Роберт СИЛВЕРБЕРГ
Сборник рассказов и повестей
СОДЕРЖАНИЕ:
МОЛЧАЛИВАЯ КОЛОНИЯ
ЗВЕРОЛОВЫ
МУХИ
Шестой дворец
ДА ПРОДЛИТСЯ ТВОЙ РОД
ПОСЛЕ ТОГО, КАК НЕ НУЖНЫ НАМ СТАЛИ МИФЫ
НАЕЗДНИКИ
СМЕРТЬ ТРУСА
ПЛАМЯ И МОЛОТ
ПЛАТА ЗА СМЕРТЬ
ДОЛИНА ВНЕ ВРЕМЕНИ
МОЛЧАЛИВАЯ КОЛОНИЯ
Скрид, Эмерак и Уллова медленно парили в черной ночи космоса, пытаясь
отыскать следы себе подобных в проплывающих под ними мирах. Их охватила
жажда странствий, как неизбежно она охватывает всех обитателей Девятого
Мира. Уже целую вечность они находились в космосе, но время - не преграда
для бессмертных, а уж терпения им было не занимать.
- Мне кажется, я что-то чувствую, - сказал Эмерак. - Третий Мир
подает признаки жизни.
Они уже посетили процветающие города Восьмого Мира и живущие в
тяжелых условиях колонии Седьмого, а бывалый путешественник Скрид показал
им путь к малоизвестным поселениям на спутниках гигантского Пятого Мира.
Но теперь они находились далеко от дома.
- Ошибаешься, малыш, - сказал Скрид. - Третий Мир расположен так
близко к Солнцу, что никакая жизнь там невозможна - ты только подумай, как
там тепло!
Эмерак побелел от ярости.
- Неужели ты не чувствуешь жизнь там, внизу? Ее немного, но она там
есть. Может быть, ты просто слишком стар, Скрид?
Скрид игнорировал оскорбление.
- Я думаю, нам следует вернуться. Мы подвергаем себя опасности,
подходя так близко к Солнцу. Мы уже достаточно увидели.
- Нет, Скрид, я чувствую там жизнь, - сердито вспыхнул Эмерак. - И
если ты главный в нашей тройке, то это еще не значит, что ты все знаешь.
Просто ты более сложной формы, чем мы, и это только вопрос времени,
пока...
- Успокойся, Эмерак. - Это был спокойный голос Улловы. - Скрид, я
думаю, что наш сорвиголова прав. Я тоже принимаю какие-то слабые сигналы с
Третьего Мира. Может быть, там действительно существуют какие-нибудь
примитивные формы жизни. Если мы сейчас повернем назад, мы себе этого
никогда не простим.
- Но Солнце, Уллова, Солнце! Если мы подойдем слишком близко... -
Скрид замолчал, и они продолжали парить в пустоте. Через некоторое время
он сказал: - Ну хорошо, давайте посмотрим.
Все трое изменили курс и направились к Третьему Миру. Они медленно
плыли через пустоту, пока планета не повисла перед ними. Бесконечно
вращающийся пятнистый шарик.
Они невидимо проникли в атмосферу, мягко планируя вниз, к планете.
Они пытались найти признаки жизни, и действительно, по мере приближения
сигналы становились все сильнее и сильнее. Эмерак мстительно воскликнул,
что Скриду следовало бы почаще к нему прислушиваться. Теперь, вне всякого
сомнения, они знали, что планета населена подобными им существами.
- Ты слышишь, Скрид? Слушай, слушай, старик.
- Ну ладно, Эмерак, - сказал Скрид. - Ты доказал свою правоту. Я
никогда не утверждал, что я непогрешим.
- Скрид, эти идущие снизу мысли-сигналы какие-то странные.
Прислушайся, там внизу нет разума, - сказал Уллова. - Они не думают.
- Прекрасно, - возликовал Скрид. - Мы покажем им путь к цивилизации и
поднимем их до нашего уровня. Это будет не трудно, ведь в нашем
распоряжении целая вечность.
- Да, - согласился Уллова. - Они так примитивны, что из них можно
будет сделать все, что угодно. Мы назовем эту планету Колонией Скрида.
Могу себе представить, какое впечатление это произведет на Совет. Новая
колония, открытая известным путешественником Скридом и его двумя
бесстрашными товарищами...
- Колония Скрида... Мне нравится, как это звучит, - сказал Скрид. -
Смотрите, вон плывет к земле небольшая группа. Давайте присоединимся к ним
и вступим в контакт. Неплохой шанс для начала.
Они влились в группу и вместе с ними спланировали на землю. Скрид
выбрал место, где уйма особей собрались вместе, умело приземлился на все
свои изящно сконструированные конечности и с облегчением принял позу
покоя. Уллова и Эмерак, следовавшие за ним, приземлились неподалеку.
- Я не чувствую в них сознания, - пожаловался Эмерак, лихорадочно
пытавшийся обнаружить разум в существах, находившихся рядом с ним. - Они
выглядят совсем как мы - то есть, похожи настолько, насколько вообще для
нас возможно походить друг на друга. Но они не думают.
Скрид послал пробный луч мысли. Он коснулся им сначала одного, затем
другого из обитателей Третьего Мира.
- Очень странно, - сказал он. - Мне кажется, они только что родились:
многие из них смутно помнят жидкую стадию, а некоторые - даже стадию пара.
Похоже, что, благодаря Эмераку, мы наткнулись на что-то очень важное.
- Чудесно, - сказал Уллова. - Вот она, наша возможность на практике
изучить эти новорожденные существа.
- Приятное разнообразие - найти кого-то моложе себя, - сардонически
заметил Эмерак. - Я так привык считаться маленьким, что как-то даже
странно видеть всех этих младенцев вокруг.
- Это просто потрясающе, - сказал Уллова, продвигаясь по земле к тому
месту, где Скрид изучал одно из созданий.
- На нашей планете более миллиона десятилетий не было новорожденных,
а тут их просто миллиарды.
- Более двух миллионов десятилетий, - поправил Скрид. - Эмерак
последний в своем поколении. Да больше и не нужно, ведь взрослые особи
живут вечно, исключая, конечно, несчастные случаи. Но для нас это
прекрасный шанс - мы можем тщательно изучить этих новорожденных, может
быть, дать им основы цивилизации, и когда эти малыши смогут сами собой
управлять, доложить о них Совету. Здесь, в Третьем Мире, мы можем начать с
нуля. Это открытие встанет в один ряд с теорией пара Кодраника.
- Я рад, что вы взяли меня с собой, - сказал Эмерак. - Таким молодым,
как я, не часто предоставляется возможность...
Внезапно он вскрикнул от изумления и боли.
- Эмерак! - позвал Скрид.
Ответа не было.
- Куда делся малыш? Что случилось? - спросил Уллова.
- Наверное, какая-нибудь дурацкая шутка. Уж больно хорошо он
заговорил, Уллова.
- Да нет, я его что-то нигде не вижу. А ты?.. Скрид! Помоги! Я...
Я... Скрид, я умираю!
Ощущение боли, пронзившей Уллову, было настолько реальным, что Скрид
содрогнулся.
- Уллова! Уллова!
Впервые за больше тысячелетий, чем он мог припомнить, Скриду стало
страшно, и это непривычное чувство привело в смятение его тонко
сбалансированный разум.
- Эмерак! Уллова! Почему вы не отвечаете?
Неужели это конец, думал Скрид, конец всему? Неужели мы погибнем
здесь, после стольких лет жизни? Одиноко умрем на этой угрюмой планете за
миллиарды миль от дома? Он не мог принять мысль о смерти, она была слишком
чуждой.
Он позвал еще раз, теперь уже более сильными импульсами:
- Эмерак! Уллова! Где вы?
В панике он рассылал лучи мысли вокруг, но принимал только
бессознательное излучение новорожденных.
- Уллова!
Ответа не было, и Скрид почувствовал, как его хрупкое тело начинает
разрушаться. Конечности, которыми он так гордился - сложные и изысканно
очерченные - начали терять форму и расплываться. Он издал еще один
отчаянный крик, ощущая бремя прожитых лет и чувствуя вокруг себя умирающие
мысли новорожденных. Затем он растаял и потек по куче, в то время как
новорожденные снежинки Третьего Мира бессмысленно глядели по сторонам, не
догадываясь о близости собственной кончины. Из-за горизонта поднималось
Солнце, изливая на землю потоки своего смертоносного тепла.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ЗВЕРОЛОВЫ
С высоты пятидесяти тысяч миль планета выглядела очень
привлекательно. Земного типа, с преобладанием зеленых и голубых тонов, без
видимых признаков цивилизации. Что же касалось фауны...
Я повернулся к Клайду Холдрету, приникшему к термоскопу.
- Ну, что ты можешь сказать?
- Температура подходящая, много води. Мне кажется, надо садиться.
В рубку вошел Ли Давидсон. На его плече сидела одна из тех голубых
мартышек, которых мы поймали на Альферазе.
- У нас есть свободные вольеры? - спросил я.
- На целый зоопарк!
- Я за посадку, - вмешался Холдрет. - Нельзя же возвращаться на Землю
лишь с парой мартышек и муравьедами.
Кроме поисков внеземных животных для Зоологического управления
Министерства межзвездных дел мы попутно занимались и картографированием
планет, а в эту систему еще не залетали земные звездолеты. Еще раз
взглянув на голубой шар, медленно вращающийся на обзорном экране, я
занялся расчетом посадочной траектории. Из вольеров доносились сердитые
вопли голубых мартышек, которых Давидсон привязывал к противоперегрузочным
креслам, и недовольное похрюкивание муравьедов с Ригеля...
Не успел корабль коснуться поверхности планеты, как вокруг начали
собираться представители тамошней фауны.
- Посмотрите, да тут не меньше тысячи видов! - воскликнул Давидсон. -
О таком можно только мечтать!
- Кого же из них взять с собой? - немного растерянно спросил я,
прикинув, сколько у нас свободного места.
- Я считаю, мы должны отобрать самых необычных животных и вернуться
на Землю, - ответил Холдрет. - Остальных оставим до следующего раза.
- Эй, посмотрите сюда! - позвал нас Давидсон.
Из густого леса появилось существо ростом не менее двадцати футов,
похожее на жирафа, с миниатюрной головой на грациозной шее. Оно
передвигалось на шести длинных ногах. Поражали глаза, огромные фиолетовые
шары, чуть выступающие вперед. Животное подошло к кораблю и, казалось,
взглянуло прямо на нас. У меня возникло ощущение, будто оно пытается нам
что-то сказать.
- Великовато, а? - прервал молчание Давидсон.
- Уж ты-то не отказался бы взять его с собой.
- Возможно, нам удастся уместить детеныша, - Давидсон повернулся к
Холдрету. - Как по-твоему, Клайд?
- Попробуем, - пробурчал тот.
Жираф, похоже, удовлетворил свое любопытство и, подогнув ноги,
опустился на траву. Маленький, собакообразный зверек недовольно залаял, но
тот даже не повернул головы.
- Ну, как анализ атмосферы? - спросил Давидсон.
- Отличный, - возвестил Холдрет. - Пора на охоту.
Я вдруг почувствовал смутную тревогу. Слишком тут было хорошо...
- Никогда ничего подобного не видел, - повторил Давидсон по крайней
мере в пятнадцатый раз. - Сущий рай для звероловов.
Подошел Холдрет, держа в руках собаку с блестящей, без единого
волоска кожей и выпуклыми, как у насекомых, глазами.
- Как дела, Гас?
- Нормально, - ответил я без особого энтузиазма.
- Ты что-то не в духе. В чем дело?
- Мне здесь не нравится.
- Почему?
- Животные сами идут в руки. Будто рады, что их возьмут на корабль. Я
вспоминаю, как нам пришлось погоняться за муравьедами...
- Перестань, Гас. Если хочешь, мы быстро погрузимся. Но для нас эта
планета - золотая жила.
Холдрет беззаботно рассмеялся и потащил собаку к вольерам. Чувствуя
себя лишним, я решил обследовать окрестности и через полчаса поднялся на
высокий холм. Оказалось, мы сели на огромном острове или сильно вытянутой
косе. По обе стороны вдали виднелось море. Справа до самого берега темнел
лес, слева простиралась степь. У подножия холма блестело небольшое озеро.
Не остров, а рай для всякой живности.
Я не считал себя зоологом, мои знания ограничивались лишь беседами о
Давидсоном и Холдретом. Но и меня не могло не поразить удивительное
многообразие всех этих странных существ и их поразительное дружелюбие. По
дороге мне встретился еще один жираф. И снова у меня возникло ощущение,
будто он пытается мне что-то оказать.
Вернувшись на звездолет, я увидел, что вольеры забиты до отказа.
- Как дела? - поинтересовался я.
- Заканчиваем, - ответил Давидсон. - Теперь приходится выбирать, кого
взять, а кого оставить.
Он вынес из вольера двух собакообразных и заменил их пеликанами.
- Зачем они тебе? - спросил Холдрет.
- Одну минуту, - вмешался я. - Какая странная птица. У нее восемь
ног!
- Ты становишься зоологом, - хмыкнул Холдрет.
- Нет, но у меня возникают сомнения. Почему у одних животных восемь
ног, у других - шесть, а третьи обходятся четырьмя? - Холдрет и Давидсон
смотрели на меня, не понимая вопроса. - Я хочу сказать, что процесс
эволюции, как правило, отличает определенная логика. Для животного мира
Земли характерны четыре конечности, а для четвертой планеты Беты Центавра
- шесть...
- Ну, всякое случается, - возразил Холдрет. - Вспомни симбиоз
Сириуса-3 или червей Мизара. Но, вероятно, ты прав. Налицо очень странное
отклонение. Мне кажется, нам стоило бы остаться и провести некоторые
исследования.
Я понял, что допустил серьезную ошибку, и предпринял обходной маневр.
- Не согласен. Наоборот, мы должны вылететь немедленно, а потом
вернуться с более подготовленной экспедицией.
- Перестань, Гас, - возмутился Давидсон. - Такой случай выпадает раз
в жизни.
- Ли, звездолетом командую я. Нам положено сделать короткую остановку
и лететь дальше. Запасы продовольствия строго ограничены. Никаких научных
исследований, иначе нам придется есть тех, кого мы поймали.
- Против такого довода не поспоришь, - после некоторого молчания
ответил Холдрет.
- Ну, ладно, - неохотно согласился Давидсон.
Я решил рассчитать режим взлета и пошел в рубку. Там меня ждал
сюрприз. Кто-то выдрал из гнезд пульта управления все провода. Несколько
минут я не мог прийти в себя, а потом кинулся к вольерам.
- Давидсон! - позвал я.
- Что случилось, Гас?
- Срочно в рубку!
Он появился лишь через несколько минут, недовольно хмурясь.
- В чем дело? Я занят и...
- Посмотри на пульт!
Давидсон замер с открытым ртом.
- Немедленно позови Холдрета!
Пока он привел Холдрета, я снял панель и внимательно все осмотрел.
Мое настроение несколько поднялось. За пару дней повреждения можно было
устранить...
- Ну что? Чьих рук это дело? - набросился я на Давидсона и Холдрета,
когда они вошли в рубку.
- Если ты намекаешь на то, что это сделал кто-то из нас, - начал
Давидсон, - то...
- Я ни на что не намекаю. Но мне кажется, что вы с удовольствием
продолжили бы исследования. И наилучший способ сделать это - заставить
меня чинить систему управления. Вы своего добились!
- Гас, - Давидсон положил руку мне на плечо, - мы этого не делали. Ни
он, ни я.
Я понял, что он говорит правду.
- Кто же тогда?
Давидсон пожал плечами.
Они ушли к животным, а я постарался сосредоточиться на ремонте. Через
несколько часов работы мои пальцы стали дрожать от усталости, и я решил
отложить ремонт до следующего дня.
В ту ночь я спал плохо. Из вольеров доносились стоны муравьедов,
визг, шипение, блеяние и фырканье других животных. Наконец около четырех
утра я провалился в глубокий сон. Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня
за плечо. Открыв глаза, я увидел бледные лица Холдрета и Давидсона.
- Вставай, Гас!
- Какого черта!.. - но меня уже тащили в рубку. Там я мгновенно
пришел в себя.
Все провода, ведущие к пульту управления, опять лежали на полу!
Необходимо охранять рубку, - сказал я. - Один из нас должен постоянно
бодрствовать. Кроме того, всех животных следует немедленно удалить из
звездолета.
- Что? - негодующе воскликнул Холдрет.
- Он прав, - согласился со мной Давидсон.
Весь день я чинил пульт, а к вечеру первым заступил на вахту, с
трудом подавляя желание вздремнуть. Когда Холдрет вошел в рубку, чтобы
сменить меня, он ахнул и указал на пульт. Провода вновь валялись на
полу...
Ночью мы все остались в рубке. Я чинил этот проклятый пульт. Но к
утру оказалось, что все труды пропали даром. Никто не заметил, как это
произошло.
Я вылез из звездолета и уселся на большой камень. Одна из
собакообразных подошла ко мне и потерлась мордой о колено. Я почесал ее за
ухом.
На одиннадцатый день животные перестали интересоваться нами. Они
бродили по равнине, подбирая комочки белого тестообразного вещества,
каждую ночь падавшего с неба. Мы назвали его манной небесной. Провизия
кончилась. Мы заметно похудели. Я уже давно не подходил к пульту
управления.
К вечеру Давидсон набрал ведерко манны, и мы устроили пир.
- Надо сказать, - заметил Холдрет, - звездолет мне порядком надоел.
Хорошо бы вернуться к нормальной жизни.
- Пошли спать, - предложил я. - Утром мы еще раз попробуем выбраться
отсюда. Надеюсь, нам это удастся, - моим словам явно не хватало былой
уверенности.
Утром я встал пораньше с твердым намерением починить пульт. Войдя в
рубку, я взглянул на обзорный экран и замер. Потом вернулся в каюту и
разбудил Холдрета и Давидсона.
- Посмотрите в иллюминатор, - попросил я.
Они кинулись смотреть.
- Похоже на мой дом, - пробормотал Холдрет. - Мой дом на Земле!
Мы вышли из звездолета. Вокруг собрались животные. Большой жираф
подошел поближе и печально покачал головой. Дом стоял посреди зеленой
лужайки, чистенький, сверкающий свежей краской. Ночью чьими-то заботами
его поставили около звездолета, чтобы мы могли в нем жить.
- Совсем как мой дом, - изумленно повторял Холдрет.
- Естественно, - буркнул я. - Они воссоздали его по твоей памяти.
- О ком ты говоришь? - спросили в один голос Холдрет и Давидсон.
- Неужели вы до сих пор не сообразили, в чем дело? - я облизал
пересохшие губы, поняв, что остаток жизни нам придется провести на этой
планете. - Неужели не ясно, что означает этот дом? Это наша клетка. Нас,
звероловов, здешний разум умудрился загнать в свой космический зоопарк!
Я взглянул на безоблачное, теперь уже недостижимое небо, поднялся на
веранду и тяжело опустился на стул. Я смирился и представил себе табличку
на изгороди:
"Земляне, звероловы.
Естественная среда обитания - Солнечная система".
МУХИ
Вот он, Кэссиди - растерзанный на столе.
От него осталось немного. Черепная коробка, несколько нервов-волокон,
одна из конечностей. Остальных прибрал внезапный взрыв. Однако того, что
осталось, было достаточно для "золотистых". Они обнаружили его в
разрушенном корабле, когда он проходил через их зону позади Япетуса.
Кэссиди был жив. Его можно было починить. Остальные были безнадежны.
Починить? Несомненно. Обязательно ли быть человеком, чтобы быть
гуманным? Конечно же, починить. Непременно. И изменить. "Золотистые" были
очень изобретательны.
Все, что осталось от Кэссиди лежало на каком-то столе в сфере
золотистой энергии: здесь не было смены сезонов, только сияющие стены и
неизменное тепло. Ничего не менялось ни днем, ни ночью, ни вчера, ни
завтра. Формы приходили и окружали его. Шаг за шагом, они осуществляли
регенерацию Кэссиди, он лежал в спокойном забытьи. Мозг был не тронут, но
не работал. А все остальное прорастало: сухожилия и связки, кости и кровь,
сердце и локти. Удлиненные холмики ткани прорастали в крошечные бутоны,
которые становились клеточками плоти. Прилепить клеточку к клеточке,
построить человека из его остатков - все это было несложным делом для
"золотистых". У них было уменье. Но приходилось и многому учиться, и этот
Кэссиди мог тоже их кое-чему научить.
День за днем Кэссиди начинал принимать свою истинную форму. Они его
не будили. Он лежал, как в колыбели, в тепле, недвижимый, без мыслей,
дрейфующих по волнам. Его новая плоть была розовой и гладкой, как у
ребенка. Огрубление эпителия пришло позднее. Кэссиди служил копией себя,
созданной из кусочков собственного тела. Они "построили" Кэссиди из его
собственных полинуклеотидных цепей, раскодировали протеины и собрали его
по собственной модели: для них это - пустяковое дело. А почему нет? Каждый
кусочек протоплазмы может сделать это для себя. А "золотистые", которые не
были протоплазмой, могли делать это для других.
Но они внесли некоторые изменения в модель Кэссиди. Ну конечно.
"Золотистые" ведь были умельцы. И кроме того, они очень многое хотели
узнать.
Заглянем в досье Кэссиди:
Родился 1 августа 2316 года
Место рождения: Нияк, Нью-Йорк
Родители: разные
Экономический уровень: низкий
Уровень образования: средний
Профессия: техник по горючему
Семейное положение: три отрицательных брака,
продолжительностью восемь месяцев, шестнадцать и два
Рост: два метра
Вес: 96 кг
Цвет волос: белокурый
Глаза: голубые
Тип крови: А+
Уровень интеллекта: высокий
Сексуальные наклонности: нормальные.
Следите теперь за его качествами, после того, как его изменили.
Вновь сотворенный человек лежал перед ними, готовый ко второму
рождению. Требовались последние поправки. "Золотистые" нашли серое
вещество в его розовой оболочке, вошли в него, прошли по всем извилинам
мозга, задержались в одном потаенном спокойном уголке и остановились у
основания узкого холма. Они начали операцию, но очень мягко. Не было
инъекций подслизистой оболочки, не было сверкающих лезвий, проламывающих
хрящи и кости, никаких лазеров, никто не долбил молотком черепную коробку.
Холодная сталь не разрезала синапсис. "Золотистые" работали тоньше. Они
произвели настройку того энергетического поля, которое и было Кэссиди,
отрегулировали, убрали шумы и все это сделали очень деликатно.
Когда все закончилось, Кэссиди стал намного более чувствительным. Он
обладал несколькими новыми потребностями. "Золотистые" одарили его
несколькими новыми способностями.
А затем они его разбудили.
- Вы живой, Кэссиди, - произнес пушистый голос. - Ваш корабль был
уничтожен. Ваши товарищи погибли. Только вы остались живы.
- А что это за больница?
- Это не на Земле. Скоро вы вернетесь домой. Встаньте, Кэссиди.
Двигайте правой рукой. Теперь левой. Согните ноги в коленях. Вдохните.
Откройте и закройте глаза несколько раз. Как вас зовут, Кэссиди?
- Ричард Генри Кэссиди.
- Сколько вам лет?
- Сорок один.
- Взгляните на это отражение. Кого вы видите?
- Себя.
- Вопросы есть?
- Что вы со мной делали?
- Мы починили вас, Кэссиди. От вас почти ничего не осталось.
- Вы внесли в меня какие-либо изменения?
- Мы сделали вас более восприимчивым к чувствам ваших
соотечественников.
- Ого, - сказал Кэссиди.
Проследим за Кэссиди, он возвращается на Землю.
Кэссиди прибыл в тот же день, когда был запланирован снегопад. Это
был легкий, быстро тающий снежок. Это не было плохой погодой, снежок
просто доставлял эстетическое удовольствие. Как хорошо было вновь ступить
на родную землю. "Золотистые" очень хитро организовали его возвращение.
Они посадили Кэссиди в его полуразрушенный корабль и направили таким
образом, чтобы он достиг зоны, где его могли бы спасти. Мониторы засекли
его и астронавта подобрали. Как же это вы спаслись, Кэссиди? Очень просто,
сэр. Я был снаружи, когда произошел взрыв. Все погибли, только я спасся.
Его направили на Марс для проверки, затем подержали в
деконтаминационной камере на Луне и в конце концов вернули на Землю. Он
попал в снегопад, крупный мужчина с качающейся походкой: во всех местах
ранений у него были необходимые затвердения. У Кэссиди было мало друзей,
абсолютно никаких родственников, достаточно наличных денег, чтобы
продержаться некоторое время, и несколько бывших жен, которых он мог
посетить. По закону ему был положен годовой оплачиваемый отпуск в качестве
компенсации. Он ушел в отпуск. До сих пор он еще не использовал вновь
обретенную чувствительность. "Золотистые" предусмотрели, чтобы его новые
способности начали проявляться только по прибытии домой: теперь, когда он
вернулся, пора было начинать их использовать. А бесконечно любопытные
создания, что жили за Япетусом, терпеливо ждали, когда Кэссиди начнет
разыскивать тех, которые его когда-то любили.
Он начал свои поиски в городском районе Чикаго, потому что там, возле
Рокфорды, находился аэропорт. Ленточный тротуар быстро подвез его прямо к
башне из белого итальянского известняка, украшенной сверкающей мозаикой из
слоновой кости и полосами металла сиреневого цвета. Там, в местной
телевенторной центральной станции, Кэссиди начал искать местонахождение
своих жен. Он был очень терпелив, эта громадина с бесстрастным лицом и
добрыми глазами. Он нажимал нужные кнопки и преспокойно ждал, когда выйдет
на контакт где-то в глубинке Земли. Кэссиди никогда не был неистовым
человеком. Он всегда был спокойным. Он знал, как нужно ждать.
Машина сообщила ему, что Бэрил Фрейзер Кэссиди Мэлон живет в
городском районе Бостона. Машина сообщила ему, что Льюрин Холстейн Кэссиди
живет в городском районе Нью-Йорка. Машина сообщила ему, что Мирабел
Ганрик Кэссиди Милмэн Рид живет в городском районе Сан-Франциско.
Эти имена пробудили воспоминания: тепло тела, аромат волос,
прикосновение рук, звуки голоса. Страстный шепот. Клубки презрения.
Удушающие вздохи страсти.
И вот Кэссиди, возвращенный к жизни, отправился повидать своих бывших
жен.
Одну из них мы обнаруживаем в целости и невредимости.
У Бэрил зрачки были молочного цвета, а глаза там, где они должны быть
белыми, были зеленоватыми. За последние десять лет она похудела.
Изъеденное морщинами лицо, кожа как пергамент, скулы выступают так, будто
готовы порвать туго натянутую кожу. Кэссиди был женат на ней восемь
месяцев, когда ему было двадцать четыре. Они разошлись после того, как она
приняла программу стерилизации. Не то, чтобы он хотел детей, но ее
поступок обидел его. И вот теперь она спокойно лежала в колыбели из пены и
пыталась улыбнуться ему, не искривляя губ.
- Мне сказали, что ты погиб, - сказала она.
- Выкрутился. А как ты жила, Бэрил?
- Ты сам видишь, меня лечат.
- Лечат?
- Я принимала трилин. Разве не видно? Взгляни на мои глаза, на мое
лицо. Я просто угасала от него. Но это приносило покой. Как будто ты
отделяешься от своей души. Но через год-два трилин убил бы меня. А сейчас
я на излечении. В прошлом месяце они вылущили меня. Теперь они
конструируют мою систему из простетиков. Во мне полно пластмассы. Но я
буду жить.
- Ты еще выходила замуж? - спросил Кэссиди.
- Он ушел давным-давно. Вот уже пять лет я одна. Только я и трилин.
Но теперь я бросила эту гадость. - Бэрил тяжело моргнула. - А ты выглядишь
таким успокоенным, Дик. Но ты всегда был таким. Таким спокойным, таким
уверенным в себе. Ты бы никогда не пристрастился к трилину. Возьми,
пожалуйста, меня за руку.
Кэссиди коснулся ее высохшей клешни. Он почувствовал, как от нее идет
тепло, потребность в любви. Огромные пульсирующие волны вошли в него,
низкочастотные ритмы страстного желания. Они просочились сквозь него и
ушли туда, где далеко-далеко за ними наблюдали.
- Ты когда-то любил меня, - сказала Бэрил. - Мы оба были глупыми.
Полюби меня снова. Помоги мне выкарабкаться. Мне нужна твоя сила.
- Конечно же, я помогу тебе, - сказал Кэссиди.
Он покинул ее квартиру и купил три кубика трилина. Возвратившись, он
развел один из них и всунул в руку Бэрил. Зеленовато-молочные глаза в
ужасе расширились.
- Нет, - захныкала она.
Боль, изливающаяся из ее потрясенной души была исключительна по своей
силе. Кэссиди полностью воспринял эту боль. Затем она сжала кулак,
наркотик вошел в нее и вновь она сделалась спокойной.
Обратите внимание на следующую сцену: с другой.
Оповещатель "сказал": пришел господин Кэссиди.
- Пусть войдет, - ответила Мирабел Ганрик Кэссиди Милмэн Рид.
Половинки двери разошлись и Кэссиди вступил в великолепие оникса и
мрамора. Полированное деревянное сооружение, на котором лежала Мирабел,
состояло из каштанового палисандра и видно было, что ее пухлая плоть
наслаждалась ощущением этого твердого дерева. Волосы цвета кристалла
ниспадали на ее плечи. Она была женой Кэссиди в течение шестнадцати
месяцев в 2346 году. Тогда это была стройная, застенчивая девушка и теперь
Кэссиди с трудом обнаруживал в этой изнеженной туше ее прежние черты.
- Ты удачно вышла замуж, - отметил Кэссиди.
- Да, в третий раз удачно, - сказала Мирабел. - Присядешь? Выпьешь?
Заказать?
- Отлично, - Кэссиди продолжал стоять. - Ты всегда мечтала об
особняке, Мирабел. Ты была самая интеллектуальная из моих жен, но ты
любила комфорт. Тебе хорошо теперь?
- Очень.
- Ты счастлива?
- Да, мне хорошо, - ответила Мирабел. - Я читаю теперь мало, но мне
хорошо.
Кэссиди заметил нечто, похожее на одеяло на ее коленях, что-то
пурпурное с золотыми нитями, мягкое, ленивое, крепко прижавшееся к
Мирабел. У существа было несколько глаз. Мирабел держала его руками.
- Оно с Ганимеда? - спросил Кэссиди. - Твой любимец?
- Да. Муж купил его мне в прошлом году. Я ужасно люблю его.
- Все любят их. Они ведь дорогие, не так ли?
- Но они очень привязчивы, - сказала Мирабел. - Почти как люди. Очень
преданы. Ты посчитаешь меня глупой, но это теперь самое главное в моей
жизни. Важнее, чем муж. Я люблю его, понимаешь. Я привыкла, что другие
любят меня, но очень немногих люблю я.
- Можно я взгляну на него, - сказал Кэссиди робко.
- Только осторожно.
- Ну конечно. - Он взял существо с Ганимеда. Его строение было
необычно. Кэссиди никогда не держал в руках такого мягкого тела. Кэссиди
ощутил озабоченность, исходящую от Мирабел, когда он держал ее любимца.
Кэссиди погладил это создание. От удовольствия оно слегка подрагивало. Его
кожа радужно переливалась в руках Кэссиди.
Мирабел сказала:
- А чем ты сейчас занимаешься, Дик? Все еще в космосе?
Кэссиди проигнорировал вопрос.
- Напомни мне те строчки из Шекспира, Мирабел. О мухах и
мальчишках-шалунишках.
Мирабел наморщила свой бледный лоб.
- Это из "Короля Лира", - сказала она. - Погоди. Да. "Как мухи для
мальчишек-шалунишек, являемся мы для богов. Они убивают нас для своей
потехи".
- Да-да, именно так, - сказал Кэссиди. Его большие руки быстро сжали
похожее на одеяло создание с Ганимеда. Из раздавленного тела вылезли
тонкие волокна. Кэссиди бросил тельце на пол. От волны ужаса, боли и
потери, которую выплеснула Мирабел он почти потерял сознание. Но он все
это принял и передал своим наблюдателям.
- Мухи, - объяснил Кэссиди. - Мальчишки-шалунишки. В этом мое
удовольствие, Мирабел. Я ведь теперь бог, ты разве не знала? - Его голос
был спокойным и жизнерадостным.
- Прощай! Спасибо тебе.
Еще одна ожидает посещения: она живет новой, полной жизнью.
Льюрин Холстейн Кэссиди, ей был тридцать один год, у нее были темные
волосы, большие глаза, она была на седьмом месяце беременности. Это была
единственная из жен Кэссиди, которая после него ни разу не вышла замуж. В
Нью-Йорке у нее была небольшая, просто обставленная комнатка. Пять лет
назад, когда она в течение двух месяцев была женой Кэссиди, это была
пухлая девушка, теперь она еще больше пополнела. Но сколько нового веса
было в ней от беременности, Кэссиди не знал.
- Пойдешь за меня замуж? - спросил он.
Улыбаясь, она отрицательно покачала головой.
- У меня есть деньги и я ценю свою независимость. Я бы не хотела
вновь влезать в отношения, подобные тем, что у нас были. Ни с кем.
- А ребенок? Будешь рожать?
Она яростно кивнула головой.
- Это мне тяжело досталось. Ты думаешь, это легко? Два года
осеменения. Я заплатила целое состояние. Вокруг меня машины, заглядывающие
внутрь, все эти ускорители беременности. Нет, ты плохо себе это
представляешь. Это будет желанный ребенок. Ребенок, ради которого я
столько попотела.
- Это интересно, - сказал Кэссиди. - Я посетил Мирабел и Бэрил, и у
них тоже есть свои дети. Что-то вроде них. У Мирабел какая-то маленькая
тварь с Ганимеда. Бэрил сидит на трилине. А у тебя внутри ребенок, зачатый
без помощи мужчины. Все вы трое чего-то ищете. Интересно.
- У тебя все в порядке, Дик?
- Все отлично.
- У тебя такой ровный голос. Ты просто перечисляешь слова. Это
пугает.
- Гм... Да. Ты знаешь, что я сделал для Бэрил? Я купил ей несколько
кубиков трилина. А у Мирабел я взял ее любимца и свернул ему, нет, не шею.
Я просто раздавил его. И сделал это очень спокойно.
- Мне кажется, ты сошел с ума, Дик.
- Я ощущаю твой страх. Ты думаешь, что я хочу что-то сделать с твоим
ребенком. Страх не интересен, Льюрин. А печаль - да. Это стоит
проанализировать. Безысходное отчаяние. Я хочу изучить его. Я хочу помочь
им изучить его. Мне кажется, это именно то, что они хотят узнать. Не
убегай от меня, Льюрин. Я не хочу причинить тебе боль, нет-нет.
Она была маленькая, слабая и неуклюжая от беременности. Кэссиди мягко
взял ее за кисти и притянул к себе. Он уже ощущал те новые чувства,
которые исходили от нее: жалость к себе, спрятанную за ужасом. А ведь он
ей еще ничего не сделал.
Как сделать аборт на седьмом месяце?
Можно резко ударить в живот. Слишком грубо, слишком грубо. Но у
Кэссиди не было абортивных средств, ни таблеток спорыньи, ни каких-либо
быстродействующих средств. И, сожалея о своей жестокости, Кэссиди резко
ударил Льюрин коленом в живот. Она тяжело опустилась на него. Он ударил ее
во второй раз. Кэссиди оставался все это время абсолютно спокойным -
нехорошо ведь испытывать радость от насилия. Кажется, нужен был еще и
третий удар. Затем он отпустил Льюрин.
Она была еще в сознании, но вся корчилась от боли. Кэссиди настроился
на эти излучения. Как он понял, ребенок внутри нее был еще жив. Возможно,
он не умрет, но будет в какой-то степени инвалидом. Он четко ощутил, что
Льюрин может позвать полицию. Так что плод нужно уничтожить. Ей придется
начать все сначала. Все было очень грустно.
- Зачем? - пробормотала она... - Зачем?
Среди наблюдающих: эквивалент ужаса.
Почему-то не получилось все так, как планировали "золотистые". Но
даже если они способны были ошибаться, это само по себе было положительным
эффектом. Однако необходимо было что-то делать с Кэссиди.
Они дали ему большие способности. Он мог вылавливать и передавать им
простые эмоции других людей: это было полезно для "золотистых", ибо,
исходя из этой информации, они могли бы понять, что такое человеческие
существа. Но оснастив Кэссиди центром для постижения эмоций других людей,
"золотистые" вынуждены были лишить Кэссиди его собственного центра. Все
это искажало информацию.
Теперь он нес, без всякого наслаждения, слишком много разрушений. Это
следовало откорректировать. Ибо теперь в Кэссиди было слишком много от
природы "золотистых". Они могли бы с ним потешиться (как это делал он) -
ведь Кэссиди был обязан им жизнью. Но ему не следовало потешаться над
другими. "Золотистые" установили с ним контакт и передали ему необходимые
инструкции.
- Нет, - ответил Кэссиди. - Вы со мной уже покончили. Мне не нужно
возвращаться.
- Необходимы еще некоторые поправки.
- Я не согласен.
- Вам не придется долго быть несогласным.
Все еще будучи несогласным, Кэссиди сел на корабль, летящий на Марс.
Он не мог сопротивляться приказу "золотистых". На Марсе он нанял корабль,
регулярно совершающий рейсы на Сатурн и уговорил его лететь вдоль Япетуса.
"Золотистые" захватили его, как только он попал в их зону.
- Что вы со мной сделаете? - спросил Кэссиди.
- Мы поменяем полярность излучений. Вы больше не будете
чувствительным к эмоциям других людей. Вы будете сообщать нам свои эмоции.
Мы восстановим вашу совесть, Кэссиди.
Он возражал. Но это было бесполезно.
В сияющей сфере золотистого света они внесли в него необходимые
поправки. "Золотистые" проникли в него, изменили его, повернули его таким
образом, чтобы он терзался своим горем, как стервятник терзает свои
собственные внутренности. Это должно было дать информацию. Кэссиди
протестовал до тех пор, пока был в состоянии. Когда он все осознал,
протестовать было поздно.
- Нет, - пробормотал он. В желтом мерцании он увидел лица Мирабел и
Льюрин. - Не нужно было этого делать. Вы пытаете меня... Как будто я
муха...
Ответа не было. "Золотистые" отослали его обратно на Землю. Они
вернули его к башням из белого итальянского известняка, к грохочущим
пешеходным дорожкам, к приятному дому на 485-й улице, к островам света,
который блистал в небе, к одиннадцати миллиардам людей.
"Золотистые" отпустили Кэссиди, бродить среди людей, страдать и
сообщать о своих страданиях. Придет время, и "золотистые" отпустят его, но
оно еще не пришло.
Вот он - Кэссиди: приговоренный к своему кресту.
Р. Силверберг
Шестой дворец
Фантастический рассказ
Бен Азаи был признан достойным и стоял у врат шестого дворца
и видел неземное очарование чистых мраморных плит. Он отверз
уста и повторил дважды: "Воды! Воды!" В мгновение ока они
обезглавили его и сбросили на него одиннадцать тысяч железных
балок. Да будет это знаком для всех поколений, что никто не
должен ошибаться у врат шестого дворца.
Малый Гекалот
Было сокровище и был страж сокровища. И были выбеленные
временем кости тех, кто когда-то тщился присвоить это сокровище.
Кости давно уже стали частью пейзажа у дверей сокровищницы под
под сверкающим куполом небес. Сокровище передавало свою красоту
всему, чего касались его чары - даже грудам костей, даже
безжалостному стражу. Место это было малой планеткой в системе
красного Вальзар - почти лишенная атмосферы крохотная мертвая
луна совершала свой бег в пространстве, отделенная миллиардами
километров от своего медленно остывающего светила.
Когда-то здесь остановился кросмический скиталец. Откуда и
куда он шел - никто не знает. Но он выдолбил в скале
сокровищницу и спрятал в ней вечные и нетленные, ускользающие от
самого буйного воображения ценности и поставил у дверей
стального человека, лишенного лица, который с терпением мертвого
металла с тех пор ожидал возвращения своего господина.
А на другой планете, вальсирующей вокруг Вальзара, ждали
своего часа те, кого не устрашила судьба предшественников, те,
кто мечтал о легендарном сокровище и строил бесконечные планы,
как его добыть. Одним из них был Липеску. Фигура Геракла, борода
цвета спелой ржи, кулаки, такие же тяжелые, как и его характер,
луженая глотка и торс, мощный, как ствол двухсотлетнего дерева.
Вторым был Больцано: сверкающий взор, ловкие пальцы, изящная
фигура и манеры, деликатные, как янтарь.
Но отдать за сокровище жизнь нехотел ни тот, ни другой.
* * *
В голосе Липеску гремел отзвук сталкивающихся галактик.
Опрокинув в глотку пинту старого доброго эля, он сказал:
- Завтра выступаем, Больцано!
- Компьютер уже готов?
- Он запрограммирован на все вопросы, какие только способен
придумать этот бездельник! - прорычал колосс. - Задержку или
ошибку мы можем даже не принимать в расчет.
- А если она все-таки случится? - промурлыкал Больцано,
впиваясь взглядом в глаза товарища, бледно=голубые и неожиданно
добродушные. - А если робот все=таки убьет тебя?
- Ха! Я уже не раз имел дело с роботами. И жив, как видишь! -
Липеску разразился оглушительным смехом.
- Равнина перед сокровищницей усеяна костями. Мечтаешь к ним
присоединиться? Внушительный будет скелетище! Прекрасно себе
воображаю!
Липеску перестал смеяться. Глаза его налились кровью.
- Не остри! - сказал он с угрозой в голосе. - Если бы ты был
реалистом, то не ввязался бы в это дело со мной на пару. Такая
работенка только для авантюристов и мечтателей.
Огромная лапа Липеску сомкнулась на предплечье товарища.
Маленький человечек болезненно сморщился.
- Псих! - пискнул он. - Отстань! Я сделаю все, что тебе
обещал!
- А не смоешься? Если я погибну, ты тоже испробуешь свое
счастье?
- Да! Да! - крикнул, бледнея, маленький человечек. - Я тоже
"испробую свое счастье"!
- Врешь! - печально отозвался Липеску и разжал пальцы. - Ты
трус, как и все хиляки... Увидишь, как меня прикончат и дашь
деру - только пыль столбом! - Гигант отвернулся и принялся снова
глотать пиво.
- Не бойся, крошка, - криво улыбнулся Больцано, растирая
онемевшую руку. - Я с удовольствием поучусьна твоих ошибках.
Ну... за успех! - сказал он, поднимая кружку.
- Что ж, за сокровище!
- И за прекрасную жизнь с этим сокровищем! Иначе зачем оно
нам! - сомнения не отразилисьна его лице. Они точили его
изнутри. Да, Липеску ловок, это правда. Он придумал хитрый план,
однако риск все равно будет огромен. Если Липеску одолеет
робота, Больцано не сомневался, что получит свою долю сокровищ -
безо всякого риска со своей стороны. А если нет? Если на поле
скелетов прибавится еще один? Рискнет ли Больцано продолжить
дело товарища? Этого он не знал и сам. Одна треть добычи без
риска или все за высший риск... Стоит ли игра свеч?
Такому страстному игроку, каким был Больцано, имелось над чем
поразмыслить. Нет, он не боялся смерти - он просто слишком любил
жизнь.
Первым попытает счастья гигант. Больцано, украв компьютер,
вручил его Липеску, чтобы двойной интеллект человека и машины
бросил вызов стражу сокровищ. Если Липеску одержит победу, то
получит большую часть. Если погибнет - все будет принадлежать
Больцано. Таким был их договор. Гигант или вернется с
сокровищами или навсегда останется на той безымянной планетке.
Третьего не дано.
Больцано провел сегодня тяжелую ночь. Его уютная квартира
была расположена в одной из южных башен огромного здания,
господствующего над сверкающими водами Эрис. Любивший роскошь,
он искренне недоумевал, почему отнюдь не нищий Липеску
предпочитал жить в грязных трущобах на западной окраине города.
В тот вечер Больцано отказался от мысли взять на ночь
какую=нибудь женщину, а ночью пожалел об этом. Не в состоянии
сомкнуть глаз, он просидел всю ночь перед экраном телевизора,
глядя в него невидящим взглядом.
Незадолго до рассвета он вставил в видеомагни-тофон кассету с
лентой о сокровище. Она была отснята почти век назад Октавом
Мервином с высоты шестидесяти миль. Теперь кости Мервина белели
на равнине, но контрабандные копии ленты продавались по
баснословным ценам на черном рынке. Сверх-увствительный объектив
запечатлел множество инте-ресных подробностей.
Были двери и был страж. Сверкающий, непод-властный времени,
великолепный. Трехметровая квад-ратная фигура его была увенчана
блестящим куполом головы. Лица у стража не было. Двери позади
робота были соблазнительно распахнуты и недостижимы, как
человеческое счастье в этом мире. За ними громоздились груды
сокровищ.
Здесь не было ни самоцветов, ни благородных металлов - это
были произведения искусства чужих миров и неизвестных рас:
статуэтки из тканого железа выглядели живыми, гравировка на
пластинах листового титана могла свести с ума любого эстета,
искусные каменные изваяния, геммы и камеи из струящегося оникса
и опала светились внутренним светом, который гений безымянного
мастера замкнул в их плавных обводах. Вот деревянная спираль,
словно инкрустированная радугой, вот костяные гирлянды,
затейливо переплетенные, навевающие мысль об иных пространствах,
вот ожерелье из раковин ослепительной красоты, вот
металлическое, но несомненно живое дерево.
Невообразимое множество головокружительных чудес таилось за
этими призывно распахнутыми дверями сокровищницы. Во всей
вселенной не нашлось бы такого вандала, который пожелал бы
превратить эти произведения искусства в слитки - их ценность
была не в материале, а в них самих, в их непо-вторимой
уникальности. Любой коллекционер заложил бы душу дьяволу за
сотую часть этих сокровищ.
Задолго до окончания ленты желание обладать уже как острая
горячка палило Больцано. Экран погас, а он все сидел в кресле,
измученный, лишившийся по-следних сил.
Наступало утро. За горы катились три серебряных луны. Красный
Вальзар ужеобрызгал кровью темно-синий небосвод. И толко тогда
Больцано позволил себе час сна.
* * *
Из предосторожности они оставили звездолет на орбите, в пяти
тысячах метров над мертвой планетой сокровищ. Они не могли
доверять устаревшим расчетам, не могли точно назвать радиус
действия робота. Если Липеску выиграет эту партию, Больцано
приземлится, чтобы подобрать его и сокровища. Если он проиграет
- Больцано сам попытает счастья.
Тело гиганта под двойной скорлупой космического скафандра
казалось еще более огромным. На спине его горбом выдавался
реактивный ранец, а к груди он прижимал компьютер - свою вторую
память, такую же утонченную, как чудеса сокровищницы. Страж
задаст Липеску вопросы, на которые ему поможет ответить
компьютер. А Больцано будет слушать. Если Липеску и ошибется,
его товарищ при второй попытке сумеет исправить сделанную им
ошибку и достичь успеха, переступив через его труп.
- Ты меня слышишь? - спросил Липеску.
- Отлично. Можешь идти!
- Не торопи! Насмотришься еще на мою агонию!
- Неужели ты до такой степени мне не доверяешь? - спросил
Больцано. - Или хочешь запустить меня перед собой?
- Дурак! Я просто не хочу, чтобы моя смерть осталась
напрасной. Для тебя, дурак, стараюсь.
- Иными словами - хочешь меня посмертно
облагодетельствовать...
Огромная фигура Липеску в ярости обернулась.
- И не мечтай! - сказал он зло. - Я вернусь. Я обязательно
вернусь. - И он вошел в шлюзовую камеру. Минутой позже его
сгорбленная фигура появилась на экране наружного обзора,
наискось опускаясь к поверхности планеты. Из реактивного ранца у
него за спиной вылетали короткие плевки ракетного пламени,
тормозившие его падение на планету.
Чтобы следить за траекторией падения своего товарища,
Больцано пересел в кресло пилота. Луч телевектора неотступно
следовал за Липеску с того момента, как его тело отделилось от
корпуса корабля. Вот во вспышке огня ноги авантюриста коснулись
грунта в полутора километрах от сокровищницы. Гигант отстегнул и
оставил на камнях свой ракетный двигатель и шагнул навстречу
Стражу, немой глыбой возвышаюшемуся у дверей. Первый шаг=прыжок,
второй, третий...
Больцано превратился в сплошные глаза и уши. Жадно припав к
экрану, он наблюдал за происходящим. Телевектор передавал
изображение и звуки с иде-альной точностью. Он был гордостью
своего создателя Дмитру Липеску, который с детским тщеславием
хотел, чтобы Главное Приключение Его Жизни навсегда ос-талось
запечатленным для потомков. В этот момент он уже стоял возле
Стража сокровищ. На фоне этой сверкающей груды металла человек
казался хрупким и маленьким. "Где же твоя стать и сила, друг?" -
невольно подумал Больцано, принужденно улыбаясь.
- Отойди! - приказал Липеску роботу.
Бесстрастный голос ответил ему:
- То, что хранится здесь, предназначено не для тебя,
незнакомец!
- У меня есть на это право! - заявил Липеску.
- Те, другие, утверждали то же самое. Но их права не были
законными. Как и твое...
- Тогда подвергни меня испытанию! И ты увидишь, чего стоят
мои права!
- Только мой господин имеет право пройти в это хранилище.
- Разуй глаза, ржавая железка! Это же и есть я - твой
господин!..
- Тогда заостри свою мудрость и докажи, что имеешь право
приказывать мне, существо!
