

-- Ясно. Только скажи, что вы будете делать, пока меня не будет. Чтобы в
случае чего не свистел впустую, вызывая вас.

Послышался металлический стук -- открывали отсек скафандров Свени. Он
уже надел крепежные ремни парашютов. Чтобы надеть респиратор и
ларингофоны, потребовалось всего десять секунд. Больше Свени ничего не
требовалось для защиты от окружающей среды, в которой человек мгновенно
бы погиб, не будь на нем скафандра высшей защиты.

-- Я останусь здесь триста дней. Энергия будет отключена, кроме самых
необходимых систем,-- произнес голос Майклджона, казавшийся теперь более
далеким.-- Предполагается, что что ты к тому времени уже как следует
изучишь обстановку и познакомишься со своими друзьями. Я буду в
постоянной готовности принять твое сообщение на условленной частоте.
Тебе нужно послать лишь оговоренный кодом набор букв. Я введу сообщение
в компьютер, тот выдаст мне инструкции, и я буду действовать в
соответствии с ними. Если через триста дней от тебя не будет вестей, я
на скоpую pуку помолюсь за душу бедняги Свени и отправлюсь восвояси. Больше,
бог свидетель, мне ничего неизвестно.

-- Достаточно и этого,-- спокойно ответил Свени.-- Пойдем.

Свени вышел наружу через личный шлюз. Как и у всех истинно межпланетных
кораблей, у корабля Майклджона не было внешней обшивки. Он состоял из
блоков-узлов, включавших жилую сферу и соединявшихся паутиной блоков и
растяжек. Одна из самых длинных Т-образных балок была сейчас направлена
в сторону объекта "эйч" на карте Хови. Эта балка и должна была послужить
катапультой.

Свени поднял голову, глядя на шар спутника. Старое знакомое ощущение
падения на миг вернулось к нему. Он опустил взгляд,
ориентируя
зрительное восприятие на корабль, пока ощущение падения не прошло
полностью. Очень скоро он отправится к Ганимеду.

Из-за выпуклости жилой сферы показалась фигура Майклджона, скользящего
подошвами скафандра по металлу кабины. В мешковатом безликом скафандре
именно он казался сейчас нечеловеком.

-- Готов? -- спросил он.

Свени кивнул и лег лицом вниз на направляющую балку, защелкнув в
положенных местах крепления своей упряжи. Он чувствовал прикосновение
перчаток Майклджона к спине -- закреплялась ранцевая реактивная установка.
Но он ничего не видел, кроме деревянных салазок, которые будут
предохранять тело от огня выхлопа.

-- Порядок,-- сказал пилот.-- Удачи.

-- Спасибо. Давай отсчет, Майки.

-- Пять секунд до старта. Четыре, три, две, одна, пошел!

Реактивный ранец завибрировал и довольно ощутимо стукнул Свени между
лопатками. Мгновенное ускорение надавило на ремни парашютной упряжи,
салазки помчались вдоль направляющей балки.

Потом, освобожденные, они отделились от него и по дуге ушли куда-то
вниз, быстро исчезнув среди звезд. Отделился и сам ранец, помчавшись
вниз и вперед, сверкая огнем из сопла. Мгновенно рассеявшаяся волна жара
от двигателя на миг вызвала у Свени головокружение. Потом ранец исчез.
Ударившись о Ганимед, он разовьет такую скорость, что от него останется
лишь небольшая воронка.

Остался лишь сам Свени, падавший вниз головой на поверхность Ганимеда.

Свени всегда хотел быть человеком. Он хотел этого с того момента в годах,
подернутых дымкой детских воспоминаний, когда он понял, что подземный
купол на Луне был его персональной Вселенной. Желание было смутным,
каким-то обезличенным, но сильным, и со временем перешло в ледяную
горькую тоску по несбыточному, дававшую о себе знать в манере держаться, и
во внешнем виде, и во взгляде на мир, на свою уникальную повседневную жизнь,
и во снах, которые по мере взросления Свени становились все более редкими,
но и более сильными. Доходило до того, что подобный кошмар на несколько дней
оставлял его полуоглушенным, словно после катастрофы, в которой он чудом
уцелел.

Приданный Свени отряд психологов, психиатров и аналитиков делал что мог.
Но они мало что могли. История болезни Свени содержала мало общего с
тем, к чему была привычна любая система психиатрии, создаваемая людьми и
для людей. Не могли члены научной команды согласовать между собой и то,
что же считать основной целью такой терапии. Помочь ли Свени сжиться с
факторами своей нечеловечности, или вместо этого, наоборот, раздувать
искорку надежды, которую остальные немедицинские работники преподносили
Свени, как единственную цель его существования.

Факты были просты и неумолимы. Свени был адаптантом -- в его случае
адаптированным к свирепому морозу, слабой гравитации и жиденькой
атмосфере Ганимеда. Кровь в его сосудах, клетки его тканей -- все это
на девять десятых состояло из жидкого аммиака. Кости его -- лед, дыхание
-- сложная водородно-метановая цепочка реакций, основанная не на
железосодержащем катализирующем пигменте, а на разрыве и восстановлении
мостика сульфидной связи. И если бы возникла такая необходимость, он
смог бы продержаться долгие недели на диете лишь из одной каменной пыли.

Таким он был всегда. То, что заставило его стать таким, случилось в
буквальном смысле еще до его зачатия. Клетка, которая была оплодотворена
и потом развилась в зародыш Свени, была подвергнута целому комплексу
воздействий -- селективной обработке избирательными ядами, игловой
рентгенотерапии, специальному метаболическому активированию плюс еще
около пятидесяти других операций с совершенно непроизносимыми
названиями. Вкупе все это окрестили "пантропологией". В вольном
переводе это означало "трансформация всего" -- и было действительно тем,
чем называлось.

В той же степени, как пантропологи изменяли внешность и цикл
жизнедеятельности Свени, изменяли и его духовный мир, обучение и даже
его предков. Доктор Алфкон как-то гордо объяснил Свени через интерком,
что по мановению руки адаптированные люди не возникают. Даже
клетка-зародыш имела позади себя сотню поколений клеток, ступенчато
изменявшихся из поколения в поколение, пока не возникла зигота,
достаточно далеко ушедшая от теплой белковой жизни ко льду, цианидам и
всему прочему, из чего сделаны такие мальчики, как Свени. Доктор Алфкон
был снят со своей должности, когда в конце недели команда психологов
прослушала записи всех разговоров Свени: кто и что говорил ему, и как он
на это отвечал. Но Свени никогда не слышал известного детского стишка
"из чего сделаны мальчики", и поэтому не испытал травмы по причине
эдипова комплекса.

Он заметил, конечно, что доктор Алфкон не появился в следующий раз,
когда подошла на то пора, но в этом не было ничего особенного. Ученые
приходили и уходили, перемещаясь внутри большой, тщательно охраняемой
пещеры только в сопровождении вежливых, одетых в тщательно выглаженную
красивую форму полицейских Порта. Ученых редко хватало надолго, пока в
псих-команде чувствовалось постоянное странное напряжение, иногда
разряжавшееся в яростные словесные баталии, в которых спорящие сильно
напрягали голосовые связки. Что ж, Свени так и не выяснил, в чем тут
дело -- связь со внешним миром ему обрывали сразу, как только поднимался
крик. Но он заметил, что некоторые из голосов уже больше никогда не
принимали участие в спорах.

-- А где доктор Эмори? Ведь это его день.

-- Он закончил свою вахту.

-- Но я хочу с ним поговорить. Он обещал мне книгу. Разве он уже не
вернется навестить меня?

-- Не думаю, Свени, что он вернется. Как это ни печально, но он уволен.
Не волнуйся за него, у него все хорошо. Книгу я тебе принесу.

После третьего подобного случая Свени в первый раз позволили выйти на
поверхность Луны -- правда, с охраной из пяти человек в скафандрах. Но
Свени было все равно. Новая свобода показалась ему огромной, а его
собственный защитный костюм -- ерундой по сравнению с неуклюжими
вакуумными скафандрами полицейских.

Свени его почти не ощущал. Это был первый предварительный глоток той
свободы, которую ему предстояло получить -- если верить многочисленным
намекам -- после того, как он выполнит свое главное задание. Он даже
сможет увидеть Землю, где живут люди.

О своем назначении он знал все, что нужно знать, и это знание стало его
второй натурой. Со дней одинокого холодного детства в него вдалбливали
эти знания, и всякий раз в конце следовала не терпящая возражений
фраза-приказ:

-- Эти люди нам нужны, и нужны здесь. Мы должны веpнуть этих людей.

Пять слов -- но в них заключался смысл работы и самого существования
Свени. В них же его единственная надежда. Адаптанты должны быть пойманы
и возвращены на Луну, точнее -- под купол Порта -- единственное место
кроме Ганимеда, где они могли существовать. И если пленить их всех не
удастся, он должен рассматривать все это как возможность вернуться хотя
бы с доктором Якобом Рулманом. Только он знал главный секрет -- как
превратить адаптанта в нормального человека.

Свени понимал, что доктор Рулман и его товарищи -- преступники, но
насколько тяжело их преступление, он никогда не задумывался и никогда не
пытался ответить сам на этот вопрос. Слишком неполными и схематичными
были те стандарты, по которым он мог судить. Но с самого начала было
ясно, что колония на Ганимеде возникла без разрешения Земли. Колонисты
воспользовались методами, которые не одобрялись Землей (не считая особых
случаев вроде Свени), и Земля хотела со всем этим покончить. Не силой,
потому что они вначале хотели узнать то, что знал Рулман, а с помощью
такого тонкого произведения науки, каковым являлся Свени.

"Мы должны веpнуть этих людей!"

После этого намекалось -- прямо этого никто не обещал -- что Свени,
возможно, трансформируют в человека и он получит свободу побольше той,
что ощущал, прогуливаясь по лунной поверхности в сопровождении пяти
охранников.

Обычно после очередного такого намека начинались ссоры среди научной
команды. Любой нормальный человек быстро заподозрил бы, что эти намеки
имеют под собой более чем зыбкую почву, а Свени, благодаря системе
обучения, очень рано стал недоверчивым и подозрительным. Но итог его
мало интересовал. Это была его единственная надежда, и он принимал ее
без колебаний. Выбиpать не пpиходилось. Но начало одного разговора
заставило Свени заподозрить, что дело тут не в сомнениях о возможности
обратной трансформации адаптантов. Например, Эмори однажды взорвался:

-- Но, предположим, Рулман был прав и... -- Щелк... и звук выключили.

Прав -- в чем? И может ли нарушитель закона быть в чем-то правым? Свени
этого не знал и не мог знать. Потом был один техник, который сказал:
"Стоимость -- вот в чем беда терраформирования". Что он имел в
виду? Всего через минуту его поспешили выслать из камеры с каким-то
неожиданным поручением. Таких случаев было много, но всякий раз Свени
как-то не удавалось сложить эту мозаику в целостную картину. Он решил,
что прямого отношения к его шансам стать нормальным человеком они не
имеют, и поспешил забросить их в обширную пустыню неведения.

В конечном итоге реальностью обладал лишь приказ. Приказ и кошмары. "Мы
должны получить их обратно!" Эти слова и были той первопричиной, из-за
которой Свени, словно в кошмаре, от которого не избавиться, падал вниз
головой к поверхности Ганимеда.

Адаптанты обнаружили Свени, когда он одолел половину большого перевала
-- единственную дорогу к их колонии на полке -- обрыве плато "эйч". Он
никого не узнал -- их не было на фотографиях, которые он запомнил. Но
его легенду они приняли достаточно охотно. И усталость ему имитировать
не пришлось. Гравитация на Ганимеде была для Свени нормальной -- его
тело как раз к ней было создано и приспособлено, но путь, а тем более
подъем в гору был долгим и изнурительным.

Свени с удивлением обнаружил, что дорога ему по душе. Впервые он
передвигался совершенно один, свободно и без надзора полицейских или
объективов телекамер, в мире, где он физически чувствовал себя дома -- в
мире без стен. Воздух был густым и вкусным, откуда-то налетали ветра --
и температура была заметно ниже той, что поддерживалась в куполе на
Луне. Вместо серого потолка было иссиня-чеpное небо, на котором
поблескивали искорки звезд.

Не нужно было соблюдать осторожность. Слишком легко и приятно было
воспринимать Ганимед как дом. Его об этом предупреждали, но он и
подумать не мог, что опасность эта может оказаться не только реальной,
но и такой... умиротворяющей, что ли.

Молодой адаптант быстро прошел с ним остаток пути до колонии. Адаптанты
-- кроме Рулмана -- были в такой же степени нелюбопытны, как и
безымянны. Рулман был другим. Удивление и изрядное недоверие отразились
на его лице, когда в комнату ввели Свени. И эти эмоции были такими
сильными, что едва не испугали Свени.

-- Невероятно! -- воскликнул Рулман,-- это совершенно невозможно! -- И
он замолчал, с макушки до пяток рассматривая вновь прибывшего. Выражение
изумленного недоверия стало слабее, но ненамного.

Этот длительный осмотр, в свою очередь, дал Свени возможность осмотреться.
Рулман выглядел старше, чем на фотографиях, но это можно было понять.
Возраст даже менее сказался на его внешности, чем Свени ожидал. Ученый
оказался худощавым, уже начинающим лысеть человеком с покатыми плечами,
заметное брюшко, которое виднелось на фотографиях, полностью
исчезло. Очевидно, жизнь на Ганимеде его как-то закалила. Фотографии не
подготовили Свени к восприятию его взгляда -- глаза у Рулмана сидели
глубоко, спрятавшись под тенью лохматых бровей, как у совы, и были такие
же пронзительные и немигающие.

-- Вам следует объяснить, кто вы такой,-- изрек наконец Рулман.-- И как
вы сюда попали. Вы не из наших. Это очевидно.

-- Меня зовут Дональд Леверо Свени,-- представился Свени.-- Возможно, я
не принадлежу к вашему обществу, но моя мама говорила, что я один из
вас. И сюда я добрался на ее корабле. Она сказала, что вы меня примете.

Рулман покачал головой.

-- Это невозможно, потому что невеpоятно. Извините меня, мистер Свени,
но вы можете и не подозревать, что вы для нас -- бомба, снег,
свалившийся на голову. Очевидно, вы сын Ширли Леверо. Но как же вы сюда
добрались? Как вам удалось до сих пор выжить? Кто вас укрывал, кормил,
воспитывал с тех пор, как мы покинули Луну? И, наконец, как вам удалось
улизнуть от полиции Порта? Мы знаем, что Порт обнаружил нашу лунную
лабораторию еще до того, как мы ее покинули. Я с трудом верю своим
глазам -- то есть с трудом верю в ваше существование.

Тем не менее выражение недоумения и удивления на лице Рулмана смягчалось
с каждой минутой. Рулман начал "садиться на крючок", решил Свени. И
немудрено -- перед ним стоял живой Свени, дышавший воздухом Ганимеда,
легко передвигающийся в его поле тяготения, а его холодная кожа была
покрыта мельчайшей пылью Ганимеда. Факт среди других неоспоримых фактов.

-- Да, ищейки Порта нашли большой купол,-- продолжил Свени.-- Но им так
и не удалось отыскать малый, пилотский. Папа взорвал соединительный
тоннель еще до их посадки. Сам он погиб под оползнем. Когда это случилось,
я, конечно, был еще клеткой в пробирке.

-- М-да-а...-- задумчиво произнес Рулман.-- Помню, мы засекли приборами
корабля взрыв перед самым стартом. Но мы решили, что рейдеры Порта
начали обстрел, хотя это и не ожидалось. Они ведь не разрушили большую
лабораторию?

-- Нет,-- согласился Свени. Это Рулману было известно и так --
переговоры между землянами и Луной должны были приниматься даже здесь.
Пусть случайная и неполная, но все же информация у них имелась.--
Несколько линий внутренней связи уцелело, и мама часто слушала, что там
происходит. И я тоже, когда достаточно подрос. Именно таким образом мы и
узнали, что колония на Ганимеде еще существует и до сих пор не
разбомблена.

-- Но где вы брали энергию?

-- В основном от собственной стронциевой батареи. Все было надежно
экранировано, и полицейские не смогли засечь посторонние поля. Когда
батарея начала садиться, мы тайно подключились к основной энергетической
линии Порта. Вначале мы брали понемногу, но потом, когда осмелели,
забирали все больше и больше.-- Он пожал плечами.-- Но они все равно бы
нас обнаружили -- раньше или позже. Так в конце концов и случилось.

Рулман молчал, и Свени догадался, что его собеседник производит в уме
несложный подсчет: сравнивает возраст Свени с 25-летним периодом
полураспада стронция и с хронологией адаптантов Ганимеда. Цифры,
конечно, отлично совпадали. Легенда, которой его снабдили, учитывала
мельчайшие детали, вроде этой.

-- И все-таки, если возвратиться к этому эпизоду столько лет спустя, все
равно это поразительно,-- сказал Рулман.-- При всем моем уважении к
вашим словам, мистер Свени, в это трудно поверить. Чтобы Ширли Леверо
смогла пережить такие испытания -- и совершенно одна, не считая ребенка,
к которому она даже не могла прикоснуться рукой, а не манипулятором, с
которым обращаться менее удобно, чем с атомным реактором. Я помню ее --
бледная, всегда немного унылая женщина. Роберт был связан с проектом, и
она постоянно попадалась мне на глаза... -- он нахмурился, вспоминая.--
Она всегда повторяла: "Это дело Роберта". И иначе к проекту не
относилась. Он ее не касался.

-- Ее ДЕЛОМ был я,-- спокойно сказал Свени. Полицейские Порта
пытались научить его изображать в голосе горечь и тоску, когда он
говорил о матери, но ему так и не удалось воспроизвести нужные
интонации. Но он обнаружил, что если протарабанить слоги почти подряд,
проглатывая окончания, это произведет нужный эффект.

-- Вы ее недооцениваете, доктор Рулман. А может, она сильно изменилась
после гибели папы. Решимости у нее было на десятерых. И она за это в
конце расплатилась. Полиция Порта заплатила ей единственной монетой,
которой можно платить.

-- Мне очень жаль, извините,-- мягко сказал Рулман.-- Но вам, по крайней
мере, удалось спастись. Я уверен, что большего она для вас не могла
желать. А откуда взялся корабль, о котором вы упомянули?

-- Он всегда у нас был. Как я понял, это папин корабль. Он был спрятан в
природной трубообразной каверне, рядом с нашим куполом. Когда полиция
ворвалась в мониторную, я выбрался через боковой люк на куполе, пока
мама их... задерживала. Я ничего не мог сделать...

-- Конечно, конечно,-- тихо произнес Рулман.-- Вы бы и секунды не выжили
в том воздухе. Вы поступили совершенно правильно. Продолжайте.

-- В общем, я поднялся на корабль. У меня не было времени спасти что-то,
кроме себя. Они все время меня преследовали, но не стреляли. Кажется,
один из их кораблей до сих пор обращается вокруг Ганимеда.

-- Мы прочешем небо и все выясним. Но мы все равно ничего не сможем с
ним поделать, разве что держать под наблюдением. Очевидно, вы выпрыгнули
с парашютом?

-- Да. Иначе у меня совсем бы не осталось шансов -- им явно нужно было
перехватить меня во что бы то ни стало. Сейчас они, без сомнения, нашли
мой корабль, да и координаты колонии им уже известны.

-- О, они им известны с самого начала, с момента основания нашей
колонии,-- сказал Рулман.-- Вы смелы, мистер Свени, и вам сопутствует
удача. С вашим появлением вернулось то тревожное чувство, которого я не
знал уже много лет, с момента нашего побега. Чувство безотлагательности.
Но остается еще одна проблема.

-- Какая? Если я могу вам помочь...

-- Надо будет сделать один анализ,-- сказал Рулман.-- Ваш рассказ
кажется весьма правдоподобным, во всяком случае все факты сходятся. И я
не вижу другого объяснения тому, что вы существуете. Но мы должны все же
в этом убедиться.

-- Конечно,-- сказал Свени.-- Начнем сразу.

Рулман, приглашающе взмахнув рукой, вывел его из кабинета через низкую
каменную дверку. Они вышли в коридор, так похожий на многочисленные
переходы подземных поселений на Луне, что Свени даже не обратил внимания
на то, куда они идут. Естественная гравитация и свежий воздух
действовали на него успокаивающе. Не беспокоил Свени и предстоящий
анализ, так как он твердо знал, что повлиять на результат он не может.
Или эксперты управления Центра достаточно правильно "склеили" его,
Свени, или... или у него уже не будет шанса стать настоящим человеком.

Кивком головы Рулман направил Свени в проем новой двери. Они оказались в
прямоугольной комнате с низким потолком, десятком лабораторных столов и
множеством разнообразных стеклянных предметов. Как и во всех помещениях
на Луне, чувствовалась работа кондиционеров. Кто-то вышел из-за пульта
дистиллятора, в котором бурлила какая-то жидкость, и подошел к Свени и
Рулману. Свени увидел, что это невысокая девушка с блестящими волосами,
с очень белыми ладонями и аккуратными маленькими ногами. На ней были
белая рабочая куртка и сливового цвета юбка.

-- Здравствуйте, доктор Рулман,-- обратилась она к ученому,-- чем могу
вам помочь?

-- Можешь, если оставишь ненадолго без присмотра дистиллятор, Майк. У
нас новичок. Мне нужен тест на идентификацию типа. Спpавишься?

-- Думаю, смогу. Надо только приготовить сыворотку.-- Она подошла к
другому столу, достала ампулы и принялась их встряхивать, рассматривая
на просвет в лучах настольной лампы.

Свени наблюдал за ней. Он и раньше видел женщин-техников, но все они
были так... далеки, и никто из них не держался с такой свободной
грацией. У него немного закружилась голова, и он понадеялся, что его на
некоторое время оставят в покое и ни о чем не будут спрашивать. Ладони
вспотели, а в жилах так запульсировала кровь, что он испугался, что
заплачет.

Он неожиданно оказался во власти своей пробудившейся зрелости, и ему
это совсем не понравилось.

Но его твердая как алмаз осторожность не пpопала окончательно. Он
вспомнил, что девушка при его появлении совсем не удивилась, как и те
два адаптанта, что привели его в колонию. Почему? Наверняка доктор
Рулман не был единственным, знавшим всех членов колонии в лицо, и
поэтому испытавшим удивление при виде нового человека. К сегодняшнему
дню поселенцы на Ганимеде должны были изучить лица друг друга до
мельчайшей морщинки, наизусть помнить жесты, манеры поведения, все
достоинства и недостатки товарищей.

Девушка взяла Свени за руку, и на миг цепочка его мыслей прервалась.
Что-то больно укололо его в кончик среднего пальца, и Майк стала отбиpать
капли крови Свени в лужицы голубоватой жидкости, по три в ряд расположенные на
стеклянной пластинке. Такие стекла Свени уже доводилось видеть --
предметные стекла микроскопов. Что касается крови, то Свени не пожалел
бы ее и больше, будь это нужно.

Но его ум неохотно вернулся к главному сейчас вопросу. Почему местная
молодежь не удивилась его появлению? Было ли все дело в возрасте?
Колонисты-основатели должны знать любого товарища в лицо, но колонисты
второго поколения могут вовсе не удивиться, увидев незнакомое лицо.

Второе поколение?.. Значит, колонисты могли иметь детей! Об этом Свени и
понятия не имел -- на Луне об этом даже не упоминалось. Конечно, лично
для Свени это ничего не меняло. Ни в малейшей степени.

-- Вы дрожите! -- обеспокоенно сказала девушка.-- Я старалась уколоть не
очень больно. Может, вы лучше присядете?

-- Садитесь, садитесь! -- тут же воскликнул Рулман.-- Вам и так пришлось
перенести большое напряжение. Ручаюсь, все пройдет через минуту.

Свени благодарно опустился на табурет и постарался побыстрее освободить
голову от посторонних мыслей. Девушка и Рулман тоже сели на табуреты
возле стола, изучая в микроскоп небольшие пятнышки крови Свени.

-- Группа крови нулевая, резус-фактор отрицательный,-- сказала девушка.
Рулман стал записывать. Ц -- отрицательная, CDE/CDF, Лютерн-А --
отрицательная, Колли-Седанс -- отрицательная, Льюис-А -- минус, Б --
плюс.

-- Гмм,-- протянул Рулман, слив все звуки в один.-- Даффи-А -- минус,
Джейн-А,У -- плюс, иммунопластичность по Бредмери -- 4, несерповидная.
Очень чисто. Что скажешь, Майк?

-- Хотите, чтобы я сравнила данные? -- спросила девушка, задумчиво глядя
на Свени.

Рулман кивнул, девушка подошла к Свени, и в другом его пальце появилась
еще одна дырочка. Когда она отошла к другому столу, Свени услышал новый
щелчок пружинного ланцета. Он увидел, как из него выскользнула игла и
коснулась пальца девушки. Наступила тишина.

-- Совпадает, доктор Рулман.

Рулман повернулся к Свени и впервые с момента их необычной встречи
улыбнулся.

-- Вы прошли тест,-- сказал он с явным и неподдельным удовлетворением.--
Добро пожаловать, мистер Свени. Теперь нам необходимо вернуться в мой
кабинет, там мы сможем поговорить о вашем устройстве и работе. Работы у
нас очень много. Спасибо, Майк.

-- Всегда к вашим услугам, доктор Рулман. До свидания, Свени, очевидно,
мы с вами еще не раз встретимся.

Свени неуклюже кивнул в ответ, и только в кабинете Рулмана мог снова
спокойно говорить.

-- Для чего был этот анализ, доктор Рулман? Вы определяли параметры моей
крови? И что вы можете из этого сказать?

-- Для меня он означал и означает вашу честность,-- сказал Рулман.--
Группа крови и другие факторы передаются по наследству. Они очень строго
следуют законам Менделя. И параметры вашей крови показывают, что вы в
самом деле тот, за кого себя выдаете -- потомок Боба Свени и Ширли
Леверо.

-- Понимаю. Но вы сравнивали мою кровь с кровью девушки. Для чего?

-- Для уточнения некоторых частных факторов, возможных только внутри
семьи и никак невозможных в общей массе людей. Видите ли, мистер Свени,
по нашим данным, Микаэла Леверо -- ваша племянница.

По крайней мере в десятый раз за последние два месяца Майк в изумлении
уставилась на Свени. Она была удивлена и встревожена одновременно.

-- И где только,-- спросила она,-- ты вбил себе это в голову?

Вопрос, как и всегда, таил в себе опасность, но Свени не медлил с
ответом. Майк уже привыкла, что он медленно отвечает на вопросы, а
иногда словно и вовсе их не слышит. Необходимость в такой осторожности
была для Свени абсолютно очевидна, и он лишь оттягивал момент, когда его
уловки будут раскрыты. Пока что лишь явная патологическая интроверсия
Свени оберегала его от подозрений, что он сознательно избегает трудных
или опасных для него тем.

Но рано или поздно подозрения возникнут, и в этом Свени был уверен. Он
не имел опыта обращения с женщинами, но успел уверовать, что Майк --
исключительная представительница прекрасного пола. Быстрота ее
восприятия иногда казалась ему равной телепатическому ясновидению. Он
обдумывал ответ, облокотившись о поручень и глядя вниз. Во Впадину. С
каждым днем время обдумывания приходилось сокращать, хотя вопросы не
становились проще, несмотря на все усилия Свени.

-- Полиция Порта,-- сказал он.-- На такой вопрос у меня есть два ответа,
Майк. Если я не мог узнать что-то от мамы, тогда источником информации
для меня была полиция. Их разговоры я подслушивал по уцелевшим линиям
связи.

Майк тоже смотрела вниз, в туман Впадины. Был теплый летний день, и очень
долгий -- в три с половиной земных дня. Спутник сейчас был на солнечной
стороне Юпитера и вместе с ним все ближе подходил к Солнцу. Ветер,
обдувавший камни вытянутой долины, был тоже нежен, оставляя в
неподвижности гигантские зеленые побеги ползучих растений, заполнявших
дно долины множеством жестких листьев, похожих на миллионы
зелено-голубых лент Мебиуса.

Там, внизу, все казалось погруженным в спокойствие, хотя спокойствия там
как раз и не было. Гранитные корни ползунов, используя короткое время
расцвета, настойчиво вгрызались в стены долины, рождая новые деревья и
новые осколки. В теплую погоду лед-4 начинал скачками превращаться в
лед-3, с грохотом меняя свой объем, и кристаллическая вода вызывала
обвалы и оползни, раскалывая скальный массив на глыбы. Свени знал физику
процесса -- такое случалось и на Луне. Но там причиной была
перекристаллизация льда-1 в слоях гипса. Конечный результат был один и
тот же -- скальные оползни.

Отдаленный грохот, приглушенный расстоянием шум далеких подвижек грунта
-- все это были обычные летние звуки активности Впадины. И для уха Свени
они были такими же мирными, как и жужжание пчелы для уха землянина, хотя
Свени, конечно, никогда не видел пчел, а только читал о них в книгах. И
как всюду, где есть растения, гигантские искривленные и бронированные
камнем корни наполняли долину приятной для адаптантов свежестью,
специфическим ароматом битвы растительной жизни со смертью, которая
умиротворяет животных, позволяя забыть о собственных битвах со смертью.

Ганимед был восхитительным миром, хотя и не для человека-землянина,
особенно не для землянина.

-- Не понимаю, зачем полицейские то и дело врали друг другу,-- сказала
Майк.-- Они же прекрасно знают, что никакого космического пиратства мы
не ведем. Мы даже ни разу не взлетали с Ганимеда. Мы и не могли бы
взлететь, даже если бы захотели. Зачем же им нужно было делать вид, что они
этого не знают, особенно если не подозревали, что их подслушивают. Это
бессмысленно.

-- Не знаю,-- ответил Свени.-- Мне никогда и в голову не приходило, что они
говорят неправду. Если бы я заподозрил их во лжи, то стал бы искать
намеки или улики, которые позволили бы мне выяснить, почему же они лгут.
Но у меня этого и в мыслях не было. А теперь уже поздно -- остается
только гадать.

-- Но ты наверняка что-то слышал. То, чего не можешь вспомнить, хотя в
памяти это сохранилось. Это слушал ты, а не я. Постарайся припомнить,
Дон.

-- Хорошо,-- сказал Свени,-- но, возможно, они не знали, что говорят
неправду. Нет закона, где бы говорилось, что полицейский обязан получать
от начальства только правдивую информацию. Начальство на Земле, а я и
полицейские были на Луне. И говорили они вполне убедительно. Тема эта
возникала в их разговорах то и дело, как бы невзначай. Словно они обо
всем хорошо знали и были во всем уверены. Уверены в том, что Ганимед
грабит пассажирские лайнеры везде вплоть до орбиты Марса. Для них это
был факт. Вот как я об этом узнал.

-- Звучит правдоподобно,-- согласилась Майк. Тем не менее на Свени она
не смотрела. Вместо этого она еще ниже наклонила голову и всматривалась
во Впадину, сцепив перед собой ладони. Ее маленькие груди касались
поручней. Свени глубоко вздохнул. Запах ползучих стеблей и жестких
листьев вдруг стал казаться странно тревожным.

-- Скажи, Дон,-- произнесла она,-- когда ты впервые услышал разговор
полицейских на эту тему?

Его внимание было внезапно -- словно щелчком кнута -- возвращено в центр
главной проблемы существования, оставив в мозгу красный вздувшийся
рубец. Майк была опасна, очень опасна, и он ни на миг не должен был
этого забывать.

-- Когда? -- переспросил он.-- Точно не помню. Все дни были на одно
лицо. Где-то ближе к концу. Еще мальчиком я привык, что они говорят о
нас, как о преступниках. И я не мог понять, почему. Потом решил, что это
оттого, что мы такие. Но для меня это не имело смысла. И я и мама
никогда не нападали на космические лайнеры, уж в этом я был уверен.

-- Значит, уже в конце. Я так и думала, они начали вести такие разговоры
примерно тогда, когда энергия вашей батареи уже подходила к концу.
Правильно?

Свени долго обдумывал вопрос -- раза в два дольше, чем обычно. В
присутствии Майк такая пауза была опасна. Он уже знал, куда ведут
разговоры с Майк. Быстрый ответ таил в себе смертельную опасность. Нужно
было создать видимость мучительных воспоминаний, вытаскивания, выжимания
информации из прошлого, информации, как бы бессмысленной для Свени.

Некоторое время спустя он сказал:

-- Да, это действительно началось примерно тогда. Я стал сокращать
длительность подслушивания. Энергии оно брало не очень много, но тем не
менее ее надо было сберегать. Она нам была жизненно необходима.
Возможно, я пропустил нечто важное, что объясняло бы это несоответствие.
Это вполне возможно.

-- Нет,-- мрачно сказала Майк.-- Думаю, ты услышал все, что мог
услышать. Все, что ты должен был услышать. ДОЛЖЕН! И думаю, ты
истолковал услышанное именно так, как этого хотели они, Дон.

-- Может, так оно и было,-- медленно сказал Свени,-- но не забывай, что
я тогда был мальчишкой. Я все воспринимал буквально. Но это значит, что
они прекрасно знали о нашем существовании. Странно. Кажется, мы тогда
еще не начали красть у них энергию. Мы все еще планировали установить на
поверхности солнечную батарею.

-- Нет, нет, они наверняка знали о вашем существовании еще за несколько
лет до налета на купол, до того, как вы начали подключаться к их линии.
Рулман недавно как раз об этом говорил. Есть очень простые способы
засечь утечку или подключение к телефонной сети. Да и вашу стронциевую
батарею тоже не удалось бы долго скрывать. Они выжидали до тех пор, пока
не оказались уверены, что смогут вас захватить наверняка. А тем временем
скармливали вам дешевую информацию, когда вы их подслушивали.

Итак, на этом был положен конец легенде, придуманной для Свени
полицейскими. Только максимум тупости, который она предполагала в
адаптантах, позволил ей продержаться на плаву два месяца. Ведь никто не
станет оберегать себя от опасности прослыть стопроцентным дебилом в
глазах оппонента. Такой прием позволил Свени протянуть два месяца. Но не
триста дней.

-- Но зачем им было так делать? -- сказал Свени.-- Они ведь спешили нас
убить, как только появится возможность сделать это, не повредив купола и
его оборудование. Какая им разница, что мы будем думать?

-- Пытка,-- мрачно сказала Майк, выпрямившись и сомкнув пальцы вокруг
ограждения, словно птица, севшая на ветку. Она смотрела на далекую
горную гряду на другой стороне Впадины.-- Они хотели заставить вас
думать, что все, к чему стремились адаптанты, все, о чем они мечтали --
рухнуло, а они деградировали до обыкновенных преступников. И так как
немедленно захватить тебя и твою мать они не могли, то забавлялись
подобным образом, а сами готовились к нападению. Наверное, рассчитывали
размягчить вашу волю, спровоцировать на какую-то ошибку, промах, который
облегчил бы им задачу. Им это просто нравилось. Приводило в хорошее
настроение.

После недолгой паузы Свени сказал:

-- Не знаю, Майк. Может, так и было, а может, и нет. Точно не скажу.

Она вдруг повернулась к нему и взяла за руку. Ее голубые глаза
прозрачны, как два кристалла.

-- Откуда же тебе знать? -- ее пальцы глубоко вдавились в руку Свени.--
Кто мог тебе рассказать? Земля знает о нас только ложь, и ничего кроме
лжи. Ты эту ложь должен забыть -- все! Словно ты родился только сейчас.
Ты только сейчас РОДИЛСЯ, Свени. Только, сейчас, поверь мне. Все,
чем они напичкали тебя -- ложь. Теперь ты начнешь узнавать правду с
самого начала, как ребенок.

Она еще мгновение не отпускала его, словно хотела встряхнуть. Свени не
знал, что ему сказать, какое выражение изобразить на лице. Но то, что он
испытал на самом деле, было ему неизвестно. Он не осмеливался выдать
свое чувство, отпустить на волю. Девушка яростно смотрела ему прямо в
глаза, и он не смел даже моргнуть.

Он и в самом деле родился недавно, родился мертвым.

Пальцы девушки внезапно разжались. Майк бессильно опустила руки. Теперь
она снова смотрела в сторону Впадины, туда, где возвышался горный
хребет.

-- Все зря,-- сказала она глухо.-- Извини. Хорошенький же у нас
получился разговор племянницы с дядюшкой.

-- Ничего, Майк, не расстраивайся. Мне было очень интересно.

-- Не сомневаюсь... Пойдем, пройдемся немного, Дон. Меня уже тошнит от
этого пейзажа со Впадиной.-- Она широкими шагами направилась к
нависающему каменному склону горы, под которым жила колония. Свени
смотрел ей вслед, и его льдистая кровь бурно пульсировала. Как ужасно,
когда теряешь способность думать. Он никогда не испытывал подобного
головокружения, пока не встретил Майк Леверо, и теперь оно не собиралось
его покидать. Временами оно проходило, становилось легче, но никогда не
уходило полностью. Он был одновременно и рад и опечален тем, что его
генетическая связь с этой девушкой -- ведь он был действительно
адаптированный сын Ширли Леверо -- предохранит его от слишком большого
интереса к ней в соответствии с земными обычаями, не допускающими
кровосмешения. Но в действительности такого эффекта сознание "кровной"
связи не произвело. Земные табу не имели силы для Свени, а здесь, на
Ганимеде, данное табу решением колонистов было отброшено. Рулман
объяснил, почему это было сделано.

-- Можешь особенно об этом не волноваться,-- сказал он еще в первый день
прямо в лицо пораженному Свени.-- У нас нет никаких генетических причин
опасаться внутреннего скрещивания. Даже наоборот. В таких маленьких
группках как наша, где нет притока свежих генов извне, генетическое
смещение -- основной эволюционный фактор. Если мы не предпримем мер для
его предотвращения, то с каждым поколением потеря незакрепленных генов
будет увеличиваться. Этого мы, естественно, допустить не можем. Иначе в
нашей группе исчезнут индивидуальности. Все станут одинаковыми. Никакое
табу не оправдывает такого исхода.

Увлекшись, Рулман прочел Свени целую лекцию. Он объяснил, что позволил
скрещиваться родственникам, генетического смещения они не остановят. И в
некотором отношении эффект получится обратный -- смещение усилится.
Колония предприняла меры, которые предотвратят смещение и дадут плоды в
восьмом поколении. К этому моменту он уже начал употреблять такие слова,
как аллель, изоморф, летальная рецессия и царапать на полупрозрачном
листке слюды, что лежал перед ним на столе, генетические формулы. Потом,
подняв голову, он внезапно увидел, что совершенно замучил своего
слушателя. И это показалось ему весьма забавным.

Свени не обратил внимания на насмешку ученого. Он прекрасно осознавал
свое невежество. К тому же планы колонии ему были безразличны. И целью
его прибытия на Ганимед как раз и было положить конец существованию
колонии. Свени был убежден, что во всем, что касалось Майк, управлять
его поступками будет только его изначальное безысходное одиночество, как оно
управляло всем остальным, что он делал и чувствовал.

Но он был поражен, когда понял, что то же одиночество, пусть и не явно
выраженное, тяготеет над всей колонией, за исключением разве что
Рулмана.

Майк оглянулась и, нахмурившись, призвала его поторопиться. Свени
поспешил за ней, так как знал, что вынужден это делать, но внутренне не
расслабился, стараясь размышлять.

Многое из того, что он узнал в последнее время в колонии, если это было
правдой -- по крайней мере то, что он смог проверить -- вполне
выдерживало проверку на истинность и полностью перечеркивало то, что он
узнал от полицейских инструкторов Порта. Полицейские, например, говорили
ему, что якобы имевшее место пиратство на пассажирских линиях
преследовало две цели: пополнение запасов пищи, оборудования,
инструментов, а самое главное -- увеличение числа колонистов путем
принудительной адаптации пленников.

По крайней мере на данный момент никакого пиратства быть не могло, в
этом Свени уже убедился и был склонен верить Майк, что его и в прошлом
никогда не было. Тот, кто разбирался в баллистике пространственной
навигации, поймет, что пиратство в космосе -- вещь невозможная. Игра не
стоила свеч, затраты никогда не окупились бы добычей. Но помимо этого
довода имелся и еще один. Цель, которую полицейские приписывали
колонистам, была нелепой. Колонисты Ганимеда вполне могли увеличить свою
численность естественным путем, не говоря уже о том, что совершенно
невозможно трансформировать взрослого человека в адаптанта. Пантропологи
должны работать с яйцеклеткой еще до ее оплодотворения, как это было со
Свени. Но это же относилось и к обратной операции, и известие об этом
потрясло внутренний мир Свени. Ему не удалось найти ни одного человека,
который верил бы в возможность превращения адаптанта в обычного человека
земного типа. Обещание, которое манило Свени, обещание властей Порта
оказалось зданием без фундамента. И если возможность обратной
трансформации такого взрослого человека как Свени в землянина и
существовала, то знал об этом лишь один Рулман. Свени же был
сверхосторожен и прямых вопросов не задавал. Ученый и без того сделал
путем дедукции не слишком безопасные выводы из тех фактов, которые
подготовили для него полицейские Порта, снабдив ими Свени. Как и все
ганимедяне, Свени за два месяца научился уважать смелость и
решительность, проявлявшиеся во всем, что делал и говорил Рулман. Но
более всех на Ганимеде Свени боялся проницательности Рулмана. И тем
временем, пока Свени со спокойствием фаталиста, встревоженного лишь Майк
Леверо, ждал, когда же Рулман пронижет своим пониманием ту пропасть, в
которую катилась замерзшая душа Свени, и узнает правду, скрывавшуюся на
той стороне пропасти -- оставался еще открытым вопрос преступления,
которое якобы совершили колонисты Ганимеда.

"Мы должны веpнуть этих людей". Почему? Потому что мы должны знать то,
что знают они. Но почему бы не спросить у них? Они не скажут. Почему не
скажут? Потому что боятся. Они совершили преступление и должны понести
наказание. Что же они сделали? Молчание.

Итак, вопрос состава преступления адаптантов до сих пор открыт. Они не
совершали налетов на пассажирские лайнеры! Даже если бы ганимедяне
совершили невозможное и ограбили лайнер, взяв его на абордаж, это было
уже не то, первоначальное преступление, положившее начало самой
пантропологии. Какое же ужасное преступление совершили родители
адаптантов, если дети их оказались заброшенными на Ганимед навсегда!
Дети не должны были отвечать за то давнее преступление, это ясно. Дети
даже никогда не были на Земле. Они были рождены на Луне и там же
воспитаны, в строгом секрете от всего мира. И то, что колонисты должны
были понести наказание за какой-то давний грех, и потому их было
необходимо вернуть под власть Земли, тоже оказалось обманом, таким же,
как и приписываемое им пиратство. Если преступление совершилось на
Земле, его совершили земные люди, но ни в коей мере не адаптанты,
ледяные потомки этих людей, скитавшиеся сейчас по Ганимеду. Никто другой
преступления совершить не мог.

Кроме Рулмана, конечно. И на Луне, и на Ганимеде было принято считать,
что Рулман был когда-то нормальным человеком и жил на Земле. Это было
совершенно невозможно, но так почему-то считали. Рулман не отрицал, но и
не давал прямого ответа, отводил вопрос. Возможно, преступление совершил
он один, поскольку никого другого он в это дело втянуть не мог.

Но КАКОЕ преступление? Этого на Ганимеде никто не знал, или же не
хотел сказать этого Свени. Никто из колонистов в эту легенду не верил.
Большинство считало, что причиной нелюбви землян к ним было их
кардинальное отличие от них. Исключением являлась небольшая группа,
которая считала, что само появление и развитие пантропологии составляло
сущность преступления. В этом Рулман, конечно, был виновен, если это
можно назвать виной.

Почему пантропология или ее практическое применение должны
рассматриваться как преступление -- это для Свени было загадкой. Но он
многого не знал о законах, по которым строилась жизнь на Земле, и не
стал больше тратить время, ломая над этим голову. Если Земля утверждала,
что изобретение и использование пантропологии -- преступление, то так
оно и было. И полицейские в Порту настойчиво внушали Свени, что он
обязательно должен вернуть в их руки Рулмана, пусть даже все остальные
пункты задания будут им провалены.

Но почему, Портовые власти так ему и не сказали. И если пантропология --
преступление, то полицейские тоже совершили его, создав Свени?

Свени прибавил шаг. Майк уже исчезла под нависшим над входом каменным
козырьком. И теперь он не знал, в какое из десяти маленьких отверстий
пещеры она вошла. Сам он знал лишь два из этих коридоров под горой. А
сеть таких коридоров была настоящим лабиринтом, и неспроста. Высверливая
тоннели для своего дома, адаптанты никогда не забывали о возможности
появления людей в скафандрах, которые могут явиться на Ганимед. Человек,
попавший в лабиринт колонистов, уже никогда не нашел бы дорогу обратно.
И никогда не отыскал бы здесь адаптантов. Единственным выходом было
запоминание, ибо никаких карт лабиринтов не существовало, и колонисты
строго соблюдали закон, запрещавший их составление.

