Далия ТРУСКИНОВСКАЯ
СКАЗКА О КАМЕННОМ ТАЛИСМАНЕ
Дошло до меня, о счастливый царь, что был среди островов Индии и
Китая некий остров, и назывался он Шед. И правил некогда тем островом царь
по имени Нур-ад-Дин, и был у него брат по имени Бедр-ад-Дин, от одного
отца, но от другой матери. И был этот Бедр-ад-Дин скуп, коварен и
завистлив, а Нур-ад-Дин был щедр, благороден и справедлив. И он правил
своим островом, и люди благодарили Аллаха за то, что он послал им этого
царя.
А у Бедр-ад-Дина был советник, злой и лукавый, плешивый урод,
подобный пятнистой змее. Звали этого советника аш-Шаббан, и он знался со
звездочетами, и магами, и колдунами, и ворожеями.
Как-то раз призвал к себе аш-Шаббан звездочетов и магов, чтобы они
совершили гадание, и дал им кошельки, набитые динарами, и тюки тканей, и
коней, и невольников. И звездочеты и маги смотрели на звезды, и читали
гадательные книги, и раскидывали гадательные кости, а потом объявили
аш-Шаббану:
- Твоему повелителю, брату царя Бедр-ад-Дину, Аллах посылает
единственную в его жизни ночь, чтобы он мог стать властелином острова.
Звезды с заката и до рассвета будут благоприятствовать его замыслам. И
если хочет он низвергнуть брата и занять его место, то нет для этого ночи,
кроме завтрашней!
А аш-Шаббан, с ведома Бедр-ад-Дина, заранее подкупил стражу левой
стороны и стражу правой стороны, и начальника над рабами, и визирей, и
городских кади, и взял с собой отряд воинов, и пришел ночью в царский
дворец, чтобы пленить царя Нур-ад-Дина и бросить его в темницу, а потом
ослепить и оставить там до скончания его дней.
Но Нур-ад-Дин с верными ему воинами заперся в башне, а когда наступил
рассвет и власть этой ночи над его судьбой иссякла, он сумел скрыться из
башни, и убежал в горы, и поселился в пещерах на восточном берегу острова,
и жил там, и ездил на охоту, и привозил добычу, а бывшие с ним и его
воинами женщины собирали плоды.
А у царя были две жены, Умм-абд-Аллах и Кутт-аль-Кулуб. И от
Умм-абд-Аллах у него был сын, царевич Джаншах, а от Кутт-аль-Кулуб - дочь,
царевна Бади-аль-Джемаль. И жены царя разделили с ним изгнание, и взяли
детей с собой, и поселились с ними в пещерах. И дети росли вместе, и
любили друг друга, и царь брал их обоих с собой на охоту. А
Бади-аль-Джемаль была маленьким ребенком, и ей еще не закрывали лица. И
царь Нур-ад-Дин сажал девочку перед собой на седло, и учил ее различать
следы диких животных, и держать лук, и владеть ножом. И царевна в годы
изгнания была его утешением и утешением всех, кто жил с царем в пещерах.
Прошло немало лет, и царевна выросла, и научилась владеть оружием, и
скакать на конях, и погружаться в море ночного боя. А когда ей минуло
четырнадцать лет, Нур-ад-Дин дал ей воинов, и поставил ее во главе отряда,
и она вместе со старшим братом совершала набеги и привозила добычу.
А потом царь умер, и сын его Джаншах послал гонца к родственникам
своей матери и осведомил их об этом деле и о своем изгнании. А
Умм-абд-Аллах была из царского рода, и ее братья, узнав о ее бедственном
положении, поклялись, что окажут ей помощь. Они собрали войско, и посадили
его на корабли, и прибыли на остров Шед, чтобы захватить его, и сделать
Джаншаха его повелителем, а брата царя, Бедр-ад-Дина, заключить в темницу
и ослепить.
Но когда войско, во главе которого ехали царевич Джаншах и царевна
Бади-аль-Джемаль, вошло в город, Бедр-ад-Дин вышел им навстречу в одежде
покаяния, и он плакал, и стенал, и молил, и каялся, проливая крокодиловы
слезы. Так что Джаншах помиловал его и лишь приказал ему жить в отдалении,
не показываясь ни в городе, ни в царском дворце.