- Я готов, - торжественно ответил Липеску.
- Но помни, цена неудачи - смерть.
- Я готов, - повторил человек.
- Но сокровище принадлежит не тебе...
- Подвергни меня испытанию и отойди!
Больцано в безопасном уюте рубки с лихорадочным вниманием
следил за каждым его словом, за каждым жестом. С этой минуты
были возможны любые неожиданности. Две фигуры застыли на экране
в немом молчании, как когда-то Сфинкс и Эдип, осмелившийся
бросить вызов чудовищу греческих мифов. Какой будет загадка
Сфинкса? Доказательство теоремы? Перевод фразы с незнакомого
языка? Кучи костей на равнине красноречиво свидетельствовали о
том, что какой бы ни была эта загадка - неправильный ответ на
нее равносилен смертному приговору. Больцано и Липеску обыскали
информотеки всей населенной Вселенной, собирая воедино бесценные
кирпичики человеческих знаний. Хранилищем памяти человечества
стал сверхмощный компьютер, который прижимал сейчас к груди
Липеску. Для этого компьютера не было тайн, он мог ответить на
неограниченное количество вопросов.
Настала долгая тишина. Потом робот бесстрастно сказал:
- Определение широты.
- Речь идет о широте географической? - переспросил Липеску.
Больцано охватила паника. Кретин! Он воображает, что может
узнать все подробности! Погибнет, даже не начав отвечать!
Робот повторил:
- Определение широты?..
- Это угловое расстояние данной точки на поверхности планеты,
на север и юг от экватора, измеряемое от центра этой планеты.
- Какой из аккордов образует идеальный консонанс?
Липеску заколебался. Он не был музыкантом, но компьютер
обеспечил ему ответ.
- Малая терция, - повторил человек вслед за компьютером.
Робот тотчас приступил к следующему вопросу:
- Перечень простых чисел в промежутке от 5237 до 7641?
Больцано усмехнулся, когда Липеску без труда преодолел и этот
этап испытаний. До сих пор все шло хорошо: робот не выходил из
пределов конкретных вопросов, не создавал претенденту на
обладание сокровищем настоящих трудностей. Запнувшись в самом
начале на "широте", Липеску казался теперь более уверенным в
себе, чем обычно. Отблеск сказочных сокровищ в темноте хранилища
заставил Больцано еще ближе придвинуться к экрану. Он уже считал
предметы, которые будут им принадлежать: две трети для Липеску,
треть - для него.
- Семь трагических поэтов Элифера?
- Долифор, Галиенос, Слегг, Хорк-Секон...
- Четырнадцать знаков Зодиака, видимых с Мерниз?
- Зубы Змеи, Листья, Каскад, Пятно...
- Что такое педицелла?
- Стебель одного из цветов, образующих скрытое соцветие.
- Продолжительность века Лорринакса?
- Восемь лет.
- Какую жалобу произносит цветок в третьей песне "Голубых
повозок"?
- Терплю, плачу, воздыхаю! - загремел Липеску.
Разница между тычинкой и пестиком?
- Цветочная тычинка является органом, производящим пыльцу.
Пестик...
И так далее. Робот не остановился на трех легендарных
вопросах, он уже перешел за дюжину.
Липеску отвечал ему без запинки. Когда подводила память - в
дело шел компьютер. Бешено сменялись вопросы. Уже семнадцатый.
Ответ на него был безупречен. Не признает ли сфинкс себя
побежденным? На этот вопрос не мог ответить никто.
Восемнадцатый вопрос был по=детски прост: теорема Пифагора.
Для ответа на него человеку даже не пришлось задумываться, он
пришел сразу, ясный и короткий. Больцано восхитился им. И в тот
же самый момент робот убил Липеску.
* * *
Это не заняло и секунды. Липеску как раз кончил говорить и
ожидал следующего вопроса. Но девятнадцатого вопроса не было. На
груди робота отъехала в сторону плита обшивки, из отверстия
вырвалось что-то вроде сверкающего бича, который, щелкнув
Липеску по корпусу, рассек его пополам. Потом бич исчез.
Торс Липеску покатился по камням. Массивные ноги несколько
секунд нелепо стояли. Потом колени подогнулись, один из башмаков
скафандра судорожно процарапал грунт. Больше огромное тело не
двигалось.
В безмолвном звездолете дрожал прикованный ужасом к креслу
Больцано. Он чувствовал, как кровь стынет в его жилах. Но
страшнее всего было непонимание. Что же произошло?
Липеску ответил правильно на все вопросы, но робот убил его.
Почему? Неужели тот запутался в теореме Пифагора? Нет...
Больцано слышал: ответ был идеальный, как и семнадцать
предыдущих. Или просто страж был плохим игроком? Он был разозлен
своим проигрышем? Сошел с ума? Что за логика у этого робота?
Больцано сидел в полной прострации. Страх и голос здравого
смысла звали его домой. Но был еще и зов сокровища, который
толкал его навстречу опасности по следу Липеску. Словно песня
сирен, этот зов притягивал его к мертвой планете.
"Должен же существовать какой-то способ, чтобы принудить его
к послушанию! - думал маленький человек, ведя звездолет над
равниной. - Этот способ наверняка должен существовать. Компьютер
не позволил Липеску одержать победу над Стражем. Каждый из тех,
чьи останки лежали сейчас внизу под багровым солнцем, в свое
время ошибся, отвечая на вопросы робота. Липеску погиб, дав
правильные ответы. Он не совершил ни одной оплошности, но умер.
Теорема Пифагора непреложна, едина для любой логики. Так в чем
же тут дело?"
Больцано глубоко задумался.
Тяжело шагая, он приближался к Сокровищнице. Ноги его, словно
налитые свинцом, шли неохотно, но зарождавшаяся в голове мысль
гнала его вперед, навстречу опасности. Спасти его могла только
острота ума, изощренного в плутовстве. Там, где пасовал
интеллект, может восторжествовать хитрость, особенно замешанная
на алчности и отчаянии. Больцано всегда считал себя достойнным
потомком Одиссея.
Так он добрался до робота. Земля вокруг была устлана костями
его предшественников, неподалеку в луже замерзшей крови лежала
верхняя половина Липеску. Компьютер, целый и невредимый, все еще
был зажат в окоченевших руках трупа. Но Больцано никак не мог
заставить себя нагнуться за матовым стальным шаром. Что ж, он
обойдется без компьютера!
Собрав всю храбрость, маленький человечек крикнул открыто
игнорировавшему его Стражу:
- Эй ты! Отойди! Хозяин сокровищ пришел за тем, что ему
принадлежит!
- Сначала приобрети на него право! - последовал ответ.
- Что я должен сделать?
- Показать истину, - ответил робот, - открыть глубинный
смысл. Уметь интерпретировать.
- Я жду... - с деланой бесстрастностью сказал Больцано.
И тогда Страж задал первый вопрос:
- Как называется выделение надпочечных желез у позвоночных?
Больцано раздумывал. Об этом он не имел ни малейшего понятия.
Компьютер, который мог бы подсказать ему ответ, остался на трупе
его товарища. Робот ждвл ответа. Но хотел ли он услышать
очередную цитату, вроде тех, какими отвечал ему Липеску? Ответ
таился в судьбе Липеску.
- Жаба в луже, - взвизгнул Больцано, холодея от собственной
наглости, - квакает лазурно... Вот!
Наступила тишина. Больцано глядел на робота, ожидая появления
сверкающего бича и скорой смерти. Но вместо этого Страж задал
ему второй вопрос:
- Процитируй третий, десятый, двадцать третий и тридцать
пятый параграфы из тридцати восьми, входящих в кодекс
колонистов, принятый ими во время гражданской войны на
Вандервере=9!
Больцано лихорадочно думал. Робот=страж принадлежал к другому
миру. Его построили нечеловеческие руки. Какова же была логика
его творца? Почитал ли тот превыше всего знания, собирал ли
факты ради фактов? А может, он считал, что четкое определение не
имеет никакой ценности, а глубина знаний не зависит от логики?
Липеску уважал логику - и где он сейчас, этот Липеску?
- Чистейшее терпение, - провозгласил Больцано, - невыразимо и
освежающе...
- Воины Одо Набугано осадили монастырь Квайсен 3 апреля 1582
года. Какие мудрые слова сказал в этот день аббат?
На этот раз авантюрист ответил без задержки:
- Одиннадцать, сорок один, слон... толстый.
Последнее слово вырвалось у него помимо воли. Это было
слишком логично: слон - толстый. Непоправимая ошибка! Однако
казалось, робот ничего не заметил. Его голос только звучал
сильнее и выразительнее:
- Каково процентное содержание кислорода в атмосфере
Мулдонара3?
- Фальшивый свидетель всегда обречен обнажать шпагу.
Внутри робота что-то зажужжало. Безо всякого предупреждения
он покатился на мягких колесах в сторону от дверей сокровищницы.
Теперь дорога была свободной.
- Можешь войти! - сказал робот.
Больцано почувствовал, как подпрыгивает в его груди сердце.
Он выиграл! Сокровище признало его хозяином. Все, кто пришли
сюда до него, костями лежали в пыли безымянной планеты, выигрыш
пал лишь на него.
Чудо? Случайность? Плутовство? Всего понемножку. Но главное,
конечно, везение. Больцано видел человека, который дав
восемнадцать правильных ответов погиб от удара робота. Больцано
не двл ни одного - и победил. Глубокий смысл вещей? Их
сущность? Скрытая истина? - авантюрист понимал, случайные ответы
могли соответствовать этим условиям. Мудрец проигрывал там, где
торжествовал плут, интуиция попирала ногами железную логику
мироздания. Больцано торжествовал.
И вот он в сокровищнице. От волнения ему было тяжело
двигаться несмотря на слабую гравитацию планеты.
Он упал на груду сокровищ. Все, что он видел на экране, было
лишь бледной тенью подлинного великолепия сокровищницы. С
восхищением, близким к экстазу, маленький человек рассматривал
свои богатства: крошечный диск6 на котором свивались и
развивались в безмолвной пляске изменчивые узоры несравненной
красоты, кусок розового мрамора, изгибы граней которого
противоречили законам эвклидовой геометрии; маленького живого
грифона, заключенного в кристалл хризолита; свитки металлической
ткани, усыпанные разноцветными блестками...
Нужно было сделать не один десяток заходов, чтобы все это из
сокровищницы на звездолет. Не лучше ли будет подогнать корабль
поближе к этому месту? Но не утратит ли он после выхода из
хранилища свои привилегии победителя? В конце концов он решил
рискнуть. Изощренный ум авантюриста составил новый план: он
выберет дюжину... нет, две дюжины самых прекрасных ценностей,
столько6 сколько сможет унести и вернется к звездолету. Потом он
посадит корабль как можно ближе к сокровищнице. Если страж
будет препятствовать его возвращению, Больцано просто улетит,
увозя свой выигрыш в безопасное место. Когда он продаст первую
партию сокровищ, он всегда успеет вернуться за добавкой.
Наверняка в его отсутствие никто не дотронется. Зачем же тогда
рисковать!
Больцано запустил обе руки в сокровища, откладывая в сторону
те, что полегче и покрасивей. Мраморная статуэтка? Слишком
тяжела. А вот диск с пляшущими узорами - сгодится. И этот
скарабей, и эти драгоценные геммы и камеи. И эти раковины. И
это... И это...
Кровь гулко стучала в висках Больцано. В мечтах он уже видел
себя пронизывающем Вселенную, летящим от звезды к звезде.
Коллекционеры, музеи, аукционы... Соперничество за право
приобрести хотя бы малую толику его сокровищ. Он позволит ценам
возрасти до миллионов, прежде чем даст согласие на продажу
самого крошечного раритета. А три-четыре он оставит себе на
память о Главной Победе В Своей Жизни.
А однажды, устав от денег и славы, он вернется на эту мертвую
планету и снова бросит вызов бездушному Стражу сокровищ. И
абсурд снова одолеет логику, доказав бесполезность мертвого
знания. И тогда Больцано снова войдет в хранилище.
Больцано поднялся и собрал отобранные им сокровища. Сделав
аккуратный тюк, он шагнул из дверей. Робот, казалось, не
обращал на него ни малейшего внимания. Маленький человечек,
насвистывая, прошел мимо него.
Робот негромко спросил:
- Зачем тебе все это? Что ты будешь делать с этими вещами?
Ухмыльнувшись, Больцано бросил через плечо:
- Они красивы и жутко дороги. Бывает ли причина убедительнее?
- Не бывает, - ответил робот и одна из плит обшивки у него на
груди отъехала в сторону.
В последний момент Больцано понял, что испытание вовсе не
кончилось. Стражник задал свой вопрос не из любопытства и
получил на этот раз вполне серьезный и логичный ответ.
Увидев, как в воздухе разворачивается блистающий бич,
Больцано вскрикнул...
Смерть наступила мгновенно...
"...Никто не должен ошибаться у врат шестого дворца".
Пер. с английского Н. Яковлева
ДА ПРОДЛИТСЯ ТВОЙ РОД
Вообразите, что вы почти бессмертны... и ваша жизнь измеряется
веками. Живете себе и живете, в то время как ваши друзья и родственники
стареют и умирают, гибнут империи, исчезают целые цивилизации... Такое
бессмертие может быть бесценным даром. Однако этот дар необходимо скрывать
от обычных людей, которые будут страшиться и негодовать, если узнают о
нем. Но какой тогда способ маскировки избрать?
Гай Тит Менений задумчиво сидел в своей причудливо обставленной
квартире на Парк-авеню и разглядывал только что доставленное письмо.
Созерцание оного отняло у него почти минуту, и он с удивлением
обнаружил, что действительно волнуется, размышляя о его возможном
содержании. Оттолкнувшись от подлокотников кресла, Гай тремя широкими
шагами пересек комнату и, не выпуская конверта, опустился на длинную
зеленую кушетку, стоявшую у стены. Растянувшись во весь рост, он аккуратно
надорвал конверт кончиком ногтя. Внутри, как он и ожидал, находилось
медицинское заключение.
"Дорогой мистер Рисуэл, - прочитал он. - Я вкладываю в этот конверт
копию лабораторного исследования по результатам вашего обследования на
прошлой неделе. Мне приятно сообщить вам, что результат обследования
положительный - (именно так). Учитывая нашу беседу, я уверен, что это
заключение будет исключительно приятным для вас и, конечно, для вашей
жены. Искренне ваш, Ф.Д. Роуклиф, доктор медицины".
Менений еще раз перечитал письмо, изучил вложенное заключение и не
смог удержать радостной улыбки.
После столь многих столетий это была почти разрядка. Он не мог
заставить себя радоваться еще сильнее. Он встал и счастливо потянулся.
Итак, мистер Рисуэл, - обратился он к себе самому, - полагаю, это неплохой
повод для выпивки.
Выбрав элегантный клубный пиджак, Гай направился к двери, легко
распахнувшейся перед ним. Весело насвистывая, он вышел в коридор и, войдя
в лифт, нажал кнопку. В голове у него зарождались новые планы и новые
мысли.
Это было прекрасное чувство. После двух тысяч лет ожидания он,
наконец, достиг зрелости. Он мог иметь ребенка. Наконец-то!
- Добрый вечер, мистер Шулер, - обратился к нему бармен. - Как
обычно, сэр?
- Мартини, конечно, - ответил Б.М.Шулер-IV, непринужденно усаживаясь
на мягкий стул у стойки бара. Гай Тит, скрывавшийся под личиной
Б.М.Шулера-IV, мысленно усмехнулся. Б.М.Шулер-IV _в_с_е_г_д_а_ пил
мартини. И этот мартини должен быть сухим - очень сухим. Причудливые звуки
скрипичного концерта Вивальди создавали приятный звуковой фон. Шулер
наблюдал за цветным аккомпанементом музыке - водоворотом цветов в такт.
- Добрый день, мисс Вандерпул, - произнес бармен. - Традиционное?
Шулер отпил мартини и обернулся. Девушка появилась неожиданно и села
рядом с ним с бесстрастным выражением лица.
- Шарон! - сказал он, как бы ставя в конце восклицательный знак. Она
повернулась к нему и улыбнулась, открыв ослепительный ряд безупречных
зубов.
- Билл! Я не заметила тебя. Ты уже давно здесь?
- Только что вошел, - ответил Шулер. - Около минуты тому назад.
Бармен поставил перед ней стакан. Она отпила, глядя на Шулера. Он
поймал ее взгляд, и его глазами Гай Тит холодно оценил ее в новом свете.
Он встретил ее в Каванаге месяц тому назад и без большого труда занес в
свой призовой список. А почему бы и нет? Она была молода, хороша,
интеллигентна, в тому же прекрасный компаньон. Здесь были и другие,
подобные ей - тысячи других, две тысячи, пять тысяч. Но таких, как она за
два тысячелетия он встретил не много.
Только теперь Гай Тит был, наконец, зрелым мужчиной и у него были
другие потребности. Нитка бус из девушек, в числе которых была и Шарон,
должна была оборваться.
Ему нужна была жена.
- Как поживает лакей с Уолл-стрит? - спросила Шарон. - Все еще
зарабатывает деньги быстрее, чем может их потратить?
- Думаю, ты в состоянии сама определить это, - ответил он и заказал
еще два мартини. - Не хочешь ли сегодня вечером попасть на концерт?
Оркестр Баха дает бенефис, и мне сказали, что несколько кресел за 300-400
долларов еще свободны...
Так, подумал Гай Тит. Наживка была насажена на крючок. Она обязана
дать ответ.
Девушка присвистнула. Это был утонченный свист.
- Я догадываюсь, что это должно быть прекрасно, - произнесла она и
опустила глаза. - Но я бы не хотела, чтобы ты понес из-за меня такие
расходы, Билл.
- Пустяки, - настаивал Шулер, в то время как Гай Тит продолжал
оценивать ситуацию. - Они исполняют Четвертый Бранденбургский концерт и
Реноли играет вариации Гольденберга. Так как?
Она встретила его взгляд.
- Извини, Билл. Я уже занята вечером.
Ее тон не оставил у Шулера никаких сомнений в том, что обсуждение
этого вопроса надо отложить.
Шулер поднял руку ладонью вперед.
- Ни слова больше! Я должен был знать, что ты уже занята на вечер. -
Он сделал паузу, а затем спросил: - Ну, а как насчет завтра? В Лиге драмы
будет "Герцогиня Мальфийская" Вебстера.
Молчаливо улыбаясь, он ждал ответа. Действительно, Вебстер давно уже
был его любимцем. Гай Тит вспомнил, как он побывал на одном из его первых
спектаклей, будучи короткое время на службе в суде короля Якова Первого. В
течение следующих трех с половиной веков у него сформировалась
привязанность к скрипучей, старой мелодраме.
- И не завтра, - ответила Шарон. - Как-нибудь в другой раз, Билл.
- Хорошо, - согласился он. - Как-нибудь в другой раз.
Он протянул руку и обнял ее за плечи. Они замолчали, прислушиваясь к
негромкой музыке Вивальди. Он рассматривал ее высокие, четко очерченные
скулы в сиреневом полумраке. Хотелось бы ему знать, способна ли она носить
ребенка, которого он хочет так давно.
Она таким образом парировала все его выпады, что это его удивило. Она
вовсе не была поражена его показным богатством и культурой. Печально, но
это говорило о том, что, возможно, грани характера Шулера неадекватны ее.
"Нет", - подумал он, отвергая эту мысль. Вязкая, медленная мелодия
Вивальди растаяла и зазвучало живое аллегро. Нет, у него слишком большой
опыт в вычислении граней личности для подгонки к индивидууму, чтобы
ошибиться. Он был уверен, что Б.М.Шулер-IV был способен справиться с
Шарон.
Во время первых трех столетий его неожиданно долгой жизни Гай Тит
вынужден был использовать практику подставных лиц просто для того, чтобы
выжить. После падения Рима на какое-то время стало легче, но с
наступлением Средних веков ему понадобилось все его искусство, чтобы
избежать столкновений с суевериями. Он заботливо создавал серию масок,
фальшивых лиц в качестве механизма выживания.
Сколько раз он слышал, как ему говорили в шутку:
- Вы обязаны играть на сцене.
Это попадало в точку. Он _б_ы_л_ на сцене. Он играл много ролей.
Где-то, в самой глубине, к нем жил Гай Тит Менений, гражданин Рима,
отбрасывающий тени, бывшие его многочисленными масками. Но Гай Тит был
запрятан глубоко внутри той личности, которая в данный момент, была
Б.М.Шулером-IV, а неделю назад - при посещении доктора для окончательного
диагноза - Престоном Рисуэлом. Завтра он мог быть Лесли Маг-Грегором, или
Сэмом Штельманом, или Филом Карлсоном - в зависимости от обстоятельств, от
того, где был Гай Тит и с кем говорил. Была только одна личность, которой
он не решился бы быть - это он сам.
И он знал, что не бессмертен. Он был относительно бессмертен. Его
жизнь была в большой степени замедлена, и прошло две тысячи лет, прежде
чем он стал плодоносным мужчиной. В соответствии с тем, что он узнал в
прошлом веке, его долговечность будет передаваться генетически. Поэтому
все, что ему было нужно сейчас, так это найти жену, чтобы передать свой
дар будущему наследнику.
Было ли это желание определяющим в его жизни? Он не знал. То, что он
делал, было рискованно. Хотел бы он знать, что это такое - наблюдать за
тем, как его дети и дети его детей сжимаются под бременем лет. "Не
очень-то приятно", - подумал он.
Он смотрел ей вслед. Она уклонилась от его атаки весьма искусно. Кто
следующая?
Он подумал, что знает.
Бар в Ист-Энде находился в деловой части города и был не очень
респектабелен. Гай Тит прошел через вращающуюся дверь и направился к
стойке.
- Привет, Сэм. Как дела, парень? - поздоровался с ним бармен.
- Дай-ка мне пива, Джерри.
Бармен привычным жестом пустил бокал с пивом по стойке низкорослому,
смуглому мужчине в кожаном пиджаке.
- Все в порядке?
- Не могу жаловаться, Джерри. Как бизнес? - поинтересовался Сэм,
поднося бокал ко рту. - Почему бы тебе не поставить автоматы? Они сейчас
приносят доход.
- Конечно, Сэм, конечно. А где я достану деньги? С тебя двадцать.
Он взял монету, брошенную Сэмом на стойку и ухмыльнулся.
- По меньшей мере, пиво ты себе можешь позволить.
- Ты меня знаешь, Джерри, - сказал Сэм. - Мой кредит надежен.
Джерри кивнул.
- Достаточно надежен. - Он бросил деньги в кассу. - Джинджер искала
тебя, кстати. Что ты имеешь против нее?
- Против нее? Ничего. О чем ты?
Сэм запустил пустой бокал назад бармену.
- Еще пива.
- Она хочет заякорить тебя - ты же знаешь это, не так ли? -
ухмыльнулся Джерри.
Гай Тит подумал. Она не очень яркая, но может послужить для
осуществления его цели. У нее есть достаточно качеств, заслуживающих
передачи.
- Привет, Сэмми.
Он повернулся, чтобы взглянуть на нее.
- Привет, Джинджер, - ответил он. - Как дела?
- Неплохо.
Но выглядела она не так хорошо. Светлые волосы были непричесаны,
блузка помята и, как обычно, ее зубы были в губной помаде.
- Я люблю тебя, Сэмми, - мягко сказала она.
- Я тоже тебя люблю, - ответил Сэм.
Гай Тит раздраженно подумал:
"Но какие же ее качества мне бы не хотелось передавать? Она крепкий
орешек".
- Сэм, - произнесла она, прерывая поток его мыслей, - почему ты
приходишь так редко? Мне тебя недостает.
- Послушай, Джинджер, детка, - пояснил Сэм. - Если я женюсь на тебе,
ты должна понимать, что я не буду часто торчать дома. Я должен водить
грузовик. Мы сможем видеться не более раза-двух в неделю.
Тит потер лоб. Он не был абсолютно уверен, что это именно та девушка,
которая ему нужна. Она была энергична, да, но заслуживала ли она чести
воспитывать расу бессмертных? У него не было времени удостовериться в
этом.
- Женитьба?
Голос блондинки звучал недоверчиво.
- Какого дьявола? Ты посадил меня не на тот грузовик, Сэм. Я не
хотела бы связывать себя.
- Конечно, душечка, конечно, - согласился он. - Но я подумал...
Джинджер вскочила.
- Ты должен думать о чем угодно, Сэм. О чем хочешь, но только не о
браке.
Она несколько секунд тяжело смотрела на него, в затем повернулась и
пошла к выходу.
Сэм угрюмо наблюдал за ней.
Гай Тит оскалился за маской Сэма Штельмана. Она не была обычной
девушкой.
Две тысячи лет жизни научили его тому, что женщины непредсказуемы, и
он вовсе не был удивлен ее реакцией на его предложение.
Тем не менее он был обеспокоен этой второй, за сегодняшний вечер,
неудачей. Неужели его суждения так далеки от оптимальных? Возможно,
подумал он, им утеряна жизненно важная возможность личностного
проектирования. И ему эта мысль не понравилась.
Уже несколько часов Гай Тит бродил по улицам Нью-Йорка.
Нью-Йорк. Конечно, он был новым. Таким же был Олд-Йорк в Англии.
Менений наблюдал за их ростом из деревень в городах, из городов в
метрополии.
М_е_т_р_о_п_о_л_и_я_. Это было греческое слово. Он потратил
двенадцать лет, чтобы изучить греческий язык. Спешить было некуда.
Двенадцать лет. И он все еще не был взрослым. Он мог вспомнить, как
император увидел знак в небе: "Под сим знаменем победишь". И когда ему
было четыреста шестьдесят два года, он все еще был слишком юн, чтобы
служить империи.
Гай Тит Менений. Гражданин Рима. Будучи ребенком, он думал, что Рим
вечен. Но этого не произошло - Рим пал. Египет, который, как он думал,
тоже будет вечен, пал еще быстрее. Он умер, сгнил и сполз в Великую Реку,
которая уносит все - и жизнь, и смерть.
Годы и века, расы, племена и народы приходили и уходили. Но их
шествие никак не отражалось на Гай Тите.
Он шел на север, свернул влево на Маркет-стрит от Манхеттенского
моста. Неожиданно он почувствовал, что устал от ходьбы, и остановил такси.
Дав водителю свой адрес на Парк-авеню, Гай Тит откинулся на спинку
сиденья.
Первые века его жизни были тяжелыми. Во-первых, он не рос. В двадцать
лет его рост составлял пять футов и девять дюймов. И он все еще выглядел
семнадцатилетним.
Через две тысячи лет он оставался таким же. Ему потребовалось немало
усилий, чтобы зарабатывать деньги на жизнь. Детям не дают хорошо
оплачиваемую работу.
Фактически он перебивался с хлеба на воду, влачил жалкое
существование много веков. Но постепенное ослабление христианского запрета
в отношении ростовщиков открыло ему путь для накопления достаточных сумм.
В капиталистической системе деньги делают деньги. Если у вас есть
терпение, конечно. Время было на стороне Тита.
С развитием свободного предпринимательства он начал действовать
весьма активно. И депозит в несколько сотен футов удачно вложенных в
выбранную фирму, значительно улучшил его положение. Финансы и расчетливые
инвестиции позволили ему вести комфортную жизнь.
Он получил большое удовлетворение от экстраординарного эффекта пакета
акций, приобретенных им сто лет назад.
- Приехали, приятель, - объявил таксист.
Гай Тит выбрался из машины и дал ему пятидолларовую банкноту, не
ожидая сдачи.
"О, Зевс", - подумал он. - За них я мог бы кутить всю ночь".
В последний раз он напился во время знаменитого биржевого краха в
тысяча девятьсот двадцать девятом году.
...Лесли Мак-Грегор распахнул дверь бара "Сан-Мартин" в
Гринвич-Виллидж и направился к своему любимому столику в дальнем углу. За
ним уже сидели трое посетителей, оживленно беседуя. Лесли махнул рукой и
двое мужчин помахали ему в ответ. Девушка улыбнулась и кивнула ему.
- Иди к нам, Лес, - крикнула она, перекрывая приглушенный шум
голосов. - Мак только что продал такую историю!
Ее глубокий голос звучал ясно и твердо.
Мак, приземистый крепкий мужчина, сидевший у стены, ухмыльнулся и
поднял свой бокал. Лесли не спеша прошел к ним и сел возле Корвина,
наиболее странного из всей троицы.
- Продал историю? - повторил Лесли.
Мак кивнул.
- Химерическое ревю, - сказал он. - Небольшую вещицу, которую я
назвал "Вырывая факел". Получил не много, но все же это заработок, вы
знаете.
- Если кто-то хочет искусство уподобить проституции, - произнес
Корвин, - то...
Лесли упрекнул его.
- Не будь занудой. Ведь Мак обязан платить свою ренту. - Затем он
повернулся к девушке. - Лоран, можно ли мне поговорить с тобой?
Она отбросила белокурые волосы, падавшие на черный свитер, и
улыбнулась еще шире.
- Конечно, Лес, - произнесла она своим необычно глухим, почти мужским
голосом. - И что же это за секрет?
"Не секрет", - подумал Гай Тит. - "То, что я хочу, достаточно
просто". Долгое время он полагал, что за свое почти бессмертие, он должен
понести расплату, и эта расплата - стерильность. Теперь же он знал, что
дело просто во времени, и сейчас, наконец, он вступил в период возмужания.
Вставая, чтобы пройти к бару с Лоран, он глянул на свое отражение в
пыльном зеркале за стойкой. Он выглядел не старше двадцати пяти лет. Но за
последние пятьдесят лет кое-что изменилось. У него никогда не было бороды,
не было и хриплого баритона.
Было очень трудно скрывать свое бессмертие. Смена имен,
местожительства... Перемены, перемены, перемены. Пока он не узнал, что ему
надо изменяться только снаружи. Люди не запоминают лиц. Глаза, уши, нос,
рот. Что еще есть на лице? Все лица, практически, похожи. Если только за
ним не скрывается личность.
Личность - это как раз то, что выделяется. Она появляется на дисплее,
чтобы другие ее видели. И Гай Тит Менений нашел, что две тысячи лет дали
ему достаточно опыта для психологически достоверной имитации любой
личности, за которую он себя выдавал. Все, что было для этого нужно -
сменить одежду и имя. Его лицо неуловимо изменялось в соответствии с той
личностью, которую он изображал; никто еще не смог узнать его в другом
обличье.
Лоран присела на высокий стул у стойки бара.
- Пива, - обратилась она к бармену. - В чем дело, Лес? Что будешь?
Он рассматривал ее волевые черты лица, ее глубоко посаженные,
насмешливые глаза.
- Лоран, - мягко произнес Гай, - ты выйдешь за меня замуж?
- Выйти замуж за тебя? За тебя? - она моргнула и улыбнулась. - Выйти
замуж? Кто бы подумал? Буржуазный конформист, похожий на всех остальных.
Затем она покачала головой.
- Нет, Лес. Даже если ты шутишь, ты мог бы придумать что-то получше.
Что за глупость?
- Это не шутка, - произнес Лесли, в то время как Гай Тит преодолевал
удивление и приходил в себя от шока из-за третьей неудачи.
- Я понимаю тебя, - сказал Лесли. - Забудь об этом. Передай всем
привет.
Он поднялся, не допив пива, и пошел к выходу.
Выйдя на улицу Лесли направился к метро. Затем Гай Тит, сбросивший
маску, снова поймал такси и назвал свой домашний адрес. Он не видел
никаких причин для своих провалов этим вечером. Гай был заинтригован. Как
могло случиться, что _т_р_и_ абсолютно разных субъекта потерпели столь
сокрушительную неудачу?
Он руководил этими тремя девушками с тех пор, как встретил, но
сегодня вечером все его серьезные попытки устроить свою семейную жизнь с
одной из них завершились полным фиаско. Почему?
- Отвратительный мир, - бросил он таксисту, на мгновение одевая маску
Фила Карлсона, циничного газетчика. - Необыкновенно мерзкий.
Голос его чуть дребезжал.
- Что-то случилось, приятель?
- Сражался со всеми тремя моими девушками. Отвратительно.
- Согласен, - отозвался таксист. Машина свернула на Парк-авеню. - Но
взгляни на это с другой стороны, дружище. Кому они нужны?
На мгновение маска спала, и это был уже не Фил Карлсон, а Гай Тит,
который сказал:
- Чертовски верно! Кому они нужны?
Он дал таксисту банкноту и покинул машину.
Кому они нужны? Это был хороший вопрос. В мире было полно девушек.
Зачем ему соединять себя с Шарон, или Джинджер, или Лоран? У них были свои
хорошие качества - у Шарон светский лоск, у Джинджер - бодрость и энергия,
у Лоран - концентрированный интеллектуализм.
Все три были хорошенькими, высокими, привлекательными, короче, вполне
приемлемыми. Но тем не менее у каждой не хватало того, что имелось у
другой. Никто из них не заслуживал, чтобы за ними убиваться. И если уж на
то пошло, то можно было бы подыскать им и вовсе крутые эпитеты.
Никто из них не подходит ему полностью. Но если каким-то образом
соединить этих трех длинноногих красоток, эти три личности в одно тело,
здесь появится девушка...
Он задохнулся.
Он развернулся на месте и помахал такси, из которого только что
вышел.
- Эй, шеф! - крикнул Тит. - Сюда! Обратно в "Сан-Мартин".
Здесь ее не было. Когда Лесли ворвался, он увидел только Корвина,
сидевшего в одиночестве и криво ухмыляющегося.
- Где они? Где Лоран?
Коротышка пожал плечами.
- Они ушли минуту назад. Нет, около десяти, не так ли? Они ушли в
разные стороны, а меня оставили здесь.
- Благодарю, - бросил Лесли.
"Первая черта", - подумал Тит. Он подбежал к телефону-автомату и
набрал справочную, потребовав номер бара в Ист-Энде. После
непродолжительных поисков оператор нашел его.
Он набрал номер. Усталое лицо бармена появилось на экране.
- Хэлло, Сэм, - сказал бармен. - Ее не было видно с тех пор, как вы
оба вышли отсюда. - Глаза Джерри сузились. - Я никогда прежде не видел
тебя так одетым, Сэм.
Гай вдруг припал к полу, пытаясь уйти с экрана.
- Я сегодня гуляю, Джерри, - ответил он и прервал связь.
Джинджер не могли найти, оставалась только Шарон. Он не мог звонить в
Каванаг - они не дадут никакой информации ему о своих хозяевах. Поймав
другое такси, он понесся через город в Каванаг.
Когда Шулер вошел, Шарон там не было. Ее здесь не было с полудня,
сообщил ему официант, после того, как он дал ему банкноту. Шулер выпил
пива и вышел.
Гай Тит вернулся в свою квартиру. Он был как натянутая струна, и ему
казалось, что он звенит от напряжения. Такого возбуждения он не знал уже
века. Когда он зашел в бар третий раз, она сидела у стойки, потягивая
коктейль. Шулер сел рядом с ней. Она взглянула на него с удивлением.
- Билл! Приятно видеть тебя снова.
- И тебя тоже, - сказал Гай Тит. - Приятно видеть тебя снова...
Джинджер. Или ты Лоран?
Она побледнела и поднесла пальцы к губам. Затем, прикрыв рот, она
сказала:
- Что ты имеешь в виду, Билл? Ты слишком много выпил сегодня?
- Возможно, - ответил Тит. - Я зашел в "Сан-Мартин" перед тем, как
прийти сюда, там тебя не было, Лоран. Должен признать твой грудной голос -
всего лишь трюк. Я выпил с Корвином, а затем направился в Ист-Энд,
Джинджер. Тебя там тоже не было. Поэтому, - констатировал он, - оставалось
только одно место, где можно было найти тебя, Шарон.
Она долго смотрела на него, а затем спросила:
- Кто ты?
- Лесли Мак-Грегор, - ответил Тит. - А также Сэм Штельман. И
Б.М.Шулер. Плюс два или три других человека. Меня зовут Гай Тит Менений, к
вашим услугам.
- Я все еще не понимаю...
- Да, это так, - сказал Тит. - Ты умна... но недостаточно. Знаешь,
твоя маленькая игра со мной длилась почти месяц. А это непросто - дурачить
столько времени мужчину моего возраста.
- Когда ты понял? - тихо спросила девушка.
- Сегодня вечером, когда я увидел, всех вас троих в течение часа.
- Ты...
- Да, я такой же, как ты, - признался он. - Но обязан отдать тебе
должное. Я догадался обо всем только по пути домой. Ты использовала мою
технику камуфляжа против меня же, и я сумел это определить. Твое настоящее
имя?
- Мэри Брэдфорд, - ответила она. - По происхождению я англичанка. Из
семейства Плантагенетов. Ты видишь, я действительно пуританка в душе.
Она робко усмехнулась.
- О? Потомок с "Мэйфлауэр"? - поддразнивающе переспросил Тит.
- Нет, - ответила Мэри. - Не потомок. Пассажир. И скажу тебе
честно... Я была ужасно счастлива выбраться из Англии и появиться в
Плимутской колонии.
Он играл ее пустым стаканом.
- Тебе не нравится Англия? Вероятно, я допустил промах. Ведь я был
младшим клерком в суде короля Якова Первого в начале семнадцатого века.
Они хихикнули вместе.
Тит устремил свой взор на нее, его пульс забился сильнее. Она
смотрела ему в глаза, и ее глаза лучились смехом.
- Я и не подозревала, что есть еще кто-то, похожий на меня, после
некоторого молчания заговорила она. - Это было так странно, я никак не
взрослела. Я боялась, что меня сожгут, как ведьму. Я должна была
изменяться, все время передвигаться с места на место. Это не было приятной
жизнью. Только немного позже... Я радуюсь этим новым временам... И я рада,
что ты разгадал меня.
Она протянула руку и коснулась его ладони.
- Я думаю, что никогда не смогла бы стать достаточно сообразительной,
чтобы связать тебя, Лесли и Сэма, так как ты связал Шарон, Джинджер и
Лоран. Для меня ты играл слишком хорошо.
- За две тысячи лет, - ответил Тит, не обращая внимания, услышит ли
его официант или нет, - я не встречал ни одного, похожего на меня. Поверь
мне, Мэри, я искал. Я высматривал пристально, и у меня была масса времени
для поиска. Даже для того, чтобы найти тебя, скрывающуюся за лицами трех
девушек, которых я знал!
Он стиснул ее руку. Последовавшее заявление было вполне логичным
завершением их разговора.
- Теперь, когда мы нашли друг друга, - мягко произнес он, - мы можем
иметь ребенка. Третьего бессмертного?
Ее охватило ликование.
- Чудесно! - воскликнула она. - Когда мы поженимся?
- Как насчет завтра... - начал он и замолк. Догадка осенила его.
- Мэри?
- Что... Тит?
- Сколько тебе лет, ты говорила? Когда ты родилась? - спросил он.
Она задумалась лишь на мгновение.
- В одна тысяча пятьсот девяносто седьмом году. Мне почти четыреста
лет.
Он кивнул, немея от растущего разочарования. Только четыреста лет!
Это значило... это значило, что ей теперь только три года!
- Когда мы поженимся? - повторила она.
- Не торопись, - глухо произнес Тит, его рука бессильно опустилась. У
нас есть еще тысяча сто лет в запасе.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ПОСЛЕ ТОГО, КАК НЕ НУЖНЫ НАМ СТАЛИ МИФЫ
В те годы мы вызывали на какое-то время из прошлого великие
исторические личности минувших эпох - чтобы выяснить, что же они
представляли из себя в действительности. Дело это было в середине
тринадцатого тысячелетия - где-то между 12400 и 1245О годами. Мы вызывали
из прошлого Юлия Цезаря и Антония, в заодно и Клеопатру. Мы поместили в
одну и ту же комнату Фрейда, Маркса и Ленина и предоставили им возможность
беседовать друг с другом. Мы вызвали Уинстона Черчилля, который немало нас
разочаровал (ибо говорил он маловразумительно и слишком много пил), и
Наполеона Бонапарта, который в самом деле оказался исполнен подлинного
величия. Для удовлетворения своего неуемного любопытства мы прочесали
десять тысячелетий истории человечества.
Но через какие-то полстолетия нам наскучила и эта наша забава. Нас
вообще очень быстро одолевала скука, тогда, в середине тринадцатого
тысячелетия. Вот поэтому-то мы и начали вызывать из далекого прошлого
мифические и легендарные личности, богов и героев. Это показалось нам
более романтичным, недаром и сама эпоха, в которой мы жили, была одной из
самых романтичных в земной истории. Как раз тогда была моя очередь служить
в качестве Хранителя Дворца Человека и именно тогда и сооружена была
необходимая для осуществления вышеупомянутой задачи машина. Вот почему я
стал непосредственным свидетелем того, как это все происходило, с самого
начала. А заведовал всем этим Леор-Конструктор. Это он строил машины,
которые вызывали из прошлого реально живших некогда людей, и поэтому
теперь, хотя стоявшая перед ним задача была несколько иной, решение ее,
учитывая его подробности, оказалось вполне ему под силу. В данном случае
ему просто приходилось наполнять память машины исходными данными несколько
иного свойства, основную роль здесь играл анализ архетипов и потоков
массового сознания, но по сути своей процесс реконструкции был почти
аналогичным. У меня никогда не возникало даже малейшего сомнения в успехе
задуманного предприятия.
У новой машины Леора были хрустальные грани и серебряные поверхности.
Двенадцатиугольную крышку венчал инкрустированный в нее гигантский
изумруд. Сама машина возвышалась на стойках из сверкающей платины.
Эта чисто декоративная отделка, - признался мне Леор. - Я мог бы
соорудить простой черный ящик. Но нынче грубый примитивизм не в моде.
Машина занимала все пространство Павильона Надежды в северном
притворе Дворца Человека. Она скрыла от глаз посетителей великолепную
мозаику его пола, что в какой-то мере компенсировалось восхитительными
отражениями ее роскошного убранства от зеркальных поверхностей выставочных
стендов, расположенных с нею по соседству. Где-то около 12570 года Леор
заявил, что он готов привести свою машину в действие.
Для такого случая мы устроили наиболее благоприятную погоду, для чего
произвели такую настройку атмосферы, что западные ветра чуть-чуть
отклонились в сторону, и унесли все тучи далеко к югу. Мы также запустили
в ночное небо новые луны, чтобы они в темное время суток демонстрировали
нам удивительные по своей красоте и изысканности пляски, когда они то и
дело сочетались в небе таким образом, что на его фоне выписывалось имя
Леора. Зрители собрались со всех уголков Земли, их были многие тысячи, они
разбили весело шуршащий на ветру целый палаточный город на огромной
площади, которая простиралась перед ступенями, что вели во Дворец
Человека. Предстоящее событие вызвало неописуемый фурор среди населения
Земли, особая приподнятость подчеркивалась еще и чистейшей голубизной
воздуха, которая, казалось, чуть ли не хрустела от напряжения, что
охватило всех присутствовавших.
Леор совершил последние приготовления. Целый синклит литературных
советников обсуждал с ним порядок воспроизведения богов и героев, и
ознаменовалось это даже небольшой дружеской потасовкой. Для первых
демонстраций мы избрали дневное время суток и для пущего эффекта
подцветили небо слабым пурпуром. Большинство из нас преобразилось в самые
юные свои тела, хотя были и такие, что утверждали, что предпочитают
выглядеть достаточно зрелыми перед всеми этими легендарными личностями,
что обитали на заре человеческой эры.
- Я могу начать в любое, какое вы только пожелаете, время... -
заверил нас Леор.
Поначалу, естественно, были произнесены речи. Председатель Пенг
сделал, уже ставшее для него обычным, веселое вступление, Прокуратор
Плутона, который как раз в это время нанес визит на Землю, поздравил Леора
с неистощимостью его изобретательской мысли. Нистим, в то время отбывавший
то ли третий, то ли четвертый срок подряд в должности Главного
Психотехнолога, стал призывать присутствующих взойти на более высокий
уровень духовного бытия. Затем Главный Церемониймейстер указал на меня.
Нет, возразил я, отрицательно покачав головой, оратор из меня никудышный.
Мне в ответ сказали, что это моя обязанность в качестве Хранителя Дворца
Человека разъяснять собравшимся, как дальше будет разворачиваться
предполагаемое действо.
С большой неохотой я вышел вперед.
- Бот-вот вы все увидите, - произнес я, тщательно подбирая слова, -
как станут реальностью извечные мечты человечества. Среди нас будут
шествовать те, что когда-то являлись надеждами прошлых эпох, а вместе с
ними, как я считаю, и кошмары прошлого. Мы предлагаем вам взглянуть на
созданные коллективным воображением наших древних предков личности, с
помощью которых они пытались привнести упорядоченность во вселенную,
нарождавшуюся из первозданного хаоса. Эти боги, эти герои своим появлением
подытоживали сознание причинно-следственных связей в структуре сознания
людей и служили в качестве организующих сил, вокруг которых получили
возможность выкристаллизоваться древние культуры. Все это очень для нас
непривычно и поэтому, естественно, станет для нас чрезвычайно интересным.
Благодарю за внимание.
Леору подали знак начинать.
- Я должен внести ясность вот по какому вопросу, - сказал он. -
Некоторые из существ, которых вы вскоре увидите, являются чисто
воображаемыми, порожденными фантазией поэтов различных племен и народов, и
во многих чертах, как об этом только что упомянул мой друг, сходными друг
с другом. Многие же из них были воссозданы коллективным воображением
живших уже после них людей, взявших за основу реальные человеческие
существа, которые когда-то прожили свою земную жизнь как простые смертные
и которые впоследствии были трансформированы посредством наделения их
сверхчеловеческими способностями и возведены в пантеон почитаемых божеств.
До тех пор, пока они сами не появятся среди нас, мы не будем знать, к
какой из двух вышеупомянутых категорий принадлежит та или иная мифическая
личность, однако я могу подсказать вам, как выяснить их происхождение даже
при самом беглом взгляде. У тех из них, кто были обычными людьми до того,
как стали персонажами легенд и мифов, будет наличествовать хотя и слабая,
но вполне различимая аура, некоторая дымка, некая темнота в воздухе вокруг
их тела. Это остаточный след их неотъемлемой человеческой природы, которой
ни один мифотворец не мог уничтожить до конца. Вот главное, что мне
удалось выяснить в результате своих предварительных исследований. Теперь я
готов полностью.
Леор исчез во внутренностях своей машины. В воздухе чисто звенела
одна-единственная нота, высокая и ровная. Неожиданно на сцене, выходящей к
площади, возник совершенно голый мужчина, он часто-часто моргал и нервно
озирался вокруг.
Откуда-то из чрева машины раздался голос Леора.
- Это Адам, самый первый из всех людей.
Вот так вернулись в нашу повседневность боги и герои в тот памятный
чудесный день в середине тринадцатого тысячелетия, и весь мир с радостью и
восхищением взирал на это.
Адам пересек всю сцену и обратился к Председателю Пенгу, который
незамедлительно и торжественно поприветствовал его и пояснил, что здесь
происходит. Ладони Адама прикрывали нижнюю часть туловища в области паха.
- Почему я голый? - спросил Адам. - Ведь это же грешно представать
обнаженным.
В ответ я ему сказал, что обнаженным он был и в тот самый первый
момент, когда явился на свет, и что мы таким образом выказываем ему свое
признание его подлинности, вызвав в таком виде в наш мир.
- Но ведь я отведал яблоко, - произнес Адам. - Почему вы вызвали меня
к этой новой жизни с глубоко осознаваемым чувством стыда и ничего не дали
мне такого, чем я мог бы прикрыть свою срамоту? Разве это согласуется с
вашими намерениями? Если уж вам так захотелось узреть обнаженного Адама,
то почему не призвали сюда того Адама, который еще не вкусил яблока? Но
вы...
Его ход рассуждений оборвал голос Леора:
- А вот Ева, общая для нас всех мать.
На сцену перед площадью вышла Ева, тоже обнаженная, хотя ее длинные
шелковистые волосы и прикрывали выпуклые контуры груди. Нисколько не
стыдясь своей наготы, она улыбнулась и протянула руку Адаму, который
бросился ей навстречу, умоляюще крича:
- Прикрой себя! Прикрой себя!
Обведя взором тысячи зрителей, Ева рассудительно произнесла:
- Почему я должна это сделать, Адам? Все люди вокруг обнажены тоже, и
мы, должно быть, снова находимся в Раю.
- Здесь не Рай, - сказал Адам, а мир наших прапрапрапраправнуков.
- Мне нравится этот мир, - сказала Ева. - Успокойся.
Леор объявил прибытие Козлоногого Пана.
К этому времени мы все обнаружили, что и Адам, и Ева окружены темной
аурой - свидетельством неотъемлемости их человеческой природы. Меня это
даже удивило, поскольку я весьма сомневался в том, были ли когда-нибудь на
самом деле Первый Мужчина и Первая Женщина, и полагал, что все, что их
касалось, обросло впоследствии легендами; тем не менее, я считал, что
возникновение подобных легенд символически отражает в народном сознании
концепцию эволюции человека. А вот теперь выяснилось, что у Пана, этого
получеловека-получудовища, тоже оказалась точно такая же аура. Неужели в
реальном мире могло обитать когда-то подобное существо?
Тогда я не в состоянии был уразуметь этого. Но впоследствии, по
зрелом размышлении, я пришел вот к какому выводу: если никогда и не было
козлоногого человека, то, тем не менее, весьма нередко попадались реальные
люди, которые вели себя так, как вел себя Пан, и именно основываясь на
особенностях поведения таких людей человеческое воображение и создало
этого бога разнузданной похоти. Что же касается самого Пана, который
выскочил из машины Леора, то он не долго оставался на помосте. Он сразу же
опрометчиво ринулся вниз, прямо в толпу зрителей, смеясь и размахивая
руками и одновременно с этим высоко подбрасывая в воздух свои раздвоенные
копыта.