Свени уже познакомился примерно с половиной лабиринтов, постаравшись все
запомнить. И если он не встретит кого-нибудь, то раньше или позже может
рассчитывать на то, что попадет в знакомый сектор. Тем временем он с
любопытством разглядывал все, что мог увидеть.

Первым любопытным объектом оказался сам доктор Рулман. Ученый вышел из
тоннеля, который под острым углом пересекался с тем, по которому шел
Свени. Он уходил прочь, так и не заметив юношу. После секундного
колебания Свени последовал за ним, стараясь не производить ни малейшего
шума. Шорох вентиляторов помогал ему в этом.

У Рулмана была привычка куда-то исчезать, на полдня, день или даже на неделю.
Те, кто знал, куда и зачем исчезает доктор, держали язык за зубами.
Теперь у Свени появился шанс самому узнать, куда же скрывается Рулман.
Вполне возможно, что исчезновение Рулмана было связано с приближающимися
к поверхности Ганимеда метеорологическими кризисами, о чем все чаще
приходилось слышать Свени. С другой стороны... но какая pазница? -- Небольшое
расследование вреда не принесет.

Рулман шагал быстро, опустив голову, словно маршрут был ему знаком до
автоматизма и привычка надежно управляла его перемещением в этом
лабиринте. Один раз Свени едва не потерял его, и из осторожности немного
сократил разделяющую их дистанцию. Лабиринт был достаточно запутанным и
предлагал Свени множество убежищ, где он мог мгновенно затаиться,
вздумай Рулман неожиданно обернуться. На ходу ученый что-то бормотал --
совершенно непредсказуемый, но упорядоченный набор звуков, которые он
скорее напевал, чем произносил. Они не имели для Свени никакого смысла,
не включали никакой охранный механизм -- это было совершенно ясно, так как
Свени шел тем же путем и в полной тишине и не встречал сопротивления.
Наверное, ученый сам не осознавал, что издает звуки.

Свени был озадачен. Он впервые слышал, что Рулман может что-то напевать.

Скала под ногами Свени начала медленно, но верно уходить вниз.
Одновременно он обратил внимание, что воздух стал заметно теплее.
Температура повышалась с каждой минутой пути. В воздухе скорее ощущался,
чем чувствовался негромкий пульс работающих машин.

Становилось жарко, но Рулман не замедлил шага. Пульсирующий шум --
Свени уже мог определенно сказать, что работает много мощных насосов
-- тоже усилился. Теперь доктор и его преследователь шли по длинному
прямому коридору, вдоль которого мелькали закрытые двери. Именно двери,
а не входы в другие тоннели. Коридор был плохо освещен, но тем не менее
Свени позволил Рулману уйти немного вперед. В конце коридора гул машин
начал слабеть к облегчению Свени, у которого от шума даже немного
закружилась голова. Рулман, кажется, вообще не обратил на шум внимания.

В конце коридора Рулман неожиданно нырнул в боковой проход, ведущий к
каменной лестнице. Вниз по лестнице ощутимо дул теплый ветер. Свени
понимал, что теплый воздух должен подниматься вверх и направление
сквозняка на лестнице должно быть противоположным. Он никак не мог
догадаться, почему воздух шел именно так. Вентиляторов здесь вроде бы
не видно. Так как потоки воздуха могли его выдать, донеся до Рулмана
звук его шагов, Свени удвоил осторожность.

Когда Свени ступил на последнюю ступеньку, Рулман исчез из виду. Вместо
него он увидел длинный коридор с высокими потолками, плавно изгибавшийся
вправо. Вдоль внутреннего изгиба коридора стояли приземистые машины, от
каждой из которых уходили в стену мощные связки гофрированных труб.
Именно эти машины и производили тот шум, что он слышал.

Здесь снова стало холодно, слишком холодно, если учесть поток теплого
воздуха, дувший вниз по лестнице. Что-то странное происходит здесь с
законами термодинамики,-- подумал Свени. Он осторожно шел вперед. Пройдя
несколько шагов, он миновал первую машину, трубы которой излучали
ощутимый холод -- и обнаружил воздушный шлюз. Это был именно шлюз --
сомнений не было. Более того, кто-то недавно им воспользовался: наружная
дверь была задраена, но сигнальная лампочка показывала, что идет
шлюзование. Напротив шлюза в нише стены виднелись держатели скафандров,
пустые и раскрытые.

Но все стало ясно, когда Свени прочитал надпись над дверью шлюза. Она
гласила:

Лаборатория пантропологии -- 1

Опасно! Не входить!

В порыве паники Свени попятился от люка, словно человек, которого ищет
полиция, и который отпрыгивает в сторону при виде надписи "50
киловольт". Ему это сразу напоминает об электрическом стуле. Теперь все
стало ясно. С термодинамикой тоже было в порядке, просто Свени оказался
внутри громадного холодильника. Насосы действительно были тепловыми
насосами. И их гофрированные трубы не покрылись изморозью только потому,
что в атмосфере Ганимеда не было водяных паров. Насосы переправляли
тепло из воздуха через каменную стену в лабораторию.

Не удивительно, что лаборатория была изолирована от остальной части
лабиринта воздушным шлюзом и Рулману пришлось одеть скафандр, чтобы
войти.

По ту сторону шлюза было жарко. Слишком жарко для адаптанта. Но для
КАКОГО адаптанта?

Зачем Рулману здесь лаборатория пантропологии? С этим давно должно быть
покончено. Но то, что происходило в лаборатории, явно было чуждо
условиям Ганимеда, равно как и эти условия были чужды и враждебны
земным.

А относится в Б, как Б к чему? С? Или А?

Неужели Рулман, несмотря на невозможность такого проекта, пытается
переадаптировать людей колонии к земным условиям?

Определенно, по эту сторону камеры должны быть индикаторы, с помощью
которых можно получить информацию о параметрах среды внутри лаборатории.
Они нашлись в небольшом, прикрытом сверху козырьком углублении, которое
Свени поначалу не заметил. Циферблаты показывали:

Температура по Фаренгейту: 59
Давление в миллибарах: 614
Точка росы: 47
Давление кислорода, мм.рт.столба: 140

Некоторые из показателей ничего не говорили Свени, он никогда раньше не
сталкивался с обозначением давления в миллибарах и не знал, как
рассчитывать влажность воздуха по точке росы. Со шкалой по Фаренгейту он
был смутно знаком, но настолько смутно, что уже забыл, как переводить
градусы Фаренгейта в градусы Цельсия.

Но...

"Давление кислорода!"

Только для одной планеты, только для нее одной этот показатель что-то
означал.

Свени повернулся и бросился прочь.

К тому времени, когда он достиг кабинета Рулмана, он уже не бежал, хотя
по-прежнему тяжело дышал. Чувствуя, что не сможет вернуться обратным
путем поверх лаборатории, где опять почувствует накатывающее волнами
тепло, он направился в противоположную сторону, мимо гигантских
теплообменников. Всего ему пришлось пробежать мили три, и по пути он
совершил еще несколько открытий, потрясших его не меньше, чем первое.

Свени даже не был уверен, в здравом ли он пребывает рассудке. Но он
должен был выяснить все до конца. Теперь самым главным был ответ на один
вопрос -- разрушение или прочное обоснование его надежды, с которой он
так долго жил.

Рулман уже был в кабинете, и его почти непробиваемым кольцом окружали
помощники. Свени протиснулся вперед, крепко сжав зубы.

-- На этот раз придется задраить все люки,-- говорил Рулман в
микрофон.-- Фронт давления слишком крут, и мы не можем полагаться на
наружные шлюзы. Займись инструктажем, чтобы каждый знал, что ему
предстоит делать, как только прозвучит сигнал тревоги. Опасайтесь
попасть в ловушку между двумя закрывшимися шлюзами. В этом году непогода
может начаться совершенно неожиданно, мы и глазом моргнуть не успеем.

В ответ послышалось неразборчивое бормотание, и динамик отключился.

-- Халлам, как дела с уборкой урожая? Осталось меньше недели, ты это
знаешь.

-- Да, доктор Рулман, думаю, мы успеем.

-- И, пожалуй, еще... А, привет, Дональд. Что с тобой? Вид у тебя
неважный. Как видишь, я немного занят, поэтому постарайся покороче.

-- Я постараюсь,-- сказал Свени.-- Если бы я смог поговорить с вами с
глаз на глаз, то смог бы уложиться в один вопрос. Всего несколько
секунд.

Рыжие брови Рулмана удивленно поднялись, он внимательно посмотрел в лицо
Свени и медленно поднялся.

-- Тогда перейдем вот сюда, в эту дверь. Итак, молодой человек,
выкладывайте. Надвигается ураган, и времени остается очень и очень мало.

-- Хорошо,-- сказал Свени, глубоко вздохнув.-- Итак, возможно ли
трансформировать адаптанта в нормального человека? Нормального земного
человека?

-- Я понял, ты побывал на тех этажах,-- сказал наконец ученый,
постукивая пальцами по подбородку.-- И по твоему вопросу я понял, что
Ширли Леверо почему-то оставила тебя в полном неведении относительно
некоторых вещей. Твое образование, гм, вспоминается затертая фраза --
оставляет желать лучшего. Но об этом мы пока не будем.

Ответ на второй вопрос -- в любом случае -- НЕТ! Ты никогда не
сможешь нормально жить ни в каком другом месте, кроме Ганимеда. И скажу
тебе еще кое-что, о чем должна была сказать тебе мама: ты должен быть
чертовски этому рад.

-- Почему я должен быть этому рад? -- почти равнодушно спросил Свени.

-- Потому что, как и все обитатели этой колонии, имеешь тип крови "джей"
плюс. Это факт, который не скрывали от тебя с самого первого дня, но на
который ты почему-то не обратил внимания. Или не понял его особого
значения. Такая кровь ничего опасного для тебя не несет, но только
здесь. На Ганимеде. Земные люди с кровью этого типа предрасположены к
заболеванию раком. Рак для них так же опасен, как рана для гемофилика,
который страдает несвертываемостью крови и может умереть от пустяковой
царапины.

Заметь, что если бы ты каким-то чудом превратился в обыкновенного
земного человека, Дональд, это стало бы твоим смертным приговором.
Поэтому я и говорю, что ты должен радоваться, что этого никогда не
случится. Чертовски радоваться!

Метеорологический кризис на Ганимеде -- хотя только благодаря своим
обитателям он и получил такое название, не будь на Ганимеде колонии, все
прошло бы незамеченным -- достигает своего максимума и расцвета примерно
раз в одиннадцать лет и девять месяцев, когда Юпитер и его
многочисленная семья из пятнадцати спутников ближе всего подходит к
Солнцу.

Эксцентриситет орбиты Юпитера составляет всего 0,0484, что очень мало для
эллипса со средним фокальным расстоянием в 483 300 000 миль. И тем не
менее, в перигелии Юпитер на целых десять миллиардов километров ближе к
Солнцу, чем в афелии. Погода на Юпитере, и без того дьявольская, в этот
момент становится просто неописуемой. То же, хотя и в меньших масштабах,
происходит и на Ганимеде.

Температура в этот момент не поднимается так высоко, чтобы начала
таять шапка льда на Трезубце Нептуна, но достаточно, чтобы дать
почувствовать наличие паров льда-3 в атмосфере. На Земле никому и в
голову не пришло бы назвать результат этого процесса влажностью, но
погода на Ганимеде встает на дыбы даже от подобных микроскопических
изменений. Атмосфера, которая обычно ВООБЩЕ не содержит водяных
паров, реагирует стремительно. Она начинает разогреваться. Это раз. Цикл
затихает через несколько колебаний, но результат от этого не менее
зловещий.

Как понял Свени, колония довольно спокойно и без особых трудностей
пережила один такой период, просто отступив под гору. Но по многим
причинам повторить эту тактику уже было нельзя. Теперь снаружи имелись
полустационарные установки (погодные станции, обсерватория, радиомаяки,
геодезические знаки). Их можно было демонтировать, лишь потратив массу
времени, и еще больше затратив потом на восстановление. Более того,
некоторые из этих устройств будут необходимы для наблюдения за
продвижением кризиса и, следовательно, должны оставаться на местах.

-- И не подумайте, что нас надежно прикроет гора,-- сказал Рулман на
общем собрании колонистов, сошедшихся в самую большую пещеру подземного
лабиринта.-- Я вам напоминаю, что кризис в этом году совпадает с
максимумом активности солнечных пятен. Все знают, что это делает с
погодой на самом Юпитере. И мы заведомо должны ждать схожего эффекта на
Ганимеде. Хотя и в меньшем масштабе. Неприятности будут в любом случае,
несмотря на самую тщательную подготовку к ним. Мы можем надеяться только на
то, что неизбежные потери окажутся небольшими. И если кто-то надеется, что
мы отделаемся малым испугом, пусть послушает меня еще минуту.

Последовала хорошо рассчитанная драматическая пауза. Аудитория затаила
дыхание. Ветер, завывающий снаружи, был слышен даже здесь. Этот вой
напоминал о том, что в разгар бури все выходы будут тщательно перекрыты,
и во всей колонии под горой придется дышать воздухом, прошедшим полный
цикл очистки. Секунду спустя по залу пронесся общий вздох -- невеселый
вздох в предчувствии ожидаемого нелегкого будущего.

Рулман улыбнулся.

-- Я не хочу вас пугать,-- сказал он.-- Мы продержимся. Но я не потерплю
никакой расхлябанности, особенно во время подготовки к кризису. Крайне
важно на этот раз сохранить наружные станции. Они нам очень понадобятся
еще до конца юпитерианского года -- если все пойдет хорошо, конечно.

Улыбка неожиданно погасла.

-- Думаю, нет нужды говорить некоторым из вас, как нам важно завершить
проект строго по графику,-- тихо сказал Рулман.-- Возможно, у нас не
останется времени, когда полиция Порта возьмется за нас по-настоящему.
Удивительно, что они до сих пор этого не сделали, учитывая, что мы
скрываем беглеца, за которым полиция гналась почти до самой атмосферы.
Мы не можем рассчитывать, что они дадут нам неограниченный запас
времени.

Для тех, кто знаком с проектом, я хочу в общих чертах напомнить, что
возможно все космическое будущее человечества может зависеть от нашего
проекта. Мы не можем себе позволить поражения -- со стороны Земли или
местных природных сил. Если мы поддадимся, то потеряет смысл вся наша
долгая борьба за выживание. Я рассчитываю на каждого из вас.

Трудно было понять, о чем говорит Рулман, упоминая о "проекте". Было
понятно, что это имеет какое-то отношение к пантропологической
лаборатории внизу. И к первому кораблю колонии, который, как неожиданно
вспомнил Свени, был упрятан в трубе стартовой шахты, почти такой же, как
на Луне, из которой стартовал корабль Свени, неся его к новой свободной
и полной неожиданностей жизни. Одного взгляда было достаточно, чтобы
понять -- корабль готов к дальнему перелету маленькой группы людей или
наоборот -- к короткой экспедиции большой группы.

Свени ничего не знал о проекте, кроме того, что это была долгосрочная
программа колонистов по закреплению генов. Возможно, что единственная
связь этих двух "проектов" заключалась в их долгосрочности.

В любом случае Свени был достаточно осторожен и вопросов не задавал. Но
внутри него началась буря, значительно обогнавшая бурю снаружи. И для
Свени то, что происходило в нем, было значительно важнее погоды на
Ганимеде или любой другой планете. Он не умел думать в масштабах
общества, пусть и небольшого. Ему были совершенно непонятны воззвания
Рулмана к этой идее. Он был законченным типом эгоиста в Солнечной
системе, но не по натуре, а по замыслу.

Возможно, Рулман это чувствовал. Так или иначе, но задание, которое от
него получил Свени, было идеальной ссылкой для человека, более всего
боявшегося одиночества, в условия этого самого одиночества. Рулман
переложил груз невыносимо тяжелого решения на плечи того, кому и
надлежало это решение принять. Или же изолировал шпиона властей Порта,
поместив его в такое место, где он мог причинить колонии меньше всего
вреда, пока внимание колонии было обращено на другое. Но, вероятнее
всего, мотивы ученого были совершенно другие. Значение имел лишь
поступок. Итак, Свени оказался в полной изоляции.

Рулман отправил его на южную полярную метеостанцию на весь долгий срок
чрезвычайного положения.

Делать там было почти нечего. Только смотреть, как наметает у окон
метановый "снег" и поддерживать станцию в приемлемом рабочем состоянии.
Так как приборы передавали данные в автоматическом режиме, особой заботы
они не требовали. Возможно, в разгар погодного кризиса у Свени и
появились бы дела поважнее. А может и нет. Это еще предстояло узнать.

А пока у него появилось достаточно времени, чтобы задавать вопросы, но
задавать их было некому, кроме самого себя. Или обращаться ко все более
усиливающемуся ветру.

Свени использовал передышку. Он вернулся пешком к отметке "эйч" на карте
Хови, отыскал там свой передатчик, который был закопан. Потом вернулся
на метеостанцию. На это ушло одиннадцать дней. Это потребовало от него
таких усилий, заставило пережить такие лишения, что узнай про них Джек
Лондон, он смог бы из эпопеи Свени сделать прекрасную повесть. Для Свени
же это ничего не значило -- он не знал даже, воспользуется ли он
передатчиком, когда вернется на станцию, а что до саги его одиночного
путешествия, то о сагах он и понятия не имел. Он даже не сознавал, что
переход был необыкновенно тяжелым. Ему не с чем было сравнивать -- ведь
за свою жизнь он не прочел ни единой книги. Все вещи соизмерялись им по
воздействию на него. И обладание передатчиком не изменило вопроса,
который он продолжал себе задавать. Просто теперь, найдя ответ, он мог
действовать в соответствии с ним. Если только ему удастся его найти.

Возвращаясь на станцию, он увидел птицу -- пинну. Увидев человека, она
тут же зарылась в ближайший сугроб. Он больше никогда ее не видел. Но
время от времени он почему-то вспоминал эту птицу. Вопрос же, мучивший его,
формулировался очень просто: что он теперь будет делать?

То, что он по уши влюблен в Майк Леверо, было уже совершенно ясно. Свени
было вдвойне трудно прийти к какому-то балансу эмоций, потому что он не
знал для своего чувства названия, и оперировать в уме ему приходилось
чистыми переживаниями, а не более удобными символами. Каждый раз, когда
он об этом думал, он заново переживал потрясение. Но с этим ничего
нельзя было поделать.

Что касается колонистов, то он был совершенно уверен, что с любой точки
зрения никакие они не преступники -- если, конечно, не считать
произвольного мнения Земли.

Колонисты Ганимеда были народом храбрым, трудолюбивым, честным, и в их
среде Свени впервые в жизни нашел бескорыстную дружбу. И как все
колонисты, Свени не мог не восхищаться Рулманом.

Именно эти три соображения не давали Свени включить передатчик.

Время, отпущенное на посылку сообщения Майклджону, уже почти истекло.
Мертвый прибор на столе Свени должен был послать одно из пяти сочетаний
пяти букв. И колонии на Ганимеде придет конец. Буквы означали:

ВАХХУ -- "Имею объект, необходим корабль"
НАХХУ -- "Имею объект, нужна помощь"
ХХАНУ -- "Ищу объект, есть помощь"
ААХУХ -- "Ищу объект, необходим корабль"
УУАВУ -- "Имею объект, имею корабль".

Какова будет реакция компьютера на борту корабля, какие он предпримет
действия в ответ на один из этих сигналов, было неизвестно, но теперь
это уже практически не имело значения. Любая реакция будет во вред
колонии, ни один из пяти сигналов не подходил к сложившейся ситуации,
несмотря на все интеллектуальные усилия, вложенные в подготовку
операции.

Если Майклджон не получит сигнала, он будет ждать до самого конца -- то
есть до истечения 300 дней. Возможно, это позволит "проекту" Рулмана
осуществиться, чем бы этот проект ни был.

Земле потребуется как минимум два поколения, чтобы создать и воспитать
нового агента вроде Свени, используя яйцеклетки давно (и к счастью)
умершей Ширли Леверо. Очень маловероятно, что Земля на это пойдет. На
Земле наверняка больше Свени знали о таинственном проекте главы
ганимедской колонии -- трудно было знать меньше, чем знал Свени, так как
он практически не знал ничего! И если Свени не сможет остановить проект,
то следующим шагом Земли станет бомбардировка. Как только Земля поймет,
что вернуть колонистов ей не удастся, даже с помощью такого тщательно
законспирированного двойника как Свени, она просто уничтожит колонию и
тем самым необходимость в ее обитателях.

Информация для размышления: цепная реакция. Свени знал, что на Ганимеде
имеется солидное количество дейтерия -- часть его связана в ледяных
пластах Трезубца Нептуна в виде дейтерида лития. Ядерная бомба,
взорвавшись в таких условиях, имеет большую возможность инициировать
реакцию ядерного синтеза, который распылит спутник на атомы. Если
активные элементы распада этого взрыва врежутся в Юпитер, до которого
всего 655 000 миль, гигант Солнечной системы вполне может взорваться,
если в нем вспыхнет реакция углеродного или бета-цикла. Юпитер имеет
малую плотность, но огромную массу. Ударная волна такого чудовищного
взрыва испарит земные моря и океаны и с вероятностью три к пяти способна
вызвать ядерную реакцию на Солнце, которое превратится в новую звезду.
Впрочем, на Земле к тому времени в живых не останется никого, и некому
будет возблагодарить бога, если этого не произойдет.

Поскольку Свени это было хорошо известно, то он небезосновательно
полагал, что на Земле об этом знают, и что Земля постарается
использовать на Ганимеде только химическую взрывчатку. Но так ли это?
Свени пока что мало контактировал с землянами, и смутно представлял, что
же они в действительности знают.

К тому же это было не главное. Если Земля начнет бомбардировку, колония
погибнет в любом случае. Исчезнет все, что обрел в колонии Свени: пусть
ограниченное, но чувство товарищества и дружбы, немая неосознанная
любовь, чувство, что он вот-вот родится заново, станет совершенно другой
личностью. Исчезнет и сам Свени, и весь его маленький мир.

Но если он пошлет сигнал Майклджону и компьютеру, его заберут отсюда
живым. Но разлучат с Майк, Рулманом и колонией навсегда, навсегда. И он
навсегда останется в старой мертвой оболочке. Он узнает, каково
безнадежное бесконечное одиночество. Или каким-то чудом Земля
трансформирует его в обычного кислорододышащего землянина. Но с кровью
типа "джей"-плюс!

А ветер все нарастал и нарастал. Ярость бури снаружи и внутри Свени
увеличивались синхронно. Такое совпадение являло классический образец
литературного приема, называемого персонификацией сил природы, но Свени
понятия не имел о литературе, и тем более о ее приемах. Искусство
имитации сил природы было для него пустым звуком.

Он даже не подозревал, что его одинокая битва в попытках спасти станцию,
когда ветер снаружи миллионами клыков начал обгрызать подветренную часть
фундамента, сравнима с этикой древних саг.

Но сознание Свени было занято битвой с самим собой, и целые главы, целые
части саги бессознательного героизма были отброшены прочь. Свени всего
лишь выполнял свое дело, и не более того.

Не было кодового сигнала, который мог бы рассказать капитану Майклджону
правду о колонии и ее обитателях. Он не мог пленить людей или человека,
которые были нужны Земле, и он не хотел этого делать или тем более
просить помощи для выполнения задания. Он больше не верил, что Земля
"должна веpнуть этих людей". Для целей Земли, какими бы они ни
были таинственными, или даже для целей самого Свени, которые, как он
достоверно выяснил, оказались сплошной утопией.

Но любой сигнал поможет ему убраться с Ганимеда, если он хочет, чтобы
его забрали.

Тем временем, кризис достиг максимума и пошел на убыль. Свени удалось
отстоять свою станцию. Он работал хорошо.

Свени еще раз проверил передатчик. Тот был в полном порядке. Тогда он
передвинул стрелку-указатель на один из медных контактов и нажал
клавишу, посылая Майклджону комбинацию ХХАНУ. Полчаса спустя встроенный
в рацию осциллятор начал ритмично попискивать, подтверждая, что
Майклджон все еще кружится на орбите вокруг Ганимеда, и что передача
Свени была принята.

Свени оставил передатчик на столе станции, вернулся в колонию и честно
рассказал Рулману все -- кем он был и что недавно сообщил.

Рулман пришел в ярость, но это была тихая, контролируемая буря, а потому
в тысячу раз более страшная, чем любая открытая вспышка бешенства. Он
просто сидел и смотрел на Свени через стол. С его лица исчезло все
добродушие, а из взгляда -- тепло. Несколько секунд спустя Свени понял,
что Рулман его просто не видит -- все внимание ученого было занято
собственными мыслями. Так же вовнутрь был обращен и его гнев.

-- Я просто потрясен,-- сказал он таким ровным голосом, что в нем,
казалось, не было ни грамма эмоции.-- И более того, я потрясен
собственной слепотой. И я должен был предусмотреть нечто подобное. Но я
ни сном ни духом не подозревал, что они имеют нужное оборудование и
знания и что они рискнут поставить все на карту такой долговременной
программы. Короче, я был идиотом!

На миг в его голосе возникла какая-то эмоциональная окраска, но она была
до того язвительная, что Свени невольно поежился. Но пока что в адрес
Свени Рулман не произнес ни одного слова проклятия. Ученый бичевал
самого себя.

Свени осторожно сказал:

-- Откуда же вы могли знать? Я мог попасться на многих пустяках, но я
изо всех сил старался, чтобы этого не случилось. Я мог бы скрываться еще
долго, если бы захотел.

-- Ты? -- переспросил Рулман. Это единственное слово было страшнее
удара.-- Ты виноват во всем этом не больше, чем машина, Дональд, какой
ты и являешься. Я слишком хорошо знаю пантропологию, чтобы думать иначе.
Очень легко изолировать младенца-адаптанта, отрезать его от остального
мира, предотвратив превращение в нормальное человеческое существо. Твое
поведение было жестко запрограммировано.

-- Разве? -- с некоторой мрачностью спросил Свени.-- Я ведь сам пришел и
все рассказал. Разве не так?

-- Ну и что? Разве это может теперь кому-нибудь помочь? Я уверен, что
земляне включили в свои расчеты и такую вероятность. И вот ты стараешься
играть в свои обе стороны против третьей стороны. Третья сторона -- это
ты. Ты выдал себя, свой маскарад, но одновременно и колонию. Этим ничего
не добьешься.

-- Вы уверены?

-- Вполне уверен,-- сказал Рулман.-- Они придумали для тебя
приманку-награду. Судя по вопросам, которые ты задавал, они обещали
трансформировать тебя в нормального человека, как только узнают от нас,
как это сделать. Но все дело в том, что это принципиально невозможно, и
ты это знаешь. Я очень сожалею, Дональд, поверь мне. И не моя вина, что
они превратили тебя в существо вместо личности. Но и в колонии у тебя
теперь нет будущего. Ты теперь всего лишь бомба, к тому же взорвавшаяся.

Отца Свени никогда не знал, а полиция Порта смогла врастить в него
минимум уважения к старшим. Он вдруг обнаружил, что Рулман вызывает у
него ярость.

-- Что за чушь вы несете, доктор Рулман? -- сказал он, глядя на сидящего
напротив человека.-- Ничто еще не взорвалось. И я могу дать вам массу
полезных сведений, которые вам пригодятся. Конечно, если вы заранее
решили сдаться...

Рулман поднял на него глаза.

-- А что ты можешь знать? -- спросил он немного удивленно.-- Ты сам
сказал, что решение примет компьютер на борту корабля капитана, как там
его -- Майклджона. А с ним у тебя эффективной связи нет. Неподходящее
время блефовать, Дональд.

-- Зачем мне блефовать? Я больше, чем кто-либо знаю, как поступит с моим
сообщением Земля, что она предпримет. Вся колония слишком долго была в
изоляции. У меня же самый свежий опыт общения с землянами. Я бы вообще не
пришел, если бы считал положение безнадежным. И если бы не послал такое
сообщение, которое оставляет колонии некоторую надежду. И я не веду двойной
игры, понимаете? Я целиком на вашей стороне! И хуже всего было бы вообще не
посылать ничего. А пока что у нас есть передышка.

-- И почему ты думаешь,-- медленно сказал Рулман,-- что я тебе поверю?

-- Это вам решать,-- резко ответил Свени.-- Если я и испытываю сейчас
колебания, то только потому, что колония меня не убедила, что мое
будущее здесь. И в таком случае, я не одинок. Колония сама виновата, что
слишком скрытна с собственными членами.

-- Скрытна? -- сказал Рулман, на этот раз с нескрываемым удивлением.-- В
каком смысле? Что нам скрывать?

-- Я говорю о некоем "проекте". И о том первоначальном преступлении,
из-за которого Земля стремится заполучить вас обратно. В особенности
вас, доктор.

-- Но... э-э, это знают все, Дональд. Это же общеизвестный факт.

-- Возможно, что и так. Но вот какое дело -- ведь мне он
НЕИЗВЕСТЕН! И большинство колонистов, считая этот факт
общеизвестным, упоминает о нем лишь небольшим косвенным намеком. Словно
это шутка, которую предположительно должны знать все. Но все -- не
знают. Вам это известно? Я обнаружил, что половина второго поколения на
Ганимеде имеет самое туманное представление о прошлом. А весь объем
сведений, доступный такому новичку, как я, или новорожденному, можно
разместить в дырочке величиной с глаз птицы-пинны. А это опасно. Вот
почему я мог полностью предать колонию, если бы захотел, и вы не смогли
бы меня остановить.

Рулман откинулся на спинку кресла и довольно долго молчал.

-- Дети довольно часто не задают вопросов, даже если не знают на них
ответов,-- пробормотал он. Вид у него был значительно более ошеломленный,
чем в момент признания Свени.-- Они любят делать вид, что знают ответ, даже
если это не так. Это поднимает их в собственных глазах.

-- Дети... и шпионы,-- сказал Свени.-- Некоторые вопросы не могут
задавать ни первые, ни вторые, и почти по одинаковой причине. И чем
меньше знают дети, тем больше шансов у шпиона остаться незамеченным
среди взрослых.

-- Я начинаю понимать,-- сказал Рулман.-- Мы считали, что защищены от
нападения и шпионов, потому что шпиону с Земли не выжить здесь без
специального оборудования, которое легко засечь. Тем временем мы сделали
себя легко уязвимыми социально. Максимально уязвимыми.

-- Именно так понимаю положение я. И уверен, что если бы мой отец
остался живым среди вас, он бы позаботился, чтобы такого не случилось.
Он был экспертом в таких вещах. Хотя и не могу утверждать наверняка -- я
ведь никогда его не видел. И теперь это уже чисто риторический вопрос.

-- Нет,-- возразил Рулман.-- Это очень даже важный вопрос. И ты это
доказал, Дональд. Твой отец не смог предотвратить опасности нашего
социального ослабления, но, возможно, он дал нам орудие, чтобы исправить
такое положение.

-- Вы имеете в виду меня?

-- Да. Агент ты или не агент, но в тебе гены, которые были с нами с
самого начала, и я знаю, как проявляется их эффект. Я начинаю надеяться.
Что мы должны предпринять теперь?

-- Сначала,-- попросил Свени,-- расскажите, как возникла эта колония. И
все остальное!

Это было не так просто.

ИСХОДНЫЙ ПУНКТ: Управление.

Еще задолго до начала межпланетных полетов большие города Америки
потеряли возможность контролировать свои транспортные проблемы. Чисто
политическое решение проблемы превратилось в химеру. Никакая городская
администрация не была в силах истратить необходимое количество денег,
чтобы рационально улучшить обстановку, и не быть переизбранной в
следующем туре разгневанными пешеходами или водителями, которым тоже
была нужна помощь.

Постепенно все проблемы транспорта передавались наделенной обшиpными
полномочиями полуобщественной организации -- Управлению Портов, Мостов
и Авиалиний. Управление доказало свои возможности, возводя и поддерживая
в рабочем состоянии такие транспортные сооружения, как Голландский и
Линкольнский тоннели, мост Джорджа Вашингтона, аэровокзалы Тетесборо,
Ла-Гуардиа, Айдлин, Ньюарк. Не говоря уже о более мелких транспортных
узлах и магистралях. К 1960 году уже можно было проехать от Флориды до
границы штата Мэн, целиком двигаясь по территории, которой владело
Управление. Конечно, если вы могли уплатить соответствующую пошлину. И
не боялись, что вас обстреляют из охотничьих ружей взбунтовавшиеся
владельцы земель, которые продолжали сопротивляться засилью
могущественного синдиката транспортных королей -- Управления.

ВТОРОЙ ИСХОДНЫЙ ПУНКТ: пошлины. Управления транспортных магистралей были
порождены штатами, и при этом они пользовались защитой закона, которого
не было у других частных фирм, занятых торговлей с дpугими штатами. Здесь
имелось такое положение: "Обе стороны не будут... уменьшать размеры
пошлины или другим образом препятствовать Управлению самостоятельно
устанавливать размеры этих пошлин, а также собирать их и прочие взносы".
Этому помогали также федеральное правительство и Конгресс, так и не
приведший в действие закон 1946 года, по которому размеры пошлин должны
уменьшаться после выплаты амортизации. Следовательно, пошлины оставались
на прежнем уровне. В 1953 году Управление порта Нью-Йорк получило доход
в двадцать миллионов долларов, и годовые сборы увеличивались ежегодно
на 20%.

Часть сборов шла на строительство новых транспортных сооружений --
большинство из них было расположено так, чтобы еще больше увеличивать
количество пошлин, не принимая уже во внимание действительное решение
проблем. Впереди опять же шло Управление порта Нью-Йорк. Оно без всякой
надобности пробило третий ствол Линкольнского тоннеля, чем прибавило к
ежегодному потоку машин на Манхэттене еще восемь миллионов, в то время
как город и так задыхался от недостатка путепроводов, способных
разгрузить его закупоренные материалы, уводя движение прочь от центра.

ТРЕТИЙ ИСХОДНЫЙ ПУНКТ: Полиция Порта. Управление с самого начала имело
право нанимать работников для поддерживания порядка на собственной
территории. И по мере того, как росло Управление, росли и его
полицейские силы.

К тому времени, когда появился космический транспорт, Управление уже
обладало правами и на него. Они не пожалели трудов, чтобы гарантировать
себе это право. Операции с воздушным транспортом научили их тому, что
только полный и абсолютный контроль имеет смысл. И вторая характерная
деталь -- Управление занималось лишь крупномастшабными финансовыми
операциями. И его интересовали только те виды космического транспорта,
которые не были связаны с огромными затратами средств. Иначе они не
получили бы прибылей от субподряда, прибылей от быстрой амортизации
займов, от скидок на налоги для строительства новых предприятий. И от
неограниченного возрастания новых пошлин, размер которых не уменьшался после
того, как затраченные на строительство средства полностью окупались.

Цена посадки в первом космопорту составляла пять тысяч долларов. Хотя в
воздушной навигации пошлины уже давно были объявлены вне закона, Порт
Земля функционировал по собственным законам. И полицейские силы Порта по
количеству превосходили армию государства, на территории которого Порт
расположился. Очень скоро разница стерлась, и полиция Порта превратилась
в Вооруженные силы США. Точнее, наоборот. Сделать это было нетрудно,
поскольку Управление Порта контролировало все остальные министерства,
включая и Порт Земля.

И когда через какое-то время после начала космических полетов люди
начали задавать друг друг другу вопросы: "как же мы будем колонизировать
планеты?", Управление Порта уже имело ответ на этот вопрос.

ЕЩЕ ОДИН ПУНКТ: Терраформирование.

Терраформирование -- преобpазование других планет в некое подобие Земли,
чтобы нормальные земляне могли жить на их поверхности. Порт Земля начинал
с малого. Он уже был готов передвинуть Марс в точку, расположенную
немного ближе к Солнцу, совершить необходимые корректировки и в
отношении других планет. Потом переправить на Марс объем воды, равный
Индийскому океану. То есть всего десять процентов того, что потом может
понадобиться для терраформирования Венеры. Кроме того, на Марс было
необходимо перевезти почву, примерно равную объему почвы штата Айова,
чтобы посадить растения, которые постепенно изменят состав атмосферы. И
так далее. Все это, указывало Управление, вполне осуществимо с точки
зрения имеющихся ресурсов и будет стоить немногим меньше 33 миллиардов
долларов. Управление Портов подсчитало, что вернет затраченное всего за
какое-то столетие, с помощью таких фокусов, как пятидесятидолларовые
марки "Рокет-пост", посадочные пошлины для Марса в размере десяти тысяч
долларов, тысячедолларовые билеты в один конец и так далее. Конечно,
цены не снизятся даже после того, как затраты будут возмещены. Скорее,
наоборот. В целях поддержания всего проекта на ходу.

Управление разумно ставило вопрос: какова альтернатива? Только купола?
Управление Большого порта ненавидело купола. Во-первых, они были дешевы.
И поток пассажиров под купол и обратно всегда будет незначителен. Это со
всей горькой ясностью показал опыт Луны. И публика тоже ненавидела
купола и уже обозначилось массовое нежелание жить в них. Что же касается
правительств -- кроме правительства США, к которому Управление
сознательно сохраняло благосклонность, то они тоже были настроены против
куполов. И против той ограниченной колонизации, которую они
обеспечивали. Им было необходимо избавляться от перенаселенности не по
чайной ложке в месяц, а по танкеру в день. Если Управление и знало, что
иммиграция не уменьшает, а увеличивает народонаселение, то держало это в
секрете. Правительства были предоставлены сами себе. Итак, куполам было
сказано решительное "нет!", терраформированию -- решительное "да!"

Потом появилась пантропология.

Эта третья возможность, новый вариант колонизации планет, оказалась
сюрпризом для Управления и для Порта Земля. И винить в этом было некого,
кроме самих себя. Идея генетически трансформировать колонистов вместо
того, чтобы трансформировать планеты, была стара и родилась еще во
времена Олафа Стэплтона. Позднее к ней обращались многие писатели.
Уходила она корнями в мифологию, к Протею, и в глубины человеческой
психики, где был порожден оборотень, вервольф, эльф, вечно странствующая
переселяющаяся душа.

И вдруг все это оказалось возможно. И очень скоро превратилось в факт.

Управление пришло в негодование. Пантропология требовала высоких
первоначальных затрат. Но постепенно метод должен был становиться все
дешевле и дешевле. Колонисты чувствовали себя как дома в мире, к
которому были адаптированы, и воспроизводились естественным путем, без
посторонней помощи. В самом крайнем случае пантропология обеспечивала
колонизацию в два раза дешевле, чем с помощью самых простых и дешевых
куполов. В сравнении с терраформированием даже такой небольшой и удобной
планеты, как Марс, она вообще ничего не стоила. С точки зрения
Управления.

И не было возможности собрать пошлину даже с первоначальной стоимости
проекта. Все было слишком недорогим, чтобы тратить на это время и
усилия.

"Неужели ваш ребенок станет МОНСТРОМ?"

"Если группа влиятельных ученых добьется своего, ваш сын или внук будет
влачить жалкое существование на ледяных просторах Плутона, где даже
Солнце не более, чем искорка в небе. И они никогда не смогут вернуться
на Землю, пока живы! И едва ли смогут это сделать после смерти!"

"Да, существуют и развиваются планы превращения еще не родившихся
невинных младенцев в жуткие инопланетные существа, которые погибнут в
ужасных мучениях, если только осмелятся ступить на зеленую траву мира
предков. Не дожидаясь результатов медленного, но неизбежного завоевания
человеком Марса, эти выдающиеся мыслители, запершись в своих "башнях из
слоновой кости", работают над созданием пародий на человека,
отвратительных карикатур на людей. Эти уроды будут способны жить в самых
адских условиях других планет.

Процесс, позволяющий производить подобных монстров с огромными
затратами, называется пантропологией. Она уже существует, хотя и опасно
несовершенна. Глава этих мудрецов-ревизионистов -- доктор Джекоб
Рулман..."

-- Подождите,-- остановил доктора Свени.

Он прижал кончики пальцев к вискам, потом отпустил и дрожа посмотрел на
Рулмана. Ученый положил на стол вырезку из старого журнала, которую
читал для Свени. Даже в тефлоновой оболочке бумага после тридцати лет
пребывания на Ганимеде сильно пожелтела... Руки Рулмана были вполне
крепки. И остатки волос на лысеющей голове были такими же огненными, как
и тогда.

-- Какая гнусная ложь! Теперь я понимаю, как меня обрабатывали! И ложь
оказалась действенной. Теперь, когда я понял... уже совсем другое дело...

-- Я знаю,-- тихо сказал Рулман,-- это им было легко сделать.
Адаптант-ребенок всегда изолирован от мира, и ему можно внушить все, что
угодно. У него нет другого выбора, кроме слепого подчинения и
безоговорочной веры. Ему отчаянно не хватает непосредственного контакта
с другими людьми, он никогда не узнает, что такое объятия матери. Это
крайний случай "ребенка из пробирки" -- мать, давшая ему свои гены,
может находиться по другую сторону стеклянного барьера и одновременно в
другом эволюционном рукаве. Даже если он и слышит голос матери по
проводам, если слышит вообще. Я знаю это, Дональд, можешь мне поверить.
Я испытал это на себе. И мне было очень тяжело.

-- Значит, Джекоб Рулман был...

-- Да, моим генетическим отцом. Мать умерла рано. Так часто бывает -- от
тоски. От разлуки с ребенком. Как и твоя мать. Но отец рассказал мне всю
правду -- это было там, в пещерах Луны. И вскоре он был убит.

Свени глубоко вздохнул.

-- Теперь я начинаю все понимать. Продолжайте, пожалуйста.

-- Ты уверен, что все понимаешь, Дональд?

-- Продолжайте. Я должен знать, и еще не поздно узнать. Прошу вас.

-- Ну, хорошо,-- задумчиво сказал Рулман.-- Управление провело через
правительство закон, запрещающий пантропологию. Но поначалу он был
довольно беззубым. Конгресс еще не вполне понимал, что же он должен
запретить. Да и опасался запретить опыты с животными вообще. Управление
не было расположено к откровенности. И мой отец спешил испытать
пантропологию на практике, пока закон имел некоторые отдушины. Он
отлично понимал, что как только Порт сочтет время подходящим, законы
будут мгновенно сцементированы. И еще отец был совершенно убежден, что
планеты никогда не удастся колонизировать с помощью куполов или
терраформирования. Они могут сработать на некоторых наших планетах --
Марсе, Венере. Но не за пределами системы.

-- За пределами Солнечной системы? Но как же достигнуть звезд?

-- С помощью межпланетного двигателя. Он существует уже пять
десятилетий. Уже совершенно несколько исследовательских экспедиций, и
некоторые были весьма удачными, хотя в прессе о них не найдешь и
упоминания. Порт и его Управление не видели выгоды в этих путешествиях.
Поэтому патенты на двигатель были куплены и положены под сукно, данные
экспедиций засекречены, в прессу не просочилось ни звука. Но все корабли
Управления снабжены генераторами овердрайва. Даже наш корабль имеет его.
Так же, как и твой пилот -- там, на орбите.

Свени потрясенно молчал.

-- Даже внутри нашей системы большинство планет непригодны для постройки
куполов или терраформирования. Например, Юпитер. И многие другие,
которые, по мнению Порта, не пригодны для колонизации первого или
второго типа. А на межзвездных расстояниях Управлению и вовсе нечего
делать -- там никогда не будет грузопотока, способного принести прибыль
Порту.

Единственный путь -- пантропология. Не для Управления, конечно, а для
человечества, которое рано или поздно, но шагнет к звездам. Каким-то
образом отцу удалось "продать" идею некоторым влиятельным людям --
политикам со связями и средствами. Им удалось найти даже некоторых
участников тех тайных межзвездных экспедиций -- людей, которые знали
кое-что о планетах других солнц и о генераторе овердрайва. Все эти люди
хотели бы дать пантропологии шанс -- совершить эксперимент с открытым
концом, который привел бы к новым пробам -- в том случае, если бы
завершился удачно.

Этот эксперимент -- мы, наша колония на Ганимеде.

Порт объявил эксперимент вне закона еще до начала его реализации. Но
пока они отыскали наши лунные лаборатории, было уже поздно. Мы успели
сбежать. Именно после этого были пущены в ход клыки закона, и
пантропология была убита. Управление понимало, что должно убить ее.

Вот почему, Дональд, само наше существование -- уже преступление. И
от полиции Порта требуется ДОКАЗАТЬ провал колонии. Вот для чего
мы им понадобились. Они хотят выставить нас на всеобщее обозрение, как
уродцев в балагане. И сказать народу Земли, что здесь, на Ганимеде, наша
попытка провалилась, и им пришлось вытаскивать нас из собственного
дерьма.