И Джаншах стал царем вместо своего отца, и правил достойно, и женился
на царевнах из знатных родов. А сестра его, Бади-аль-Джемаль, жила вместе
с ним, и он любил ее сильной любовью, и исполнял каждое ее желание, а она
сопровождала его, когда он ездил на охоту. И Джаншах дал клятву, что
отдаст ее в жены лишь тому, кто придется ей по нраву. Но царевне были по
нраву лишь арабские кони, и дамасские клинки, и кольчуги, тонкие, как
сетчатая александрийская рубашечка танцовщицы, и скачки по пустыне, и
метание дротиков. И когда она выезжала со своими воинами, в парчовом
кафтане, с открытым лицом, гибкостью заставлявшая устыдиться ветвь ивы, -
она была как отрок четырнадцати лет, о котором сказано:
О, как строен он! От волос его и чела его
Свет и мрак на людей нисходят.
Не хулите же точку родинки на щеке его -
Анемоны все точка черная отмечает.
И к ней сватались цари разных стран, но она не хотела расставаться с
братом.
Когда Джаншах слетал с коня и погружал нож в горло затравленной
антилопе, а я оттаскивала за ошейник мордастого разъяренного пса, то я
встречала мгновенный торжествующий взгляд брата, взгляд победителя, и в
душе повторяла клятву, которой мы поклялись друг другу в ночь накануне
похода. Мы поклялись умереть друг за друга, и тогда же он подарил мне
саблю отца - дамасский клинок с рукоятью, украшенной шестью бадахшанскими
рубинами, с узором виноградных листьев по стали и с ножнами, которые
завершала собой золотая виноградная кисть.
Когда мы ночью вступали в город, наши кони шли рядом и наши колени
соприкасались. Мне хотелось лишь одного - чтобы вовеки не кончалась эта
ночь, чтобы мы всю жизнь ехали ночным городом, не обращая внимания на шум
коротких схваток и пляску бешеных факелов. Ведь мы возвращались в этот
город с победой! И только тогда, в седле, и было у меня подлинное ощущение
победы. А потом, когда у конских копыт раздирал свои покаянные одежды
дядюшка Бедр-ад-Дин, и когда являлись во дворец шествия горожан, и
ремесленников, и купцов, и даже метельщиков городского базара, с дарами и
подношениями, все было уже скучно и нелепо...
Очевидно, мне следовало родиться мальчиком, и быть любимым братом
своего сурового брата, а не любимой сестрой. И никто не укорял бы его за
то, что он позволяет мне появляться на людях в мужском платье.
Но он не обращал на это внимание, и я - тоже.
Вот такой сестрой наделил Джаншаха Аллах, и, как оказалось потом, в
этом была немалая мудрость. Ибо дальнейшие события показали, что и царским
дочерям не грех владеть саблей. А уж этому мастерству я была обучена с
детства! И тайная моя мечта стать мужчиной едва не осуществилась самым
неожиданным и прискорбным образом.
Так жил царь Джаншах, и люди благословляли Аллаха под его
владычеством, но все его жены и наложницы не родили ему детей, и это
омрачало его дни и угнетало его.
Но вот однажды ночью царь почувствовал стеснение в груди и встал, и
велел слугам позвать к себе начальника удальцов правой стороны Садреддина
ибн Яхью, и преданного ему евнуха Мамеда, и послал Мамеда в гарем, где
вместе с женами жила и царевна Бади-аль-Джемаль, и там ей были отведены
лучшие покои, и назначены невольницы и слуги. И Бади-аль-Джемаль пришла на
зов старшего брата, и он велел ей облачиться в мужской наряд, и все
четверо вышли из дворца и отправились на прогулку.
И они пришли в предместье за рекой, - а там жили купцы, - и пошли по
улице, на которой стояли дома купцов, пошли мимо стен их домов и оград их
садов, и вдруг видят - ворота одного сада приоткрыты. И оттуда до них
донесся голос, произносивший такие стихи:
Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,
Как лань, что поймала львят, расставивши сети.