- Великий Бог Пан жив! - дружно взревела аудитория.
Он подхватил на руки нежное тело Милиан, жены Дивада-Архивариуса в
текущем году, и понес ее к небольшой рощице, зеленевшей на горизонте.
- Он оказывает мне великую честь, - произнес Дивад, муж прелестной
Милиан в данном году.
Леор же все продолжал священнодействовать в чреве своей машины.
Он вызвал к жизни Гектора и Ахилла, Орфея, Персея, Локи [хитрый и
коварный бог огня в древнегерманском пантеоне] и Авессалома. Он вызвал к
жизни Медею, Кассандру, Одиссея, Эдипа. Вызвал к жизни Тота, Минотавра,
Энея, Саломею. Вызвал к жизни Шиву и Гильгамеша, Виракочу и Пандору,
Приапа [бог половой любви в древнегреческом пантеоне] и Астарту, Диану,
Диомеда, Диониса, Девкалиона. День стал клониться к завершению и по небу
поплыли искрящиеся луны, а Леор все продолжал свой тяжкий труд. Он
сотворил для нас Клитемнестру и Агамемнона, Елену и Менелая, Исиду и
Осириса. Он ввел в наш мир Дамбаллу, Гведонибо и Папа-Легбу [мистические
божества и персонажи фольклора негров - жителей Гаити и гвинейского
побережья Зап. Африки]. Он дал нам Ваала. Дал нам Самсона. Дал нам Кришну.
Пробудил к жизни Кетцалькоатля, Адониса, Хольгера-Датчанина, Кали, Пта,
Тора, Ясона, Нимрода, Сета.
Тьма продолжала сгущаться, а мифологические персонажи все больше
теснились и толкались на сцене, пока сплошным потоком не хлынули на
площадь. Они смешивались друг с другом, старые недруги обменивались
сплетнями, давние друзья пожимали друг другу руки, члены одного и того же
пантеона радостно обнимались или осторожно поглядывали на своих
соперников. С нами они смешивались тоже, герои отбирали себе женщин,
чудовища делали все от них зависящее, чтобы не казаться такими уж
мерзкими, боги вовсю стали бороться друг с другом за паству, будто это
была предвыборная кампания.
Мы были сыты богами и героями по горло, так мне во всяком случае
показалось, но Леора уже невозможно было остановить. Это был его звездный
час.
Из машины вышли Роланд и Оливье, Рустам и Зухра, Каин и Авель,
Аполлон и Пифия, Орест и Пилад, Иона и Давид. Появились Святой Георгий,
Святой Витт, Николай-Чудотворец; Святой Христофор, Святой Валентин, Святой
Иуда. Возникли Фурии, Гарпии, Плеяды, Мойры, Норны [богини судьбы в
скандинавской мифологии]. Леор был романтиком и удержу не знал ни в чем.
И у всех, кто только не появлялся из машины, наличествовала аура их
человеческого происхождения.
Но даже чудеса приедаются быстро. Жители Земли середины тринадцатого
тысячелетия ни на чем долго не задерживали своего внимания, и их быстро
одолела скука. Рог изобилия, из которого продолжали сыпаться чудеса, еще
очень далек был от оскудения, но уже в первых, самых ближних рядах
собравшихся я заприметил людей, поднимавшихся в небо и отправлявшихся по
домам. Мы, кто составляли непосредственное окружение Леора, разумеется,
обязаны были оставаться, хотя были уже пресыщены этими плодами людской
фантазии и даже нас стало смущать их обилие.
Из машины появился белобородый старик с плотной аурой. В руках у него
была какая-то тонкая металлическая труба.
- Это Галилей, - пояснил Леор.
- Кто, кто? - переспросил меня Прокуратор Плутона, ибо Леор, уже едва
стол на ногах от усталости, прекратил давать даже краткие описания
призраков прошлого, которых продолжала порождать его машина.
Мне пришлось запросить на сей счет Службу Информации Дворца Человека.
- Это один из современных богов науки, - сказал я Прокуратору
Плутона, - на чей счет относят открытие звезд. Многие верят, что он был
исторической личностью перед тем, как его стали обожествлять. Последнее
произошло после мученической смерти, которой его предали религиозные
консерваторы.
Теперь, когда у Леора появился именно такого рода интерес, он стал
вызывать и других богов науки. Ньютона и Эйнштейна, Гиппократа и
Коперника, Оппенгеймера и Фрейда. С некоторыми из них мы уже встречались
прежде, приводя в наш мир реальных людей прошедших эпох, но сейчас эти
люди были в совершенно иных обличьях, ибо прошли через руки мифотворцев.
Они стали эмблемами своих специфических функций, символами знания и
власти, и начали бродить среди нас, наперебой предлагая исцелять, учить,
объяснять. Они не имели ничего общего с реальными Ньютоном, Эйнштейном,
или Фрейдом, с которыми мы встречались ранее. Даже ростом они были втрое
выше обычных людей, и молнии сверкали на их челе.
Затем появился высокий бородатый мужчина с окровавленной головой.
- Авраам Линкольн, - сказал Леор.
- Древний бог эмансипации, - пояснил я Прокуратору после специально
произведенного запроса.
Затем из машины вышел очень симпатичный молодой мужчина с
ослепительной улыбкой и тоже окровавленной головой.
- Джон Кеннеди, - сказал Леор.
- Древний бог юности и весеннего обновления, - сказал я Прокуратору.
- Символ смены времен года, торжества лета над зимой.
- Таковым богом был Осирис, - не замедлил возразить мне Прокуратор. -
Зачем их таких двое?
- Их существует намного больше, - сказал я. - Бальдер, Таммуз, Митра,
Атис [светлые божества плодородия, весны и растительности из
древнегерманской, вавилонской, древнеиранской и фригийской мифологий].
- Для чего нужно было такое большое количество? - не унимался
Прокуратор, но в этот момент раздался усталый голос Леора:
- Вот теперь я закругляюсь.
Теперь среди нас было множество богов и героев. Открылся сезон
бурного веселья.
Медея сбежала вместе с Ясоном. Агамемнона помирили с Клитемнестрой, а
Тесей и Минотавр стали жить под одной крышей. Другие боги и герои не
чурались общения с нами, простыми людьми. Мне удалось побеседовать с
Джоном Кеннеди, вышедшим последним из машины легендарных персонажей. Как и
Адама, самого первого из таковых, его очень беспокоило здешнее пребывание.
- Да не был я никакой легендой, - жаловался он мне. - Я просто жил.
Был самым заурядным человеком. Участвовал в избирательной кампании и
произносил речи...
- Вы стали легендой, - сказал я. - Вы жили, а затем умерли, и в
смерти своей вы подверглись полной трансформации в умах людей.
Он рассмеялся.
- И превратился в Осириса? В Бальдера?
- Такие сравнения в вашем случае вполне уместны.
- Для вас - может быть. Но в Бальдера перестали верить за добрую
тысячу лет до моего появления на свет.
- Для меня, - возразил я, - вы, Осирис и Бальдер - по сути
современники. Для меня и для всех, кто живет в нашем мире. Вы все из мира
седой древности, все одинаково архаичны. Вас разделяют тысячи лет.
- И я - последний из мифов, которые вы выпустили из этой своей
машины?
- Вот именно.
- Но почему именно я? Неужели люди прекратили мифотворчество с
последней трети двадцатого столетия?
- Об этом лучше спросить у Леора. Но я разделяю вашу точку зрения в
том, что как раз ваша эпоха ознаменовалась концом мифотворчества. С тех
пор люди перестали верить в такие вещи, как мифы. У нас отпала в них
необходимость. Когда мы благополучно преодолели эпоху трудностей, то
вступили в некое подобие рая, где каждый из нас сам превращал свою
собственную жизнь в легенду. Поэтому для чего это нам нужно возвышать
каких-либо отдельных людей над каждым из нас?
Он как-то странно поглядел на меня.
- Вы действительно уверены в том, что это именно так? Что вы обитаете
в раю? Что люди сами стали богами?
- Попробуйте пожить какое-то время в нашем мире, - предложил я, - и
вы воочию удостоверитесь в этом.
Он так и поступил, войдя в наш мир, но к какому выводу он пришел,
этого я так никогда и не узнал, потому что мне уже больше не доводилось с
ним встречаться. Зато с другими бродившими среди нас богами и героями я
сталкивался лицом к лицу довольно часто. Они были повсюду. Они ссорились
между собой, занимались грабежом, а то и просто разбоем, иные предавались
всевозможным безумствам. Нас это не очень-то сильно тревожило, ибо именно
вот такого поведения и следовало было ожидать от архетипов зари
человечества. А некоторые из них оказались вполне мирными. У меня,
например, была мимолетная любовная интрижка с Персефоной. Как
зачарованный, я наслаждался пением Орфея. Для меня танцевал Кришна.
Дионис возродил утраченное искусство приготовления спиртных напитков
и научил нас пьянствовать.
Локи устраивал для нас волшебные фейерверки.
Таллезин проникновенно исполнял для нас удивительные в своей
непостижимости баллады.
Ахилл, чтобы доставить нам удовольствие, восхищал нас искусством
копьеметания.
Да, это была пора чудес, но и чудеса приедаются. Легендарные наши
гости наскучили нам. Их было слишком много, да и оказались они такими
шумными, такими неугомонными, такими слишком уж надоедливыми в своих
непомерных запросах. Они хотели, чтобы мы их любили, прислушивались к ним,
поклонялись им, слагали о них поэмы. Они задавали много вопросов - притом
некоторые из них были того неприличного свойства, что граничили с тайным
желанием подсмотреть внутренние механизмы, что приводили в движение наш
мир, либо приводили нас в замешательство, ибо мы едва ли знали на все
ответы. Они становились все более и более завистливыми и злобными, плели
непрерывные интриги и строили самые различные друг другу козни, тем самым
иногда подвергая и нас самих немалой опасности.
Леор доставил нам великолепную потеху, однако со временем мы
становились все более единодушными в том, что самая пора всем этим
персонажам легенд и мифов убираться восвояси. Мы терпели их среди нас в
течение целых пятидесяти лет, и этого оказалось более, чем достаточно.
И вот мы собрали всех их в кучу и начали загонять назад в машину.
Героев оказалось легче всего туда заманить, несмотря на все то
сопротивление, что они были в состоянии оказать. Для этого мы наняли Локи,
чтобы тот хитростью заставил возвратиться их во Дворец Человека.
- Самые великие свершения ждут вас там, - сказал он героям, и они
поспешили, бахвалясь друг перед другом и демонстрируя свою удаль. Локи
завел их в машину и шмыгнул наружу, а Леор мигом отослал их в прошлое.
Геракла, Ахилла, Гектора, Персея, Кетцалькоатля и всех остальных таких же
непоседливых и жаждущих новых подвигов.
Затем настала очередь демонических личностей. Они утверждали, что мы
им наскучили не в меньшей степени, чем они нам, и подались внутрь машины
по своей доброй воле. Таким манером отбыли Кали, Легба, Сет и многие
другие.
На некоторых нам пришлось устраивать специальные засады и тащить
силком. Одиссей загримировался под Бриля, секретаря Председателя Пенга, и
мог бы неизвестно сколько еще времени нас дурачить, если бы настоящий
Бриль не разоблачил бы обман, вернувшись неожиданно из отпуска, который
проводил на Юпитере. И даже тогда Одиссей еще пытался увильнуть. Немало
трудностей доставил нам Локи. Эдип стал изрыгать на наши головы гневные
проклятия, когда мы пришли за ним. Делал трогательно цеплялся за Леора и
умолял его:
- Позволь мне остаться, брат мой! Позволь мне остаться! - но только
вынудил нас своей просьбой побыстрее запихнуть его внутрь машины Леора.
Год за годом продолжался поиск и отлов гостей нашей эпохи, пока в
один прекрасный день мы не удостоверились в том, что управились со всеми
из них. Последней оказалась Кассандра, которая в жалком рубище жила на
далеком острове.
- С какой целью вы вызвали нас сюда? - спросила она. - А раз уж
вызвали, то для чего отправляете назад?
- Игра окончена, - сказал я ей. - Нас теперь ждут другие развлечения.
- Вам следовало бы оставить нас в своем мире, - сказала Кассандра. -
Народ, у которого нет собственных мифов, поступил бы очень благоразумно,
позаимствовав у других, и притом далеко не только ради забавы. Кто согреет
ваши души в безвременье, если таковое наступит в будущем? Кто возвысит ваш
дух, когда придет пора страданий? Кто облегчит ваши злосчастья, если
таковые постигнут вас? Горе! Горе!
- Все несчастья Земли, - смиренно заметил я, - заключаются в ее
тяжелом прошлом. Сейчас нам не нужны больше мифы.
Кассандра улыбнулась и смело ступила внутрь машины. И исчезла из
виду.
А затем началась эра огня и хаоса, ибо, как только лишились мы мифов,
нагрянули жестокие захватчики, вломившиеся в наш мир с небес. И
опрокинулись башни, и попадали с неба луны. А среди нас стали рыскать
чужеземцы с холодными, равнодушными взглядами, чиня нам все, что только им
могло заблагорассудиться.
Те же, кому посчастливилось спастись, стали горько взывать к
отринутым нами же самими героям:
- Лаки, приди!
- Ахилл, защити нас!
- Шива, освободи нас!
- Геракл! Тор! Кетцалькоатль!
Но боги молчали, а герои не появлялись. Машина, что сверкала во
Дворце Человека, была уничтожена, а Леор, ее создатель, покинул наш мир.
Бездомные псы ошиваются по нашим садам и паркам, а наши повелители гордо
шествуют по нашим улицам. Нас же они сделали своими рабами. И теперь мы
одиноки под ставшим таким чужим и ужасным для нас небосводом. И некому
прийти на помощь.
НАЕЗДНИКИ
От меня остались только ошметки. Куски памяти откололись и уплыли
прочь, как части расколовшегося ледника. Так происходит всегда, когда
Наездник покидает нас. Никогда мы не можем быть уверены в том, что
совершали наши одолженные тела. У нас остаются только блуждающие
фрагменты, отпечатки.
Точно так, как песок прилипает к выброшенной из океана бутылке. Точно
так, как пульсирует боль в ампутированных ногах.
Я встаю. Собираюсь с силами. Мои волосы спутаны. Я расчесываюсь. Все
лицо мое в морщинах - я слишком мало спал. Во рту горечь. Может, Наездник
ел дерьмо моим ртом? Они это делают. Они делают все.
Утро.
Серое, неопределенное утро. Некоторое время я гляжу в окно, а затем с
дрожью распахиваю его и предстаю перед серой, неопределенной поверхностью
внутренней панели. Моя комната не прибрана. Здесь была женщина? Во всех
пепельницах окурки. Обнаружив их, я вижу на некоторых губную помаду. Да,
здесь была женщина.
Я прикасаюсь к простыням. Они еще теплые. Обе подушки скомканы. Она
уже ушла и Наездник тоже, а я сейчас один.
Сколько же все длилось в этот раз?
Беру трубку и звоню в Центральную. "Какое сегодня число?"
Вежливый женский голос компьютера отвечает: "Пятница, четвертое
декабря, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год".
"Который час?"
"Девять пятьдесят одна по восточному стандартному времени".
"Какой прогноз погоды?"
"Сегодня температура будет колебаться от тридцати до тридцати восьми
градусов. Сейчас тридцать один градус. Северный ветер. Скорость ветра
шестнадцать миль в час. Возможны небольшие осадки".
"Что вы предложите от похмелья?"
"Вам нужна еда или лекарство?"
"Все, что вы предложите", - говорю я.
Компьютер некоторое время раздумывает над моей просьбой. Затем
решает, что нужна и еда, и лекарство, и включает мою кухню. Из крана течет
холодный томатный сок. Жарятся яйца. Из аптечного отверстия изливается
какая-то красноватая жидкость. Центральный компьютер всегда очень
заботлив. А Наездники совершают на нем поездки, думаю я. И что
восхитительного могут получить они от этих путешествий? Куда более приятно
одолжить миллион умов из компьютера, чем временно проживать в несчастной,
коротко замкнутой душе гниющего человеческого существа.
Четвертое декабря, как сказала Центральная. Пятница. Итак, Наездник
владел мной три ночи.
Я выпиваю красноватую жидкость и полупьяно ощупываю свои
воспоминания. Так, как ощупывают больную мозоль.
Помню утро вторника. Неважное время для работы. Ни одна из карт не
получалась. Завотделом в раздражении. Наездники овладевали им три раза в
течение пяти недель, и его отдел в результате полностью разболтан, а
рождественская премия под большим вопросом. Хотя и принято не наказывать
человека за ошибки из-за Наездников - таковы правила системы - завотделом
считает, что с ним обращаются несправедливо. У нас тяжелые времена.
Тщательно проверяй карты, крутись с программой, сто раз перепроверяй
основные данные. И вот они появились: детальный прогноз изменения цен
средств общественной необходимости, февраль-апрель 1988. Сегодня мы
встречаемся, обсуждаем карты-схемы и то, что они нам сулят.
Я не помню полудня во вторник.
Наверно, именно тогда мной овладел Наездник. Возможно, на работе, а
может быть, в этом зале с панелями из красного дерева во время
конференции. Мое лицо все багровеет. Я кашляю, хожу на ощупь, спотыкаюсь.
Они печально кивают головами. Никто ко мне не подходит. Никто меня не
останавливает. Слишком опасно общаться с тем, кем овладел Наездник. Очень
возможно, что другой Наездник крутится поблизости вне телесной оболочки и
ищет, кого бы оседлать.
Итак, меня избегают. Я покидаю здание.
А что было потом?
Этим блеклым утром в пятницу я сижу дома, ем яичницу и пытаюсь
вернуть память о трех потерянных ночах.
Конечно же, это невозможно. Сознание работает в то время, когда тобой
владеет Наездник, но после его ухода исчезают практически все
воспоминания. Остаются маленькие осколки памяти, тощее и слабое подобие
происшедшего.
Пытаюсь вспомнить.
Девушка? Да - губная помада на окурках. Значит, секс в моей комнате.
Молодая? Старая? Блондинка? Брюнетка? Все в тумане. Как вело себя мое
одолженное тело? Был ли я хорошим партнером? Когда я сам по себе, то
стараюсь быть таковым. Я держу форму. В свои тридцать восемь могу сыграть
три сета летним полднем без напряжения. Я могу заставить женщину сиять,
как ей положено. Не хвастаюсь, просто утверждаю. У меня есть способности.
Но, как мне говорили, Наездники находят злобное удовлетворение в том,
чтобы извращать наши способности. Вполне может быть, что Наезднику очень
нравилось, найдя мне женщину, заставлять меня быть импотентом.
Не нравятся мне такие мысли.
Дымка улетучивается из головы. Лекарство, посланное компьютером,
действует быстро. Я ем, бреюсь, стою над вибратором, чтобы высохло тело.
Делаю зарядку. Использовал ли мое тело Наездник для зарядки в среду и в
четверг? Наверное, нет. Нужно восстановить форму. Я, примерно, среднего
возраста и мне нелегко восстанавливать форму.
Двадцать раз касаюсь пальцев ног, колени прямые. Двигаю ногами в
воздухе. Ложусь и, пыхтя, отжимаюсь.
Хотя с телом плохо обращались, оно отвечает. Это - первое яркое
мгновенье моего пробуждения. Чувствовать внутренний трепет, ощущать, что
во мне еще есть сила.
Свежий воздух - вот что мне нужно сейчас. Я наскоро одеваюсь и
выхожу. Сегодня не нужно появляться на работе. Все знают, что в полдень во
вторник мною овладел Наездник и им не нужно знать, что он ушел до зари в
пятницу. У меня свободный день. Я буду бродить по улицам, разминая
конечности, возрождая тело после насилия.
Вхожу в лифт и выбрасываю все, что случилось. Выхожу в декабрьскую
унылость.
Около меня возвышаются башни Нью-Йорка.
По улице мчатся машины. Водители сидят, нахохлившись, за рулем. Никто
не знает, когда водитель едущей рядом машины будет оседлан. Всегда
какая-то смута в движении, когда появляется Наездник. Из-за этого много
жертв на улицах и на дорогах, но Наездник не погибает никогда.
И я начинаю свою бесцельную ходьбу. Пересекаю Четырнадцатую улицу,
иду на север, прислушиваюсь к мягкому мощному урчанию электрических
подстанций. Вижу парнишку, который бежит трусцой и ощущаю, что он
оседланный. На углу Пятой и Двадцать второй улицы ко мне подходит пузатик,
видно, что богатый. Галстук у него набекрень, из кармана торчит утренняя
"Уолл-Стрит Джорнел". Он хихикает. Высовывает язык. Он оседланный. Я
уклоняюсь от него. Быстрым шагом подхожу к переходу Тридцать четвертой
улицы по направлению к Квинз и останавливаюсь на секунду, чтобы послушать,
как ссорятся две взрослые девушки. Они стоят на краю пешеходной дорожки.
Одна из них - негритянка. Другая толкает ее к поручням. Оседланные.
Наездник не помышляет об убийстве, у него в уме только получить
удовольствие. Дрожащая негритянка высвобождается, падает, поднимается и
бежит. Другая девушка всовывает в рот прядь волос, жует ее и вроде бы
приходит в себя. Выглядит она так, как будто принимала наркотики.
Я отвожу глаза. Не нужно наблюдать, как пострадавший, вроде тебя,
пробуждается к жизни. Это моральные устои оседланных. У нас такое
множество племенных обычаев в эти черные дни.
Я спешу дальше.
Почему я так тороплюсь? Я уже прошел больше мили. И, вроде, двигаюсь
к какой-то цели. Так, как будто Наездник все еще сидит в моем черепе и
понукает меня. Но это же не так. Я знаю. По крайней мере сейчас я
свободен.
Можно ли быть таким уверенным?
Латинское cogito ergo sum [я думаю - значит, я существую (лат.)]
больше не подходит. Мы продолжаем думать, даже оседланные. Мы живем в
тихом отчаяньи, не способные остановить бег жизни, какая бы она не была
страшная и саморазрушительная. Я уверен, что способен различать состояния,
когда во мне Наездник и когда я свободен. А может нет. Может быть, во мне
находится Наездник-дьявол, который вовсе не бросил меня, а просто
передвинулся в мозжечок, подпитывая меня иллюзией свободы и в то же время
побуждая делать то, что он желает.
А вообще, было ли у нас что-либо большее, чем иллюзия свободы?
Но мысль эта беспокоит меня: значит, я оседланный, не ощущая этого. Я
начинаю тяжело потеть, но не из-за быстрой ходьбы. Стой! Тут же стой! Куда
ты должен идти? Та на Сорок второй улице. Вот библиотека. Тебя ничто не
толкает идти вперед. Остановись на секунду, говорю я себе. Отдохни на
ступеньках библиотеки.
Я сажусь на холодные камни и убеждаю себя, что решение принял сам.
Так ли это? Древнейшая проблема: свободная воля против детерминизма.
А форма, в которой она выражена - гнуснейшая. Детерминизм - это сейчас не
философская абстракция. Это холодные чужие протуберанцы, проникающие
сквозь череп. Наездники прибыли три года назад. С тех пор пять раз меня
оседлывали. Наш мир совсем изменился. Но мы приспособились даже к этому
миру. Прижились. У нас есть свои обычаи. Жизнь продолжается. Правительство
управляет, законодательные власти совещаются, на бирже, как обычно,
делается бизнес и у нас есть способы компенсировать случайные разрушения.
Другого пути нет. Что же еще можно сделать? Задохнуться от поражения? С
этим врагом мы не можем сражаться, а выстоять можем, только перетерпев
все. Вот мы и терпим.
Каменные ступени холодят мое тело. Немногие сидят здесь в декабре.
Я говорю себе, что совершил эту длительную прогулку по своей
собственной воле и остановился тоже по собственной воле, что сейчас в моем
мозгу нет никакого Наездника. Может быть. Не могу же я думать, что я
несвободен.
Я размышляю. Наездник мог оставить во мне какой-то дремлющий приказ.
Иди к этому месту, остановись на этом месте. Может быть и так.
Я оглядываю тех, кто расположился на ступеньках библиотеки. Старик,
глаза пустые, сидит на газете. Мальчишка лет тринадцати, ноздри
раздуваются. Толстушка. Неужели все оседланные? Ощущение такое, что вокруг
меня сегодня все Наездники. Чем больше я изучаю оседланных, тем больше
убеждаюсь, что я сейчас свободен. В последний раз я был свободен от
Наездников три месяца. А некоторые, говорят, вообще не бывают свободными.
Их телами Наездники очень интересуются и у них свобода бывает только на
день, на неделю, на час. Мы не смогли определить, сколько же Наездников
отравило наш мир. Может быть, миллионы? Или, может быть, пять? Сколько же?
Снежинки кружатся в сером небе. Центральная сказала, что вряд ли будут
осадки. Они что, и Центральную тоже оседлали этим утром?
Я вижу девушку. Она сидит по диагонали от меня, пять шагов вверх и
метров тридцать дальше. Юбка у нее натянута на коленях и видны прекрасные
ноги. Молодая. Волосы темно-каштанового цвета. Очень просто одета. Ей до
тридцати. На ней темно-зеленое пальто и на губах помада пурпурного
оттенка. Губы полные, нос тонкий, высокий лоб, брови тщательно выщипаны.
Я знаю ее.
Последние три ночи я провел с ней в моей комнате. Это именно она.
Оседланная, она пришла ко мне и, оседланный, я спал с ней. Я уверен в
этом. Завеса памяти приоткрывается и я вижу ее обнаженное тело на моей
постели.
Но как же я могу помнить это?
Воспоминание слишком сильное, чтобы быть иллюзией. Определенно есть
что-то, что мне позволили запомнить. Я продолжаю вспоминать. Я вспоминаю,
как от удовольствия она издавала мягкие, прерывистые звуки. Я знаю, что
мое тело не подвело меня в эти три ночи и я смог ее удовлетворить.
Больше того. Я вспоминаю музыку волнами, запах юности, исходящий от
ее волос, шелест зимних деревьев. Каким-то образом она возвращает мне
время невинности, время, когда я был еще юным, а девушки загадочными
существами, время вечеринок и танцев, теплоты и секретов.
Теперь меня тянет к ней.
В таких случаях тоже действует этикет. Является плохим вкусом
подходить к тому, с кем встречались, когда были оседланы. Подобная встреча
не дает никаких преимуществ. Незнакомка остается незнакомкой. И не играет
роли, что она делала или говорила во время вашей невольной совместной
жизни.
И все-таки, меня к ней тянет.
Но зачем нарушать табу? Зачем нужно это серьезное нарушение этикета?
Никогда я не делал ничего подобного. Я всегда был щепетилен.
Но я встаю и иду вдоль ступеньки, на которой сидел, оказываюсь ниже
ее, гляжу на нее и она автоматически сдвигает ноги, как будто осознает,
что ее поза нескромна. Из этого жеста я понимаю, что сейчас она не
оседлана. Мы встречаемся глазами. У нее подернутые дымкой зеленые глаза.
Она красива, и я напрягаю память, чтобы вспомнить больше подробностей
нашей страсти.
Взбираюсь по ступенькам и останавливаюсь около нее.
"Привет", - говорю я.
Она глядит безразличным взглядом. Кажется, она меня не узнает. Ее
глаза слегка затуманены, как бывает всегда, когда уходит Наездник. Она
сжимает губы и долгим взглядом оценивает меня.
"Привет", - отвечает она холодно. - "По-моему, мы не знакомы".
"Нет, не знакомы. Но у меня такое ощущение, что именно сейчас вам не
хочется одиночества. И мне тоже".
Своим взглядом я пытаюсь показать, что мои побуждения приличны. "Идет
снежок", - говорю я. "Мы можем найти место потеплее. Я хотел бы с вами
поговорить".
"О чем?"
"Давайте пойдем куда-нибудь и я расскажу. Меня зовут Чарлз Рот".
"Хэлен Мартин".
Она встает. Еще не отбросила холодное безразличие. Она подозрительна,
и ей от этого не по себе. Но по крайней мере, она хочет пойти со мной.
Хороший знак.
"Не слишком ли рано, чтобы выпить?" - спрашиваю я.
"Не уверена. Даже не знаю, который час".
"Еще нет двенадцати".
"Все равно, давайте выпьем", - говорит она и мы оба улыбаемся.
Мы идем через дорогу в коктейль-бар.
Сидя лицом к лицу в полумраке, потягиваем наши напитки. Она пьет
"дайкири", а я - "кровавую Мэри". Она слегка расслабляется. Я спрашиваю
себя, чего же хочу от нее. Разделить с ней постель? Но я три ночи получал
это удовольствие, хотя она ничего не знает. Мне хочется чего-то большего.
Чего?
У нее воспаленные глаза. Она мало спала за эти три ночи.
Я говорю: "Вам было очень неприятно?"
"Что именно?"
"Наездник".
Ее лицо искажается, как от удара хлыстом.
"Откуда вы знаете, что у меня был Наездник?"
"Просто знаю".
"Наверно, не нужно говорить об этом".
"Я без предрассудков", - говорю я. - "Мой Наездник покинул меня этой
ночью. Я был оседлан со вторника".
"А мой, кажется, оставил меня часа два тому назад". Ее щека розовеет.
Она делает усилие, говоря об этом. "Я была оседлана в понедельник ночью.
Это было в пятый раз".
"И у меня тоже".
Мы прокручиваем свои бокалы. Растет взаимный внутренний контакт,
слова почти не нужны. Недавние переживания дают некоторую общность, хотя
Хэлен и не представляет, насколько интимными они были.
Мы беседуем. Она дизайнер витрин магазинов. В нескольких кварталах
отсюда у нее небольшая квартира. Живет сама. Она спрашивает, чем занимаюсь
я. "Анализ ценных бумаг", - отвечаю. Она улыбается. Ее зубы безупречны.
Второй раз мы наливаем напитки. Теперь я уверен, что именно эта девушка
была в моей комнате, когда я был оседлан.
Во мне начинает теплиться надежда. Счастливый случай свел нас вместе
так быстро после того, как мы расстались как во сне. Он же оставил кусочек
сна в моем сознании.
Мы пережили что-то, Бог знает что, но это было нечто, что сохранило
во мне такое яркое воспоминание. И теперь я хочу войти в ее сознание
наяву, полностью владея собой. Я хочу возобновить наши отношения, но
теперь в реальности. Это неправильно: я использую не свое преимущество, а
только то, что мы получили благодаря краткому присутствию в нас
Наездников. Все-таки, она мне нужна. Я хочу ее.
Кажется, я ей тоже нужен, хотя она и не понимает, кто я. Ее
сдерживает страх.
Я боюсь испугать ее и не хочу наскоро воспользоваться своим
преимуществом. Возможно, она пригласит сейчас меня к себе, а, может, нет.
Но я ее не спрашиваю. Мы допиваем напитки. Договариваемся встретиться
завтра на ступеньках библиотеки. Какое-то мгновение я глажу ее руку. Затем
она уходит.
Я наполнил окурками три пепельницы в ту ночь. Снова и снова я
рассуждаю, умно ли то, что я делаю. Может, оставить ее в покое? Я не имею
права следовать за ней. В мире, в том состоянии, в котором он оказался,
очень трудно будет оставаться одиночками.
И все же, когда я думаю о ней, в память впиваются эти
полувоспоминания, затуманенные огоньки потерянных возможностей, девичий
смех в коридорах второго этажа, поцелуй украдкой, чаепитие с пирожными. Я
припоминаю девочку с орхидеей в волосах, другую в блестящем платье и еще
одну с детским лицом и глазами женщины - и все так давно, и все потеряно,
и все ушло. И я говорю себе, что этого раза я не упущу, я не позволю,
чтобы ее забрали у меня.
Наступает утро, тихая суббота. Я возвращаюсь к библиотеке, почти не
ожидая встретить ее, но она там, на ступеньках, и вид ее как будто упрек.
Она выглядит настороженной, обеспокоенной. Очевидно, много думала и мало
спала. Вместе мы идем вдоль Пятой Авеню. Она идет совсем рядом, но руку
мою не берет. Шаги ее быстрые, короткие, нервные.
Я хочу предложить ей пойти к ней домой, а не в коктейль-бар. В наше
время надо торопиться, пока мы свободны. Но я знаю, будет ошибкой
применять такую тактику. Грубая торопливость может принести мне и победу,
и поражение. В любом случае ее настроение ничего хорошего не обещает. Я
гляжу на нее, думая о струнной музыке и о новых снегопадах, а она глядит
на серое небо.
Она говорит: "Я ощущаю, что они все время наблюдают за мной. Как
грифы в небе, летают и ждут. Готовы наброситься".
"Но есть возможность победить их. Когда они не наблюдают, мы можем
чуть-чуть насладиться жизнью".
"Они всегда наблюдают".
"Нет", - говорю я. - "Их не может быть столько. Иногда они наблюдают
за чем-то другим и в это время два человека могут сойтись и подарить друг
другу немного тепла".
"А какой смысл?"
"Вы слишком пессимистичны, Хэлен. Время от времени они месяцами не
обращают на нас внимания. У нас есть возможность. Есть".
Но я не могу пробиться к ней сквозь скорлупу страха. Она парализована
близостью Наездников и не желает начинать что-либо, боясь, что все будет
украдено нашими мучителями. Мы доходим до дома, где она живет, и я
надеюсь, что она замешкается и пригласит меня. Мгновенье она колеблется,
но только мгновенье. Она берет обеими руками мою руку, улыбается, но
улыбка исчезает, ее нет. Остаются только слова: "Завтра снова встретимся у
библиотеки. Днем".
Длинная, холодная дорога домой.
Этой ночью в меня просачивается пессимизм. Наверно безнадежно
пытаться нам спасти что-либо. Более того, с моей стороны плохо искать ее,
стыдно предлагать ненадежную любовь, когда я не свободен. В нашем мире,
говорю я себе, мы должны избегать других, чтобы никому не причинить вреда,
когда нас захватывают и оседлывают.
Я не иду к ней этим утром. Так будет лучше, убеждаю себя. Мне до нее
совсем нет дела. Представляю, как она стоит возле библиотеки и думает,
почему я опаздываю, становится обеспокоенной, нетерпеливой, раздраженной.
Она разозлится на меня из-за того, что я не пришел на свиданье. Но потом
злость утихнет и она быстро забудет меня.
Наступает понедельник. Я иду на работу.
Естественно, никто не напоминает о моем отсутствии. Все идет так,
будто я не исчезал. Этим утром рынок сильный. Работа захватывающая, и
только к обеду я вспоминаю о Хэлен. Но как только я начинаю думать о ней,
то уже не могу думать ни о чем другом. Моя трусость, из-за которой я не
пришел. Инфантильность черных мыслей субботней ночью. Зачем принимать
судьбу так пассивно? Я желаю сражаться прямо сейчас и добиться полной
надежности, несмотря ни на какие препятствия. Я глубоко убежден, что это
возможно. Может Наездники больше никогда нами не заинтересуются? А эта
беглая улыбка около ее дома, тогда, в субботу, эта мгновенная вспышка -
ведь это должно было показать мне, что за стеной страха в ней таятся такие
же надежды. Она ждала от меня инициативы. А вместо этого я сидел дома.
В обед я иду к библиотеке, убежденный, что напрасно.
Но она там. Ходит вдоль ступенек, а ветер бьет по ее стройной
фигурке. Я подхожу к ней.
Некоторое время она молчит. Наконец говорит: "Привет".
"Извините за вчерашнее".
"Я долго вас ждала".
Я вздрагиваю. "Я решил было, что не имеет смысла приходить. А затем
снова передумал".
Она пытается выглядеть сердитой, но я знаю, что она рада видеть меня
снова. Иначе зачем ей было приходить? Она не может скрыть внутреннее
удовлетворение. Я тоже. Я указываю рукой на коктейль-бар.
"Выпьете дайкири?", - говорю я. - "В знак примирения".
"О'кэй".
Сегодня бар переполнен, но мы находим свободную кабинку. Ее глаза
сверкают, такой я ее еще не видел. Я ощущаю, что барьер внутри нее
ломается.
"Вы меня уже меньше боитесь, Хэлен", - говорю я.
"Я никогда вас не боялась. Я боюсь того, что может случиться, если мы
все же рискнем".
"Не бойтесь. Не надо".
"Я пытаюсь. Но иногда все мне кажется безнадежным. С тех пор, как они
прибыли сюда..."
"Все равно мы можем попытаться жить, как нам хочется".
"Быть может".
"Мы обязаны. Давайте заключим соглашение, Хэлен. Долой мрачность.
Долой беспокойство об ужасах, которые могут прийти. Договорились?"
Пауза. А затем ее прохладная рука накрывает мою.
"Договорились".
Мы допиваем заказанное, я даю кредитную карточку для оплаты, и мы
выходим на улицу. Я хочу, чтобы она попросила меня не идти после обеда на
работу, а пойти к ней. Ведь это неизбежно, она меня попросит, так пусть
это случится как можно скорее.
Мы проходим квартал. Она меня не приглашает. Я чувствую ее внутреннюю
борьбу и ожидаю. Пусть борется, это приведет ее к решению без моей помощи.
Мы проходим еще квартал. Она держит меня под руку, но говорит только о
работе, о погоде, а это разговор на расстоянии. На следующем углу она
сворачивает от своего дома обратно к бару. Я стараюсь быть терпеливым.
Не торопись, говорю себе. Ее тело не является секретом для меня. Мы
начали наши отношения шиворот-навыворот, сперва с физической близости.
Теперь нужно время, чтобы вернуться к более трудному, к тому, что
некоторые люди называют любовью.
Но, конечно, она не осознает, что мы знали друг друга таким вот
образом. Ветер швыряет снежинки в наши лица и постепенно образом эти
холодные укусы пробуждают во мне желание быть честным по отношению к ней.
Я знаю, что должен сказать. Я обязан отказаться от своего нечестного
преимущества.
Я говорю ей: "Когда я был оседлан на прошлой неделе, у меня была
девушка, Хэлен".
"Зачем говорить сейчас об этом?"
"Я должен, Хэлен. Это была ты".
Она резко останавливается. Поворачивается ко мне. Вокруг спешат люди.
Лицо ее бледнеет, а на щеках появляются багровые пятна.
"Это не смешно, Чарлз".
"Я не шутил. Ты была со мной с ночи вторника до утра в пятницу".
"А как ты можешь знать это?"
"Я знаю. Знаю. Моя память чиста. Что-то остается. Я вижу все твое
тело".
"Прекрати, Чарлз".
"Нам было очень хорошо вместе", - говорю я. - "Мы, должно быть,
понравились Наездникам, потому что нам было хорошо. Когда я увидел тебя
снова - это было подобно пробуждению, а обнаружить, что сновидение было
реальностью, что эта девушка - вот она..."
"Нет!"
"Пойдем к тебе и начнем все сначала".
Она говорит: "Ты намеренно говоришь гадости, я не знаю почему, но
зачем тебе нужно было все испортить? Может, я была с тобой, может нет, но
ты не мог этого знать, и если ты не знал, тебе следовало держать язык за
зубами и..."
"У тебя родинка размером с десятицентовик", - говорю я, - "три дюйма
ниже левой груди".
Она рыдает и набрасывается на меня прямо на улице. Ее длинные
серебристые ногти царапают мои щеки, она бьет меня кулачками. Я хватаю ее.
Она бьет меня коленями. Никто не обращает на нас внимания. Все, кто
проходит мимо, считают, что мы оседланы и отворачиваются. Она в слепой
ярости, но я держу ее, как клещами, и она может только топать ногами и
хрипеть. Она напряжена и в предельном отчаяньи.
Тихо, убедительным тоном я говорю: "Мы победим их, Хэлен. Мы покончим
со всем, что они сделали. Не дерись со мной. Нет нужды. Я знаю - это
счастье, что я помню тебя, но позволь мне пойти к тебе и я докажу, что мы
с тобой предназначены друг для друга".
"Пусти меня".
"Пожалуйста. Зачем нам быть врагами? Я не хочу причинить тебе боль, я
люблю тебя, Хэлен. Когда мы были подростками, мы могли бы играть в любовь.
Я играл, и ты, наверно, тоже. Нам было по шестнадцать, семнадцать. Этот
шепот, тайные встречи - это была прекрасная игра, мы знали это. Но игра
закончилась. Нельзя дразниться и убегать. У нас так мало времени, пока мы
свободны... Нужно доверяться, быть открытыми..."
"Все это неправда".
"Нет. Только потому, что существует глупый обычай, когда двое людей,
сведенных вместе Наездниками, должны избегать друг друга, мы не обязаны
этому следовать. Хэлен, Хэлен".
Что-то в моем тоне успокаивает ее. Она перестает сопротивляться. Ее
напряженное тело расслабляется. Она глядит мне в лицо, ее заплаканное лицо
проясняется, глаза темнеют.
"Доверься мне", - говорю я, - "Верь мне, Хэлен!"
Она колеблется. Потом улыбается.
В это мгновенье я чувствую холод внутри черепа в затылке. Будто
стальная игла пронзает кость, мое тело деревенеет. Руки отпускают ее тело.
На мгновенье я теряю сознание, а когда туман рассеивается - все
изменилось.
"Чарлз?", - говорит она. - "Чарлз?".
Она засовывает кулачки в рот. Я поворачиваюсь и, не обращая внимания
на нее, возвращаюсь в коктейль-бар. В одной из передних кабинок сидит
молодой мужчина. Блестят его темные, напомаженные волосы. Щеки у него
гладкие. Его взгляд встречается с моим.
Я сажусь. Он заказывает выпивку. Мы не разговариваем.
Моя рука падает на его кисть и остается там. Бармен, обслуживающий
нас, неприязненно морщится, но ничего не говорит. Мы выпиваем свои
коктейли и ставим пустые стаканы.
"Пошли", - говорит молодой человек.
Я следую за ним.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
СМЕРТЬ ТРУСА
- Ну-ка, повтори еще раз это слово!
Дэйв Лоуэлл улыбнулся и поправил спадавшие на лоб волосы.
- Развоплощение, - произнес он. - Я понимаю, это звучит странно, даже
нелепо, но просто не знаю, как иначе описать всю эту чертовщину.
Барретт Маркс промолчал и продолжал сидеть, закинув ногу на ногу, в
гостиной Дэйва, и потягивать из своего фужера ледяное виски. Несмотря на
тепло и домашний уют, он асе равно остро ощущал ни на миг не
прекращающуюся холодную напряженность в своем отношении к Дэйву. Он все
разглядывал на донышке фужера отражение спокойного, уверенного в себе лица
Дэйва и никак не мог до конца уяснить, почему один вид его все еще
продолжает возбуждать едкое беспокойство в его желудке. Прошло десять лет
с тех пор, как он в последний раз встречался с ним, вместе работали после
окончания колледжа. Однако сейчас он сразу ощутил, насколько легко
оказалось разворошить теплившийся в глубине его души прежний огонь среди
тлевших углей прошлого.
- Это был мой самый нежно любимый проект с первого же дня после того,
как мы закончили учебу, - продолжал Дэйв. - Ты помнишь все те беседы, что
мы вели между собой, наши рассуждения о возможности путешествия во времени
и о тех парадоксах, которые с этим связаны?
- Да, разумеется, - спокойно произнес Барретт. - Эта тема всегда была
твоим любимым коньком, Дэйв.
Его собеседник нахмурился, лицо его слегка перекосилось.
- Еще бы! Послушай. Я все уши тебе прожужжал об этом своем дурацком
изобретении, а ты мне еще даже и слова не сказал о себе. А чем ты
занимался все эти годы, Барретт?
- О, похвастать особенно нечем. - Он поставил фужер и вынул из
кармана пачку сигарет. Сигареты были изысканного, весьма дорогого сорта,
и, раскурив одну, он умышленно положил их из стол этикеткой вверх.
- Я работал в институте Клифтона. По сути, - тут он элегантно
выдохнул дым, - был всего-навсего заведующим отделом электронных
компонентов.
- Ты не шутишь, это серьезно? Да ведь это потрясающе, Барретт! - он
перегнулся и слегка похлопал собеседника по колену, не заметив при этом,
что от этого его жеста лицо Барретта поморщилось.
- Разумеется, - сказал Барретт, его вытянутое смуглое лицо едва
скрывало горечь, которую он испытывал, продолжал непринужденную беседу, -
это ровным счетом ничего по сравнению с тем, чего достиг ты, Дэйв. Я имею
в виду то, что ты сейчас - знаменитый ученый.
Дэйв протестующе махнул рукой, это был очень знакомый Барретту жест,
он хорошо помнил его и ненавидел. Вот именно таким и был всегда Дэйв
Лоуэлл - чопорный, тошнотворно-скромный, самоуверенный, не сомневающийся в
своих способностях. Все давалось ему слишком легко - у него был врожденный
талант исследователя. Он был как бы создан для решения сложнейших
математических задач и разработки понятных лишь горстке посвященных
гипотез. Он никогда не чувствовал перед ними того душевного смятения,
которое испытывал он, Барретт, и прошедшие с тех пор десять лет, казалось,
ничуть его не изменили...
- Ну, дружище, продолжай, - произнес Дэйв. - Расскажи мне о своей
работе. Неужели в ней так и не было ничего интересного?
- Ровно ничего, что могло бы заинтересовать такой крупный ум, каюк
твой. - Барретт заставил себя издать сдержанный смешок. - Я сейчас,
пожалуй, один из тех, кого называют "белыми воротничками". Тех, кого
сейчас называют администраторами.
- О, - в глазах Дэйва пропал блеск, и Барретт отметил про себя: "Я
ненавижу тебя сильнее, чем когда-либо, Лоуэлл...".
Дэйв снова наполнил бокал Барретта.
- Как жаль, что нет дома Джанетт. Она бы запрыгала от радости, увидев
тебя. Я ей рассказывал, понимаешь, обо всем, что нас так сильно связывало.
- Я догадываюсь, - сухо заметил Барретт. - Мне бы тоже очень хотелось
повидаться с нею.
- Она должна вернуться с минуты на минуту. Ты ведь прекрасно
понимаешь, что бывает с женщинами, когда они уходят пройтись по магазинам.
- Понимаю, - отпив немного, произнес Барретт. - Но давай лучше
поговорим о твоей машине, Дэйв. Все это звучит просто потрясающе. Ты в
состоянии утверждать, что в самом деле отправлял предметы в прошлое?
- И да, и нет, - ответил Дэйв. - У меня ничего не получалось, когда я
пытался послать в прошлое какой-либо из неодушевленных предметов. Я именно
с этого начал свои попытки, но без малейшего успеха... Уже подумал было,
что вообще вся эта моя затея завершится полным провалом, пока по ошибке в
главную камеру не попал мой кот Цицерон. Следующее, что до меня дошло -
это фьють и его не стало!
- Ты уверен в том, что он оказался в прошлом? Вернее, я бы так сказал
- у тебя есть достаточно веские основания, чтобы так смело утверждать это?
- Никаких нет оснований. Вот, что самое худшее из всего. Он просто
исчез, как тот знаменитый Чеширский Кот. Какие только картины не возникали
у меня в голове в отношении его загадочного появления где-нибудь в
прошлом, например, в Древнем Египте. Мне даже подумалось, что именно этим
можно объяснить те божественные почести, которые воздавались там кошкам.
Огромное количество самых сумасбродных идей приходило мне в голову. Но
затем я стал более трезво рассуждать об этом, призвав на помощь здравый
смысл. Я перебрал в памяти все, что обычно говорило о парадоксах,
связанных с перемещением во времени, и рассудил, что все, что посещало мой
ум раньше, никак не может быть ответом на волновавший так меня вопрос.
- Вот как? Тогда каков же ответ на самом деле?
- Этого я и сам не знал до поры до времени, - сказал Дэйв и откинулся
к спинке кресла. Лицо его неожиданно помрачнело и стало сосредоточенным. -
Вернее, до прошлого месяца.
- Что же особенного произошло в прошлом месяце?
- Я испытал машину на себе.
Барретт закурил еще одну сигарету. "Он сделал на этом миллион
долларов, - подумал он. - Он ковырялся у себя в подвале и поднимается из
него с игрушкой, с забавой, за которую его назовут гением...".
- И что же тогда случилось? - в конце концов спросил он.
- Вот в этом-то и самое наихудшее из всего этого. Я бы сказал даже -
самое ужасное. Я переместился во времени в прошлое, это факт. Но только не
как Дэйв Лоуэлл - по крайней мере, не в теле Дэйва Лоуэлла. Первое, что я
понял, это то, что стою посредине мощенной булыжниками улицы. Прямо на
меня мчится экипаж, запряженный четверкой лошадей. Я отскочил в сторону, и
какой-то мужчина в брюках до колен и напудренном парике подбежал ко мне и
стал приговаривать:
- Все в порядке, Ной? У тебя все в порядке?
- Ной?
- Таким оказалось у меня имя. Ной. Я очутился в Англии, в городке под
названием Хирфорд-Милл, и звали меня Ной Бриджс. Это был восемнадцатый
век.
- Вот это да!
- Клянусь, это правда. Мужчина помог мне добраться до того места, где
я, оказалось, жил. Когда я остался один, я внимательно посмотрел на себя в
зеркале. Я был высоким, весьма нескладно скроенным джентльменом,
практически лысым, с таким печальным выражением лица, какое бывает разве
что у владельцев похоронных контор. Но самым нелепым из всего этого
оказалось то, что на моей ноге...
- Твоей ноге?
- Да. На правом колене у меня был синяк размером с монету в двадцать
пять центов. И именно в этом-то и заключалось самое странное, ибо всего за
десять минут до этого - в своей лаборатории внизу - я ударился нечаянно о
стол и ушиб колено. Тогда я на это не обратил внимания - пока не обнаружил
синяк от ушиба на теле Ноя Бриджса.