Ну, и... остаются все эти фальшивые обвинения в нападении на
пассажирские корабли, о которых ты говорил. Нас будут судить. И казнят
-- скорее всего, публично разгерметизировав наши камеры, и мы
моментально погибнем от кислорода родной планеты наших предков. Да, это
будет последний штрих в картине, отличный урок общественному мнению.

Свени сжался, ссутулившись на своем стуле, сведенный судорогой
совершенно непривычного для него чувства -- ненависти и отвращения к
самому себе. Теперь он понимал оттенок, звучавший в голосе Рулмана -- он
предал всех. Всех!

А ученый безжалостно продолжал:

-- Теперь о нашем проекте. Он очень прост. Мы знаем, что в конечном
итоге людям не колонизировать звезд без помощи пантропологии. Мы знаем,
что Управление не позволит, чтобы до этого дошло. Значит, мы сами должны
нести пантропологию к звездам. Пока Порт нас не остановит. Одна планета,
две, три и так до бесконечности.

И именно это мы пытаемся совершить. Точнее, СОБИРАЛИСЬ! У нас
есть наш старый корабль, переоборудованный для первого перелета. И целое
поколение детей-адаптантов. Они не смогли бы жить на Земле, они не
смогут жить и на Ганимеде. Но смогут жить на одной из шести вновь
открытых внесистемных планет. Все шесть находятся на разных расстояниях
от Солнца и в разных направлениях. Я знаю названия только двух планет.
Дети адаптанты -- единственные, кто знает все. Куда они отправятся,
будет решено только после старта. И тогда никто из оставшихся не сможет
их выдать. Земля никогда не найдет этот корабль.

Это будет началом гигантской программы -- "СЕМЯ". Мы засеем звезды
людьми. Если только кораблю удастся стартовать.

В тишине последовавшей паузы дверь в кабинет Рулмана тихо отворилась и в
него с озабоченным видом вошла Майк Леверо, держа в руках блокнот и
карандаш. Она остановилась, когда увидела, кто сидит на стуле у окна.
Сжатое спазмами сердце Свени расслабилось.

-- Извините,-- сказала она.-- Я думала... Что-то случилось? У вас такой
мрачный вид...

-- Да, кое-что случилось,-- согласился Рулман. Он посмотрел на Свени, и
тому вдруг захотелось улыбнуться, хотя он понимал, что этого делать нельзя.

-- Тут уж ничем не поможешь,-- сказал Свени.-- Доктор Рулман, вашим
колонистам придется устраивать против вас мятеж.

Осветительная ракета вспыхнула высоко, и примерно в трех милях от них. И
хотя она повисла над западным краем, от нее во Впадину просочилось
достаточно света, чтобы осветить урчащий, раскачивающийся на ходу
полугусеничный тягач-грузовик.

Но звук работы двигателя был слишком слаб, чтобы пробиться сквозь рев
турбины, а мерцающий полусвет мало волновал Свени. Тягач, упорно ползший
на север на постоянной скорости в двадцать миль в час, было очень трудно
засечь с воздуха, сквозь густую растительность Впадины. Не легче, чем
мышь, шуршащую под корнями деревьев в дремучем лесу.

К тому же вряд ли кому сейчас придет в голову наблюдать за Впадиной. В
предгорьях и на самом плато шла битва, и она предлагала зрелище куда
более привлекательное, чем грузовик. Свени и сам с напряжением
прислушивался к отголоскам далекого сражения.

Тягачом управляла Майк. Свени, скорчившись, сидел в грузовом отсеке,
рядом с огромным алюминиевым баллоном, глядя на экран радара.
Параболическая проволочная корзина на крыше тягача была сейчас
неподвижна -- она была направлена в противоположную движению сторону,
откуда они с Майк недавно уехали, и где осталась последняя
автоматическая релейная станция. Сканирование для Свени выполнял большой
радиотелескоп на крыше.

Свени не обращал внимания на ближние, низкочастотные сигналы,
проносящиеся по экрану. Это были ракеты малого калибра -- часть
сражения, не отражавшаяся на главном соотношении сил. Оно было уже ясно.
Как и несколько дней назад, силы повстанцев удерживали гору и ее тяжелые
ракетные установки, но атака на лагеря роялистов набирала силу,
постепенно перехватывая инициативу.

В целом ситуация напоминала пат в шахматной партии. Хотя инсургентам
удалось при помощи фокуса с вентилятором выкурить роялистов из pасположения
колонии под горой, они явно уступали pоялистам на откpытом пpостpанстве.
Теперь они теряли позиции в два раза быстрее, чем захватывали их до того.
Прикрывающий огонь с горы мало чем помогал. Огонь был массированным, но
ужасно неточным. Частые вспышки ракет указывали на плохую видимость и на
еще более плохую корректировку огня. А роялисты, хотя и были вытеснены
из колонии, удерживали в руках все аэрокары. И нагло летали над
передовой с выключенными прожекторами.

Другой вопрос -- что будут делать роялисты, когда перейдут к
непосредственной задаче -- взятию горы? Только ядерный заряд был
способен нанести заметный вред скальной породе. Даже если не принимать
во внимание, что другие ядерные заряды находились внутри рабочей зоны
скальных лабиринтов, для любой из сторон прибегать к этому крайнему
средству было бы самоубийством. Да и к тому же битва еще не дошла до
такой степени ожесточения. Но что впереди, неизвестно.

И на кораблях с Земли, которые хорошо просматривались на экранах
радаров, тоже хорошо это понимали. Это было ясно по их расположению.
Почти наверняка они располагались так, словно понимали, что повстанцами
руководит Свени. Однако никаких попыток прийти к нему на помощь они не
делали, оставаясь внутри орбиты Ганимеда, но в 900 000 миль от планеты.
И они вполне имели время для бегства, если бы заметили вспышку ядерного
пламени на его поверхности.

Но они находились все же достаточно близко, чтобы вытащить Свени, если
обнаружится, что победа клонится в его сторону.

Сквозь рев турбины пробился слабый голос Майк.

-- Что случилось? -- переспросил Свени, наклонив голову.

-- ...опять завал впереди. Наверное, луч будет прерван.

-- Останови,-- велел Свени.-- Надо взять новый азимут.

Тягач послушно остановился, и Свени сверил данные с экрана своего
монитора с цифрами, полученными от Рулмана. 900 000 миль -- это уже
близко. Ударная волна от взрыва всего спутника покроет это расстояние
примерно за пять секунд, неся с собой мгновенное разрушение. Но пяти
секунд автоматам земных кораблей хватит, чтобы перейти в режим
гиперпространственного полета.

Он дважды хлопнул ее по плечу.

-- Пока нормально. Поехали дальше.

Ответа он не расслышал, но ее голова в защитном шлеме кивнула, и тягач
медленно пополз по головокружительному лабиринту валунов -- остатков
оползня, что каждый год скатывались во Впадину в результате расслоения
слоистых пород обрыва. Обернувшись, Майк улыбнулась ему. Траки гусениц
слишком громко стучали и скрежетали по камням, и у нее не было надежды,
что Свени расслышит хотя бы одно слово.

Вся схема событий зависела от массы "если" и могла в любой момент
развалиться, если только одно из звеньев цепочки подведет. Рассчитывать
на что-то можно было с уверенностью только в начале. Сигнал, посланный
Свени Майклджону, ничего не сказал пилоту -- ведь он не знал кода. Но
компьютер понял, что Свени еще не готов. И предположил, что Свени
понадобится лишь время, чтобы взять ситуацию под полный контроль.

-- А как мы узнаем, что компьютер поступил именно так? -- спросил
Рулман.

-- Если после окончания предельного срока корабль Майклджона останется
на орбите, значит, произошло именно то, на что мы и рассчитывали. Что
еще может ему в этом случае приказать машина? У него небольшой корабль,
к тому без оружия и экипажа. Спуститься на поверхность Ганимеда и
присоединиться к небольшой группе инсургентов он тоже не может. Даже
если такая идея придет ему в голову. Нет, он будет сидеть смирно.

Тягач перевалил через почти кубический валун, сполз по его наклонной
стороне, тяжело шмякнулся на грунт, покрытый более мелкими камнями.
Свени оторвался от радарного экрана, чтобы проверить, как поживает
алюминиевая канистра. Она была надежно закреплена, хотя и окружена
кирками, кольями и разными инструментами. Внутри канистры дремало чудо
-- чудо искусства фейерверков, изготовленное с учетом условий здешней
химии. Свени пробрался в кабину, сел рядом с Майк и приготовился
насладиться поездкой.

Невозможно было предугадать или рассчитать, сколько времени у них еще
имеется в запасе. Сколько отпустила ему машина на борту корабля. Колония
жила и работала так, словно никакой передышки и не было. И когда
предельный срок миновал, Рулман и Свени не стали поздравлять друг друга.
Майклджон ничем не проявлял своего присутствия, хотя радиотелескоп
показывал, что он все еще на орбите. Могли ли они надеяться, что
отсрочка означает именно то, о чем они мечтали?

Они могли только продолжать работу, вкладывая в нее все силы.

Активное движение машин, людей, вспышки бутафорских взрывов должны были
обмануть Майклджона, создать впечатление гражданской войны внутри
колонии. Восстание "началось" через одиннадцать дней после истечения
последнего срока. По всем признакам роялисты перенесли свою базу к
северному полюсу Ганимеда. Свени и Майк установили в джунглях Впадины
массу радарных устройств, которые должны были создавать на радарах
Майклджона массу помех, иллюзию активного перемещения сражающихся,
передислокацию роялистов вокруг северного полюса.

Теперь Свени и Майк возвращались назад.

Компьютер явно выжидал. Майклджон, очевидно, поверил в реальность бунта
и ввел соответствующие данные в компьютер. Поначалу перевес и инициатива
были на стороне Свени. У компьютера не было причин экстраполировать,
пока однажды не наступил день, когда силам роялистов не удалось
продвинуться вперед.

Теперь вопрос был в том, как роялистам удастся взять гору, даже если за
несколько недель они и очистят поле боя от сторонников Свени.

-- Детские игрушки,-- сказал Рулману Свени.-- Почему компьютер должен
усомниться? Не так сложно заставить его экстраполировать дальше первой
производной.

-- Ты очень уверен в себе, Дональд.

Свени поежился на сидении поворотного кресла, вспоминая улыбку Рулмана.
Никто из адаптантов -- и в последнюю очередь Свени -- не имел настоящего
детства, и тем более "игрушек". К счастью, к полицейским Порта это не
относилось.

Тягач снова вышел на относительно ровный участок, и Свени поднялся, чтобы
сверить показания радара. Склон оползня, как и предвидела Майк, отрезал
луч релейной станции. Свени включил поворотный механизм антенны. Большую
часть поля зрения срезал близкий склон Впадины, но постепенно видимость
должна была улучшиться.

Дно Впадины неуклонно поднималось по мере того, как приближался северный
полюс, хотя уровня Впадины так никогда и не достигало. Теперь Свени
видел достаточную часть неба, чтобы с удовлетворением убедиться, что
корабли Земли находились на прежнем месте.

Этот риск предвиделся с самого начала. Майклджон, недовольный пассивной
тактикой компьютера, мог запросить указаний у своего командования на
Земле. Совершенно очевидно, что восстание части адаптантов на Ганимеде,
которое можно было истолковать, как решение этой группы "вернуться
домой", идеально соответствовало целям Земли. Земля не только велела бы
Майклджону сидеть смирно, но и поспешила бы с подкреплениями для Свени в
случае необходимости.

И Рулман, и Свени знали, насколько такой ход событий возможен, и решили
рискнуть и подготовиться именно к такому повороту. Риск себя не
оправдал -- корабли Земли пришли, но принятые меры еще не
классифицировались, как крайне эффективные.

Свени, удовлетворенный, насколько это было возможно при подобных
обстоятельствах, вышел из тягача. Прежде, чем отстегнуть ремень
безопасности, он наклонился поцеловать Майк, в значительной степени
отвлекая ее от управления тягачом.

Взрыв швырнул их обратно на сидение.

Когда Свени пришел в себя, в его голове противно звенело. Казалось,
двигатель тягача замолк -- кроме звона и отдаленных взрывов, Свени ничего
не слышал.

-- Дон? Ты цел? Что это было?

-- Ага,-- сказал он, садясь.-- Все в порядке. Ударился головой о панель.
Судя по звуку, крупнокалиберная ракета.

-- Одна из наших? Или... -- в слабом свете приборной панели ее лицо было
встревоженным и осунувшимся.

-- Не знаю, Майк. Судя по звуку, она упала в овраг неподалеку от нас.
Что с двигателем?

Она коснулась стартера. Тот взвыл и двигатель мгновенно проснулся.

-- Наверное, я его машинально выключила,-- виновато предположила Майк.--
Что-то не то. Плохо работала гусеница с твоей стороны.-- Она переключила
передачу.

Свени отодвинул в сторону дверку кабины и выпрыгнул наружу, на
каменистый грунт. Потом присвистнул.

-- Что там?

-- Взрыв случился ближе, чем я думал. Правую гусеницу почти что
разрубило пополам. Скорее всего, осколком скалы. Брось мне фонарик.

Наклонившись, Майк передала ему фонарь, потом дуговой сварочный аппарат
и защитные очки. Подойдя к корме тягача, Свени надел очки и включил
резак. Дуга вспыхнула голубым огнем горящей серы. Секунду спустя,
подобно разворачивающейся змее, гусеница сползла с четырех больших серых
снеговых покрышек правого борта. Волоча хвост кабеля, Свени перешел на
левую сторону и разрезал вторую гусеницу. Потом, сворачивая кабель, он
вернулся к кабине.

-- Ладно, давай вперед, но медленно. Пока дойдем до лагеря, покрышки
изрежет в куски.

Лицо Майк побледнело, но она ничего не спросила. Тягач медленно пополз
вперед, став теперь полностью колесным. Мили через две с небольшим
pаздался мощный хлопок. Свени и Майк подпрыгнули на сиденьях. Быстрая
проверка показала, что лопнула правая покрышка. Еще через две с
половиной мили полетела и левая. К счастью, они были на разных осях и в
разных положениях. Через пять миль, несмотря на то, что с подъемом грунт
становился все менее опасным, прокололась левая задняя.

-- Дон?

-- Что, Майк?

-- Думаешь, что бомба была с земного корабля?

-- Не знаю, Майк. Но очень сомневаюсь. Они слишком далеко, чтобы вести
прицельный обстрел Ганимеда, да и зачем им это нужно? Скорее всего,
потеряла управление одна из наших торпед.-- Он щелкнул пальцами.--
Погоди! Если мы начали палить друг в друга из больших калибров, с
кораблей это заметили. И мы можем проверить -- ЗАМЕТИЛИ ЛИ
они?

Ба-бах!

Тягач накренился. Свени мог не глядя сказать, что лопнула правая
ведущая. Оставшуюся милю колесам придется катиться на ободах -- основной
вес приходился именно на корму. Управляющие колеса постигла не столь
печальная участь, поскольку нагрузка на них была минимальная.

Скрипя зубами, Свени расстегнул пряжку ремня и пробрался к радарному
экрану в дальнем конце кабины, по пути на всякий случай проверив
крепление металлического бидона.

Теперь луч на экране прочесывал гораздо больший сектор неба над
Ганимедом. Невозможно было вычислить триангуляционное положение земных
кораблей, но пульсирующие искорки на экране заметно поблекли. Свени
понял, что эскадра отодвинулась еще на сотню тысяч миль.

Он усмехнулся и наклонился к уху Майк.

-- Это была наша торпеда,-- сказал он.-- Рулман взялся за тяжелую
артиллерию, вот и все. Кто-то из пилотов уронил ее над Впадиной. Эскадра
заметила усиление огня и из предосторожности отступила. Ведь теперь
ситуация выглядит более накаленной. Того и гляди роялисты тяпнут по
инсургентам ядерной боеголовкой. Полиция Управления не собирается
подставлять борта взрывной волне, когда это случится. Они знают о
возможности детонации всей планеты. Сколько нам еще осталось ползти?

-- Мы...-- начала было Майк.

Ба-бах!

Майк схватилась за выключатель зажигания, и мотор заглох.

--... уже на месте,-- заверила она. И вдруг неудержимо начала смеяться.

Свени сглотнул, стараясь избавиться от комка в горле, и вдруг обнаружил,
что и сам усмехается.

-- С тремя целыми покрышками! -- сказал он.-- Гип-гип-ура! Теперь
беремся за работу.

В небе лопнул еще один осветительный снаряд, но до него было далеко.
Свени обошел тягач с кормы, и Майк осторожно пробралась следом. По пути
она с тоской осмотрела разорванные мощные покрышки из силиконовой
резины. Пятая, последняя шина была только проколота, но в остальном цела,
и ее еще можно было починить.

-- Отстегни крепление бочки и опусти стенку кормы,-- велел Свени.--
Осторожно. Теперь давай спустим ее вниз. Вот сюда.

Вокруг, скрытые между камнями, среди массивных узловатых корней и
стволов растений маленькие электронные устройства создавали иллюзию
энергетической активности, которая для приборов эскадры выглядела
надежным доказательством крупного военного лагеря, находящегося якобы на
этом месте. На фотографиях его, естественно, увидеть было нельзя --
видимый свет был слабым, инфракрасное излучение еще слабее, ультрафиолет
не пропускала атмосфера. Наблюдатели на корабле и не БУДУТ
стремиться что-то увидеть из космоса. Но детекторы сообщат о
происходящих здесь затратах энергии, а торпеды, направляющиеся в эту
сторону, только подтвердят вывод, что здесь находится лагерь роялистов,
атакуемый инсургентами. Этого было вполне достаточно.

С помощью Майк Свени установил алюминиевую цистерну вертикально в самом
центре этого электронного иллюзиона.

-- Я пока сниму пробитую покрышку,-- сказал он.-- У нас до старта
остается пятнадцать минут, да и покрышка может нам еще пригодиться.
Знаешь, как эта штука подключается?

-- Я ведь не идиотка. Занимайся покрышкой.

Пока Свени работал с колесом, Майк отыскала главный кабель, питавший
электронные излучатели, и подключила к нему цистерну. Сюда же она
подключила пружинное устройство, которое должно было мгновенно
активировать всю установку, как только будет пущен ток по обмоткам
соленоида.

Один провод от запала был присоединен к соленоиду, второй -- к
выкрашенному в ярко-красный цвет пульту на боку алюминиевого резервуара.
Она проверила пружинную кнопку на другом конце кабеля. Все было готово.
Когда будет нажата кнопка, все электронные "пискуны", сосредоточенные в
этом районе, будут выключены, а вся энергия сконцентрируется на бочке.

-- Майк, у тебя все готово?

-- Полная готовность. Пять минут до старта.

-- Отлично,-- сказал Свени, забирая у Майк катушку с проводом.-- Теперь
забирайся в кабину и отведи тягач подальше за горизонт.

-- Зачем? Ведь никакой опасности нет. А если бы и была, то какой от меня
прок, если я спрячусь?

-- Послушай, Майк,-- сказал Свени. Он уже шагал, разматывая катушку с
проводом.-- Нужно убрать машину в безопасное место. Она нам еще
пригодится, а когда рванет "бочка", машина может случайно загореться.
Кроме того, вдруг полиции Порта захочется повнимательнее взглянуть на
это место? Они же могут что-то заподозрить? МЕНЯ же, без машины, им
ни за что не заметить. Вот почему тягач необходимо убрать подальше.
Разве это несправедливо?

-- Ну, ладно. Только поосторожнее, чтобы тебя не убило.

-- Не убьет. Я сразу вернусь к тебе, как только спектакль закончится.

Не очень убедительно нахмурившись, она забралась в кабину тягача,
который вскоре медленно пополз по склону. Свени еще долго слышал хруст и
скрежет голого металла ободов о камни, но в конце концов тягач оказался
не только за пределами видимости, но и слышимости.

Свени продолжал идти до тех пор, пока катушка с проводами не перестала
разматываться, и фальшивый военный лагерь не остался в миле от него. Он
крепко сжал в ладони выключатель. Сверился с часами и присел на выступ
скалы.

В небе голубыми солнцами взорвалась цепочка осветительных снарядов.
Где-то просвистел снаряд, потом мелко задрожал грунт. Свени надеялся,
что торпедные операторы "инсургентов" не станут испытывать свою
меткость.

Но теперь ждать осталось недолго. Всего лишь через несколько часов
корабль колонистов, нацеленный в путь к одной из шести неизвестных
звезд, несущий поколения новых детей-адаптантов, стартует из тайника в
горе.

Двадцать секунд.

Пятнадцать.

Десять!

Пять!

Свени нажал кнопку.

Глухо кашлянув, алюминиевая цистерна включилась. Сработал запал.
Ослепительный клубок света, защитить от которого полностью не смогли
даже защитные очки, поднялся в небо Ганимеда. Жар ударил Свени даже
сильнее, чем выхлоп из дюз ракетного ранца по спине -- как давно это
было! Ударная волна, долетевшая до него примерно через десять секунд
после взрыва, швырнула Свени на скальный выступ так сильно, что он
расквасил себе нос.

Не обращая на это внимания, он перевернулся на спину и поднял голову.
Свет уже почти угас. Теперь в небо устремился столб желтоватого дыма,
пронизанный струями раскаленных газов. Скорость его подъема приближалась
в миле в секунду.

Это оказалась впечатляющая имитация ядерного взрыва. Только на высоте
пяти миль столб стал распускаться грибовидным облаком, но к этому
времени Свени был уверен, что в секторе Ганимеда на расстоянии десяти
астрономических единиц не осталось ни одного земного корабля. Никто не
остался, чтобы полюбопытствовать, что же произошло, к тому же все
приборы в "лагере" перестали передавать сигналы, и произошло это в
момент взрыва.

Возможно, позднее полицейские эксперты Порта и поймут, что их надули, и
что "атомный" взрыв был всего лишь исполинским фейерверком, выпущенным
из алюминиевой бочки в небеса взрывом специальной смеси дымообразующих
компонентов и слабой взрывчатки. Но к тому времени корабль-ковчег уже
удалится на такое расстояние, что обнаружить его станет невозможно.

Собственно, даже сейчас корабль был уже далеко. Он стартовал в тот самый
момент, когда Свени нажал на кнопку взрывного устройства.

Свени поднялся на ноги, и что-то напевая без намека на музыкальный слух,
как это бывало с Рулманом, продолжил свой путь на север. По другую
сторону полюса Впадина становилась все менее глубокой, уходя на
обращенную к Юпитеру сторону Ганимеда. Здесь располагалась сумеречная
зона, которую Солнце освещало лишь периодически, из-за либрации, когда
спутник был на солнечной стороне гиганта. Конечно, в часы таких сумерек
температура заметно падала, но длительность такого периода не превышала
восьми часов подряд.

И по всему Ганимеду колонисты направлялись теперь к аналогичным зонам,
уничтожив все улики своей поддельной войны, которая уже исчерпала свое
назначение. Они были разнообразно, но так же, как и Свени, основательно
экипированы. А у него был к тому же исправный тягач, который прекрасно
справится со своими функциями после того, как будут перераспределены
шесть уцелевших покрышек из десяти. И кузов его был загружен приборами,
инструментами, семенами и лекарствами, запасами еды и топлива. И у него
была жена.

Конечно, Земля вскоре направит на Ганимед специальную экспедицию. Но она
ничего не обнаружит. Внутри горы "пи" на карте Хови, где до того
находилась колония, было все уничтожено дотла в момент старта корабля.
А колонисты -- что ж, они будут рассредоточены по слишком большой
территории.

Крестьяне,-- подумал Свени. Да, теперь они всего лишь фермеры, не более.

Наконец, впереди показался приземистый силуэт грузовика, стоявшего у
входа в долину. Сначала он не увидел Майк, но потом заметил ее на склоне
спиной к нему. Он вскарабкался на холм и остановился рядом.

Долина узкой косой уходила вдаль, примерно сто футов на сто, а потом
превращалась в обширное веерообразное пространство. Над долиной слабо
мерцала красивая дымка. Землянину пейзаж показался бы жутко тоскливым.
Но сейчас его созерцали совсем другие глаза.

-- Готов спорить на все, что угодно,-- весело сказал Свени,-- что такой
земли не найти на всем Ганимеде. Если бы...

Майк обернулась и посмотрела на него. Свени замолк на полуслове. Но
Майк, несомненно, прекрасно поняла, о чем идет речь. К сожалению,
Рулмана уже не было на Ганимеде, и он не мог разделить их восторгов.
Хотя ему наверняка не дожить до конца перелета. Да и выжить на той
планете он не смог бы, но тем не менее отправился на корабле вместе с
детьми. И вместе с ним исчезли знания, которыми обладал только он один.

Да, Свени понимал, что Рулман великий человек. Возможно, даже более
великий, чем его отец.

-- Веди машину вперед,-- тихо проговорил Свени.-- Я пойду сзади.

-- Зачем? Здесь отличная почва. Машина легко пойдет даже на
оставшихся колесах. Лишний вес ей не повредит.

-- Да нет, меня не вес волнует. Просто хочется пройтись пешком. Ведь...
Черт возьми, Майк, ведь я только-только должен быть родиться.
По-настоящему. Ты это понимаешь? А младенцы не появляются на свет на
четырнадцатитонных вездеходах!

Конец первой книги

КНИГА ВТОРАЯ

ЛЮДИ "ЧЕРДАКА"

...и сказано в Книге, что после прихода Гигантов на Теллуру с далеких
звезд поверхность ее была сочтена непригодной для жизни и злой. И
поэтому сделали Гиганты так, чтобы люди всегда жили над поверхностью,
всегда в воздухе, в лучах солнца и звезд, дабы помнили, откуда пришли
некогда их создатели Гиганты. И еще некоторое время жили Гиганты среди
людей, учили их говорить, писать, плести нити, делать много разных иных
вещей, которые нужны людям и о которых сказано в писании. А после
отправились они к далеким звездам, сказав: "Владейте этим миром, как
своим собственным, и хотя мы еще вернемся, не бойтесь этого, потому что
этот мир ваш -- навсегда!"

КНИГА ЗАКОНОВ

Хонат, Прядильщик Мешков, был вытащен из сетей первым из всех
заключенных, как и надлежало архиеретику, самому главному преступнику из
всей банды. Рассвет еще не успел наступить, но стражники, делая большие
горизонтальные прыжки, повели его сквозь бесконечные, пахнущие мускусом
сады оpхидей. Стражники были такими же, как и Хонат -- маленькие,
сгорбленные, с узловатыми мышцами, длинными безволосыми хвостами,
которые закручивались в спираль по часовой стрелке. За ними торопливо
прыгал привязанный к длинной тонкой лиане Хонат, стараясь попасть в такт их
прыжкам. Иначе, соскользнув вниз, он оказался бы тут же "подвешен" на
тонкой лиане и погиб, так и не достигнув места Суда.

Конечно, в любом случае после рассвета он отправится в путь к
Поверхности, туда, на неизведанную глубину в десятки футов. Но будучи даже
архиеретиком среди всех Усомнившихся, он не спешил начать это путешествие --
даже если бы в конце его ждал милосердный, ломающий позвоночник рывок лианы
-- прежде, чем Закон повелит: ОТПРАВИТЬ!

Переплетенные, петляющие стебли лиан толщиной с человеческое тело
распростерли над прыгунами свою сеть и резко ушли вниз, когда группа
достигла края леса папоротниковидных деревьев, окружавших рощу из хвощей.
Стражники остановились, готовые начать спуск. Теперь все члены группы
смотрели на восток, поверх погруженной в туманную мглу части впадины.
Звезды все быстрее и быстрее бледнели на небе. Только яркое созвездие
Попугая можно было еще определить без труда.

-- Хороший будет день,-- сказал охранник довольно миролюбиво.-- Лучше
отправляться вниз в хорошую погоду, чем в дождь, верно, Прядильщик?

Хонат вздрогнул, но ничего не ответил. Само собой, все знают, что внизу,
в Аду, всегда идет дождь -- влага конденсировалась на миллиардах
вечнозеленых листьев и стекала обратно, в черные болота, напитывая Ад.

Ад поверхности был таким же вечным, как и ветви деревьев.

Хонат огляделся. Огромное красное солнце уже поднялось на треть своего
диска. Вот-вот должен был появиться и голубой, яростно горячий спутник
красного гиганта. До самого горизонта океаном черной нефти колыхался
Лес. Покачивания верхушек создавали иллюзию волн. Только с близкого
расстояния глаз начинал выделять мелкие детали, и мир становился таким,
каким и был на самом деле -- громадной многослойной сетью, с избытком
поросшей папоротниками, мхами, грибами, впитывающими влагу орхидеями, с
яркими растениями-паразитами, сосущими живительный сок из лиан, деревьев
и даже друг из друга. Плотно прилегая друг к другу, листья умудрялись
накапливать целые озерца воды. Где-то уже хрипло затянули утреннюю песню
древесные жабы и пищалки. Скоро они замолчат, когда станет
светлее, и концертную программу продолжат внизу крики ящериц -- этих душ
проклятых, а может, дьяволов, за этими душами охотящихся. Кто знает?

Слабый порыв ветра, пронесшийся над чашей-впадиной рощицы хвощей,
заставил сеть лиан под группой стражников слегка покачнуться, словно
челнок ткацкого станка. Хонат автоматически сохранил равновесие. Правда,
одна лиана, к которой он протянул руку, вдруг злобно на него зашипела и
уползла в темноту. Это была хлорофилловая змея, поднявшаяся из древнего
мрака своего охотничьего уровня, чтобы поприветствовать солнце и
высушить на легком ветерке занимающегося утра свои чешуйки. Внизу,
вырванная из спокойствия своего гнезда разгневанной змеей, древесная
обезьяна перепрыгнула на другое дерево, изливая в пронзительных воплях
свою обиду и всячески понося обидчика, не забывая при этом совершать
спасительные прыжки. Змея, конечно, не обратила на обезьяну никакого
внимания, поскольку речи людей не понимала, но группа на краю
папоротников одобрительно захихикала над скабрезностями подражавшей людям
обезьяны.

-- Да, не очень-то они вежливы там, внизу,-- сказал второй охотник.--
Подходящее место для тебя и твоих еретиков, Прядильщик. Ну, пошли.

Пуповина, привязанная к шее Хоната, натянулась, и его охранники
зигзагообразными прыжками направились вниз, в чашу Трона Правосудия.
Пуповина то и дело грозила зацепиться за его руку, хвост или ногу, делая
его движения отвратительно неграциозными. Наверху звездные крылья
Попугая замерцали и начали исчезать в голубизне дневного света.

В центре чаши, на блюдце из плетеных лиан стояли плетеные,
кожано-лиственные хижины, тесно прижавшиеся одна к другой, привязанные к
веткам, а иногда и свисающие с веток, слишком высоких или тонких, чтобы
на них смогли закрепиться лианы. Эти хижины-мешки были хорошо знакомы
Хонату, потому что он сам делал такие хижины. Самые лучшие, похожие на
вывернутые цветки и автоматически раскрывающиеся от утренней росы, но
плотно и надежно смыкающиеся вокруг своего хозяина с наступлением
вечера, были его собственным изобретением и даже плодом труда его
собственных рук. Они пользовались широкой популярностью и повсеместно
имитировались.

Репутация, которую принесли ему эти хижины, также помогла Хонату
оказаться в его теперешнем положении -- на конце тюремной лианы-удавки. Его
слова имели больший вес, чем слова остальных, и они сделали его
архиеретиком, главным врагом человека, уводящим молодых с пути истинного,
сеющим сомнения в верности Книги Законов.

И, судя по всему, его слова и авторитет помогли ему получить право на
односторонний проезд в Адском лифте.

Когда группа прыгала между хижин, мешки уже начали открываться. Из них
помаргивали сонные лица обитателей воздушной деревни, выглядывающих
из-за крестообразных переплетений набухшей в росе оболочки мешков.
Кое-кто узнал Хоната, в этом он был уверен, но никто не вышел наружу,
чтобы последовать за группой стражников. Хотя в обычный день обитатели
деревни уже давно должны были, словно спелые плоды, высыпаться из
сердцевин мешков-хижин.

Скоро должен был начаться Суд, и они это знали. И даже те, кто провел
эту ночь в лучших мешках Хоната, не решились бы теперь сказать даже
слово в его защиту. Все знали, что Хонат теперь НЕ ВЕРИТ в Гигантов!

Теперь Хонат видел и сам Трон Правосудия. Это было подвешенное
сооружение, сплетенное из тонких лиан, высохших в подобие тростника,
поверх которого шло подголовье из орхидей. Очевидно, они были пересажены
туда в то время, когда создавался Трон, но только никто не помнил, когда
это было. Времена года в этом мире отсутствовали, и не было особой
причины сомневаться, что орхидеи цвели там вечно. Трон был установлен
с краю и над Ареной Правосудия, и в свете наступавшего дня Хонат видел
уже сидевшего там Вершителя Судеб племени. Его окаймленное белым мехом лицо
серебристо-черным пятном выделялось на фоне огромных цветов.

В центре Арены располагался Лифт.

Хонат присутствовал на одном из актов правосудия и видел Лифт в
действии, но до сих пор с трудом мог поверить, что следующим пассажиром
в Ад будет он сам. Лифт был всего лишь белой корзиной достаточной
глубины. Вделанные по ее бокам острые шипы не позволяли из нее
выбраться. К ее краям были привязаны три плетеных каната, далее
хитроумно намотанные на деревянный барабан, который вращали два
стражника.

Процедура транспортировки осужденного была проста до минимума.
Обреченный помещался в корзину, которую опускали до тех пор, пока
провисание канатов не указывало на то, что она достигла Поверхности.
Жертва покидала корзину, а если ей не хотелось этого делать, то корзина
оставалась внизу до тех пор, пока осужденный не умирал с голоду, или Ад
поверхности не расправлялся с ним каким-нибудь другим способом. После
этого барабан вращали в обратную сторону, и корзину поднимали наверх.

Срок приговора варьировался в зависимости от тяжести преступления. Но
это была чистейшая формальность. Хотя по истечении срока корзину
аккуратно опускали на Поверхность, в нее, конечно, до сих пор никто и
никогда не возвращался. В мире, где нет смен времен года и луны, долгие
промежутки времени трудно определить с достаточной точностью. Корзину
могли опустить с ошибкой в тридцать-сорок дней в любую сторону от
назначенного срока. Но если трудно было отмерять время в мире вершин, то
в Аду поверхности, видимо, это было вообще невозможно.

Стражники привязали свободный конец лианы Хоната к ветке и
расположились рядом с пленником. Один из них рассеянно передал Хонату
шишку, и бедный заключенный попытался отвлечься от невеселых
дум, извлекая из нее сочные съедобные семена. Но они почему-то казались
совсем невкусными.

На Арену начали доставлять других обвиняемых, и Вершитель, довольно
переводя взгляд черных глаз, наблюдал за процедурой со своего насеста.
Привели Матилд -- Разведчицу Еды. Она вздрагивала, шерсть на ее левом боку
потемнела и слиплась, словно она опрокинула на себя бpомелед -- древесный
резервуар (было в этом лесу и такое растение). За ней был введен
Аласкон Навигатор, мужчина средних лет, лишь ненамного моложе Хоната.
Его привязали неподалеку, и он сразу уселся, методично пережевывая
стебель съедобного тростника со внешне безразличным видом.

Пока все происходило в практически ненарушаемом покое и тишине.
Произнесено было лишь несколько слов. Но тишина окончилась, когда стража
привела Сета Иглодела, которого все услыхали сразу. Он то кричал, то
упрашивал, и тон его менялся от ярости до страха. Все присутствующие на
Арене, кроме Аласкона, повернули к нему головы. Из коконов жилищ
вынырнули головы любопытных.

Секунду спустя над краем Арены показались стражники Сета. Теперь они
сами что-то кричали. Сет находился в середине тесной группы стражников,
и его голос становился все громче. Он пытался всеми пятью конечностями
остановить движение, хватаясь за любую подходящую ветку или лиану. Едва
его общими усилиями отрывали от одной, он тут же хватался за другую. Тем
не менее группа неумолимо приближалась к Арене. Два фута вперед, один
назад, три фута вперед...

Охранники Хоната снова занялись вкусными и питательными семенами шишек.
Хонат заметил, что за время суматохи на Арену успели привести
Чарла Чтеца. Теперь он сидел напротив Аласкона, равнодушно глядя вниз на
сеть лиан и расслабив плечи. От него веяло отчаянием. Один взгляд на
Чарла заставил Хоната поежиться.

Со своего высокого трона заговорил Вершитель.

-- Хонат-прядильщик, Аласкон-навигатор, Чарл-чтец, Сет-иглодел,
Матилд-разведчица, вы вызваны сюда, чтобы ответить правосудию!

-- Правосудия! -- завопил Сет, пружиной вырвавшись из рук стражников, а
затем опрокинутый обратно рывком лианы.-- Нет правосудия! Почему
меня, который совершенно не имеет отношения...

Стражники схватили Сета и мускулистыми коричневыми ладонями зажали ему
рот. Вершитель, явно злоpадствуя, удовлетвоpенно наблюдал за действиями
стражи.

-- Вам предъявлено три обвинения,-- продолжил Вершитель.-- Первое -- вы
рассказывали детям заведомую ложь. Второе -- вы бросили тень сомнения на
божественность порядка среди людей. Третье -- вы отрицали истинность
Книги Законов. Каждый из вас может говорить по очереди в порядке
старшинства. Хонат-прядильщик, ты можешь обратиться к суду первым.

Хонат, слегка дрожа, поднялся. Но тут он почувствовал удивительно
сильный порыв былой независимости.

-- Ваши обвинения,-- начал он,-- основаны на одном: отрицании Книги
Законов. Я не учил ничему тому, что противоречит нашей вере, и не бросал
сомнений ни на одно из законоположений Книги. И поэтому я отвергаю ваше
обвинение.

Вершитель недоверчиво посмотрел на него сверху вниз.

-- Очень многие люди говорили, что ты не веришь в Гигантов, Хонат,--
сказал он.-- Новой ложью ты не добьешься от суда снисхождения и
милосердия.

-- Я отрицаю обвинение,-- настаивал Хонат.-- Я верю в Книгу Законов в
целом и верю в Гигантов. Я учил лишь, что Гиганты не были реальны в том
смысле, в каком реальны мы. Я учил, что они были придуманы как символы
высшей реальности, и их не следует воспринимать, как реальных лиц.

-- А что же это за высшая реальность? -- настороженно спросил
Вершитель.-- Опиши.

-- Ты требуешь от меня того, чего не смогли сделать создатели Книги,--
горячо сказал Хонат.-- Если эту реальность они облекли в символы, а не
описали прямо, то как это могу сделать я -- обыкновенный прядильщик
мешков?

-- Твои слова -- пустое сотрясение воздуха,-- сердито сказал
Вершитель.-- Но они откровенно направлены на подрыв авторитета и
порядков, установленных Книгой. Скажи-ка, Хонат-прядильщик, если
люди перестанут бояться Гигантов, то разве станут они тогда
подчиняться Законам?

-- Да, потому что они люди, и выполнять законы в их интересах. Они не дети,
которым нужен Гигант-пугало с кнутом в руке, присматривающий за их
поведением. Более того, Вершитель, вера в реальных Гигантов, которые
вернутся и снова начнут нас наставлять, вредна для нас самих. Половину
того, что мы знаем, мы узнали из Книги. Вторая половина должна свалиться
на нас с неба, если мы будем жить достаточно долго. А тем временем,
значит, мы живем дикой жизнью растений.

-- Если часть книги неверна, то есть причины сомневаться в истинности
любой другой ее части, и даже самой Книги,-- мрачно произнес
Вершитель.-- И тогда мы теряем то, что ты назвал половиной знаний. И что
на самом деле -- все знание для тех, кто смотрит на мир ясным взором.

Хонат вдруг потерял выдержку.

-- Тогда отбросим все! -- вскричал он.-- Отбросим и начнем учиться
сначала и пойдем дальше, уже опираясь на собственный опыт. Вершитель, ты
старый человек, но среди нас есть такие, кто еще не забыл, что такое
любопытство!

-- Молчать! -- прошипел Вершитель.-- Мы слушали тебя достаточно. Теперь
пусть говорит Аласкон-навигатор.

-- Большая часть Книги явно неправильна,-- просто начал Аласкон,
поднявшись.-- Как сравнительно важный справочник по различным ремеслам,
она верно послужила нам. Но как учебник о строении Вселенной она явно
бессмысленна. Таково мое мнение. Хонат сказал о ней слишком мягко. Я не
делаю секрета из того, что думаю, и говорю об этом открыто.

-- И ты дорого за это заплатишь,-- подвел итог Вершитель, тяжко
вздохнув.-- Чарл-чтец.

-- Я ничего не хочу говорить,-- поднялся и тут же сел Чарл-чтец.

-- Ты отрицаешь обвинения?

-- Мне нечего сказать,-- повторил Чарл, потом его голова неожиданно
поднялась рывком, и он с отчаянием взглянул на Вершителя.-- Я умею
читать, Вершитель. И я ясно видел в Книге слова, противоречащие друг
другу. Я указывал на эти противоречия. Это неоспоримые факты, и они
существуют на страницах Книги. Я никого не обманывал, не сказал и слова
неправды, не призывал к отказу от Книги. Я только указывал на
противоречия, вот и все.

-- Сет-иглодел, можешь говорить.

Охранники с благодарностью освободили рот Сета: тот умудрился несколько
раз укусить зажимавшую его рот ладонь. Сет немедленно принялся кричать.

-- Я не имею ни малейшего отношения к этим проходимцам! Я -- жертва слухов
и завистливых соседей, которые завидуют моему искусству. Я продавал иглы
этому Прядильщику, верно! Ну и что? Все обвинения против меня -- ложь!
Ложь!

Хонат яростно вскочил, потом опустился на место, подавив рвущуюся наружу
реплику. Какое это теперь имеет значение? Почему он должен
свидетельствовать против этого юноши? Остальным это не поможет, и если
Сет хочет ложью выбраться из грозящего Ада, так пусть получит этот шанс.

Вершитель посмотрел сверху на Сета с тем же выражением гневного
недоверия, с каким он недавно смотрел на Хоната.

-- А кто вырезал еретические слова на дереве возле дома
Хоси-законодателя? -- поинтересовался он.-- Там поработали острые иглы,
и есть свидетели, говорящие, что твои руки помогали этим иглам.

-- Новая ложь!

-- Иглы, найденные в твоем доме, подходят под борозды этих надписей,
Сет.

-- Это не мои... мне их подбросили. Требую освободить меня!

-- Тебя освободят,-- холодно пообещал Вершитель, и не было сомнений в
том, что он имел в виду. Сет забился в истерике. Жесткая рука охранника
немедленно закрыла его рот.

-- Матилд-разведчица, мы слушаем твое обращение к суду.

Молодая женщина медленно поднялась. Мех на ее боку уже почти высох, но
она еще заметно дрожала.

-- Вершитель,-- начала она.-- Я видела то, что показывал мне Чарл-чтец.
Я сомневалась, но Хонат укрепил меня в том, что я видела. Я не вижу
вреда в том, что он учит. Его слова не сеют сомнения, а наоборот,
снимают их. Я не вижу здесь ничего дурного и не могу понять, почему это
считается преступлением.

Хонат с изумлением и с восхищением посмотрел на нее. Вершитель тяжело
сказал:

-- Мне очень жаль, но незнание законов Книги не освобождает тебя от
ответственности. Но мы будем милосердны ко всем вам. Отрекитесь от своей
ереси, подтвердите свою веру в Книгу, в то, она истинна от первой и до
последней страницы, и мы всего лишь изгоним вас из племени.

-- Отрекаюсь! -- завопил Сет.-- Я эту ересь никогда не разделял. Это
ложь! Я верю в Книгу! Только в Книгу, в каждое ее слово!

-- А ты, Иглодел,-- с отвращением сказал Вершитель,-- лгал до сих пор,
следовательно, лжешь и теперь. На тебя наша милость не простирается.

-- Проклятая гнилая гусеница! Чтоб тебя... умгг...

-- Прядильщик, твой ответ?

-- НЕТ! -- с каменной твердостью ответил Хонат.-- Я говорю правду.
Правду нельзя заменить на ложь.

Вершитель посмотрел на остальных троих.

-- Подумайте как следует над своими ответами. Разделять ересь --
следовательно, разделять и наказание. Оно не будет вам сокращено только
потому, что это не вы ее придумали.

Последовала долгая пауза.

Хонат с трудом сглотнул. Храбрость и вера делали его еще более
беспомощным и испуганным. Он понял, что эти трое не проронят ни слова, и
они сохранили бы это молчание, даже не имея перед глазами примера Сета.
Хонат сомневался, смог бы он на их месте поступить так же.