Ее осенила ночь в прекрасных кудрях ее
Палаткою из волос, без кольев стоящей.
Когда бы красавицы времен ее видели,
То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"
И услышав этот голос, царь Джаншах заглянул за ворота, и увидел сад
прекраснейший из садов, в глубине которого была занавеска из красной
парчи, окаймленной жемчугом, а за занавеской - четыре невольницы, и между
ними девушка, подобная светлой луне, и у нее были черные глаза, и груди
подобные двум гранатам, и она покоряла сердца стройным станом и тяжелыми
бедрами. И Джаншах вошел в сад, следом за ним вошли Садреддин ибн Яхья,
Мамед и Бади-аль-Джемаль.
А девушка, увидела их и положила лютню, что держала в руке, и
обратилась к ним с такими словами:
- О человек, что дало тебе смелость войти в дом, тебе не
принадлежащий, и к девушкам, не принадлежащим тебе, без разрешения их
обладателей?
- О госпожа, - почтительно ответил Джаншах, - я увидел этот сад, и
мне понравилась красота его зелени, благоухание его цветов и пение его
птиц. И я вошел в него, чтобы в нем погулять с часок, а потом я и мои
спутники уйдем своей дорогой.
- С любовью и охотой! - сказала на это девушка, и дала знак
невольницам, и они принесли столик, уставленный всевозможными кушаньями:
перепелками, птенцами голубей и мясом баранов.
И Джаншах с девушкой сели к столику, и ели, и пришла невольница с
кувшинами, и стала поить их вином, и Садреддин опьянел, и стал петь песни,
а евнух Мамед взял у невольниц бубен и стал бить в него. А потом
невольницы приготовили красивую комнату, и Джаншах пошел туда с той
девушкой, и было между ними то, что было.
Наутро же они простились, и царь со своими спутниками вернулся во
дворец, и послал той девушке дары, и навестил ее потом еще раза два или
три. И прошло три месяца, и она убедилась, что понесла дитя, и известила
об этом Джаншаха, и он обрадовался великой радостью, и послал той девушке
дары, и Бади-аль-Джемаль тоже обо всем узнала, и тоже обрадовалась, ибо
она горевала из-за отсутствия детей у брата. И решено было скрывать это
дело в тайне.
Но Бедр-ад-Дин, дядя царя, и его советник аш-Шаббан, которые жили в
отдалении от города, призвали магов и звездочетов, и те, глядели в
гадательные книги, и сверялись со звездами, и гадали по бобам и печени
убитых птиц, и по песку. И они узнали, что в скором времени у царя
Джаншаха родится сын. И один из них, наиболее умудренный опытом, высчитал,
каково будет расположение звезд в час рождения ребенка. И тут оказалось -
жизнь этого ребенка и жизнь Бедр-ад-Дина связаны между собой, и если будет
жить ребенок, то умрет Бедр-ад-Дин, а если будет жить Бедр-ад-Дин, то
неминуема смерть ребенка. И оказалось еще, что жизнь дитяти может спасти
лишь каменный талисман, ранее принадлежавший царице Балкис, и если при
рождении сына царя Джаншаха этот талисман не будет его охранять, то жизнь
младенца повиснет на волоске.
И услышав обо всем этом, Бедр-ад-Дин задумался, а советник аш-Шаббан
сказал ему так:
- Да просветлится твой омраченный дух, да обрадует тебя Аллах, о
Бедр-ад-Дин! Разве не для того узнали мы об этом деле, чтобы вмешаться и
обратить все себе во благо? Встань, собери своих слуг, открой свои сундуки
с сокровищами! Мы непременно должны нанять на эти деньги отряд воинов, и
ворваться ночью во дворец Джаншаха, и войти в его гарем, и отрубить головы
всем его женам и наложницам! Таким образом твоя жизнь будет спасена, и ты
станешь царем этого острова, о Бедр-ад-Дин, а я стану твоим визирем, и мы
будем править по милости Аллаха долго и счастливо!
И Бедр-ад-Дин, подумав, признал, что это - единственный способ не
допустить рождения сына Джаншаха. И они пошли в сокровищницу, и открыли
сундуки, и дали слугам кошельки с динарами, и послали надежных людей
собирать отряд, и вот что с ними было.