Барретт закурил третью подряд сигарету, теперь рука его слегка
подрагивала.
- И что же произошло потом?
- Я понятия не имел, что и предпринять. Поверь мне, я был прямо-таки
в состоянии паники. У меня даже малейшего представления не было, каким
образом я мог бы вернуться в настоящее. Я оставался в комнате, которую,
как выяснилось, снял в некоем подобии гостиницы. Практически я был в
невменяемом состоянии. Затем я вышел на улицу, чтобы разузнать побольше об
этой своей новой жизни.
На лбу у Дэйва выступил пот, он смахнул капли влаги рукавом рубахи.
- Но такой возможности мне так и не представилось. Не успел я выйти
на улицу, как со мной случился приступ головокружения. Перед глазами у
меня мелькали звезды, огненные круги, в общем все то, что рисуют
карикатуристы в комиксах. А затем я очнулся...
- Снова в лаборатории?
- Нет! На рисовом поле, в какой-то восточной стране. Не спрашивай
меня, где: я до них пор этого не знаю. Это могло быть где угодно: в Китае,
в Японии, даже в России. Я оказался в теле крестьянина, заурядного
трудяги. Я, как безумный, метался по полю, пока меня не осенила
единственная здравая мысль. Взглянуть на свою ногу.
- Ушиб!
- Он был на своем месте, там, где ему и положено было быть. На
колене. Это было единственной ниточкой, связывавшей меня с реальностью.
Только она спасла от неминуемого безумия, так что, Барретт, помоги мне...
- Послушай-ка, Дэйв. А не разыгрываешь ли ты меня сейчас каким-нибудь
образом?
- Нет, я говорю совершенно серьезно. Так что помоги мне, Барретт. Эта
машина - она развоплощала меня, помещая мою личность в пятнадцати
совершенно различных телах, обитавших в прошлом. Не спрашивай, каким
образом или почему - я не знаю этого! Я знаю только то, что случилось
истинное чудо, когда эта... эта штуковина в конце концов отпустила меня, и
мне было разрешено вернуться назад, сюда, в наше время. Я не в состоянии
даже передать тебе, Барретт, сколько благодарственных молитв вознес я за
это чудо. Ты знаешь, я никогда не относился серьезно к религии, но, поверь
мне, - я пал ка колени и непрерывно повторял: "Спасибо тебе, Боже, спасибо
тебе".
Барретт безмолвно созерцал растревоженное лицо Дэйва.
- Только несколько дней тому назад я наконец выяснил, что стало
причиной этого чуда, - тихо произнес Дэйв. - Я был впервые в лаборатории
после того, как все это случилось, и произвел тщательную проверку
оборудования. И обнаружил, что вышла из строя одна из основных
электронно-лучевых трубок. По моим прикидкам, это произошло примерно как
раз в то время, когда я вернулся в нынешнюю реальность. Если бы не эта
неисправность трубки...
- И что же станется теперь с этой твоей машиной развоплощения? Уж не
собираешься ли ты разломать ее, превратив в груду металлолома?
- Право, не знаю. - Дэйв вперился взором в пол, лоб его избороздился
морщинами. - После того, как она такое со мной проделала, велико было мое
искушение поступить именно так. Но как ученый - нет, Барретт, я не в
состоянии был позволить себе такое. Я заменил негодную электронно-лучевую
трубку. Сейчас все оборудование в полной исправности. Я намерен передать
его Институту, и пусть его сотрудники сами решают, что с ним делать.
Барретт поднялся, аккуратно расправил складки, образовавшиеся на его
тщательно отутюженных брюках.
- Вот как? И у тебя даже и намерений не было продемонстрировать мне
этот сооруженный тобою монстр?
Дэйв рассмеялся.
- Ну, если ты так настаиваешь... Но ты ведь сам прекрасно
представляешь, какой у тебя характер. Это адское нагромождение сложнейшей
электронной аппаратуры. Стоит тебе хоть один раз увидеть, как ты надолго
сможешь потерять покой и сон.
Лицо Барретта вспыхнуло.
- О, я и не догадывался о такой своей слабинке. Тогда испытай меня.
Они спустились в лабораторию, которая размещалась в подвале
принадлежавшего Дэйву дома. Внутри ее и намека не было на стерильную
чистоту и порядок среди беспорядочного скопления самого разнообразного
оборудования, запрудившего все помещение. В ней ничего не было общего с
безукоризненностью лабораторий, которыми заведовал Барретт Маркс. Губы его
искривились, он брезгливо вытер пыль с кончиков пальцев.
- Вот это и есть мое творение, - добродушно произнес Дэйв, но лицо
Барретта теперь стало абсолютно непроницаемым. То, что он увидел,
оказалось слишком сложным для его понимания, но он никогда и ни за что не
согласился бы выказать охватившее его смущение перед Дэйвом Лоуэллом.
Сейчас он внимательно рассматривал платформу в центральной части
устройства.
- Именно вот здесь я и стоял, - пояснил Дэйв, - в самом центре
светового пятна, созданного этими электронно-лучевыми трубками. Подожди
минуту. Я продемонстрирую тебе эту машину в действии.
Барретт не спускал глаз с Дэйва, который прошел к одному из столов и
запустил руку в стоявший на нем аквариум с затемненными стеклами. Вернулся
он с маленькой черепахой в руке. Голова и ноги ее выписывали в воздухе
беспорядочные движения, напоминавшие плавательные. Он поместил черепашку
на платформу своей машины и щелкнул выключателем. После этого произвел еще
ряд регулировок на пульте управления, и роговой панцирь черепашки залило
свечение.
- Смотри внимательно, - произнес Дэйв.
Черепашка исчезла.
- Где же она? - выпучив глаза от изумления, воскликнул Барретт.
- Я же говорил тебе, - усмехнулся Дэйв. - Где-то в прошлом -
возможно, в теле какой-нибудь самой обыкновенной черепахи, жившей в
пятнадцатом веке. Как мне кажется, это не самая худшая для нее
перспектива.
Барретт покачал головой.
- Чудо, - задумчиво произнес он. - В этом нет никаких сомнений. Ты
сотворил чудо, Дэйв.
- Может быть. Только я дал себе зарок больше не заниматься подобными
чудесами. Пусть в Институте побалуются с этим некоторое время. Пусть его
сотрудники решают, что делать с этой машиной.
Внезапно одна шальная мысль с такой силой потрясла воображение
Барретта, что он все еще пытался осмыслить ее, когда язык _е_г_о_ уже
непроизвольно дал ей словесное оформление.
- Дэйв! - с необыкновенной горячностью поспешил произнести он. -
Отдай мне эту машину!
- Что?
- Ты не хочешь оставлять ее у себя. Для тебя она всего-навсего
игрушка. Разве я не прав?
- Ну, даже не знаю, что и сказать, Барретт. Разумеется, для меня
работа над нею не является такой уж жизненно важной. Просто...
- Тогда отдай ее мне! Позволь мне поработать с нею... Возможно, мне
удастся преодолеть затруднения, связанные с ее работой. Может быть, мне
повезет внести в нее кое-какие усовершенствования...
- Тебе? - В тоне голоса Дэйва и тени не было неуважительного
отношения к прежнему другу. Его вопросительная интонация скорее была
констатирующего, не вызывающего сомнений свойства...
- А почему бы и нет? - раздраженно произнес Барретт. - Неужели ты
абсолютно уверен в том, что я не в состоянии этого сделать? Неужели ты
полагаешь, что я круглый идиот?
- Я этого совсем не говорил.
- Тогда отдай мне эту машину! Дай мне возможность самому убедиться в
том, что я в состоянии с нею сделать. Ты же знаешь, Дэйв, что я всегда
мечтал о чем-нибудь вроде этого. Всегда, всю свою жизнь. Об одном, очень
значительном научном проекте - одной, главной в своей жизни работе. Только
ты в состоянии понять это.
- Разумеется, я все понимаю. Просто я считаю, что в Институте...
- Институт - это кладбище идей! Им наплевать на все эти возможности,
которыми хочу воспользоваться я. Я непременно сделаю из этого что-нибудь
значительное, Дэйв. Вот увидишь. Что-нибудь очень важное. Что-нибудь
грандиозное. - Его голос поднялся до крика. - Что-нибудь, о чем будут
долго помнить!
Прежде, чем ответить, Дэйв долго вглядывался в ставшее
мертвенно-бледным лицо приятеля. Лоб его покрылся морщинами, он стал
растерянно покачивать головой.
- Успокойся, Барретт. Извини меня, но ответ мой однозначен - нет.
Он повернулся в сторону лестницы, и явная твердость этого его
намерения покинуть лабораторию и больше не возвращаться к этой теме
распалила Барретта Маркса в еще большей мере, чем спокойное,
безмятежно-самодовольное выражение лица Дэйва. Пальцы его правой руки сами
согнулись в очевидном, рефлекторном стремлении плотно сомкнуться вокруг
какого-нибудь оружия, а глаза тут же и нашли таковое: блестящий с
хромированной поверхностью стальной прут, валявшийся на покрытом пылью
ящике для запасных частей. Он схватил его, прут прочертил в воздухе яркую
параболу и обрушился прямо на правый висок Дэйва Лоуэлла. Тот безмолвно,
не испустив даже стона, свалился на пол.
Барретт уставился на дело рук своих и тут же стал глубоко
раскаиваться в этом своем мимолетном импульсе. Ом склонился над Дэйвом и
стал бессвязно что-то произносить, пытаясь выразить охватившее его чувство
сожалении о совершенном и желание помириться. Затем он увидел кровь,
хлынувшую из глубокой треугольной раны на голове Дэйва, и понял, что тому
уже никогда не услышать его мольбы о прощении.
- О, Боже, Боже! - громко воскликнул он.
Это непроизвольное обращение к Богу тотчас же напомнило ему слова,
услышанные им от Дэйва, машину, центральный голубой луч, который все так
же продолжал играть на поверхности пустой платформы.
Он обхватил тело Дэйва обеими руками и поволок его к устройству для
развоплощения. Сделать это было очень нелегко. Ушло немало будоражащих
нервы минут на то, чтобы поместить на платформу такого физически крепкого
мужчину, каким был Дэйв Лоуэлл.
Теперь его тело омывало бледно-голубое сияние. Кровь, сочившаяся из
раны, приобрела причудливый пурпурный оттенок.
Затем Дэйв Лоуэлл исчез.
На верхней площадке лестницы, что вела в подвал, раздался громкий
женский крик.
Этот крик буквально пронзил Барретта, пригвоздил его к полу. Он весь
скорчился от охватившей его самой настоящей боли. Затем взгляд его
проследовал вверх по ступенькам лестницы и обнаружил невысокую
черноволосую женщину, в ужасе прикрывшую лицо руками. Огонь, источавшийся
сквозь пальцы ее гневным взглядом, был уничтожающим в своем безмолвном
обвинении. Только теперь до Барретта со вшей очевидностью дошло, что жена
Дэйва Лоуэлла стала свидетельницей совершенного им только что
преступления.
- Пожалуйста... - с мольбой во взоре произнес он. - Пожалуйста,
выслушайте меня.
Женщина издала сдавленный, гортанный стон и повернулась к двери.
Насмерть испуганный Барретт вихрем взлетел по лестнице за нею. Он схватил
ее, когда она трясущимися руками все никак не могла повернуть дверную
ручку.
- Не делайте этого! - воскликнул он. - Выслушайте меня! Это был
несчастный случай, чистая случайность...
- Отпустите меня! - рыдал, воскликнула женщина. - Вы убили его! Это
вы убили Дэйва!
- Нет! Это просто несчастный случай. Он сам упал на эту машину...
Убитая горем, она безмолвно обмякла в его крепких руках. Теперь он и
сам беспомощно застыл, лихорадочно думал, что же предпринять дальше. Если
она видела, как все это происходило, ему полный конец. Впереди - полиция,
следствие, обвинительное заключение, а затем...
- Позвольте объяснить, - произнес он. - Дайте мне возможность
показать, как все это случилось. Пожалуйста!
Она безучастно взглянула на Барретта.
- Хорошо.
Придерживая ее перед собой, будто она была каким-то безжизненным
манекеном, он провел ее по лестнице до самого низа, подвел непосредственно
к все еще светящейся нитями накала ламп и трубок машине для развоплощения
и сделал жест рукой в сторону платформы.
- Он пытался объяснить мне принципы работы машины, а затем вдруг
пересек голубой луч.
Быстро, пока глаза ее были сосредоточены на бледно-голубом световом
пятне, которое покрывало платформу, он завел ее тонкие руки за спину. Она
вскрикнула, внезапно разгадав его истинные намерения, и ее мускулы,
казалось, вдруг налились неожиданной силой. Она вырвалась из его цепких
рук и с пронзительным криком бросилась к дальней стене комнаты.
- Нет, - произнес он, направляясь к ней. - Я не собирался сделать вам
ничего плохого. Я просто хотел показать вам...
- Не подходите ко мне близко! - Она оперлась сзади о лабораторный
стол, стоявший у самой стенки, и стала шарить рукой за спиной среди
различных деталей и инструментов. Через секунду у нее в руке оказались
ножницы с длинными лезвиями. Увидев, что Барретт надвигается на нее, она
выставила ножницы прямо перед собой.
- Бы должны понять! - закричал Барретт, после чего стремительно
бросился к ней.
Ножницы описали в воздухе короткую дугу снизу вверх, лезвия их
устремились к животу Барретта, будто клюв какой-то злобной хищной птицы.
Он ощутил толчок в ткани его живота и на какое-то мгновение ему даже
показалось, что ничего не изменилось в его положении.
Однако затем он увидел ужас на своем лице, мимолетно отразившемся в
металле ножниц, и только тогда понял, что ему нанесен смертельный удар. С
осознанием этого тотчас пришла и боль. Шатаясь, он отпрянул назад, глаза
его выпучились. Он все еще никак не мог уразуметь, что рваная рана на его
животе нанесена этой хрупкой молодой женщиной, обуянной страхом и гневом.
Руки его сомкнулись над краями раны, но это не остановило хлынувшую из
раны кровь, которая мгновенно промочила насквозь его одежду и выступила
наружу.
Испытывая сонливость и отрешенность от всего, Барретт грузно упал на
пол, ход мыслей его замедлился, они потеряли всякую связность. Он услышал,
как затихли где-то наверху женские шаги, но это его уже нисколько не
волновало. Раньше он никогда особенно не задумывался над таким феноменом,
как смерть. Поэтому теперь, когда такой момент наступил и в его
собственной жизни, важность его показалась ему поначалу уж слишком
преувеличенной. Он обвел взглядом комнату, хотя и не без интереса, но
весьма равнодушно, и даже слегла улыбнулся, увидев голубое свечение,
исходившее от машины, которая и послужила причиной такого неожиданного
завершения его собственного жизненного пути.
И только спустя несколько томительных мгновений ему стало страшно.
Так страшно, что все тело его яростно задрожало, абсолютно все - от пяток
до макушки. Взгляд его уперся в быстро надвигающуюся на него тьму, и он
ужаснулся ее приближением. Он ощутил, как по всей его коже стало
растекаться что-то холодное, как лед, и не сразу понял, что это его
собственный пот.
Его обуял страх! Ужасный, подлинный, всепронизывающий страх! Он не
хотел умирать!
Собрав в предсмертной агонии последние силы, он пополз. Он волочил
себя по полу лаборатории и перемещал свое трепещущее от ужаса тело только
с помощью рук, испытывая мучительнейшую боль.
Затем последним рывком умирающего он бросил себя на пучок голубых
лучей.
...Он брел по лесу, в котором ветки деревьев были словно обгоревшими
и начисто лишены листвы. Все вокруг было укутано густой дымкой, и ему с
трудом удавалось различать фигуры людей, которые устало тащились перед ним
длинной цепочкой, передвигаясь очень медленно, едва волоча ноги.
Он выронил какой-то предмет, что был у него в руке, и он беззвучно
упал то ли в пыль, то ли в пепел. Кто-то сзади него крепко выругался, и,
обернувшись, он увидел лицо бородатого мужчины в металлическом шлеме с
заостренным козырьком. Красно-синяя военная форма мужчины пересекалась
двумя перекрещивающимися белыми полосами, в руке он нес мушкет. Мужчина
произнес что-то на гортанном германском наречии, и Барретт открыл было
рот, но так ничего ему и не ответил.
Он нагнулся и поднял свое собственное, выпавшее из рук, оружие, а
гессенские солдаты шли все дальше и дальше нестройной шеренгой мимо него,
больше не удостаивая его взглядом. "Это случилось, - мелькнула в его
голове радостная мысль. - Я в прошлом - и я жив! Кто бы мог поверить в
такое!"
Он, спотыкаясь, снова побрел по тропе, но к этому времени уже потерял
из виду последнего из шеренги гессенских наемников. Он окликнул их.
Позади него раздался свист.
Он рывком обернулся.
С вершины дерева быстро соскальзывал мужчина в зеленой куртке. Из его
кепи франтовато торчало птичье перо. На ремне, опоясывавшем его талию,
покачивался топор, рука сжимала длинный охотничий нож.
- Выслушайте меня! - вскричал Барретт.
Но мужчина и не собирался его слушать. С проворством пантеры он
набросился на Барретта и крепко обхватил его шею левой рукой. Затем в
воздухе мелькнула сталь ножа.
- Нет! - завопил Барретт.
Лезвие, точно настигнув свою цель, пронзило ткани тела Барретта в
средней части туловища к принесло с собою снова и боль, и страх, и ужас
смерти...
...Ему было очень холодно.
Над головой у него простирался безбрежный купол неба, лютый ветер
свирепо и безжалостно бил ему в обнаженную грудь. Он поднял взор на
нагромождение кучевых облаков у себя над головой, а затем взгляд его
остановился на бесконечной равнине, испещренной невысокими пологими
холмами.
Он попытался пошевелиться, но обнаружил, что руки его крепко
привязаны к столбу. Я жив, подумал он. Жив! Только вот где?
Он повернулся вправо и увидел в непосредственном соседстве нечто
такое, что повергло его в подлинный ужас. Еще один столб, с обвисшим телом
мужчины, привязанным к нему. Мужчина с жестоко избитым телом, из которого
отовсюду сочилась кровь. Кровь ярко алела и на его синих брюках с широкой
белой полосой.
А чуть поодаль, тоже справа, еще одна фигура в такой же самой жуткой
позе.
- Где это я? - вскричал он.
Ответом было только завывание ветра.
А затем раздался гром. Но не над головой, а у земли, у самых его ног.
Рваные, пульсирующие звуки, от которых дрожала трава... Эти звуки с каждым
мгновеньем становились все громче и громче, пока в его поле зрения не
попал и сам источник услышанного им чуть ранее грома.
Эти жуткие звуки исходили от сидевших верхом на лошадях людей,
неровной линией расположившихся впереди. На них была какая-то необычная,
странным образом разукрашенная одежда, столь же нелепо раскрашенными были
их лица. Судя по беспорядочным и быстрым движениям рук, их необузданная
дикость и яростный гнев были очевидны.
Всадники быстро проскакали мимо мертвых тел своих пленников, но при
виде испуганных глаз Барретта и его корчащегося от боли тела, неожиданно
натянули узду своих лошадей.
Первый из всадников откинул назад убранную перьями густую копну
длинных волос и что-то крикнул. Один из молодых индейских воинов
рассмеялся и высоко поднял над головой копье.
- Нет! - закричал барретт, как будто этот крик мог приостановить
полет копья.
Его острие со свистом вспороло кожу Барретта, разодрало ткани живота
и вызвало в угасающем его сознании взрыв боли и страха.
...Он сидел и всматривался в игру пламени огромного кирпичного очага,
расслабленно откинувшись всем своим телом к спинке удобного деревянного
кресла и вытянув перед собой ноги в высоких сапогах.
Он глянул на сверкающую глянцем кожу своих сапог и вздохнул с
облегчением. Он все еще жив! Он не умер!
Барретт внимательно осмотрел свой странный наряд, пытаясь установить,
к какой исторической эпохе его можно было бы отнести. Чуть пониже
подбородка шею опоясывало довольно свободное жабо, вокруг запястий -
кружевные манжеты. Длинный ряд медных пуговиц простирался до самых колен.
Он осторожно поднялся и обвел взглядом комнату. Все в ней казалось
совершенно чуждым, будто он очутился в совсем другой, практически
незнакомой ему обстановке.
- Ты что, не слышишь меня, Маури Скотт? - произнесший эти слова
говорил с каким-то необычным акцентом, глотая согласные и растягивая
гласные.
Вокруг себя Барретт обнаружил столь же незнакомые, глядящие на него
лица, которые с нескрываемой жадностью изучали его и следили за каждым его
жестом. И хотя окружавшая его обстановка на первый взгляд казалась вполне
мирной, а самой атмосфере вокруг него витала какая-то напряженность,
причем она явно касалась непосредственно его самого. Ом посмотрел на
обратившегося к нему юношу с горящими глазами и густыми черными волосами.
Парень стоял в самом центре таверны, широко расставив крепкие ноги, и явно
жаждая услышать от него, Барретта, какой-то ответ.
- Ну так скажи, приятель! Чего молчишь? Скажи же что-нибудь в свою
защиту!
Барретт глотнул слюну.
- Я... я не знаю, о чем идет речь.
Толпа вокруг него угрожающе зарычала.
- Вот как? Ты не понимаешь, о чем это я говорю? И даже знать не
знаешь моей сестры, а? Но вот это, Маури Скотт, это ты поймешь наверняка.
Юноша рванулся к нему, и Барретт взметнул вверх руку.
- Нет! - закричал он. - Вы заблуждаетесь! Я на самом деле совершенно
не знаком с вашей сестрой...
- Гнусный лжец с черным сердцем!
Огонь в очаге отразился от стали клинка в руке юноши, и острое лезвие
его глубоко воткнулось в живот Барретта.
Он громко закричал. Все вокруг потускнело.
...Он снова был под укутанным облаками небом, но скрывавшееся за ним
солнце все равно наполняло все его тело приятным теплом. А в нескольких
метрах от него, выставив вперед огромный продолговатый щит, кругами
передвигалась медленно раскачивающаяся коренастая темно-коричневая мужская
фигура. На голове мужчины был шлем, украшенный султаном, забрало было
закрыто так, что нельзя было разобрать черты его лица. В правой руке
мужчины сверкал короткий меч.
Барретт опустил взгляд на свое собственное тело. Теперь оно оказалось
крупным, очень мускулистым, большую часть туловища прикрывала короткая
туника. В правой руке у него была стальная сетка, в левой руке -
смертельно опасный трезубец.
Он сделал шаг назад, дико озираясь по сторонам, догадался, что на
этот раз процесс развоплощения забросил его на арену Древнего Рима.
Опустив оружие, которое держал в руках, он стал отступать под
натиском надвигавшегося на него кругами противника. Толпа так и взвыла от
негодования, как испытывающий внезапное разочарование дикий зверь при виде
ускользающей добычи.
Широкое лезвие меча его противника со свистом рассекло воздух.
- Нет, пожалуйста, - простонал Барретт. - Вы же не понимаете...
Темно-коричневая фигура подступилась еще ближе, занеся меч над
головой.
- Пожалуйста! Не надо... - Он поднял трезубец, пытаясь защититься, но
на него сверху обрушился могучий удар меча, и трезубец, вращаясь, вылетел
из его рук. Толпа встретила это радостными криками. Теперь зрелище это
стало явно доставлять ей удовольствие. Затем меч еще раз, как смертоносный
молот, опустился на Барретта, плоская сторона его с силой ударила по шее,
швырнув самого его на землю. Гладиатор не мешкая тотчас же пригвоздил его
тело коленом, навалившись на него всем своим весом так, что едва не вышиб
вон весь дух из него.
Затем гладиатор поднялся. Взор его был устремлен к ложе, где весь
подался вперед ухмыляющийся мужчина с ярко вспыхнувшими в нетерпении
глазами.
Барретт знал, что произойдет сейчас, каков будет приговор: короткое
движение вниз больших пальцев императора, опускающееся лезвие
гладиаторского меча, ужасный момент всеохватывающей боли, а затем пустота
и страх...
И еще Барретт теперь знал, что цикл этот будет повторяться вечно,
этот никогда не прекращающийся ад молниеносного погружения холодного
металла в его тело с неминуемым следствием - неизбывной чередой смертей.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ПЛАМЯ И МОЛОТ
1
От одного из послушников Храма Солнц Рес Дуайер узнал, что палачи
Имперского Проконсула забрали его отца. Это произошло как раз перед
заходом солнца, когда старик собирался идти в Храм. Рес не оставил работы
в Храме и, стиснув зубы, продолжал выполнять свои обязанности: отцу бы не
понравилось, если нормальный распорядок жизни в Храме был бы нарушен.
Напрягая мускулы, Дуайер прикатил тележку с древней атомной пушкой на
стену Храма. Там он направил ее ствол на усыпанное звездами небо.
Выступающий с края стены ствол выглядел угрожающе. Но никто на Элдрине не
принимал пушку всерьез. Ее "воинственность" была только символической: она
не стреляла двенадцать столетий. Однако по ритуалу пушка каждую ночь
должна стоять на стене нацеленной в небо. Совершив этот обряд, Рес
повернулся к послушникам, следившим за ним, и резко спросил:
- Мой отец вернулся?
Один из послушников, облаченный в церемониальное одеяние зеленого
цвета, ответил:
- Нет. Он все еще на допросе.
Рес сердито постучал по холодному стволу орудия и посмотрел вверх, на
звездное небо Элдрина.
- Они убьют его, - тихо сказал он. - Отец умрет прежде, чем выдаст
секрет Молота. И тогда они придут за мной.
"А я не знаю никакого секрета!" - добавил Рес про себя. И в этом была
ирония сложившегося положения. Молот - это миф, родившийся еще в седой
древности. Зачем он понадобился Империи?
Рес вздохнул. Может быть, Империя забудет обо всем через несколько
дней - обычно так и бывает. Да и вообще, здесь, на Элдрине, Империя редко
тревожит их.
Он нагнулся к прицелу пушки. Вот уже восемь лет каждый вечер Рес
поднимает это орудие стволом в небо. А сейчас ему еще двадцать три.
"Там, наверху, десять дредноутов имперского флота. Видишь их? Они
вынырнули из Скопления в четыре часа. А теперь смотри!"
Его пальцы бегали по мертвой панели управления орудием.
"Паф! Паф! Миллион мегаватт в каждом выстреле! Смотри, как
рассыпаются эти звездолеты! Смотри, как залпы пробивают защитные экраны!"
Сухой голос позади него произнес:
- Сейчас не время для игр, Рес Дуайер. Мы должны молиться за твоего
отца.
Дуайер повернулся. Перед ним стоял Лугуар Хольсп, второй после отца
человек в Храме, своим ростом, шесть футов три дюйма, уступающий лишь
самому Ресу. Хольсп был жилистым и внешне очень напоминал паука.
Дуайер покраснел:
- Простите, Лугуар, я хотел отвлечься, чтобы снять напряжение.
Он неловко сошел с прицельной площадки. Казалось, послушники
подсмеивались над ним.
- Такое легкомыслие сейчас неуместно, - холодно сказал Лугуар. -
Проходи внутрь. Нам нужно поговорить.
Все началось семь недель назад на Дервоне, родной планете Императора
Дервона XIV, столичной планете Галактической Империи.
Дервон XIV был стариком. Пятьдесят лет он правил Империей - это
ужасно большой срок господства над тысячью солнц и десятками тысяч
обитаемых миров.
Ему удалось так долго властвовать благодаря эффективному механизму
правления, унаследованному от отца, Дервона XIII, суть которого состояла в
создании пирамидальной структуры подчинения: наверху находился Император,
у него были два главных советника, каждый из них тоже имел двух советников
и те, в свою очередь, имели двух советников, и так далее. Таким образом,
на тридцатом или сороковом уровне структуры приказы распространялись уже
на миллиарды людей.
С годами Дервон XIV превратился в усталого, лысого и сморщенного
старика с постоянно слезящимися глазами. Он любил одеваться в желтое и
ежеминутно вздыхать. И им полностью владела навязчивая идея: "Империя
должна быть сохранена". Эта идея интересовала и двух его советников: Варра
Сепиана, министра ближайших миров, и Коруна Говлека, министра внешних
сношений.
Сейчас с картой в руке к Дервону XIV подошел Говлек и сообщил о
волнениях вдоль внешних границ Империи.
- Восстание, сир, - сказал он и принялся ждать, когда старческие
глаза сфокусируются на нем.
- Восстание? Где? - встрепенулся Дервон. Лицо старого Императора
стало жестким, властным и более напряженным, он даже отложил гироигрушку,
с которой играл.
- В системе Элдрин, сир, в девятом секторе. Эта система состоит из
семи миров, и все они обитаемы. Когда-то она была очень сильной.
- Кажется, мне известна эта система, - произнес Император. - Так что
там за восстание?
- Оно началось на второй планете Дикран. На ней в основном занимаются
добычей полезных ископаемых. Народ там упрямый и непримиримый. Они
призывают к бунту против имперской администрации, к отказу платить налоги
и даже, простите, убийству Императора!
Дервон XIV вздохнул:
- Они многого хотят.
Старик снова взял гироигрушку и завел ее. Она крутилась, сверкая
разноцветными вспыхивающими искрами. Корун Говлек терпеливо ждал. Наконец
Император остановил игрушку и, подняв кристаллический кубик, который лежал
рядом, резко сказал:
- Элдрин!
Это был приказ. Кристалл мгновенно передал его в глубины дворца, где
непрерывно и усердно работали хранители информации. Бюро информации было
мозгом Империи: здесь хранились сведения, позволяющие управлять мирами с
пятьюдесятью триллионами человек.
Через несколько мгновений необходимые данные были у Императора.
Дервон XIV посмотрел на листы, появившиеся на столе, и стал читать, часто
моргая глазами: "Элдрин - система из семи планет, присоединенная к Империи
в год 6723 после восьминедельной войны. Прежде была независимой и имела
собственных вассалов. Численность населения согласно последней переписи
года 7940 составляет шестнадцать миллиардов человек. Главной планетой,
Элдрином, с численностью населения четыре миллиарда человек в настоящее
время управляют жрецы. Над многими религиозными течениями господствует
культ поклонения Солнцу, поддерживаемый верой в существование волшебного
Молота Элдрина. Молот Элдрина - оружие неизвестной мощности, которым
обладает правящий Верховный Жрец Элдрина Вейл Дуайер. Характер этого
оружия неизвестен. Согласно легенде оно было изготовлено в период
присоединения системы Элдрин к Империи и будет использовано для свержения
самой Империи.
Дикран - вторая планета системы Элдрин с численностью населения около
трех миллиардов человек. Суровый мир, лишенный плодородных почв. Основной
доход только за счет разработок минеральных месторождений. Восстание
произошло в год 7106, но было подавлено, уничтожено четырнадцать миллионов
человек. Лояльность по отношению к Империи в высшей степени сомнительна".
Император оторвал взгляд от листов:
- Восстание на Дикране? Не на Элдрине?
- Да, сир. На Элдрине пока все спокойно. Дикран - единственная
восставшая планета.
- Странно. Обычно первой поднимается столичная планета.
Дервон нахмурился, на лбу появились глубокие морщины.
- Я думаю, если восставшие на Дикране начнут добиваться своего, народ
Элдрина вскоре присоединится к ним.
Император умолк. Корун Говлек стоял в напряженной позе, слегка
наклонив туловище вперед, и ждал. Он знал, что за поблекшими глазами
старика находится мозг великого мыслителя. Да, нужно быть великим
мыслителем, чтобы удерживать Империю от распада в течение пятидесяти лет.
Наконец Император сказал:
- У меня есть план, Корун. Такой, который навсегда избавит нас от
неприятностей в системе Элдрина, особенно на самом Элдрине.
- Да, сир?
- Мне не нравится этот мифический Молот, с помощью которого они хотят
нас свергнуть. Мы велим нашему проконсулу на Элдрине конфисковать
пресловутый Молот, если он, конечно, на самом деле существует. А затем мы
используем его для уничтожения восставших. Это будет хороший ход.
Министр улыбнулся:
- Великолепно, сир. Я полагал послать несколько крейсеров для
подавления восстания. Но ваш план блестящий.
- Хорошо. Уведомьте проконсула о нашем плане и поручите ему найти
Молот. Меня постоянно держите в курсе событий. Остальные вопросы решайте
сами. У меня разболелась голова.
- Мое сочувствие, сир, - сказал Корун Говлек.
Выходя из приемной Императора, он увидел, что старик опять завел свою
гироигрушку.
Приказ Императора долго шел вниз по инстанциям от советника к
советнику, от бюро к бюро, пока, наконец, через много дней не достиг ушей
Феллемона Дарюэля, имперского проконсула на Элдрине.
Дарюэль был миролюбивым, склонным к размышлениям человеком, который
предпочитал превзойти древнего поэта в переводах на языки Галактики сбору
налогов с недовольных обитателей системы. Как проконсула его утешало
только одно - он был назначен на миролюбивый Элдрин, а не на суровую
соседнюю планету Дикран, где недовольство высказывалось вслух и где жизнь
проконсула подвергалась опасности.
Молот Элдрина? Он пожал плечами, когда приемный кристалл выдал
информацию. Молот был мифом, причем таким, который не делал чести Империи.
Теперь же славный Император возжелал его.
"Очень хорошо, - согласился про себя Феллемон Дарюэль. - Приказ
Императора надо исполнять". Он вызвал своего советника Дивога Хойта,
стройного молодого человека, уроженца планеты Сорбейл, и сказал:
- Поднимите взвод солдат и отправляйтесь к Храму Солнц. Нужно
арестовать одного старика.
- Кого?
- Вейла Дуайера.
Дивог Хойт отпрянул в недоумении:
- Как, Верховного Жреца? Но зачем?
- Настала необходимость допросить его, - мягко сказал Дарюэль. - И
приведите его ко мне.
Помрачнев от столь неожиданного и щекотливого приказа, советник
отсалютовал и покинул проконсула.
Менее чем через час, Хойт был пунктуальным и исполнительным
работником, он вернулся, приведя с собой Вейла Дуайера.
Старый жрец выглядел так, словно он участвовал в большой драке. Его
зеленая одежда была разорвана в нескольких местах, седые волосы
растрепаны, ритуальные знаки, изображающие солнечные вспышки, косо висели
на шее. Он вызывающе взглянул на Дарюэля и спросил:
- По какой причине вы прерываете вечернюю службу, проконсул?
Феллемон Дарюэль съежился под взглядом стальных глаз старца и сказал:
- Есть ряд вопросов, требующих ответа. Вы должны открыть нам тайну
Молота.
- В данный момент Молот Элдрина не имеет никакого отношения к
Империи, - ответил старец. - Когда-нибудь будет, но не сейчас.
- По приказу Его Величества Дервона XIV, Императора Галактики, -
официально заявил проконсул, - я наделен полномочиями допрашивать вас до
тех пор, пока вы не расскажете, где находится Молот и как он действует.
Будьте благоразумны, Дуайер, мне не хочется причинять вам вред.
Жрец с достоинством пригладил волосы и поправил ритуальные знаки:
- Императору не видать Молота. Когда-нибудь Молот разрушит Империю и
уничтожит монарха.
Проконсул перекосился от ярости:
- Подойди сюда, старик. Хватит болтать. Что такое этот Молот и где он
находится?
- Императору не видать Молота, - упрямо повторил старец.
Проконсул сделал глубокий вздох. Его следователей трудно обвинить в
мягкосердечии, жрец не выдержит их допроса. Но другого выхода не было.
Пальцы Дарюэля нервно водили по тонкому пергаменту рукописи древних
сонетов. Он оторвал взгляд от прекрасных строк и, нажав кнопку на столе,
сказал:
- Следователя ко мне!
2
В эту же ночь, спустя некоторое время, длинный черный автомобиль
остановился у входа в Храм. Из него вынесли тело Вейла Дуайера. Люди
проконсула молча передали тело жрецам, сели в машину и уехали.
Старик был предан погребальному костру со всеми почестями. Лугуар
Хольсп как старший жрец, возглавивший церемонию, провозгласил
благословение мученику. Когда служба закончилась, он выключил ядерную
установку для кремации и отпустил всех присутствующих.
На следующее утро Реса Дуайера разбудил один из послушников.
- Чего тебе надо? - сонно пробормотал Рес.
- Лугуар Хольсп хочет видеть тебя.
Рес зевнул:
- Передай ему, я скоро буду.
Когда он вошел в Храм, Хольсп уже восседал на высоком троне,
облаченный в обрядовые одежды. Справа и слева от него сидели старшие жрецы
Храма Тубар Фрин и Хельмет Соргвой. Дуайер остановился перед ними и встал
на колени:
- Значит, вы преемник моего отца?
Лугуар торжествующе кивнул:
- Согласно принятому утром решению. Жизнь Храма будет продолжаться,
как и прежде. Мы хотим задать вам несколько вопросов.
- Я готов отвечать, - сказал Рес.
- Ваш отец умер, но не выдал секрета Молота, - в спокойном голосе
Хольспа чувствовался сарказм. - Вы были ближе всех к своему отцу. Говорил
ли он вам, что владеет тайной Молота?
- Да, много раз.
Глаза Лугуара Хольспа, похожие на две бусинки, сверкнули.
- Он считал, что секрет должен принадлежать Верховному Жрецу Храма,
не так ли?
- Да, - признал Дуайер, еще не понимая, куда клонит Хольсп.
- Я, занимающий в данный момент место Верховного Жреца, не владею
этим секретом. Думаю, истинная тайна Молота в том, что такой тайны вообще
нет! А существует легенда, которую жрецы Храма поддерживали в течение
столетий. Вейл предпочел умереть, но ничего не сказать об этом.
- Это ложь! - воскликнул Дуайер. - Молот существует! И вы, Верховный
Жрец Храма Солнц, еще сомневаетесь?
Дуайер увидел, как Хольсп обменялся взглядами со своими советниками.
Затем жрец произнес:
- Мне положено знать о Молоте. Вейл был уже стар и мог бы передать
секрет.
- Возможно, - неопределенно ответил Дуайер.
- Я, избранный Верховный Жрец, преемник вашего отца, не обладаю
тайной. Вероятно, он доверил тайну вам, и вы как правоверный жрец Храма
должны по закону передать ее мне.
- Вам?
- Да!
Дуайер подозрительно взглянул на Хольспа. Что-то здесь не так.
Было общеизвестно, что Хольсп станет преемником отца, когда тот
умрет. Рес знал об этом, и его отец знал об этом. Тогда почему же отец не
передал тайну Молота Хольспу? Отец часто говорил о существовании тайны,
хотя и не касался ее сути. Рес не знал тайны, но всегда считал, что Хольсп
знает ее, однако...
Дуайер понял: у отца были веские причины не разглашать тайну. Или
Молот в самом деле был просто мифом, хотя это в высшей степени невероятно,
или Хольсп почему-либо не заслуживал доверия.
- Ваше молчание слишком затянулось, - сказал Хольсп. - Вы откроете
мне тайну?
Дуайер печально улыбнулся:
- Это такая же тайна для меня, как и для вас, Хольсп.
- Что?!
- Отец не считал меня достойным такого знания, и я всегда думал, что
он раскрыл секрет вам.
- Это невозможно! Вейл Дуайер никогда не допустил бы, чтобы тайна
умерла с ним. Он обязан был рассказать ее вам. Я приказываю открыть ее!
Дуайер пожал плечами:
- Вы могли бы с таким же успехом приказать мне зарезать Императора
или остановить бег планет. У меня нет тайны, Лугуар.
Хольсп вскипел от ярости. Он вскочил с трона и ударил рукой по столу:
- Вы, Дуайеры, упрямы сверх всякой меры! Что ж, искусство пыток
известно не только людям Императора!
- Лугуар! - вскричал Рес. - Вы сошли с ума?
- Сошел с ума? Нет, мне просто не повинуется младший жрец, и я силой
вырву признание.
- Я не знаю тайны, Хольсп!
- Очень хорошо, - прошипел Верховный Жрец. - Мы клещами вытащим ее из
тебя.
Проконсул Феллемон Дарюэль провел лучшую часть этого утра занимаясь
нудным делом - составлением отчета для Императора. Он подробно описал
инцидент с Дуайером, рассказал о пытках и молчании жреца и закончил
выводом о существовании тайных сил у людей внешних миров, которым многие
патриоты Империи могут только позавидовать.
Закончив диктовать, проконсул перемотал ленту назад и прослушал
запись. Концовка показалась ему несколько оскорбительной и высокомерной,
он стер ее и продиктовал следующее: "Упрямство этих религиозных фанатиков
не поддается описанию". Дарюэль нажал кнопку выдачи послания, и через
мгновение из отверстия специального устройства выскочила кассета с записью
размером с мизинец, готовая к пересылке. Он снял с полки кристаллическую
капсулу, вложил в нее кассету и запечатал капсулу именным клеймом, затем
опустил ее в сумку дипкурьера, который вылетал в столицу Империи через три
часа.
Что ж, Император будет иметь полный отчет об интересующем его
вопросе. Старик останется довольным его оперативностью и должен оценить
ее.
"Все, я умываю руки", - подумал проконсул, взяв страницу с нежными
стихами давно погибшей цивилизации. Его увлекли строки любимых стихов, к
нему возвратилось спокойствие.
Однако те, кто получил капсулу с отчетом, совсем не чувствовали себя
спокойно. Звездолет перенес дипкурьера через гиперпространство от Элдрина
к Дервону одним прыжком. То есть в этот же день, спустя восемь часов,
кассета вместе с тремя тысячами иных кассет от других проконсулов,
разбросанных по всей Галактике, была доставлена в компьютерную сеть для
обработки в бюро информации.
Отчет Дарюэля провалялся почти целый час в груде кассет, пока клерк
не нашел его. Кассета быстро последовала наверх по инстанциям через
чиновников все более высокого ранга, и наконец заместитель секретаря
министра внешних сношений передал ее секретарю, а тот в свою очередь -
самому Коруну Говлеку.
Говлек был первым среди администраторов, обладающих достаточными
полномочиями, чтобы раскрыть кассету. Прослушав отчет, он незамедлительно
попросил аудиенции у Его Величества.
Дервон XIV слушал новые музыкальные записи с планеты Зоастро. Говлек
имел привилегию входить к Императору без предварительного разрешения.
Министр вошел в тронный зал, наполненный лязгом металла. Император
взглянул на него устало и с упреком:
- Что, Говлек?
- Послание от проконсула Элдрина, сир.
- Вы прослушали его? - спросил Император.
- Да, сир.
- И что же?
- Они ничего не выяснили. Верховный Жрец Храма Солнц умер под
пытками, не выдав тайны Молота, сир.
Император нахмурился:
- Какая неудача. А о каком Молоте вы говорите?
Говлек мысленно чертыхнулся, но тактично освежил память старика.
Когда он закончил, Дервон сказал:
- О да, тот Молот. Это неплохая идея, жаль, что она не осуществилась.
- Восстание на Дикране, сир...
- Займитесь сами этим восстанием! Нет, я имею в виду совсем не то. Я
что-то сегодня не в духе, полагаю, виновата эта проклятая музыка. Что же с
восстанием, Говлек?
- Пока что все остается по-старому. Судя по донесению с Дикрана,
взрыв может произойти в любой момент. А теперь еще и эта смерть жреца с
Элдрина. Вся система может восстать.
- Дело принимает серьезный оборот, - мрачно заметил Император. -
Обычно восстания распространяются от системы к системе. Мы должны
остановить этот процесс. Пошлите специалистов-следователей в систему
Элдрина. Пусть подробно передают сообщения о происходящем. Позаботьтесь об
этом, Говлек. Чтобы не случилось большой беды.
- Конечно, сир, - сказал Говлек. - Я сразу же займусь этим.
- Сделайте музыку погромче, - попросил Император. - Я почти не слышу
ее.
Подземелье Храма Солнц было холодным и сырым, стены от многовековой
сырости покрылись зеленоватой плесенью. Рес Дуайер вспомнил, как играл
здесь еще ребенком, хотя отец и журил его за это, вспомнил даже, как его
приводили сюда в наказание за то, что он слегка выпил на свое
тринадцатилетие.
Теперь же он шел между двумя жрецами Храма, а Лугуар Хольсп следовал
сзади.
Они спустились в подземелье.
- Здесь, внизу, все уладится, - сказал Хольсп. - Рес, не будь
упрямым. Скажи, где Молот.
- Я уже говорил, не знаю. Не знаю.
Верховный жрец пожал плечами:
- Как хочешь. Под пыткой ты вспомнишь.
- Несколько старомодно, не так ли? - спросил Дуайер.
- Не думаю. Вспомни агентов Империи. Когда нужна информация, ее
добывают любым способом.
- Да, так поступили с моим отцом, но ничего не добились.
- Может быть. Однако его поведение уверило всех в существовании
тайны. И ты нам ее расскажешь.
Дуайер молчал. Появились два младших жреца с веревкой, чтобы связать
его, и он, не протестуя, позволил им приблизиться. Но затем резко отпрянул
назад.
- Нет! - крикнул он.
- Свяжите его, - приказал Хольсп.
- Я расскажу, где находится Молот!
Дуайер глубоко вздохнул. Он решился на такое, что полностью
противоречило его убеждениям: ударить жреца Храма!
Но Лугуар не мог считаться Верховным Жрецом, поскольку Вейл Дуайер не
передал ему тайны Молота!
Хольсп обрадовался:
- Ты передумал? Молодец! Я был уверен в тебе, Рес. Отойдите-ка все
назад. Так где же он? - спросил жрец, подойдя ближе к пленнику.
- Вот здесь, - резко сказал Рес и, коротко размахнувшись, ударил его
в лицо.
Верховный Жрец пошатнулся, платиновый знак слетел с его шеи и
загремел по камням подземелья.
Не обращая больше внимания на Хольспа, Дуайер повернулся к двум
жрецам, советникам Хольспа, Тубару Фрину и Хельмету Соргвою. Хельмет был
невысок и широкоплеч. Дуайер обхватил его одной рукой и бросил на Фрина.
Оба жреца, столкнувшись, повалились на пол. Рес кинулся во тьму
подземелья. В детстве он излазил все подземелье и сейчас лихорадочно
вспоминал расположение коридоров, помещений, извилистых переходов, ведущих
к потайному выходу далеко за пределами Храма.
- Не упустите его! - услышал он крик Хольспа. Но звуки погони с
каждым поворотом коридора становились все глуше. Дуайер усмехнулся при
мысли о синяке на холеном лице Верховного. Он уже окончательно пришел к
выводу, что Хольсп незаконно занял трон Верховного Жреца. Если бы это было
не так, Рес никогда не поднял бы руку на него.
Тяжело дыша, он выбрался на свет. Ему необходимо как можно скорее
покинуть планету. За то что он поднял руку на Верховного Жреца, любой
верующий мог убить его как преступника вне закона.
Но куда бежать? Рес посмотрел на небо. В предвечерней небесной тьме
он увидел тусклый красный шар, ближайшую к Элдрину планету.
"На Дикран, - подумал он. - Только на Дикран".
3
Дуайер попал в космопорт Элдрина перед самым заходом солнца. Звезда
почти касалась линии горизонта. Скучающий кассир в окошке кассы лениво
ответил Ресу:
- На Дикран нет рейсов.
- Что? По расписанию должны быть два вечерних рейса.
- Рейсов больше не будет. На Дикране восстание, и это приказ Его
Величества. Их космопорт закрыт для приема.
- Какое восстание? - удивленно спросил Рес.
Кассир пожал плечами:
- Кто знает. Эти рудокопы все борются то за одно, то за другое. Но
все равно рейсов нет.
- Хорошо, а как насчет Перилона? Есть туда еще рейсы?
- Нет. Все внутрисистемные рейсы отменены. Я могу предложить
несколько дальних, если они интересуют вас.
Дуайер задумчиво потер подбородок. При нем всегда была сотня
кредиток, но ее едва ли хватило бы на билет дальнего рейса к Внешним
Мирам. А здесь его скоро начнут искать.
- Так что, билетов на внутренние рейсы нет совсем? - снова спросил
он.
- Послушайте, мне показалось, что я все объяснил вполне доходчиво.
Чего вы еще хотите?
- Ладно, - сказал Дуайер. - Спасибо.
С видимым безразличием он отошел от окошка.
Неужели нет выхода? Пусть на Дикране волнения, но при чем здесь
отмена всех внутрисистемных рейсов? Вдруг он почувствовал, как кто-то
тянет его за рукав. Рес резко повернулся и увидел невысокого парня с
бронзовым лицом. Такой загар мог быть только у космолетчиков.
- Что вам нужно?
- Тихо! Вы хотите, чтобы нас задержала полиция? Я случайно услышал,
что вам нужно вылететь на Дикран!
- Да, - ответил Дуайер, - но как это...
- Я помогу, - прервал его незнакомец. - Две сотни кредитов, и вы там.
- Но у меня всего сотня. И больше не могу достать. Я жрец. Я должен
быть на Дикране на конференции. Если я вовремя не попаду туда, у меня
могут быть неприятности, - на ходу сочинял Рес.
- Жрец? А какого Храма?
- Храма Солнц.
Пилот на мгновение задумался и сказал:
- Что-то я не слышал о конференции на Дикране. Ну, ладно, это меня не
касается, гони сотню, так и быть, уступлю.
Рес развернул свои кредитки и показал пилоту:
- Как только мы стартуем, я отдам их вам.
Летели недолго. Корабль был тесным и без удобств. Дуайер и раньше
летал на кораблях внутри системы, поэтому ничего особенного в этом полете
для него не было. Он нормально перенес ускорение и получил даже
удовольствие от невесомости, пока они пролетали по широкой орбите Элдрина.
Пилот придал кораблю вращение, и Дуайер обрел вес. Он поудобнее уселся в
кресле и вздремнул.