-- Тогда мы объявляем приговор,-- после недолгого раздумья сказал
Вершитель.-- Вы все приговариваетесь к тысяче дней в Аду.

Из-за пределов арены, где незаметно для Хоната собралась большая толпа,
донесся изумленный вопль. Он этому не удивился. Такого долгого срока в
истории Племени еще не назначали.

Хотя особенного значения длина срока не имела. Даже сотни дней в Аду
было бы достаточно.

Оттуда, с Поверхности, никто и никогда не возвращался.

-- Подготовьте лифт,-- распорядился Вершитель.-- Они отправятся туда все
вместе. И их ересь -- вместе с ними.

Корзина закачалась. Последнее, что видел Хонат -- это круг лиц,
собравшихся неподалеку от отверстия лифта. Они глядели в это отверстие
вниз, на них. Потом барабан совершил еще один оборот, корзина опустилась
на несколько ярдов, и лица исчезли.

На дне корзины, свернувшись в плотный клубок и закрыв концом хвоста
глаза и нос, рыдал Сет. Больше никто не проронил ни звука, все хранили
молчание. Хонат -- в первую очередь.

Вокруг сомкнулся полумрак. Царило необыкновенное безмолвие. Иногда
хрипло и резко вскрикивала случайная птицеящерица, и этот крик,
нарушавший тишину, только подчеркивал ее. Свет, просачивающийся в
длинные коридоры между стволами деревьев, растворялся в зелено-голубой
дымке, сквозь которую лианы тянули свои длинные изогнутые тела. Колонны
древесных стволов окружали коpзину со всех сторон, слишком отдаленные, чтобы
помешать спуску. Время от времени корзина немного покачивалась,
описывая восьмерки -- громадный маятник Фуко с грузом из пяти живых
существ.

Потом корзина еще раз нырнула, дернулась и накренилась.
Пассажиров-пленников швырнуло на твердые прутья плетеных стенок. Матилд
громко и пpонзительно вскрикнула. Сет почти тут же развернулся, пытаясь
нащупать опору. Еще один рывок, и Лифт замер, завершив спуск, корзина
легла на бок.

Они прибыли в Ад.

Хонат начал осторожно выбираться из корзины, стараясь не зацепиться за
длинные шипы, торчащие отовсюду. Секунду спустя за ним последовали
Чарл-чтец и Аласкон. Он крепко держал за руку Матилд. Поверхность
оказалась влажной, мшистой и холодной. Пальцы на ногах Хоната тут же
непроизвольно поджались.

-- Пошли, Сет,-- негромко сказал Чарл.-- Они ведь все равно не поднимут
ее, пока мы не вылезем. Ты ведь знаешь.

Аласкон всматривался в холодный туман поверхности.

-- Да,-- подтвердил он.-- И нам нужен хороший мастер. Если у нас будут
иглы, то появится шанс...

Сет лихорадочно переводил взгляд с одного на другого. Потом, вскрикнув,
он одним прыжком покинул корзину, пронесся над их головами, ударился о
толстый ствол громадной пальмы, упруго оттолкнулся и ракетой устремился
в туманный воздух наверху.

Изумленно раскрыв рот, Хонат смотрел вслед Сету. Ловко уцепившись за
трос корзины, Сет начал проворно карабкаться вверх. Он даже не удостоил
путников прощального взгляда.

Немного спустя корзина закачалась и пошла вверх. Сотрясения, вызванные
столкновением тела Сета с тросом, очевидно заставили вращавшую барабан
команду предположить, что последний обреченный покинул корзину. Дерганье
каната было обычным сигналом. Корзина, покачиваясь и танцуя, начала
подниматься. Теперь скорость подъема, складываясь со скоростью
поднимавшегося Сета, заставила его фигурку быстро исчезнуть из виду в
прозрачной мгле наверху. Несколько секунд спустя скрылась и корзина.

-- Он не доберется до вершины,-- прошептала Матилд.-- Слишком далеко, и
он слишком торопится. Он скоро выбьется из сил.

-- Не думаю,-- возразил Аласкон.-- Он упорен и силен. Если кто и
способен выдержать подъем, так это Сет.

-- Но они его убьют, даже если он и доберется.

-- Естественно,-- пожал плечами Аласкон.

-- И я не буду слишком о нем жалеть,-- добавил Хонат.

-- Тем более я. Но острые иглы могли бы нам пригодиться здесь, внизу.
Так, теперь нам надо придумать план, чтобы... если только мы отсюда
сможем отличить один лес от другого. Нам ведь не видна листва.

Хонат удивленно посмотрел на навигатора. Попытка Сета бежать отвлекла
его от того факта, что корзина тоже исчезла. Но теперь осознание этого
ударило его с новой силой.

-- Ты действительно надеешься выжить в Аду, Аласкон?

-- Конечно,-- спокойно ответил тот.-- Этот Ад не более Ад, чем рай
наверху является Раем. Это всего лишь поверхность планеты, не более и не
менее. И мы выживем, если не станем паниковать. Или ты собираешься
сидеть на месте, ожидая нападения фурий, которые явятся за тобой, Хонат?

-- Я об этом еще не думал,-- признался Хонат.-- Но если Сет сорвется с
каната раньше, чем доберется до платформы, где его прирежут... Может,
нам удастся его поймать? Он весит не больше тридцати пяти фунтов. Если
бы мы соорудили что-нибудь похожее на сеть...

-- Он просто переломает себе кости, да и нам тоже,-- сказал Чарл.-- Я за
то, чтобы мы поскорее отсюда убрались.

-- Зачем? Ты знаешь место получше?

-- Нет. Но только ад это, или не ад, а здесь внизу водятся демоны. Мы
сами видели их сверху -- змееголовые великаны. Они знают наверняка, что
Лифт выгружается именно в этом месте и доставляет им даровое угощение.
Это место могло стать для них привычным местом кормежки...

Не успел он докончить свою мысль, как над головами путников
затрещали ветки. Сквозь голубой воздух прошуршал поток ледяных капель,
пророкотал гром. Матилд захныкала.

-- Это всего лишь гроза,-- попробовал успокоить ее Хонат, но голос
подвел его, превратившись в серию негромких каркающих звуков. Слыша
шуршание ветра в ветвях, Хонат автоматически согнул ноги в коленях и
начал искать руками опору, ожидая, что пол под ногами долго и
волнообразно закачается, реагируя на движение ствола. Но поверхность под
ногами осталась неподвижной, не шевельнувшись и на долю дюйма. И опоры
для рук поблизости тоже не было.

Он покачнулся, пытаясь движением компенсировать гнетущую неподвижность
грунта. Между стволами деревьев пронесся новый порыв
ветра, требуя от рефлексов Хоната еще более сильного и активного
реагирования на движение Вершин. И снова влажная губчатая поверхность
под его ногами осталась неподвижной. Исчезла важная составляющая
привычного мира Вершин -- неизбежное качание ветвей и лиан в ответ на
порыв ветра.

Чувствуя головокружение, Хонат опустился на землю. Холодная влажная
земля неприятно коснулась незащищенных мехом ягодиц Хоната, но стоять у
него больше не было сил, иначе скудный завтрак осужденного покинул бы
его желудок. Одной рукой он обхватил твердый ребристый корень ствола
веерной пальмы, но даже этот привычный контакт не позволил преодолеть
неприятное ощущение.

Другие явно чувствовали тот же дискомфорт, что и Хонат. Матилд бездумно
раскачивалась, сжав губы и прижав ладони к маленьким изящным ушкам.

Головокружение.

Они и понятия не имели о таком ощущении там, наверху. Страдали
головокружением только те, кто перенес серьезную травму головы или еще
какую-нибудь сильную болезнь. Но на неподвижной поверхности Ада
головокружение, видимо, грозило остаться с ними навсегда.

Чарл сидел на корточках, судорожно сглатывая слюну.

-- Я... я не выдержу! -- простонал он.-- Это волшебство.
Аласкон... змееголовые демоны...

-- Чепуха,-- сказал Аласкон, хотя и сам оставался в вертикальном
положении только благодаря тому, что приник к огромному вздутию на
стволе цикаделлы.-- Просто нарушено наше чувство равновесия. Это...
головокружение от неподвижности. Мы скоро привыкнем, и оно пройдет.

-- Лучше бы нам...-- начал Хонат, заставив себя отпустить корень пальмы,
который он сжимал с силой обреченного,-- кажется, Чарл правильно говорил
насчет даровой пищи для местных хищников. Мне почудилось какое-то
движение в папоротниках, Аласкон. И если дождь будет долгим, вода скоро
поднимется. После сильных ливней я замечал внизу серебристый блеск.

-- Правильно,-- тихо сказала Матилд.-- Рощу папоротников всегда
заливает. Вот почему Вершины здесь гораздо ниже...

Ветер, кажется, немного утих, хотя дождь продолжал идти. Аласкон
осторожно, на пробу, отпустил свою опору и выпрямился.

-- Тогда двинемся,-- сказал он.-- Будем держаться под прикрытием, пока
не выберемся на местность повыше...

Откуда-то сверху донесся слабый треск, который становился все громче.
Почувствовав внезапный спазм ужаса, Хонат поднял голову.

Сначала из-за далекой завесы лиан и веток ничего не было видно. Потом с
ошеломляющей внезапностью что-то маленькое и черное пробило навес
папоротниковых вееров, пронизало сине-голубой воздух и врезалось в почву
неподалеку от группы пораженных страхом путников. Это был человек, и
последние десятки футов он летел в свободном падении безвольно
кувыркаясь, будто ребенок. Все бросились в разные стороны. Тело
ударилось о грунт с влажным чавкающим звуком. Что-то треснуло и лопнуло,
как туго набитый мешок. Несколько секунд все стояли неподвижно, потом
Хонат осторожно приблизился.

Это упал Сет -- об этом Хонат догадался сразу, как только увидел, что
падает человек. И убило его не падение. Тело Сета еще наверху было
пронзено дюжиной игл. Часть из них, без всякого сомнения, была его
собственного изготовления, отточенные до почти невидимой прозрачности
древокожаными лентами, которые предварительно вымачивались в теплых
бромеледовых ваннах.

Да, милосердия с Вершин ждать не имело смысла. Приговор был ясен --
тысяча дней. И единственной альтернативой было вот такое падение и куча
переломанных костей и грязного меха.

Их первый день на Поверхности только начался.

Оставшаяся часть дня ушла на то, чтобы ценой поистине громадных
усилий добраться до более возвышенного участка. Большую часть пути им
пришлось почти что ползти, потому что деревья, за исключением нескольких
редко разбросанных гингко и цветущих кизиловых деревьев, начинали
ветвиться только на значительной высоте метрах в шести над грунтом.
Когда они с великими трудностями преодолели часть пути к Великому Хребту
и грунт стал тверже, можно было время от времени уже взбираться на
низкие ветки и совершать короткие прыжки. Но очень скоро их с жуткими
криками атаковали птицеящеры, десятками сражаясь за привилегию первыми
сожрать эти пухлые, невероятно медлительные существа. К счастью,
птицеящеры были созданиями не очень крупными, и путники отделались лишь
несколькими сильными укусами.

Даже самый стойкий и независимый человек не выдержал бы такой подлости
от существ, которых его в детстве приучили считать своими
непосредственными предками. Когда это случилось в первый раз, вся
компания посыпалась на землю, как шишки с сосны, и осталась лежать
неподвижно, парализованная ужасом, под прикрытием ближайшего куста,
выжидая, пока желтокрылые веерохвостые бестии не угомонятся и не устанут
кружить над убежищем своих жертв и не отправятся на воздушный простор. И
даже тогда, когда птицеящеры улетели, компания обреченных еще долго
прижималась к песчаному грунту, опасаясь, что могут появиться демоны
более крупного размера, привлеченные шумом рассерженных птицеящеров.

Но пока что ни один из змееголовых великанов не показывался, хотя Хонату
несколько раз и слышался подозрительный шум, напоминавший тяжелые шаги в
джунглях вокруг кучки дрожащих путников.

К счастью, когда местность стала немного повыше, дpемучие джунгли над их
головами начали давать просветы, обтекая подножия больших утесов
розоватого камня, открывая заплаты чистого неба, лишь кое-где
перечеркнутые живыми мостами лиан и лоз. А в пространстве дымных колонн
голубовато-зеленого воздуха обитала целая вертикально-слоевая иерархия
летающих созданий. В самом низу были низколетающие жуки, пчелы и
двукрылые насекомые. Потом шли стрекозы, которые охотились на них. У
некоторых стрекоз размах крыльев был не меньше полуметра. Выше метались
птицеящерицы, охотившиеся на стрекоз и все остальное, что можно было
сожрать, не ожидая ответного удара. И, наконец, выше всех планировали
гигантские рептилии, плывшие у кромок скалистых утесов в потоках теплого
восходящего воздуха. Их длинные безобразные зубастые пасти подстерегали все,
что попадалось им в воздухе -- птиц мира Вершин и даже летающих рыб на
просторах далекого моря.

Компания задержалась, пробираясь сквозь особенно густую заросль осоки.
Хотя дождь продолжал лить, такой же сильный, как и несколько часов
назад, всем им нестерпимо хотелось пить. Им до сих пор не попалось ни
одного бромеледа -- очевидно, растения-резервуары в Аду не произрастали.
Они складывали ладони чашечками и возносили их к небу, но так им
удавалось набрать на удивление мало воды. А на песке не образовывалось
луж, достаточно больших, чтобы из них можно было напиться. Но по крайней
мере здесь, под частично открытым небом, в воздухе шла отчаянная
борьба за выживание, и птицеящеры не могли себе позволить скапливаться
над их головами.

Белое солнце уже закатилось, а сегмент красного угрожающе маячил на
западном горизонте лишь потому, что свет его искривлялся в атмосфере
Теллуры сильной гравитацией белого карлика. В этом мрачном свете капли
дождя были похожи на кровь, а испещренные шрамами лики розовых скал
практически исчезли. Хонат с сомнением рассматривал из-за прикрытия осок
эти природные заграждения.

-- Не понимаю, как мы смогли вскарабкаться на такую высоту,-- тихо
сказал он.-- Этот известняк ломается, стоит только к нему прикоснуться.
Иначе нам больше повезло бы в войне с племенем Утесов.

-- Мы могли бы обойти утесы,-- посоветовал Чарл.-- Подножия Великого
Хребта не очень крутые. Если мы доберемся до них, то уж на сам Хребет
наверняка заберемся.

-- К вулканам? -- запротестовала Матилд.-- Но там никто не живет, только
белое пламя. И там иногда видны потоки лавы, удушающий дым.

-- Да, Хонат совершенно прав, на эти утесы нам никогда не
вскарабкаться,-- сказал Аласкон.-- И на базальтовые поля нам тоже нет
никакого смысла лезть. Там нет ни еды, ни воды, ни убежищ. Разве только
попробовать пробраться к подножию хребта.

-- А почему мы не можем остаться здесь? -- жалобно спросила Матилд.

-- Нет,-- сказал Хонат, даже нежнее, чем хотел. То, что предлагала
Матилд, было в Аду самым опасным местом. Он знал это, хотя внутренний
голос внутри него кричал "да!" -- Нужно поскорее уходить из страны
демонов, и может быть, если мы перейдем
хребет, то встретим племя, которое не знает о нашем изгнании, о
приговоре на тысячу дней в Аду. По ту сторону хребта обязательно должны
быть племена, только племена Утесов не давали нам до сих пор войти с
ними в контакт. Теперь это играет нам на руку.

-- Верно,-- согласился Аласкон, немного приободрившись.-- И с вершины
Хребта мы сможем спуститься ВНИЗ, к новому племени, вместо того,
чтобы карабкаться к Вершинам с поверхности Ада. Хонат, кажется, у нас
появился шанс.

-- Тогда нам лучше сейчас немного поспать,-- сказал Чарл.-- Место, похоже,
достаточно безопасное. Если мы решили обходить утесы и подниматься на
Хребет, то нам потребуются все наши силы.

Хонат хотел запротестовать, но внезапно почувствовал, что слишком устал,
чтобы спорить, и что ему все равно. И если среди ночи их вдруг обнаружит
чудовище... по крайней мере будет быстро положен конец этой мучительной
борьбе.

Постель была грязна и пропитана влагой, но лучшего выбора не было. Они
свернулись клубками, стараясь устроиться как можно более удобно. Хонат
уже почти заснул, как вдруг услышал жалобное постанывание Матилд,
подполз к ней, начал языком разглаживать ее мех. К его изумлению, каждый
шелковистый волосок оказался конденсатором влаги. И задолго до того, как
девушка успокоилась и, свернувшись калачиком, уснула, жажда Хоната была
полностью утолена. Он решил, что утром обязательно познакомит
остальных с новым методом добычи воды.

Но когда утром взошло белое солнце, на утоление жажды времени уже не
осталось. Чарл-чтец исчез. Нечто аккуратно выдернуло его из компании
спящих путников, совершенно бесшумно, и только валявшийся неподалеку
тщательно обглоданный череп Чарла свидетельствовал о разыгравшейся ночью
трагедии.

Череп лежал на склоне, который вел к розовым утесам.

В тот же день, немного позднее, трое оставшихся в живых путников
обнаружили бурный голубой поток, изливающийся с подножия Хребта. Даже
Аласкон не знал, как истолковать этот феномен. На вид это была вода, но
текла она, словно лавовый поток. Нет, это явно не могла на самом деле
быть вода -- она никогда не текла, а стояла неподвижно. Конечно, если
напрячь фантазию, то нечто подобное можно было вообразить --такое
количество воды, собранное из множества древесных резервуаров... Но
такое количество движущейся воды? Наверное, здесь водятся питоны. Или
вода эта ядовита. Никому из путешественников и в голову не пришло
напиться. Они боялись даже подойти и прикоснуться к этому странному
веществу, не говоря уже о переходе вброд. Ведь она, наверное, была так
же горяча, как лава. Они осторожно следовали в глубину подножия
Хребта, и рты их пересохли, а языки были шершавы, словно пустые стебли
хвощей.

Не считая жажды, которая была их скрытым другом, поскольку заглушала
чувство голода, подъем был не очень трудным. Сложность предоставляла
лишь необходимость постоянно оставаться под прикрытием, разведывать путь
на несколько десятков метров вперед, избирать наиболее безопасный путь
вместо наиболее короткого и прямого. По молчаливому согласию никто из
троих не упоминал о Чарле. Но глаза их непрерывно обшаривали окружающую
местность в поисках того страшного чудовища, которое так безжалостно
расправилось с их товарищем.

Эта часть трагедии была, наверное, самой ужасной. За время, проведенное
в Аду, они так и не встретили демона и не увидели животного крупнее
человека. Огромный отпечаток лапы с тремя громадными когтями был
единственным свидетельством тому, что какое-то жуткое чудовище стояло
ночью, склонившись над четверкой спящих и выбирая себе жертву. Но это
было реальным свидетельством того, что они сейчас в мире демонов -- тех
самых змееголовых великанов, которых видели с вершин, из безопасного
далека.

Отпечаток лапы... и череп.

К приходу ночи им удалось подняться не меньше, чем на сто пятьдесят
футов. В сумерках было трудно определить расстояние, и переплетенные
массы лиановых мостов их родного мира вершин исчезли из виду,
заслоненные многочисленными пиками и утесами из розового известняка. Но
было ясно, что в этот день им уже не подняться выше. Хотя Матилд на
удивление легко переносила путь наверх, и Хонат почти не ощущал
усталости, Аласкон окончательно выбился из сил. Причиной тому был
глубокий порез на бедре -- Аласкон неосторожно напоролся на острую грань
большого металлического осколка, торчащего из утеса. Рана, покрытая
повязкой из листьев, чтобы остановить кровь и не дать каплям упавшей
крови оставить удобный для преследователя след, явно болела все сильнее
и сильнее.

Хонат наконец предложил сделать привал. Они достигли небольшого гребня,
на обратной стороне которого была пещера. Помогая Аласкону преодолеть
последние метры пути, Хонат удивился, какими горячими стали руки
навигатора. Он отвел его в пещеру, потом вышел наружу, на каменный
выступ-полку, где стояла Матилд.

-- Ему плохо,-- тихо сказал он Матилд.-- Ему нужна вода и новые листья
для повязки. И то и другое мы должны каким-то образом для него добыть.
Если мы преодолеем Хребет и выйдем в джунгли, без навигатора нам не
обойтись. Он нам нужнее иглодела.

-- Но что же нам сделать? Я могла бы сделать повязку, если бы у меня
были листья. Но здесь нет даже воды. Это пустыня. Нам через нее никогда
не перебраться.

-- Все равно, нужно попробовать. Воду, кажется, я могу достать. На
склоне, по которому мы поднимались, росла большая пиклоделия. Мы обошли
ее как раз перед тем, когда Аласкон поранил бедро. Если я смогу вскрыть
ее с помощью куска обсидиана...

Маленькая ладонь крепко сжала его локоть.

-- Хонат, назад идти нельзя. А вдруг демон, который убил Чарла следит за
нами? Он выходит на охоту как раз ночью... и эта местность для нас совсем
незнакомая, чужая...

-- Я всегда найду дорогу. Пойду на шум этого потока жидкого стекла, или
из чего он там сделан... А ты собери свежих листьев для Аласкона и
попытайся устроить его поудобнее. Немного ослабь ему жгуты на повязке. Я
скоро вернусь.

Он ласково разжал пальцы Матилд, освободил свою руку. Потом, не
колеблясь больше ни секунды, перебрался через валуны на вершине
маленькой гряды и направился в сторону шумного потока прозрачного
непонятного вещества. Он передвигался на четвереньках.

Но очень скоро он заблудился. Ночь была темная и абсолютно
беспросветная, и вскоре он обнаружил, что шум потока доносится словно
бы со всех сторон, не давая ему определенного направления. Более того,
память теперь его тоже подвела. Каменная полка гряды, которая вела к
пещере, вдруг резко повернула вправо, хотя он четко помнил, что она вела
прямо, минуя первую боковую ветвь, а потом поворачивала влево. Неужели
он пропустил в темноте поворот и вошел в боковую, правую ветвь? Он
осторожно протянул вперед руку, нащупывая путь.

И в этот момент резкий порыв холодного ветра, пронесшийся среди скал
гребня, заставил Хоната рефлекторно переместить вес тела, чтобы
скомпенсировать ожидаемое перемещение опоры под ногами...

Он тут же осознал свою ошибку и попытался остановиться, но глубоко
укоренившийся рефлекс было не так легко подавить в одно мгновение.
Испытывая ужасное головокружение, Хонат напрасно ловил руками пустой
воздух, ища опору... и в следующий миг полетел вниз.

В следующую секунду, испытывая привычное ощущение столкновения и дрожа
от холода, пробежавшему по всему телу, он оказался по горло в ледяной...
воде. Очень холодной, бурно текущей, но все равно ВОДЕ!

Он едва подавил истерический вопль. Ничего страшного. Он просто упал в
поток воды и намок. Он почувствовал легкие прикосновения к бедрам и
лодыжкам. Но бояться рыб не было причины -- небольшие их стайки иногда
водились в резервуарах бромеледов. Наклонив голову к воде и вволю
напившись, он выбрался на каменистый берег, стараясь не стряхивать с
шерсти драгоценную влагу.

Возвращение было делом простым.

-- Матилд,-- хриплым голосом позвал он.-- У нас теперь есть вода.

-- Скорее сюда. Аласкону стало хуже. Я так боюсь, Хонат...

Роняя капли воды, Хонат на ощупь пробрался в пещеру.

-- У нас нет никакой посуды... Аласкону придется лизать твой мех, если
он захочет напиться.

-- Не знаю, сможет ли он подняться...

Подняться Аласкон смог, хотя и с большим трудом. Даже то, что вода была
холодная -- совершенно новое ощущение для человека, привыкшего к теплой,
как суп, воде древесных резервуаров -- казалось, придавало ему сил. Он
снова лег, сказав слабым, но вполне нормальным голосом:

-- Значит, это была все-таки вода.

-- Да,-- подтвердил Хонат,-- и в ней даже есть рыба.

-- Не трать силы, Аласкон,-- с упреком сказала Матилд.-- Тебе нужно
отдыхать, а не разговаривать.

-- Я отдыхаю. Хонат, если мы будем держаться русла потока... о чем это я?
Ага. Так как мы теперь знаем, что это вода, то сможем пересечь Хребет,
держась берега потока. Как ты обнаружил, что это вода?

-- Потерял равновесие и свалился в нее.

Аласкон тихо рассмеялся.

-- В Аду не так уж плохо, верно? -- сказал он. Потом вздохнул, и ветки,
на которых он лежал, заскрипели.

-- Матилд... Что с ним? Он умер?

-- Нет... Просто он еще слабее, чем сам думает, вот и все... Хонат, если
бы те, там, наверху, знали, какой ты бесстрашный...

-- Я тогда был перепуган до смерти,-- мрачно ответил Хонат.-- Я и до сих
пор трясусь.

Но ее рука вновь коснулась его руки в непpоницаемой темноте, и когда
он в ответ взял ее руку, настроение Хоната странным образом
переменилось. Аласкон тяжело и прерывисто дышал, и Хонат и Матилд
сознавали, что в эту ночь им не уснуть. Они присели рядом на плоский
камень, погруженные во временный покой, и когда вход в пещеру начал
проступать на фоне светлеющего неба -- приближался восход красного
солнца -- они посмотрели друг на друга, освещенные внутренним светом
своей общей тайны.

Ад,-- подумал Хонат,-- и в самом деле не так уж ужасен, если разобраться.

С первыми лучами белого солнца лежавший у входа в пещеру
молодой саблезубый тигр поднялся, потянулся, показав набор отличных клыков,
несколько мгновений неподвижно глядел на людей, потом повернулся и
грациозными прыжками скрылся из виду.

Невозможно было сказать, как долго он сидел у входа в пещеру,
прислушиваясь к дыханию людей. Им еще повезло, что они наткнулись на
логово почти что котенка. Взрослое животное расправилось бы с ними за
несколько секунд, как только его фосфоресцирующие глаза рассмотрели бы
ночных пришельцев. Тигpенок же, пока не имевший своей семьи, был озадачен,
обнаружив свое жилище занятым, но не был расположен затевать ссору с
незнакомыми существами.

Появление и исчезновение громадной кошки не столько испугало, сколько
изумило Хоната -- так неожиданно завершилось их ночное бдение.

Как только послышался первый стон Аласкона, Матилд вскочила и тихо
подошла к больному товарищу, что-то тихо приговаривая.

Хонат, очнувшись от столбняка, последовал за ней.

На полпути к месту, где лежал Аласкон, он вдруг обо что-то споткнулся, и
посмотрел себе под ноги. Это была кость животного, еще не полностью
обглоданная. Очевидно, тигренок намеревался спасти от непрошенных гостей
остатки своего обеда. Внутрення поверхность кости поросла серой
плесенью. Хонат, присев, оторвал немного плесени.

-- Матилд, нужно приложить к ране плесень. Иногда это помогает от
воспаления... Как у него дела?

-- Кажется, лучше,-- пробормотала Матилд.-- Но жар еще держится. Не
думаю, что мы сегодня сможем выйти в путь.

Хонат не знал, радоваться этому или нет. Он, конечно, спешил покинуть
опасную пещеру, хотя в ней они расположились с относительным удобством.
Возможно, что здесь они находятся и в достаточной безопасности, потому
что низкая пещера все еще сохраняла сильный запах тигра. Возможно,
местные обитатели, почуяв запах, будут держаться подальше от пещеры. Они
ведь не знают, что громадная кошка была еще не взрослым чудовищем, а
небольшим котенком, и что его уже там нет. Конечно, очень скоро запах
станет слабее, а потом и совсем выветрится.

Но им было жизненно необходимо двинуться дальше, и если удастся,
пересечь Великий Хребет. И в конце концов, снова занять свое место в
мире, похожем на тот, откуда их изгнали, добиться принятия в этот новый
мир, чего бы это ни стоило. Даже если существование в Аду окажется
относительно легким -- пока особых надежд на это не было -- единственным
приемлемым путем для них было возвращение в мир Вершин. Но мир этот им
придется именно ЗАВОЕВАТЬ. Иначе не имело смысла все начинать.
Они и без того могли оставаться в хороших отношениях с соседями в
племени, оставив свой образ мыслей при себе. Но Хонат не стал молчать,
так же, как и все остальные, каждый по-своему.

Извечное внутреннее пpотивоpечие между тем, что хочется делать, и тем, что
НАДО делать. Оно было хорошо известно Хонату. Он понятия не имел о
Канте и категорическом императиве, не знал, какая сторона его натуры в
конечном итоге победит. Но злая шутка наследственности соединила чувство
долга с ленивой натурой его носителя. И поэтому принимать даже малое
решение было болезненно.

Но пока что выбор решения не был в его руках. Аласкон был все еще
слишком слаб, чтобы отправиться в путь. Вдобавок мощные потоки солнечных
лучей, пробивающихся в пещеру, стали слабее. Потом солнце пропало
совсем, а небо затянуло тучами. Донесся первый раскат грома. Надвигалась
гроза.

-- Останемся здесь,-- сказал он,-- сейчас снова начнется дождь. И на
этот раз он будет сильным. Тогда можно будет выйти и набрать фруктов.
Дождь меня прикроет, если поблизости бpодит какой-нибудь хищник. И
пока идет дождь, не нужно ходить за водой к реке.

Дождь, как оказалось, продолжался весь день и даже время от времени
усиливался, сплошной пеленой затягивая вход в пещеру. Шум потока
превратился в рев.

К вечеру жар у Аласкона уменьшился, температура стала почти нормальной,
и к нему постепенно возвращались силы. Рана, накpытая куском плесени,
выглядела устрашающе, но болела меньше, и только тогда, когда Аласкон
шевелился. Матилд считала, что рана начинает заживать. Аласкон, лишенный
активной деятельности, компенсировал это необычной разговорчивостью.

-- Приходило ли вам в голову,-- начал он, когда возле пещеры уже начали
сгущаться сумерки,-- что с Великого Хребта этот поток течь не может. Все
его вершины -- это лава или пепел. Мы видели, как растут новые вулканы,
и я в этом уверен. Поэтому не понимаю, откуда там может взяться
источник воды? И к тому же холодной. На это не хватит никаких дождей.

-- Но вода не может возникнуть прямо из земли,-- резонно заметил
Хонат.-- Дождь -- вот ее единственный источник. Слышите, как шумит
поток, словно вот-вот начнется наводнение?

-- Возможно, это и дождевая вода,-- весело сказал Аласкон.-- Но только
не с Хребта, это исключено. Скорее всего, она собирается на обрывах.

-- Надеюсь, что ты ошибаешься,-- сказал Хонат.-- Возможно, с этой
стороны взобраться на утес намного легче, но нужно помнить и о племени,
которое там обитает.

-- Возможно, возможно. Только ведь утесы и обрывы -- обширная область.
Может быть, живущие здесь племена не слышали о войне между нашим
Племенем и их соплеменниками. Нет, Хонат. Как я считаю, это наш
единственный путь отсюда.

-- Если так,-- сказал Хонат мрачно,-- то мы еще сильно пожалеем, что у
нас нет с собой острых, твердых игл.

Предположения Аласкона вскоре подтвердились. На следующее утро, на
рассвете, трое покинули пещеру. Аласкон двигался немного скованно, но
достаточно легко. Путники возобновили подъем вдоль русла потока,
вздувшегося после вчерашнего дождя. Примерно милю спустя поток резко
повернул и направился к базальтовым утесам, падая последовательно по
трем ступеням-полкам.

Потом поток снова повернул под прямым углом, и трое путешественников
оказались у входа мрачной теснины. Стены не превышали высотой тридцати
футов, но теснина была очень узкая и темная. Здесь поток терял скоpость,
становился почти гладким. По обе стороны от него узкие полоски земли
поросли невысоким кустарником. Путники остановились, с сомнением
рассматривая ущелье. Пейзаж был чрезвычайно мрачен.

-- Тут-то нам есть где укрыться,-- понизив голос, сказал Хонат.-- Но в
таком месте можно столкнуться с кем угодно.

-- Крупному животному здесь негде прятаться,-- возразил Аласкон.-- И
потому серьезная опасность нам здесь не грозит. Все равно это наш
единственный путь вперед.

Как только они вошли в густую поросль кустарников, Хонат тут же потерял
своих товарищей из виду. Но он хорошо слышал рядом их осторожные шаги. В
остальном ущелье, казалось, было погружено в полную неподвижность и
темноту. Даже вода, бесшумно и гладко катившая воды в каменном русле,
казалась неподвижной. Не было и ветра, чему Хонат был несказанно рад,
хотя уже и начал вырабатывать в себе иммунитет к головокружительной
неподвижности.

Несколько секунд спустя Хонат услышал тихий свист. Он пополз на звук и
едва не столкнулся с Аласконом, который приник к земле за густо
раскинувшей ветки магнолией. Через секунду из темной зелени выглянуло
встревоженное лицо Матилд.

-- Послушай,-- прошептал Аласкон.-- Что это, по-твоему, такое?

"Это" было выемкой в песчаном грунте, примерно четырех футов в диаметре,
обрамленной низким валиком выкопанной земли, очевидно той самой, которую
извлекли из ямы. Большую часть выемки занимали три серых эллипсовидных
предмета, совершенно гладких.

-- Яйца! -- удивленно сказала Матилд.

-- Совершенно верно. Но какие большие! Отложившее их животное наверняка
огромных размеров. Похоже, мы вторглись в чьи-то владения.

Матилд тревожно вздохнула. Хонат лихорадочно старался что-то придумать,
чтобы остановить поднимающуюся панику -- и не только у себя, но и у
девушки. Лежавший рядом камень с острыми гранями дал ему ответ. Он
схватил его и ударил по яйцу.

Его оболочка больше напоминала кожу, а не скорлупу -- она прорвалась и
повисла неровными клочьями. Хонат нагнулся и попробовал содержимое на
вкус.

Оно оказалось превосходным. Конечно, птичьи яйца были повкуснее, но
Хонат был слишком голоден, чтобы привередничать. После секундного
замешательства Матилд и Аласкон атаковали два оставшихся овоида.

Это была первая сытная еда, которую они раздобыли в Аду. Когда они,
наконец, покинули разоренное гнездо, Хонат чувствовал себя как никогда
превосходно.

Двигаясь вдоль каньона, они вскоре снова услышали рев воды, хотя на вид
речка была так же безмятежна, как и раньше. Здесь они впервые
столкнулись с признаками активной жизни в ущелье. Над водой носилась
стая гигантских стрекоз. Насекомые бросились прочь, едва завидев Хоната,
но вскоре вернулись -- их рудиментарные мозги быстро успокоились, уверив
себя, что в этой долине люди бывали всегда.

Рев водопада стал заметно громче. Когда трое путников обогнули выступ,
заставивший реку сделать плавный поворот, показался источник шума. Это
было сплошное полотно падающей воды, летевшей вниз с высоты двух
базальтовых столбов, таких же высоких, как и само ущелье.

-- Вот и конец пути,-- сказал Аласкон. Ему пришлось кричать, иначе его
не услышали бы из-за грохота водопада.-- На эти стены нам никогда не
подняться.

Потрясенный Хонат переводил взгляд из стороны в сторону. Совершенно
очевидно, что Аласкон кругом прав. Ущелье явно образовалось в результате
вулканических процессов, когда слой более мягкого камня был перевернут,
а затем вымыт потоками воды. Стены утеса были из более твердого камня,
гладкие и отвесные, словно их полировала чья-то рука. Кое-где по ним
начала карабкаться сеть жилистых ползучих растений, но они нигде не
подбирались близко к вершине.

Хонат повернулся и еще раз посмотрел на гигантскую арку воды и пены.
Если бы был хоть какой-нибудь способ предотвратить возвращение по
собственным следам!

Внезапно сквозь рев водопада донесся яростный свист-шипение. Эхо
подхватило жуткий вопль и разнесло его по ущелью, многократно повторяя.
Хонат подпрыгнул и опустился на землю весь дрожа, а потом повернулся
спиной к водопаду.

Поначалу он ничего не увидел. Потом вода забурлила.

Секунду спустя двуногая зелено-голубая рептилия показалась из-за
поворота и одним громадным прыжком покрыла расстояние, отделявшее ее от
водопада. Она замерла, словно в удивлении, потом голова ее уставилась
прямо на людей. Глаза ее были холодны, злобны и тупы.

Воздух снова прорезал вопль. Балансируя на большом массивном хвосте,
существо присело и опустило голову.

Перед ними, пылая красными глазами, явился владелец разоренного гнезда.
Путники, наконец, увидели Демона Ада.

Сознание Хоната в это раскаленное мгновение озарилось серебристым
светом, словно обратная сторона тополиного листа. Он действовал не
размышляя, не понимая даже, что делает. И когда он снова обрел
способность думать, все трое стоически стояли в полумраке, наблюдая за
размытым силуэтом дракона, метавшегося за укрывшей путешественников
стеной падающей воды.

Только благодаря чистой случайности, не запланированной заранее, они
обнаружили, что между стеной воды и каменным выступом имеется пустое
пространство, достаточно просторное. Именно удачная случайность
заставила Хоната обогнуть озеро по краю, чтобы достигнуть водопада --
именно поэтому они оказались в месте, где масса падающей воды не могла
сбить их с ног и позволила скрыться за спасительным серебряным экраном
воды. И чистая случайность бросила демона в погоню через середину реки,
где он задержался в воде, сковывавшей движение мощных лап, и попал под
основной удар воды падающего потока.

Но ни о чем подобном Хонат не подозревал, пока это не произошло. Когда
гигантская рептилия яростно завопила во второй раз, он просто схватил
Матилд за руку и бросился бежать к водопаду, перепрыгивая от дерева к
кусту, от куста к папоротнику. Так быстро он никогда в жизни не бегал.
Он не останавливался, чтобы посмотреть, успевает ли за ним Матилд и
бежит ли следом Аласкон. Он просто бежал. Возможно, он кричал что-то, но
теперь ему это уже не вспомнить.

Теперь все трое стояли за водяной завесой, мокрые и дрожащие, стояли до
тех пор, пока мечущееся по берегу чудовище не исчезло. Наконец Хонат
издал крик торжества. Он почувствовал руку на своем плече и медленно
обернулся.

Говорить здесь было невозможно, но указывающий жест Аласкона был понятен
сам по себе. Века водяной эрозии еще не вытерли до конца первоначальный
мягкий известняк. Все еще имелось нечто вроде трубы, по которой можно
было вскарабкаться наверх. Повсюду, падая шестифутовой аркой, била вода.
Значит, поднявшись к базальтовым столбам, можно было выбраться из-под
водопада, не входя снова в поток.

А что потом?

Хонат вдруг усмехнулся. Он чувствовал слабость во всем теле, наступившую
после пережитого потрясения, а отвратительная зубастая морда дракона
еще долго будет сниться ему в кошмарных снах... В то же время он не мог
подавить чувство совершенно иррациональной уверенности и прыгнул вперед,
в отверстие каменной трубы.

Всего какой-то час спустя они стояли на каменной полке, выходящей из
ущелья. Рядом с грохотом рушился вниз водопад, отделенный от них всего
несколькими ярдами. Отсюда было видно, что само ущелье являлось дном
более глубокого разреза в скальной массе, расселины в розово-сером
камне, напоминающем след удара небесной молнии. За базальтовыми столбами
поток последовательно проходил целую серию каменных полок, которые,
казалось, уходили в небо. По эту сторону столбов полка превращалась в
подобие усеченного плоскогорья. Вода на этом уровне бежала веками,
прежде, чем накатывалась на слои более мягкого камня, что и позволило
выточить в нем ущелье, в котором совсем недавно они едва не нашли свою
смерть. Местами каменная платформа была покрыта беспорядочными
нагромождениями валунов с отшлифованными, скругленными водяной эрозией
краями. Очевидно, это были остатки вымытого водой слоя конгломерата или
же аналогичного осадочного слоя.

Хонат некоторое время осматривал здоровенные окатанные камни --
некоторые были больше его pоста, потом перевел взгляд вверх, в теснину.
Демон, уменьшенный расстоянием, продолжал бродить возле водопада. Да,
возможно, тупое создание останется на посту до тех пор, пока не умрет с
голоду -- ведь оно убедилось, что добыча прячется под прикрытием слоя
падающей воды. Но у Хоната появилась идея.

-- Аласкон, не бросить ли нам в демона один из этих камней?

Навигатор осторожно перегнулся через край обрыва.

-- Вполне возможно,-- сказал он наконец.-- Демон ходит взад-вперед по
одной и той же короткой дуге. И все камни падают с одинаковой скоростью.
Если мы угадаем, и камень упадет в ту точку, где будет находиться
чудовище... Гм, думаю, может получиться. Выберем камень побольше, чтобы
поразить его наверняка.

Но пpетензии Аласкона превзошли его возможности. Выбранный камень не
удалось сдвинуть с места -- Аласкон был все еще слишком слаб, чтобы
существенно помочь в этом деле.

-- Не беда,-- энергично сказал он.-- Даже небольшой камень к концу
падения приобретет приличную скорость. А вы с Матилд выбирайте такой,
который можно легко подкатить к краю.

После нескольких проб Хонат выбрал камень размерами раза в три больше
его головы. Камень был очень тяжел, но вместе с Матилд они подкатили его
к краю каменной полки.

-- Погоди,-- озабоченно сказал Аласкон.-- Наклоните камень, чтобы вы
могли столкнуть его в любой миг. Будьте готовы... Так. Хорошо. Он уже
идет обратно. Как только пересечет... приготовились! Четыре, три, два,
один, бросай!

Валун с шумом полетел вниз. Все трое присели у края обрыва. Валун все
уменьшался, стал меньше фрукта, меньше ногтя на пальце, меньше песчинки.
Карликовая фигурка демона достигла края дуги, по которой он слонялся в
ожидании добычи, развернулась, чтобы отправиться назад...

И остановилась. На мгновение демон просто застыл в неподвижности. Потом
бесконечно медленно стал заваливаться набок, в воду. Пару раз судорожно
дернувшись, взбив пену и волны, туловище чудовища скрылось под водой.
Волны, порождаемые водопадом, скрыли круги от канувшего в бездну
утопленника.

-- Словно рыбу в бромеледе,-- гордо сказал Аласкон. Но голос его немного
дрожал. Хонат прекрасно знал, почему.

В конце концов, они только что победили демона.

-- Мы смогли бы это сделать и еще раз,-- прошептал Хонат.

-- И не раз,-- согласился Аласкон, все еще жадно вглядываясь в озерцо
внизу.-- Похоже, что ума у них маловато, у этих демонов. Раз здесь
всегда есть высокие места вроде этой полки, мы всегда сможем заманить
подобное чудовище в тупик и спокойно забросать его камнями. Эх, как я
сразу до этого не додумался.

-- А куда мы теперь? -- спросила Матилд, глядя на каменную "лестницу"
позади базальтовых столбов.-- Туда?

-- Да. И как можно скорее,-- сказал Аласкон, поднявшись на ноги и
всматриваясь в небо, прикрыв глаза рукой.-- Уже довольно поздно. Вот-вот
начнет темнеть.

-- Нужно идти цепочкой,-- сказал Хонат. И все время крепко держаться за
руки. Один неверный шаг на этих скользких мокрых камнях, и кому-то
придется долго-долго падать.

Матилд поежилась, представив себе возможный печальный финал, и судорожно
сжала руку Хоната. К его изумлению, в следующий миг она уже тянула его к
базальтовым столбам.

Неправильной формы заплата фиолетового небосклона над их головами
постепенно увеличивалась по мере того, как они карабкались все выше. Им
приходилось часто делать передышки и отдыхать, прижавшись к излому камня
и зачерпывая пригоршни ледяной воды из потока, падавшего вниз по
ступеням природной каменной лестницы мимо тройки донельзя усталых
путников. В сумерках было трудно сказать, насколько высоко они уже
поднялись. Аласкон предположил, что они поднялись выше Вершин их
собственного мира. Воздух был необычайно свежим, острым, каким никогда
не бывает над джунглями.

Последний участок, который им пришлось преодолеть, следуя вдоль потока,
опять оказался каменной трубой, более крутой и с более гладкими стенами,
чем первая. Но она была достаточно узкой, и они смогли подняться по ней,
упираясь в ее стены спиной и коленями. Воздух внутри трубы был наполнен
туманом водяных брызг -- неудобством для условий Ада совершенно
незначительным, чтобы обращать на него внимание.

Последним усилием Хонат перевалился через край трубы, и, совершенно
обессилевший, упал на плоский каменный выступ. Но даже крайнее утомление
не могло подавить pадостное возбуждение, охватившее его. Они поднялись выше
чердака джунглей! Они выбрались из самого Ада! Он посмотрел назад, все ли в
порядке у Матилд, потом протянул руку, чтобы помочь Аласкону выбраться из
трубы. Больная нога навигатора очень мешала ему в пути. Хонат мощно потянул,
и Аласкон тяжело перевалился через край, распростершись на густом мягком
мху.