А Джаншах ни о чем не подозревал и радовался тому, что у него наконец
появится сын.
Эту девушку в саду звали Зумруд, и, конечно, была она уже не
девушкой, а купеческой женой, которая из-за отсутствия мужа заскучала и
решила развлечься. Если ночью ворота сада в предместье открыты, и нет
никого на страже, и оттуда слышны женские голоса, и музыка, и смех, то это
- словно надпись над входом: "Вошедшему все дозволено!"
В ту ночь я даже не разглядела как следует эту Зумруд, мне после
долгой прогулки безумно хотелось спать и я заснула на ковре в саду, когда
она усадила брата играть в шахматы. По-моему, партия в шахматы при луне,
когда уже недалеко до рассвета, - полнейшее безумие, но, говорят, это
обычная уловка женщин, желающих благовидным образом взять плату за вход в
свой сад. Разумеется, играют на определенный заклад, и мужчина поддается
из любезности. Очевидно, так оно и было, - ведь я уже спала, когда они
закончили партию, а утром меня разбудил Мамед. Вдвоем мы насилу растолкали
Садреддина ибн Яхью, привольно раскинувшегося между двумя невольницами, и
вызвали из дома моего брата, Джаншаха, который вышел бодрый и весьма
довольный.
Могла ли я подумать, что в одну из страшнейших ночей моей жизни буду
скакать на коне по улицам предместья, разыскивая ворота этого сада и дом
этой женщины!
Весь день мы с братом провели на охоте, и он поехал в город раньше,
потому что его ждали дела, а я осталась, чтобы присмотреть, как соберут и
погрузят на мулов добычу. А потом, отправив добычу во дворец, я оставила
при себе только двух воинов своей свиты и отправилась домой неторопливо,
потому что выдался чудесный вечер, и с нами была корзина султанийских
персиков и миндальных абрикосов, и вообще мне хотелось побыть одной в
тишине. Потому я ехала впереди, держа перед собой корзину, а мои воины
ехали сзади и шепотом рассказывали друг другу какие-то занимательные
истории.
Уже давно стемнело, когда мы приблизились ко дворцу. И еще издали
поняли, что там творится что-то неладное. На площади перед ним собралась
толпа, вдоль стен носились всадники, в окнах мелькали огни, словом, было
очень похоже на ту ночь, когда мы спасались отсюда бегством.
- О Маруф! - обратилась я к одному из своих воинов. - Поезжай и
разузнай, что там такое творится!
Сама же я укрылась в одном из переулков и стала ждать своего гонца.
Вернулся он очень скоро, пешком и в разодранной одежде.
- Спасайся, о госпожа! - крикнул он, хватаясь за сбрую моего коня и
разворачивая его в переулке. - Да поможет тебе Аллах, твой брат убит, и
весь его гарем убит, и воины подлого пса, твоего дяди Бедр-ад-Дина
гоняются за наложницами твоего брата и отрубают им головы!
- О Аллах, при чем тут наложницы моего брата? - воскликнула я. - Что
это за безумие? Откуда ты успел узнать все, о Маруф? Ты же еще не был во
дворце!
- Я был у самых ворот! - сказал маруф. - Все дело в ребенке! Я Бей
этих развратниц! Теперь уже у этого нечестивого пса, царя Джаншаха,
никогда не родится сын!"
- Послушайся Маруфа, о госпожа! - вмешался тот из моих воинов, что
ждал вместе со мной в переулке. - Он не станет тебе лгать. Во имя Аллаха,
беги! И дай мне свой плащ, а сама возьми мой. Ведь если Бедр-ад-Дин и этот
шелудивый пес, аш-Шаббан, истребляют весь твой род, то они ищут и тебя!
Я позволила ему накинуть мне на плечи белый плащ и, плохо понимая,
где нахожусь и что со мной происходит, подтолкнула коня пятками.
Но Маруф удержал меня.
- Скачи к развалинам мечети, что у источника, о госпожа, - сказал он
мне, - и жди нас там, а мы попытаемся узнать, почему погиб твой брат, царь
Джаншах, и что значит казнь его жен и наложниц!