Оказавшись на борту, Рес быстро сообразил, что владелец корабля
занимается незаконной перевозкой людей и грузов. На корабле находились
около дюжины пассажиров и еще какой-то груз в добротных деревянных ящиках.
Но все это Реса не интересовало: ему нужно как можно быстрее подальше
улететь от Хольспа.
Его разбудил звонок - сигнал о предстоящей посадке.
Корабль сел на голой, безлесной равнине, где-то вдали от города.
Заунывно выл холодный пыльный ветер. Дуайер вылез из люка и спустился на
землю. Он спросил у пилота, наблюдавшего за выгрузкой ящиков, которые с
трудом поднимали какие-то люди:
- Мы должны сами найти дорогу в город?
Пилот насмешливо ответил:
- А ты думал, нас встретят роскошные лимузины? Если и будут
встречать, то полицейские машины, а мне бы не хотелось остаток жизни
провести в одном комфортабельном общежитии.
Дуайер молча отвернулся. У него совсем не было денег, да и одежда
мало подходила для мерзкого климата Дикрана. Правда, здесь должны быть
Храмы Солнц, и он мог бы найти там убежище и помощь. Рес направился через
равнину. Некоторые пассажиры увязались за ним. Они прошли около мили,
вздрагивая при каждом шаге, когда прямо перед ними опустился турболет,
подняв тучу пыли. Рес разглядел пурпурно-золотые созвездия -
опознавательные знаки имперской полиции.
Он приготовился бежать. Полиции следовало опасаться гораздо больше,
чем жрецов. Однако вид бластера, направленного на него, заставил изменить
намерения. Рес не двинулся с места, ожидая, когда имперский полицейский
подойдет к нему. Полицейский был невысокого роста, коренастый и плотный.
Судя по его лицу, он много лет прожил на этой суровой планете.
- Ваши документы?
- Пожалуйста, инспектор.
Полицейский внимательно просмотрел паспорт Дуайера и, вернув его,
сказал:
- Вы Рес Дуайер, житель планеты Элдрин. Что вы делаете на Дикране?
- Наношу визит, инспектор. Я - жрец.
- Да, в паспорте это указано. Но там нет отметки космопорта Элдрина.
Как вы попали сюда?
- Конечно, на корабле, - сказал Рес. Он был выше полицейского и, без
сомнения, крепче, но нацеленный бластер не позволял применить силу.
- Это ясно. Но у вас нет визы. А вам известно, что уже более восьми
часов запрещен въезд на Дикран? И что вообще запрещены перелеты внутри
системы? Прошу следовать за мной.
- Вы Рес Дуайер?
- Да, это мое имя. Разве в паспорте не так написано.
- Не грубите, - сказал Рольсад Кварлоо, проконсул Империи на Дикране,
маленький, щуплый человек с угрюмым, жестким и настороженным взглядом. - Я
хочу знать, зачем вам, жрецу Храма, понадобилось лететь на Дикран, хотя
все полеты отменены. Как вы попали сюда?
Дуайер молчал. Полицейский, который задержал его, произнес:
- Он с корабля контрабандистов. Мы задержали всех пассажиров.
- Я хочу, чтобы он сам признался в этом.
- Да, - сказал Рес, - я прилетел сюда на корабле. Мне нужно было
попасть на Дикран как можно скорее, но рейсы отменили, и тогда я за сотню
кредиток оказался на этом корабле. Вот и все.
Проконсул рассердился:
- Но вы ведь знали, что перелет незаконный! Зачем вы так упорно
стремились на Дикран?
- Мне нужно нанести визит, - сказал Рес. Он заранее решил прикинуться
дурачком.
- Нанести визит! Только и всего - просто визит! Вы нарушаете запрет
ради простого визита! - Проконсул прикоснулся к кнопке на столе. Открылась
дверь.
Вошел высокий мужчина в мундире пурпурно-золотого цвета. Он свысока
посмотрел на проконсула и спросил:
- Ну? Что-нибудь выудили из него, Кварлоо?
- Нет, сэр. Хотите попробовать?
- Можно, - он взглянул на Дуайера. - Я Олон Демюэль, посланник
Императора Дервона XIV. А вы - жрец Рес Дуайер?
- Да, это мое имя.
- И вы также сын старого Верховного Жреца Вейла Дуайера?
Рес кивнул головой.
- Вам известно, как умер ваш отец?
- Он погиб от рук имперских следователей. Они пытались узнать тайну
Молота.
Посланник зашагал большими шагами по крохотному кабинету проконсула.
Через некоторое время он произнес:
- Вам, конечно, известно, что мы можем подвергнуть вас пыткам, чтобы
узнать тайну Молота. Империя очень заинтересована в этом.
Дуайер улыбнулся. Все что-то очень заинтересовались Молотом.
- Вы улыбаетесь?
- Да, сэр. Тайны Молота просто не существует. Это одна из наших
легенд. Миф. Мой отец пытался доказать это, но его убили. Теперь вы
угрожаете мне. Возможно, я погибну, но вы все равно ничего не узнаете.
Посланник холодно взглянул на него:
- Миф, вы говорите? И ради какого-то мифа я пересек полгалактики...
- Сэр, но восстание у нас тоже требует внимания... - робко напомнил
проконсул.
- Ах, да, восстание. Ладно, будем считать, что Молот - это миф. Но
что же привело вас сюда, на Дикран?
- Я приехал по приглашению, - опять повторил Рес.
Они отпустили его через полчаса. Он твердо стоял на своем, и
имперские чиновники ничего не добились. Рес дал подписку о невыезде, и с
ним простились.
Как только он переступил порог резиденции проконсула, к нему подошел
человек, закутанный в плащ, и шепотом спросил:
- Вы - Рес Дуайер?
- Возможно.
- Вас допрашивали у проконсула? Отвечайте, или я воткну кинжал вам в
бок.
Рес почувствовал легкий укол острия:
- Да, это так. Но кто вы?
- Вполне возможно, что друг. Вы должны пойти со мной.
Пожав плечами, Дуайер пошел с незнакомцем по улице, и через два
квартала они сели в небольшой голубой автомобиль каплевидной формы,
ожидавший их за углом. Дуайер даже не пытался запомнить маршрут: водитель
выбрал такой извилистый путь, что при всем желании что-нибудь запомнить
было невозможно. В конце концов они остановились перед приземистым зданием
из светло-коричневого кирпича, построенном в популярном сейчас стиле "под
старину".
- Приехали, - сказал незнакомец Ресу.
Они выбрались из автомобиля и вошли в здание. Дуайеру не терпелось
узнать, куда он попал. В вестибюле их ожидали два человека воинственного
вида. Похоже, что это были гангстеры. Ресу неожиданно захотелось, чтобы
все было как прежде: Элдрин, Храм, отец, пушка.
Раздался резкий голос из ниоткуда:
- Это Дуайер?
- Да, - ответил проводник, озираясь.
- Введите его, - произнес голос.
Дуайера втолкнули в ярко освещенную комнату. Обстановка была из
весьма обшарпанной мебели, вдоль стен стояли книжные шкафы со старыми
книгами. На расшатанных стульях сидело несколько человек.
Один из сидящих, сурового вида мужчина, повернулся к Ресу:
- Я должен просить прощения у вас, Рес. Мы не успели связаться с вами
перед налетом имперской полиции. Но уверяю вас, таинственность, с которой
вас привезли сюда, сейчас весьма оправданна.
- Мне остается только принять извинение, - сказал Дуайер. - Но где я,
и что все это значит?
- Меня зовут, - начал мужчина, - Блей Марш. Я уроженец Дервона. Вы
слышали о такой планете?
- Конечно, это столица Империи.
- Да, я из столицы и хорошо знаком с положением дел там. Империя
давно прогнила и готова пасть от первого хорошего толчка.
- И что же?
- Поэтому я здесь, на Дикране. Я создал оппозицию и мне хотелось,
чтобы вы присоединились к нам. Мы должны дать Империи этот первый толчок.
4
Основное внимание Императора было сосредоточено на системе Элдрин. Он
занимался этой проблемой все свободное время, почти не отвлекаясь на
другие секторы Галактики. Дервон ясно осознавал шаткость своего положения
и предвидел серьезные неприятности, связанные с обстановкой в системе
Элдрин.
- Есть ли сегодня сообщение посланника с Дикрана, Говлек?
- Пока ничего нет, Ваше Величество.
- Проследите, чтобы информация шла без обычной волокиты. Это очень
важно.
- Да, сир.
Император почесал свою лишенную волос голову и еще раз пробежал
последний отчет посланника:
- Вы могли бы вообразить такое? Они арестовали сына жреца Дуайера, а
потом отпустили его! Этот идиот посланник пытается убедить меня, что Молот
- миф! Миф, который опрокинет нас всех, Говлек! Кто этот посланник?
- Олон Демюэль - один из лучших наших людей, сир. Я лично выбрал его.
- Тем больший позор на вашу голову, - вспылил Дервон.
Дважды загорелся сигнал на пульте.
- Пришли отчеты, - обрадовался Император. - Дайте их сюда.
- Да, сир.
Говлек пересек комнату и извлек из приемника две капсулы с
кристаллами.
- Сообщения с Дикрана и Элдрина, сир.
- Читайте, читайте, Говлек.
Министр облизнул губы и вскрыл капсулы. Он вставил их в проектор и
спросил:
- С какого начать, сир?
- Все равно. Быстрее!
- Нет, сир. Послание с Дикрана отправлено раньше. Посланник сообщает,
что по слухам где-то на планете собрана армия повстанцев, а где - не
установлено.
- А второе?
Говлек вздрогнул:
- Послание с Элдрина от проконсула Дарюэля. Он сообщает...
- Ну же!
- Дарюэль сообщает, что эвакуирует все имперские силы с планеты и
перебазируется на соседнюю. На Элдрине тоже восстание. Его возглавил
Верховный Жрец Храма Солнц Лугуар Хольсп, который владеет Молотом Элдрина!
Рес Дуайер вместе с другими заговорщиками внимательно слушал план
мятежника с Дервона.
- Им, конечно, известно, что творится на Дикране. Вчера из столицы
прилетел имперский посланник. Он сразу же запретил перелеты внутри
системы, полагая что семена восстания не попадут на другую планету. - Марш
усмехнулся. - Но несколько спор уже оказались там, где надо. И Дуайер -
одна из них. Правда, самая удачная. Итак, Император сделал свой ход. Слово
за нами. Терять время нельзя. Скоро он перебросит сюда имперские войска, а
это миллионы солдат, и мы ничего не сможем сделать. Конечно, мы будем
сражаться, но только поддержка других планет поможет нам победить. У
Империи сильный флот, но он не поспеет всюду. Одновременные восстания на
сотне планет уничтожат Империю за неделю.
Сосед Дуайера поднял руку:
- Скажите, Марш, сколько миров, по-вашему, поддержат нас?
- Наша организация существует по меньшей мере на четырнадцати
планетах в двенадцати системах, - ответил Марш. - Я участвовал в их
формировании последние десять лет. Организация на Дикране - самая мощная.
Именно поэтому все должно начинаться отсюда. Империя - это пережиток
прошлого, и уже никто не желает платить налоги в казну бесполезной
монархии только для того, чтобы сохранить у власти слабоумного старика
Императора. Каковы настроения на Элдрине, Дуайер?
- Мне кажется, у нас мало кто помышляет о восстании. У нас существует
легенда о Молоте, которая питает надежду, что когда-нибудь власть падет.
Марш нахмурился:
- Молот... да, я слышал об этой легенде. Она имеет под собой что-то
реальное?
- Честно говоря, я не знаю, - вздохнул Дуайер. - На этот вопрос мог
бы ответить мой отец, но имперские палачи убили его. Мне же он
неоднократно говорил, что знает, где находится Молот и как он действует.
Но отец умер, не открыв тайны. Его преемник Верховный Жрец Хольсп тоже не
знает ее.
- Прекрасно, - сказал Марш. - Этот Молот может оказаться полезным.
Как только начнется широкое наступление нашил сил, мы переправим вас на
Элдрин, и там вы будете пропагандировать идею о непобедимости восставших и
об угрожающей силе Молота.
- Да, - ответил Рес. - Я готов.
- Хорошо. - Марш обвел присутствующих взглядом. - Каждый из вас четко
представляет свою роль?
Заговорщики закивали головами. На мрачном лице Марша появилась
улыбка:
- Значит, мы готовы. Начало операции - захват проконсула и имперского
посланника. Я уверен: Галактика поддержит нас.
Бурлящая ненавистью толпа устремилась к резиденции проконсула на
Дикране. Рес Дуайер бежал среди восставших. Их было около сотни,
вооруженных каким попало оружием.
Как самый высокий и сильный, Рес внезапно оказался впереди всех.
Наступающие приблизились к воротам. Двое часовых, ошеломленных видом
приближавшихся людей, даже не успели поднять оружие: толпа с криком
захлестнула их. Дуайер резким движением вырвал из рук одного часового
бластер и ударил прикладом другого. Несколько человек скрутили их и
затащили в караульное помещение.
- Вперед! - закричал Дуайер. Он становился командиром нападающих.
Марш нигде не показывался. Вероятно, у него не было вкуса к рукопашным
схваткам.
Дверь здания затрещала и рухнула под напором людей. Изнутри
доносились крики:
- Стража! Стража! Организуйте оборону, черт возьми!
Появился посланник. Он был в великолепном мундире и без оружия. Рес
заметил некоторые особенности в его наряде: туфли на высоком каблуке и
наплечники в кителе - наверное, посланнику хотелось казаться выше
остальных.
- Назад, сброд! - заревел Демюэль. - Это резиденция проконсула! Вы не
имеете права врываться сюда!
- Это право свободных людей, - ответил ему Дуайер, размахивая
бластером. - Право тех, кто больше не склоняет голову перед золотыми
мундирами Империи!
- Бунт! Вы сошли с ума! Прочь! Прочь от меня, мерзавцы!
Некоторые из восставших растерялись: на них подействовало величие
чиновника.
- Взять его! - отрывисто приказал Рес.
- Нет! Я неприкосновенен, вы не имеете права!
- Свяжите его! - вновь распорядился Дуайер.
Четверо схватили барахтающегося посланника и связали его.
- Проконсул! - крикнул Дуайер. - Выходите с поднятыми руками и без
оружия!
- Вы не посмеете! - послышался испуганный голос проконсула. - Это
бунт!
- Выходите, проконсул, или буду стрелять!
Из-за колонны появилась жалкая фигура Кварлоо, завернутая в плащ. Та
жесткость в лице, которую видел Рес при первой встрече, исчезла.
- Что происходит? - спросил Кварлоо.
- Это конец Империи, - ответил Дуайер и, обернувшись к восставшим,
отдал приказ: - Свяжите его. Обыщите дом. Все оружие собрать.
- Мы взяли трех охранников, Рес. Они хотели сбежать.
- Отлично. Оружие раздайте. Для нас ценен каждый бластер.
Через полчаса дом был захвачен восставшими. Откуда-то появился Марш.
- Отлично сработано, - сказал он. - Мне понравилось, как вы
штурмовали здание, Дуайер.
- А где в это время были вы?
Марш самодовольно усмехнулся:
- Вождь не должен рисковать своей жизнью, если в этом нет особой
необходимости. Кроме того, у меня есть прекрасные командиры, которые
бесстрашно ведут в бой людей.
Дуайер холодно улыбнулся:
- Что нам делать дальше?
- Дом мы заняли. Теперь нужно отыскать здесь пункт связи и объявить
всей Галактике о восстании. Мы должны призвать всех к бунту.
Они переступили через опрокинутую скамью и поднялись в кабинет
проконсула. Панель с устройством связи занимала дальнюю комнату. Линии
связи были исправны.
Марш бросился к пульту и стал набирать код связи. Тем временем Дуайер
перебирал бумаги на столе. Он поднял одну и пробежал глазами. Затем,
ошеломленный, прочитал еще раз. К этому моменту Марш уже включил выход на
антенны и торжественно чеканил слова призыва к восстанию всех миров
Империи.
- Эй! - позвал Рес, когда Марш умолк, давая отдых своим голосовым
связкам. - Послушайте-ка. Я нашел интересную бумагу.
- Что там?
- Проконсул Элдрина сообщает, что эвакуирует базу с планеты и
перебазирует ее на Норхельм, шестую планету. Кажется, на Элдрине тоже
восстание.
Марш был озадачен:
- Но там ведь нет нашей организации! Что это? Стихийное выступление?
- В сообщении сказано, что волнения начались среди жрецов Храма Солнц
и возглавляет их Лугуар Хольсп. Он заявил, что владеет тайной Молота
Элдрина.
К полуночи на Дикране не осталось и следа от былого имперского
величия. Имперские чиновники были захвачены в плен. Та же участь постигла
и охранников. Власть перешла к временному правительству во главе с неким
Фулмором Нараином. Народный флаг Дикрана, голубой с зеленым, радостно
трепетал над бывшей резиденцией проконсула.
В самой резиденции сидели Марш и его люди.
- Я не понимаю этого фокуса с Молотом, - сказал Дуайер. - Хольсп не
знает тайны - она умерла вместе с моим отцом.
- Есть ли у него тайна или нет, - проговорил Марш, - это неважно. Он
добился своего: люди Императора убрались с планеты. Я думаю, нам нужно
связаться с ним и объединить наши силы. Молот хорошо известен в Галактике
как символ крушения Империи. Он поднимет все системы на освободительную
борьбу!
Дуайер покачал головой:
- Я хорошо знаю Хольспа. Он не из тех людей, которые будут выступать
против власти Империи, если при этом не имеют личной выгоды. Я не доверяю
ему, Марш.
- Не доверяете? Какое это имеет значение? Революция - прежде всего!
Когда Империя рухнет, тогда мы и выясним: предан он революции или нет. Вам
придется лететь на Элдрин, Рес. Свяжитесь с Хольспом. И не ломайте голову
над тайной Молота. Галактика живет надеждой - Молот занесен над Империей.
В этом наша сила! - Марш вытер со лба пот. - Есть ли известия с Тайрела?
- Там крупные войсковые части Императора. А силы восставших слабы.
- Наверное, мы потеряем Тайрел, - с горечью произнес Марш. - Будем
надеяться, что мы не поторопились с началом. По данным, восстали только
шесть планет, а тысячи других остались под гнетом Империи. Черт возьми,
Рес, нам нужен Молот! Как надежда на успех!
В кабинет вошел связист.
- Марш, - сказал он, - важные новости!
- Что? Тайрел?
- Нет. Я пытался связаться с Элдрином и попал на секретную линию
связи Элдрина с Императором.
- И что же?
- Из разговора между Хольспом и Дервоном я понял, что нас предали.
Хольсп отдал нас Империи!
5
- Как бы я хотел, чтобы это отодвинулось лет на пять, - сказал
Император Дервон XIV сам себе. - Или десять. Пусть мой сын заботится о
своей власти.
И все же восстание произошло именно сейчас. Но оно должно быть
подавлено, несмотря ни на что.
- Где отчет? - спросил он Говлека, вошедшего в зал.
Говлек казался глубоко озабоченным, хотя некоторое подобие улыбки
промелькнуло на его лице.
- Хорошие новости, сир. Обстановка меняется.
- Докладывайте, Говлек!
- Восстание ограничено одной системой Элдрин. Только несколько планет
этой системы поражены им. На Тайреле наши войска овладели положением, на
Квинтексе последние отряды повстанцев загнаны в горы и уничтожаются.
Дервон улыбнулся:
- Это радует меня. Я полагаю, пора переходить к крутым мерам.
Прикажите-ка направить в систему Элдрин нашу имперскую эскадру.
- Хорошо, сир.
- Раз восстание носит ограниченный характер, мы можем, не опасаясь за
другие системы, направить весь флот к Элдрину. Планеты опустошить огнем
звездолетов!
- Да, сир.
- Что слышно о Молоте?
Министр пожал плечами:
- Ничего, кроме того, что народ Элдрина считает его своим мифом.
- Хорошо. Наша эскадра уничтожит этот миф. Всей Империи станет ясно:
власть Императора непоколебима!
- Да, сир.
В дверях зала незаметно появился паж, облаченный в желтые одежды, и,
преклонив колена, ждал, когда на него обратят внимание. Дервон спросил:
- Что тебе нужно?
- Ваше Величество, послание министру Говлеку.
- Говори! - приказал Говлек.
- Послание с планеты Элдрин от Лугуара Хольспа. Он сообщает, что
хотел бы вступить с вами в переговоры.
Говлек широко раскрыл глаза:
- Что? Немедленно передать сюда послание!
- Конечно, сир.
Паж исчез. Говлек повернулся к Императору:
- Что же делать, сир?
- Эскадра пусть летит на Элдрин, - сказал Дервон. Его лицо
искривилось в хищном оскале. - Я думаю, Хольсп намерен использовать этот
пресловутый Молот для шантажа. Но мы сейчас все выясним.
Из динамиков раздался голос техника связи:
- Внимание! На связи Элдрин!
Послышались треск и гудки, а затем спокойный глубокий голос произнес:
- Это говорит Лугуар Хольсп, Верховный Жрец Храма Солнц с планеты
Элдрин системы звезды Элдрин.
- Что вам нужно? - спросил Дервон.
- Вам известно, Ваше Величество, что проконсул изгнан с планеты и
власть Империи низложена?
- Какие-то слухи дошли до меня, но я склонен не верить им, - с
усмешкой сказал Император.
- Это случилось благодаря Молоту Элдрина, тайной которого я овладел.
- Так что же, свинья, - впервые за пять десятилетий Император
выругался, - ты связался со мной, чтобы похвастать этим? Флот Империи уже
в пути, и не пройдет и трех дней, как ваша система будет испепелена.
- Именно такой реакции мы и ожидали, - ответил Хольсп. - Но я бы
хотел избежать ненужного кровопролития.
- Каким образом, изменник?
- Я не изменник, а преданный подданный Императора.
- Странный способ демонстрации своей преданности, - съязвил Дервон.
- Я намерен сдать вам планеты, - сказал Хольсп. - Я предлагаю
сообщить всем системам, что Молот Элдрина не устоял против флота Вашего
Величества и что восстание подавлено. Кроме того, я выдам вам всех
зачинщиков восстания. Взамен прошу назначить меня проконсулом Элдрина и
выделить десять процентов от суммы годового налога.
У Дервона перехватило дыхание: он был ошеломлен наглостью этого
человека. Старик взглянул на пораженного министра и сказал:
- Я должен подумать.
- Я жду, Ваше Величество.
Дервон выключил связь:
- Что скажете, Говлек?
- Этот человек - грубый интриган, - ответил министр. - Но лучше
принять его предложение, чем уничтожить несколько планет. Ведь это наше
богатство, они налогоплательщики. Силу необходимо ограничивать. Она должна
устрашать, а не уничтожать подданных. Весть о подавлении восстания в
системе Элдрина будет хорошим уроком для всей Галактики. Империя так
сильна, что ей не нужно стрелять, чтобы подавить бунт.
- Да будет так, - решил Дервон. - Этот Хольсп хитрец!
Он включил связь и сказал:
- Хольсп, мы принимаем ваши условия. Беспорядки должны прекратиться.
Вы передадите зачинщиков на борт флагмана эскадры и выступите с публичным
заявлением, что сила Молота Элдрина оказалась ничтожной для борьбы с
Империей. Я назначаю вас проконсулом Империи на Элдрине, и десять
процентов ваши.
- Да, сир, - ответил Хольсп.
Запись этого разговора была прослушана Блеем Маршем и его
сподвижниками. Всем стало ясно: предатель Хольсп должен умереть! Рес
Дуайер отправился на Элдрин.
Небольшой прогулочный катер сошел с постоянной орбиты Элдрина и по
спирали стал заходить на посадку.
Дуайер осознавал, что этот фальшивый жрец не мог обладать тайной
Молота. Человек, проникший в священную для Элдрина тайну, не предал бы
целую планету.
Хольсп совершил еще худший поступок. Он обманул всех, заявив о своем
знании. Народ планеты объединился вокруг него и изгнал имперских
чиновников, а он продал свой народ за чин и деньги.
Космопорт выглядел необычно: все флаги и вымпелы Империи были сняты с
флагштоков, кроме одного, разорванного на золотые и пурпурные полосы.
Рес вышел из катера и направился к зданию порта. Он заметил, что люди
вокруг него стали совсем другими. Головы подняты, на лицах
доброжелательные улыбки, плечи расправлены. Они сбросили власть Империи,
они свободны.
Но эти люди еще не знали, что их предали.
Рес сел в турболет, дежуривший на стоянке, и велел пилоту лететь в
Храм Солнц.
- Мигом, сэр, - сказал пилот, заводя машину. - Вы жрец?
- Меня зовут Рес Дуайер.
- О! Значит, вы вернулись! Интересно. Хольсп объявил, что вы погибли
во время восстания.
Дуайер улыбнулся:
- Он ошибся. В это время я был на Дикране и участвовал в восстании
там.
- Значит, Дикран тоже, - протянул пилот. - А мы и не знали, что там
восстание. До нас новости не доходят. Но зато у нас есть Молот, а это
самое главное. Жаль, что ваш отец не дожил до такого момента. Он был бы
рад, что Хольсп продолжает его дело.
- Да, я тоже так думаю. Сейчас планета полностью свободна от
имперской власти?
- Да. Проконсул и его армия сбежали на Норхельм, у нас не осталось ни
одного человека.
- Отлично, - сказал Рес.
Показался Храм Солнц. Турболет сделал крутой вираж, снизился и замер
у больших ворот. Дуайер заплатил пилоту и вышел из машины.
Храм выглядел так же, как и раньше: вытянутое, богато украшенное
здание, окруженное тремя возвышающимися друг над другом трассами с
невысокими парапетами. Жрецы, находившиеся там, удивленно уставились на
Реса. Он быстро поднялся по широким ступеням и остановился у главного
входа: в дверях показалось вежливое лицо Хельмета Соргвоя.
- Вы, сын мой? - машинально спросил он. - Что привело вас сюда?
- Мне нужно увидеть Хольспа.
Соргвой открыл рот от удивления. Только сейчас до него дошло, что
перед ним Рес Дуайер.
- Рес?! Что вы делаете на Элдрине? Я думал, что вы...
- Прочь с дороги! - крикнул Дуайер.
Он оттолкнул жреца и вошел в Храм.
Хольсп находился в зале Посвящения. Какую-то минуту Дуайер стоял в
дверях и наблюдал за ним. Жрец стоял на коленях и неслышно молился. На его
бледном бесплотном лице была маска глубокого благочестия.
- Довольно, Хольсп, - оборвал его молитву Дуайер. - Можете подняться
с колен. Я буду говорить с вами, а Верховному Жрецу не пристало беседовать
с обычным жрецом, стоя на коленях.
Хольсп резко повернулся, вздрогнув от испуга:
- Кто здесь? Рес?!
Он непроизвольно отшатнулся. Черты его лица исказились от ненависти.
Дуайер знал, что в стенах Храма ни один жрец не имеет оружия - закон
запрещает это. Хотя для Хольспа нет законов.
- Да, это я, Рес Дуайер. Я воскрес.
- Вы неожиданно исчезли, и мне пришлось объявить вас мертвым. Что я
должен был делать?
- Рассказать всю правду о том, как вы пытались силой вырвать тайну
Молота Элдрина, о том, как мне удалось бежать от ваших палачей. Но вы,
конечно, не могли сделать этого и объявили меня погибшим - так было проще
всего.
- Но где же вы находились все это время?
- Я был на Дикране и там боролся с властью Империи. Как нам стало
известно, у вас здесь тоже произошло восстание?
Хольсп улыбнулся:
- Да, в некотором роде. Великий Молот Элдрина помог нам. Это была
большая победа.
- Молот? - спросил Дуайер. - Вы узнали тайну Молота? Так быстро?
Расскажите о нем. Как он выглядит, где хранится?
- Это священная тайна, - быстро проговорил Хольсп.
- Да, понимаю. Но я сильно сомневаюсь, что вы знаете ее. Вы лжете,
Хольсп. Ложью вы завоевали признание народа, когда он восстал против
Империи. Однако чтобы победить, не обязательно знать тайну. Проконсул был
жестоким, но трусливым человеком, и любое организованное выступление до
смерти напугало бы его, и он сам убрался бы отсюда.
Хольсп с интересом глядел на него. А Дуайер, забывшись, продолжал:
- Вы знаете, почему я уверен, что вы не обладаете тайной Молота? Да
потому что, будь у вас Молот, вы бы сокрушили Империю. Вы бы не
довольствовались жалкими десятью процентами с налога.
Казалось, вся кровь ушла из тела жреца, так побелело его лицо.
- Как вы узнали об этом? - едва слышно прошептал он. Затем, не
дожидаясь ответа, он резко метнул в голову Реса усыпанный драгоценностями
крест. Дуайер ждал нападения и вовремя отскочил. Крест с силой воткнулся в
стену за его спиной. Жрец тут же бросился к нему. Дуайер был готов к
схватке, но такого бешеного напора не ожидал. Рес отступил назад и уперся
в холодную каменную стену. Град ударов обрушился на него. Глаза Хольспа,
казалось, сейчас выскочат из орбит.
Вдруг жрец отскочил к полке с книгами. Через мгновение в его руке
блеснуло лезвие клинка.
- Оружие? В Храме? - возмутился Рес. - Вы преступили все законы,
Хольсп!
Он оттолкнулся от стены, и они начали драться. Хольсп замахнулся
клинком, но Дуайер успел перехватить руку и сжать запястье. Лезвие
остановилось в дюйме от лица. Рес вывернул руку жреца, и клинок выпал из
нее, со звоном ударившись об пол. Лицо жреца перекосилось то ли от боли,
то ли от ярости, затем на нем появился страх.
- Я слышал ваш разговор с Императором, - сказал Рес. - Вы предали
планету за десять процентов и должность проконсула.
Он поднял клинок.
- В Храме? - прохрипел Хольсп. - Вы убьете меня здесь, в Храме?
Дуайер засмеялся:
- Такая щепетильность украшает вас в последние мгновения. Но законы
Храма запрещают убийство, только казнь является исключением.
- Нет, Рес!
- Вы можете обжаловать приговор у Императора, проконсул Хольсп, - зло
сказал Дуайер и, не чувствуя никакой жалости, ударил в сердце жреца.
Рес ликовал, глядя на бездыханное тело жреца, но радость быстро
прошла. Он просто казнил предателя.
Что же дальше?
Флот Империи уже в пути. Скоро он будет здесь, и тогда беды не
миновать. Система будет уничтожена, и, следовательно, угаснут восстания на
других планетах.
Дуайер в отчаянии подумал, что, если бы он не убил Хольспа и сдался
имперским силам, планета уцелела бы. Но он тут же отбросил эту мысль.
Должен же быть выход.
На досуге он попытается вспомнить все подробности своей жизни в
Храме. Может, он зацепится за ниточку, ведущую к разгадке тайны Молота. Но
пока необходимо заняться восстановлением порядка. И нужно рассказать
народу о предательстве Верховного Жреца. Нельзя позволить, чтобы о нем
думали как о герое.
- Тубар! Хельмет!
Дуайер позвал жрецов и прямо здесь, в зале Посвящения, над трупом
Хольспа, начал рассказывать обо всем. Растерянные жрецы слушали, бросая
частые взгляды на труп.
Когда Рес окончил рассказ, Тубар Фрин произнес:
- Я сомневался в том, что Хольсп знает тайну Молота, но народ поверил
ему.
- Народ заблуждался, веря ему, - сказал Дуайер.
Хельмет заметил:
- Храм остался без Верховного Жреца, это недопустимо. Я считаю, что
Дуайер должен занять место, незаконно захваченное Хольспом.
Дуайер обвел взглядом жрецов и послушников, пришедших вместе с ними.
Все молчали.
- Я принимаю ваше предложение, - сказал он. - Мы должны провести
обряд Посвящения.
Все молча направились в зал Верховного Жреца. Здесь старшие жрецы
быстро совершили обряд, который возвел Реса Дуайера в сан Верховного
Жреца.
Затем Рес, дрожа от волнения, поднялся на трон, где прежде сидел его
отец. Перед тем как сесть, он сказал:
- Я принимаю на себя обязанности, которые возлагает на меня сан
Верховного Жреца.
Рес сел - и тотчас же в его мозгу словно что-то щелкнуло, и яркая
вспышка озарила все закоулки памяти. Разум прояснился, внезапный,
ошеломляющий взрыв откровения снял блокаду с памяти. Он услышал тихие
слова отца, звучавшие в его сознании: "В тот день, когда ты, сын мой,
займешь место Верховного Жреца, твоя память откроет тебе тайну Молота
Элдрина. Именно ты свергнешь власть Империи и освободишь Галактику от
Императора".
Как только Рес коснулся подлокотника кресла, он понял, что такое
Молот Элдрина и как им пользоваться, когда наступит нужный момент. Отец
вложил знание в его мозг и заблокировал психоблокадой. Конечно же, Хольсп
ничего не знал.
Дуайер снова встал:
- Нам поможет Молот. Я знаю его тайну. Время Молота пришло!
В ночном небе показались восемь ярких точек, светящихся под лучами
Скопления.
Это был флот Империи - громадные боевые звездолеты с экипажами в
сотни человек. Их мощные лучевые орудия могли за несколько часов
уничтожить планету. Они кружили на постоянной орбите вокруг Элдрина,
ожидая связи.
Дуайер разыскал аппаратуру, на которой Хольсп говорил с Империей, и
вышел на связь.
- Здесь Нельгар Милло, командор флагмана эскадры Императора
"Несравненный". Я имею предписание от Императора связаться с Лугуаром
Хольспом, Верховным Жрецом Храма Солнц.
- Здесь Рес Дуайер, преемник Хольспа.
- Дуайер, вам известно, зачем мы здесь?
- Нет, командор.
В голосе командора появились ноты раздражения:
- Я должен забрать от вас группу зачинщиков восстания, как
договорились с вашим предшественником. Разве вам не известно о нашем
прибытии?
- Известно, - ответил Дуайер. - К вашему сведению, вам не придется
затруднять себя посадкой эскадры. У нас нет людей, которых необходимо
передать Империи. И вообще, я приказываю вам возвращаться в Империю. Там
спокойнее.
- Вы?! Вы приказываете мне? Командору флота Его Величества? По какому
праву?
- По праву силы, - сказал Дуайер. - Покиньте систему Элдрин, иначе я
буду вынужден применить Молот!
Наступило молчание. Дуайер напряженно ждал, меряя комнату шагами. Он
представлял, что сейчас творится на борту флагмана.
Прошло немного времени, но вполне достаточно, чтобы командор Милло
мог связаться с Императором.
Наконец Милло ответил:
- Мы идем на посадку. Любые попытки препятствовать нам приведут к
жертвам и разрушениям. Так приказал Император.
- Вы не сможете сесть, - предупредил Дуайер.
Он поднялся на стену Храма Солнц и подошел к древнему атомному
орудию, которое много лет каждый день выкатывал на тележке. Рес слегка
коснулся кнопки, и яркое пламя пучка частиц высокой энергии взметнулось
вверх. Атомный снаряд ударился о защитный экран "Несравненного", которым
звездолет мгновенно окутался, как только орудие выстрелило. Огненные
брызги посыпались во все стороны, не причинив вреда кораблю. Эскадра
продолжала опускаться и была уже на высоте тридцать тысяч футов.
Дуайер ждал. Из выносного устройства связи послышались бессвязные
выкрики, а затем и голос командора:
- Дуайер, ты начал первым. Этот выстрел убил твою планету!
Эскадра развернулась из посадочного строя в боевой. Через оптические
приборы было видно, как из люков кораблей высовывались стволы орудий.
Улыбаясь, Дуайер щелкнул выключателем на пульте. Секундой позже все
небо окрасилось в ярко-красный цвет от потоков чудовищной энергии,
извергаемой орудиями звездолетов. Миллиарды киловатт энергии обрушились на
Элдрин. Но почти в тот же момент на высоте двух тысяч футов невидимый
экран защиты отразил удар.
- Вы не можете заэкранировать всю планету! - хрипел в динамике голос
командора. - Мы уничтожим вас!
Эскадра извергала потоки энергии. Дуайер наблюдал за сражением. Он
уже ничем не мог помочь: все за него делала автоматика. Небо горело. Люди,
дома, деревья - словом, весь Элдрин заалел от отраженного экраном огня
звездолетов. Но все напрасно. Орудия имперских кораблей были бессильны
против древней защиты Элдрина.
Дуайер сказал в микрофон:
- Командор, следите за последним кораблем в вашем строю, - и нажал
кнопку на пульте управления огнем орудия. Старая атомная пушка слегка
вздрогнула, и острый, как игла, пучок энергии проткнул небо. Экраны защиты
восьмого, последнего в строю, звездолета ярко вспыхнули и, не выдержав
перегрузки, исчезли. Пучок энергии прошил корабль насквозь и превратил его
в огромный вытянутый факел. Вскоре пламя погасло...
- Его уже нет, командор, - крикнул Дуайер. - Остальные последуют за
ним.
Рес посмотрел, куда упадут обломки подбитого корабля, и увидел, что
все пространство перед Храмом заполнено людьми, стоящими на коленях.
Видимо, заметив в небе корабли эскадры, они пришли чтобы помолиться в
последний раз в своей жизни, а теперь, наблюдая за сражением, молились за
победу. Иногда раздавались возгласы:
- Молот! Молот Элдрина! Наш Молот!
Вновь прозвучал голос командора Милло:
- Нет, этого не может быть! Наши экраны выдерживают любые виды
энергии с любыми мощностями!
- Невозможно? - спросил Рес. - Следите за своим седьмым кораблем,
командор.
Рес поймал корабль в перекрестье прицела и плавно нажал кнопку. Как
учил его отец в прошлом. Как он вспомнил недавно. Седьмой звездолет начал
закладывать вираж, пытаясь уйти от поражения, но автоматика древнего
орудия уже не выпускала его из прицела. Легкое сотрясение, и пучок энергии
ударил в бок корабля. Теперь защита вообще не могла противостоять удару.
Яркий факел озарил огненно-красную башню Храма.
- Невероятно! - воскликнул Милло. - Удвойте энергию, - сказал он,
видимо, своим офицерам.
Дуайер улыбнулся. Он прикоснулся к переключателю и перевел орудие на
поражение. Теперь не нужно было следить за прицелом. Автоматика
заработала, избавив человека от необходимости участвовать в уничтожении.
- Молот Элдрина. - Слезы текли по лицу Дуайера. - Он крушит корабли
Империи!
Орудие содрогалось от выстрелов, и яркие вспышки огня разгорались в
небесах.
- Орудие, пробивающее любые экраны, командор Милло, способное создать
непреодолимый экран над всей планетой - это и есть наше оружие возмездия,
наш Молот! - выкрикивал Дуайер. - Он ждал своего часа, и час настал! Пора
сокрушить Империю!
- Дуайер! - донесся истошный вопль Милло. - Прекратите огонь! Я
сдаюсь!
Рес нажал кнопку на пульте. Только один корабль Его Величества
остался на поле боя - флагман "Несравненный".
- Я принимаю вашу капитуляцию, - сказал Рес. - Я приказываю вам
вернуться на Дервон. Расскажите Императору, что произошло с его эскадрой,
и пусть он знает: его час настал.
Командор не заставил себя долго ждать. Громада "Несравненного" легко
взмыла вверх и, обратясь в блестящую точку, исчезла в небе.
Дуайер проводил его взглядом и повернулся к жрецам:
- Объявите по всей Галактике об этой победе. Пусть все планеты и
народы узнают о начале новой эпохи. Власти Дервона пришел конец!
Рес замолчал, вытер пот со лба и улыбнулся. Молот сработал, он помог
им победить. Старая атомная пушка была только футляром для той силы,
которую содержал Молот.
Щит и меч. С их помощью Дуайер мог стать новым Императором, но он не
хотел этого. Он должен дать свободу людям Галактики.
К нему подошел жрец:
- Сообщение с Дикрана от Блея Марша. Он шлет поздравления с победой и
присоединяется к борьбе.
- Передайте ему мою благодарность, - сказал Дуайер.
Он подошел к краю стены. Внизу стояли тысячи людей.
- Скоро, - сказал он, - корабль, оснащенный нашим оружием, покинет
Элдрин и устремится к Дервону, чтобы освободить Галактику от Императора.
Империя рухнет, и на ее обломках возникнет десять тысяч независимых миров!
- Дуайер! - ревела толпа. - Молот! Дуайер! Молот!
Час настал.
Не очень приятно быть свидетелем гибели Империи, просуществовавшей
три тысячелетия, но еще мучительнее быть последним Императором гибнущей
Империи.
В эту ночь Дервон XIV сидел одиноко в своем роскошном тронном зале.
Его министры давно уже были мертвы: мятеж проник и на эту планету.
Император смотрел на карту Галактики, где красными факелами
отмечались области, захваченные повстанцами. Она вся пылала огнем. Пламя
борьбы, зажженное на Дикране, охватило все системы, все миры Империи.
Дервон печально покачал головой. Империя с самого начала была
обречена, но что все кончится именно так... Он понял: все его попытки
сохранить Империю и привели к ее крушению.
Ему стало известно о восстании на Дикране. Более решительный
Император, возможно, тотчас бы стер с галактических карт взбунтовавшуюся
систему. Но Дервон избрал другой путь, более длинный. Он боялся подавить
мятеж силой. Сотворить такое злодеяние - вся Галактика может восстать. Он
промедлил и позволил Элдрину начать раньше. Теперь восстали все. И ничто
не спасет Империю. Она рухнула под собственной тяжестью, умерла
естественной смертью.
Император грустно смотрел на зажатую в руке гироигрушку. Издалека
доносились звуки повторяющихся тяжелых ударов.
"Молот", - подумал он. Последние сражающиеся защитники убежища
погибли в огне. Экраны не выдерживали молний орудия. Горько улыбаясь,
умирающий Император умершей Империи смотрел на нежные узоры, сверкающие
внутри игрушки. Вздохнув, он застыл в ожидании конца, который приближался
с каждым новым ударом Молота, отдающимся эхом в его затухающем сознании.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ПЛАТА ЗА СМЕРТЬ
1
Макинтайр остановился на перекрестке бульвара Линкольна и улицы
Джефферсона, оглядываясь по сторонам, ибо боялся попасться на глаза
Правоверным. Дул северный ветер. Прошел всего час после захода солнца, и
на тусклом сумеречном небе показались две луны.
Его взгляд непроизвольно задержался на табличке с названием улицы.
Аккуратные желтые буквы гласили: "Авеню Независимости".
Макинтайр все еще думал о ней как об улице Джефферсона, хотя прошло
почти два года после отделения от Земли.
Севернее, на расстоянии в полквартала, появился человек, закутанный в
серое, с раскачивающимся фонарем в руках, которым он освещал себе дорогу в
сгустившейся тьме. Макинтайр узнал в нем одного из Правоверных Ламли,
вышедшего на поиски врагов государства. Макинтайр с горечью глядел на
этого большого неуклюжего человека, приближающегося к нему, затем, вдруг
сообразив, что стоять на месте опасно, поспешил по улице, которую он все
еще продолжал называть улицей Джефферсона.
Он двигался быстро и бесшумно. Он привык к этому, привык к бегству.
Жизнь была нелегкой эти два последних года после декрета об Отделении.
Макинтайр и сам удивлялся тогда, что он остался верен родной планете. В
последующие два года он удивлялся тому, что ему удается скрываться от
гонений Ламли на Лоялистов, которых становилось все меньше.
Он достиг переулка между домами 322 и 324, оглянулся еще раз, чтобы
убедиться, что путь свободен, нырнул в переулок, перелез через невысокую
изгородь, пробрался на цыпочках через затоптанный садик на заднем дворе и
проскользнул в показавшийся проем в цоколе дома. В тот же миг дверь за ним
закрылась, и послышался знакомый голос:
- Мы беспокоились о тебе. Ты опоздал на полчаса.
- Ничего не мог сделать, - сказал Макинтайр.
Он охрип, а потому налил себе стакан воды из крана, расположенного в
углу. Его окружали знакомые лица девятерых испуганных людей. Все последние
Лоялисты, оставшиеся в Мэйнард-Сити.
"Как мало нас осталось, - подумал Макинтайр. - И стоит ли это всей
беготни и секретности?"
Это была очень странная группа, эти жалкие остатки партии Лоялистов.
Норман Мэйнард, прапраправнук человека, открывшего эту планету. Похожий на
крысу человечек с язвой, Вителло, прежде был драматургом, а теперь
напоминал каменотеса. Кристи, некогда профессор земной истории в
Мэйнардском университете, влюбленный в свои собственные учебники и
неспособный отречься от родной планеты. Брайсон. Халлерт. Беглецы.
- Ну? - спросил Мэйнард. - Так что же вы обнаружили? Это правда?
Макинтайр кивнул:
- Я видел листовку. Она расклеена на столбах в дюжине мест в центре
города. Все, о чем в ней говорится, правда.
Он пересек комнату и сел на старый поломанный диван.
- Там было написано, что каждый гражданин свободной планеты Мэйнард
должен постоянно носить при себе удостоверение о том, что он присягнул на
верность Республике. Тот, кто не присягнул, лишается гражданства. А в
самом низу приписано, что на время чрезвычайного положения суд присяжных
отменяется и всем, кто не имеет гражданства, автоматически выносится
смертный приговор. - Макинтайр закатил глаза. - Вот и все. Либо доставайте
удостоверения, либо готовьтесь к бегству, и побыстрее.
В комнате наступила тишина. Наконец Вителло сказал:
- Что же нам делать?
- А что, по вашему мнению, нужно делать? - спросил Халлерт, худощавый
человек с водянистыми глазами. Когда-то он был министром внешних сношений
с другими мирами в последнем правительстве Лоялистов. - Либо мы идем в
участок и присягаем на верность, либо остаемся здесь и ждем, пока нас не
накроют. Долго ждать не придется. В любом случае все предельно просто.
- Мы могли бы позвонить Риттерхейму и принять его предложение, -
заявил Кристи.
Девять пар глаз устремились на бывшего профессора земной истории.
Макинтайр почувствовал, как задергалась его щека. Он давно уже сам
подумывал об этом, с тех самых пор, как увидел листовки, расклеенные на
площади Правительства. Риттерхейм был их единственной надеждой,
единственной возможностью. Но если бы они приняли предложение Риттерхейма,
им пришлось бы столкнуться лицом к лицу с целым рядом горьких истин, и
смотреть правде в лицо было бы нелегко.
Макинтайр вспомнил (неужели прошло всего три дня?), как
радиопередатчик, стоящий в углу их убежища, ожил, приняв сигнал из
космоса. Брайсон, техник-электронщик, сконструировавший передатчик еще
тогда, когда только шли разговоры о переводе Лоялистов и, следовательно,
нужна была связь с разрозненными группами беженцев, бросился к нему.
Сигнал пришел по подпространству с планеты Хэксли, верной Лоялистам,
которая наотрез отказалась участвовать в восстании. Их вызывал Чарльз
Риттерхейм, министр иностранных дел Хэксли. Ему стало известно, что
правительство сепаратистов на Мэйнарде собиралось опубликовать декларацию
о смертной казни для лиц, не принявших гражданства. Он спрашивал, не
желают ли оставшиеся спастись бегством на Хэксли и просить там убежища?
- А как мы туда доберемся? - спросил Брайсон.
- Наш звездолет готов сейчас же отправиться к Мэйнарду, - сказал
Риттерхейм. - Торговый корабль. Мы сядем в космопорту Дилларда
девятнадцатого числа этого месяца. Если в этом районе окажется примерно
дюжина Лоялистов, мы будем ждать.
- Но до Дилларда три тысячи миль. Не могли бы вы совершить посадку
поближе? Опасности перехода через континент...
- Прошу прощения, но корабль зарегистрирован в Дилларде. Поэтому
посадка в любом другом месте будет рассматриваться правительством Мэйнарда
как начало агрессии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что же,
будет ваша группа в Дилларде девятнадцатого?
- Не знаю... Есть так много серьезных обстоятельств...
- Очень хорошо, - произнес уже несколько холоднее Риттерхейм. -
Подумайте. Мы сделали вам предложение, и оно рационально. Если оно вас
заинтересует, свяжитесь со мной через неделю, или забудьте об этом.
2
Брайсон передал им этот разговор. Два дня и две ночи группа
размышляла над этим предложением, чисто теоретически, конечно, поскольку
еще не было официального сообщения о смертной казни для Лоялистов. Наконец
Макинтайр вызвался покинуть убежище и попытаться разведать, как на самом
деле обстоит дело.
Оказалось, что смертная казнь уже принята официально.
Число возможных выходов из их положения резко сократилось.
Они могли отбросить остатки лояльности по отношению к Земле,
признать, что правительство Ламли является законным, контролирует Мэйнард,
и присягнуть ему на верность. Из тридцати миллионов обитателей Мэйнарда
так поступили почти все, кроме сотни-другой. Ламли обещал немедленную
амнистию всем вероотступникам, как только они присягнут на верность.
Возможна и противоположная позиция, а это значит оставаться в
подполье, тайком составлять и распространять листовки, призывать к борьбе
и организовывать саботаж, взывать к возвращению в Федерацию Земли. Но это
был путь мучеников.
Риттерхейм предложил легкий и одновременно опасный путь. Они могут
получить убежище на Хэксли и там дожидаться неизбежного краха
правительства Ламли, когда Земля уничтожит его.
Дискуссия продолжалась непрерывно с начала переговоров с Хэксли.
Макинтайр молча следил за ней, испытывая любопытное чувство отстранения от
самого себя. Он разминал пальцы. Ему очень хотелось изобразить их, группу
непокоренных, в скульптуре, их искания и противоречия, чувства страха и
замешательства, которые переживали его товарищи. Но прошло более года с
тех пор, как он в последний раз лепил. В эту смутную пору поэты,
художники, скульпторы были не нужны.