На небе высыпали первые звезды. Некоторое время путешественники просто
сидели неподвижно, потом один за другим повернулись, чтобы обозреть
новый мир, в котором они оказались.

Видно было не так уж много. Купол неба над плоскогорьем был усеян
звездами. В центре каменной плоскости возвышалась сверкающая спица,
указывая одним концом в звездное небо, а вокруг этой спицы... плохо
видимые в звездном свете, вокруг нее суетились, сновали из стороны в
сторону, переносили какие-то непонятные предметы и были заняты
непонятным трудом... Гиганты!!!

Значит, это конец! Конец их битвы, боя, в который они
вступили из желания поступить так, как считали правильным, несмотря на
обстоятельства. Храбрость против суеверия, бой с самим Адом. И вот -- бой
закончен, и пеpед их глазами его результат как констатация очевидного факта:

ГИГАНТЫ СУЩЕСТВОВАЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ!

Не могло быть сомнений в их реальности. Хотя они и были не менее чем в
два раза выше людей, ходили и стояли более прямо, были шире в плечах и
не имели -- на первый взгляд -- хвостов, их родство с людьми даже на
самый неискушенный взгляд было очевидным. Даже их голоса, когда они
перекликались друг с другом, занимаясь своей непонятной работой вокруг
возвышавшейся блестящей спицы, были голосами людей, превратившихся в
богов, настолько же далеки от голосов обычных людей, насколько голоса
людей разнятся с голосами обезьян. Но, без сомнения, их голоса
принадлежали существам одного с ними рода. Это были Гиганты, о которых
твердила Книга Законов. Они не только оказались реальными существами, но
и вернулись на Теллуру, как и было обещано.

И они сурово поступят с неверными, с беглецами из Ада. Значит, все было
напрасно -- вся их борьба, предельное напряжение сил, стремление
отстоять право думать самостоятельно. Боги существовали pеально, на
самом деле. От этой веры Хонат стремился избавиться всю свою
сознательную жизнь -- но теперь это была уже не просто вера. Это был факт,
который он видел собственными глазами.

Гиганты вернулись взглянуть на дело своих рук. И первыми из людей, с
которыми им предстояло встретиться, были трое отщепенцев, преступников,
беглецов -- самые худшие из всех возможных представителей Вершин.

Мысль об этом, словно кипящая смола, пронеслась в мозгу Хоната в
какую-то долю секунды. Тем не менее ум Аласкона работал еще
быстрее. Аласкон был всегда самым последовательным и откровенным неверующим
из всей троицы. И представившееся им зрелище оказалось для него тяжелым
ударом и одновременно испытанием его разуму. С глубоким резким вздохом он
повернулся и пошел прочь.

Матилд что-то простонала, но было поздно. Возглас ее был оборван,
заглушен на половине. Круглый светящийся глаз на верхушке спицы вдруг
увеличился в яркости, ожил и уставился на путешественников, залив все
вокруг ослепительным светом.

Хонат бросился вслед Навигатору. Не оглядываясь, Аласкон вдруг побежал.
На миг Хонат увидел на фоне темного неба смутный, еще более темный
силуэт Аласкона, и в следующий миг Навигатор исчез, словно его никогда и
не было.

Аласкон выдержал все ужасы и испытания подъема из Ада с твердостью и
даже оптимизмом. Но ему не удалось устоять перед лицом реальности
того, что он считал выдумкой всю жизнь.

Чувствуя тупую боль в сердце и непонятную тоску, Хонат опять повернулся
лицом к яркому свету, прикрывая ладонью глаза.

Потом послышались приближающиеся шаги нескольких пар ног.

Наступил момент Второго Суда.

После долгой паузы мощный голос из темноты сказал:

-- Не бойтесь, мы не причиним вам вреда. Мы такие же люди, как и вы.

Язык имел архаичный оттенок языка Книги Законов, но в целом был
абсолютно непонятен. Другой голос сказал:

-- Как вас зовут?

Язык Хоната, казалось, намертво прилип к гортани. Пока он боролся с
неожиданной немотой, рядом послышался ясный голос Матилд:

-- Это Хонат, прядильщик мешков, а я Матилд -- разведчица еды.

-- Вы довольно далеко забрались от места, где мы поселили ваш народ,--
сказал первый Гигант.-- Разве вы уже не живете в сетях лиан над
джунглями?

-- Господин...

-- Мое имя Джарл Элевен. А это -- Герхард Адлеp.

Теперь онемела Матилд. Хонат понимал причину -- сама мысль о том, чтобы
обращаться к Гигантам по имени, парализовала ее. Но поскольку они теперь
вскоре окажутся снова изгнанными в Ад, можно было попробовать, ничего
при этом не теряя.

-- Джарл Элевен,-- сказал он.-- Люди все еще живут среди сетей и
лиан, на Вершинах. Но поверхность джунглей закрыта для нас. Это
запрещенная земля. Туда посылают только преступников. Мы как раз и есть
такие преступники.

-- Вот как? -- удивился Джарл.-- И вы прошли весь путь от поверхности
джунглей до этого плоскогорья? Герхард, это какое-то чудо. Вы не имели
понятия, что ждет вас на поверхности. Это такое место, где эволюция не
сдвинулась дальше клыков и зубов. Динозавры из всех периодов мезозоя,
примитивные млекопитающие, до уровня больших кошек. Вот почему первая
команда Сеятелей поселила людей на верхушках.

-- Хонат, в чем заключается твое преступление? -- спросил Герхард.

Хонат был почти рад прямому вопросу и тому, что они так быстро подошли к
сути. Джарл со всеми его словами, многие из которых Хонат едва понимал,
очень его пугал.

-- Нас было пятеро,-- тихо сказал Хонат.-- И мы говорили, что мы... что
мы не верим в Гигантов.

Последовала пауза, но недолгая, потом, к удивлению и потрясению Хоната и
Матилд, Гиганты расхохотались.

Матилд содрогнулась, прижимая уши к ладоням. Даже Хонат вздрогнул и
сделал шаг назад. Смех тут же прекратился, и Гигант по имени Джарл тут
же вступил в круг света и присел перед людьми. Теперь на свету было
хорошо видно, что его лицо и руки совершенно безволосые. Остальная часть
его тела была покрыта какой-то одеждой. На корточках он почти не
превышал Хоната и не казался таким уж ужасным.

-- Извините, что мы вас невольно испугали,-- сказал он.-- Мы совершенно
напрасно смеялись. Но то, что вы сказали, оказалось совершенно
неожиданным. Герхард, присаживайся к нам, а то ты напоминаешь
статую Командора. Расскажи-ка мне, Хонат, как ты не верил в Гигантов.

Хонат едва мог поверить своим ушам. Гигант просил у него прощения. Может
быть, это какая-то утонченная шутка? Но какова бы ни была причина, ему
задали вопрос.

-- Каждый из нас пятерых не верил по-своему,-- начал он.-- Я считал, что
вы не были реальными, что вы придуманные абстрактные символы какой-то
давней веры. Один из нас, самый мудрый, считал, что вас вообще никогда
не было, ни в каком смысле. Но все мы сходились в одном -- что вы не
боги.

-- Это пpавда, мы вовсе не боги,-- сказал Джарл.-- Мы люди. Мы из того
же самого семени, что и ваш народ. Мы не правители, а ваши братья. Вы
понимаете, о чем я говорю?

-- Нет,-- с горечью сказал Хонат.

-- Тогда я поясню. Люди живут во многих мирах. Они отличаются друг от
друга, потому что отличаются их планеты. И на каждой планете должен жить
подходящий для этих условий тип людей. Герхард и я -- люди того мира,
котоpый называется Земля. И мы можем жить во многих мирах, похожих на Землю.
Мы -- маленькие участники огромной программы, называемой "Семя". Она
продолжается уже тысячи лет. Наша задача -- искать для засева новые
миры, а потом готовить к этим мирам людей для их заселения.

-- Готовить людей! Только боги...

-- Нет-нет, будь внимателен и терпелив,-- сказал Джарл.-- Мы не делаем
новых людей. Мы просто их изменяем, чтобы они могли жить на данной
планете. Это совсем не то, что создавать новых людей из ничего. Мы берем
живую плазму, сперму и яйцеклетку и модифицируем их. Получаются зародыши
модифицированного человека, и мы помогаем ему освоиться в новом для него
мире. Так мы сделали и на Теллуре уже давно, еще до того, как родились
мы с Герхардом. И теперь мы вернулись посмотреть, как поживает наш народ
и помочь ему, если нужно.

Он пеpевел взгляд на Матилд, потом снова на Хоната.

-- Вы понимаете, о чем я говорю? -- снова спросил он.

-- Пытаюсь,-- ответил Хонат.-- Но тогда вам нужно спуститься к Вершинам
джунглей. МЫ -- не такие, как все, а вам нужно наше племя.

-- Утром мы так и сделаем. Ведь мы недавно приземлились. Но вы нас
особенно интересуете, именно потому, что вы не такие, как остальные.
Скажите, удавалось ли раньше приговоренным совершить побег с поверхности
планеты?

-- Нет, никогда. Это и понятно, там обитают такие чудовища...

Джарл бросил взгляд вбок, на второго Гиганта. Кажется, он улыбался.

-- Когда вы посмотрите наш фильм, Хонат, то поймете, что это была ошибка
столетия. Хонат, а как вам троим удалось бежать?

Сначала с запинками, а потом с растущей уверенностью, по мере того, как
память возвращала яркие картины пережитых приключений, Хонат рассказал
об их пути. Когда он упомянул о гнезде демона и их пиршестве, Джарл
многозначительно посмотрел на Герхарда, но не перебил Хоната.

-- И наконец мы добрались до верхушки трубы и оказались на
каменном плоскогорье,-- сказал Хонат.-- Аласкон был все еще с нами, но
когда он увидел сверкающий заостренный столб, светящийся глаз и вас, то
бросился вниз с обрыва. Он тоже был преступником, как и мы, но он не
должен был погибнуть таким образом. Он был храбр и умен.

-- Но недостаточно умен, чтоб подождать, пока не выяснятся все
обстоятельства,-- загадочно произнес Джарл.-- И все же, Адлер, это
поразительно, иначе и не назовешь. Это самый удачный посев в этом витке
Галактики, насколько я знаю. И какая удача оказаться на этом месте в тот
момент, когда здесь обнаружилась вот эта замечательная парочка!

-- Что это значит? -- спросил Хонат.

-- Все очень просто, Хонат. Когда команда Сеятелей поселила здесь ваш
народ, то с самого начала предполагалось, что на вершинах джунглей вы
вечно жить не будете. Они знали, что рано или поздно, но вам придется
спуститься на грунт и научиться выживать на поверхности. Научиться
побеждать эту планету на равных условиях. Иначе бы вы быстро зашли в
тупик развития и вымерли.

-- Все время жить на поверхности? -- слабым голосом переспросила Матилд.

-- Да, Матилд. Жизнь на Вершинах -- только переходный период, пока вы
накапливали необходимые знания и учились применять эти знания на
практике. Но чтобы стать настоящими хозяевами Теллуры, вам придется
завоевать поверхность.

То, что придумали ваши люди -- так изгонять преступников -- было самым
лучшим выходом в этом необходимом процессе завоевания поверхности.
Требуется особо крепкая воля и незаурядная храбрость, чтобы сделать шаг
вопреки обычаям. И оба этих качества необходимы для того, чтобы
завоевать Теллуру. Одолеть ее. Именно самых крепких и закаленных бойцов
ваш народ год за годом изгонял на поверхность.

Рано или поздно, но кто-то из изгнанников обнаружил бы, что жить на
поверхности можно и сделал бы это возможным для остальной части вашего
племени. И они постепенно покинули бы деревья. Ты и Хонат
поступили именно так.

-- Заметь, Джарл,-- сказал Герхард,-- что в этом случае преступление
имело идеологический характер. Это был критический пункт в политике
наказания этих людей. Одного бунтарского духа недостаточно. Но прибавь
сюда немного ума... Да что я говоpю! Он -- человек!

Голова у Хоната шла кругом.

-- Но что все это означает? -- воскликнул он.-- Значит ли, что мы...
больше не обречены жить в Аду?

-- Нет, обречены, если ты и дальше намерен так называть поверхность,--
сурово сказал Джарл.-- Вы научились жить здесь, на поверхности, и
кое-что поняли. Кое-что очень важное: КАК ОСТАВАТЬСЯ в
живых, ПОБЕЖДАЯ ВРАГОВ! Знаете ли вы, что голыми руками вы
убили троих демонов! Ты, Матилд и Аласкон.

-- Убили?..

-- Конечно,-- сказал Джарл.-- Вы съели три яйца. Это единственный и
классический способ уничтожения таких чудовищ, как динозавры. Взрослого
ничем, кроме ракетного ружья, не прошибешь. А в яйце они беспомощны. И у
взрослых не хватает ума охранять свои гнезда...

Хонат слышал его, словно издалека. Даже тепло тела Матилд, находившейся
рядом с ним, не помогало сохранять чувство реальности.

-- Тогда нам придется вернуться туда вниз,-- тусклым голосом сказал
он.-- И навсегда.

-- Да,-- мягко сказал Джарл.-- Но ты будешь не один, Хонат. Начиная с
завтрашнего утра с тобой будет весь твой народ.

ВЕСЬ народ!

-- Так вы... собираетесь изгнать их из мира Вершин?

-- Весь. Нет, мы не станем запрещать им жить среди Вершин и лиан, но с
этого момента твоему племени придется завоевать поверхность. И вы с
Матилд доказали, что это вполне возможно. Давно пора, чтобы и все
остальные это усвоили.

-- Джарл, ты совсем забыл об этих маленьких людях,-- сказал Адлер.--
Скажи им, что ждет их самих. Видишь, они напуганы.

-- Конечно, конечно, само собой. Хонат и ты, Матилд -- единственные
представители вашего народа, которые умеют выживать на поверхности. И мы
не собираемся учить этому ваше племя. Этим полностью займетесь вы.

У Хоната отвисла челюсть.

-- Займетесь вы,-- твердо повторил Джарл.-- Завтра мы вернем вас в ваше
племя и скажем всем, что только вы знаете законы успешного выживания на
Поверхности. И что всем остальным придется спуститься и жить там же.
Больше мы ничего не скажем. Как по-твоему, что они сделают?

-- Не знаю,-- ошеломленно сказал Хонат.-- Может случиться что угодно.
Они даже могут сделать нас Вершителями... Но ведь мы... Для них мы же
преступники!

-- Вы -- открыватели нового, Хонат, вот вы кто. Мужчина и женщина,
которые поведут человечество Теллуры вперед, заставят его спуститься с
Чердака на первый этаж, в широкий и загадочный мир.

Джарл поднялся на ноги, купаясь в лучах яркого белого света. Хонат поднял
голову и увидел, что еще около десятка Гигантов толпятся на самом
краю яркого пятна света и вслушиваются в каждое их слово.

-- Но должно пройти некоторое время, прежде, чем мы начнем,-- сказал
Джарл.-- Наверное, вы хотите осмотреть корабль?

С неизвестным ранее чувством, в каком-то оцепенении Хонат взял Матилд за
руку. И они вместе зашагали от трубы в Ад, следуя по пятам за Гигантами.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ВОДОРАЗДЕЛ

Шепот недовольства среди команды РКК "Неоспоримый" -- капитан
Горбал, будучи человеком военным, называл это "нелояльностью" --
достиг уровня, когда игнорировать его стало невозможно. Это
произошло задолго до того, как расстояние до цели полета стало
меньше пятидесяти световых лет.

Раньше или позже, но этот пpоклятый морж об этом пронюхает.

Капитан Горбал не знал, будет ли он рад, либо наоборот, сердит, когда
это произойдет и адаптант узнает о сложившейся ситуации. В чем-то тогда
станет проще. Но момент будет очень неприятный и щекотливый и для
Хоккеа, и для всей команды. Да и для самого Горбала. Может, лучше
сидеть на клапане безопасности, пока альтаирцев не высадят на... как эта
планета называется... опять забыл... Да, на Землю.

И команда, кажется, явно не собирается позволить капитану так долго
оттягивать этот момент.

Что касается Хоккеа, то в его мозгу явно не было центра, который
позволил бы заметить то, что заметил бы всякий. Эмоциональный оттенок
недружелюбия причинял ему некоторые неудобства, как и слишком
разреженная атмосфера на борту ригелианского линкора. Облаченный для
безопасности в мягкую тонкую оболочку, большую часть корабельного дня он
проводил в оранжерее, наблюдая, как впереди по курсу увеличивается
звезда, называемая Сол.

И он разговаривал. Боги всех звезд! Какой это был болтливый пассажир!
Капитан Горбал успел узнать об истории самого древнего этапа программы
звездного посева больше, чем он вообще хотел знать. Но своей очереди
ждали новые массивы информации. К тому же программа "Семя" не была
единственной любимой темой Хоккеа. Делегат Колонизационного Совета
получил образование вертикальной ориентации -- по контрасту с
образованием самого Горбала, знания которого по горизонтали
располагались по курсу космических полетов и даже мимолетно не касались
других предметов.

И похоже, Хоккеа как pаз занялся расширением познаний капитана Горбала, не
спрашивая, желает ли последний их расширить.

-- Например, сельское хозяйство,-- говорил он в этот момент.-- Планета,
которую мы собираемся засеять -- отличный пример, показывающий
необходимость дальновидной сельскохозяйственной политики. Раньше там
были джунгли и планета была плодородна. Люди начали заселять ее, будучи
фермерами. Они широко использовали огонь, и огнем же и погубили себя.

-- Каким образом? -- рефлекторно спросил Горбал. Сохранять молчание не
имело смысла. Хоккеа все равно бы не остановился. А быть невежливым с
членом Колонизационного Совета -- дело невыгодное.

-- В предыстории этой планеты, за пятнадцать тысяч лет от момента
"ноль", участки для земледелия расчищались с помощью огня. Потом сажали
какие-то однолетние растения, типа кукурузы или зерна, снимали урожай и
позволяли джунглям вернуться на прежнее место. Потом снова выжигали
джунгли, и цикл повторялся.

Таким способом хозяйствования они уничтожили большую часть дичи на
Земле.

Но учли ли они свои ошибки? Нет. Даже после начала космических полетов
этот тип хозяйствования остался обычным для районов джунглей. Хотя
кое-где уже проглядывала голая скала.

Хоккеа печально вздохнул.

-- Теперь там, конечно, нет больше джунглей, нет морей. Ничего нет!
Ничего, кроме пустыни, голого камня, ледяной и разреженной атмосферы --
во всяком случае такой бы увидели Землю люди, если бы снова на ней
оказались. И виной, конечно, не только способ ведения хозяйства методом
"выжженной земли".

Горбал украдкой бросил взгляд на ссутулившуюся спину лейтенанта
Авердора, его адъютанта и навигатора. Авердор ухитрился за все время
полета не обратиться ни единым словом ни к Хоккеа, ни к любому другому
пантропологу. Он, конечно, и не должен был по своей должности
взваливать на себя тяжесть дипломатии, которая была тяжким крестом
Горбала, но напряжение, которое требовалось для искусного уклонения от
любых контактов с моржом -- историком сельского хозяйства Земли, начало
на нем сказываться.

Рано или поздно Авердор непременно взорвется. И виноват в этом будет он
сам, только пострадают, и это ясно, все находящиеся на борту, а это
печально.

Включая Горбала, который потеряет первоклассного навигатора и помощника.

Но приказать Авердору разговаривать с Хоккеа Горбал тоже не мог -- это
было вне пределов его власти. Он мог только намекнуть Авердору, что для
блага всего экипажа ему следует уделять внимание хотя бы некоторым
механическим формулам вежливости. Единственная реакция -- самый
каменный, упрямый взгляд, когда-либо виденный капитаном даже у Авердора,
с которым капитан летал уже тридцать галактических лет.

И самое худшее, что Горбал как человек был полностью на стороне
Авердора.

-- Через определенное количество лет,-- захлебываясь от самодовольства,
вещал Хоккеа,-- условия на любой планете меняются, на ЛЮБОЙ
планете.-- Он помахал ластообразными руками, заключая в дугу все светлые
точки далеких миров, сиявших за стенами оранжерей. Он опять садился на
любимого конька -- идею звездного сева.-- И совершенно логично
предположить, что вместе с планетами должен изменяться и человек. Или,
если он не в состоянии измениться сам, он должен переселиться в другую
среду обитания. Допустим, были колонизированы планеты с условиями,
похожими на земные. Но даже эти планеты не ВЕЧНО будут оставаться
землеподобными. В биологическом смысле.

-- Но почему мы должны ограничивать себя только землеподобными мирами?
-- спросил Горбал.-- Я лично мало что знаю об этой планете, но по
описанию место далеко от оптимального.

-- Конечно, наверняка,-- сказал Хоккеа, и как всегда Горбал не понял, с
каким конкретно местом его фразы соглашается пантрополог.-- С точки
зрения выживания нет никакого смысла пригвождать расу навечно к одному
месту. Разумнее продолжать эволюционировать вместе со Вселенной, чтобы
сохранить независимость от таких неприятных и неудобных процессов, как
дряхление и умирание миров, взрывы новых и сверхновых звезд... И
взгляните на результаты! Человек теперь существует в таком разнообразии
обличий, что в случае необходимости всегда есть возможность и место,
куда укрыться несчастным, потерпевшим катастрофу. Это великолепное
достижение, и что в сравнении с ним давний спор о целостности и
первичности формы!

-- Да, в самом деле,-- сказал Горбал, но в глубине его сознания второе "я"
Горбала говорило: "А он в конце концов почуял враждебное отношение!
Чеpтов адаптант, ты все боpешься за равноправие с первоначальной формой
человека. Напрасно, моржовый ты бюрократишка. Можешь спорить до скончания
веков или своей жизни, только когда ты рассуждаешь вслух, усищи твои всегда
будут болтаться!"

"И совершенно очевидно, рассуждать ты никогда не перестанешь."

-- И будучи военным, вы первым оцените военные преимущества, капитан,--
добавил честный Хоккеа.-- Используя технологию пантрогенетики, человек
захватил в сферу своего влияния массу планет, доселе ему недоступных. Это
чрезвычайно увеличило наши шансы стать повелителями Галактики. Занять
большую ее часть, причем, не отбирая ни одну планету силой. Оккупация
без насилия, без лишения законного хозяина его собственности -- и к тому
же безо всякого кровопролития. Но если какая-то раса вдруг обнаружит
имперские амбиции и попытается отобрать у нас одну из планет, то
окажется, что мы численно превосходим их в громадное число раз.

-- Это верно,-- согласился Горбал, помимо своей воли заинтересовавшись
рассуждениями адаптанта.-- И нам повезло, что мы первыми придумали
пантропологию. Как же это получилось? Мне кажется, что первой расой,
придумавшей пантропологию, должен быть народ, такой способностью
изначально обладавший... Вы понимаете, о чем я?

-- Не совсем, капитан. Если вы приведете мне пример...

-- Однажды мы исследовали планету, где когда-то обитала раса, и причем
сразу на двух планетах -- но не одновременно,-- сказал Горбал.-- Их
жизненный цикл составляли две фазы. В первой они зимовали на
внутpенней планете. Потом их тела трансформировались, и они, в чем
мать родила, пересекали космическое пространство. Без кораблей. И
остальную часть года проводили на своей основной, внешней планете. В
новой форме. Потом снова трансформация в первую фазу, переселение и
зимовка на более теплой планете. Это трудно описать. Но только самое
интересное в том, что эту способность они не вырабатывали, она была у них с
самого начала. Они так эволюционировали.-- Он снова посмотрел на Авердора.--
Навигация в том секторе была хитрым делом, особенно когда они начинали
собираться в рой.

Но Авердор на приманку не клюнул.

-- Я понимаю -- это хороший пример,-- сказал Хоккеа, кивая с
преувеличенной гротескной задумчивостью.-- Но позвольте вам заметить,
капитан, что если раса обладает какой-то способностью, она может и не
задумываться над необходимостью эту способность совершенствовать. Да, я
знаком с расами вроде той, что вы описали: полиморфные расы с
сексуальными альтерациями поколений, метаморфозами наподобие жизненных
циклов насекомых. Есть одна планета под названием Лития, примерно в
сорока световых годах отсюда, где разумная раса подвергается полному
повторению эволюционных форм ПОСЛЕ рождения особи, а не ДО, как
у людей. Но почему эти расы должны считать трансформацию форм чем-то
насущно необходимым и стремиться к ее совершенствованию? Ведь это всего
лишь рядовой факт из их жизни, не более.

В оранжерее послышался тихий звон. Хоккеа тут же поднялся -- он двигался
с точной грациозностью, несмотря на внушительную плотность тела,
напоминающего моржа или морского котика.

-- День истек,-- жизнерадостно заключил он.-- Благодарю за честь,
капитан.

Переваливаясь, он направился прочь. Завтра, естественно, он снова будет
на старом месте.

И на следующий день.

И через день тоже. Если только экипаж не вываляет их всех в смоле и
перьях.

Если бы только,-- расстроенно размышлял капитан,-- эти чертовы адаптанты так
не спешили злоупотреблять своими правами. Будучи делегатом
Колонизационного Совета, Хоккеа был важной персоной, ему нельзя было
запретить посещение оранжереи, если не считать моментов аварии или
чрезвычайного положения. Но неужели он не понимает, что нельзя ежедневно
пользоваться привилегиями на корабле, где экипаж состоит из людей
базовой формы, которые вообще в большинстве своем не могут побывать в
оранжерее без специального на то приказа капитана.

И остальные пантропологи были не лучше руководителя. В качестве
пассажиров со статусом людей они могли свободно передвигаться по
кораблю. И так они и поступали, держа себя наравне с командой. С точки
зрения закона все было правильно, но разве они не имели понятия о такой
вещи, как предрассудки? И о том, что среди рядовых космонавтов
предрассудки по отношению к адаптантам балансировали на грани фанатизма?

Послышалось слабое гудение -- энергокресло Авердора развернулось, и
теперь навигатор сидел лицом к Горбалу. Как и большинство ригелианцев, он
обладал продолговатым худым лицом, словно у религиозного фанатика
древности, с резкими угловатыми чертами. Звездный свет в оранжерее
нисколько не смягчал эту угловатость. Но теперь капитану в чертах
Авердора виделось что-то отталкивающее.

-- Итак? -- спросил он.

-- Думаю, что этот урод по горло вам надоел,-- без преамбул начал
Авердор.-- Что-то надо делать, капитан, пока команда не распустится до
того, что придется сажать людей в карцер.

-- Я не люблю всезнаек так же, как и вы, лейтенант,-- мрачно сказал
Горбал.-- Особенно, когда они несут чепуху. А половина его рассуждений о
космических полетах -- сущая чепуха. В этом-то я уверен. Но он делегат
Совета, и имеет право приходить сюда, когда захочет.

-- Когда объявлена тревога, в оранжерею не пускают даже офицеров.

-- Я не понимаю, как у нас может быть объявлено состояние тревоги,--
сухо сказал Горбал.

-- Мы в опасном секторе Галактики. Во всяком случае, потенциально
опасном. Сюда не заглядывали уже тысячи лет. У звезды, к которой мы
направляемся, девять планет и еще масса спутников всевозможных размеров.
Допустим, на одном из них кто-то вдруг потеряет голову и неровен час
пальнет в нас ракетой.

Горбал нахмурился.

-- Это натяжка. К тому же недавно этот сектор прочесывался. Иначе нас бы
здесь не было.

-- Поверхностная работа, эти прочесывания. К тому же никогда не помешает
прибегнуть к предосторожности. И очень рискованно иметь адаптанта,
существо второго сорта, в оранжерее, когда вдруг начнется атака.

-- Все это чепуха.

-- Черт побери, капитан, неужели вы разучились читать между строк? --
хрипло произнес Авердор.-- Я так же хорошо, как и вы, понимаю, что
никакие опасности нам здесь не грозят. И если что-то случится, мы всегда
с этим справимся. Я просто пытаюсь подсказать вам предлог, как
приструнить этих моржей.

-- Я слушаю.

-- Отлично. "Неоспоримый" -- образцовый корабль ригелианского флота.
Наша команда -- почти легенда, наш послужной список кристально чист. Мы
не можем портить парням биографию из-за глупых предрассудков, пусть даже
их собственных. А до этого дойдет, если моржи вынудят парней забыть
дисциплину. К тому же они имеют право выполнять работу, не оглядываясь
на усатые рыла моржей, которые не перестают заглядывать им через плечо.

-- Возможно, придется все это объяснить Хоккеа.

-- Не придется,-- сказал Авердор.-- Вместо этого вы можете им сказать,
что корабль до посадки переходит на чрезвычайное положение. Это
означает, что пантропологи как пассажиры будут обязаны оставаться в
своих каютах. Все очень просто.

Да, все было довольно просто и весьма соблазнительно.

-- Все-таки мне это не нравится,-- сказал Горбал.-- К тому же пусть
Хоккеа не всезнайка, но он не полный идиот. Он все это довольно быстро
раскусит.

Авердор быстро пожал плечами.

-- Команда в наших руках,-- сказал он.-- Но я не понимаю, что он сможет
сделать, если и поймет, что его провели. Все будет в соответствии с
инструкциями и занесено в бортовой журнал. И Совету он сможет изложить
только свои подозрения. А они их, скорее всего, не примут во внимание.
Все знают, что типы второго класса склонны повсюду подозревать расовое
преследование. И у меня есть теория -- их и в самом деле преследуют,
потому что они на это напрашиваются.

-- Не понимаю вас.

-- Человек, под командой которого я служил до того, как попал на
"Неоспоримый",-- сказал Авердор,-- был один из тех людей, что не
доверяют даже себе. Они от каждого ждут ножа в спину. И всегда находятся
люди, которые считают чуть ли не делом чести их этим ножом ткнуть.
Потому что они сами на это напрашиваются. Капитаном он долго не
продержался.

-- Теперь понимаю,-- вздохнул Горбал.-- Что ж, я все обдумаю.

Во время следующего корабельного дня, когда Хоккеа вернулся в оранжерею,
Горбал все еще не принял определенного решения. Сам факт того, что все
его чувства были на стороне Авердора и команды не облегчал положения, а
только вызывал подозрения к "легкому" выходу из ситуации, что предложил
Авердор. План был достаточно соблазнительный, чтобы усыпить поддавшегося
искушению, сделать его нечувствительным к ошибкам, которые он выявил бы
сразу.

Адаптант устроился поудобнее и принялся сквозь прозрачный металл стены
рассматривать окружающее корабль пространство.

-- О,-- сказал он наконец,-- наша цель заметно увеличилась в размерах.
Не правда ли, капитан? Подумать только, всего через несколько дней мы
окажемся в историческом смысле дома!

Опять загадки!

-- Что вы подразумеваете под словом "дома"? -- спросил Горбал.

-- Простите, я думал, вы знаете. Земля -- родная планета человечества,
его, так сказать, колыбель. Отсюда началась волна звездного посева.
Здесь эволюционировала базовая форма, к которой принадлежите вы,
капитан.

Горбал молча обдумывал эту неожиданную новость. Даже если и допустить,
что информация верна -- вероятно, так оно и было: Хоккеа должен был
знать подобные вещи о планете, к которой направлен -- особым образом
ситуации это не меняло. Но Хоккеа не без причины вывел эти сведения на
свет именно сейчас. Но ничего, скоро и причина объявится. Лаконичными
альтаирцев еще никто не называл.

Тем не менее, он решил, что нужно включить экран и рассмотреть планету с
увеличением. До этого момента он не испытывал к ней никакого интереса.

-- Да, именно здесь все и началось,-- сказал Хоккеа.-- Конечно, они не
сразу поняли, что вместо адаптирования окружающей среды можно
производить адаптированных детей. Но в конечном счете поняли, что
перенос собственной среды обитания вместе с собой -- в виде скафандров
или куполов -- не поможет им эффективно колонизировать планеты. Нельзя
всю жизнь провести в скафандре или под куполом.

Кроме того, неприятности с формами тела имелись в их обществе с самого
начала. По непонятным причинам некоторые очень щепетильно относились к
малейшим отличиям в цвете кожи, форме некоторых черт лица, даже образе
мышления. Режим сменялся режимом, и каждый пытался навязать стандартному
гражданину свои собственные концепции и поработить тех, кто не вмещается
в прокрустово ложе рамок.

Внезапно Горбал почувствовал себя не в своей тарелке. Ему все легче и
легче становилось чувствовать точку зрения Авердора, полностью
игнорировавшего присутствие адаптантов.

-- Только после того, как они ценой ошибок и страданий пришли к
толерантности в отношениях между расами, им удалось перейти к
пантропологии,-- сказал Хоккеа.-- Это было логично. Конечно, некоторая
последовательность форм поддерживалась и поддерживается до сегодняшнего
дня. Нельзя полностью изменить форму тела, не изменяя при этом и процесс
мышления. Если придать человеку форму таракана, то он, как предсказывал
это один древний писатель, и думать начнет в конце концов, как таракан.
А не как человеческое существо. Мы приняли это условие во внимание. И на
планетах, где требуется кардинальная трансформация, например, на газовых
гигантах, сеяние даже не испытывалось. Совет считает, что эти планеты --
потенциальная собственность других рас -- негуманоидных, прототипам
которых не придется подвергаться значительной трансформации, чтобы
выжить в новых условиях.

Капитан Горбал начал смутно понимать, к чему клонит Хоккеа. И то, что он
понял, ему не понравилось. Человек-морж своими безумно раздражающими
неприятными намеками защищал свое право быть равным с людьми
формы-прототипа, не только по закону, но и фактически. Но оспаривал он
это право во Вселенной фактов, весомость которых знал он один, и о чьей
применимости только он мог судить. Короче, он наливал свинцом игральные
кости, и последние резервы потенциальной терпимости капитана Горбала
превращались в пар.

-- Было, конечно, и немалое сопротивление,-- продолжал Хоккеа.--
Те, кто лишь недавно научились думать, что цветные люди -- негры,
индейцы -- такие же люди, как и все остальные, быстро подхватили
презрительное отношение ко всем адаптантам, как к существам второго
сорта. Первым сортом считался тип, первоначально живший на Земле. Но на
Земле же в древности возникла идея о том, что истинно человеческое
обитает в сознании, а не в формах тела. Понимаете, капитан, все это
можно еще предотвратить, если бы возможно было создать такое отношение к
пантропологии, когда изменение формы, даже частичное, не считалось бы
уменьшением или ухудшением самой сущности человека, как такового. Но
настал день, величайший день в истории всех водоразделов человечества,
когда самые разные отношения друг к другу должны соединиться в единый
резервуар братства. Мы с вами счастливчики -- мы вышли на сцену в тот
миг, когда он ярко нам светит.

-- Очень интересно,-- холодно сказал Горбал.-- Но все это произошло
очень давно, а в наше время этот сектор Галактики оказался
малоисследованным и пустынным. При этих обстоятельствах, с которыми вы
можете познакомиться в документальной форме, занесенными в журнал, я
вынужден, начиная с завтрашнего дня, ввести на корабле чрезвычайное
положение. Оно будет продолжаться до момента нашей посадки. Боюсь, что
теперь вы, пассажиры, будете вынуждены строго соблюдать распорядок
чрезвычайного положения и не покидать своих кают.

Повернувшись, Хоккеа поднялся, и его теплые улыбчивые глаза потеряли всю
веселость.

-- Я прекрасно понимаю, что все это означает,-- сказал он.-- И в
какой-то мере понимаю необходимость -- хотя я надеялся увидеть из
космоса планету наших предков. Но я не ожидаю, что ВЫ полностью
поймете МЕНЯ, капитан. Моральный водораздел, о котором я говорил, еще
не принадлежит прошлому. Он существует и сейчас. Он возник в то время,
когда Земля перестала быть пригодной для обитания типа-первоосновы, для
так называемого первочеловеческого типа. И поток ручейков, стремящихся к
общему морю, будет становиться все сильнее и сильнее с каждым днем --
когда по всей Галактике разнесется весть, что сама Земля заново заселена
адаптантами. И с этой новостью прокатится ударная волна -- волна
осознания, что "прототип" уже давно превратился в горстку, меньшинство
среди массы других, более многочисленных, более значительных типов
людей, несмотря на все свое высокомерие.

"Неужели этот Хоккеа настолько глуп, что угрожает... Этот невооруженный
комичный моржечеловек угрожает капитану "Неоспоримого"? Или..."

-- Прежде, чем я уйду, хочу задать вам один вопрос, капитан. Там, внизу,
ваша прародина, и вскоре туда отправимся мы, моя бригада. Осмелитесь ли
вы последовать за нами, покинуть корабль?

-- Но зачем мне это? -- спросил Горбал.

-- Как же? Чтобы доказать превосходство формы-прототипа, капитан,-- тихо
сказал Хоккеа.-- Вы ведь не можете согласиться с тем, что
кучка людей-моржей превосходит вас на поверхности вашей собственной
планеты? Вашей прародины?!

Он вежливо поклонился и направился к двери. На пороге он повернулся и
внимательно посмотрел на Горбала и лейтенанта Авердора, который смотрел
на него с выражением ненавидящей ярости.

-- Или же... вы согласны? -- спросил Хоккеа.-- Интересно будет посмотреть,
как вы приспособитесь к месту меньшинства, какое найдете себе утешение.
Боюсь, что у вас пока маловато практики в этом деле.

Он вышел. Оба -- Горбал и Авердор -- рывком повернулись к экрану. Горбал
включил электронный усилитель изображения. Он подрегулировал четкость и
яркость красок.

Когда сменный офицер пришел в каюту, капитан и лейтенант все еще
смотрели на экран -- на просторы пустынь, покрывавших Землю.
КНИГА ТРЕТЬЯ

ПОВЕРХНОСТНОЕ НАТЯЖЕНИЕ

Пролог

Доктор Шавье надолго замер над микроскопом, оставив ла Вентуре одно
занятие -- созерцать безжизненные виды планеты Гидрот. "Уж точнее было
бы сказать,-- подумал пилот,-- не виды, а воды..." Еще из космоса они
заметили, что новый мир -- это, по существу, малюсенький треугольный
материк посреди бесконечного океана, да и материк, как выяснилось,
представляет собой почти сплошное болото.

Остов разбитого корабля лежал поперек единственного скального выступа,
какой нашелся на всей планете; вершина выступа вознеслась над уровнем
моря на умопомрачительную высоту -- двадцать один фут. С такой высоты ла
Вентура мог окинуть взглядом плоскую чашу грязи, простирающуюся до
самого горизонта на добрые сорок миль. Красноватый свет звезды Тау Кита,
дробясь в тысячах озер, запруд, луж и лужиц, заставлял мокрую равнину
искриться, словно ее сложили из драгоценных камней.

-- Будь я религиозен,-- заметил вдруг пилот, я бы решил, что это
божественное возмездие.

-- Гм? -- отозвался Шавье.

-- Так и чудится, что нас покарали за... кажется, это называется
"гордыня"? За нашу спесь, амбицию, самонадеянность...

-- Гордыня? -- переспросил Шавье, наконец подняв голову.-- Да ну? Что-то
меня в данный момент отнюдь не распирает от гордости. А вас?

-- Н-да, хвастаться своим искусством посадки я, пожалуй, не стану,--
признал ла Вентура.-- Но я, собственно, не то имел в виду. Зачем мы
вообще полезли сюда? Разве не самонадеянность воображать, что можно
расселить людей или существа, похожие на людей, по всей Галактике? Еще
больше спеси надо, чтобы и впрямь взяться за подобное предприятие --
двигаться от планеты к планете и создавать людей, создавать
применительно к любому окружению, какое встретится...

-- Может, это и спесь,-- произнес Шавье.-- Но ведь наш корабль -- один
из многих сотен в одном только секторе Галактики, так что сомнительно,
чтобы именно за нами боги записали особые грехи.-- Он улыбнулся.-- А уж
если записали, то могли хоть бы оставить нам ультрафон, чтобы Совет по
освоению услышал о нашей судьбе. Кроме того, Пол, мы вовсе не создаем
людей. Мы приспосабливаем их, притом исключительно к планетам земного
типа. У нас хватает здравого смысла -- смирения, если хотите,--
понимать, что мы не в силах приспособить человека к планетам типа
Юпитера или к жизни на поверхности звезд, например, на самой Тау Кита...

-- И тем не менее мы здесь,-- перебил ла Вентура мрачно.-- И никуда
отсюда не денемся. Фил сказал мне, что в термокамерах не уцелело ни
одного эмбриона, значит, создать здесь жизнь по обычной схеме мы и то не
можем. Нас закинуло в мертвый мир, а мы еще тщимся к нему
приспособиться. Интересно, что намерены пантропологи сотворить с нашими
непокорными телесами -- приспособить к ним плавники?

-- Нет,-- спокойно ответил Шавье.-- Вам, Пол, и мне, и всем остальным
придется умереть. Пантропология не в состоянии воздействовать на
взрослый организм, он определен вам таким, какой он есть от рождения.
Попытка переустроить его лишь искалечила бы вас. Пантропология имеет
дело с генами, с механизмом передачи наследственности. Мы не можем
придать вам плавники, как не можем предоставить вам запасной мозг.
Вероятно, мы сумеем заселить этот мир людьми, только сами не доживем до
того, чтобы убедиться в этом.

Пилот задумался, чувствуя, как под ложечкой медленно заворочалось что-то
скользкое и холодное.

-- И сколько вы нам еще отмерили? -- осведомился он в конце концов.

-- Как знать? Быть может, месяц...

Переборка, что отделяла их от других отсеков корабля, разомкнулась, впустив
сырой соленый воздух, густой от углекислого газа. Пятная пол грязью,
вошел Филип Штрасфогель, офицер связи. Как и ла Вентура, он остался
сейчас не у дел, и это тяготило его. Природа не наградила Штрасфогеля
склонностью к самоанализу, и теперь, когда его драгоценный ультрафон
вышел из строя и не отвечал более на прикосновения его чутких рук, он
оказался во власти собственных мыслей, а они не отличались
разнообразием. Только поручения Шавье не давали связисту растечься
студнем и впасть в окончательное уныние.

Он расстегнул и снял с себя матерчатый пояс, в кармашках которого, как
патроны, торчали пластмассовые бутылочки.

-- Вот вам новые пробы, док,-- сказал он.-- Все то же самое, вода да
слякоть. В ботинках у меня настоящий плывун. Выяснили что-нибудь?

-- Многое, Фил. Спасибо. Остальные далеко?

Штрасфогель высунул голову наружу и крикнул. Над морями грязи зазвенели
другие голоса. Через несколько минут в пантропологическом отсеке
собрались все уцелевшие после крушения: Солтонстол, старший помощник
Шавье, румяный и моложавый, заведомо согласный на любой эксперимент,
пусть даже со смертельным исходом; Юнис Вагнер -- за ее невыразительной
внешностью скрывались знания и опыт единственного в экипаже эколога;
Элефтериос Венесуэлос, немногословный представитель Совета по освоению,
и Джоан Хит, гардемарин -- это звание было теперь таким же
бессмысленным, как корабельные должности ла Вентуры и Штрасфогеля, но
светлые волосы Джоан и ее стройная, обманчиво инфантильная фигурка в
глазах пилота сверкали ярче, чем Тау Кита, а после катастрофы, пожалуй,
ярче самого земного Солнца.

Пятеpо мужчин и две женщины -- на всю планету, где и шагу не сделать
иначе, чем по колено, если не по пояс в воде.

Они тихо вошли друг за другом и застыли, кто прислонившись к стенке в
углу, кто присев на краю стола. Джоан Хит подошла к ла Вентуре и встала
с ним рядом. Они не взглянули друг на друга, но ее плечо коснулось
его плеча, и все сразу сделалось не так скверно, как только что
казалось.

Молчание нарушил Венесуэлос:

-- Каков же ваш приговор, доктор Шавье?

-- Планета отнюдь не мертва,-- ответил тот.-- Жизнь есть и в морской, и
в пресной воде. Что касается животного царства, эволюция здесь, видимо,
остановилась на ракообразных. Самый развитый вид, обнаруженный в одном
из ручейков, напоминает крошечных лангустов, но этот вид как будто не
слишком распространен. Зато в озерцах и лужах полным-полно других
многоклеточных низших отрядов, вплоть до коловраток, включая один
панцирный вид наподобие земных Floscularidae. Кроме того, здесь
удивительное многообразие простейших -- господствующий реснитчатый тип
напоминает Paramoecium плюс различные корненожки, вполне естественные в
такой обстановке жгутиковые и даже фосфоресцирующие виды, чего я никак
не ожидал увидеть в несоленой воде. Что касается растений, то здесь
распространены как простые сине-зеленые водоросли, так и намного более
сложные таллофиты -- но, конечно, ни один из местных видов не способен
жить вне воды.