- Но если нас не будет до рассвета, скрывайся, как знаешь, о госпожа,
- добавил второй, а звали его Данияль. - Это значит, что по воле Аллаха
нас больше нет среди живых.
И тогда Маруф отпустил моего коня, а Данияль хлестнул его плетью.
Я поскакала по переулку, и он окончился, и я поскакала по другому
переулку, и конь нес меня по ночному городу, а по моим щекам текли слезы,
ибо я лишилась всего на свете - брата, которого любила больше отца и
матери, и дома, и царских богатств, всего, всего...
У мечети я соскочила с коня, бросилась наземь и зарыдала так, как
никогда еще в жизни не рыдала. И я знала, что если Аллах будет ко мне
милостив, и я останусь в живых, это - мои последние в жизни слезы. Потому
я не жалела их, оплакивая брата, и женщин, с которыми жила под одним
кровом, и наше былое могущество.
Когда к мечети подъехал всадник, я вскочила на ноги и положила руку
на рукоятку сабли. Все, что у меня оставалось - эта сабля, подаренная
братом, да те немногие украшения, что были на мне, когда я выезжала на
охоту.
- Это я, Данияль, о госпожа, - с этими словами раненый всадник сполз
с коня.
- Я перевяжу тебе рану, о Данияль, - сказала я, опускаясь рядом с ним
на колени, - а ты расскажи, что тебе удалось узнать. И не думай, что слезы
и волнение помешают мне слушать тебя. Я дочь царей и сестра царя!
- Тогда слушай меня, о госпожа. Я не ждал от тебя иного ответа... -
прошептал Данияль. - Все дело в предсказании. Бедр-ад-Дину, да не помилует
его Аллах, было предсказано, что он умрет в тот день, когда у твоего брата
родится сын! И ему стало известно, что вскоре это случится! Вот почему он
ворвался во дворец, и убил царя Джаншаха, и расправился с его гаремом!
Тут мы услышали стук копыт.
- Это за мной, - сказал Данияль. - Мне удалось опередить их, но
ненамного. Они узнали, что я из твоей стражи, о госпожа! Беги, беги, Аллах
да будет твоим покровом!
Я стала поднимать Данияля на ноги.
- Я не оставлю тебя этим собакам! - сказала я ему. - И если ты не в
силах держаться в седле, я перекину тебя через конскую спину и увезу!
- Я непременно умру возле этой мечети, ибо такова воля Аллаха! -
отвечал Данияль. И не успела я опомниться, как он достал кинжал и приложил
его к груди. - Беги, о госпожа! Даже если эти предатели и не станут меня
убивать, я все равно умру от раны. Беги, скрывайся!
И он вонзил в себя кинжал.
Так я осталась совсем одна. И из всего прежнего величия остались при
мне только отцовская сабля, конь Абджар и еще мужской наряд, который стоил
немалых денег.
Поправив лук и колчан со стрелами за спиной, я вскочила на коня, и
вовремя - те, кто гнался за Даниялем, были уже совсем близко, я уже
слышала их голоса.
Спрятавшись за развалинами мечети, я видела, как они окружили тело
Данияля, осветили его факелом, посовещались и поехали прочь.
А я поскакала в предместье за рекой - туда, где жила Зумруд, будущая
мать моего племянника.
Поскольку все это время муж Зумруд был в отъезде, мой брат не мог
заставить его дать Зумруд развод и забрать ее в свой гарем. И таким
образом обо всем этом деле знали только я, да евнух Мамед, да Садреддин
ибн Яхья, да сама Зумруд, да ее невольницы.
И вот теперь, разыскивая впотьмах дом Зумруд, где я и была-то всего
только раз, я думала - проведает ли изменник и предатель Бедр-ад-Дин о
Зумруд и ее будущем ребенке, скажет ли ему об этом Мамед, купит ли он эту
тайну у Садреддина ибн Яхьи, а, может, какая-либо из невольниц Зумруд
захочет получить свободу и приобретет ее столь недорогой ценой?
И Мамед, и Садреддин ибн Яхья при жизни моего брата Джаншаха были ему
преданы, но я уже знала, что значит преданность придворных, мне уже
приходилось однажды спасаться бегством. И я знала, что в таких случаях
следует рассчитывать только на себя.