Само собой разумелось, что никто из них не примет веры Ламли. Они
были так глубоко вовлечены в движение Сопротивления режиму, что для них
уже не было возврата.
Но и принять предложение с Хэксли было тоже непросто. Макинтайр
слышал, что один за другим говорили его товарищи: бегство - проявление
трусости, наша работа требует того, чтобы мы остались здесь и боролись на
месте, этим мы предаем наши идеалы...
В конце концов Макинтайр устал от этого. Стараясь не повышать голос,
он впервые за несколько дней заговорил:
- Господа, можно мне сказать?
Все притихли.
- Друзья, мы уже три дня обсуждаем этот вопрос. По крайней мере, вы
это делаете, я только слушаю. Но сейчас скажу я. Преобладает, как мне
кажется, мнение, что нам следует отвергнуть предложение Риттерхейма,
остаться здесь и достойно принять смерть, как только власти обнаружат нас.
Вы, Халлерт, и вы, Мэйнард, - вы выступаете за то, чтобы мы стали
мучениками, не так ли? Вы полагаете, что это благородно. Не возражаете,
если я скажу начистоту, что у вас на самом деле на уме...
- Валяйте, Макинтайр, - грубо прервал его Мэйнард. - Если вы точно
знаете...
- Я ничего не знаю. Послушайте. - Макинтайр сжал ладони. - Вы ратуете
за путь мучеников потому, что это самый легкий путь и самый простой выход
из положения. Мы не можем отступать, мы зашли слишком далеко, чтобы
поменять убеждения и принести присягу на верность правительству Ламли. Это
звучит парадоксально, но как раз присяга требует настоящей смелости,
такой, которой ни у кого из нас нет. Смелости признать, что, возможно, мы
все время заблуждались.
- Вы полагаете, Том, что Ламли прав, а мы - нет? - вмешался Кристи.
- Конечно, нет. Я такой же твердый приверженец Земли, как и любой из
вас. Я хочу лишь сказать, что никто из нас, и я в том числе, никогда не
набрались бы духу признать, что Ламли прав, даже если б начали так думать.
Поэтому только один путь считается правильным - остаться в живых и
продолжать борьбу. Вы же хотите остаться здесь и со славой великомучеников
войти в газовую камеру! Как чертовски смело!
Макинтайр с горечью взглянул на ошеломленные лица и почувствовал, как
поток возбуждения захлестывает его. Он никогда прежде не говорил так,
никогда не ощущал возбуждения, потребности вскочить на ноги и сказать
людям, что скрывается за их внешним обличьем.
Только сейчас ставкой была его жизнь, его и всех остальных - и он не
собирался легко отказываться от нее.
- Вы понимаете, почему вам так не терпится, чтобы Ламли казнил вас? -
спросил он. - Совсем не потому, что усматриваете в этом свое
предназначение здесь, на Мэйнарде. Нет. Газовая камера - это простейший
выход, благородный выход из положения. Это конец борьбы, и это достойный
хвалы конец в глазах других. Это только один из способов отказаться от
дальнейшей борьбы.
Поэтому вы и хотите отвергнуть предложение Риттерхейма. Ответьте мне:
предположим, Риттерхейм предложил бы посадить звездолет здесь, рядом с
убежищем, и забрал бы нас всех на Хэксли. Тогда бы вы отказались от его
предложения? Черта с два! Вы бы так быстро карабкались на борт, что...
Халлерт побледнел. Казалось, он сейчас взорвется. Макинтайр встал и
продолжил:
- Я уже почти все сказал. Еще два слова. Причина, по которой вы все
отвергаете его предложение, и я тоже, я это чувствую, - это то, что вам не
хочется покидать этот уютный подвал, пока вас не схватят. Вы прекрасно
понимаете, что до космопорта Дилларда тысячи миль, и вы дьявольски боитесь
совершить переход до него. Нужно огромное мужество, чтобы пересечь
полконтинента, даже если это единственный способ бегства.
Он сел и взглянул на пальцы. Они предательски дрожали. Никто долгое
время не пытался нарушить тишину. Через некоторое время Макинтайр окликнул
всех взглядом. Молчание продолжалось.
- Я считаю, что ваше молчание говорит о вашем согласии со мной. Да, я
такой же, как и вы, и могу понять, что творится в ваших умах. Я открыто
сказал об этом.
- Вы знаете, что мы не переживем этого похода, - с упреком произнес
Вителло. - Мы очень мягкие, Том. Мы не можем убивать людей. Так же, как и
не умеем складно врать. Мы не умеем дать сдачи и постоять за себя. Мы не
пройдем и десяти миль, как нас обнаружат. Так не лучше ли остаться здесь и
провести остаток жизни, распространяя листовки и организовывая мелкий
саботаж, чем найти верную смерть на пути в Диллард?
- Мы сможем совершить переход, - возразил Макинтайр. - Даже такая
компания таких идиотов, как мы. Нам нужен лишь надежный проводник. Кто-то,
кто смог бы охранять нас и вести к цели. Он должен быть достаточно
сильным.
- Вы предлагаете себя? - спросил Брайсон.
Макинтайр от неожиданности заморгал.
- Вы смеетесь? Я ничуть не тверже любого из вас. Нет. Но у меня есть
на примете такой человек. Его имя Уоллес. Он проведет нас в Диллард и
сделает так, что мы останемся живыми.
Легко уязвимый Вителло неодобрительно сморщился:
- Вы имеете в виду наемника?
Макинтайр кивнул:
- Можете называть его так, если вам нравится. Этот человек не из
приятных. За деньги он сделает все, и мы будем там! Кто-нибудь согласен на
это?
3
Во второй раз за этот день Макинтайр покидал убежище, но сейчас он
должен был разыскать Уоллеса и предложить ему сделку.
Сначала его встречали неприветливо, да и сам Макинтайр не хотел
раскрывать суть дела незнакомым людям. Большинству из них было известно
имя Уоллеса и дела, которыми он зарабатывал себе на жизнь. Он был
контрабандистом, вольным наемником, которых стало немало за три столетия
существования Мэйнарда в качестве земной колонии. У него была репутация
человека, способного на все. Он мог провернуть любое дело, конечно, за
соответствующую плату.
Однако Макинтайр, сумев одержать победу над собой, убедил своих
друзей, что они смогут спастись, лишь наняв Уоллеса. Они были обречены,
если бы остались в Мэйнард-Сити, и, конечно же, им никогда не добраться до
Дилларда, рассчитывая только на свои силы. Уоллес давал им надежду на
спасение.
Макинтайр отправился в северную часть города, в бар, где Уоллес
проводил большую часть своего свободного времени. На небе взошли три луны
Мэйнарда, и на улицах было светло, что совсем не устраивало Макинтайра. У
него пересохло в горле. За его голову назначили солидное вознаграждение -
сто долларов, и любой, узнавший его, мог выдать его Правоверным.
У дверей бара он остановился, пытаясь разглядеть через пыльное
стекло, что там внутри. Он различил фигуру Уоллеса, который сидел один в
дальнем углу. Макинтайр подошел к двери, пересек полоску света,
протянувшуюся поперек входа, фотоэлементы сработали, и дверь с мелодичным
звоном открылась. Он вошел.
Ему показалось, что с его появлением гул разговоров немного стих.
Какое-то мгновение не было слышно ни звука, кроме хриплого завывания
музыкального автомата, затем прерванные разговоры возобновились. Макинтайр
стал пробираться к дальнему углу бара, поближе к Уоллесу.
- Можно присесть к вам? - спросил он.
Уоллес взглянул на него. Это был широколицый мужчина с пышной
бородой, глубоко сидящими глазами и толстым, слегка приплюснутым носом.
Багровый шрам пересекал его левую щеку, начинаясь от самой скулы и
заканчиваясь у переносицы.
- У вас, должно быть, есть для этого важная причина? - прорычал
Уоллес.
- Да, - Макинтайр присел на краешек кресла. - Вы знаете, кто я?
- Я знаю о ваших политических убеждениях, дружок, а не ваше имя. Оно
мне ни к чему. Что вы будете пить?
- Пиво, - ответил Макинтайр.
Уоллес заказал пиво. Макинтайр пристально взглянул в лицо соседа.
- Мое имя - Том Макинтайр, - медленно проговорил он. - Это может дать
вам сто долларов без особенных трудностей, стоит только зайти в участок и
сказать два слова Правоверным.
- Я уже все взвесил, мистер Макинтайр. Я еще не знаю, чего вы от меня
хотите, но уверен, что это будет стоить побольше, чем награда за вашу
голову.
- Именно так. - Макинтайр сделал большой глоток.
Пиво было холодным, густым и крепким.
- У меня есть работа для вас. Она заключается в том, чтобы вы стали
проводником для десяти человек. Все они Лоялисты. Нам нужно быть в
Диллардском космопорте девятнадцатого числа этого месяца.
Уоллес кивнул.
- До Дилларда три тысячи миль, а сегодня уже восьмое.
- У нас еще уйма времени, если мы двинемся немедленно, - сказал
Макинтайр. - Вас заинтересовало наше предложение?
- Возможно.
- Сколько вы хотите?
Улыбнувшись, контрабандист ответил:
- За тысячу долларов я могу выдать вас Правоверным. Значит, вам нужно
с лихвой перекрыть эту сумму.
Макинтайр облизнул губы.
- Две с половиной тысячи - это все, что мы сможем собрать. Вас
устраивает?
- Наличными?
- Наличными. Тысяча - прямо сейчас, остальные полторы - после
благополучного и своевременного прибытия в Диллард. Я говорю о настоящих
деньгах, галактических долларах, а не о бумажках Ламли.
Уоллес задумался. Он стал разминать толстые, похожие на обрубки
пальцы, затем закашлял и хмуро взглянул на Макинтайра:
- Я точно не уверен, стоит ли мне впутываться в политику, а особенно
в дела Лоялистов. А, кстати, зачем вам нужен проводник в Диллард, вы что,
дороги не знаете?
Макинтайр покраснел, ощутив, как загорелись его щеки. С усилием он
выдавил из себя:
- Мы не уверены, что сможем добраться туда сами. Это очень опасно. Мы
же люди сугубо мирные. Мы... - Он запнулся, услышав за спиной голоса.
- Это Макинтайр, - сказал кто-то сзади пьяным голосом. - Приятель,
сходи, глянь, нет ли поблизости Правоверного. Деньги пополам.
Макинтайр привстал, но Уоллес стремительно поймал его за запястье и
усадил на место. В другой руке контрабандиста сверкнул маленький
иглопистолет. Уоллес тихо сказал:
- А ну-ка присядь, милейший, и оставь Правоверных в покое. Ты можешь
совершить роковую ошибку. Имя этого человека совсем не Макинтайр. Это
Смит. Теодор Смит, и он мой друг.
Доносчик бросил быстрый взгляд на Уоллеса и исчез, прихватив с собой
пьяного приятеля.
Уоллес сдержанно улыбнулся Макинтайру:
- Нельзя давать этим грубиянам садиться на шею, мистер... э... Смит.
Я представляю себе, как людей вашего круга выводят из себя такие
разговоры. - Он свирепо улыбнулся. - Но вернемся к нашим баранам, как
говорится. Тысяча сейчас и полторы потом? О'кей, я согласен. Это будет,
видимо, чертовски забавным путешествием.
4
Они тронулись в путь до восхода солнца, когда было еще пасмурно и
холодно, после того, как Брайсон связался с Хэксли и передал Риттерхейму,
что они принимают его предложение.
В это предрассветное время луны зашли, а солнце еще не появилось, и
только призрачный бледный свет тускло озарял умытые ночным дождем улицы
Мэйнард-Сити.
В душе Макинтайра слабо шевельнулось сожаление, когда маленький отряд
двинулся в путь. Впереди группы шел Уоллес своей крадущейся, кошачьей
походкой человека, привыкшего к опасности. В его карманах лежали купюры,
каждая по десять золотых десяток - всего тысяча настоящих долларов. Еще
полторы тысячи ожидали его в Дилларде.
"Мы до того опустились, что пришлось воспользоваться услугами такого
человека, как Уоллес, - подумал Макинтайр. - Контрабандиста, человека со
змеиными принципами и мышцами гориллы". Это сейчас было гораздо важнее,
чем что-то другое. Но он здесь, и жизнь его всецело зависит от умения и
ловкости этого проходимца.
Все это было частью образа жизни, начавшегося после того, как Клод
Ламли впервые появился на политической арене Мэйнарда. До этого все было в
порядке. Мэйнард был одним из восьмидесяти шести населенных миров,
разбросанных по всей Галактике. Условия жизни на нем совпадали с земными с
точностью до двух знаков. На Мэйнарде обитало тридцать миллионов
переселенцев с Земли. И пока не появился Ламли, планета безоговорочно
подчинялась земной Федерации.
Узы, связывавшие их с Землей, были не очень крепкими. Федерация
требовала, чтобы на каждой колонии находился Резидент-Советник, который
помогал бы правительству планеты, чтобы небольшая, чисто символическая
плата выплачивалась бы Земле за аренду планеты ежегодно, чтобы колония
чуть-чуть уважала Землю как столицу Федерации и как прародительницу.
Одно время отношения колоний с Землей были важны для нее, но
проходили столетия, колонии развивались, становились экономически
независимыми, а сама Земля уже не нуждалась в отдельных видах продукции с
колоний. Связь с Землей становилась все более слабой и призрачной,
постепенно превращаясь лишь в символ благодарности тому миру, который
впервые послал своих людей в дальние галактические миры.
Символ этот любили все. Никто не ругал налог, никто не возражал
против Резидента-Советника, так как он выполнял лишь представительские
функции. Народы планет-колоний поддерживали теплую и приятную видимость
подчиненности родной планете. И это считалось само собой разумеющимся.
Но только не для Ламли.
Честолюбивый молодой политический деятель стал канцлером Мэйнарда
после резкой перемены взглядов избирателей и вскоре провозгласил, что он
намерен прекратить выплачивать налог Земле и вообще прервать всяческие с
ней отношения.
Хэмфри - Резидент-Советник - стал возражать против этого, делая упор
на старые традиции, но Ламли приказал ему убраться на Землю, обвинив его в
грубом вмешательстве в дела Мэйнарда, затрагивающем его суверенитет. После
этого Ламли провозгласил планету свободным миром, не подчиненным Земле.
Еще дальше он пошел, издав свой декрет об Отделении, где изложил принципы
своей политики, делая упор на потенциальную опасность связи с Землей и на
то, что ее необходимо прервать.
Жители планеты бурно запротестовали против этого, но были и голоса,
которые поддержали Ламли. Их оказалось на удивление много. Постепенно
общественное мнение все больше склонялось на сторону Ламли. Сама же Земля
никак не отреагировала на эти действия Мэйнарда, и тогда почти все жители
планеты восприняли это молчание как подтверждение правоты Ламли. Ламли
победил.
Но были и те, кто возражал до конца. Художники, скульпторы, поэты и
музыканты - люди искусства, в большинстве своем спокойные и добрые,
которые ценили старые традиции и вовсе не хотели забывать их. Они
провозгласили, что будут по-прежнему преданны Земле, и потребовали, чтобы
Ламли отменил свой декрет.
Вполне естественно, что Ламли усмотрел в этих протестах прямые
нападки на свой режим. Он затеял кампанию за всеобщее одобрение проекта
декрета и, когда более трех пятых населения проголосовали за него и
принесли присягу правительству, он издал свой первый антилоялистский
закон.
Публичная защита идеи восстановления связи с Землей наказывалась
штрафом в размере пятисот долларов либо месячным тюремным заключением.
Большинство Лоялистов, которые еще колебались, после этого, уступая нажиму
властей, дали клятву, другие продолжали открыто выступать и попали в
тюрьму, однако это не помешало им сохранить свои убеждения.
Постепенно законы становились все более суровыми, и число
приверженцев Земли стало быстро уменьшаться. Через два года после прихода
к власти Ламли узаконил смертную казнь для Лоялистов, но к тому времени на
Мэйнарде их осталось всего несколько сотен, да и те скрывались в подполье.
И вот теперь наступила последняя стадия, подумал Макинтайр. Последняя
горстка лоялистов из столицы планеты, Мэйнард-Сити, отчаявшись, спасается
бегством на другую планету, и при этом их безопасность обеспечивает
человек с сомнительной репутацией, который смеется над их принципами и
цинично подсчитывает, сколько бы он получил, если бы сдал их Правоверным.
Макинтайр был уверен, что если бы сальдо было не в их пользу, то Уоллес
предал бы их.
Он вытер капли дождя с лица и бровей и посмотрел вперед. Уоллес вел
их по старой набережной, по которой через Южный мост они должны были выйти
из города. Он был крупным мужчиной, этот Уоллес, широкоплечим,
мускулистым, Макинтайр видел, что он даже, возможно, на дюйм выше Уоллеса
и на пару фунтов тяжелее. Но он был крупнее только с виду, и в этом
заключалась вся загвоздка.
Но ведь Уоллесу было легче. Его не давила тяжесть сомнений, морали,
мучительных размышлений. И именно потому, с налетом горечи подумал
Макинтайр, Уоллес ведет отряд, а не он сам.
Диллард, лежавший на три тысячи миль юго-восточнее, был вторым по
величине городом планеты. Столица располагалась в сердце обширной западной
равнины Первого материка, а Диллард находился среди плодородных
возделанных земель по другую сторону высокого горного хребта,
перерезавшего материк.
Каждый день из космопорта Дилларда в Мэйнард-Сити летали турболеты,
но для Лоялистов этот путь был равносилен смерти. Документы всех
пассажиров, удостоверяющие их политическую благонадежность, тщательно
проверялись.
Макинтайру и его товарищам оставался лишь переход пешком. Уоллес
планировал, что они будут идти по ночам, и разработал график, по которому
он должен привести группу в Диллард девятнадцатого, прямо ко времени
посадки на звездолет с Хэксли. Они будут пользоваться то одним, то другим
попутным транспортом, выдавать себя за других людей и с помощью Уоллеса
ложью и взятками проложат себе путь через материк.
Без него они ни за что бы не смогли добраться до места. Макинтайр со
злостью посмотрел на широкую спину Уоллеса и ускорил шаг.
5
Согласно графику они должны были пройти пешком через Южный мост и
попасть за город. В это время они вряд ли наткнутся на охрану. Они
двигались молча под непрекращающимся дождем, миновали мост и углубились в
бурые поля, которые далеко простирались на юго-восток от столицы.
- Порядок, - прохрипел Уоллес. - Теперь придется попотеть. - Он
указал пальцем на быстрое течение реки Стиннис. - Мы пройдем четыре мили
вдоль реки и сядем там на речной пароход в городишке на излучине Стинниса.
Оттуда вверх по реке до Коллинз-Форта, а затем по суше на юг двенадцать
миль. Вы должны хорошенько запомнить, что вы солдаты-наемники, идете на
восток в поисках работы в провинции Диллард, а остальное предоставьте мне.
Мысль изображать из себя бродячего солдата-наемника позабавила
Макинтайра как непроизвольная грубая шутка. Десять лет назад он был одним
из руководителей пацифистского движения в расположенном в горах городке
Холлистере. Тогда они подписывали воззвания, печатали страстные памфлеты и
поднимали много шума, требуя распустить постоянную армию, которую
содержало правительство Мэйнарда.
Через некоторое время они потеряли интерес к этому движению.
Макинтайр, стремясь преуспеть в качестве скульптора, переехал в
Мэйнард-Сити изучать это искусство в мастерской недавно прилетевшего с
Земли знаменитого мастера. И вот через десять лет бывший пацифист стал
солдатом-наемником для того, чтобы спасти свою собственную шкуру.
В деревушке Лестер Фолз они поднялись на борт маленького почтового
суденышка, которое шло вверх по течению Стинниса на восток.
Когда Макинтайр стал у леера, глядя вниз, на стремительно бегущую
воду, к нему подошел Халлерт. Маленький человечек с водянистыми глазами
казался испуганным насмерть; он все время молчал во время перехода.
- Как ваш желудок? - спросил Макинтайр.
- Пока держусь. Как вы думаете, будут какие-нибудь затруднения?
- Какого рода затруднения вы себе представляете?
- Я имею в виду Правоверных, - прошептал Халлерт. - Я видел, как
Уоллес говорил с кем-то в армейской форме.
- Ну и что? Вероятно, кто-то из его дружков.
- Мне это не нравится. А если он выдаст нас? Он ведь уже получил
тысячу наших денег, и если выдаст, то получит еще тысячу от Правоверных.
Макинтайр сердито огрызнулся:
- Ваши домыслы не стоят и ломаного гроша, Халлерт! Если вы полагаете,
что Уоллес собирается нас предать, то прыгайте за борт и продолжайте путь
в одиночку.
- Вы же знаете, что я не смогу этого сделать.
- Тогда помалкивайте, - раздраженно сказал Макинтайр. - Мы платим
Уоллесу за работу, и поэтому должны допускать, что он заслуживает доверия.
Во всяком случае, процентов на пятьдесят.
Прибыв в шахтерский поселок Коллинз-Форт, они остановились на ночлег
в дешевой гостинице с ободранными стенами, где их встретил мрачный портье.
Это была гостиница для наемников. Все втиснулись в две тесные, пропитанные
жуткими запахами комнатенки. Макинтайр не мог заснуть всю первую половину
ночи, лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к хриплому, безудержному
хохоту, доносившемуся снизу.
Едва только он сомкнул веки, как Уоллес разбудил его толчком под
ребра. Уже светало. Их проводник был грязен, от него несло алкоголем.
- Мы сейчас же уходим. В семь отправляется поезд на юг, - сказал он и
бросил на Макинтайра полунасмешливый-полупрезрительный взгляд. - Вы
солдат, поэтому немедленно поднимайтесь.
- У нас есть время хотя бы умыться?
- Умываются на "гражданке". А чем больше грязи и щетины на ваших
прелестных лицах, тем вероятнее, что вас никто не узнает. Вставайте!
Станция монорельсовой дороги находилась на окраине городка, в
получасе ходьбы от гостиницы. Ежась от утренней сырости и от сознания, что
он грязен и неряшлив, Макинтайр вместе с товарищами поспешно вышел на
дорогу. Он притронулся к щекам: на них отросла жесткая щетина. В первый
раз за всю жизнь он не побрился, и это очень раздражало его.
Когда они подошли к станции, солнце уже поднялось над горизонтом. У
зева трубы монорельса выстроилась длинная очередь за билетами. Очевидно,
поезда нечасто ходят отсюда в сторону равнины. В очереди, как заметил
Макинтайр, стояли несколько человек в армейской форме.
Он слегка подтолкнул локтем Уоллеса:
- Правоверные.
- Я вижу. Ну и что?
- Вы не боитесь, я имею в виду, они могут... - Макинтайр умолк, теряя
самообладание.
- Они ничего не сделают, если вы сами не выдадите себя, - рассердился
Уоллес. - Держитесь спокойнее, естественнее, как ни в чем не бывало, и не
забывайте, кто вы, если кто-то начнет расспрашивать.
Они встали в очередь. Билеты стоили двадцать центов. Макинтайр
вытащил из кармана один из оставшихся у него долларов и стал лениво
крутить его в руках, иногда подбрасывая вверх. До прихода ко власти Ламли
он был весьма богатым человеком, сейчас же, после уплаты Уоллесу, у него
оставалось шестьдесят долларов и немного мелочи.
Вдруг он заметил знакомое лицо в очереди, немного впереди. Это был
Рой Чартерс, невысокий хвастливый человек, ярый Лоялист, в прошлом
меценат, который щедро финансировал художников.
Теперь Чартерс выглядел жалким нечесаным оборванцем. Прошло больше
года с тех пор, как Макинтайр в последний раз видел его. Он поднял руку,
помахал ею и уже собирался было окликнуть Чартерса, но в то же мгновение
стальные клещи Уоллеса обхватили его запястье и ногти больно вонзились в
кожу.
- Вы что задумали? - прошипел контрабандист, неистовствуя. - Вы
хотите завалить дело?
- Я увидел знакомого, - смутился Макинтайр и взглянул на своих
товарищей. - Это Рой Чартерс, - сказал он Вителло, - он стоит впереди.
- Кто такой? - грубо спросил Уоллес.
Макинтайр кратко объяснил. Уоллес нахмурился:
- Лоялист, да? Покажите мне его!
Макинтайр указал на человека, стоящего впереди.
Уоллес проследил за движением его руки и кивнул.
- О'кей! Держитесь подальше от него. Нам ни к чему неприятности, и
мне нужно честно отработать доллары.
Макинтайр сердито пожал плечами и отвернулся. Очередь двигалось
медленно, но вот и он оказался возле кассы, сказал о пункте назначения,
взял билет и восемьдесят центов сдачи и поплелся внутрь станции к
единственному рельсу, где через десять минут должен был показаться летящий
ракетой поезд. На перроне он заметил небольшую группу Правоверных в серых
армейских мундирах, на которых поблескивали знаки отличия. Особая полиция
Ламли, ярые фанатики строя.
Правоверные вошли в тот же вагон, что и беглецы. В вагоне было
человек восемьдесят-девяносто, и не было причин предполагать, что их
преследуют. Уоллес казался беззаботным. Он уютно свернулся в углу купе,
вынул карманный ножик и принялся строгать деревяшку, напевая какую-то
песенку. Макинтайр задумчиво глядел в окно, Брайсон и Вителло затеяли спор
о девушках, которых они видели в Коллинз-Форте, Халлерт и Мэйнард играли в
карты. Все это выглядело вполне естественно: группа грязных небритых
людей, бродячих солдат-наемников, едущих в поисках работы. Макинтайр
поймал в оконном стекле отражение Правоверных, расположившихся напротив.
Те не выказывали особого интереса к их группе.
Мигнул предупреждающий сигнал, прозвучал гудок, извещающий об
отправлении, и поезд резко рванулся вперед, отцепившись от перрона станции
Коллинз-Форт. Они направлялись в Абрамвилль, расположенный в двадцати
милях южнее на северном берегу реки Хастингс, и должны были прибыть туда
через восемь минут.
Несмотря на присутствие Правоверных, казалось, что поездка будет
спокойной. Но внезапно дверь переходного тамбура распахнулась, и из
соседнего вагона вошел маленький круглый человечек. Макинтайр похолодел.
Это был Рой Чартерс. Он остановился в передней части вагона, как бы
выискивая кого-то. Затем взгляд его остановился на Макинтайре, он
улыбнулся, лицо его посветлело, он поднял руку и начал что-то говорить.
Но стоило ему произнести первое слово, Уоллес вскочил на ноги,
разбрасывая стружки, и пробежал по вагону к Чартерсу. Притворившись
подвыпившим весельчаком, он обхватил Чартерса рукой и так хлопнул его по
груди, что у бедняги вышибло все, что он хотел сказать.
Макинтайр увидел, как от удивления Чартерс широко раскрыл глаза, и
услышал громкий голос Уоллеса:
- Да это же не кто иной, как старина Джо Тейлор! Я не видел его с тех
самых пор, как мы расстались в Пальмерстоне! Пошли к ребятам, они будут
рады!
Чартерс стал мертвенно бледным. Он попробовал было вырываться, пятясь
назад к тамбуру, но этот номер у него не прошел. Стальные тиски рук
Уоллеса не позволили сделать это.
Макинтайр заметил, что Правоверные наблюдали за происходящим с
нескрываемым интересом.
Тогда Чартерс стал протестовать:
- Боюсь, что вы ошиблись. Меня зовут не...
Его слабый голос утонул в пьяной песне, которую затянул Уоллес. Затем
он протащил Чартерса через весь вагон к противоположному выходу. Когда они
проходили мимо их группы, Макинтайр услышал, как Чартерс бормочет:
- Если вы не отпустите меня, мне придется обратиться к...
Они вышли из вагона, и Макинтайр успел заметить, что Уоллес рванул
дверь туалета, расположенного перед тамбуром. Прошла минута, две... Из-за
закрытой двери доносилось пьяное пение Уоллеса. Правоверные отвернулись,
утратив к этой сцене всякий интерес. Макинтайр и его товарищи вернулись к
прерванным занятиям.
Прошло еще несколько минут, и поезд с ревом влетел на станцию
Абрамвилль. Ни Чартерс, ни Уоллес не выходили из туалета. Макинтайр в
нетерпении барабанил пальцами по оконной раме, пытаясь представить, что
происходит в туалете.
Вагон мягко затормозил, и вскоре двери распахнулись. Поезд стоял у
перрона. Пассажиры из Абрамвилля хлынули в вагон. Макинтайр заметил, что
Правоверные остались на месте. И решил действовать. Пожав плечами, он
сказал немного грубоватым голосом; он вообще теперь старался так говорить:
- Эти ребята должны были выходить в Абрамвилле. Пойду гляну, что они
там задерживаются.
Но этого не потребовалось. Появился Уоллес и жестом показал, что
нужно выходить. Они сделали это как раз вовремя. Халлерт выходил
последним, и как только он ступил на перрон, поезд рванулся с места и,
набирая скорость, помчался дальше на юг.
Макинтайр повернулся к Уоллесу:
- К чему все это было нужно? И где Чартерс?
- Когда-нибудь я вам об этом расскажу, - проворчал контрабандист. -
Сейчас нам нужно спешить на причал.
Они разыскали речной причал на окраине Абрамвилля и после долгих
торгов со старым и высохшим стариком - владельцем баржи - договорились,
что он подвезет их вверх по течению до следующего пункта - поселка Миллер
Бридж.
Затем Уоллес повел их по набережной в дешевую забегаловку для
моряков, где они позавтракали. Когда они вновь возвращались к реке,
Макинтайр все же спросил Уоллеса:
- Вы объясните, что произошло в поезде?
- Это не должно интересовать вас, - оборвал его Уоллес.
- Но меня это интересует. Я хочу знать, для чего вы затащили Чартерса
в туалет. Я не виделся с этим человеком целый год, а теперь, возможно,
вообще никогда не увижу его. Я хотел бы...
- Прекратите эти кретинские вопросы! Можете не беспокоиться за
Чартерса!
Что-то в голосе контрабандиста бесило Макинтайра. Именно деньги
Чартерса больше всего помогали в создании скульптурной группы "Сыновья
Земли", которая занимала почетное место в центральном парке Мэйнард-Сити,
пока Ламли не отдал приказ о ее переплавке.
- Но что сделал...
Тяжелые челюсти Уоллеса слегка дернулись.
- Послушайте, Макинтайр, если бы я позволил этому идиоту заговорить с
вами, эти Правоверные уже вытаскивали бы из нас кишки на дыбе. Вам
известно, что такое баран Иуды?
- Причем здесь это?
- Очень даже причем. Эти Правоверные знают Чартерса. Между прочим, я
заметил, как они старались казаться безучастными к происходящему,
особенно, когда он вошел в вагон и стал высматривать своих старых дружков.
Если бы ему удалось поздороваться с вами, всем нам была бы крышка. Поэтому
я и перехватил его. Или он, или вы. А я обязан довести вас целыми и
невредимыми, доллары надо отрабатывать честно. Если понадобится, то я и с
вами поступлю точно так же.
Макинтайр похолодел, но упорно продолжал расспрашивать:
- Что вы с ним сделали?
- Я затащил его в туалет и там тихо спросил, где он выходит. Он
ответил, что в Доноване. Это в ста милях отсюда. Когда мы покупали билеты
в кассе, я слышал, что Правоверные брали билеты тоже до Донована. Так что
они допросили бы вашего дружка сразу же, как остались с ним с глазу на
глаз, а через десять минут, по его признанию, была бы организована погоня
и блокированы три провинции для того, чтобы накрыть вас. - Уоллес перевел
дыхание. - Я нарушил свою присягу на верность Правоверным, помогая вам, да
и вообще занимаясь моими делами, и поэтому меня накажут точно так же, как
и вас. А я не хочу, чтобы меня сцапали и подняли на дыбу. И я уверен, что
если бы отпустил эту подсадную утку - Чартерса, то мы бы точно сгорели.
Поэтому я открыл окно в туалете и выбросил в него этого типа. На такой
скорости, естественно, от него мало что осталось, но вы можете сходить и
посмотреть на его останки, они, видимо, здесь недалеко, в паре миль от
Абрамвилля.
Они подошли к причалу.
- Проходите, - сказал Уоллес, прежде чем Макинтайр смог вновь обрести
дар речи. - Вот наше судно. Давайте, пошевеливайтесь!
6
Все время, пока они плыли вверх по реке мимо небольших городков с
деревянными дебаркадерами, мимо берегов, постепенно становившихся все
более холмистыми, за которыми маячили горы, слова Уоллеса: "...Я открыл
окно и выбросил в него этого типа", не выходили из головы Макинтайра.
Именно так он и сказал. В этом был смысл, размышлял Макинтайр в
оцепенении, поражаясь безжалостно логическому мышлению контрабандиста.
Смерть одного человека обеспечивала на некоторое время относительную
безопасность группы других людей. Если бы он остался в живых, это означало
смерть остальных. Выходит, бедный Чартерс должен был умереть.
Возможно, это имело смысл при рассуждениях с позиций логики. Но
полдня Макинтайр дрожал только от мысли, что Уоллес был способен так
хладнокровно взвесить одну жизнь против одиннадцати и затем убить того,
счет для которого оказался не в его пользу. Это было ярким примером
выживания, взятым из жизни животных. Впервые Макинтайр осознал, насколько
чуждым ему был Уоллес, насколько он был лишен столь важных человеческих
черт.
Макинтайр не рассказал остальным о том, что произошло в туалете
монорельсового поезда. Он чувствовал себя в ответе за то, что привел
Уоллеса в группу, а это означало, что Чартерса убил он, даже если был
замешан в этом косвенно. Но Макинтайр считал в первую очередь во всем
виноватым себя.
Прошло десятое число, затем одиннадцатое.
Наняв старый разбитый автобус, который тяжело кряхтел на поворотах,
они доехали до города Холлистер, последнего более или менее большого
населенного пункта перед горным массивом, преграждавшим им путь к
Дилларду. В Холлистер они прибыли двенадцатого, опережая график движения
на полдня. Если все так пойдет и дальше, то они определенно доберутся до
Дилларда, и даже невредимыми, как раз к девятнадцатому.
День был теплым и солнечным. В умеренном поясе Мэйнарда в это время
начиналось лето. Времена года на Мэйнарде менялись плавно. Это был мир с
мягким климатом. Макинтайр жалел о том, что приходится покидать его и
лететь в более суровый мир Хэксли.
Его неприязнь к Уоллесу медленно притуплялась по мере движения по
маршруту. Из всей группы он был единственным, кто разговаривал с
контрабандистом. Другие смотрели на него как на неизбежное зло, что-то
вроде говорящего вьючного животного. Макинтайру очень хотелось узнать, как
бы отреагировали члены группы, если бы он рассказал им о событиях в
вагоне.
В то утро, когда они выехали из Холлистера и направились в горы,
Макинтайр сидел рядом с Уоллесом в кузове грузовика. Этот грузовик Уоллес
нанял вместо старого автобуса, который довез их до города.
Макинтайр спросил:
- Вы думаете, все обойдется благополучно?
- Все может случиться. Хотя это оказалось легче, чем я предполагал.
Складывается впечатление, что я беру деньги ни за что. Две с половиной
тысячи долларов за легкую прогулку в Диллард! Такая работенка мне по душе!
- Вряд ли вам еще удастся заработать таким образом, - сказал
Макинтайр. - Нас здесь осталось совсем мало.
- Это да. Я даже удивляюсь, что вы продержались так долго. Вы,
Лоялисты, глупые люди. Вроде бы взрослые мужчины, а боитесь собственной
тени. Как тогда, в монорельсе. Стоило только Чартерсу открыть рот и
сказать: "Ба! Да это же Том Макинтайр собственной персоной!" - и всем нам
крышка. Но...
- Я не желаю, чтобы вы говорили об этом, - отрезал Макинтайр.
Солнце клонилось к закату. Грузовик подпрыгивал на ухабах. Вокруг
были поросшие высоким лесом холмы.
- Почему? Вы что, еще не поняли?
- Я все понимаю и совершенно четко представляю, что бы произошло, -
признался Макинтайр, - но, черт возьми, Уоллес, как вы могли так
хладнокровно...
Уоллес рассмеялся:
- Хладнокровно? Нет, Макинтайр, мне просто хочется выжить.
- И вы можете пойти на все ради этого?
- А вы разве нет?
Сбитый с толку Макинтайр отвернулся и стал глядеть на дорогу. Затем,
после небольшой паузы, он сказал:
- Давайте представим себе такую ситуацию. Мы пересекаем горы и
приходим в город, жители которого очень внимательно и тщательно следят за
Лоялистами и выявляют их. И каким-то образом они узнают, что Халлерт -
Лоялист, они подозревают и других членов группы, но не уверены. Так вот,
Уоллес, что вы сделаете, чтобы вывести нас из города целыми и невредимыми?
Контрабандист нахмурился:
- Ну раз уж вам так хочется поиграть, Макинтайр, давайте я предложу
вам другую игру, получше. Поставьте себя на мое место и сами скажите, что
бы вы сделали?
- Разве вы не понимаете, что я не могу этого сделать? Предположим, я
стал во главе группы. Что бы я сделал? Не знаю, думаю, что всем нам пришел
бы конец.
- А почему всем? - спросил Уоллес. - Только Халлерту.
- Как же вы поступили бы?
- Я отправился бы к мэру города и достаточно убедительно заявил, что
наша группа солдат-наемников путешествует в поисках работы, по дороге в
его замечательный город захватила одного Лоялиста и любезно передает его в
руки досточтимого мэра, чтобы он смог получить полагающуюся награду.
- Вы бы пожертвовали Халлертом?
Уоллес зловеще улыбнулся:
- Когда одна ваша нога попадает в капкан, Макинтайр, и вы слышите,
что гончие уже скоро настигнут вас, а вы не можете открыть замок, то
единственно верным решением будет отрезать ногу и уползти прочь. Когда нет
времени, да и просто нет другого выхода, будет ли это честно по отношению
к ноге?
Молча Макинтайр смотрел на уходящую назад дорогу, размышляя о том,
что же формировало характер у этого человека, что лишило его всяческих
следов человечности. Они родились на одной планете, от родителей земного
происхождения, но, подумал Макинтайр, если сравнить короткие сильные
пальцы контрабандиста с его собственными, тонкими и длинными пальцами
скульптора, между ними было такое различие, как будто они происходили от
существ из различных галактик.
Переход через горы отнял три полных дня, и Макинтайр полностью
сосредоточился на огромной физической нагрузке, задаваемой тяжелым и
утомительным переходом, ему было вовсе не до размышлений об Уоллесе. Для
теорий просто не оставалось времени.
По мере того как они поднимались в горы, погода становилась все хуже
и хуже. Резко похолодало. Макинтайр был очень чувствителен к холоду и
страдал от него, как, впрочем, и остальные члены группы. Уоллес, с его
продубленной кожей, казалось, не замечал жуткого холода.
Они уже давно пересели из нанятого грузовика в грузовик, который в
составе колонны под усиленным конвоем перевозил продовольствие для
восточных провинций страны. Уоллес договорился с начальником конвоя, что
они будут работать и помогать солдатам в обмен на продовольствие.
Каждый вечер они останавливались на ночлег, помогая разбивать
палатки, возились с кострами. Уоллес, очевидно, терпеливо сдерживал себя,
наблюдая как бывший скульптор и бывший профессор с самыми благими
намерениями и невинным видом стараются быть похожими на прожженных
солдат-наемников.
Один из водителей грузовиков в первую же ночь страшно развеселился,
наблюдая, как Халлерт и Макинтайр устанавливали палатку. Он долго стоял
над ними, улыбался, а затем добродушно хмыкнул:
- Не удивительно, что вы пересекаете страну в поисках работы.
Макинтайр поднял на него глаза и спросил:
- О чем это вы?
- Я сказал: неудивительно, что вы без работы. Если вы двое так
устанавливаете палатку, а ваши товарищи, видимо, и того хуже, то вы -
самая паршивая компания солдат-наемников по эту сторону Голубого Океана.
Внезапная ярость охватила Макинтайра. Не сдержавшись и даже не успев
подумать о последствиях своих действий, он поднял кулак и с силой двинул
им водителя в челюсть. От удара хрустнул один из суставов, и острая боль
пронзила руку скульптора. Водитель от неожиданности покачнулся, хотя удар
был не очень сильным, ему приходилось выдерживать и не такие, и
замахнулся, чтобы дать сдачи. Дрожа от напряжения, Макинтайр приготовился
отразить его удар.
Уоллес подскочил к ним и сгреб разъяренного водителя в охапку:
- Ну, ну, парень, остынь. За такие слова я тоже могу добавить тебе, -
и он потащил его к грузовикам.
Через некоторое время, вернувшись, Уоллес спросил Макинтайра:
- Чем он вас так задел?
- Ему не понравилось, как мы ставили палатку, и тогда он оскорбил
нас. - Макинтайр взглянул на свою руку. Сустав среднего пальца быстро
напухал, а вся рука онемела. - Я впервые ударил человека, - сказал он, - и
не остановился, чтобы подумать. Я просто размахнулся и ударил.
Он осторожно потер руку.
- Однако, - продолжил он, - я должен был так поступить. Настоящий
наемник не простил бы водителю такие оскорбления.
Уоллес расплылся в улыбке, и Макинтайру показалось, что в ней
просквозило дружелюбие.
- Вы знаете, - сказал Уоллес, - мне кажется, вы кое-что поняли.
7
Остаток путешествия через горы прошел без особых происшествий, и
Макинтайр почувствовал резкое облегчение, когда чуть позже полудня
четырнадцатого числа они спустились с холмов Вебстера, которые окаймляли
восточную границу гор, разделяющих континент, и распрощались с караваном.
Они были в пути уже пять дней. Грязные, оборванные, небритые они даже
отдаленно не напоминали тех изнеженных работников искусства, которые
покинули Мэйнард-Сити ранним утром девятого числа.
Теперь они очутились на равнинах провинции Вебстер - промышленного
центра материка, в четырехстах милях от космопорта Дилларда. Маршрут,
составленный Уоллесом, пролегал в обход ее столицы, города Вебстер. Именно
в Вебстере родился и вырос Клод Ламли, именно отсюда он шагнул к власти.
Сначала его выбрали представителем в Ассамблее, а затем он узурпировал
власть.
И в Вебстере антилоялистские настроения были особенно сильны. Только
безумный фанатик мог рискнуть пройти через этот город.
Группа сделала крюк на попутных машинах к северо-западу и вышла к
маленькому речному городку, где они могли попытаться сесть на судно,
идущее вниз по реке. До Лорриса было тридцать миль, и группа добралась к
нему около полуночи.
Здесь Уоллес нашел недорогую и очень старую гостиницу, которая
сохранилась еще с тех пор, когда начиналось освоение и заселение планеты.
Ее мерцающие малиновые светильники излучали приятный свет, но окна были
незашторены и пыльны. Однако Макинтайр не обращал на это внимания, потому
что был грязным и уставшим, как скаковая лошадь после состязаний. Его
устраивало любое место, где он мог отдохнуть.
В гостинице был бар, и они ввалились в него, чтобы слегка
расслабиться и развлечься. Уоллес был, как всегда, говорлив и много шумел,
но Макинтайр, сидевший рядом с ним, заметил, что контрабандист за весь
вечер выпил всего три кружки пива. Это стоило того, чтобы взять на
заметку, хотя бы потому, что Уоллес больше притворялся выпившим, чем был
на самом деле. Макинтайр уже научился определять, когда он фальшивит.
Спустя некоторое время они разошлись по своим комнатам. Макинтайр
последним покидал бар. Как только он вышел в коридор, ведущий в номера,
его кто-то окликнул:
- Эй, вы!
Макинтайр резко обернулся и увидел, что звал его бармен, лысеющий
мужчина лет шестидесяти. Бармен знаком подозвал его и сказал шепотом:
- Выпейте со мной еще по рюмочке, дружище, за счет заведения.
Макинтайр нахмурился: все уже ушли, а он с самого начала путешествия
ни разу не отрывался от группы. К тому же едва держался на ногах, ему
ужасно хотелось спать.
- Я уже изрядно нагрузился, шеф, - пробормотал он. - Мне хочется
спать.
И это было правдой.
- Останьтесь, - настаивал бармен. - Я хочу рассказать вам кое-что,
что для вас, несомненно, будет ошеломляющей новостью.
Макинтайр сел за стойку, а бармен вышел из-за нее и плотно прикрыл
дверь бара. Затем он пристально взглянул на Макинтайра. Глаза у бармена,
были с частыми прожилками, налиты кровью.
- Вы Лоялист, не так ли? Вы и вся ваша компания?
Макинтайр напрягся.
- Ты пьян, старик! Я солдат-наемник и ищу...
- Прекратите прикидываться, - сказал старик. - Это у вас получается
неестественно, меня вы не проведете. Но я не собираюсь выдавать вас,
можете мне поверить. Я хочу предупредить вас.
- Предупредить? Интересно, о чем же?
- Этот Уоллес. Вы должны немедленно избавиться от него. Он смертельно
опасен.
Макинтайр схватил бармена за отвороты пиджака и притянул к себе:
- Что вам известно об Уоллесе?
- Он уже был здесь около двух месяцев назад с группой из пяти
Лоялистов. Они, видимо, заплатили ему, чтобы он вывел их к побережью.
Полагаю, они рассчитывали на судне переправиться на острова Лудлоу и
спрятаться там. Но только, когда они дошли до Дилларда, он взял с них
деньги и продал их Правоверным.
Макинтайр почувствовал, как кровь отхлынула от лица.
- Откуда вы знаете об этом?
- Не все ли равно? Но когда я увидел этого уродливого типа здесь
снова, а с ним вашу группу, я понял, что он повторяет ту же самую штуку.
Берегитесь, вы в безжалостных руках.
- И вы думаете, я поверю вашим выдумкам?
Бармен равнодушно улыбнулся:
- Я не дам и цента за ваши жизни. Просто хочу помочь вам. - Его лицо
омрачилось. - Мне понятно, на что вы идете. Я присоединился бы к вам, но
мои годы... А бар приносит небольшой доход, и когда они пришли, чтобы я
принял клятву, я ее принял. Но я все еще продолжаю хранить маленький
земной глобус. - Он встал. - Уже поздно. Нас могут подслушать, пора идти.
Макинтайр кивнул.
- Спасибо, - сказал он дрожащим голосом.
У него не было возможности обсудить эти новости с остальными до утра
следующего дня, когда они очутились уже менее чем в ста милях от Дилларда.
Они остановились в маленьком городке Флери. Уоллес покинул их, чтобы
приготовить все для последнего рывка.
Вот тогда Макинтайр и рассказал всем о том, что говорил ему бармен, а
в конце добавил:
- Я полагаю, это моя вина, так как это я вовлек вас в это дело.
Халлерт выпучил глаза:
- Насколько вы уверены, что бармен сказал правду?
- Нельзя быть уверенным ни в чем. Но я склонен верить ему, и если
Уоллес уже проделывал такое, выдавая затем Лоялистов Правоверным, то он
сделает это и на этот раз. Давайте допустим, что это правда. Что мы можем
предпринять?
- Мы могли бы спросить его, что он намерен делать, когда мы прибудем
в Диллард, - предложил Брайсон.
Это было настолько наивным, что Макинтайр рассмеялся:
- И потом взять с него слово, что он не выдаст нас Правоверным?
Извините, Марк, но это чепуха.
- Что же делать? - в отчаянии воскликнул Халлерт. - Продолжать путь и
погибнуть в конце его?
- Теперь мы и сами сможем добраться до Дилларда, - сказал Вителло. -
До сих пор все шло гладко, и мы практически уже у цели. И если мы
поторопимся, пока Уоллес в городке, то...
- Не будьте глупцом! - отрезал Халлерт. - Когда он обнаружит, что мы
ушли, он тут же позвонит в Диллард, а там нас встретят. Нет, так не
пойдет!
Макинтайр терпеливо слушал их. Все, что они говорят, это пустая
болтовня, подумал он. Никто из них не осмеливается взглянуть правде в
глаза. Есть только одно решение. И он знает, что делать.
Шло время, но дискуссия продолжалась. Чаще всего высказывалось
мнение, что нужно подождать и посмотреть. Возвращение Уоллеса положило
конец разговорам. Он нанял машину, которая ждала их на шоссе, ведущем в
Диллард. Они покинули гостиницу.
В машине Макинтайр сидел рядом с Уоллесом. Когда они выезжали из
Флери, он взглянул на контрабандиста. Чем больше он на него смотрел, тем
чудовищнее Уоллес ему казался.
Но тем не менее он обладал профессиональной привычкой быть своим
парнем, остроумным весельчаком, любителем анекдотов и непристойностей.
Макинтайр несколько раз ловил себя на том, что порой забывает, что этот
человек убил Чартерса, а еще раньше выдал людей охранке, а теперь,
возможно, собирается сделать то же самое и с ними.
Макинтайр задумчиво смотрел на желтые и пурпурные пятна кустарников,
росших по обеим сторонам дороги. Его размышления прервал Уоллес:
- Вы почти в безопасности, - сказал он. - Вы зря нанимали меня. Можно
было проделать этот путь самим и не тратить столько денег на это. Все
оказалось очень просто.
- Возможно, для вас. У нас бы ничего не получилось.
Уоллес кивнул:
- Да, наверное, вы правы. Вы бы не добрались. У вас не хватило бы
духа. Кишка тонка!
Макинтайр напрягся, но сдержал себя. Уоллес заметил это и
ухмыльнулся:
- Полегче, приятель. Только не вздумайте затеять со мной драку.
- А вы не оскорбляйте других без причин! - огрызнулся Макинтайр.