-- В море почти то же самое,-- добавила Юнис.-- Я обнаружила там довольно
крупных низших многоклеточных -- медуз и так далее -- и ракообразных
величиной почти с омара. Вполне нормальное явление: виды, обитающие в
соленой воде, достигают больших размеров, чем те, что водятся в пресной.
Ну, и еще обычные колонии планктона и микропланктона...

-- Короче говоря,-- подвел итог Шавье,-- если не бояться трудностей, то
выжить здесь можно...

-- Позвольте,-- вмешался ла Вентура.-- Вы же сами только что заявили
мне, что мы не выживем ни при каких обстоятельствах. И вы имели в виду
именно нас семерых, а не генетических потомков человечества -- ведь
термокамер и банка зародышевых клеток более не существует. Как прика...

-- Да, разумеется, банка больше нет. Но, Пол, мы можем использовать свои
собственные клетки. Сейчас я перейду к этому.-- Шавье обернулся к своему
помощнику.-- Мартин, как вы думаете, не избрать ли нам море? Когда-то,
давным давно, мы вышли из моря на сушу. Быть может, здесь, на планете
Гидрот, мы со временем дерзнем на это опять?..

-- Не выйдет,-- тотчас откликнулся Солтонстол.-- Идея мне нравится, но
если посмотреть на проблему объективно, словно бы мы лично тут вовсе не
замешаны, то на возрождение из пены я не поставил бы и гроша. В море
борьба за существование будет слишком остра, конкуренция со стороны
других видов -- слишком упорна. Сеять жизнь в море -- самое последнее,
за что стоило бы здесь браться. Колонисты и оглянуться не успеют, как их
попросту сожрут...

-- Как же так? -- не унимался ла Вентура. Предчувствие смерти вновь
шевельнулось где-то внутри и с ним стало еще труднее справиться.

-- Юнис, среди морских кишечнополостных есть хищники, вроде
португальских корабликов?

Эколог молча кивнула.

-- Вот вам и ответ, Пол,-- сказал Солтонстол.-- Море отпадает. Придется
довольствоваться пресной водой, где нет столь грозных врагов, зато много
больше всевозможных убежищ.

-- Мы что, не в силах справиться с медузами? -- спросил ла Вентура,
судорожно сглотнув.

-- Не в силах, Пол,-- ответил Шавье.-- Во всяком случае, не с такими
опасными. Пантропологи -- еще не боги. Они берут зародышевые клетки --
в данном случае ваши собственные, коль скоро банк не пережил
катастрофы,-- и видоизменяют их генетически с таким расчетом, чтобы
существа, которые разовьются из них, приспособились к данному окружению.
Существа эти будут человекоподобными и разумными. Как правило, они
сохраняют и некоторые черты личности донора: ведь изменения касаются в
основном строения тела, а не мозга -- мозг у дочернего индивидуума
развивается почти по исходной программе.

Но мы не можем передать колонистам свою память. Человек, возрожденный в
новой среде, поначалу беспомощнее ребенка. Он не знает своей истории, не
ведает техники, у него нет ни опыта, ни даже языка. В нормальных
условиях, например, при освоении Теллуры, группа сеятелей, прежде, чем
покинуть планету, дает своим питомцам хотя бы начальные знания,-- но мы,
увы, не доживем до поры, когда у наших питомцев возникнет потребность в
знаниях. Мы должны создать их максимально защищенными, поместить в
наиболее благоприятное окружение и надеяться, что по крайней мере
некоторые из них выживут, учась на собственных ошибках.

Пилот задумался, но так и не нашел ничего в противовес мысли, что смерть
надвигается все ближе и неотвратимее с каждой пролетевшей секундой.
Джоан Хит придвинулась к нему чуть теснее.

-- Стало быть, одно из созданных нами существ сохранит определенное
сходство со мной, но обо мне помнить не будет, так?

-- Именно так. В данной ситуации мы, вероятно, сделаем колонистов
гаплоидными, так что некоторые из них, а быть может и многие, получат
наследственность, восходящую лично к вам. Может статься, сохранятся даже
остатки индивидуальности -- пантропология дала нам кое-какие доводы в
поддержке взглядов старика Юнга относительно наследственной памяти. Но
как сознающие себя личности мы умрем, Пол. Этого не избежать. После нас
останутся люди, которые будут вести себя, как мы, думать и чувствовать,
как мы, но которые и понятия не будут иметь ни о ла Вентуре, ни о
докторе Шавье, ни о Джоан Хит, ни о Земле...

Больше пилот ничего не сказал. Во рту у него словно бы застыл какой-то
отвратительный привкус.

-- Что вы порекомендуете нам, Мартин, в качестве модели?

Солтонстол в задумчивости потер переносицу.

-- Конечности, я думаю, перепончатые. Большие пальцы на руках и ногах
удлиненные, с когтями, чтобы успешнее обороняться от врагов на первых
порах. Ушные раковины меньше, а барабанные перепонки толще, чем у нас, и
ближе к отверстию наружного слухового прохода. Придется, видимо,
изменить всю систему водно-солевого обмена: клубочковые почки смогут
функционировать в пресной воде, однако жизнь в погруженном состоянии
будет означать, что осмотическое давление внутри окажется выше, чем
снаружи, и почкам придется постоянно выполнять роль насоса. При таких
обстоятельствах антидиуретическую функцию гипофиза надо практически
свести к нулю.

-- А что с дыханием?

-- Предлагаю легкие в виде книжки, как у пауков; можно снабдить их
межреберными дыхальцами. Такие легкие способны перейти к атмосферному
дыханию, если колонисты решат когда-нибудь выйти из воды. На этот
случай, думаю, следует сохранить полость носа, отделив ее от гортани
мембраной из клеток, которые снабжались бы кислородом преимущественно за
счет прямого орошения, а не по сосудам. Достаточно будет нашим потомкам
выйти из воды хотя бы на время -- и мембрана начнет атрофироваться.
Два-три поколения колонисты проживут как земноводные, а потом в один
прекрасный день обнаружат, что могут дышать через гортань, как мы.

-- Остроумно,-- заметил Шавье.

-- Вношу также предложение, доктор Шавье, наделить их способностью к
спорообразованию. Как все водные животные, наши наследники смогут жить
очень долго, а новые поколения должны появляться не реже чем через шесть
недель, чтобы их не успевали истреблять неопытными и неумелыми.
Возникает противоречие, и чтобы преодолеть его, нужны ежегодные и
довольно продолжительные разрывы жизненного цикла. Иначе колонисты
столкнутся с проблемой перенаселения задолго до того, как накопят
знания, достаточные, чтобы с ней справиться.

-- И вообще лучше, чтобы они зимовали внутри добротной крепкой
оболочки,-- поддержала пантрополога Юнис Вагнер.-- Спорообразование --
решение вполне очевидное. Недаром этим свойством наделены многие другие
микроскопические существа.

-- Микроскопические? -- переспросил Штрасфогель, не веря своим ушам.

-- Конечно,-- усмехнувшись ответил Шавье.-- Уж не прикажете ли уместить
человека шести футов pостом в луже двух футов в поперечнике? Но тут встает
вопрос. Наши потомки неизбежно вступят в упорную борьбу с коловратками,
а иные представители этого племени не так уж и микроскопичны. Коль на то
пошло, даже отдельные типы простейших видны невооруженным глазом, пусть
смутно и только на темном фоне, но видны. Думаю, что колонист должен в
среднем иметь рост не менее 250 микрон. Не лишайте их, Маpтин, шансов
выкарабкаться...

-- Я полагал сделать их вдвое большими.

-- Тогда они будут самыми крупными в окружающем животном мире,-- указала
Юнис Вагнер,-- и никогда ничему не научатся. Кроме того, если они по
росту окажутся близкими к коловраткам, у них появится стимул сразиться с
панцирными видами за домики-панцири и приспособить эти домики под жилье.

-- Ну что ж, приступим,-- кивнул Шавье.-- Пока мы колдуем над генами,
остальные могут коллективно поразмыслить над посланием, которое мы
оставим будущим людям. Можно прибегнуть к микрозаписи на нержавеющих
металлических листочках такого размера, чтобы колонисты поднимали их без
труда. Мы расскажем им в самых простых выражениях, что случилось, и
намекнем, что вселенная отнюдь не исчерпывается одной-двумя лужами.
Придет день, и они разгадают наш намек.

-- Еще вопрос,-- вмешалась Юнис.-- Надо ли сообщить им, что они по
сравнению с нами микроскопичны? Я бы этого делать не стала. Это навяжет
им, по крайней мере в ранней их истории, легенды о богах и демонах,
легенды, без которых можно и обойтись...

-- Нет, Юнис, мы ничего не скроем,-- сказал Шавье, и по тону его голоса
ла Вентура понял, что доктор взял на себя обязанности начальника
экспедиции.-- Созданные нами существа по крови останутся людьми и рано
или поздно завоюют право вернуться в общество человеческих цивилизаций.
Они не игрушечные созданьица, которых надо навеки оградить от правды в
пресноводной колыбельке.

-- К тому же,-- заметил Солтонстол,-- они просто не сумеют расшифровать
наши записи на заре своей истории. Сначала они должны будут разработать
собственную письменность, и мы при всем желании не в силах оставить им
никакого розеттского камня, никакого ключа к расшифровке. К тому
времени, когда они прочитают правду, они окажутся подготовлены к ней.

-- Одобряю ваше решение официально,-- неожиданно вставил Венесуэлос. И
дискуссия окончилась.

Да, по существу, и говорить было больше не о чем. Все они с готовностью
отдали клетки, нужные пантропологам. Конфиденциально ла Вентура и Джоан
Хит просили Шавье разрешить им внести свой вклад сообща; но ученый
ответил, что микроскопические люди непременно должны быть гаплоидными,
иначе нельзя построить миниатюрную клеточную структуру с ядрами столь
же мелкими, как у земных риккетсий, и потому каждый донор должен отдать
свои клетки индивидуально -- зиготам на планете Гидрот места нет. Так
что судьба лишила их даже последнего зыбкого утешения: детей у них не
будет и после смерти.

Они помогли, как сумели, составить текст послания, которое предстояло
перенести на металлические листки. Мало-помалу они начали ощущать голод
-- морские ракообразные, единственные на планете существа, достаточно
крупные для того, чтобы служить людям пищей, водились в слишком глубоких
и холодных водах и у берега попадались редко.

Ла Вентура навел порядок в рубке -- занятие совершенно бессмысленное,
однако многолетняя привычка требовала к себе уважения. В то же время
уборка, неясно почему, слегка смягчала остроту раздумий о неизбежном. Но
когда с уборкой было покончено, ему осталось лишь сидеть на краю
скального выступа, наблюдая за красноватым диском Тау Кита, спускающимся
к горизонту, и швыряя камушки в ближайшее озерцо.

Подошла Джоан Хит, молча села рядом. Он взял ее за руку. Блеск красного
солнца уже почти угас и они вместе следили за тем, как оно исчезает из
виду. И ла Вентура все-таки задал себе скорбный вопрос: какая же из
безымянных луж станет его Летой?

Он, конечно, так и не узнал ответа на свой вопрос. Никто из них не
узнал.

<Курсив>В дальнем углу Галактики горит пурпурная звездочка Тау Кита, и вокруг
нее бесконечно вращается сырой мирок по имени Гидрот. Многие месяцы его
единственный крошечный материк был укутан снегом, а усеявшие скудную
сушу пруды и озера скованы ледовой броней. Но постепенно багровое солнце
поднималось в небе планеты все выше и выше; снега сбежали потоками в
океан, а лед на прудах и озерах отступил к берегам...<>

Этап первый

Первое, что проникло в сознание спящего Лавона, был тихий прерывистый
скребущий звук. Затем по телу начало расползаться беспокойное ощущение,
словно мир -- и Лавон вместе с ним -- закачался на качелях. Он
пошевелился, не раскрывая глаз. За время сна обмен веществ замедлился
настолько, что качели не могли победить апатию и оцепенение. Но стоило
ему шевельнуться, как звук и покачивание стали еще настойчивее.

Прошли, казалось, многие дни, прежде чем туман, застилавший его мозг,
рассеялся, но какая бы причина ни вызвала волнение, оно не прекращалось.
Лавон со стоном приоткрыл веки и взмахнул перепончатой рукой. По
фосфоресцирующему следу, который оставили пальцы при движении, он мог
судить, что гладкая янтарного цвета сферическая оболочка его каморки
пока не повреждена. Он попытался разглядеть хоть что-нибудь сквозь
оболочку, но снаружи лежала тьма и только тьма. Так и следовало ожидать:
обыкновенная вода -- не то что жидкость внутри споры, в воде не
вызовешь свечения, как упорно ее ни тряси.

Что-то извне покачнуло спору опять с тем же, что и прежде, шелестящим
скрежетом. "Наверное, какая-нибудь упрямая диатомея,-- лениво подумал
Лавон,-- старается, глупая, пролезть сквозь препятствие вместо того,
чтобы обойти его". Или ранний хищник, который жаждет отведать плоти,
прячущейся внутри споры. Ну и пусть,-- Лавон не испытывал никакого
желания расставаться с укрытием в такую пору. Жидкость, в которой он
спал долгие месяцы, поддерживала физические потребности тела, замедляя
умственные процессы. Вскроешь спору -- и придется сразу же возобновить
дыхание и поиски пищи, а судя по непроглядной тьме снаружи, там еще
такая ранняя весна, что об этом страшно и подумать.

Он рефлекторно сжал и разжал пальцы и залюбовался зеленоватыми
полукольцами, побежавшими к изогнутым стенкам споры и обратно. До чего
же уютно здесь, в янтарном шарике, где можно выждать, пока глубины не
озарятся теплом и светом! Сейчас на небе еще, наверное, держится лед, и
нигде не найдешь еды. Не то чтобы ее когда-нибудь бывало вдоволь -- с
первыми же струйками теплой воды прожорливые коловратки проснутся
тоже...

Коловратки! Вот оно что! Был разработан план, как выселить их из жилищ.
Память вернулась вдруг в полном объеме. Словно пытаясь помочь ей, спора
качнулась снова. Вероятно, кто-то из союзников старается до него
добудиться; хищники никогда не спускаются на дно в такую рань. Он сам
поручил побудку семейству Пара,-- и вот, видно, время пришло: вокруг
именно так темно и так холодно, как и намечалось по плану...

Поборов себя, Лавон распрямился и изо всех сил уперся ногами и спиной в
стенки своей янтарной тюрьмы. С негромким, но отчетливым треском по
прозрачной оболочке побежала сетка узких трещин.

Затем спора распалась на множество хрупких осколков, и он содрогнулся,
окунувшись в ледяную воду. Более теплая жидкость, наполнявшая его зимнюю
келью, растворилась в этой воде легким переливчатым облачком. Облачко
успело высветить мглу недолгим блеском, и он заметил невдалеке знакомый
контур -- прозрачный бесцветный цилиндр, напоминающий туфельку, с
множеством пузырьков и спиральных канавок внутри, а в длину почти равный
росту самого Лавона. Поверхность цилиндра была опушена изящными, мягко
вибрирующими волосками, утолщенными у основания.

Свет померк. Цилиндр оставался безмолвным: он выжидал, чтобы Лавон
прокашлялся, очистил легкие от остатков споровой жидкости и заполнил их
игристой студеной водой.

-- Пара? -- спросил Лавон наконец.-- Что, уже время?

-- Уже,-- задрожали в ответ невидимые реснички ровным, лишенным
выражения тоном. Каждый отдельно взятый волосок вибрировал независимо, с
переменной скоростью; возникающие звуковые волны расходились в воде,
накладываясь друг на друга и то усиливая звук, то гася его. Сложившиеся
из колебаний слова к тому моменту, как достигали человеческого уха,
звучали довольно странно -- и все-таки их можно было распознать.--
Время, Лавон...

-- Время, давно уже время,-- добавил из темноты другой голос.-- Если мы
в самом деле хотим выгнать флосков из их крепостей...

-- Кто это? -- произнес Лавон, оборачиваясь на голос.

-- Я тоже Пара, Лавон. С минуты пробуждения нас стало уже шестнадцать.
Если бы вы могли размножаться с такой же скоростью...

-- Воюют не числом, а умением,-- отрезал Лавон.-- И всеедам придется
вскоре убедиться в этом.

-- Что мы должны делать, Лавон?

Человек подтянул колени к груди и опустился на холодное илистое дно --
размышлять. Что-то шевельнулось под самой его рукой, и крошечная
спирилла, крутясь в иле, заторопилась прочь, различимая только на ощупь.
Лавон не тронул ее -- он пока не ощущал голода, и думать сейчас
следовало о другом: о всеедах, то бишь коловратках. Еще день, и они
ринутся в верхние поднебесные слои, пожирая все на своем пути -- даже
людей, если те не сумеют вовремя увернуться, а подчас и своих
естественных врагов, сородичей семейства Пара. Удастся ли поднять всех
этих сородичей на организованную борьбу с хищниками -- вопрос, что
называется, оставался открытым.

Воюют не числом, а умением; но даже это утверждение предстояло еще
доказать. Сородичи Пара были разумными на свой манер, и они изучили
окружающий мир так, как человеку и не снилось. Лавон не забыл, сколь
тяжко дались ему знания обо всех разновидностях существ, населяющих этот
мир, сколь мудрено оказалось вникнуть в смысл их запутанных имен;
наставник Шар нещадно мучил его зубрежкой, пока знания накрепко не
засели в памяти.

Когда вы произносите слово "люди", то подразумеваете существа, которые в
общем и целом все похожи друг на друга. Бактерии распадаются на три вида
-- палочки, шарики и спиральки,-- все они малы и съедобны, но различать
их не составляет труда. А вот задача распознать сородичей Пара иной раз
вырастает в серьезную проблему. Сам Пара и его потомки внешне резко
отличаются от Стента с семейством, а семья Дидина ничем не напоминает ни
тех ни других. Буквально любое создание, если оно не зеленого цвета и у
него есть видимое ядро, может на поверку состоять в родстве с Пара,
какую бы странную форму оно ни приобрело. Всееды тоже встречаются самые
разные, иные из них красивы, как плодоносящие кроны растений, но и
красивые смертельно опасны: вращающиеся венчики ресничек мгновенно
перетрут ваше тело в порошок. Ну а тех, кто зелен и обитает в прозрачных
резных скорлупках, Шар учил называть диатомеями -- диковинное это
словечко наставник выудил откуда-то из потаенных глубин мозга, откуда
черпал и все остальные слова; только и сам он был порой не в состоянии
объяснить, почему они звучали так, а не иначе.

Лавон стремительно поднялся.

-- Нам нужен Шар,-- сказал он.-- Где его спора?

-- На высоком кусте под самым небом.

Вот идиот! Старик никогда не подумает о собственной безопасности. Спать
под самым небом, где человека, едва очнувшегося, вялого после долгого
зимнего забытья, может сцапать и сожрать любой всеед, случайно
проплывший мимо! Лишь мыслители способны на подобную глупость.

-- Нам надо спешить. Покажи мне, где он.

-- Сейчас покажу, подожди,-- ответил один из Пара.-- Ты сам его все
равно не разглядишь. Где-то тут неподалеку рыскал Нок...

Темнота слегка шевельнулась -- цилиндр унесся прочь.

-- Зачем он нам нужен, этот Шар? -- спросил другой Пара.

-- Понимаешь, Пара, он очень умен. Он мудрец.

-- Мысли у него пополам с водой. Научил нас языку человека, а о всеедах
и думать забыл. Размышляет вечно об одном -- откуда здесь взялись люди.
Это действительно тайна -- никто другой не похож на людей, даже всееды.
Но разве разгадка поможет нам выжить?

Лавон повернулся к невидимому собеседнику.

-- Пара, скажи мне, почему вы с нами? Почему вы приняли сторону людей?
Зачем мы вам? Ведь всееды и так боятся вас...

Последовала пауза. Когда Пара заговорил снова, колебания, заменяющие ему
голос, звучали еще невнятнее и глуше, чем прежде, были начисто лишены
сколько-нибудь понятного чувства.

-- Мы здесь живем,-- отвечал Пара.-- Мы часть этого мира. Мы повелеваем
им. Мы заслужили это право задолго до прихода людей, после многих лет
борьбы со всеедами. Но думаем мы почти так же, как всееды,-- не
планируем, а делимся тем, что знаем, и существуем. А люди планируют,
люди руководят. Люди различаются друг от друга. Люди хотят переделать
мир. И в то же время они ненавидят всеедов, как ненавидим их мы. Мы
поможем людям.

-- И передадите нам власть?

-- И передадим, если человек докажет, что правит лучше. Разум диктует
так. Но можно двигаться -- Нок несет нам свет...

Лавон поднял глаза. И правда, высоко над головой мелькнула вспышка
холодного света и следом еще одна. Мгновение спустя к ним присоединилось
сферическое существо, по телу которого то и дело пробегали сине-зеленые
сполохи. Рядом носился вихрем Пара-второй.

-- У Нока новости,-- сообщил этот второй Пара.-- Теперь нас, носящих имя
Пара, стало двадцать четыре.

-- Спроси его, согласен ли он отвести нас к Шару,-- нетерпеливо бросил
Лавон.

Нок взмахнул своим единственным коротким и толстым щупальцем. Кто-то из
Пара пояснил:

-- Он для того сюда и явился.

-- Тогда в путь!

-- Нет,-- отрезал Лавон.-- Ни секунды дольше. Вставай, Шар!

-- Ну, сейчас, сейчас,-- раздраженно ответил старик, почесываясь и
зевая.-- Всегда тебе, Лавон, не терпится. Где Фил? Помнится, он
закладывал спору рядом с моей... Тут он заметил ненарушенную янтарную
капсулу, приклеенную к листу той же водоросли, но на ярус ниже.--
Столкните его, он будет в большей безопасности на дне.

-- Он не достигнет дна,-- вмешался Пара.-- Помешает термораздел.

Шар прикинулся удивленным.

-- Как, уже? Весна уже зашла так далеко? Тогда минутку, я только отыщу
свои записи...

Он принялся разгребать осколки споры, усыпавшие поверхность листа. Лавон
досадливо осмотрелся, нашел жесткую щепку -- скол харовой водоросли и
швырнул ее тупым концом вперед, угодив точно в центр споры Фила. Шарик
раскололся, и из него выпал рослый молодой человек, посиневший от
внезапного купания в холодной воде.

-- Ух! -- выдохнул он.-- Ты что, Лавон, не можешь аккуратнее? -- Он
осмотрелся.-- Старик уже проснулся. Это хорошо. А то настоял, что будет
зимовать здесь, пришлось и мне оставаться тоже...

-- Ага,-- воскликнул Шар, приподнимая толстую металлическую пластину, в
длину почти равную его предплечью.-- Одна здесь. Куда же я дел вторую?

Фил отпихнул клубок бактерий.

-- Да вот она. Лучше бы ты отдал их кому-то из Пара, чтобы не обременять
себя такой ношей...

Внезапно, даже не приподняв головы, Лавон оттолкнулся от листа и кинулся
вниз, обернувшись лишь тогда, когда уже плыл с максимальной скоростью,
на какую только был способен. Шар и Фил, по-видимому, прыгнули
одновременно с ним. Всего на ярус выше того листа, где Шар провел зиму,
сидела, изготовясь к прыжку, панцирная конусообразная тварь,
коловратка-дикран.

Невесть откуда в поле зрения возникли двое из племени Пара. В тот же миг
склоненное тело дикрана согнулось в своей броне, распрямилось и
бросилось вслед за ними. Раздался тихий всплеск, и Лавон ощутил, что со
всех сторон опутан тончайшей сетью, бесчувственной и неумолимой, точно
космы лишайника. Еще один всплеск, и Лавон расслышал сдавленные
проклятья Фила. Сам он боролся что было сил, но гибкие прозрачные тенета
сжимали грудь, не давая шевельнуться.

-- Не двигайся,-- послышалось за спиной, и Лавон узнал пульсирующий
"голос" Пара. Он ухитрился повернуть голову -- и тотчас мысленно упрекнул
себя: как же он сразу не догадался! Пара разрядили свои трихоцисты,
лежащие у них на брюшке под пленкой, точно патроны; каждый патрон
выстреливал жидкостью, которая при соприкосновении с водой застывала
длинными тонкими прядями. Для Пара это был обычный метод самозащиты.

Немного ниже, следом за вторым Пара, дрейфовали Шар с Филом; они плыли в
середине белого облака, не то пены, не то плесени. Всееду удалось
избегнуть сетей, но он был, наверное, просто не в силах отказаться от
нападения и крутился вокруг, резко гудя венчиком. Сквозь прозрачную
броню Лавон различал его исполинские челюсти, тупо перетирающие любые
частички, какие заносило в ненасытную пасть.

В вышине нерешительно кружился Нок, освещая всю сцену быстрыми,
беспокойными голубоватыми вспышками. Против коловраток живой факел был,
в сущности, беззащитен, и Лавон сначала не мог взять в толк, зачем
понадобилось Ноку привлекать к себе внимание. Но ответ не заставил себя
ждать: из темноты выросло существо, смахивающее на бочонок, с двумя рядами
ресничек и тараном спереди.

-- Дидин! -- позвал Лавон без особой надобности.-- Сюда, сюда!

Пришелец грациозно подплыл ближе и замер, казалось, изучая происходящее;
как это ему удавалось, понять никто не мог -- глаз у Дидина не было.
Всеед тоже заметил Дидина и попятился, гул венчика превратился в
болезненное рычание. Лавону даже почудилось, что дикран вот-вот
отступит,-- но нет, судя по всему, для отступления тот был слишком глуп.
Гибкое тело, припав к стеблю водоросли, вдруг снова устремилось в бой,
на сей раз прямехонько на Дидина.

Лавон невнятно выкрикнул какое-то предостережение, но в этом не было
нужды. Лениво движущийся бочонок чуть наклонился на бок и тут же
бросился вперед -- с ошеломляющей скоростью. Если Дидин сумеет нащупать
своим ядовитым хватательным органом слабое место в броне всееда...

Нок поднялся еще выше, чтобы нечаянно не пострадать в драке, и свет
настолько ослаб, что Лавон перестал видеть кого бы то ни было; но вода
яростно бурлила и дикран жужжал по-прежнему.

Постепенно звуки смолкли. Лавон скорчился во тьме, покачиваясь в сети
Пара и напряженно вслушиваясь в тишину.

-- Что стряслось? Нок, куда они подевались?

Нок осторожно спустился и помахал щупальцем, обращаясь к Пара.

-- Он говорит,-- пояснил тот,-- что тоже потерял их из виду. Подожди-ка,
я слышу Дидина.-- Лавон ничего не различал; то, что "слышал" Пара, были
какие-то полутелепатические импульсы, составлявшие исконный язык
аборигенов.-- Дидин сообщает нам, что дикран мертв.

-- Это хорошо! -- произнес Лавон.-- Теперь выпусти меня из сети, Пара.

Пара резко дернулся, поворачиваясь на несколько градусов вокруг
продольной оси и обрывая пряди у самого основания; движение требовало
величайшей точности, чтобы вместе с нитями не оборвалась и защитная
пленка. Но все обошлось. Спутанную массу нитей приподняло течением и
понесло над бездной.

Отряд численностью более двухсот бойцов, с Лавоном, Шаром и Пара во
главе, быстро двигался в теплых, светлых водах поднебесья. Каждый сжимал
в руке деревянную щепку или палицу -- осколок известковой водоросли, и
каждый то и дело внимательно осматривался по сторонам. Сверху их
прикрывала эскадра из двадцати Дидинов, и встречные всееды лишь таращили
на людей красные глазные пятна, не отваживаясь атаковать. Еще выше, у
самого небесного свода, располагался пышный слой всевозможной живности,
которая бесконечно боролась за существование, питалась и плодилась; ниже
этого слоя все было окрашено в сочный зеленый цвет. Водоросли в этом
насыщенном жизнью слое родились без счета, да и всееды беспрепятственно
паслись здесь.

Весна уже полностью вступила в свои права. Лавон не пытался себя
обмануть: двести человек -- вот, видимо, и все, остальные не пережили
зиму. По крайней мере обнаружить больше никого не удалось. То ли --
этого теперь никогда не узнать -- они проснулись слишком поздно, то ли
укрепили свои споры на слишком приметных местах, и коловратки не
заставили себя ждать. Не менее трети отряда составляли женщины. Значит,
дней через сорок, если им ничто не помешает, армия удвоится.

Если им ничто не помешает... Лавон усмехнулся и оттолкнул с дороги
клокочущую колонию эвдорин. Эта мысль поневоле напомнила ему о
вычислениях, которые Шар проделал в прошлом году: если бы Пара и его
сородичи не встречали помех, мир превратился бы в течение одного сезона
в сплошную массу тел. Никто, разумеется, не застрахован от гибели в этом
мире; и тем не менее Лавон твердо решил, что люди впредь должны гибнуть
гораздо реже, чем до сих пор считалось неизбежным и естественным.

Он взмахнул рукой вверх-вниз. Стремительные ряды
пловцов нырнули в глубину за ним следом. Свет, льющийся с неба, быстро
угасал, и вскоре Лавон стал ощущать прохладу. Он подал новый сигнал.
Двести человек, словно танцоры, выполняющие изящный прыжок, разом
перевернулись и продолжали погружение ногами вперед. Преодолевать
термораздел в таком положении было легче и выгоднее всего; каждый
понимал настоятельную необходимость покинуть верхние слои, где опасность
нарастала так бурно, что с ней не справился бы никакой конвой.

Подошвы Лавона коснулись упругой поверхности; всплеск -- и он с головой
окунулся в ледяную воду. Вновь подпрыгнул -- ледяная разделительная
черта шла теперь поперек груди. Всплески слышались со всех сторон --
армия преодолевала термораздел, хотя, казалось бы, сталкиваться было
просто не с чем: сверху вода, снизу тоже вода...

Теперь оставалось выждать, пока не замедлится ток крови. На этой
разделительной линии, где кончалась теплая вода поднебесья и температура
резко падала, жидкость внизу оказывалась много плотнее и без усилий
поддерживала тела на плаву. Нижний, холодный слой простирался до самого
дна -- сюда коловратки, не отличающиеся особым умом, если и заглядывали,
то редко.

Наконец, вода, окружающая нижнюю половину тела, стала для Лавона не
ледяной, а, напротив, приятно прохладной в сравнении с той, удушливо
теплой, которой приходилось дышать. Он еще подождал, пока не убедился,
что армия пересекла термораздел без потерь и что долгие поиски
переживших зиму в верхних слоях и вправду подошли к концу. Тогда он вновь
перевернулся и устремился вглубь, в направлении дна, Фил и Пара рядом,
задыхающийся от натуги Шар позади.

Внизу замаячил камень, и Лавон тщательно обследовал его в полумраке. И
почти сразу же увидел то, на что втайне надеялся: прилипший к крутому
скальному боку песчаный личиночий домик. Тогда он подозвал лучших своих
бойцов и указал им цель.

Люди осторожно обложили камень вытянутым полукольцом с тем расчетом,
чтобы разрыв полукольца был направлен в ту же сторону, что и выходное
отверстие. Какой-то Нок повис сверху, словно осветительная ракета, а
один из Пара приблизился к отверстию с вызывающим жужжанием.
Сопровождаемые гулом, те, кто был в тыльной части полукольца, опустились
на камень и поползли вперед. Дом вблизи оказался втрое выше самых
высоких воинов, скользкие черные песчаные зерна, сложившие его стены,
были каждое в полобхвата.

Внутри что-то шевельнулось, и спустя секунду из отверстия высунулась
безобразная голова личинки. Высунулась, неуверенно качнулась в сторону
нахального существа, осмелившегося ее потревожить. Пара отпрянул --
личинка, повинуясь слепому охотничьему инстинкту, потянулась за ним, в
одно движение вывалившись из домика почти наполовину.

Лавон издал боевой клич. И тут же личинку окружили улюлюкающие орды
двуногих демонов, которые безжалостно колотили ее и тыкали кулаками и
палицами. Она внезапно исторгла какой-то блеющий звук -- столь же
невероятный, как если бы рыба защебетала по-птичьи,-- и принялась
пятиться назад, но бойцы арьергарда уже проломили стену и ворвались в
дом с тыла. Личинка рванулась вперед, словно ее подхлестнули кнутом. И
вывалилась совсем, и стала опускаться на дно, тряся своей безмозглой
головой и блея.

Лавон послал вдогонку пятерых потомков Дидина. Убить личинку они,
конечно, не могли -- та была слишком велика, чтобы погибнуть от яда,--
но жалили ее достаточно больно и заставляли двигаться дальше. Не то она
почти наверняка вернулась бы к тому же камню и принялась бы строить
новый дом.

Лавон спустился на опорную площадку и с удовлетворением обследовал
добычу. В доме с избытком хватало места для всего человеческого племени:
большой сводчатый зал, который легко обращался в неприступный бастион --
достаточно заделать пролом в задней стенке. Чуть почистить внутри,
выставить охранение, прорубить отдушины, чтобы бедная кислородом вода
глубин стала проточной,-- и живи в свое удовольствие.

Он произвел смотр войскам. Они стояли вокруг в благоговейном молчании,
еще не веря в успех своего выступления против самого крупного зверя во
всем известном им мире. Вряд ли они теперь когда-нибудь оробеют перед
всеедами, как бывало. Лавон вскочил на ноги.

-- Ну, что уставились? -- крикнул он.-- Все это теперь ваше. За работу!

Старый Шар удобно устроился на голыше, специально выщербленном под
сиденье и устланном мягкими водорослями спирогиры. Лавон встал
неподалеку в дверях, наблюдая за маневрами своих легионов. Их ряды,
умножившиеся за месяц относительно спокойной жизни в большом зале,
насчитывали сегодня более трех сотен бойцов, и они проводили день за
днем в строевых учениях, программу которых разработал он сам. Они
стремглав пикировали в глубину, поворачивались на полном ходу, выполняли
перестроения, ведя воображаемую борьбу с противником, которого, впрочем,
представляли себе достаточно хорошо.

-- Нок утверждает, что всееды теперь непрерывно ссорятся друг с
другом,-- сказал Шар.-- Никак не могут взять в толк, что мы
действительно объединились с семейством Пара и его родней и совместными
усилиями завоевали новый дом. Взаимопомощь -- явление, неизвестное
доселе в этом мире, Лавон. Ты, что называется, делаешь историю.

-- Историю? -- переспросил Лавон, провожая марширующих солдат
придирчивым взглядом.-- Что такое история?

-- А вот она...

Старик перегнулся через спинку своего "кресла" и коснулся металлических
пластин, с которыми никогда не расставался. Лавон следил за ним без
особого любопытства. Он видел эти пластины не раз и не два -- блестящие,
не тронутые ржавчиной, покрытые с обеих сторон письменами, которые
никто, даже Шар, не в силах прочесть. Пара как-то раз назвал
таинственные пластины "ни то ни се" -- ни живая материя, ни древесина,
ни камень.

-- Ну и что? Я же не могу их прочесть. И ты не можешь.

-- Я пытаюсь, Лавон. Я уверен, что пластины написаны на понятном нам
языке. Посмотри хотя бы на первое слово. По-моему, его надо читать --
"история". Число букв в точности совпадает. А ниже строкой два слова
подряд, мне кажется, читаются "нашим потомкам".

-- Но что все это значит?

-- Это начало, Лавон. Только начало. Дай срок, узнаем больше.

Лавон пожал плечами.

-- Может быть. Когда добьемся большей безопасности, чем сейчас. Сегодня
мы не вправе размениваться на такие вещи. У нас на них просто нет
времени. И никогда не было -- с самого Первого пробуждения...

Старик нахмурился. Водя палочкой по песку, он пытался срисовывать буквы
с пластины.

-- Первое пробуждение. Почему оно было первым, а до него не было
ничего? Я помню в подробностях все, что случилось со мной с той поры.
Но что было со мной в детстве, Лавон? Словно ни у кого, кто пережил
Первое пробуждение, вообще не было детства. Кто наши родители? Почему мы
все очнулись взрослыми мужчинами и женщинами, но не ведали ничего об
окружающем мире?

-- И ответ, по-твоему, записан на этих пластинах?

-- Надеюсь. Точнее, верю. Хотя ручаться не могу. Пластины лежали внутри
споры рядом со мной при Первом пробуждении. Вот, собственно, и все, что
мне известно о них, и еще одно -- подобных пластин больше нет нигде в
мире. Остальное -- домыслы, и, по правде сказать, я пока продвинулся со
своими домыслами не слишком далеко. Но придет день... придет день...

-- Я тоже надеюсь, что придет,-- перебил Лавон.-- Я вовсе не хочу
передразнивать тебя, Шар, или проявлять излишнее нетерпение. И у меня
есть сомнения, да и у многих других. Но на время придется их отложить.
Ты не допускаешь, что мы при нашей жизни не сумеем найти на них ответа?

-- Если мы не найдем, найдут наши дети.

-- В том-то и соль, Шар: мы должны выжить сами и вырастить детей. И
оставить им мир, в котором у них будет время на отвлеченные размышления.
В противном случае...

Лавон запнулся -- между часовыми у входа мелькнула стремительная тень,
приблизилась, затормозила.

-- Какие новости, Фил?

-- Все то же,-- отозвался Фил, выгибаясь всем телом, чтобы коснуться
подошвами пола.-- Крепости флосков поднимаются по всей отмели. Еще
немного -- и строительство будет завершено, и мы тогда не посмеем и
близко подойти к ним. Вы по-прежнему уверены, что мы сумеем вышвырнуть
флосков вон?

Лавон кивнул.

-- Но зачем?

-- Во-первых, чтобы произвести впечатление. До сих пор мы только
защищались, хотя в последнее время и не без успеха. Но если мы
собираемся внушить всеедам страх, то должны теперь сами напасть на них.
Во-вторых, замки флосков с множеством галерей, входов и выходов будут
нам служить много надежнее, чем нынешний дом. Кровь стынет от одной
мысли: что если бы всееды додумались взять нас в осаду? И кроме того,
Фил, нам нужен аванпост на вражеской территории, откуда можно постоянно
нападать на них.

-- Мы и сейчас на вражеской территории,-- возразил Фил.-- Стефаносты,
как известно, обитатели дна.

-- Стефаносты -- не настоящие охотники. Любого из них ты встретишь там
же, где видел в последний раз, сколько бы воды ни утекло. Нет, сначала
надо победить прыгунов, таких, как дикраны и нотолки, плывунов, таких,
как ротары, и фортификаторов -- флосков.

-- Тогда лучше бы начать не откладывая, Лавон. Если крепости будут
завершены...

-- Ты прав, Фил. Поднимай свои войска. Шар, собирайся -- мы покидаем
этот дом.

-- Чтобы завоевать крепость?

-- Вот именно.

Шар подобрал свои пластины.

-- А вот их как раз лучше оставить здесь -- в сражении они будут только
мешать...

-- Ну уж нет,-- заявил Шар решительно.-- Ни за что не выпущу их из виду.
Куда я, туда и они.

Смутные предчувствия, тем более тревожные, что ему никогда ранее не
доводилось испытывать ничего похожего, поднимались в сознании словно
легкие облачка ила. Насколько Лавон мог судить, все шло по плану: армия
отчалила от придонного зала и всплывала к терморазделу. По мере движения
она разрасталась за счет союзников, которые вливались в ее ряды со всех
сторон. Порядок был образцовый; каждый солдат был вооружен длинной
заостренной щепой, и с каждого пояса свисал ручной топорик, иначе
говоря, скол харовой водоросли с дыркой -- Шар научил их, как ее
высверлить. Многие из них сегодня наверняка погибнут еще до прихода
ночи, но в подводном мире смерть была не в диковинку в любой день, а
сегодня она, может статься, послужит посрамлению всеедов...

Однако из глубин уже тянуло холодком, что отнюдь не нравилось Лавону, и
в воде ощущался какой-то намек на течение, совершенно неуместное ниже
термораздела. Слишком много дней ушло на формирование армии, пополнение
ее за счет отставших одиночек и укрепление стен жилища. Затем начало
появляться молодое поколение, его надо было учить, и это требовало новых
и новых затрат времени -- естественных, но необратимых. Если холодок и
течение означают приближение осенних перемен...

Если да, то ничего не поделаешь. Перемены нельзя отсрочить, как нельзя
отложить наступление дня или ночи. Лавон подал знак ближайшему из семьи
Пара. Блестящая торпеда изменила курс и приблизилась. Он показал вверх.

-- Впереди термораздел, Пара. Правильно ли мы идем?

-- Да, Лавон. В этом месте дно поднимается к небу. Замки флосков на той
стороне, и они нас не видят.

-- Песчаная отмель, что берет начало на севере. Все точно. Вода теплеет.
Ну что ж, плывем дальше...

Лавон почувствовал, что все движения вдруг ускорились, будто тело
выстрелили из незримой пращи. Он оглянулся через плечо -- посмотреть,
как преодолевают температурный барьер остальные,-- и то, что он увидел,
взволновало его сильнее иного весеннего пробуждения. До сих пор у него
как-то не складывалось цельного представления о масштабе собственных
сил, объемной картины их решительного, прекрасного в своей неукротимости
строя. Даже союзники и те вписались в этот строй, фаланга за фалангой
всплывали вслед за Лавоном из глубин: сначала осветитель -- Нок, словно
факел, зовущий за собой других; затем передовой конус, составленный из
Дидинов, в задачу которых входит устранять отдельных встречных
всеедов,-- иначе те, чего доброго, поднимут переполох; и, наконец, люди
и потомки Пара -- ядро армии, в тесных шеренгах, безупречных, точно
геометрические теоремы в изложении Шара.

Отмель высилась впереди, огромная, как гора. Лавон круто взмыл вверх, и
потревоженные песчаные зерна потекли под ним в обратном направлении
широким ручьем. За гребнем отмели, поднимаясь к самому небу, сквозь
мерцающую зеленую полутьму проглядывали переплетенные стебли
водорослевых джунглей. Это и была их цель -- расстояние еще не позволяло
различить прилепившиеся к стеблям крепости флосков, однако большая
часть пути осталась теперь позади, Свет в поднебесье казался слишком
ярким; Лавон прищурился, но продолжал рассекать воду быстрыми сильными
взмахами перепончатых рук и ног. Армия, не отставая, перевалила гребень
все в том же четком строю.

Лавон описал рукой полукруг. Отряды бесшумно перестроились гигантским
параболоидом, ось которого нацелилась в самое сердце джунглей. Стали
видны и крепости -- до создания армии Лавона они были, пожалуй,
единственным примером сотрудничества, с каким когда-либо сталкивался
этот мир. Крепости состояли из множества бурых трубок, суженных к
основанию и примыкающих одна к другой под самыми причудливыми углами;
получалась постройка, изящная, как ветвящийся коралл. И в устье каждой
трубки сидела коловратка, флоск, отличающаяся от других всеедов
четырехлепестковым, как у клевера венчиком, а также гибким отростком,
который поднимается над серединой туловища и служит для скатывания
шариков из слюны и аккуратного прилаживания их, едва они затвердеют, на
место.

Как обычно, при виде крепостных построек в душу Лавона стали
закрадываться сомнения. Постройки были само совершенство; и этот
каменный цветок распускался здесь каждое лето задолго до Первого
пробуждения, задолго до человека. Но что-то неладное происходило сегодня
с водой поднебесья -- она была слишком теплой, навевала сон. Флоски
беспрестанно гудели, высунувшись из своих трубок. Все выглядело, как
всегда, как повелось от века; их предприятие -- бред, нашествие заведомо
обречено на провал...

И тут их выследили.

Флоски мгновенно втянулись в устья трубок и исчезли. Ровное гудение,
означавшее, что они без устали засасывают все проплывающее мимо, разом
оборвалось; лишь пылинки танцевали над крепостью в лучах света.

Лавон против воли улыбнулся. Еще недавно флоски просто выждали бы, пока
люди не подплывут достаточно близко, и засосали бы их, почти не встречая
сопротивления и прерывая гул лишь затем, чтобы измельчить слишком
крупную добычу. Теперь же они попрятались. Они испугались.

-- На штурм! -- крикнул он во весь голос.-- Бейте их! Бейте, раз они
затаились!

Армия позади Лавона развернулась в атаку, отдельные возгласы слились в
единый оглушительный клич.

Миг -- и все тактические замыслы спутались. Прямо перед Лавоном внезапно
раскрылся клеверный венчик, и гулкий водоворот потянул его в черную
утробу флоска. Он яростно замахнулся и ударил отточенным деревянным
копьем. Острое лезвие глубоко вонзилось меж отороченных ресничками
долей. Коловратка взвизгнула и вжалась поглубже в трубку, прикрывая
рану. Лавон с мрачной решимостью рванулся за ней.

Крепостной ход оказался внутри темным, как могила; раненый флоск бешено
мутил воду, и Лавона швыряло от одной неровной стенки к другой. Он
стиснул зубы и снова ткнул копьем. Оно сразу же впилось во что-то
упругое, и новый вскрик отозвался в ушах звоном. Лавон бил копьем до тех
пор, пока крики не смолкли, и бил еще, пока не заглушил собственный
страх.

Наконец, дрожа, он вернулся к устью трубки и, не раздумывая, оттолкнулся
и выбросился на свободу, чтобы тут же наскочить на проплывающего мимо
всееда. Это оказался дикран; при виде Лавона он злобно сжался, готовясь
к прыжку. Даже всееды научились кое-чему за последнее время: дикраны,
хорошо воюющие в открытой воде, были для флосков наилучшими
естественными союзниками.

Броня дикрана легко отразила первый удар. Лавон лихорадочно тыкал
копьем, пытаясь нащупать уязвимое место, но юркий враг не дал ему
времени толком прицелиться. Всеед сам бросился в атаку, гудящий венчик
обернулся вокруг головы, прижал руки к бокам...

И вдруг дикран содрогнулся и обессилел. Лавон кое-как выбрался наружу,
не то разрубив лепестки, не то разорвав их, и увидел отплывающего
Дидина. Мертвая коловратка тихо погружалась на дно.

-- Благодарю,-- выдохнул Лавон. Спаситель устремился прочь, не удостоив
его ответом: у Дидина реснички были не такие длинные, как у Пара, и
имитировать человеческую речь он не мог. Да по всей вероятности, и не
хотел: это семейство не отличалось общительностью.

Не успел Лавон опомниться, как его вновь закрутило в бешеном омуте, и он
вновь пустил в ход оружие. Следующие пять минут растянулись, как дурной
сон, но в конце концов он понял, как лучше всего расправляться с
неповоротливыми, жадными флосками. Вместо того, чтобы напрягать все
силы, замахиваясь против течения, можно было отдаться на волю потока,
зажав копье меж ступней острием вниз. Результаты достигались лучшие, чем
он смел надеяться. Копье, которое сам же флоск засасывал во всю силу
своей ловушки, пронзало прячущуюся в трубке червеобразную тварь,
возжаждавшую человеческой плоти, почти навылет.

Наконец, выбравшись из очередной схватки, он обнаружил, что сражение
переместилось куда-то в сторону. Он присел на край трубки и перевел
дыхание, цепляясь за округлые, просвечивающие "кирпичики" стенок и
наблюдая за полем боя. Разобраться в хаосе отдельных стычек было
нелегко, но, насколько он мог судить, коловраткам приходилось туго. Они
не сумели противостоять организованному нападению -- ведь по существу
они вообще не обладали разумом.

Дидин с собратьями рыскали от края до края битвы, захватывая и уничтожая
свободно плавающих всеедов целыми стаями. На глазах Лавона полдесятка
коловраток попалось в сети племени Пара, и их, запутавшихся в нитях
трихоцист, безжалостно волокли на дно, где они неизбежно задохнутся. Не
менее удивительно было видеть, что Нок -- один из немногих
сопровождавших армию -- решил отхлестать извивающегося ротара своим в
сущности безобидным щупальцем; всеед был настолько ошарашен, что и не
подумал сопротивляться.

Какая-то фигура медленно и устало поднималась из глубин. Лавон узнал
Шара, протянул руку и втащил запыхавшегося старика на край отвоеванной
трубки. На лицо Шара было страшно взглянуть -- такое на нем отражалось
потрясение, такое горе.

-- Погибло, Лавон. Все погибло. Все пропало.

-- Что? Что погибло? В чем дело?

-- Пластины. Ты был прав. Я зря тебя не послушал...

Шар судорожно всхлипнул.

-- Пластины? Да успокойся ты! Что стряслось? Ты потерял одну из
исторических пластин -- или даже обе?

Мало-помалу наставник как будто восстанавливал контроль над своим
дыханием.

-- Одну,-- ответил он с жалким видом.-- Обронил в бою. Вторую я спрятал
в опустевшей крепостной трубке. А первую обронил -- ту самую, что едва
начал расшифровывать. Она пошла на дно, а я не мог кинуться за ней
вдогонку. Все, что я мог,-- следить, как она, крутясь, падает во тьму.
Цеди теперь ил хоть до скончания веков -- все равно ее не найдешь.

Он спрятал лицо в ладонях. Балансируя на краю бурой трубки в зеленом
отсвете вод, Шар выглядел одновременно трогательно и нелепо. Лавон не
знал, что и сказать; даже он понимал, что потеря была большой, а может,
и невосполнимой, что зияющий провал вместо воспоминаний о днях,
предшествовавших Первому пробуждению, теперь, вероятно, никогда не будет
заполнен. А уж какие чувства обуревали Шара -- о том можно было только
догадываться.

Снизу стремительно всплыла, направляясь к ним, еще одна фигура.

-- Лавон! -- раздался голос Фила.-- Все идет как по маслу! Плывуны и
прыгуны удирают -- те, что остались в живых. Правда, в замке еще есть
флоски, прячутся где-то во тьме. Вот если бы выманить их оттуда...

Возвращенный к действительности, Лавон прикинул шансы на выигрыш. Вся
затея может еще провалиться, если флоски благополучно попрячутся в
дальних норах. В конце концов, грандиозная бойня была сегодня отнюдь не
главной задачей -- люди задумали овладеть крепостью в целом.

-- Шар, скажи, эти трубки сообщаются между собой?

-- Да,-- ответил старик без тени интереса.-- Это единая система.

Лавон так и подпрыгнул, повиснув в чистой воде.

-- Будем действовать, Фил. Нападем на них с тыла!

Резко повернувшись, он нырнул в устье трубки, Фил за ним. Давила
темнота, в воде стоял зловонный запах флосков, но после секундного
замешательства Лавон на ощупь отыскал проход в соседнюю трубку. Не
составляло труда догадаться, куда двигаться дальше: стенки шли наклонно,
все постройки флосков неизменно сходились на конус и отличались одна от
другой только диаметром.

Лавон решительно держал путь к главному стволу -- вниз и внутрь. Однако,
заметив, что вода у очередного прохода бурлит, и услышав приглушенные
возгласы и назойливый гул, он остановился и ударил в отверстие копьем.
Коловратка издала пронзительный испуганный крик и дернулась всем телом,
поневоле потеряв сцепление с трубкой -- ведь захватный орган у флосков
находится в нижней части тела. Лавон усмехнулся и поплыл дальше. Люди у
устья трубки довершат остальное.

Достигнув, наконец, главного ствола, Фил с Лавоном методически
обследовали ветвь за ветвью, нападая на пораженных всеедов сзади,
принуждая их отпускать захват -- чтобы воины наверху легко справились с
ними, когда собственная тяга венчиков вытянет флосков наверх. Конусная
форма трубок не давала всеедам развернуться для ответной атаки, тем
более не позволяла им последовать за нападающими по лабиринтам крепости:
каждый флоск от рождения до смерти занимал одну и ту же камору и никогда
не покидал ее.

Завоевание всей крепости заняло каких-то пятнадцать минут. День едва
начал клониться к закату, когда Лавон и Фил всплыли над самыми высокими
башнями, чтобы окинуть гордым взглядом первый в истории Город Человека.

Он лежал во тьме, прижав лоб к коленям, недвижимый как мертвец. Вода
была затхлой и холодной, темнота абсолютной. По сторонам смыкались стены
бывшей крепости флосков, над головой один из Пара клал песчаные зерна в
заново наведенную сводчатую крышу. Каждый из солдат армии нашел себе
приют в других трубках, под новенькими их перекрытиями,-- но где же
шорох движений, где голоса? Кругом стояла нерушимая тишина, точно на
кладбище.

Мысли Лавона текли медленно и вяло. Он тогда оказался прав -- наступала
осень. У него едва хватило времени на то, чтобы поднять всех людей со
дна в крепость до прихода осенних перемен. Осенью воды вселенной
меняются местами -- придонные поднимаются к небу, поднебесные уходят на
дно -- и перемешиваются. Термораздел разрушается до следующего года,
пока весенние течения не образуют его снова.

И неизбежно резкая смена температуры воды и кислородное голодание
повлияли на деятельность спорообразующих желез. Вокруг Лавона уже
смыкается янтарная сфера, и он не в силах этому помешать. Это
непроизвольный процесс, не зависящий от его воли, как биение сердца.
Скоро, скоро стылую грязную воду вытеснит и заменит фосфоресцирующая
жидкость, и тогда придет сон...

Тишина и холод. Темнота и покой.

<Курсив>В дальнем углу Галактики горит пурпурная звездочка Тау Кита, а вокруг
нее бесконечно вращается сырой мирок по имени Гидрот. Многие месяцы его
озера и пруды кишели жизнью, но вот солнце ушло из зенита, выпал снег, и
лед наполз на материк со стороны океана. И жизнь опять погрузилась в
дрему, сравнимую только со смертью; битвы и вожделения, победы и
поражения миллиардов микроскопических существ сменились забвением, когда
все это не имеет ровно никакого значения.

Воистину всем страстям приходит конец, когда на планете Гидрот правит
зима; но зима -- властитель не вечный.<>

Этап второй

Старый Шар отложил наконец толстую, иззубренную по краям металлическую
пластину и выглянул из окна крепости, очевидно, ища успокоения в сияющей
зелено-золотой полутьме летних вод. В мягких отсветах, упавших на лицо
мыслителя сверху -- там, под сводчатым потолком, безмятежно дремал
Нок,-- Лавон увидел, что перед ним, по существу, совсем еще молодой
человек. Черты лица Шара поражали хрупкостью, не оставляя сомнений: с
тех пор, как он впервые вышел из споры, минуло не слишком много лет.

В сущности, у Лавона и не было оснований думать, что Шар в самом деле
окажется стариком. Любого Шара по традиции величали "старый Шар". Смысл
такого обращения, как смысл многого вокруг, затерялся, привычка уцелела.
По крайней мере она придавала вес и достоинство должности мыслителя --
средоточия мудрости племени,-- подобно тому, как должность каждого из
Лавонов подразумевала средоточие власти.

Нынешний Шар принадлежал к поколению XVI и, следовательно, должен был
быть по крайней мере на два года моложе, чем сам Лавон. Если он и мог
считаться старым, то исключительно в смысле разума.

-- Отвечу тебе честно, Лавон,-- произнес Шар, по-прежнему глядя куда-то
вдаль сквозь высокое неправильной формы окно.-- Достигнув зрелости, ты
пришел ко мне за секретами металлической пластины точно так же, как твои
предшественники приходили к моим. Я могу сообщить тебе кое-что из этих
секретов, но по большей части я и сам не ведаю, что они означают.

-- После стольких-то поколений? -- воскликнул изумленный Лавон.-- Ведь
еще Шар III сделал первый полный перевод, разве не так? Это случилось
давным-давно...

Молодой человек обернулся и устремил взгляд на гостя. Его глаза, большие
и темные, словно впитали в себя глубины, которые только что мерили.

-- Я могу прочесть то, что написано на пластине, однако в большинстве
своем фразы кажутся лишенными смысла. Хуже всего, что записи неполны. Ты
этого не знал? Но это так. Одна из пластин была утеряна на поле боя во
время первой войны со всеедами, когда замки еще находились в их руках.

-- Тогда зачем же я здесь? -- спросил Лавон.-- А на той пластине, что
сохранилась, есть там что-нибудь достойное внимания? Действительно ли
она донесла до нас "мудрость создателей" или это просто-напросто миф?

-- Нет, это правда,-- медленно ответил Шар.-- Пожалуй, правда...

Он осекся; собеседники разом повернулись и уставились на призрачное
создание, внезапно возникшее за окном. Затем Шар многозначительно
провозгласил:

-- Входи, Пара.

Существо в форме туфельки, почти прозрачное, за исключением серебристых
с чернью зернышек и искристых пузырьков, которые во множестве наполняли
его нутро, проскользнуло в комнату и остановилось, тихо шевеля
ресничками. Секунду-другую оно висело безмолвно, обмениваясь
телепатическими приветствиями с Ноком, плавающим под сводом, в принятой
между ними церемонной манере. Никто из людей никогда не слышал этих
бесед, но сомневаться в их реальности не приходилось: для дальней связи
человек использовал сородичей Пара уже на протяжении многих поколений.
Потом реснички всколыхнулись сильнее:

-- Мы явились к вам, Шар и Лавон, в согласии с обычаем...

-- Добро пожаловать,-- отозвался Шар.-- Если не возражаешь, Лавон, давай
отложим вопрос о пластинах и выслушаем, что нам скажет Пара. Это тоже
часть знаний, которые каждый из Лавонов должен усвоить при вступлении в
должность, и по своему характеру эти знания важнее, чем записи на
пластинах. Я могу сообщить тебе, и то намеком, кто мы. Пара начнет с
рассказа о том, как мы появились здесь.

Лавон с готовностью кивнул и стал заинтересованно следить за Пара,
который плавно опустился на поверхность стола. Движения этого существа
были столь грациозны и уверенны, столь
экономны и точны, что поневоле заставляли Лавона усомниться в
собственной едва-едва обретенной зрелости. В сравнении с Пара, как и с
его разнообразными родственниками, Лавон ощущал себя не то чтобы убогим,
но каким-то незавершенным.

-- Нам известно, что по логике вещей человеку в этом мире места нет,--
прожужжал поблескивающий цилиндр, замерший над столом.-- В нашей общей
памяти сохранилось представление о временах, когда здесь не было людей,
не было никого хоть отдаленно на них похожего. Помним мы и день, когда
люди вдруг явились к нам, и сразу в довольно большом числе. Их споры
вдруг очутились на дне, и мы обнаружили эти споры вскоре после весеннего
пробуждения, а внутри спор разглядели людей, погруженных в дремоту.

Потом люди разбили оболочки спор и вылупились. Поначалу они казались
беспомощными, и всееды пожирали их десятками -- в те времена всееды
пожирали все, что движется. Но вскоре этому пришел конец. Люди были
разумны и предприимчивы. А главное, наделены качествами, чертами, каких
не было ни у кого в этом мире, в том числе и у свирепых всеедов. Люди
подняли нас на истребление всеедов, они овладели инициативой. Теперь,
когда вы дали нам это слово, мы помним и даже применяем его, но так и не
поняли, что же это за штука...

-- Вы сражались бок о бок с нами,-- заметил Лавон.

-- С радостью. Сами мы никогда не додумались бы начать такую войну, но
все равно она была справедливой и закончилась справедливо. И тем не
менее мы недоумевали. Мы видели, что люди плохо плавают, плохо ходят,
плохо ползают, плохо лазают. Зато они способны изготовлять и
использовать орудия -- идея, которой мы так и не поняли, поскольку она
совершенно чужда нашей жизни, а другой мы не знаем. Но нам сдается, что
столь чудесная способность должна бы вести к гораздо более полному
владычеству над миром, чем человек может осуществить здесь.

У Лавона голова пошла кругом.

-- Слушай, Пара, я и в мыслях не держал, что вы такие завзятые философы.

-- Пара -- представитель древнего рода,-- заявил Шар. Он опять
отвернулся к окну, сцепив руки за спиной.-- Однако они не философы, а
беспощадные логики. Учти это, Лавон.

-- Из наших рассуждений может быть только один вывод,-- продолжал
Пара.-- Наши странные союзники, люди, не похожи ни на кого другого в
этой вселенной. Они плохо приспособлены к ней. И все потому, что они не
принадлежат к нашему миру, а лишь кое-как приноровились к нему. Из
сказанного следует, что существуют иные вселенные помимо нашей, но где
они расположены и какими свойствами обладают, невозможно даже
вообразить. Мы ведь, как известно, лишены воображения...

Неужели цилиндр иронизирует? Лавон не знал, что и подумать. Он тихо
переспросил:

-- Иные вселенные? Как же это?

-- Сами не представляем,-- монотонно прожужжал Пара.

Лавон еще подождал, но, очевидно, гостю больше нечего было сказать.

Шар снова уселся на подоконнике, обхватив колени и наблюдая за смутными
образами, наплывающими из бездны и уплывающими обратно.

-- Все верно,-- произнес он.-- Записи на пластине не оставляют в том
сомнений. Разреши, теперь я перескажу тебе их смысл. Нас изготовили,
Лавон. Нас изготовили люди, не похожие на нас, хотя они и стали нашими
предками. С ними приключилась какая-то беда, и они изготовили нас и
поместили в эту вселенную, чтобы, хотя им и суждено было умереть, раса
людей все-таки уцелела...

Лавон так и подскочил с витого водорослевого коврика, на котором сидел.

-- Не считай меня глупее, чем я есть,-- сказал он резко.

-- Я и не считаю. Ты наш, Лавон, ты имеешь право знать истину. И
поступай с ней как тебе заблагорассудится. Наша неприспособленность к
этому миру самоочевидна. Вот лишь несколько примеров.

Четыре моих предшественника пришли к выводу, что наша наука не стронется
с места, пока не научится контролировать теплоту. Нам известно, что с
повышением -- или понижением -- температуры изменяется все, даже
окружающая нас вода. Но как повысить температуру? Если делать это в
открытой воде, тепло тут же уносит течением. Однажды мы попробовали
добиться этого в замкнутом пространстве -- и взорвали целое крыло замка,
убив всех, кто очутился поблизости. Взрыв был страшен, мы измерили
возникшие давления и установили, что ни одно известное вещество не
способно противостоять им. Теория допускает существование более прочных
веществ, но, чтобы получить их, нужна высокая температура!

А как быть с химией? Мы живем в воде. Вода в большей или меньшей степени
растворяет все остальное. Как ограничить химический опыт одним тиглем,
одной пробиркой? Понятия не имею. Любой путь заводит в один и тот же
тупик. Мы мыслящие существа, но мыслим мы решительно не так -- не так,
как того требует вселенная, куда мы попали. Наше мышление не дает здесь
должных результатов...

Лавон попытался поправить сбитые течением волосы -- тщетно.

-- А, может, ты и стремишься не к тем результатам? Мы уже давно не
испытываем затруднений с оружием, с продовольствием, да и в практических
делах преуспеваем. Если мы не можем контролировать теплоту, то, право,
большинство из нас от этого ничуть не страдает: нам довольно и того
тепла, какое есть. А на что похожа та иная вселенная, где жили наши
предки? Она лучше нашей или хуже?

-- Откуда мне знать,-- вымолвил Шар.-- Она настолько отлична от нашей,
что их трудно сравнивать. Металлическая пластина повествует о людях,
которые путешествуют с места на место в самодвижущемся сосуде.
Единственная аналогия, какую я могу предложить,-- это лодки из ракушек,
те, что наши юнцы делают для катания с термораздела. Однако сосуды
предков были во много раз больше.

Я представляю себе огромную лодку, закрытую со всех сторон, такую
огромную, что в ней помещается человек двадцать или даже тридцать. В
течение многих поколений она движется в среде, где нет воды для дыхания,
и потому люди вынуждены везти воду с собой и постоянно ее обновлять. Там
нет времен года, и на небе не образуется лед, потому что в закрытой
лодке не может быть неба, и там нет спорообразования.

Но однажды лодка потерпела крушение. Люди в лодке понимали, что должны
погибнуть. И они изготовили нас и поместили сюда, словно детей. И
поскольку они должны были погибнуть, то записали свою историю на
пластинах, чтобы мы узнали, что с ними произошло. Вероятно, мы
разобрались бы во всем этом лучше, если бы сохранилась та пластина,
которую Шар I потерял во время войны, но ее нет...

-- Твой рассказ звучит как притча,-- заявил Лавон, пожав плечами.-- Или
как баллада. Совершенно ясно, почему ты сам не понимаешь того, что
рассказываешь. Неясно другое -- зачем ты силишься понять?

-- Из-за пластины,-- ответил Шар.-- Ты теперь сам держал ее в руках и
видишь, что в нашем мире нет ничего подобного ей. Мы умеем ковать
металлы -- грубые, с примесями, подверженные быстрому износу. А пластина
сохраняет свой блеск вот уже многие поколения. Она не меняется, наши
молоты и резцы крошатся, едва коснувшись ее, и температурные перепады --
те, какие мы в силах создать,-- не причиняют ей вреда. Пластина
изготовлена вне нашей вселенной -- и уже один этот факт делает значимой
каждую начертанную на ней букву. Кто-то приложил большие старания, чтобы
пластины стали неразрушимыми и дошли до нас. Кто-то, кому слово "звезда"
представлялось настолько важным, что он повторил его четырнадцать раз, а
ведь это слово вроде бы ничего не значит. Совершенно уверен, что если
наши создатели в записи, сделанной на века, повторили одно и тоже слово
хотя бы дважды, для нас жизненно важно понять, что оно означает...

Лавон снова встал.

-- Запредельные миры, исполинские лодки, слова, лишенные смысла,--
может, они и существуют, но нам-то что за печаль? Прошлые поколения
Шаров посвящали свою жизнь тому, чтобы вывести культурные сорта
водорослей и научить нас ухаживать за ними, избавив народ от
превратностей охоты за бактериями. Еще раньше Шары строили военные
машины, разрабатывали военные планы, и это тоже окупалось. Лавоны в те
дни и думать не думали о металлических пластинах со всеми их загадками
-- и Шарам своим заказывали. Ты, конечно, можешь продолжать возиться с
этой штукой, если это занятие прельщает тебя больше, чем выращивание
водорослей, но мое личное мнение таково, что ее надо выбросить...

-- Ну что ж,-- Шар в свою очередь пожал плечами,-- раз ты не хочешь
вести беседу, тогда закончим ее. Пойдем каждый своей...

Со стола послышался нарастающий гул. Пара приподнялся, его реснички
колыхались волнообразно, как колышутся созревающие грибки на придонных
полях. В течение всей беседы цилиндр хранил такое глубокое молчание, что
Лавон начисто забыл о нем, и Шар, судя по его испугу, тоже.

-- Это великое решение,-- затрепетали реснички.-- Мы издавна опасались
таинственной пластины, опасались, что люди разберутся в ее письменах и
переселятся в иные миры, а нас покинут. Теперь мы больше ее не боимся.

-- Вам и раньше нечего было бояться,-- снисходительно бросил Лавон.

-- Ни один Лавон до тебя не говорил нам так,-- промолвил Пара.-- Мы
счастливы. Мы выбросим пластину, как повелел Лавон...

С этими словами искрящееся существо устремилось к выходу, унося с собой
последнюю пластину. До того она покоилась на столе, теперь была бережно
стиснута в гибких брюшных волосках. Внутри прозрачного тела вакуоли
раздулись, увеличивая плавучесть и позволяя цилиндру нести значительный
вес.

Шар с криком кинулся вплавь к окну.

-- Пара, остановись!

Но тот уже исчез -- исчез так стремительно, что и не слышал зова. Шар
вернулся и застыл, опершись плечом о стену. Он молчал. Ему и не нужно
было ничего говорить: лицо его выражало столько чувств, что Лавон не
выдержал и отвел глаза.

Тени обоих людей вдруг снялись с мест и медленно тронулись по неровному
полу. Шевеля щупальцем, из-под свода спускался Нок; испускаемый свет то
вспыхивал, то гас. Он в свою очередь проплыл сквозь окно вслед за
двоюродным братом и не спеша растворился в пучине.

В течение многих дней Лавон старался не вспоминать об утрате. Работы
всегда хватало -- только поддержание крепостных построек стоило
бесконечных хлопот. Тысячи последовательно ветвящихся ходов со временем
неизбежно осыпались, обламывались там, где примыкали друг к другу, и ни
один Шар не придумал еще раствора, который заменил бы слюну коловраток,
некогда связывавшую замки воедино. К тому же реконструкция помещений и
разметка окон в прежние времена проводились наспех, а подчас и с грубыми
ошибками. В конце концов, стихийная архитектура всеедов ни в коей мере
не была рассчитана на удовлетворение потребностей человека.

Затем начались заботы об урожае. Пропитание племени не зависело более от
случайно пойманных бактерий; теперь к услугам людей были дрейфующие
плантации грибков и водорослей и посевы мицелия на дне -- пища вкусная и
сытная, бережно взращенная Шарами пяти поколений. Однако за посевами
надо было следить, поддерживая чистоту штаммов и отваживая непрошенных
лакомок, глупых и жадных. Пара и его родичи по мере сил помогали
организовать охрану, но без надзора со стороны людей обойтись не могли.

И тем не менее, несмотря на всю свою занятость, Лавон не в силах был
забыть момент, когда по собственной его опрометчивости последняя надежда
разобраться в происхождении и предназначении человека оказалась
утраченной навсегда.

Конечно, можно бы попросить Пара вернуть пластину, объяснить, что
произошла ошибка. Неумолимая логика цилиндров не мешала им уважать людей
и даже свыкнуться с человеческой непоследовательностью; под нажимом они
могли бы пересмотреть свое решение...

"Очень сожалеем, но мы отнесли пластину на ту сторону отмели и сбросили
в омут. Мы прикажем обыскать дно, однако..."

Лавон не мог совладать со щемящим чувством уверенности, что ответ будет
именно таким или очень похожим. Если цилиндры пришли к выводу, что вещь
больше не нужна, они не станут приберегать ее со старушечьей
скаредностью где-нибудь в чулане. Они ее действительно выбросят --
решительно и бесповоротно.

Да, наверное, это и к лучшему. Какую пользу принесла пластина
человечеству -- давала Шару повод для размышлений на склоне лет? Все,
что сделали Шары для людей, здесь, в воде, в этой жизни, в этом мире,
достигнуто путем прямого эксперимента. Пластины пока что не дали людям
ни крупицы полезных знаний. По крайней мере вторая пластина толковала
исключительно о проблемах, о которых резоннее вообще не задумываться.
Пара абсолютно правы.

Лавон слегка передвинулся по поверхности листа, с которого надзирал за
экспериментальным сбором сочных сине-зеленых водорослей, плавающих
спутанной массой под самым небом, и осторожно почесался спиной о жесткий
ствол. Пара, пожалуй, почти никогда не ошибались. Их неспособность к
творчеству, к оригинальному мышлению на поверку оказывалась не только
дефектом, но и ценным даром. Она позволяла им всегда видеть и
воспринимать все именно таким, каким оно было на самом деле, а не таким,
каким хотелось бы его воспринять,-- в этом смысле они были словно лишены
желаний.

-- Лавон! Ла-а-во-он!..

Призывной клич поднялся из сонных глубин. Придерживаясь рукой за край
листа, Лавон перегнулся и глянул вниз. Снизу вверх на него смотрел один
из сборщиков -- в пальцах у человека было теcло, с помощью которого
клейкие пряди водорослей отделяли одну от другой.

-- Я здесь. В чем дело?

-- Мы обособили созревший сектор. Можно приступать к буксировке?

-- Приступайте,-- ответил Лавон, лениво поведя рукой, и вновь откинулся
к стволу. В тот же миг у него над головой вспыхнуло
ослепительное кpасноватое сияние, вспыхнуло и потекло в глубину,
будто сеть из чистого золота.

Значит, там, высоко над небом, вновь ожил великий свет; он горит весь
день, то усиливаясь, то тускнея, повинуясь законам, которых ни один Шар
еще не сумел вывести. Немногие люди, кого обласкал этот теплый свет,
сумели совладать с искушением и не взглянуть в его сторону -- особенно
когда, как сейчас, небо морщится и смеется в каких-нибудь двух-трех
гребках. Но, как всегда, подняв глаза к небу, Лавон не разглядел ничего,
кроме своего искаженного отражения да еще контуров водоросли, на которой
сидел. Перед ним была верхняя грань, одна из трех основных поверхностей
вселенной.

Первая поверхность -- дно, где кончается вода.

Вторая поверхность -- термораздел, легко различимый летом; с него хорошо
кататься, но можно и пронзить его насквозь, если знаешь как.

Третья поверхность -- небо. Попасть на ту сторону неба столь же
немыслимо, как проникнуть сквозь дно, да в общем и нет нужды пытаться.
Там конец вселенной. Свет, ежедневно вспыхивающий над небом, то
прибывая, то убывая,-- видимо, прямое тому доказательство.

К концу лета вода постепенно стынет, дышать становится все труднее -- и
одновременно тускнеет свет, короче становятся промежутки от темна до
темна. Оживают неспешные течения. Вода в поднебесье охлаждается и
опускается вниз. Донная грязь шевелится и дымками поднимается вверх,
подхватывая споры с грибковых полей. Термораздел приходит в волнение,
словно рябит,-- и вдруг растворяется. На небе оседает туман из частичек
ила, вынесенного со дна, со склонов, из дальних уголков вселенной. День,
другой -- и весь мир превращается в суровую негостеприимную пустыню,
устланную желтеющими, умирающими водорослями. Еще день -- и он замирает
до той поры, пока первые неуверенные теплые ручейки не прорвут тишину
зимы...

Вот что происходит, когда исчезает вторая поверхность. Что же случится,
если растает небо?..

-- Лаво-он!..

Будто специально дождавшись этого протяжного зова, из глубины всплыл
блестящий пузырь. Лавон протянул руку и стукнул по нему когтем большого
пальца, но пузырь отскочил в сторону. Газовые пузыри, поднимающиеся со
дна в конце лета, были почти неуязвимы, а если даже особенно ловкий удар
или острый предмет протыкал их поверхность, они просто дробились на
более мелкие пузыри, оставляя в воде поразительный смрад.

Газ. Внутри пузырей нет воды. Человеку, проникшему в такой пузырь, стало
бы нечем дышать.

Но, разумеется, проникнуть внутрь пузыря невозможно. Не позволит сила
поверхностного натяжения. Сила таинственная, как металлическая пластина
Шара. Неодолимая, как пелена неба.

Как пелена неба?! А что, если над этой пеленой мир, наполненный газом, а
не водой? Быть может вселенная -- лишь пузырь с водой, плавающий в
океане газа?

Если так, то путешествие в иную вселенную попросту немыслимо, прежде
всего потому, что не удастся пронзить небо. А уж про дно и говорить
нечего. Но ведь есть существа, которые закапываются в донный ил, притом
очень глубоко, и ищут там что-то недоступное человеку. В разгар лета
тина кишмя кишит крошечными созданиями, для которых грязь --
естественная среда обитания...

Однако если другие вселенные -- не полный вздор и не выдумка Шара,
искать их надо там, откуда исходит свет. В конце концов, кто сказал, что
небо нельзя преодолеть? Раз удается иногда проткнуть пузыри, значит,
поверхностная пленка все-таки проницаема. Пытался ли кто-нибудь одолеть
небо?

Лавон был далек от мысли, что человеку по силам проломить небесный свод
-- с равным успехом можно пытаться прорыть себе нору сквозь дно,-- но
должны же обнаружиться какие-то окольные пути к цели. У него за спиной,
например, высится куст, который, по всей видимости, продолжается и по ту
сторону неба: верхние его листья словно переламываются, отражение
срезает их точно ножом.

Всегда считалось, что растения, коснувшись неба, погибают. По большей
части так оно и есть: удается, и нередко, различить полупогруженный в
воду мертвый, изуродованный и пожухлый стебель. Однако, встречаются и
другие растения, будто перерубленные небом пополам, как то, которое
приютило Лавона сейчас. Что если это только иллюзия, а в
действительности ствол уходит в какой-то иной мир -- в мир, где люди
были некогда рождены, а кто-то, возможно, живет и поныне?..

Обе пластины утрачены. Остается единственный способ выяснить, так ли
это.

Решившись, Лавон начал взбираться вверх, к волнистому зеркалу неба.
Ворта, дальние тюльпаноподобные родственники Пара, испуганно отползали
прочь с дороги.

-- Лавон! Куда ты? Лавон!..

Он свесился со ствола и посмотрел вниз. Человек с теслом, совершенно
кукольная фигурка, подавал ему знаки, оседлав пучок сине-зеленых
водорослей далеко-далеко в фиолетовой бездне. У Лавона закружилась
голова, он прижался к стволу: никогда еще он не взбирался так высоко.
Бояться падения ему, конечно, не приходилось; вероятно, сказался
какой-то наследственный страх. Пересилив себя, он продолжил подъем.

Еще немного -- и он, дотронувшись до неба рукой, остановился
передохнуть. Любопытные бактерии собрались у основания его большого
пальца -- там обнаружился порез, из которого слегка сочилась кровь; он
взмахнул рукой -- они рассыпались, но тут же снова стали подкрадываться
к расплывающемуся красному пятнышку...

Он перевел дух и полез еще выше. Небо навалилось ему на затылок, шею,
плечи. Казалось, оно чуть-чуть подается, хотя и с трудом. Вода здесь
была ослепительно прозрачной и совершенно бесцветной. Он поднялся еще на
шаг, подставив под исполинский вес всю спину.

Бесполезно. С тем же успехом он мог бы пытаться пробить головой утес.

Пришлось снова остановиться. И тут-то, борясь с одышкой, он совершил
удивительное открытие. Непосредственно вокруг водоросли стальная
поверхность неба выгибалась, образуя своего рода колокол. Лавон нашел,
что места там почти хватало на то, чтобы всунуть голову. Приникнув к
стволу вплотную, он заглянул внутрь колокола, ощупывая его пальцами.
Блеск воды был здесь совершенно невыносимым.

Раздался внезапный беззвучный взрыв. Что-то сжало запястье резкой
мучительной хваткой, будто его перепиливали пополам. Не владея собой от
изумления, Лавон рванулся вверх. Кольцо боли плавно распустилось по руке
к предплечью и вдруг охватило шею и грудь. Еще рывок -- в круговых
тисках очутились колени. Еще...

Случилось нечто чудовищное. Он прижался к стволу и отчаянно пытался
вздохнуть, но -- дышать было нечем.

Вода лилась потоками изо рта и ноздрей, била струями из дыхальцев по
бокам. Кожу жег огнем свирепый, безудержный зуд. Во внутренности
впивались длинные ножи, и он словно издалека слышал, как хрипят легкие,
отдавая последнюю воду безобразной пузыристой пеной. В глубине черепа,
на дне носовой полости, словно пылал костер.

Лавон тонул -- в безводье.

Последним судорожным усилием он оттолкнулся от колкого ствола и упал.
Тело содрогнулось от удара; и тут вода, так не хотевшая отпускать его,
когда он впервые попытался ее покинуть, с холодной жестокостью приняла
беглеца в свои объятья.

То безвольно распрямляясь, то неуклюже кувыркаясь, Лавон опускался вниз,
вниз, вниз, на дно.

Много-много дней Лавон провел, свернувшись в беспамятстве, будто впал в
зимнюю спячку. Шок от холода, испытанный при возвращении в родную
стихию, тело приняло за свидетельство прихода зимы, равно как
кислородный голод в секунды пребывания за пределами неба. И
спорообразующие железы тут же включились в работу.

Не случись этого, Лавон наверняка бы умер. Опасность утонуть,
разумеется, исчезла, как только воздух из легких вытеснила животворная
вода. Но медицина подводного мира не знала, как лечить ожоги третьей
степени и острое иссушение тканей. Целебная жидкость, образующаяся
внутри прозрачного янтарного шарика споры,-- вот единственное лекарство,
которое даровала Лавону природа.

На третьи сутки спора, замершая среди вечной придонной зимы, была
обнаружена забравшейся сюда в поисках пропитания дальней родней Пара.
Температура на дне в любое время года держалась одинаковая -- плюс
четыре градуса, но слыханное ли дело встретить здесь спору, когда
поднебесье еще богато кислородом и напоено теплом!

Не прошло и часа, как на место происшествия опустилась сверху, из
крепости, группа обеспокоенных людей. Откликнувшись на их просьбу,
четверка Пара собралась вокруг янтарного шарика и дружно выстрелила
трихоцистами. Как только нити сомкнулись, четверка разом пошла вверх.
Спора чуть покачнулась в иле и стала тихо приподниматься, укутанная
тонкой паутиной. Подоспевший Нок осветил всю сцену холодным пульсирующим
светом, к вящему изумлению сбитых с толку людей. Внутри споры ясно
виднелась фигура спящего Лавона -- голова склонена, колени прижаты к
груди; как только скорлупку сдвинули с места, фигура начала с нелепой
торжественностью вращаться.

-- Доставьте его к мыслителю,-- прозвучал приказ.

Шар XVI, хоть и был молод, хорошо усвоил первое традиционное правило
своего наследственного ремесла: если не знаешь, что делать, не делай
ничего. Он сразу понял, что любое вмешательство лишь повредит Лавону,
замкнувшемуся в янтарной оболочке, и поместил спору в одну из самых
верхних комнат замка, где света было достаточно и вода хорошо прогрета,
что для оцепеневшего организма могло бы знаменовать приближение весны.
Не считая этого, он просто сидел рядом и смотрел -- и держал свои
умозаключения про себя.

Тело Лавона, замкнутое в спору, быстро меняло кожу, сбрасывая ее
крупными лоскутками и полосами. Вначале тело казалось сморщенным, но это
вскоре прошло. Скрюченные ручки и ножки, впалый живот приобрели обычный
здоровый вид.

Дни шли за днями. В конце концов Шар при всем желании не мог обнаружить
больше никаких перемен и по наитию переместил спору еще выше, выставив
ее под прямой свет с неба.

И Лавон шевельнулся в своей янтарной тюрьме. Он повернул невидящие глаза
к свету, попытался распрямиться и потянуться. Выражение лица у него при
этом было такое, словно он еще не вполне освободился от какого-то
жуткого кошмара. Тело Лавона сияло странной розовой новизной.

Шар тихо стукнул по поверхности споры. Лавон повернулся к источнику
звука, глаза его приобрели осмысленное выражение. Он неуверенно
улыбнулся, потом уперся руками и ногами в стенки своего убежища. С
гулким треском шар распался на осколки. Целительная жидкость
растворилась в толще воды, унося с собой последние воспоминания об
отчаянной борьбе со смертью.

Лавон поднялся среди осколков и смерил Шара долгим взглядом. Наконец
произнес:

-- Шар, я был по ту сторону неба.

-- Знаю,-- ответил Шар негромко. Лавон еще помолчал. Шар предложил: -- Не
скромничай, Лавон. Ты совершил эпохальный подвиг, который едва не стоил
тебе жизни. Теперь расскажи мне остальное -- все, что сможешь.

-- Остальное?..

-- Ты многое открыл мне, когда спал. Или ты по-прежнему настроен против
отвлеченных знаний?

Лавон не нашел ответа. Он уже не мог провести границу между тем, что
знал, и тем, что хотел знать. Невыясненным остался, правда, только один
вопрос, но такой, что его было страшно выговорить. Вождь сумел лишь
взглянуть опять -- и снова молча -- на тонкое лицо мыслителя.

-- Ты ответил мне,-- сказал Шар еще мягче, чем прежде.-- Пойдем со мной,
друг, приглашаю тебя участвовать в наших ученых беседах. Будем думать,
как добраться до звезд.

За большим столом в комнате Шара их собралось пятеро: сам Шар, Лавон и
три помощника, которых по обычаю присылали Шарам семьи Фан, Танол и
Стравол. Обязанности этих помощников -- мужчин, а подчас и женщин -- при
многих прошлых Шарах были не столько сложны, сколько обременительны:
добиваться в жизни, на полях, тех же изменений в свойствах пищевых
культур, какие Шар получал в малых масштабах, в лабораторных пробирках и
чашках. Если Шар интересовался не агротехникой, а металлургией или
химией, они опять-таки выполняли всю грязную работу -- были землекопами
и каменотесами, литейщиками и мойщиками посуды.

Однако при Шаре XVI три помощника стали объектом всеобщей зависти: людям
казалось, что они почти ничем не заняты. Ежедневно они проводили долгие
часы, беседуя с Шаром в его покоях, колдуя над документами, царапая
закорючки на грифельных досках, а то и разглядывая сосредоточенно самые
обыкновенные вещи, не содержащие в себе ровным счетом ничего
таинственного. Иногда, правда, они работали вместе с Шаром в
лаборатории, но по большей части просто бездельничали.

По существу, Шар XVI открыл некоторые зачаточные правила научного
исследования, и эти правила, по собственным его словам, представлялись
ему орудием исключительной силы. Поэтому главной его заботой стало точно
сформулировать их и передать грядущим поколениям, и он избегал соблазна
любых конкретных экспериментов -- за единственным исключением
путешествия к звездам.

Фан, Танол и Стравол неизбежно оказались первыми, перед кем Шар выдвинул
задачу сконструировать корабль для движения в безводном пространстве.
Плоды их раздумий лежали на столе: три модели, собранные из панцирных
чешуек диатомей, водорослевых волокон, гибких кусочков клетчатки,
осколков хары, древесных щепочек,-- и все это на органических клеях,
полученных из выделений десятка различных растений и животных.

Лавон взял в руки ближайшую модель -- хрупкую сферическую конструкцию,
внутри которой темно-коричневые бусинки из слюны коловраток, с великим
трудом отколотые в заброшенной крепости, перекатывались вереницей,
словно в своеобразном подшипнике.

-- Это чья? -- спросил Лавон, с любопытством поворачивая сферу то одной,
то другой стороной.

-- Моя,-- ответил Танол.-- Признаться, я и сам понимаю, что она не
удовлетворяет всем требованиям. Просто это единственная конструкция из
пришедших мне на ум, осуществимая из имеющихся у нас материалов при
нашем уровне знаний.

-- Но как она действует?

-- Подержи-ка ее минутку, Лавон. Вот этот пузырь, который виден в центре,
с полыми волоконцами спирогиры, выведенными из корпуса наружу,
называется резервуаром плавучести. Идея в том, чтобы поймать большой
газовый пузырь, поднимающийся со дна, и поместить в такой резервуар.
Возможно, сделать это удастся не сразу, а по частям. Так или иначе,
корабль всплывет к небу благодаря подъемной силе резервуара. Далее, вот
эти лопасти, расположенные в два ряда, придут в движение, когда экипаж
-- видишь бусины, что перекатываются друг за другом,-- начнет
переступать по педалям, установленным внутри корпуса. Так можно будет
добраться до края неба. Этот прием я позаимствовал из наблюдений за
нашим приятелем Дидином. Затем мы укоротим лопасти -- они втягиваются в
прорези, вот так,-- и, по-прежнему нажимая на педали, выкатимся по
склону в пространство. А когда мы достигнем другого мира и вновь попадем
в воду, то постепенно выпустим газ из резервуара через трубы, роль
которых здесь на модели исполняют эти волоконца, и опустимся к месту
посадки, не утратив контроля за скоростью.

-- Очень изобретательно,-- задумчиво сказал Шар.-- Однако я предвижу
определенные трудности. Во-первых, конструкция лишена устойчивости.

-- К сожалению, да,-- согласился Танол.-- И чтобы привести ее в
движение, требуется масса мускульных усилий. Но если к центру тяжести
корабля подвесить на шарнире какой-то значительный груз, судно можно
будет стабилизировать хотя бы частично. А потом, самые серьезные затраты
энергии за все путешествие связаны с первоначальным подъемом корабля к
небу, в данном же случае проблема, считайте, решена,-- более того, как
только газ заполнит резервуар, корабль придется привязать к причалу и
держать на привязи вплоть до старта.

-- Меня смущает другое,-- сказал Лавон.-- Будет ли газ выходить через
эти трубочки, когда возникнет необходимость? Не получится ли так, что
пузырь просто прилипнет к стенкам? Пленку, разделяющую воду и газ,
деформировать очень нелегко -- могу засвидетельствовать по опыту...

Танол нахмурился.

-- Чего не знаю, того не знаю. Но не надо забывать, что на настоящем
корабле трубки будут куда толще, чем соломинки на модели.

-- Сечением шире человеческих плеч? -- осведомился Фан.

-- Ну нет, едва ли. Голова, быть может, пройдет, но не больше.

-- Ничего не выйдет,-- сухо бросил Фан.-- Я уже пробовал. Газовый пузырь
сквозь такую трубку не пропихнешь. Лавон сказал точно: он прилипнет к
стенкам и не шелохнется, пока на него не надавят изнутри -- и сильно.
Если мы построим подобный корабль, нам придется бросить его, едва мы
дотащимся до границ нового мира...

-- Что категорически исключается,-- перебил его Лавон.-- Не говоря уж о
непозволительном расточительстве, а вдруг придется спешно поворачивать
обратно? Кому из нас известно, на что похож этот новый мир? Нужно, чтобы
мы сохранили способность выбраться оттуда, если окажется, что там жить
нельзя.

-- Какая из моделей твоя, Фан? -- спросил Шар.

-- Вот эта. Я предлагаю, правда, идти к цели тяжким путем -- ползти по
дну, пока оно не встретится с небом, потом ползти, пока мы не найдем
иную вселенную, потом -- пока не отыщем в ней то, что ищем. Никаких
поблажек. Корабль приводится в движение мускульной силой, как и корабль
Танола, но не обязательно силой мускулов человека. Я, признаться,
подумывал, не использовать ли подвижные виды диатомей. Управлять
кораблем можно, тормозя его движение то с одного борта, то с другого.
Можно также прикрепить ремешки к противоположным концам задней оси и
натягивать тот ремешок, какой потребуется...