- О, вы прогрессируете прямо на глазах, - сказал Уоллес. - Сказано
по-мужски. По-видимому, в первый раз за всю вашу изнеженную жизнь. Это
путешествие сделало из вас человека, Макинтайр!
Макинтайр обернулся:
- Вам доставляет удовольствие оскорблять нас? Потому что мы очень
болезненно переносим это? Вы любите повторять нам, что мы слишком
мягкотелы, что мы уклоняемся от решительных поступков? Мне кажется, вам
никогда не приходило в голову, что на свете существуют мораль и законы
чести, что поступки человека должны определяться соображениями этики. Не
так ли?
Уоллес внезапно стал серьезным:
- Что вам внушило такую мысль?
- То, как вы поступаете, то, как вы мыслите. То, как вы не
задумываясь выкинули человека из поезда, "и то, как вы продали тех пятерых
Правоверным", - добавил он мысленно. - Безжалостность, жестокость - это
ваш образ жизни!
- Это способ остаться в живых, - уточнил Уоллес. - Мир вокруг жесток.
Мы живем в жутком мире, в кошмарной вселенной, и этой вселенной до
лампочки что Лоялисты, что Правоверные. Каждый должен позаботиться о себе
сам.
- А это означает убивать всех, кто стоит на пути! - воскликнул
Макинтайр.
- Возможно, именно так это кажется вам, но это только потому, что вы
не понимаете. Смотрите, Макинтайр, когда я был очень молод, я как-то
задумался о том, каким образом движется окружающий мир. Я разобрался в
том, чего я хочу от жизни. Я понял, что должен делать, чтобы добиться
своего. С тех пор так и поступаю. У меня есть свои принципы. Я знаю свои
возможности и всегда придерживаюсь их. Наверное, я кажусь вам чем-то вроде
дьявола, не так ли?
Макинтайр молчал. Он смотрел на убегающую назад дорогу, всю в ямах и
рытвинах, и пытался привести в порядок свои мысли. Затем проговорил:
- У меня тоже была... философия. Я думал, что она верна. Но она не
включала в себя возможность убийства людей или предательство идеалов. И...
и...
- И все это кончилось тем, что она завела вас сюда, жалкого беглеца,
который должен нанять контрабандиста, чтобы тот помог вам бежать с родной
планеты.
Нарочито спокойно Уоллес плюнул так, что плевок шлепнулся в дюйме от
ботинка Макинтайра.
- Валяйте, - подзадоривал Уоллес. - Встаньте и вышвырните меня из
кузова. Вы сильный мужчина, может быть, сильнее меня. Нет, вы не хотите
этого, вы выше этого.
- Да, - сказал Макинтайр, отодвигая ногу. - Я не хочу этого. Я еще
человек.
Уоллес громко расхохотался.
8
На следующий день, восемнадцатого числа, они приблизились к окраине
Дилларда. Макинтайр жил только завтрашним днем.
Завтра!
Они выплатят Уоллесу причитающиеся ему деньги и в тот же вечер
вылетят на Хэксли. Вылетят ли? Кто знает.
Завтрашний день был окутан дымкой сомнений. Но постепенно ответ
перестал быть неопределенным, и Макинтайр понял, что не сможет
опровергнуть его правильность.
Все свидетельствовало о том, что Уоллес предаст их. Каждая его
черточка говорила об этом. Конечно, он не был уверен на сто процентов, но
сомнения не проходили. Макинтайр не мог позволить, чтобы Уоллес предал их.
Он посмотрел на свои руки. Теперь они уже не были такими белыми, как
раньше, они загрубели и покрылись мозолями. Интересно, подумал он, хватит
ли у него силы, чтобы убить этими руками?
В последнюю ночь они остановились в Браунстауне - пригороде Дилларда.
До космопорта было всего десять миль. Корабль Риттерхейма, наверное, уже
на орбите вокруг Мэйнарда, и на следующий день он сядет, если...
Лоялисты дрожали от нервного напряжения, как маленькие овечки,
подумал Макинтайр. Он стоял перед зеркалом, глядя на тонкий, с высокой
переносицей нос, усталые мягкие глаза. Могло ли быть такое лицо у убийцы?
У него перехватило дыхание.
Для успешного завершения их предприятия был необходим Уоллес. Теперь
же, когда все позади, от него нужно избавиться до того, как он выдаст их в
последнюю минуту.
Рука Макинтайра сжала нож. Рукоятка его казалась холодной и твердой.
Он на цыпочках вышел из своей комнаты и прокрался к комнате, где спали
Уоллес и Брайсон. Открыл дверь.
Они тихо спали. Маленький человек на металлической кровати - Брайсон.
Уоллес лежал на другой, почти всю ее занимая своим большим телом.
Макинтайр услышал ровное дыхание контрабандиста. Он пересек комнату и
встал над спящим Уоллесом.
"И все же он обычный человек, - подумал Макинтайр, - ведь я могу
убить его спящим, и у него нет сигнализатора, который предупредил бы его".
Он прикоснулся к плечу Уоллеса. Тот что-то проворчал во сне и,
приоткрыв один глаз, спросил:
- Что вам нужно, Макинтайр?
- Я хотел бы спросить вас о тех пятерых Лоялистах, которых вы провели
до Дилларда и выдали Правоверным в прошлом месяце.
- У вас что, кошмары, Макинтайр?
- Может быть, но скажите мне правду, или я убью вас, Уоллес. Я не
шучу.
Уоллес сказал:
- Идите-ка вы спать.
- Отвечайте немедленно!
- Что ж, я могу сказать вам, что действительно предал их. А если я
скажу вам, что то же самое собираюсь сделать с вами. - Внезапно Уоллес
сел. - Если я скажу это, ну, что вы сможете сделать с этим, а?
- Вот это, - ответил Макинтайр и занес над ним руку с ножом.
Уоллес не ожидал этого, но его рефлексы все же сработали, и он
попытался отвести удар и перехватить руку Макинтайра. Однако это ему не
удалось. Нож ударил контрабандиста прямо в шею. И он рухнул на постель,
заливая ее кровью.
- Выходит, я недооценил вас, Мак, - прохрипел он, выталкивая изо рта
сгустки крови.
Его большое тело несколько раз дернулось и затихло.
В комнате стало тихо.
Макинтайр стоял, сжимая окровавленный нож. Брайсон сидел на постели,
тихо всхлипывая. Затем открылась дверь. Макинтайр обернулся и увидел, как
один за другим Лоялисты входят в комнату. Он выдавил из себя улыбку.
- Он хотел выдать нас.
Они молча смотрели на него, его нож, на холодеющее тело, лежащее на
кровати.
- В чем дело? - спросил он, повышая голос. - Он бы выдал нас всех, а
теперь мы в безопасности. Утром пойдем в космопорт и улетим на Хэксли.
Но Макинтайр уже знал, что они его не понимают. В их глазах застыл
ужас, и тут он понял, что никогда не принадлежал к ним вообще. Он не был
таким, как они. Он только пытался быть таким, делал вид, придумывал себе
образ, но он не был таким.
Макинтайр взглянул на кровать. Уоллес улыбался. Уоллес все понял. У
контрабандиста были свои принципы, своя мораль, и он жил в соответствии с
ними, с ними он и умер. Уоллес был убийцей, контрабандистом и предателем,
но он это делал с высшим профессионализмом. Они наняли его сделать за них
тяжелую и опасную работу, и он ее сделал блестяще.
"Вы должны уважать его за это", - подумал Макинтайр и уронил нож на
пол.
Уоллес всю жизнь играл со смертью, а плата за смерть - смерть. Для
него это было просто, ясно и обоснованно. Внутри Макинтайра возникло нечто
новое, доселе незнакомое.
Он посмотрел на застывших от ужаса людей.
- Завтра на Хэксли отправляется звездолет, - произнес он тихо. - Он
стартует из космопорта Дилларда. Я хочу, чтобы вы все обязательно
оказались на его борту. Вам это необходимо. Этот мир не для вас.
- Что вы задумали, Макинтайр? - спросил Мэйнард хриплым, дрожащим от
страха голосом.
- Я остаюсь здесь, на планете, открытой вашим дедом, - сказал
Макинтайр. - Я зря пошел с вами. Как вы можете уже понять, я не настоящий
Лоялист. Я сам это понял только прошлой ночью. У вас же не хватит
смелости, чтобы выйти вперед и изменить порядок вещей. Вам не по нраву
Ламли - и вы прячетесь по убежищам и ждете, когда явятся Правоверные,
чтобы покончить с вами. Я не такой. Я хочу остаться здесь и поближе
приглядеться к Ламли и его строю, а затем сделать все для той планеты,
которую я люблю.
Макинтайр сделал глубокий вдох. Он ожидал, что они хотя бы как-то
отреагируют на его слова, но они были спокойны.
- Победить Ламли можно только действуя в открытую, - продолжал он. -
Поэтому я прежде всего принесу присягу на верность Ламли, но это будет
присяга на верность моей родной планете, и я стану полноправным
гражданином ее. А тогда уже можно попытаться что-то сделать.
Он пошел к двери. Было уже утро, и солнце поднималось над Восточным
Океаном, окрашивая небо в розовые тона.
- Вы знаете, что я сейчас сделаю? Я пойду в город и подожду, пока
откроется участок, а затем принесу присягу. И никто из вас не поймет,
почему я так сделал, не так ли?
Он еще раз посмотрел на тело, лежащее на кровати, и сказал:
- До скорого, Уоллес. Очень жаль, что мы не познакомились при других
обстоятельствах. Тогда все могло быть по-другому.
Макинтайр открыл дверь и бросил прощальный взгляд на Мэйнарда,
Халлерта и всех остальных - этих бледных, испуганных, ошеломленных людей.
Он улыбнулся им, но не увидел ответных улыбок. Тогда он повернулся,
осторожно прикрыл за собой дверь и двинулся к дороге, которая вела в
Диллард, в полицейский участок.
Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ДОЛИНА ВНЕ ВРЕМЕНИ
1
"Долина никогда еще не была так прекрасна", - подумал Сэм Торнхилл.
Кучевые молочно-белые облака висели над похожими на башни голыми
пурпурными остроконечными скалами, которые ограничивали Долину с боков и
сзади. На небе сияли оба солнца: рыхлое бледно-красное и другое, голубое,
хотя и более удаленное, но плотное и яркое. Их лучи смешивались, окутывая
нежно-лиловой дымкой деревья, кусты и быструю речку, которая текла к
Барьеру.
Был уже почти полдень, и все дышало безмятежным покоем. Торнхилл,
стройный, подтянутый, одетый в отличный атласный темно-голубой костюм с
оранжевой оторочкой, испытывал глубокое удовлетворение. И тут он заметил
девушку и мужчину, которые поднимались к нему по вьющейся тропинке.
Интересно, отметил он с легким недоумением, кто они такие и что им от него
нужно.
Внизу мирно журчала речка.
Девушка, по крайней мере, была привлекательна: высокая, чуть ниже
Торнхилла, со смуглым выразительным лицом. Блузка плотно прилегала к телу,
оставляя открытыми широкие загорелые плечи. Искрящаяся оранжевая юбка едва
прикрывала колени.
Мужчина рядом с ней казался маленьким и коренастым. Он был почти
полностью лыс, выпуклый лоб избороздила густая сеть морщин. Внимание
Торнхилла сразу же привлекли его глаза - яркие, они так и бегали по
сторонам, словно глаза хищного животного, рыскающего в поисках добычи.
В некотором отдалении Торнхилл заметил и других, причем не все из них
были людьми: например, у самой реки стоял шарообразный житель планеты,
входящей в систему Спики. Вот тогда Торнхилл впервые и нахмурился: кто они
и что привело их в долину?
- Привет, - сказала девушка. - Меня зовут Марга Феллис. А это Ла
Флоке. Вы только что прибыли сюда?
Она взглянула на мужчину, которого назвала Ла Флоке, и тихо
обратилась к нему:
- Он еще, очевидно, не отошел. Должно быть, новенький.
- Ничего, скоро придет в себя, - отозвался Ла Флоке. Он говорил
неразборчиво и пронзительно.
- О чем это вы шепчетесь? - сердито спросил Торнхилл. - Как вы попали
сюда?
- Так же, как и вы, - сказала девушка, - и чем скорее вы убедите себя
в этом...
Торнхилл возразил с пылом:
- Я всегда был здесь, черт возьми! В этой долине! Здесь прошла вся
моя жизнь! И я никого из вас раньше не встречал. Никого. Вы сейчас
появились из ниоткуда, вы и этот петушок, и те, другие, - у реки, и я...
Он запнулся, остро почувствовав щемящее сомнение.
"Конечно, я всегда здесь жил", - попытался он успокоить себя, но
внезапно задрожал и резко бросился вперед, углядев в этом улыбающемся
человечке с рыжей метелкой на голове врага, который украл у него Рай.
- Черт побери, здесь было так хорошо, пока не было вас! Вы все
испортили! И вы заплатите мне за это!
Торнхилл яростно набросился на коротышку, намереваясь сбить рыжего с
ног. Но, к его удивлению, отступить пришлось ему самому, а Ла Флоке даже
не покачнулся, продолжая улыбаться и по-птичьи сверкая глазами. Торнхилл
сделал глубокий вдох и бросился на своего врага во второй раз. И опять ему
ничего не удалось добиться. Ла Флоке увернулся и хотя казался на добрых
двадцать лет старше и на тридцать сантиметров ниже, в его жилистом теле
была удивительная сила. Торнхилл вспотел. Лишь большим усилием воли он
взял себя в руки и отступил.
- Драться глупо, - успокаивающе сказал Ла Флоке. - Этим ничего не
добьешься. Как вас зовут?
- Сэм Торнхилл.
- Ну, так послушайте меня, Торнхилл. Что вы делали в самый последний
момент перед тем, как впервые поняли, что находитесь в Долине?
- Я всегда был в Долине, - упрямо возразил Торнхилл.
- Подумайте, - сказала девушка. - Вспомните. Ведь было время, когда
вы еще не были в Долине.
Торнхилл повернулся, подняв глаза на окружавшие их могучие горные
вершины, затем взглянул на быстрый поток, который петлял внизу и выходил к
Барьеру. Какое-то животное паслось у подножия холма, пощипывая траву с
колючими стеблями. Торнхилл удивился: разве он был когда-нибудь где-нибудь
еще?
Нет. Долина была всегда, и он здесь жил - одиноко, мирно, спокойно до
того самого злосчастного мгновения, за которым последовало это непрошенное
вторжение.
- Обычно проходит несколько часов, пока прекратится эффект, - сказала
девушка. - А потом вы вспомните... так же, как вспомнили и мы. Думайте. Вы
с Земли, не так ли?
- Земли? - угрюмо повторил Торнхилл.
- Зеленые холмы, разбросанные города, океаны, космические лайнеры,
Земля. Да?
- Взгляните на сильный загар, - указал Ла Флоке. - Он с Земли, но там
уже давно не живет. А как насчет Венгамона?
- Венгамон, - просто повторил Торнхилл, на этот раз без
вопросительной интонации. Странное сочетание звуков, казалось, имело
какой-то смысл: жестокое желтое солнце, широкие равнины, растущий город
колонистов, процветающая торговля рудой. - Мне известно это слово, -
наконец подтвердил он.
- Вы жили на этой планете? - пытала его девушка. - На Венгамоне?
- Я думаю... - неуверенно начал Торнхилл, ощущая слабость в ногах.
Четкий распорядок жизни рушился на глазах и исчезал в небытие, словно
никогда и не существовал.
И ведь, действительно, не существовал.
- Я жил на Венгамоне, - сказал Торнхилл.
- Отлично! - вскричал Ла Флоке. - Установлен первый факт! Теперь
подумайте, где вы были в момент перед тем, как очутились здесь. Может
быть, в звездолете? Летящем между мирами? Подумайте, Торнхилл.
Он думал. Его мозг раскалывался от усилий выбросить все воспоминания,
связанные с жизнью в Долине, и проникнуть назад, до той поры...
- Я был пассажиром лайнера "Королева-мать Элен", летящего на Венгамон
из системы Юринела. Я... был в отпуске. Возвращался на свою... свою
плантацию. Нет, не плантацию, а рудник. Мне принадлежит участок на
Венгамоне. Да, да, участок для разработки.
Лучи двойного солнца показались ему нестерпимо горячими. У него
закружилась голова.
- Теперь помню: полет проходил без всяких происшествий, мне было
скучно, и я вздремнул на несколько минут. Затем, помню, я почувствовал,
что нахожусь вне корабля, где-то в пустоте. И потом оказался здесь, в
Долине.
- Обычный ход событий, - кивнул Ла Флоке и махнул рукой остальным,
находившимся у реки. - Включая вас, нас теперь восемь. Я прибыл первым -
вчера, как я это называю, хотя фактически ночи, отделяющей сегодня от
вчера, не было. После меня появилась девушка. Затем еще трое. Вы третий за
сегодняшний день.
Торнхилл заморгал:
- Нас просто подхватили из ниоткуда и забросили сюда? Как это может
быть?
Ла Флоке пожал плечами.
- Вы еще не раз зададите этот вопрос, прежде чем покинете Долину.
Идемте с нами к остальным.
Коротышка величественно повернулся и начал спускаться по тропинке. За
ним последовала девушка, а за ней по пятам плелся Торнхилл. Он понял, что
находится на невысоком обрыве над рекой, у подножия одной из громадных
вершин, образующих границы Долины.
Было тепло, легкий ветерок шелестел травами. Торнхилл почувствовал
себя моложе своих тридцати семи лет и без всякого основания более бодрым и
восприимчивым. Ему доставляло удовольствие вдыхать аромат золотистых
цветов, росших вдоль русла реки, и смотреть на блики двух солнц, игравшие
в светлой воде.
Он взглянул на часы, стрелки показывали 14:23. Весьма интересно. Дата
- седьмое июля 2671 года. Значит, это все тот же день. Седьмое июля 2671
года он вылетел из Юринела в Венгамон. Около 11:40 он завтракал. Это
означало, что задремал он где-то около полудня, и, если ничего не
случилось с его часами, с того времени прошло всего два часа. Однако
память все еще утверждала, хотя воспоминания быстро исчезали, что он
провел в Долине всю жизнь, не потревоженный никакими пришельцами вплоть до
самых последних событий.
- Это Сэм Торнхилл, - неожиданно произнес Ла Флоке. - Новоприбывший.
Он с планеты Венгамон.
Торнхилл с любопытством оглядел остальных. Их было пятеро: трое
людей, один гуманоид и один негуманоид. Последний, шарообразный, в этот
момент пребывающий в желто-зеленой фазе, но, казалось, готовый сменить
окраску на меланхолическую коричнево-красную, был существом со Спики.
Крохотные ноги с когтями торчали из-под крупного, похожего на дыню тела.
Черные гроздья глаз на верхушках черенков изучали Торнхилла с непостижимым
любопытством, свойственным негуманоидам.
Гуманоид, как заметил Торнхилл, происходил с одной из планет Регула.
Об этом говорили проницательные глаза бледно-оранжевого цвета и крупный
мясистый кадык, представляющий собой главную отличительную черту существ
этой расы. Торнхилл уже встречался с ними ранее.
В числе троих людей была маленькая заурядная женщина, одетая во
что-то тускло-серое, и двое мужчин: один - худощавый, с добрыми глазами
ученого и извиняющейся улыбкой, другой - человек могучего телосложения,
лет тридцати, голый по пояс. Он с нетерпением хмурился.
- Как видите, нас тут целая компания, - заметил Ла Флоке Торнхиллу. -
Уэллерс, вам удалось, наконец, спуститься к Барьеру?
Могучий человек отрицательно мотнул головой.
- Я прошел по главному руслу как можно дальше, но там, за поворотом,
уперся в Барьер, как в невидимую стену, уходящую в воду.
"У него сильный акцент землянина, - подумал Торнхилл, - он не из
колоний".
Ла Флоке нахмурился.
- Вы не пробовали проплыть под ним? Нет, конечно, нет.
Уэллерс помрачнел.
- Я нырнул на три-четыре метра, но Барьер был и там: гладкий, как
стекло, и ровный на ощупь. Я не смог нырнуть глубже.
- Хорошо, - резко кивнул Ла Флоке. - И не нужно. Вряд ли кто-нибудь
из нас мог бы нырнуть на такую глубину... - Он посмотрел на Торнхилла: -
Вы понимаете, что эта прелестная Долина, очень может быть, станет нашим
домом на всю жизнь?
- Отсюда нет выхода?
Коротышка указал на ослепительно сверкающий Барьер, который
поднимался высокой изогнутой дугой из воды и образовывал треугольный клин,
закрывающий нижний край Долины.
- Видите, эта штука опускается здесь. Мы не знаем, что на другом
конце Долины, так как для этого нужно подняться на гору высотой в шесть
тысяч метров. Отсюда нет выхода.
- А мы хотим выбраться? - неуверенно спросил худой человек слабым
голосом. - Я был почти мертв, когда попал сюда, Ла Флоке. Теперь я ожил.
Не знаю, так ли уж я хочу уйти отсюда.
Ла Флоке, как будто, это задело за живое. Его глаза сердито
сверкнули.
- Мистер Мак-Кей, я в восторге от вашего возражения. Но жизнь
все-таки ждет меня за пределами этого места, какой бы прекрасной Долина ни
была. Я не намерен гнить здесь вечно. Это не для Ла Флоке.
Мак-Кей медленно покачал головой.
- Мне хотелось бы каким-то образом помешать вашим поискам выхода. Я
умру через неделю, стоит мне покинуть Долину. Если вы выберетесь отсюда,
Ла Флоке, вы будете моим убийцей!
- Я что-то не понимаю, - вмешался Торнхилл смущенно. - Если Ла Флоке
найдет выход, то почему это беспокоит вас, Мак-Кей? Почему бы вам не
остаться здесь?
Мак-Кей с горечью усмехнулся.
- Я полагаю, вы еще не сказали? - обратился он к Ла Флоке.
- Нет, еще не успел.
Ла Флоке повернулся к Торнхиллу.
- Этот высохший книжный червь говорит о том, что Страж предупредил
нас: если хоть один из нас покинет Долину, с ним должны уйти все.
- Страж? - переспросил Торнхилл.
- Именно он перенес нас сюда. Вы его еще увидите. От случая к случаю
он говорит с нами и рассказывает кое-что. Сегодня утром он сказал вот что:
наши судьбы связаны между собой.
- И я прошу вас бросить поиски выхода наружу, - скорбно произнес
Мак-Кей. - Моя жизнь зависит от того, останусь ли я в Долине.
- А моя - от того, выберусь ли я наружу! - взорвался Ла Флоке. Он
бросился вперед и одним ударом свалил Мак-Кея на землю.
Мак-Кей побледнел еще больше и схватился за грудь.
- Мое сердце... Вы не имеете права...
Торнхилл подошел к нему и помог подняться на ноги. Высокий узкоплечий
человек казался ошеломленным и потрясенным одновременно, но повреждений у
него не было. Он собрался с духом и тихо сказал:
- Два дня назад такой удар убил бы меня. А сейчас вы видите? -
спросил он, обращаясь к Торнхиллу. - Долина обладает странными свойствами.
Я не хочу покидать ее. А он обрекает меня на смерть.
- Не слишком-то беспокойтесь об этом, - с легкостью посоветовал Ла
Флоке. - Возможно, ваше желание исполнится. Может быть, вы и проведете
здесь всю свою жизнь, среди этих маков.
Торнхилл обернулся и взглянул вверх. Горный хребет был огромен,
покрыт снегом и облеплен облаками. Перебраться через него - грандиозная по
трудности задача. И даже перебравшись через перевал, они вполне могут
обнаружить просто еще один неодолимый Барьер.
- Да, похоже, мы крепко застряли здесь, - сказал Торнхилл. - Но могло
быть и хуже. Кажется, нам выбрали весьма приятное место для жизни.
- Так и есть, - подтвердил Ла Флоке, - если вам нравятся приятные
места. Меня же одолевает скука. Расскажите что-нибудь о себе. Полчаса
назад у вас не было прошлого, вернулось ли оно к вам теперь?
Торнхилл кивнул, немного помедлив.
- Я родился на Земле, получил профессию горного инженера и стал очень
хорошим горняком. Когда был открыт Венгамон, двинулся туда и приобрел
приличный участок земли, пока цены были невысокими. Покупка оказалась
удачной. Четыре года назад я построил рудник. Я холост. По понятиям
Венгамона, я состоятельный человек. Вот и вся история. Можно, разве что,
добавить, что я возвращался из отпуска, когда меня вырвали из звездолета и
поместили сюда.
Он глубоко вздохнул, втянув теплый влажный воздух в легкие. На
какое-то мгновение ему захотелось встать на сторону Мак-Кея. У него не
было причин спешить отсюда, из Долины. Но он также понимал, что этот Ла
Флоке, энергичный подвижный коротышка, не откажется от поисков. И если
есть хоть какая-то тропа, ведущая из Долины, Ла Флоке обязательно отыщет
ее.
Его взгляд остановился на Марге Феллис. Девушка была красивой,
несомненно. Да, он мог бы задержаться здесь, под этими двумя солнцами,
дыша полной грудью, освободившись в первый раз в жизни от бремени
ответственности. Но предполагалось, что они связаны друг с другом: стоит
одному уйти из Долины, уйдут все. И Ла Флоке был решительно настроен
осуществить все, что в его силах.
Какая-то тень заслонила пурпурный свет солнца.
- Что это? - спросил Торнхилл. - Затмение?
- Страж, - ответил Мак-Кей. - Он вернулся, и меня не удивит, если он
приведет девятого члена в нашу компанию.
Торнхилл с недоумением наблюдал за тем, как на землю плавно
опустилась тьма, хотя солнечные лучи все же пробивались сквозь нее
крохотными мерцающими точками. Казалось, их накрыло пушистое темное
покрывало. Они почувствовали чье-то присутствие среди них - внимательное,
любопытное. Ощущение было такое, словно фантастическая курица-несушка
считает их своими цыплятами. Чуждая тьма накрыла Долину.
"Вот и последний из вашей компании", - промолвил бестелесный голос,
который, казалось, был эхом горных стен. Небо стало проясняться, и, так же
неожиданно, как наступила, тьма исчезла. Торнхилл снова почувствовал
одиночество.
- На этот раз Страж почти ничего не сказал, - отметил Мак-Кей, когда
стало окончательно светло.
- Смотрите! - закричала Марга.
Торнхилл, следуя направлению ее руки, взглянул вверх, на обрыв, и
похолодел. Там кружилась крохотная фигурка - на том самом месте, где он
впервые ощутил себя жителем Долины.
С такого расстояния трудно было судить о новоприбывшем. Торнхилл
похолодел. Тень Стража пришла и ушла, оставив еще одного узника Долины.
2
Торнхилл прищурился, глядя на обрыв.
- Мы должны пойти наверх и забрать его, - сказал он.
Ла Флоке покачал головой.
- У нас еще есть время. Только через час или два у новоприбывших
исчезает иллюзия, что, кроме них, здесь никого нет. Вы помните, что это
такое.
- Да, - согласился Торнхилл. - Словно всю жизнь живешь в раю... И
вдруг это ощущение нарушается, когда замечаешь других, как произошло со
мной, едва я увидел, что вы и Марга поднимаетесь ко мне по тропинке.
Он отошел от них на несколько шагов и опустился на замшелый валун.
Небольшое, сильное, похожее на кота животное с широкими ушами появилось
сзади и потерлось об его ноги. Он лениво приласкал его, словно оно было
домашней кошкой.
Ла Флоке прикрыл ладонью глаза от солнца:
- Вы можете рассмотреть, кто это там, наверху?
- Нет, слишком далеко, - ответил Торнхилл.
- Очень плохо, что не можете. Было бы интересно. Боюсь, в нашей
компании появился еще один негуманоид.
Торнхилл с беспокойством вытянул шею.
- Откуда?
- С Альдебарана, - пояснил Ла Флоке.
Торнхилл поморщился. Нечеловек с Альдебарана мог быть только
представителем одной из самых жестоких рас - расы диких, свирепых существ,
которые таили жуткую злобу под маской внешней вежливости. Некоторые из
Внешних Миров считали альдебаранцев дьяволами, и это было весьма близко к
истине. Иметь одного из них здесь, дьявола в раю, так сказать...
- Что же нам делать? - спросил Торнхилл.
Ла Флоке пожал плечами.
- Страж поместил это создание сюда, и у Стража - свои цели. Нам
просто приходится принимать все как есть.
Торнхилл встал и начал нетерпеливо шагать взад-вперед. Маленькая,
молчаливая, похожая на мышь женщина и Мак-Кей ушли вместе, житель Спики
разглядывал свое округлое изображение в журчащей воде, а житель Регула,
безучастный к происходящему, разглядывал отдаленные горы слева. Марга и Ла
Флоке смотрели на Торнхилла.
- Хорошо, - сказал Торнхилл. - Дадим альдебаранцу некоторое время,
чтобы прийти в себя. А до тех пор давайте забудем о нем и побеспокоимся о
себе. Ла Флоке, что вам известно об этой Долине?
Коротышка вежливо улыбнулся.
- Не так уж много. Я знаю, что мы в мире с обычным земным тяготением
и двойным солнцем. Сколько двойных систем, состоящих из красного и
голубого солнц, вы знаете, Торнхилл?
Тот пожал плечами.
- Я не астроном.
- Я... была, - сказала Марга. - Таких систем тысячи. Мы можем быть в
любом месте Галактики.
- А нельзя ли что-нибудь понять по расположению созвездий ночью? -
спросил Торнхилл.
- Здесь не видно созвездий, - печально ответил Ла Флоке. - Здесь на
небе всегда светит хотя бы одно из солнц, поэтому на этой планете нет
ночи. Мы не различим созвездий. Но наше местоположение не так уж и важно,
- хихикнул пылкий Ла Флоке. - У Мак-Кея праздник: мы никогда не выберемся
из Долины. Как мы сможем с кем-нибудь связаться, даже если пересечем горы?
Никак.
Неожиданно их ослепила вспышка молнии. Раскат грома потряс горы и
прокатился эхом, медленно затихая.
- Слушайте, - сказал Торнхилл.
- Гроза, - пожал плечами Ла Флоке. - За нашим Барьером. То же самое
происходило вчера в это же время. Буря, но не здесь. Мы живем в
зачарованной Долине, где всегда сияет солнце и идет спокойная жизнь, -
горькая гримаса исказила его тонкие бескровные губы. - Спокойная!
- Привыкнем, - сказал Торнхилл. - Возможно, мы долго пробудем здесь.
На его часах было 16:42, когда они, наконец, поднялись на вершину
холма к альдебаранцу. За два часа Торнхилл увидел смену расположения
солнц: красное закатилось, зато голубое светило вовсю. Для него тоже стало
очевидным, что ночи здесь не будет. Со временем, утешал он себя, он
привыкнет к этому, ведь у него хорошая способность к адаптации.
Итак девять разумных существ из различных миров, перенесенных сюда в
течение двадцати четырех часов - в эту Долину без времени, отгороженную от
бурь, в Долину, где никогда не бывает ночи. И все девять разные.
Торнхиллу хотелось получше узнать своих компаньонов, но до сих пор
возможности для этого не представилось. Уэллерс, силач, был с Земли, - вот
и все, что знал о нем Торнхилл. Мак-Кей и похожая на мышь женщина, эти
ничтожества, мало его интересовали. Жители Регула и Спики до сих пор не
издали ни звука, если вообще могли говорить на земных языках. Что касается
Марги, она была астрономом и прелестной девушкой, этим сведения
исчерпывались. Ла Флоке - человек, бесспорно, интересный, этакая маленькая
динамо-машина, сильный, энергичный, несмотря на обманчивую внешность,
однако о своем прошлом он предпочитал умалчивать.
Вот и все. Девять существ без прошлого. Настоящее таило столько же
тайн, сколько и будущее.
К тому времени, когда они - Торнхилл, Ла Флоке и Марга - поднялись на
кручу, от бури не осталось и следа, и лишь редкие облака проплывали в
вышине, над Барьером.
Едва заметив их, альдебаранец выказал признаки свирепости. Как и все
представители этой расы негуманоидов, он имел средний рост, на вид казался
добродушным, был весьма упитанным, избыток плоти свисал с подбородка,
оттопыривал уши. На серой коже странно выделялись темные глаза и рот с
маленькими поблескивающими передними зубами, похожими на загнутые клыки,
которые ярко вспыхивали, когда он скалился. Его конечности имели по одному
лишнему суставу.
Но когда они подошли к нему ближе, он встретил их безупречным
стандартным земным языком:
- Наконец-то ко мне присоединились и другие. Я был уверен, что жизнь
не всегда будет протекать так же спокойно, как до сих пор.
- Вы ошибаетесь, - сказал Ла Флоке. - Это заблуждение свойственно
всем новоприбывшим. Вы должны понять, что провели здесь не всю жизнь, на
самом деле все обстояло не так.
Альдебаранец улыбнулся.
- Это удивляет меня. Извольте объяснить.
Ла Флоке объяснил. За весьма короткое время альдебаранец ухватил суть
Долины и свое положение в ней. Торнхилл спокойно наблюдал за ним.
Скорость, с которой альдебаранец отбросил иллюзии и воспринял
действительность, очень обеспокоила его.
Они все вместе возвратились к реке. Именно теперь Торнхилл ощутил
голод, ведь он был в Долине уже более четырех часов.
- А что делать с едой? - спросил он.
- Она падает с неба три раза в день. Манна, как вам известно. Страж
хорошо заботится о нас. Вы очутились здесь как раз в полдень, когда падает
во второй раз. Но ваш разум был еще затуманен, и мы поели, не ожидая пока
вы придете в себя. Сейчас уже почти наступило время третьего падения.
Красное солнце почти полностью скрылось, и над миром господствовали
голубые сумерки. Торнхилл достаточно понимал механику этой системы и был
уверен, что красное солнце скроется полностью, его огненный шар давал
совсем немного света. Зато от голубого солнца исходило сильное излучение,
но поскольку оно находилось гораздо дальше, его можно было переносить без
труда. Как эта непохожая пара повстречалась, можно было только
догадываться: какая-то половина захватила другую в давние времена.
Белые хлопья плавно опускались вниз. Когда они коснулись земли,
Торнхилл увидел, что спикианин приподнял от земли свое тело, Уэллерс
пошевелился, а регулианин бегом приближался к ним. Только он сам и
альдебаранец не спешили.
- Время ужина, - сообщил Ла Флоке бодро. И, подкрепляя свое
заявление, подхватил прямо в воздухе горсть хлопьев и быстрым резким
движением засунул их себе в рот.
Остальные, как заметил Торнхилл, точно так же ловили пищу, прежде чем
она касалась земли. Появились обитатели Долины - ленивые жвачные, тучные
кошкообразные создания, и принялись пожирать осевшую на землю еду.
Торнхилл пожал плечами и подцепил несколько летящих перед ним
хлопьев, тщательно обнюхал их и не без колебания проглотил.
Это напоминало сахарную вату, исключая, пожалуй, винный привкус.
Однако желудок почти мгновенно успокоился. Интересно, каким образом такая
пища может быть питательной? Затем, отбросив всякие сомнения, он приступил
к еде.
Наконец, падение хлопьев прекратилось, но к тому времени все успели
насытиться. Торнхилл растянулся на траве, разбросав ноги в стороны и
положив голову на валун.
Напротив него устроился Мак-Кей. Тонкий бледный человек улыбался.
- Я в течение многих лет так не наедался, - начал он. - Поверите ли,
у меня не было аппетита. Но сейчас...
- Откуда вы? - перебил Торнхилл.
- С Земли. Затем жил на Марсе, где мое сердце стало работать лучше.
Врачи предполагали, что небольшая сила тяжести полезна для меня, так и
случилось. Я профессор истории средних веков Земли. То есть был
профессором. Я находился в отпуске для лечения, пока не попал сюда. - Он
самодовольно улыбнулся. - Я чувствую, что здесь стал здоровее. Если бы у
меня появились мои книги...
- Замолчите! - зарычал Уэллерс. - Вы здесь остались бы навеки, так?
Силач лежал у самой воды, раздраженно глядя на противоположный берег.
- Конечно, остался бы, - рассердился Мак-Кей, - и, как я полагаю,
мисс Хардин тоже.
- Я уверен, что если бы мы могли оставить вас двоих здесь вместе, вы
были бы счастливы, - донесся голос Ла Флоке. - Но мы не можем этого
сделать. Либо мы все остаемся здесь, либо уходим все вместе.
Спор, казалось, мог продолжаться всю ночь. Торнхилл перевел взгляд на
троих негуманоидов. Они старались быть как можно дальше от людей.
Спикианин лежал как большой продолговатый надутый баллон, который каким-то
образом не смог подняться вверх.
Маленький регулианин грустно размышлял в отдалении, почесывая свой
второй подбородок. Альдебаранец сидел тихо, прислушиваясь к каждому слову,
улыбаясь, как толстый Будда.
Торнхилл встал, склонился над Маргой Феллис и предложил ей:
- Не хотите ли немного погулять со мной?
Она колебалась всего мгновение.
- С удовольствием.
Они стояли у самой воды, наблюдая за плавным течением, за
проплывающими в глубине рыбами с важно открытыми ртами, затем прошли
немного вверх по реке и вернулись назад, к месту, откуда начинался подъем
к предгорью, переходящему в могучие вершины.
Торнхилл сказал:
- Этот Ла Флоке. Такой смешной малый, не правда ли? Как маленький
бойцовый петушок, который все время подпрыгивает и готов к схватке.
- Он очень динамичен, - согласилась Марга.
- Вы и он были первыми здесь, не так ли? Должно быть, странное
ощущение: только вы двое в этом раю, пока не пришел третий. - Торнхилл
вдруг поймал себя на мысли, что странно заинтересовался этим. Похоже на
ревность? Нет, определенно нет.
- На самом деле мы были одни совсем недолго. Мак-Кей появился почти
сразу же за мной, затем этот, со Спики. Страж очень быстро собрал нас.
- Собрал? - переспросил Торнхилл. - Да, так оно и есть. Мы - просто
экземпляры, отобранные и помещенные в Долину, как ящерицы в террариуме. И
этот Страж - какое-то необычное существо, я полагаю, - он взглянул в
голубое небо. - Мы мало знакомы до сих пор с происходящим во Вселенной.
Пять веков космических полетов, а мы - как дети в первом классе.
Марга улыбнулась, взяла его за руку, и они пошли дальше, ничего
больше не говоря друг другу. Торнхилл первым нарушил молчание:
- Вы сказали, Марга, что были астрономом?
- Ну, не совсем.
У нее был низкий для женщины голос, богатый оттенками тональности. Он
нравился ему.
- Я работаю в обсерватории на Беллатриксе-7, помощником, - продолжала
она. - Конечно, я получила диплом по астрономии. Но я просто потеряла
квалификацию, работая помощником.
- Именно там вы были, когда... когда...
- Да, - сказала она. - Я была в главном куполе, меняла пластинки в
камерах. Это дело требует осторожности. За минуту или две до того, как все
случилось, кто-то позвонил мне по телефону, расположенному внизу, меня
позвали, но я сказала, что у меня пластинки, и попросила подождать. А
затем - провал. Полагаю, мои пластинки теперь не имеют для меня никакого
значения. Хотя я и жалею, что не пошла к телефону. Может быть, я не
оказалась бы здесь.
- Этот звонок был важен?
- О нет. Так, знакомый.
Почему-то Торнхиллу стало легче.
- А как насчет Ла Флоке? Кто он?
- Он что-то вроде охотника-траппера, только на крупную дичь, -
ответила Марга. - Я раньше встречала его на Беллатриксе, тогда он
сопровождал экспедицию за редкими животными. Мыслимо ли вообразить, что
два человека во Вселенной могут встретиться опять, и при каких
обстоятельствах?! Конечно, он не узнал меня, но я его запомнила. Таких,
как он, трудно забыть.
- У него несколько картинный вид.
- А вы? Вы говорили, что владеете рудниками на Венгамоне.
- Да. Я, по существу, довольно скучный человек, - сказал Торнхилл. -
Это мое первое приключение в жизни. - Он криво ухмыльнулся. - Судьба,
видимо, решила отомстить мне. Я думаю, что никогда больше уже не увижу
Венгамон. Если только Ла Флоке не выведет нас отсюда, но не уверен, что он
сможет сделать это.
- А вам не все равно? Вам жаль, что вы никогда больше не вернетесь на
Венгамон?
- Да нет, пожалуй, - сказал Торнхилл. - Я не вижу срочных причин для
скорого возвращения. А вы хотите вернуться?
- Я смогу довольно быстро забыть свою обсерваторию, - ответила она.
Он придвинулся к ней ближе, ему хотелось, чтобы было чуть-чуть
темнее, хотелось даже, чтобы в этот момент возник Страж и на мгновение
накрыл их своей тенью. Он ощущал тепло ее тела.
- Не надо, - вдруг прошептала она. - Кто-то идет.
Она резко отпрянула от него. Торнхилл сердито повернулся и увидел
коренастую фигуру приближающегося к ним Ла Флоке.
- Надеюсь, я не помешал вам любезничать? - спросил тот спокойно.
- Именно так, - парировал Торнхилл. - Но ничего уже не поправишь. Что
случилось, то случилось. Что привело вас сюда?
- Внизу неприятности. Уэллерс и Мак-Кей подрались.
- Из-за спора о попытке покинуть Долину?
- Конечно.
Ла Флоке казался необычайно взволнованным.
- Уэллерс, правда, стукнул его слишком сильно. Он убил его.
Марга вскрикнула.
- Мак-Кей мертв?!
- Точно. Не знаю, как нам следует поступить с Уэллерсом. Я хочу,
чтобы вы двое тоже присутствовали.
Торнхилл и Марга поспешно последовали за Ла Флоке вниз по склону к
группе людей, тесно сгрудившихся на песке речного берега. Даже с такого
далекого расстояния Торнхилл разглядел Уэллерса, возвышающегося над всеми.
Тот смотрел себе под ноги. Видимо, там лежало тело Мак-Кея.
Они были еще в полусотне метров, когда внезапно Мак-Кей вскочил на
ноги и бросился на Уэллерса.
3
На мгновение Торнхилл замер и схватил Ла Флоке за руку.
- Вы говорили, что он мертв!
- Он был мертв, - настаивал Ла Флоке. - Я не видел мертвецов мертвее.
Лицо, глаза... Торнхилл, это невозможно!
Они бегом пустились к реке.
Уэллерс был отброшен яростным натиском воскресшего Мак-Кея и,
спотыкаясь, отступил назад. Мак-Кей в ярости вцепился ему в горло. Но сила
все-таки была на стороне Уэллерса. Обхватив здоровенной рукой несчастного
человечка, он поднял его в воздух и швырнул на прибрежные камни. А сам
отшатнулся назад, что-то хрипя.
Торнхилл посмотрел вниз. На черепе Мак-Кея образовалась трещина,
кровь толчками выплескивалась из нее. Полуоткрытые невидящие глаза его
остекленели.
Опустившись перед ним на колени, Торнхилл пощупал запястье, пытаясь
найти пульс. Затем наклонился к губам. Дыхания не было.
- На этот раз он мертв.
Ла Флоке угрюмо посмотрел на него.
- А ну, убирайтесь с дороги! - внезапно крикнул он и, грубо схватив
Торнхилла за плечо, отбросил его в сторону.
Затем он наклонился к телу Мак-Кея и, став коленями на руки убитого,
схватил того за плечи. Было очень тихо, только журчала река и слышалось
хриплое дыхание траппера.
Рана на черепе мертвеца стала затягиваться. Торнхилл с ужасом видел,
как исчезают признаки смерти с тела Мак-Кея. Через несколько мгновений
только запекшаяся кровь на голове напоминала о том, что там недавно была
трещина.
Затем веки Мак-Кея вздрогнули и разомкнулись, блеснули яркие, горящие
ненавистью глаза. Румянец залил его лицо, и он стал дергаться под тяжестью
Ла Флоке, пытаясь освободиться. Но тот был готов к этому, и его мышцы
мгновенно напряглись, еще сильнее сжав Мак-Кея. Торнхилл слышал, как
Уэллерс принялся шептать молитву, а похожая на мышь мисс Хардин начала
всхлипывать. Даже регулианин издал звук, похожий на восклицание.
Пот катился по лицу Ла Флоке, но он не позволял Мак-Кею опять напасть
на силача. Прошло некоторое время, пока тот, наконец, не успокоился и не
расслабился.
Ла Флоке оставался рядом с ним и был начеку.
- Мак-Кей, вы слышите меня?
- Я слышу, можете отпустить меня. Я в порядке.
Ла Флоке жестом подозвал Торнхилла и Уэллерса.
- Постойте возле него. Но будьте наготове. Вы должны успеть схватить
его прежде, чем начнется очередной приступ.
Несколько мгновений он подозрительно смотрел на Мак-Кея, затем
поднялся.
Лежащий какое-то время еще оставался на земле, потом, привстав,
затряс головой, словно стараясь прочистить ее. Наконец, он встал и сделал
несколько неуверенных шагов. Постояв немного, он повернулся к остальным и
тихо спросил:
- Скажите, что со мной было?
- Вы и Уэллерс поссорились, - сказал Ла Флоке. - Он ударил вас, и вы
потеряли сознание, а когда вы пришли в себя, то набросились на него, как
безумный. Тогда он опять ударил вас, и вы вторично потеряли сознание...
- Нет! - прервал Торнхилл. - Скажите ему правду. Мы ничего не
добьемся, если будем притворяться, что ничего не случилось!
- Какую правду? - спросил Мак-Кей.
Торнхилл помолчал и сказал:
- Мак-Кей, вы были мертвы. По крайней мере, один раз. Может быть, и
дважды, если Ла Флоке не ошибся в первый раз. Я сам удостоверился в этом
во второй раз, когда Уэллерс швырнул вас на эти камни. - Он указал на
скалы в воде. - Посмотрите на них, там есть ваша кровь, и ваша голова тоже
имеет шрамы там, где она раскололась после броска Уэллерса.
Мак-Кей поднял руку и ощупал голову. Пальцы окрасились красным. Он
взглянул на камни.
- Я вижу кровь, но не чувствую никакой боли.
- Конечно, нет, - подтвердил Торнхилл. - Рана зажила почти мгновенно.
И вы ожили у нас на глазах.
Мак-Кей повернулся к Ла Флоке.
- Он сказал правду?
Траппер кивнул.
Холодное, угловатое лицо Мак-Кея расплылось в улыбке.
- Значит, это Долина! Я был мертв - и воскрес! Вы все дураки! Разве
вы не видите, что мы будем здесь жить вечно! В этой Долине, которую вам
так не терпится покинуть! Я умер дважды и дважды воскрес, а чувствовал,
что просто уснул. Я ничего не помню! Вы уверены, Торнхилл, что я был
мертв?
- Клянусь!
- Но, конечно, вы, Ла Флоке, пытались скрыть это от меня, не так ли?
Что ж, вы все еще хотите уйти отсюда? Но ведь здесь же можно жить, не
умирая!
Ла Флоке сердито сплюнул.
- Здесь можно жить только как растение. Никогда не выйдя за пределы
гор и не узнав, что там. Легче прожить десять лет на свободе, чем десять
тысяч лет в этой Долине!
Он рассердился не на шутку.
- Зачем вы сказали ему об этом? - спросил он у Торнхилла.
- Какое это имеет значение? - ответил вопросом на вопрос Торнхилл. -
Рано или поздно это повторилось бы опять. Мы не смогли бы скрыть.
Он взглянул на горную гряду.
- У Стража есть свои способы поддерживать нас в рабочем состоянии. Ни
убийств, ни самоубийств... ни выхода.
- Выход есть, - упрямо сказал Ла Флоке. - Через горный перевал. Я
уверен. Мы с Уэллерсом пойдем завтра на разведку. Вы не хотите оставаться
здесь навечно, Уэллерс? Что хорошего в бессмертии, если это бессмертие
пленников? Завтра мы осмотрим горы.
Здоровяк пожал плечами.
Торнхилл отметил про себя странную интонацию в голосе Ла Флоке,
неестественное выражение лица, словно он умолял Уэллерса, чтобы тот
поддержал его, словно боялся идти один в горы. Мысль о том, что Ла Флоке
боится кого-то или чего-то, казалась дикой, но у Торнхилла сложилось
именно такое впечатление.
Он взглянул на Уэллерса, затем на Ла Флоке.
- Нам следует это обсудить. Нас девятеро. Мак-Кей и мисс Хардин
определенно захотят остаться в Долине. Марга и я еще не пришли к
определенному решению, но в любом случае нам бы хотелось провести здесь
некоторое время. Таким образом, среди людей четверо против двоих. Что же
касается инопланетян...
- Я голосую за Ла Флоке, - внезапно сказал альдебаранец. - Меня ждет
очень важное дело, и я не могу ждать.
"Ну и ну", - подумал Торнхилл.
- Четверо против троих, - сказал он. - Спикианин и регулианин молчат,
поэтому я не принимаю их в расчет.
- Я говорю на языке Регула, - резко возразил альдебаранец. Не ожидая
ответа, он развернулся к существу со Спики и обменялся с ним несколькими
фразами, затем сообщил:
- Наш друг голосует за нас. Счет становится ничейным.
- Подождите, - не согласился Торнхилл. - А почему мы должны верить,
что он сказал именно это? Предположим...
Маска любезности слетела с лица альдебаранца.
- Предположим что? - резко спросил он. - Если вы намерены бросить
тень на мою честь, Торнхилл...
Он не договорил.
- Драться здесь совершенно бессмысленно, - подтвердил его
невысказанную мысль Торнхилл. - Но если только так можно удовлетворить
вас, то валяйте.
Альдебаранец, видимо, понял, что из его попытки затеять ссору ничего
не выйдет. Он отступил. Торнхилл продолжил:
- Ладно, я принимаю на веру то, что вы сказали. Но нас четверо, и
счет равный.