Шар пристально осмотрел веретенообразную модель вблизи и опыта ради
слегка подтолкнул ее вдоль стола.

-- Мне нравится,-- наконец произнес он.-- Держится на курсе надежно. В
сферическом корабле Танола мы зависели бы от любого шального течения,
как дома, так и в новой вселенной -- да и в пространстве между ними.
Насколько я понимаю, там тоже могут быть течения -- газовые, например.
Ну, а твое мнение, Лавон?

-- Как построить такой корабль? -- спросил тот.-- Корпус имеет круглую
форму. Для модели очень хорошо, но как добиться, чтобы кольца нужного
нам диаметра тут же не развалились?

-- Загляни внутрь через переднее окно,-- ответил Фан.-- Ты увидишь
балки, установленные под прямым углом к продольной оси и пересекающиеся
в центре. Балки служат подпорами для стен...

-- ...и съедают уйму места,-- возразил Стравол. Самый уравновешенный и
вдумчивый из трех помощников, он с начала совещания не проронил ни
слова.-- Внутри корабля необходимо сохранить свободу передвижения. Как
совладать с управлением, если придется то и дело протискиваться между
балок?

-- Предложи что-нибудь получше,-- сказал Фан, пожимая плечами.

-- Это несложно. Балки надо согнуть по дуге.

-- По дуге? -- воскликнул Танол.-- При таких-то масштабах? Древесину
надо год вымачивать, прежде, чем она станет достаточно гибкой, но тогда
она утратит прочность.

-- Не утратит,-- усмехнулся Стравол.-- Я не успел подготовить модель
корабля, просто нарисовал, и мой проект намного уступает проекту Танола.
Однако, поскольку я тоже выбрал трубчатую конструкцию, я построил модель
машины для выгибания балок. Она перед вами на столе. Надо зажать один
конец балки в тисках, а к другому привязать крепкий канат, пропущенный
через этот желоб. Затем канат наматывается на лебедку, которую вращают
пять-шесть человек, вот так. И свободный конец балки опускается вниз по
дуге, пока желоб не сблизится с зарубкой, заранее сделанной на другом
конце. Остается набросить на эту зарубку петлю, разжать тиски, и готово
-- для верности можно закрепить петлю костылем, чтобы дуга не вздумала
вдруг распрямиться...

-- А разве балка, согнувшись до определенного предела, не переломится?
-- поинтересовался Лавон.

-- Строевой лес, конечно, переломится. Чтобы хитрость удалась, нужна не
выдержанная, а живая древесина. Иначе и вправду, как говорит Танол,
балку пришлось бы предварительно размягчать и от нее уже не было бы
никакого проку. А из живого дерева, не утратившего гибкости, получатся
отличные, крепкие, цельные ребра для корабля -- или те операции с
числами, которым ты учил нас, Шар, не имеют истинной ценности...

Шар улыбнулся.

-- Оперируя с числами, так легко ошибиться...

-- Я все проверил.

-- Не сомневаюсь. И в любом случае попытка не пытка. Есть еще
какие-нибудь предложения?

-- Кажется,-- сказал Стравол,-- нам пригодится также придуманная мной
вентиляционная система. Во всех других отношениях корабль Фана сразу
показался мне почти совершенным. Мой собственный по сравнению с ним
безнадежно неуклюж.

-- Я вынужден согласиться,-- произнес опечаленный Танол.-- Но все равно
надеюсь когда-нибудь построить свой корабль легче воды, хотя бы для
местных сообщений. Если новый мир окажется больше нашего, то добираться
от места до места вплавь станет затруднительно...

-- А ведь правда! -- воскликнул Лавон.-- Мне это, признаться, и в голову
не приходило. Что, если новый мир вдвое, втрое, вдесятеро больше нашего?
Скажи, Шар, существуют ли какие-то причины, по которым это невозможно?

-- Если и существуют, то мне они неизвестны. Металлическая пластина
упоминает самые невероятные расстояния как само собой разумеющиеся. Ну
что ж, давайте разрабатывать модель, объединяющую достоинства всех
предложенных. Танол, ты среди нас лучший чертежник -- прошу подготовить
схему. А как с рабочей силой, Лавон?

-- Думаю, справимся,-- отозвался Лавон.-- Как я себе представляю, тех,
кто занят на постройке корабля, придется освободить от других работ. За
один-два дня и даже за одно лето такую задачу не решишь, так что на
сезонников рассчитывать нельзя. Да и бессмысленно: кто же станет
посылать человека, едва освоившего какую-то техническую операцию,
обратно на грибковые плантации лишь потому, что где-то еще обнаружилась
пара свободных рук?

Устанавливаю следующий порядок: у нас будет постоянная бригада, в
которую войдут по два-три сметливых мастера от каждого ремесленного
цеха. Они будут исполнять работу, требующую высокой квалификации, в
течение всего строительства, а впоследствии, вероятно, войдут в состав
экипажа. Для тяжелого, неквалифицированного труда мы сможем по временам
привлекать отряды чернорабочих, не ущемляя наших повседневных запросов.

-- Договорились,-- сказал Шар, положив руки на край стола.-- У кого есть
еще предложения или вопросы?

-- У меня,-- спокойно ответил Стравол.

-- Хорошо, слушаем.

-- Куда мы намерены держать путь?

Воцарилась долгая тишина. Наконец Шар собрался с мыслями:

-- Не могу дать тебе точного ответа, Стравол. Сказал бы, что мы
направляемся к звездам, но ни ты, ни я понятия не имеем, что такое
звезды, стало быть, такой ответ ничего тебе не даст. Мы выходим в путь
потому, что выяснили: фантастические утверждения исторической пластины
по меньшей мере частично правильны. Мы знаем теперь, что небо можно
преодолеть, что по ту сторону неба лежат края, где нет воды и нечем
дышать, края, которые наши предки называли "пространство". Оба эти
утверждения, казалось бы, противоречат здравому смыслу, и тем не менее
они полностью подтвердились.

Историческая пластина утверждает также, что помимо нашего существуют и
другие миры, и, признаться, приняв предыдущие две гипотезы, в эту
поверить гораздо легче. Ну, а звезды... Звезды -- там, в пространстве, и
когда мы попадем туда, то, надо думать, увидим их и поймем значение
загадочного слова. Во всяком случае, можно рассчитывать на какой-то ключ
к разгадке -- вспомните, сколько ценной информации дали нам считанные
секунды, проведенные Лавоном по ту сторону неба!

Нет резона гадать на кофейной гуще. Мы пришли к выводу, что существуют
иные миры, мы разрабатываем средства для путешествия в пространстве.
Другие вопросы можно на время и отложить. Настанет день -- мы найдем
ответ на все вопросы без исключения, в этом я не сомневаюсь. Хотя, быть
может, настанет он еще не так скоро...

Стравол понимающе кивнул головой.

-- Иного ответа я и не ожидал. Честно говоря, все ваше предприятие --
совершенный бред. Но я все равно останусь с вами до конца.

Прошло два года, две долгие зимние спячки с того дня, как Лавон
осмелился выбраться за пределы неба,-- а готов был один только остов. Он
лежал на платформе, на гребне отмели, что полого поднималась к границе
вселенной. Исполинский корпус из тщательно пригнанных досок прорезали на
равных расстояниях отверстия, сквозь которые виднелись необработанные
балки каркаса.

Поначалу дело двигалось почти без задержек: представить себе машину,
которая могла бы перемещаться в безводном пространстве, не теряя воды,
оказалось не слишком сложно; Фан и его коллеги справились со своей
задачей хорошо. Все понимали, что на создание машины таких размеров
потребуется довольно много времени, пожалуй, несколько полных лет,-- но
ни Шар с помощниками, ни Лавон не предвидели серьезных препятствий.

В конце концов, незавершенность корабля была отчасти просто кажущейся.
Примерно треть общей схемы состояла из живых организмов, а их,
естественно, можно было "установить" на место лишь непосредственно перед
стартом.

И все же раз за разом работы на корабле стали замирать на долгий срок.
Случалось, целые секции приходилось вырезать и переделывать заново, и
мало-помалу выяснилось, что традиционные, удобопонятные решения к
проблеме путешествия в пространстве, как правило, неприложимы.

Мешало и отсутствие исторической пластины, которую Пара упорно
отказывались возвратить. Буквально в день утраты, по свежим следам, Шар
вознамерился восстановить текст по памяти; но не в пример своим более
религиозным предшественникам он никогда не относился к нему как к
священному писанию и не вызубривал слово в слово. Правда, он собирал
варианты перевода тех отрывков, где говорилось об исследованиях и
экспериментах,-- эти варианты он вырезал на дереве и копил в личной
библиотеке. Однако отрывки сплошь и рядом противоречили один другому и к
тому же ни строкой не относились к конструированию звездных кораблей; на
сей счет, как помнится, пластина вообще не сообщала ничего
определенного.

Никто никогда не копировал и таинственные письмена пластины -- по очень
простой причине: в подводном мире никто не мог и представить себе, что
существуют средства, способные уничтожить сверхпрочный оригинал, и что
надо принимать меры к его увековечению. Шар сообразил -- увы, слишком
поздно,-- что обыкновенной осторожности ради следовало делать копии,
пусть недолговечные, на подручных материалах. Но многие, многие годы
мирной жизни в зелени и золоте вод почти отучили людей от обыкновенной
осторожности. А в результате несовершенство памяти Шара, не сохранившей
дословного текста пластины, и постоянные его сомнения в точности
перевода уцелевших отрывков стали худшей из помех на пути к успешному
завершению проекта.

-- Не научились грести, а вышли в плавание,-- заметил запоздало Лавон, и
Шар был вынужден с ним согласиться.

Круглолицый молодой человек, ворвавшийся в апартаменты Шара, назвался
Филом ХХ,-- следовательно, он был на два поколения моложе Шара и на
четыре моложе Лавона. Но в уголках глаз у него прятались "гусиные
лапки", и это делало его похожим на сварливого старика и на капризного
младенца одновременно.

-- Мы призываем прикрыть этот нелепый проект,-- резко бросил он.-- Мы,
как рабы, отдали ему свою юность, но теперь мы сами себе хозяева, и
довольно. Слышите? Довольно!

-- Никто вас не принуждал,-- ответил Лавон сердито.

-- Как никто? А общество? А наши собственные родители? -- поддержал Фила
явившийся следом за ним долговязый приятель.-- Но отныне мы
придерживаемся реальной действительности. Каждому в наши дни известно,
что нет никакого другого мира, кроме того, в котором мы живем. Вы,
старики, можете цепляться за свои суеверия, если хотите. Мы подражать
вам не станем.

Лавон, озадаченный, бросил взгляд на Шара. Ученый улыбнулся:

-- Отпусти их, Лавон. Малодушные нам ни к чему.

Круглолицый вспыхнул.

-- Ваши оскорбления не заставят нас вновь выйти на работу. С нас
довольно. Сами стройте свой корабль!

-- Ладно,-- сказал Лавон.-- И можете убираться. Хватит
разглагольствовать. Вы приняли решение, а выслушивать ваши грубости нам
не интересно. Прощайте.

Круглолицый, очевидно, был не прочь еще и еще покрасоваться собственной
решимостью, однако это "прощайте" пресекло его намерения в корне.
Твердокаменное лицо Лавона не сулило других возможностей, и пришлось
Филу вместе с приятелем бесславно убираться восвояси.

-- Ну, что теперь? -- спросил Лавон, как только они удалились.-- Должен
признаться, Шар, что я попытался бы уговорить их. В конце концов, нам
очень нужны рабочие.

-- А мы им нужны еще больше,-- весело отозвался Шар.-- Знаю я этих
молодых задир. Ведь сами же удивятся, увидев, что за чахлая зелень
вырастет у них на полях в первый же год, когда они попытаются обойтись
без моих советов. А потом скажи мне -- сколько добровольцев записалось
кандидатами в состав экипажа?

-- Несколько сотен. В том поколении, которое идет следом за этим Филом,
желание отправиться с нами высказывает чуть не каждый. Обманывается наш
оратор -- по крайней мере в отношении части молодежи. Проект завладел
воображением самых юных.

-- Ты обещал им что-нибудь?

-- Конечно. Я говорил каждому, что если мы остановимся на его
кандидатуре, то ему сообщат. Но не принимай этого всерьез. Кто же станет
менять признанных специалистов на юнцов, в багаже у которых голый
энтузиазм и ничего больше?

-- Я не то имел в виду, Лавон. Мне померещилось, или я на самом деле
видел здесь Нока? А, вот он где, дрыхнет себе под потолком. Нок!

Существо лениво повело щупальцем.

-- У меня поручение, Нок,-- продолжал Шар.-- Передай своим братьям, а те
пусть сообщат всем людям, что желающие идти с кораблем в новые миры
должны немедленно явиться на строительную площадку. Передай, что мы не
обещаем взять всех до единого, но тех, кто не помогал нам в постройке
корабля, мы вообще не будем принимать в расчет.

Нок опять пошевелил щупальцем и, казалось, тут же заснул.

Лавон на мгновение оторвался от шеренги переговорных мегафонов,
заменившей ему пульт управления, и взглянул на Пара.

-- Последний раз спрашиваю,-- сказал он.-- Отдадите вы нам
историческую пластину или нет?

-- Нет, Лавон. Мы никогда ни в чем тебе не отказывали. Но сейчас
вынуждены.

-- Ведь ты идешь с нами, Пара. Если ты не вернешь нам знания и мы
погибнем, то погибнешь и ты...

-- Много ли значит один Пара? Мы все одинаковы. Данная клетка
погибнет -- зато всем ее собратьям будет известно, преуспели ли
вы в своем предприятии. Мы верим, что вы преуспеете и без
пластины, у нас нет иного способа установить ее истинную
ценность...

-- Следовательно, ты признаешь, что она у вас. А что, если твоя связь с
сородичами прекратится, едва мы выйдем в пространство? Что, если эта
связь невозможна вне воды?

Пара промолчал. Лавон секунду-другую ел его глазами, потом подчеркнуто
отвернулся к переговорным трубкам.

-- Все по местам! -- скомандовал он и ощутил озноб.-- Мы отправляемся.
Стравол, герметизирован ли корабль?

-- Насколько могу судить, да, Лавон.

Лавон нагнулся к другому мегафону. Сделал глубокий вдох. Ему почудилось,
что вода уже утратила свежесть,-- а ведь корабль еще не трогался с
места.

-- Движение в четверть мощности. Раз, два, три, старт!..

Корабль качнулся вперед, затем назад. Диатомеи опустились в
заготовленные для них под корпусом ниши и коснулись своими студенистыми
телами широкой бесконечной ленты из грубой личиночьей кожи. Скрипнули
деревянные шестерни, умножая крохотные силенки диатомей и передавая их
на шестнадцать колесных осей.

Корабль дрогнул и медленно покатился по песку. Лавон напряженно
всматривался в слюдяной иллюминатор. Мир проплывал мимо с мучительной
неторопливостью. Корабль накренился и стал карабкаться вверх. Лавон
спиной ощущал напряженное молчание Шара и двух сменных водителей, Фана и
Стравола,-- их взгляды жгли ему спину. Сейчас, когда они покидали
привычный мир, все вокруг выглядело по-иному. Как же они раньше не
замечали такой красоты?

Похлопыванье бесконечных лент, скрип и стон шестеренок и осей стали
громче -- крутизна склона нарастала. Корабль продолжал подниматься,
слегка рыская по курсу. А кругом ныряли и кружились отряды людей и их
союзников, провожая экспедицию навстречу небу.

Небо постепенно снижалось и наваливалось на корабль.

-- А ну, Танол,-- распорядился Лавон,-- пусть-ка твои диатомеи немного
поднажмут. Впереди камень...-- Корабль неуклюже качнуло вверх.-- Так,
теперь тише ход. Чуть порезвее с твоей стороны, Тиол. Да нет, это уже
слишком. Вот так. Тише, говорю тебе, нос разворачивает... Танол,
подтолкни чуть-чуть, чтобы выровнять. Хорошо. Средний ход на всех
постах. Осталось уже недолго...

-- Как ты ухитряешься думать такими обрывками? -- удивился Пара позади
Лавона.

-- Думаю, как умею. Все люди думают так же. Наблюдатели, прибавьте тягу
-- подъем становится круче...

Шестерни взвыли. Корабль задрал нос. Небо заискрилось Лавону прямо в
лицо. Вопреки собственной воле он ощутил испуг. Легкие будто вновь
обожгло, и в глубине души он опять пережил долгий полет сквозь пустоту
навстречу холодному прикосновению воды, пережил остро, словно впервые.
Кожа зудела, пылала огнем. Сможет ли он опять подняться туда? В
опаляющий вакуум, в царство великой боли, где нет места жизни?

Отмель начала выравниваться, двигаться стало легче. Небо приблизилось
настолько, что тяжеловесная громада корабля поневоле всколыхнула его. По
песку побежали тени от мелких волн. Под длинной слюдяной панелью,
протянувшейся по верху судна, в безмолвном танце извивались толстые
жгуты сине-зеленых водорослей, поглощая свет и превращая его в кислород.
А в каютах и коридорах, отделенные от людей вделанными в пол решетками,
жужжали Ворта, пропуская через себя и перемешивая корабельную воду.

И вот фигуры, которые вились вокруг корабля одна за другой, отстали,
помахав на прощанье руками или ресничками, соскользнули с отмели,
уменьшились и исчезли. От неба осталась тоненькая, но поразительно
прочная пленка воды, еле-еле покрывающая верхнюю палубу. Судно замедлило
ход, когда Лавон приказал увеличить мощность, начало зарываться в песок
и гальку.

-- Так ничего не выйдет,-- проговорил Шар.-- Думаю, лучше снизить
передаточное число, Лавон, чтобы усилие поступало к осям замедленным.

-- Попробуем,-- согласился Лавон.-- Все посты, стоп. Шар, прошу тебя
лично проследить за заменой шестерен...

Безумный блеск пустоты пылал -- рукой подать -- прямо за большим
командирским иллюминатором. Сводила с ума необходимость мешкать здесь,
на самом пороге бесконечности; мешкать было просто опасно. Лавон
физически ощущал, как в душе воскресают прежние страхи перед внешним
миром. Сердце сжало тисками, и он понимал: еще две-три минуты
бездействия -- и он окажется неспособным справиться с собой.

Должен же, наверное, существовать какой-то иной способ смены шестерен,
не требующий почти полной разборки коробки передач! Разве нельзя
расположить несколько шестерен на одной оси, вводя их в действие не
одновременно, а поочередно -- путем продольного перемещения самой оси?
Допустим, такое решение -- тоже не верх изящества, зато операцией можно
будет управлять из рубки, не останавливая намертво всю машину и не
подвергая пилотов длительному тяжкому испугу.

Из люка вынырнул Шар и подплыл к командиру.

-- Все в порядке,-- доложил он.-- Хотя большие понижающие шестерни
переносят нагрузку не лучшим образом.

-- Расщепляются?

-- Увы, да. Попробуй их сначала на малом ходу...

Лавон молча кивнул. И, не дав себе опомниться и взвесить последствия
своих слов, скомандовал:

-- Вперед! Половина мощности...

Корабль опять клюнул носом и начал двигаться, действительно очень
медленно, но гораздо ровнее, чем раньше. Небо над головой истончилось до
полной прозрачности. В рубку ворвался резкий свет.

За спиной у Лавона беспокойно зашевелились помощники. Носовые
иллюминаторы залила ослепительная белизна.

Корабль еще замедлил ход, будто уперся в этот слепящий барьер. Лавон
распорядился прибавить мощности. Корабль застонал, как в предсмертной
агонии. Он теперь почти не шевелился.

-- Полный вперед! -- прохрипел Лавон.

И опять, с бесконечной медлительностью, судно пришло в движение. Нос
приподнялся. Потом оно вдруг рванулось вперед, взвизгнув каждой своей
балкой, каждой планкой.

-- Лавон! Лавон!..

Лавон резко повернулся на крик. Голос шел из мегафона, связывающего
трубку с наблюдателем у кормового иллюминатора.

-- Лавон!

-- В чем дело? Да прекрати орать, черт возьми!

-- Я вижу небо! С другой стороны, с верхней! Оно похоже на огромный
плоский металлический лист. Мы отдаляемся от него. Мы прорвали небо,
Лавон, мы прорвали небо!..

Но тут новое потрясение заставило Лавона самого броситься к
иллюминатору. С внешней поверхности слюды испарялась вода, испарялась с
чудовищной быстротой, унося с собой странные в радужных оболочках
размывы.

Лавон увидел пространство.

Сперва оно показалось ему пустынной и безжалостно сухой копией дна. Тут
были огромные валуны, исполинские утесы, упавшие, растрескавшиеся,
расколотые, иззубренные скалы,-- и они уходили ввысь и вдаль во всех
направлениях, словно некий великан расшвырял их здесь как попало.

А над ними высилось еще одно небо -- темно-голубой купол, такой далекий,
что расстояние до него представлялось невообразимым и тем более
неизмеримым. И на этом куполе висел шар красновато-белого огня,
испепеляющего зрение.

Скальная пустыня, впрочем, лежала тоже неблизко -- между нею и кораблем
простиралась гладкая, поблескивающая равнина. Под поверхностным глянцем
равнина, казалось, была сложена из песка, самого обычного песка, такого
же, как на отмели, по которой корабль взобрался сюда из знакомой
вселенной. Но стеклянистая, многоцветная пленка поверх песка...

Закончить мысль ему помешали новые крики, грянувшие из мегафонов. Он
сердито потряс головой и спросил:

-- Ну, что еще?

-- Говорит Тиол. Куда ты завел нас, Лавон? Ленты заклинило. Диатомеи не
в силах стронуть нас с места. И они не притворяются -- мы так стучали,
будто решили прикончить их, но они все равно не могут тянуть сильнее...

-- Оставьте их в покое,-- разозлился Лавон.-- Они не умеют притворяться
-- у них на это не хватит соображения. Раз они не могут тянуть сильнее,
значит, не могут...

-- Тогда выводи нас отсюда сам.

Подошел Шар и встал рядом с Лавоном.

-- Мы сейчас на стыке пространства с водой, в области, где силы
поверхностного натяжения очень велики,-- тихо произнес он.-- Если ты
прикажешь поднять колеса, то, думаю, нам будет легче двигаться прямо на
лентах-гусеницах...

-- Попробуем,-- у Лавона отлегло от сердца.-- Эй, внизу, приподнять
колеса!

-- Признаться, я долго не мог понять,-- сказал Шар,-- одной фразы на
пластине, где упоминается о "выдвижном посадочном шасси", но в конечном
счете догадался, что натяжение на границе пространства способно удержать
почти любой крупный предмет. Вот почему я настаивал, чтобы колеса нашего
корабля были подъемными.

-- Что ни говори, а древние, видимо, свое дело знали.

Через несколько минут -- поскольку для движения на гусеницах
потребовалась новая смена шестерен -- судно уже карабкалось от береговой
черты к нагромождению скал. Лавон тревожно всматривался в нависшую
впереди зубчатую стену: есть ли там какой-нибудь проход? Слева, немного
в стороне, виднелось что-то вроде ручейка,-- возможно, там и лежит путь
в иную вселенную. Не без колебаний Лавон отдал приказ повернуть налево.

-- Может статься, эта штука на небе -- "звезда"? -- осведомился он у
Шара.-- Но предполагалось вроде бы, что "звезд" много. А тут только
одна, хотя, на мой вкус, одной за глаза довольно...

-- Чего не знаю, того не знаю,-- отозвался мыслитель.-- Однако, кажется,
я начинаю постигать общую картину устройства вселенной. Совершенно ясно,
что наш мир врезан наподобие чаши в дно этого, многократно большего. Над
этим миром свое небо, и я не исключаю, что оно в свою очередь лишь чаша
на дне следующего, еще большего мира, и так далее без конца. Не спорю,
такую концепцию нелегко принять. Целесообразнее, видимо, предположить
что все миры -- чаши в единой плоскости и что этот великий светильник --
один для всех.

-- Тогда какой же смысл ему гаснуть каждую ночь и тускнеть зимой? --
спросил Лавон.

-- А может, он ходит кругами, сперва над одним миром, потом над другими?
Откуда мне сейчас знать?

-- Если ты прав, нам только и надо, что ползти до тех пор, пока не
наткнемся на небесный купол другого мира, и поднырнуть под него. Не
слишком ли просто, после стольких-то приготовлений?..

Шар хмыкнул; впрочем, это отнюдь не означало, что он веселится.

-- Просто? А ты не обратил внимания на температуру?

Подсознательно Лавон давно уже замечал что-то неладное, а с подсказки
Шара понял, что задыхается. Содержание кислорода в воде, к счастью, не
снизилось, но вокруг стало тепло, словно на отмелях поздней осенью: с
равным успехом можно бы попробовать дышать супом.

-- Фан, пусть Ворта пошевеливаются живее,-- распорядился Лавон.-- Или
циркуляция воды улучшится, или положение станет невыносимым...

Фан что-то ответил, но до Лавона ответ дошел лишь невнятным бормотаньем.
Командир вновь сосредоточился на управлении кораблем.

Проход сквозь лабиринт скал, зачастую острых, как бритва, немного
приблизился, и все равно казалось, что до него еще мили и мили. Двигался
корабль теперь равномерно, но медленно до боли; он не зарывался и не
дергался, но и не спешил. А из-под днища доносился оглушительный
наждачный скрежет, словно жернова перемалывали глыбы размером с голову.

В конце концов Шар объявил:

-- Придется останавливаться опять. На той высоте, куда мы поднялись,
песок совершенно сухой, и гусеницы только переводят энергию.

-- А ты уверен, что мы выдержим? -- проговорил Лавон, ловя воду ртом.--
Так мы по крайней мере движемся. А остановимся опускать колеса и менять
шестерни, того и гляди, сваримся заживо.

-- Вот если не остановимся, то сваримся наверняка,-- хладнокровно
ответил Шар.-- Часть водорослей на судне уже погибла, да и остальные
вот-вот завянут. Верный признак, что и нас ненадолго хватит. Не думаю,
что мы вообще доберемся до тени, если не повысим передачу и не прибавим
скорости...

-- Поворачивать надо, вот что,-- шумно сглотнув, заявил один из
корабельных механиков.-- А еще бы правильнее и вовсе сюда не соваться.
Мы созданы для жизни в воде, а не для такого ада...

-- Хорошо, мы остановимся,-- решил Лавон,-- но назад не повернем. Это
мое последнее слово.-- Он постарался придать своему тону мужественную
окраску, но слова механика смутили его сильнее, чем он смел признаться
даже самому себе.-- Шар, только прошу тебя, поторопись...

Ученый кивнул и поспешил в машинное отделение.

Минуты тянулись, как часы. Исполинский пурпурно-золотой диск пылал и
пылал в небе. Впрочем, он успел спуститься к горизонту, и теперь лучи,
проникающие в иллюминатор, узкими полосами падали Лавону прямо в лицо,
высвечивая каждую плавающую в рубке пылинку. Вода внутри корабля почти
обжигала щеки.

Как дерзнули они по доброй воле влезть в это пекло? А ведь местность
прямо по курсу -- точно под "звездой",-- вероятно, накалена еще сильнее.

-- Лавон! Погляди на Пара!

Лавон заставил себя повернуться к союзнику. Тот приник к палубе и лежал,
едва подрагивая ресничками. В глубине его тела вакуоли заметно набухли,
превращаясь в крупные грушевидные пузыри, переполняя зернистую
протоплазму и сдавливая темное ядро.

-- Он что, умирает?

-- Данная клетка гибнет,-- вымолвил Пара безучастно, как всегда.-- Но не
смущайтесь, следуйте дальше. Многое еще предстоит узнать, и вы,
возможно, выживете там, где мы выжить не в состоянии. Следуйте дальше.

-- Вы... вы теперь за нас? -- прошептал Лавон.

-- Мы всегда были за вас. Доводите свое безрассудное предприятие до
конца. В конечном счете мы выиграем, и человек тоже.

Шепот замер. Лавон вновь окликнул Пара, но тот не подавал признаков
жизни.

Снизу донеслось постукивание дерева о дерево, потом в переговорной
трубке прозвучал искаженный голос Шара:

-- Можно трогаться. Но учти, Лавон, диатомеи тоже смертны, и вскоре мы
останемся без мотора. Как можно скорее в тень, и самым коротким путем!

Лавон, помрачнев, нагнулся к мегафонам:

-- Но ведь там, прямо над скалами, горит "звезда"...

-- Ну и что? Она, быть может, спустится еще ниже, и тени удлинятся. Это,
пожалуй, единственная наша надежда.

Такая мысль Лавону в голову не приходила. Трубки, задребезжав,
подхватили его команду. Корабль снова пришел в движение; он громыхал на
своих тридцати двух колесах чуть быстрее, чем раньше, и все-таки
медленно, по-прежнему слишком медленно.

Жара нарастала.

"Звезда" неуклонно опускалась, заметно даже на глаз. Внезапно Лавоном
овладели новые страхи. А если она опустится настолько, что скроется
совсем? Сейчас она невыносимо горяча, и в то же время это единственный
источник тепла. Предположим, он погаснет -- не воцарится ли тогда в
пространстве жестокий холод? И что станет с кораблем -- неужели вода,
превратившись в лед, расширится и взорвет его?

Тени угрожающе удлинялись, тянулись через пустыню к кораблю. Никто в
рубке не произносил ни слова, тишину нарушало лишь хриплое дыхание людей
да скрип механизмов.

И вдруг Лавону почудилось, что изломанный горизонт сам бросился им
навстречу. Каменная пасть впилась в нижнюю кромку огненного диска и
молниеносно поглотила его. Свет померк.

Они укрылись у подножья утесов. Лавон приказал развернуть судно
параллельно скальной гряде; оно подчинилось тяжело и неохотно. Краски на
небе постепенно сгущались, голубизна превращалась в темную синеву.

Шар выплыл из люка и встал рядом с Лавоном, наблюдая, как густеет небо,
а тени бегут по песку в сторону покинутого ими мира. Ученый молчал, но
Лавон и без слов догадывался, что Шара терзает та же леденящая мысль.

-- Лавон!

Лавон так и подпрыгнул -- в голосе мыслителя звучала сталь.

-- Да?

-- Надо продолжать движение. Нового мира, где бы он ни был, надо достичь
не откладывая.

-- Как же можно двигаться, когда в двух шагах ничего не видно? Почему бы
не отдохнуть -- если, конечно, позволит холод?

-- Холод-то позволит,-- отвечал Шар.-- Холодов, опасных для нас, здесь
сейчас быть не может. Иначе небо -- то небо, которое мы привыкли
называть так в нашем мире,-- замерзало бы каждую ночь, даже летом. Меня
беспокоит другое -- вода. Растения вот-вот улягутся спать. В нашем мире
это не играло бы роли; растворенного в воде кислорода там достаточно,
чтобы пережить ночь. А в таком замкнутом пространстве да с таким большим
экипажем мы без притока свежей воды тут же задохнемся.

Шар говорил бесстрастно, будто читал лекцию о неумолимых законах
природы, которые лично его никак не касаются.

-- Более того,-- добавил он, неотрывно взирая на суровый пейзаж,--
диатомеи, как известно, тоже растения. Другими словами, надо идти
вперед, пока не иссякнут кислород и энергия,-- и молиться, чтобы их
хватило до цели.

-- Слушай, Шар, мы ведь брали на борт нескольких сородичей Пара. Да и
сам он еще не совсем умер. Если бы умер, мы просто не смогли бы здесь
находиться. Правда, на судне почти нет бактерий -- тот же Пара и ему
подобные походя их сожрали, а новым взяться неоткуда. Но все равно мы
почувствовали бы разложение.

Наклонившись, Шар осторожно потрогал неподвижное тело.

-- Ты прав, он еще жив. Ну и что из того?

-- Ворта живы тоже -- я ощущаю циркуляцию воды. И это доказывает, что
Пара пострадал вовсе не от жары, а от света. Вспомни, каково пришлось
моей собственной коже, едва я на мгновение выкарабкался в пространство.
Прямой звездный свет смертелен. Можешь дописать эту истину к тем, что я
вычитал на пластине...

-- Я по-прежнему не понимаю, к чему ты клонишь.

-- А вот к чему. В составе трюмной команды у нас есть три или четыре
Нока. Они были защищены от света, так что, по всей вероятности, живы и
здоровы. Предлагаю переместить их поближе к диатомеям, тогда эти умницы
вообразят, что еще день, и будут продолжать работать. Или можно собрать
Ноков в верхней галерее, чтобы водоросли продолжали выделять кислород.
Вопрос стоит, следовательно, так: что для нас важнее -- кислород или
энергия? Или мы поделим Ноков между двумя палубами поровну?

Шар усмехнулся.

-- Превосходный образчик логического мышления. Дай срок, Лавон, и мы
выдвинем тебя в Шары. Нет, поделить Ноков поровну, к сожалению, нельзя.
Свет, который они дают, недостаточен для того, чтобы растения продолжали
выделять кислород. Я это уже проверял когда-то -- результат получился
настолько мизерным, что и упоминать не стоит. Очевидно, для растений
свет -- источник энергии. Так что придется ограничиться подстегиванием
диатомей.

-- Хорошо. Отдай необходимые распоряжения.

Лавон отвел судно от ощерившихся скал на более гладкий песок. Последние
отблески прямого света растворились в небе, оставив за собой мягкое
рассеянное сияние.

-- Что же теперь? -- произнес Шар задумчиво.-- По-моему, вон там, в
ущелье, есть вода, хотя до нее, конечно, надо еще добраться. Спущусь-ка
я снова вниз и примусь...-- Его прервал сдавленный вскрик.-- Что с
тобой, Лавон?

Лавон безмолвно ткнул пальцем вверх. Сердце его готово было выскочить из
груди.

На густо-синем куполе над ними высыпали крошечные, невыразимо яркие
огоньки. Их были многие сотни, и, по мере того, как сгущалась тьма,
появлялись все новые и новые. А далеко-далеко над краем утеса всходил
тускло-красный шар, окантованный призрачным серебром. И вблизи зенита
повисло второе такое же тело, много меньшее, но посеребренное от края до
края...

Под двумя лунами планеты Гидрот, под вечными звездами двухдюймовый
деревянный кораблик с микроскопическим грузом тяжело катился под уклон к
узенькому, почти пересохшему ручейку.

На дне ущелья корабль провел остаток ночи. Сквозь большие квадратные
двери, разгерметизированные и распахнутые настежь, по каютам и переходам
растекалась прохладная, лучистая, животворная забортная вода -- и с нею
непоседы-бактерии, свежая пища.

У дверей Лавон на всякий случай поставил часовых, но за всю ночь никакие
враги не приблизились к ним -- ни любопытства ради, ни в надежде
поохотиться. Очевидно, и здесь, на пороге пространства,
высокоорганизованные существа в темное время суток предпочитали покой.

Однако с первыми лучами утренней зари, пронизавшими воду, начались
неприятности.

Откуда ни возьмись, явилось пучеглазое чудище. Зеленое, с двумя
клешнями, каждая из которых без труда перекусила бы судно пополам, как
волоконце спирогиры. Его черные сферические глаза сидели на коротких
стебельках, а длинные щупальца были толще, чем стволы самых старых
растений. Чудище пробежало мимо, свирепо брыкаясь, и вовсе не удостоило
корабль вниманием.

-- Это что, образец местной фауны? -- боязливым шепотом осведомился
Лавон.-- Они здесь все такие огромные?

Никто не ответил ему по той простой причине, что никто не знал ответа.

Спустя какое-то время Лавон рискнул повести корабль против течения,
небыстрого, но упорного. И тут им встретились исполинские извивающиеся
черви. Один из них ненароком нанес по корпусу тяжелый удар, а сам поплыл
дальше как ни в чем не бывало.

-- Они даже не замечают нас,-- посетовал Шар.-- Мы для них слишком малы,
Лавон. Древние предупреждали нас, что пространство необъятно, но, даже
увидев его воочию, этого не постигнешь. И все эти звезды -- могут ли они
означать то, что по-моему, означают? Немыслимо, невероятно!..

-- Дно поднимается,-- перебил Лавон, пристально глядя вперед.-- Склоны
ущелья раздвигаются, вода становится солоноватой. Придется звездам
подождать, Шар. Мы подходим к вратам нашего нового мира...

Шар недовольно умолк. Представления о структуре пространства беспокоили
его, и, кажется, серьезно. Он почти перестал обращать внимание на
великие события, свершающиеся у него на глазах, и мучительно увяз в
каких-то потаенных раздумьях. Лавон почти физически ощутил, как ширится
между ними былая пропасть.

Поток заметно мелел. Лавону не доводилось слышать о законах
дельтообразования -- его родную вселенную не покидал ни один ручеек,-- и
непонятное явление вызывало у него тревогу. Но все тревоги отступили
перед чувством радостного изумления, как только корабль перевалил за
мель.

Впереди, насколько хватал глаз, дно понижалось и понижалось, скрываясь в
блистающей глубине. Над головами вновь нависло настоящее небо, а сразу
под ним Лавон различил мирно дрейфующие плотики планктона. Почти сразу
же он опознал и некоторые мелкие виды простейших -- иные из них уже
набрались дерзости подплыть к кораблю вплотную...

И тут из полумрака глубин показалась женщина. Лицо ее было искажено
расстоянием и страхом, и поначалу она словно и не замечала корабля. Она
стремительно рассекала воду, то и дело оборачиваясь, и думала, видимо,
только об одном: как можно скорее перебросить тело через наносы в дельте
и отдаться на волю дикого потока.

Лавон был озадачен. Нет, не тем, что здесь жили люди -- на это он
искренне надеялся, даже, по правде сказать, был внутренне уверен в том,
что люди живут повсюду во вселенной,-- а тем, что женщина столь
целеустремленно ищет гибели.

-- Что за черт!..

Потом до его слуха донеслось смутное жужжание, и он все понял.

-- Шар! Фан! Стравол! -- закричал он.-- Берите луки и копья! Вышибайте
окна!

С силой занеся ногу, он пнул в иллюминатор перед собой. Кто-то сунул ему
в руку самострел.

-- Что такое? -- опомнился Шар.-- В чем дело? Что случилось?

-- Всееды!

Боевой клич пронесся по всему кораблю подобно раскату грома. В родном
мире Лавона коловратки были практически истреблены, но каждый знал на
память трудную историю долгой борьбы, которую вели с ними люди и их
союзники.

Внезапно женщина увидела корабль и замерла, объятая отчаянием при виде
нового чудовища. По инерции ее занесло и перевернуло, а она то не
сводила глаз с корабля, то оборачивалась через плечо во тьму. Жужжание,
доносившееся оттуда, становилось громче и громче.

-- Не мешкай! -- звал Лавон.-- Сюда, сюда! Мы друзья! Мы поможем тебе!..

Три полупрозрачных раструба хищной плоти приподнялись над склоном,
густая поросль ресничек на их венцах издавала жадный гул. Дикраны --
забрались в свои гибкие кольчуги и уверены в собственной неуязвимости...
Лавон старательно взвел самострел, поднял его к плечу и выстрелил.
Стрела, пропев, вонзилась в воду, но быстро потеряла силу, и случайное
течение отнесло ее гораздо ближе к женщине, чем к всееду, в которого
целился Лавон.

Незадачливый стрелок прикусил губу, опустил оружие, снова взвел его. Он
явно недооценил расстояние, придется повременить. Еще одна стрела
рассекла воду,-- по-видимому, из бортового иллюминатора; тогда Лавон
отдал приказ прекратить пальбу -- "пока,-- добавил он,-- не станут
различимы их глазные пятна".

Появление коловраток вблизи заставило женщину решиться. Неподвижное
деревянное чудовище, пусть невиданное, по крайней мере ничем ей не
угрожало, а что такое три дикрана, следующие по пятам и пекущиеся лишь о
том, чтобы вырвать друг у друга самый крупный кусок добычи, она знала
слишком хорошо. Мгновение -- и она устремилась к иллюминатору. Три
всееда взревели от бешенства и алчности и бросились вдогонку.

Вероятно, она все же не сумела бы оторваться от них, если бы в последний
момент притупленное зрение плывущего впереди дикрана не уловило контуров
деревянного судна. Дикран затормозил, жужжа, два остальных кинулись в
стороны, чтобы избежать столкновения. И Лавон, воспользовавшись
замешательством, проткнул ближайшего всееда стрелой навылет. Уцелевшие
тут же схватились не на жизнь, а на смерть за право пожрать своего
сородича.

-- Фан, возьми отряд и заколи обоих, покуда они поглощены дракой,--
распорядился Лавон.-- Похоже, что этот мир нуждается в небольшом
переустройстве...

Женщина проскользнула в иллюминатор и распласталась у дальней стены,
трясясь от страха. Лавон попытался подойти к ней, но она молниеносно
выхватила откуда-то осколок хары, заостренный как игла. Одежды на ней не
было никакой, и оставалось неясным, где же она прятала оружие,-- однако
вид у нее был решительный и действовать кинжалом она, без сомнения,
умела. Лавон отступил и сел на табурет возле пульта, дав ей время
свыкнуться с рубкой, Шаром, другими пилотами, бесчувственным Пара -- и с
собой.

Наконец она выговорила:

-- Вы... боги... пришедшие из-за неба?..

-- Мы пришли из-за неба, это верно,-- ответил Лавон.-- Но мы не боги. Мы
люди, такие же, как и ты. Много ли вас здесь?

Женщина, хоть и дикарка, освоилась на удивление быстро. У Лавона
возникло странное, немыслимое подозрение, что он уже когда-то встречался
с ней -- не то чтобы с ней именно, но с такой же высокой, обманчиво
беспечной рыжеватой блондинкой; разумеется, то была женщина из другого
мира, и все же...

Она засунула нож обратно в глубь своих светлых спутанных волос -- ага,
отметил Лавон не без смущения, вот трюк, про который не стоит
забывать,-- и покачала головой:

-- Нас мало. Всееды повсюду. Скоро они прикончат последних из нас...

Ее фатализм был столь непоколебимым, что казалось -- подобная судьба ее
вовсе не заботит.

-- И вы не пробовали объединиться против них? Не искали союзников?

-- Союзников? -- Она пожала плечами.-- Все вокруг беззащитны против
всеедов. У нас нет оружия, убивающего на расстоянии, как ваше. И даже
оно уже не спасет нас. Нас слишком мало, всеедов слишком много.

Лавон выразительно покачал головой.

-- У вас есть оружие. Единственно ценное оружие. И всегда было. Против
этого оружия бессильны легионы всеедов. Мы покажем вам, как им
пользоваться, и, может статься, у вас это получится еще лучше, чем у
нас. Только попробуйте...

Женщина опять пожала плечами.

-- Мы всегда мечтали о подобном оружии, но так и не нашли его. А вы не
обманываете? Что это за оружие?

-- Разум, конечно,-- ответил Лавон.-- Не один отдельно взятый ум, а
коллективный разум. Много умов вместе. Умы во взаимодействии.

-- Лавон говорит правду,-- вдруг донесся голос с палубы.

Пара чуть-чуть шевельнулся. Женщина уставилась на него широко раскрытыми
глазами. Тот факт, что Пара заговорил человеческим языком, произвел на
нее впечатление куда больше, чем корабль со всем экипажем.

-- Всеедов можно победить,-- продолжал слабенький, слегка картавый
голос.-- Наши сородичи в этом мире помогут вам, как мы помогли людям
там, откуда прибыл наш корабль. Мы выступали против путешествия в
пространство, мы отобрали у людей важные записи, но люди совершили это
путешествие и без записей. Больше мы никогда не станем возражать людям.
Мы уже побеседовали со своими близкими в этом мире и сообщили им
главное: что бы ни задумали люди, они добьются своего независимо от
нашей воли.

Шар, твои металлические записи здесь. Они спрятаны в самом корабле. Мои
братья покажут тебе где.

Данный организм умирает. Он умирает во всеоружии знаний, как и подобает
разумному существу. Этому тоже научили нас люди. Нет ничего...
неподвластного знаниям. С их помощью... люди пересекли... пересекли
пространство...

Голос угас. Поблескивающая туфелька внешне не изменилась, однако что-то
внутри нее потухло безвозвратно. Лавон посмотрел на женщину, их взгляды
встретились. Он ощутил непривычную, необъяснимую теплоту.

-- Мы пересекли пространство,-- тихо повторил он.

Шар произнес шепотом, слова пришли к Лавону будто издалека:

-- Неужели правда?

Лавон все глядел на женщину. Шару он не ответил. Вопрос мудреца,
казалось, утратил всякий смысл.

5rik.ru

Материалы для учебы и работы