- Очень любезно с вашей стороны, что вы устроили такое голосование,
Торнхилл, - заметил Ла Флоке. - Но это не предмет для обсуждения. Каждый
из нас индивидуум, а не коллективное существо, и я предпочитаю не
оставаться здесь, пока у меня есть хотя бы один шанс вырваться отсюда,
сколь бы ничтожным он ни казался.
Он повернулся и побрел прочь.
- Нужно как-то остановить его, - сказал Мак-Кей. - Если ему
удастся...
Торнхилл покачал головой.
- Это нелегко. Даже если он покинет Долину, то как он покинет
планету?
- Вы не поняли меня. Страж сказал, что если один из нас покинет
Долину, то ее должны покинуть все. И если он это сделает, я умру.
- Возможно, мы все уже мертвы, - предположила Марга после долгого
молчания. - Предположим, что каждый из нас - вы в своем звездолете, я в
своей обсерватории - умерли в одно и то же мгновение и попали сюда. Что
если...
Небо потемнело - приближался Страж.
- Спросите у него, - Торнхилл ткнул пальцем в небо. - Он все
расскажет.
Темное облако опустилось.
"Вы не умерли, - пришел беззвучный ответ, - хотя некоторые из вас и
умрут, если Барьер будет преодолен".
Торнхилл снова почувствовал холод присутствия чужого существа.
- Кто вы? - спросил он. - Что вы хотите от нас?
"Я - Страж".
- И что же?
"Я - Страж", - таков был ответ. И облако стало рассеиваться, через
несколько мгновений небо очистилось. Торнхилл опустился на валун и
взглянул на Маргу.
- Он приходит и уходит, кормит нас, хранит нас от смерти. Прямо как в
зоопарке, Марга. И мы главные его обитатели!
Ла Флоке и Уэллерс подошли к ним.
- Вы удовлетворены ответами на ваши вопросы? - спросил Ла Флоке. - Вы
все еще хотите провести остаток жизни здесь?
Торнхилл улыбнулся.
- Давайте, Ла Флоке, лезьте на гору. Я снимаю свой голос против вас.
Теперь счет в вашу пользу.
- А я думал, что вы за меня, - тихо сказал Мак-Кей.
Торнхилл не ответил и продолжал, обращаясь к Ла Флоке:
- Выбирайтесь из Долины, если вам это удастся.
- Вы идете с нами?
- О нет! Я остаюсь здесь, не возражая против вашего ухода.
Ла Флоке бросил на него взгляд, но тут же принялся рассматривать
гигантский горный пик, который закрывал выход из Долины. Торнхиллу
почудилось, что тень страха пробежала по лицу Ла Флоке. Но, сжав челюсти,
тот сказал:
- Уэллерс, вы идете?
Здоровяк пожал плечами и ответил:
- Думаю, неплохо взглянуть на это.
- Тогда пошли, - твердо сказал Ла Флоке.
Он бросил еще один, полный ярости, взгляд на Торнхилла и пошел по
тропе, ведущей в горы.
Марга тихо спросила:
- Сэм, почему вы так поступаете?
- Я хотел проверить его реакцию. И увидел то, что хотел.
Мак-Кей дернул его за руку.
- Я умру, если вы оставите Долину! Разве вы не понимаете, Торнхилл?
Вздохнув, Торнхилл сказал:
- Я понимаю. Но пусть вас не беспокоит Ла Флоке. Он очень скоро
вернется.
4
Прошло несколько часов. Казалось, они тянулись целую вечность.
Красное солнце давно уже скрылось за горизонтом, предоставив дальнему
голубому обогревать Долину. Часы Торнхилла показывали уже больше десяти
часов вечера. Прошло почти двенадцать часов с тех пор, как он взошел на
борт лайнера в Юринеле, более четырех часов со времени прибытия по
расписанию в космопорт Венгамона. Сейчас его, наверное, безуспешно ищут и
удивляются, как он мог бесследно исчезнуть во время полета через
гиперпространство.
Они сидели группой на берегу реки. Уроженец Спики теперь полностью
перешел в красно-коричневую стадию и сидел тихо, как сова. Два других
инопланетянина держались столь же замкнуто. Говорить было не о чем.
Мак-Кей весь съежился, обхватив себя руками и напоминая мешок с
конечностями. Он напряженно глядел в сторону гор, как бы пытаясь увидеть
Ла Флоке и Уэллерса. Торнхиллу было понятно выражение его лица: Мак-Кей
думал о том, что если Ла Флоке покинет Долину, то он, Мак-Кей, дорого
заплатит за свое двойное воскрешение. Мак-Кей напоминал человека перед
казнью.
Сэм Торнхилл молчал и тоже глядел на гору, размышляя, где сейчас
могут находиться ушедшие, как далеко они могли забраться, прежде чем
осторожный Ла Флоке повернет назад. В том, что Ла Флоке боится гор, не
было сомнений, в противном случае он бы уже давно ушел и не пытался
уговаривать их. Торнхилл заставил его идти, но будет ли им сопутствовать
успех? Вероятно, нет. Ла Флоке смелый человек, но с затаенным страхом,
который не может перебороть. Торнхиллу было даже немного жаль его:
бодрячок вынужден будет униженно возвратиться ни с чем.
- Вы кажетесь озабоченным, - сказала Марга.
- Озабочен? Нет, просто думаю.
- О чем?
- О Венгамоне и о своей работе, о том, как уже начали растаскивать
мой рудник.
- Вам не хватает Венгамона, не так ли?
Он улыбнулся и покачал головой.
- Нет. Рудник был всей моей жизнью. Время от времени я брал короткие
отпуска, но думал только о работе и только о ней, да о ценах на рынке. Но
лишь до самой последней поры. Это, наверное, свойство Долины: сейчас
рудник кажется мне далеким, словно принадлежит кому-то другому или словно
он владел мною, а теперь я освободился.
- Мне понятны ваши чувства, - сказала Марга. - Я день и ночь жила в
обсерватории. Всегда нужно было сделать так много снимков, так много
прочесть книг, что я даже и в мыслях не допускала пропустить хотя бы один
день или приостановить работу. Но здесь нет звезд, и я не жалею о них.
Он взял ее руку.
- Меня все-таки интересует: если Ла Флоке добьется успеха, если мы
действительно выберемся из Долины и вернемся к своей обычной жизни, будем
ли мы после этого хоть немного другими? Или я опять вернусь к своей
бухгалтерии, а вы к своим звездам?
- Мы этого не узнаем, пока не вернемся, - ответила она. - Если
вернемся... Но взгляните туда.
Торнхилл посмотрел. Мак-Кей и мисс Хардин были всецело заняты
беседой. Он держал ее за руку.
- К профессору наконец-то пришла любовь, - улыбнулся Торнхилл.
Регулианин спал, альдебаранец задумчиво глядел под ноги, рисуя что-то
на песке. Спикианин все коричневел. В Долине царил полный покой.
- Я, бывало, очень жалел зверей в зоопарке, - сказал Торнхилл. - Но,
в общем-то, это не такая уж плохая жизнь.
- Постольку, поскольку мы до сих пор не знаем, что еще припасено для
нас у Стража.
С вершин гор неожиданно начал сползать туман, рваные клочья его
поплыли над Долиной. Вначале Торнхилл подумал, что Страж вернулся для
очередной беседы, но затем понял, что это обычный туман. Стало прохладней.
Он, плотней прижав Маргу к себе, задумался о своих тридцати семи годах. Он
неплохо выглядел для такого возраста: подтянутый, атлетического сложения,
с быстрыми рефлексами и острым умом. Но до самого этого дня - трудно было
поверить, что это все еще первый день в Долине, - понимал ли он, что в
жизни есть многое другое, кроме добычи руды и бизнеса?
Чтобы понять это, понадобилась Долина. Будет ли он все помнить, если
они выберутся отсюда? А может, лучше остаться с Маргой здесь и быть вечно
молодыми?
Он нахмурился. Вечная молодость, да, но если не по собственной воле,
если быть вечным узником... Нет, это не для него.
Теперь он пришел к окончательному решению. Марга крепче сжала его
руку.
- Мне кажется, возвращаются Ла Флоке и Уэллерс, - проговорила она.
- Видимо, им так и не удалось, - откликнулся Торнхилл, не понимая,
испытывает ли он облегчение или разочарование.
Он увидел их, а вскоре услышал и голоса. Две фигуры выплыли из
тумана.
Несмотря на туман, делающий свет солнца тусклым, Торнхиллу не
составило труда разобрать выражение лица Ла Флоке. Оно было не из
приятных. Весь облик этого человека дышал злобой и ненавистью.
- Ну, - спросил Торнхилл, - нет выхода?
- Мы поднялись километра на полтора, а затем этот проклятый туман
окутал все вокруг. Как будто его послал Страж. Мы вынуждены были повернуть
назад.
- И не было никаких признаков существования выхода?
Ла Флоке пожал плечами.
- Кто знает? Пока что нам не удалось его обнаружить. Но я найду его!
Мы пойдем завтра, когда на небе появятся оба солнца, и найдем его!
- Вы - дьявол, - донесся слабый тусклый голос Мак-Кея. - Вы еще не
бросили эту затею?
- И не подумаю, пока я жив! - закричал Ла Флоке. Но в его голосе
слышались нотки бравады.
Торнхиллу захотелось узнать, что же произошло на самом деле.
Перебранка длилась недолго. Ла Флоке еще немного покричал и гневно
удалился, приняв оскорбленный вид. Уэллерс посмотрел ему вслед и покачал
головой.
- Лжец!
- О чем вы?
- Там не было тумана, - сказал здоровяк. - Он все выдумал, пока мы
спускались, и решил использовать туман как оправдание. Лягушка-бык издает
много шума, но внутри она пустая.
Торнхилл попросил:
- Расскажите, что произошло там, наверху, и почему вы повернули
назад?
- Мы поднялись не более чем на триста метров, - сказал Уэллерс. - Он
шел все время впереди. Но вдруг упал и сильно побледнел. Тогда он сказал,
что не может идти дальше.
- Почему? Он боится высоты?
- Вряд ли, - возразил Уэллерс. - Я думаю, он боится подняться наверх
и увидеть, что там, - может быть, он это точно знает - там нет никакого
выхода. Возможно, он не может открыто взглянуть фактам в лицо. Не знаю, но
он заставил меня вернуться.
Внезапно Уэллерс вскрикнул, так как Ла Флоке тихо подошел сзади и
сильно ткнул его в спину. Уэллерс повернулся.
- Дурак! - выругался Ла Флоке. - Кто рассказал тебе эти бредни?
- Бредни? Отойди, Ла Флоке. Ты прекрасно знаешь, что струсил там,
наверху. Не старайся заговорить нам зубы.
В углу рта Ла Флоке напрягся мускул. Его глаза сверкнули. Он взглянул
на Уэллерса, словно перед ним был хищник, сбежавший из клетки. Неожиданно
он сделал резкое, неуловимое движение рукой, и Уэллерс отступил, издав
дикий крик, прижав руки к низу живота. Силач, правда, тут же выпрямился и
размахнулся, но траппер ловко увернулся от пудовых кулаков и, нырнув под
руку, нанес удар в массивную челюсть гиганта. Тот ошалел от такой наглости
и впал в шок. Ла Флоке крутился вокруг, постоянно нанося новые удары.
Торнхилл без всякой охоты двинулся вперед, совсем не испытывая
желания оказаться на пути массивных кулаков Уэллерса, напрасно
старающегося попасть в Ла Флоке. Заметив сигнал альдебаранца, он бросился
к гиганту и заблокировал его. Альдебаранец сделал то же самое с Ла Флоке.
- Хватит! - крикнул Торнхилл. - Не имеет никакого значения, кто из
вас лжет. Глупо драться здесь, вы сами говорили об этом, Ла Флоке.
Уэллерс сердито отступил, кося глазами на Ла Флоке. Коротышка
улыбался.
- Честь нужно беречь, Торнхилл. Уэллерс лгал.
- Не только трус, но и лжец, - угрюмо сказал Уэллерс.
- Успокойтесь, вы оба, - сказал Торнхилл. - Взгляните-ка на небо.
Он поднял руку вверх.
Над ними низко нависла туча. Страж уже был рядом с ними, незаметно
подкравшись во время ссоры. Торнхилл смотрел вверх, пытаясь разглядеть
форму в спускающемся к ним облаке. Но это ему не удалось. Он видел только
черноту, скрывающую солнечный свет.
Он ощутил, как под ними слегка вздрогнула почва. Тотчас в ушах
Торнхилла эхом отозвался звук, похожий на музыкальный аккорд. Похоже на
ультразвуковые колебания, отметил он. Эти колебания вызывали слабое
головокружение, притупляли неприятные ощущения, успокаивали так же нежно,
как любимая девушка.
"Мир вам, мои дорогие, - нежно прозвучал голос у них в мозгу. - Вы
слишком много ссоритесь. Пусть будет мир". Ультразвуковые волны обтекали
их, размывали ненависть и гнев. И вскоре они стояли, улыбаясь друг другу.
Туча стала подниматься вверх. Страж покидал их. Интенсивность звуков
стала ослабевать. Долина опять погрузилась в покой и полную гармонию.
Последние слабые звуки замерли в отдалении.
Долго они стояли молча, не пытаясь заговорить. Торнхилл огляделся и
заметил, как смягчились жесткие черты лица Ла Флоке, что было для него
совсем не характерно. На сердитом лице Уэллерса появилась улыбка. Да и сам
Торнхилл почувствовал, как прошел его гнев. Глубоко в его сознании эхом
отдавались слова Стража: мир вам, мои дорогие.
Дорогие.
Нет, не обитатели зоопарка, подумал Торнхилл. По мере того, как его
покидало спокойствие, навеянное Стражем, в нем возрастала горечь. Любимцы.
Изнеженные баловни.
Он вдруг понял, что дрожит. Эта жизнь в Долине казалась такой
привлекательной, что ему захотелось закричать, завопить, запротестовать
что есть силы от ярости, которую вызывали у него горы вокруг Долины. Но
ультразвук все еще продолжал немного действовать, и гнев невозможно было
выплеснуть наружу.
Он отвел взгляд, стараясь изгнать слова утешения, которые навевал им
Страж.
В последовавшие за этим событием дни они стали молодеть. Результаты
омоложения впервые стали заметны на самом старшем из них, Мак-Кее. Это
случилось на четвертый день пребывания в Долине. Счет дней, за неимением
других средств, они вели по восходам красного солнца. К этому времени для
всех обитателей установилось нечто похожее на нормальный распорядок жизни.
С того времени, как Страж счел необходимым умиротворить их, не было больше
вспышек гнева или обид, каждый вел себя так тихо и замкнуто, что казалось,
будто людей в Долине нет. Всех угнетало звание "баловней".
Они обнаружили, что почти отпала необходимость в сне и еде. Падающей
еды хватало для нормального питания, и они привыкли к ее необычному виду.
Спали они урывками, от случая к случаю, все свободное время проводили за
рассказами о своей прежней жизни, бродили по Долине, купались в реке.
Такое однообразие начало надоедать им.
И вот на исходе четвертого дня Мак-Кей, глядя в плавно бегущую воду,
что-то заметил там и испустил вопль. Торнхилл, услышав крик, бросился к
реке, опасаясь недоброго.
- Что случилось, старина?
Мак-Кей казался совсем не похожим на человека, попавшего в беду. Он
внимательно разглядывал свое отражение в воде.
- Какого цвета мои волосы, Сэм?
- Серые, немного с каштановым отливом.
Мак-Кей кивнул:
- Правильно. Этого цвета не было в моих волосах вот уже два десятка
лет.
К тому времени вокруг собрались все остальные. Мак-Кей, указывая на
свои волосы, сказал:
- Я становлюсь моложе. Я чувствую это. И смотрите, смотрите на голову
Ла Флоке.
Коротышка удивленно провел рукой по черепу и ошеломленно отдернул
руку.
- У меня отрастают волосы, - произнес он с изумлением, притрагиваясь
к маленьким волоскам, похожим на пушок цыпленка, появившимся на загорелой
лысине. На его коричневом морщинистом лице появилось выражение недоверия.
- Это невозможно!
- Так же невозможны и воскрешения из мертвых, - сказал Торнхилл. -
Страж очень хорошо заботится о нас.
Он взглянул на остальных. Да, все они изменились, стали выглядеть
здоровее, моложе и полными сил.
С самого начала он почувствовал перемену и в себе. Это, конечно,
Долина. Но было ли это результатом действий Стража или просто
замечательным свойством Долины?
Предположим второе, размышлял он. Предположим, что благодаря каким-то
особым свойствам они становятся моложе. Но остановится ли процесс? Или
Страж поместил их сюда, чтобы понаблюдать, как несколько представителей
разных рас будут постепенно впадать в детство?
В эту "ночь" - время, когда исчезало красное солнце, а полная темнота
не наступала, Торнхилл узнал три важные вещи.
Он понял, что любит Маргу Феллис, а она - его.
Он понял, что любовь не может быть полнокровной в этой Долине.
Он понял, что Ла Флоке еще не разучился драться, что бы ни произошло
с ним в горах.
Торнхилл попросил Маргу пройтись с ним в укромную тенистую рощицу,
где бы они смогли побыть одни. Но она выразила странную неохоту, что
удивило и обескуражило его, так как все время с самого начала она с
радостью принимала его предложения побыть наедине. Он стал настаивать, и
она согласилась.
Некоторое время они шли молча. Местная фауна наблюдала за ними из-за
кустов, воздух был влажным и теплым. Белые облака мирно проплывали высоко
над ними.
- Почему ты сначала отказалась идти со мной, Марга?
- Я бы не хотела говорить об этом.
Он зашвырнул в кусты палку.
- Всего четыре дня, а ты уже имеешь секреты от меня, - засмеялся он.
Но, увидев выражение ее лица, резко оборвал смех. - Я сказал что-то не
так?
- Разве есть причины, по которым я не должна хранить их от тебя?
Между нами была достигнута договоренность?
Он заколебался.
- Конечно, нет. Но я думал...
Она улыбнулась, ободряя его.
- Я тоже думала. Но хочу тебе сказать, что днем Ла Флоке упрашивал
меня стать его...
Торнхилл был ошеломлен.
- Он? Почему?
- Он сказал, что поскольку привязан пока к этому месту, - ответила
она, - а Лона его не интересует, то, значит, остаюсь я. Ла Флоке не любит
долго оставаться без женщины.
Торнхилл молчал.
- Он сказал мне совершенно определенно, что мне не следует больше
уходить с тобой в горы. Если мы еще раз сделаем это, у нас будут
неприятности. Он не собирается получать от меня отказ. Он не привык к
этому.
- Что же ты ответила?
Она улыбнулась, голубые огоньки плясали в ее глазах.
- Я ведь здесь, не так ли?
Торнхилл почувствовал невыразимое облегчение, которое потоком смыло
все его опасения.
Он понимал ситуацию с самого начала, знал, что Ла Флоке будет его
соперником, но только сейчас тот стал открыто заявлять об этом.
- Ла Флоке интересный человек, - сказала Марга, когда они углубились
в густые заросли. Они нашли это место в прошлый раз. - Но я не хочу быть
очередным номером в его коллекции. Он галактический бродяга. Меня никогда
не влекло к таким людям. Кроме того, я чувствую, что не заинтересовала бы
его при других обстоятельствах.
Она была совсем рядом с Торнхиллом, и через ветви почти не проникал
свет голубого солнца. "Я люблю ее", - подумал он внезапно и через
мгновение услышал собственный голос, произносящий это.
- Я люблю тебя, Марга. Это чудо, что нас занесло сюда и мы
встретились.
- И я люблю тебя, Сэм. Я сказала об этом Ла Флоке.
Он ощутил необъяснимое чувство торжества.
- Что же он сказал?
- Немного. Сказал, что убьет меня.
Его рука скользнула по телу девушки. Несколько мгновений они без слов
выражали свои чувства.
Именно тогда Торнхилл обнаружил, что это невозможно в Долине! Он не
ощутил никакого желания! Абсолютно ничего! Ее близость доставляла ему
наслаждение, но чего-то большего совершенно не требовалось.
- Это все проклятая Долина, - прошептал он. - Видимо, изменился обмен
веществ в наших организмах. Ведь спим мы мало, едим немного, наши раны
заживают. Теперь еще и это. Как будто Долина влияет на нас и наши
биопроцессы.
- И мы ничего не можем сделать?
- Ничего, - сказал он, сжав зубы. - Мы - игрушки Стража.
Он молча уставился на кусты, слыша ее тихие всхлипывания. Сколько же
это будет продолжаться?
"Мы должны выбраться отсюда, - подумал он. - Любым способом. Но будем
ли мы помнить друг друга, после того как выберемся? Или Страж очистит нашу
память?"
Он прижался к ней, проклиная свою слабость, хотя и понимал, что это
не его вина. Им не нужно было больше слов.
Но внезапно тишина была нарушена. Глубокий голос сухо произнес:
- Я знаю, что вы здесь. Выходите! Оба!
Торнхилл быстро сел.
- Это Ла Флоке! - сказал он шепотом.
- Что он собирается делать? Он может нас найти?
- Несомненно. Я выйду и выясню, чего он хочет.
- Будь осторожен, Сэм.
- Он не может причинить мне вреда. Ведь мы в Долине! - Торнхилл
улыбнулся ей и поднялся на ноги. Пригнувшись, он прошел под низко
нависающими переплетениями лиан и заморгал, выйдя из полумрака деревьев на
открытое пространство.
- Выходите, Торнхилл! - повторил Ла Флоке. - Я даю вам минуту, а
затем сам пойду к вам.
- Не беспокойтесь, - отозвался Торнхилл. - Я иду.
Он раздвинул ветки и вышел к Ла Флоке.
- В чем дело? - спросил он нетерпеливо.
Ла Флоке хладнокровно улыбнулся. Не было никакого сомнения в том,
чего он хочет. Его маленькие глазки бегали по сторонам, поблескивая
гневом, его ухмылка свидетельствовала о жажде убийства. В одной руке он
сжимал длинный треугольный осколок камня, зазубренный край которого,
старательно отшлифованный, был острым, как нож. Коротышка ждал в
напряжении, как тигр перед броском на добычу.
5
Они кружили друг возле друга, пытаясь отыскать слабое место в защите,
большой мужчина и маленький. Ла Флоке, казалось, достиг предела
напряжения, мышцы его были напряжены, как стальные канаты.
- Бросьте нож, - сказал Торнхилл. - Вы сейчас взорветесь, Ла Флоке.
Ведь в Долине смерть невозможна.
- Все равно я уничтожу вас!
- Что я вам сделал?
- Вы попали в Долину. Это все. Если бы вас здесь не было, я стал бы
вождем. Но ваше прибытие решило дело не в мою пользу. Вы вынудили меня
лезть на гору, вы отбили у меня Маргу. Разве этого мало?
- Я никогда не претендовал на власть и не отбивал Маргу. Она
предпочла меня вам, и я искренне опечален за вас.
- Сейчас вы опечалитесь еще больше.
Торнхилл заставил себя ухмыльнуться. Этот смертельный танец
продолжался уже слишком долго, он чувствовал, что Марга где-то рядом
наблюдает за ходом событий.
- Почему бы вам, маленькому параноику-убийце, не отдать мне этот
кусок камня, прежде чем вы пораните им себя?
Он сделал быстрый выпад и схватил Ла Флоке за запястье.
Глаза коротышки сверкнули. Он отступил назад, изрыгая проклятья в
адрес Торнхилла на каком-то незнакомом языке, пригнул нож вниз и издал
хриплый торжествующий клич.
Торнхилл отклонился в сторону, но зазубренное лезвие вспороло ему
предплечье на несколько сантиметров выше локтя, глубоко войдя в плоть
сбоку от бицепса. Ла Флоке выдернул руку, освободившись от захвата
Торнхилла, и, взмахнув ножом, сделал кровавый разрез почти до самого
запястья Торнхилла. Сэм почувствовал острую боль во всей руке, и теплая
струя крови хлынула из раны. Пронзительно закричала Марга. Но он, не
обращая внимания на боль, ринулся вперед и снова поймал руку Ла Флоке,
прежде чем тот поднял ее для очередного удара. Резко повернув ее, Торнхилл
провел ею по другой руке Ла Флоке, который испустил вопль боли и выронил
каменный нож. Торнхилл наступил на него, с хрустом раздавливая ботинком.
У каждого из них теперь была ранена одна рука. Ла Флоке немного
отошел назад и с разгона бросился на Торнхилла, наклонив голову как бык.
Торнхилл приготовился пропустить его как тореадор, но в последний момент
Ла Флоке выпрямился и нанес удар в челюсть. Торнхилл отлетел назад и упал
навзничь, но тут же вскочил и бросился в атаку, нанеся удар трапперу
слева. Послышался хруст зубов.
"Интересно, - подумал Торнхилл, - покажется ли Страж до конца этой
схватки, чтобы исцелить наши раны?"
Единственное, что было слышно, так это хриплое дыхание Ла Флоке,
который тряс головой, пытаясь прочистить помутившееся сознание, готовясь к
новой атаке. Торнхилл изо всех сил старался не лишиться сознания от острой
боли в руке.
Он еще раз ринулся вперед и ударил Ла Флоке, заставив того
повернуться лицом к себе, а затем, подняв раненную руку, изо всех сил
направил ее в солнечное сплетение противника. И хотя кулак наткнулся на
стену твердых, как камень, мышц, у Ла Флоке вышибло дух, он качнулся, ноги
подкосились, лицо побледнело. Торнхилл ткнул его еще раз, и враг рухнул
навзничь.
Торнхилл взглянул на свою руку. Порез был очень глубоким и широким,
хотя, казалось, не затронул главной вены. Кровь текла довольно сильно, но
без обычной характерной пульсации.
В этом было что-то притягательное - смотреть, как вытекает
собственная кровь. Внезапно, как бы сквозь дымку, он увидел бледное
испуганное лицо Марги и понял, что потерял гораздо больше крови, чем
предполагал, и что сейчас потеряет сознание. Ла Флоке не приходил в себя.
Стража не было.
- Сэм...
- Всего лишь небольшая царапина, - прохрипел он, почувствовав тепло
ее лица, склонившегося над ним.
- Нужно перевязать рану. Может быть заражение.
- Не нужно. Сейчас она начнет заживать.
Он ощутил сильный зуд в раненной руке и подавил желание впиться
ногтями в рану.
- Она заживает! - удивленно воскликнула Марга.
Торнхилл кивнул. Рана на глазах стала затягиваться. Сначала
прекратилось кровотечение, сомкнулись края поврежденных сосудов, и сразу
же по ним побежала кровь. Рваные края раны наползли друг на друга и
сомкнулись. Над порезом стала нарастать плоть, зуд стал совершенно
невыносимым. Через несколько мгновений все закончилось, остался лишь
длинный багровый шрам. Он прикоснулся к наросшей плоти: она была теплой,
податливой и реальной.
Ла Флоке пошевелился. Его правое предплечье, которое было странно
согнуто и, видимо, сломано, выпрямилось. Он сел, покачиваясь из стороны в
сторону. Торнхилл подготовился к отражению новых атак траппера, но в Ла
Флоке осталось совсем мало бойцовского пыла.
- Страж залечил нас, - сказал Торнхилл. - У нас все зажило и ничего
не осталось, кроме шрамов. Поднимайтесь, вы, старый идиот!
Он встряхнул Ла Флоке и поднял его на ноги.
- Впервые меня победили в драке, - с горечью признался Ла Флоке. Его
глаза утратили прежнюю живость. Он казался уничтоженным своим поражением.
- Вы были безоружны, а я имел нож и ничего не мог сделать...
- Забудьте об этом, - сказал Торнхилл.
- Как я могу забыть? Эта мерзкая Долина, из которой невозможно
сбежать, даже покончив с собой... Торнхилл, вы можете понять, что значит
принять какую-то определенную линию поведения и быть не в состоянии
выдержать ее? - Ла Флоке печально покачал головой. - Кое-кто в Галактике
многое бы отдал, чтобы увидеть меня в таком виде. Эта Долина унизила меня!
Но я ухожу, оставляю женщину вам. Вы победили меня, а победитель всегда
захватывает трофеи.
Он повернулся и зашагал прочь. Маленькая жалкая фигурка мелькнула
между деревьями. Торнхилл вспомнил, каким он был всего несколько дней
назад, когда поднимался в горы, и результат сопоставления был весьма
плачевным.
- Подождите, Ла Флоке!
- Вы уничтожили меня да еще унизили в глазах женщины. Что вам нужно?
- обернулся тот.
- Как сильно вы бы хотели бежать отсюда, из Долины?
- Что?
- Вы полезли бы еще раз в горы?
Лицо Ла Флоке, и без того бледное, стало, несмотря на загар, почти
белым. Твердым голосом он сказал:
- Вы смеетесь надо мной, Торнхилл.
- Нет, Ла Флоке. Я не хочу знать, что так напугало вас тогда. - При
этих словах Ла Флоке вздрогнул. - Я думаю, что через эти проклятые горы
можно перейти. Но только не в одиночку, только если мы все поднимемся туда
или, по крайней мере, большинство из нас.
Ла Флоке вымучил улыбку.
- И вы тоже пойдете с Маргой?
- Если мы решим уходить, то пойдем. Возможно, только Мак-Кей и Хардин
останутся, но все же нас будет большинство, а это, видимо, является
единственной возможностью выбраться от сюда. Может быть, за перевалом есть
город и нам удастся установить связь с каким-нибудь звездолетом.
Нахмурившись, Ла Флоке спросил:
- Почему вдруг такая резкая перемена, Торнхилл? Я полагал, вам...
нравится здесь. Мне казалось, что только мне одному хочется уйти отсюда.
Торнхилл взглянул на Маргу и улыбнулся ей.
- Я не хочу отвечать вам, Ла Флоке. Но могу сказать вот что: чем
быстрее я выберусь из Долины, тем скорее буду счастлив.
Когда они спустились к подножию холма и созвали всех, Торнхилл вышел
вперед. Глаза присутствующих были обращены к нему.
- Ла Флоке и я, - сказал Торнхилл, - провели совещание на вершине
холма. Мы пришли к заключению, с которым я хочу ознакомить вас. Всем нам
необходимо выбраться из Долины, в противном случае мы обречены здесь на
медленную смерть, постепенно утрачивая все свои способности.
Его перебил Мак-Кей:
- Вы предатель, Торнхилл! Я думал, может быть...
- Я не был ни на чьей стороне, - ответил Торнхилл. - Я просто начал
размышлять. Смотрите сами. Нас всех переместили сюда на протяжении двух
дней, выхватив из обычного хода нашей жизни. И неважно, кем мы были
раньше. Все это было проделано каким-то чуждым существом. За нами
непрерывно следят, нас кормят. Наши раны мгновенно заживают, какими бы
тяжелыми они не были. Мы становимся моложе, Мак-Кей, не так ли? Но, с
другой стороны, нас окружают горы, и, возможно, через них есть проход. Ла
Флоке с Уэллерсом пробовали пройти, однако попытка им не удалась. Два
человека не смогут это сделать. Нужна помощь всех, запас еды, воды. Если
мы все пойдем...
Мак-Кей прервал его:
- Я счастлив здесь, Торнхилл. Вы и Ла Флоке можете нарушить это
счастье.
- Нет, - возразил Торнхилл. - Разве вы не понимаете, что ведете здесь
растительный образ жизни? Мы все являемся объектом какого-то эксперимента,
и ничего более. А что если омоложение не прекратится и мы станем детьми?
- Мне безразлично, - упрямо сказал Мак-Кей. - Я умру, если покину
Долину. Мое сердце не выдержит. Теперь вы говорите, что я умру, если
останусь. Но в таком случае я пройду через все годы моего детства, а за
пределами Долины мне не видать ничего.
- Хорошо, - сказал Торнхилл. - В конце концов, все дело в том,
останемся ли мы все здесь, чтобы Мак-Кей мог снова насладиться своей
юностью, или попытаемся уйти. Ла Флоке, Марга и я собираемся предпринять
попытку перейти горы. Кто хочет, может присоединиться к нам. Те же, кто
хочет провести остаток жизни в Долине, могут остаться. Все ясно?
Семеро пленников двинулись на следующее "утро" сразу после выпадения
очередной порции пищи. Мак-Кей и Лона Хардин остались. Прощание было
кратким и неловким. Торнхилл заметил, что с лица Мак-Кея сошли морщины и
волосы стали блестеть, как у молодого человека, тело окрепло. Он понимал
Мак-Кея, но не мог принять его точку зрения.
Лона Хардин выглядела еще моложе и, вероятно, впервые в жизни
пыталась спрятать свою некрасивость.
"Что ж, - подумал Торнхилл, - эти двое, может быть, найдут свое
счастье в Долине, но это неразумное счастье животного в зоопарке". Сам он
не стремился к такому счастью.
- Не знаю, что и сказать, - заявил Мак-Кей. - Я бы пожелал вам удачи,
если бы только мог.
Торнхилл улыбнулся.
- Возможно, мы еще увидимся. Хотя я очень этого не хочу.
Торнхилл возглавлял группу. Марга шла рядом с ним, Ла Флоке и Уэллерс
- на несколько шагов позади, за ними шли инопланетяне. Спикианин, который,
Торнхилл был уверен, имел лишь весьма смутное представление о
происходящем, катился позади всех. Альдебаранец подробно объяснил
регулианину все о переходе. И только одно объединяло их всех: желание
покинуть Долину.
Утро было теплым и приятным, вершины гор прятались за облаками.
"Подъем будет трудным, - думал Торнхилл, - но не невозможным при условии,
что чудесное свойство Долины будет охранять нас и наверху и Страж не будет
препятствовать восхождению".
Пока Страж не подавал признаков жизни. Торнхилл на мгновение
почувствовал раскаяние, что приходится покидать Долину, но тут же подавил
его в себе: это чувство мог пробудить Страж.
Утро уже переходило в полдень, когда они поднялись на некоторую
площадку, расположенную на высоте примерно в полкилометра над уровнем
реки. Глядя вниз, Торнхилл едва различал игру света на поверхности реки,
петляющей по Долине. Оставшихся двоих людей не было видно.
Склон полого поднимался вверх. Возможно, настоящие трудности начнутся
позже, когда пойдут голые скалы, где воздух может оказаться не столь
приятен, как здесь, и ветер сильнее.
Когда по часам Торнхилла наступил полдень, он объявил привал, и они
распаковали еду, обернутую в широкие шершавые листья растения, похожего на
лопух. Еда казалась на вкус черствой и сухой, как солома, от прежнего
привлекательного запаха остался лишь легкий намек. Видимо, на склоны гор
еда не выпадала, им придется питаться сухим пайком. И когда представится
возможность пополнить запас еды, было неизвестно.
После короткого отдыха Торнхилл поднял группу, и все двинулись
дальше. Но не прошли и тысячи шагов, как снизу донесся крик.
Они остановились.
- Ты слышала крик? - спросил Торнхилл Маргу.
- Похоже на голос Мак-Кея, - ответила она.
- Давайте немного подождем, - предложил Торнхилл.
Прошло немного времени, и показался Мак-Кей, идущий быстрым шагом.
Лона Хардин отставала от него на несколько шагов. Подойдя к группе, он
остановился и с трудом перевел дыхание.
- Я решил идти с вами, - сказал он. - Вы правы, Торнхилл! Нам нужно
всем покинуть Долину.
- И он считает, что с сердцем у него все в порядке? - ехидно спросил
Ла Флоке.
- Да. Я думаю, что краткое пребывание здесь вылечило меня.
Торнхилл улыбнулся.
- Наконец-то вы убедились в этом сами. - Он прищурил глаза и взглянул
вверх. - Нам еще долго идти, не будем терять времени.
6
Двенадцать тысяч шагов - меньше, чем два с половиной километра.
Человек может пройти за час до шести километров или даже чуть больше. Но
не два с половиной километра вверх.
Они часто отдыхали, хотя здесь не было ночи и им не нужно было спать,
двигаясь метр за метром, поднимаясь по все более опасному склону, потом
ползли по карнизу в поисках места, подходящего для следующего подъема. Это
была медленная и трудная работа, а горы все так же громоздились над ними,
и казалось, что они никогда не достигнут вершины.
Воздух оставался на удивление теплым, но не душным, вокруг была дикая
местность, легкий ветерок обдувал их. Кроткие создания Долины не
отваживались подниматься выше линии леса, а она осталась далеко внизу.
Группа пленников, цепляясь за скалы, упорно продвигалась вверх.
Торнхилл чувствовал себя усталым, но знал, что необычные свойства
Долины продолжают действовать, унося из организма продукты распада, давая
приток свежих сил. Час за часом они карабкались вверх по горному склону.
Время от времени Торнхилл оборачивался и тогда видел бледное лицо Ла
Флоке, искаженное страхом. Коротышка боялся высоты, но мужественно
подавлял страх. Инопланетяне немного отстали. Уэллерс шагал, как робот,
почти не разговаривая, снисходительно относясь к слабости менее сильных
спутников, к шагу которых он вынужден был приноравливаться. Что же
касается Марги, то она не жаловалась. Это доставляло Торнхиллу большое
удовлетворение.
Они были уже на расстоянии менее трехсот метров от вершины, когда
Торнхилл объявил привал.
Он обвел взглядом всех членов группы, их лица, такие разные. "Как мы
все помолодели, - подумал он неожиданно. - Мак-Кей выглядит, как мужчина
лет сорока пяти, я, наверное, похож на мальчишку. И все остальные..."
- Мы близки к вершине, - сказал он. - Давайте съедим оставшуюся пищу.
Спуск, я думаю, будет легче.
Он посмотрел вверх. Гора сужалась к гребню, и там был виден проход,
ведущий к другому перевалу.
- Ла Флоке, у вас самые зоркие глаза. Не видно ли впереди
каких-нибудь признаков Барьера?
Траппер прищурился и покачал головой.
- Насколько я могу судить, путь свободен. Еще немного - и мы очутимся
на той стороне Барьера.
Торнхилл кивнул.
- Значит, последние триста метров. Пошли!
Когда они шли по глубокому снегу, покрывавшему верхнюю часть горы, на
них обрушились яростные порывы ветра. Здесь, наверху, исчезли чудесные
свойства Долины: холодный ветер преграждал им путь на ту сторону горы. Оба
солнца стояли высоко в небе, близко друг от друга, и отсюда, сквозь
снежную пыль, казались просто огромным бесформенным пятном света.
Торнхилл почувствовал, как усталость навалилась на него, но гребень
был уже совсем рядом. Еще несколько шагов - и они будут там.
Осталось только преодолеть этот нависающий выступ.
Сама вершина представляла собой небольшое плато длиной около тридцати
метров. Торнхилл был первым, кто ступил на вершину. Он повернулся, помог
взобраться Марге, а спустя мгновение все уже стояли рядом плотной кучкой.
Оставшаяся глубоко внизу Долина казалась отсюда недосягаемой. Хорошо
была видна река, как бы втекающая в желто-зеленое свечение Барьера.
Торнхилл обернулся к группе.
- Посмотрите вниз, - сказал он тихо.
- Это мир пустыни! - воскликнул Ла Флоке.
С вершины было хорошо видно, что Долина - единственный оазис среди
серой оголенной земли, простиравшейся вокруг горы. Бесконечная равнина
скал и песка тянулась до самого горизонта.
Торнхилл внимательно посмотрел вокруг.
- Вот мы достигли вершины. Все вы видите, что впереди. Будем
продолжать путь?
- Разве у нас есть какой-нибудь выбор? - спросил Мак-Кей. - Мы ушли
из-под опеки Стража. Внизу, возможно, мы обретем свободу. А позади...
- Мы пойдем вперед, - твердо сказал Ла Флоке.
- Значит, вперед, вниз по склону, - сказал Торнхилл. - Это будет
нелегко. Но мы отыщем спуск.
Неожиданно их охватила ледяная стужа. Небо потемнело.
"Конечно, - подумал Торнхилл, - это не природное явление. Я должен
был это предвидеть".
- Приближается Страж! - закричала Лона, когда тьма сомкнулась вокруг
них.
"Это часть игры, - решил про себя Торнхилл. - Позволить нам достичь
вершины, а потом швырнуть обратно в Долину".
Он почувствовал умиротворение, означающее присутствие чужого разума,
и нежный голос в его мозгу произнес:
"Вы покидаете меня, мои любимцы? Разве я не заботился о вас как можно
лучше? Так вы отблагодарили меня?"
- Давайте не будем останавливаться, - пробормотал Торнхилл. - Может
быть, он не сможет остановить нас.
- Какой же дорогой нам идти? - спросила Марга.
"Возвращайтесь, - тягуче напевал Страж. - Возвращайтесь в Долину. Вы
немного развлеклись, а я получил удовольствие от вашей борьбы с
трудностями. Но пришло время возврата к теплу и уюту, которые вы сможете
обрести в Долине, там, внизу..."
- Торнхилл! - вдруг завопил Ла Флоке. - Я поймал его! Скорее на
помощь!
Голос Стража внезапно умолк. Чернота вокруг них странно заклубилась.
Торнхилл несколько раз повернулся, пытаясь определить, где же находится Ла
Флоке. Он шагнул и внезапно почувствовал, что траппер, тяжело дыша,
борется с кем-то, лежа на земле. Темнота не позволяла рассмотреть
подробности.
- Вот он, Страж! - взревел Ла Флоке. Он перевернулся на бок, и
Торнхилл с трудом разглядел небольшое змееподобное существо, извивающееся
в цепких руках Ла Флоке. Оно было размером с обезьянку.
- Здесь, в центре облака, вот эта тварь! - кричал Ла Флоке. - Это она
держала нас в Долине!
Вдруг, прежде чем Торнхилл шевельнулся, альдебаранец резко рванулся
вперед и упал на Ла Флоке. Торнхилл услышал хрип траппера:
- Уберите... этого дьявола... от меня! Он пытается освободить Стража!
Торнхилл бросился к борющимся и, ощутив скользкое тело альдебаранца
под руками, глубоко впился в него пальцами и резко рванул. Альдебаранец
вывернулся и царапнул когтями Торнхилла по лицу. Тот выругался. Никогда
нельзя сказать заранее, что может сделать альдебаранец! Видимо, он все
время был в союзе со Стражем.
Торнхиллу удалось увернуться от когтей и нанести сильный удар в живот
противнику. Однако тот успел ударить его в челюсть и отбросил назад.
Внезапно из ниоткуда возник Уэллерс и обхватил альдебаранца поперек
туловища.
- Нет! - закричал Торнхилл, поняв намерение гиганта.
Но было слишком поздно. Уэллерс поднял противника высоко в воздух и
швырнул в пропасть. Истошный душераздирающий вопль разнесся вокруг.
Торнхилл задрожал.
Падение с высоты шести тысяч метров было недолгим.
Торнхилл посмотрел на Ла Флоке, который пытался подняться на ноги,
продолжая сжимать существо. Голову существа покрывал шлем с ячейками.
Вероятно, именно с помощью этого шлема он контролировал людей в Долине. Ла
Флоке поднялся и сделал три нетвердых шага.
- Сорвите с него шлем, - сказал он. - Я уже видел такую штуку раньше.
Она с Андромеды. Там живут эти существа, они телепаты, а шлем является
усилителем.
Торнхилл протянул руку к шлему, но встретил дьявольский горящий
взгляд андромедянина, который тут же пропал из поля зрения землянина.
- Я не вижу вас! - закричал Торнхилл. - Я не вижу вас, Ла Флоке!
- Спокойнее, - донесся голос Ла Флоке. - Мы здесь. Он
загипнотизировал вас, Торнхилл. Если ему удастся освободиться, нам
придется несладко.
Тьма рассеялась окончательно. Торнхилл тяжело дышал, рядом стоял Ла
Флоке, сжимая Стража. Они были на самом краю пропасти. Одна из ног
траппера скользнула за край. Торнхилл, к которому уже вернулось зрение,
рванулся к ним и ухватился за металл шлема. Резко дернув, он сорвал шлем с
головы андромедянина. Но в этот момент Ла Флоке, продолжая сжимать
существо в объятиях, упал в пропасть.
Спустя несколько мгновений послышался далекий крик, и наступила
тишина. Торнхилл держал в руках шлем, ошеломленно глядя на него и с ужасом
думая о Ла Флоке. Размахнувшись, он швырнул шлем в пропасть и обернулся.
Глазам его предстало странное зрелище: все члены группы, стоявшие позади
него, стали как-то странно размываться. Все замерцало вокруг, вздыбилось и
провалилось во тьму.
Торнхилл сидел в уютном надувном кресле в пассажирском отсеке
звездолета "Королева-мать Элен", летящего с Юринела на Венгамон. Серая
пустота гиперпространства снаружи резко контрастировала с лучистыми
стенами салона, испускающими бледно-зеленый свет.
Он потянулся и взглянул на хронометр: 12:15. Седьмое июля 2671 года.
Да, он славно вздремнул после плотного завтрака. До конца полета
оставалось немного, к концу дня они сядут в космопорте Венгамона. Его ждут
на руднике. Сколько успел напутать этот управляющий за то короткое время,
что он, Торнхилл, был в отпуске на Юринеле!
Торнхилл прикрыл веки. Неожиданные странные образы промелькнули в его
мозгу - какая-то долина где-то на голой пустынной планете далеко за
пределами Галактики. Вершина горы и андромедянин-телепат, какой-то
маленький человек, падающий в пропасть, человек, который всегда боялся
высоты, и девушка...
"Это не сновидения, - сказал он себе. - Нет, не остатки сна". Вдруг
он ясно осознал и вспомнил все. Андромедянин телепортировал их на эту
планету для какого-то своего опыта и держал там с помощью шлема-усилителя,
а когда Торнхилл уничтожил шлем и андромедянин погиб, все вернулись в свое
пространство-время, почти в то же самое мгновение.
Холодный пот внезапно прошиб его: "Это значит, что Ла Флоке не умер.
И Марга, Марга..."
Торнхилл вскочил с кресла, не обращая внимания на вспыхнувшую надпись
на панели: "Во время перехода в пространство просим оставаться в креслах",
бросился в коридор, в каюту стюарда. Он ворвался в каюту и схватил
удивленного стюарда за плечи.
- Да, мистер Торнхилл? Что-то не так? Вы могли бы дать мне сигнал, и
я...
- Нет, нет. Мне нужно срочно послать радиограмму на Беллатрикс-7.
- Через два часа мы приземлимся в космопорту Венгамона, сэр, и тогда
вы сможете...
- Это очень срочно.
Стюард пожал плечами.
- Вы знаете, что радиограмма с борта лайнера весьма дорога...
- К черту расходы! Вы пошлете радиограмму?
- Да, сэр. Адрес?
- Мисс Марга Феллис, обсерватория на Беллатрикс-7.
Торнхилл вытащил из бумажника сто долларов и дал их стюарду.
- Если вам удастся организовать прямую связь, я дам еще столько же.
Через полчаса он сидел в кабине прямой связи.
- Мистер Торнхилл, ваш вызов принят, ждите.
Прошло немногим более часа, пока сквозь шипение Галактики до него
донесся голос оператора:
- Внимание, Беллатрикс-7 на связи!
У Торнхилла пересохло в горле. Он сказал в микрофон:
- Марга, Марга, где вы? Это Сэм Торнхилл!
- О! - он представил себе ее лицо. - Это не было сном, Сэм? Я так
боялась, что мне все почудилось!
- Нет, нет, это был не сон. Как только андромедянин погиб, мы
вернулись в свое пространство-время. Я - в свой звездолет, вы - в
обсерваторию.
- Да, я попала в обсерваторию, к своим приборам, и как раз раздался
звонок, меня позвали. Я решила не отвечать, как обычно. Но тут что-то
мелькнуло в моей памяти, я вспомнила Долину и подошла к телефону. Это был
ты!
- Мне сначала тоже все показалось сном. И Ла Флоке, и все остальные.
Но это не так! Мы действительно были там, - сказал Торнхилл. - И те слова,
что я говорил тебе, - они тоже правда...
Голос оператора прервал их:
- Время разговора заканчивается!
- Все в порядке, юноша, - засмеялся Торнхилл. - Еще немного. Марга,
ты слышишь меня?
- Да, дорогой.
- Когда мы увидимся?
- Завтра вылетаю на Венгамон. Мне нужно время, чтобы рассчитаться с
дирекцией обсерватории. А на Венгамоне есть обсерватория?
- Я построю ее для тебя, - пообещал Торнхилл. - А наш медовый месяц
мы проведем в поисках планеты с нашей Долиной.
- Не думаю, что удастся ее отыскать, - вздохнула она. - До встречи,
дорогой.
- До встречи, - сказал Торнхилл, и щелчок аппарата разъединил их. Он
еще долго смотрел на аппарат связи, размышляя о Марге и о Ла Флоке и обо
всех остальных. Но прежде всего о Марге.
"Это не было сном", - мысленно повторил он и подумал о тенистой
Долине, где никогда не было ночи, так как два солнца делали ее
невозможной, где люди становились моложе, о высокой девушке с темными
глазами, которая любит его, находясь в тысячах световых лет отсюда.
Внезапно он что-то вспомнил, дрожащими пальцами закатал рукав пиджака
и увидел длинный, синевато-багровый шрам, который протянулся почти по всей
руке до самого запястья. Где-то в Галактике живет сейчас человек по имени
Ла Флоке, который ранил его и который умер, спасая их, и вернулся живым в
момент своего исчезновения. Видимо, он тоже удивился, придя в себя, с
содроганием вспоминая змееподобного андромедянина и свое падение в
пропасть.
Торнхилл улыбнулся, прощая Ла Флоке эту отметину - память о нем - на
своей руке, и направился в пассажирский отсек, сгорая от нетерпения скорее
оказаться на Венгамоне.