Если бы брат, умирая, мог увидеть меня, он сказал бы мне: "Спасай
моего сына, а Бади-аль-Джемаль!". И даже если бы ребенок Зумруд не имел
никакого отношения к моему брату, довольно было бы того, что его рождение
означает смерть предателя Бедр-ад-Дина!
Двери, конечно, были заперты, Зумруд уже не расставляла сети
полночным гулякам. Я с трудом разбудила раба-привратника. Он долго не мог
понять, что перед ним посланец сестры царя, Бади-аль-Джемаль. Дом стоял в
предместье за рекой - здесь еще спали спокойно, не зная, что дворец
захвачен и что до дворе рубят головы царским женам, одна из которых может
случайно оказаться будущей матерью царевича!
Устав тратить время на уговоры, я сократила пустые речи и обнажила
кинжал. Это подействовало. Раб поднял переполох, вышли другие рабы и в
конце концов шум разбудил хозяйку, а я этого и добивалась.
Возмущенная Зумруд вышла на шум.
- Кто это врывается в дома правоверных? - сердито воскликнула она. -
О соседи, на помощь!
- Молчи, о Зумруд, - сказала я, - и взгляни на меня внимательно!
Помнишь ли ту ночь, когда двери твоего сада были открыты для царя
Джаншаха? И помнишь ли ты мальчика, который уснул на ковре в саду под звон
твоей лютни?
- Да, я узнаю тебя, - ответила Зумруд, - но почему ты врываешься в
мой дом среди ночи, и угрожаешь моим рабам, и пугаешь моих невольниц?
- Потому что я - сестра царя Джаншаха, Бади-аль-Джемаль! -
воскликнула я. - И царь убит, и во дворце хозяйничают враги и предатели, а
я примчалась сюда, чтобы спасти тебя, о Зумруд, и то дитя, которое ты
носишь во чреве! Ибо всем нам угрожает смертельная опасность!
Тут начался переполох. Крика и воплей было - как будто ветром сорвало
крышу с женской бани...
Наконец, завернутую в изар Зумруд посадили на круп моего коня, и дали
ей узелок с вещами, и еще узелок с едой.
- Я отвезу вашу госпожу в надежное место и вернусь, - пообещала я
домочадцам Зумруд. - И если из дворца придут искать ее, а кто-то из вас
осведомит погоню о событиях этой ночи, - я узнаю, кто это, и проживет он
не больше времени, чем нужно сабле для замаха и удара!
И в одну из ночей Бедр-ад-Дин приказал своим воинам, и они ворвались
во дворец, и убили царя Джаншаха, и отрубили головы его женам и
наложницам. А царевны Бади-аль-Джемаль в это время не было во дворце, и
она узнала о смерти брата, и о предсказании мудрецов, и села на спину
коня, и поехала в предместье, где жила Зумруд, и взяла ее, и увезла прочь
от города.
И они ехали до рассвета, и приехали на берег моря. А там была
пристань, и чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть перевал в горах,
и Бади-аль-Джемаль въехала на перевал, а Зумруд сидела у нее за спиной, и
они увидели, что с одной стороны у них - море, и пристань, у пристани
стоят корабли, и на одни из них носят груз, а другие освобождают от груза.
А со второй стороны перевала были горы, и равнина, по которой они
прискакали сюда, и по равнине мчался отряд всадников в белых плащах, и в
руках у них были дротики и копья. И Бади-аль-Джемаль поняла, что это
Бедр-ад-Дин выслал погоню за ней и за Зумруд. И она ударила коня пятками
по бокам, и конь спустился с перевала, и Бади-аль-Джемаль привезла Зумруд
на спине своего коня к пристани, и вдруг они видят, что один корабль уже
готов к отплытию. И тогда царевна подъехала к нему, и спросила капитана,
не возьмет ли он еще двух путников, но капитан отвечал, что свободного
места на судне больше нет, и что он ждет лишь купца, который должен
привести и ввести на корабль своих невольниц, а как только это случится,
якорь будет поднят и паруса наполнятся ветром.
Когда же оказалось, что корабль этот - единственный, готовый в путь,
а другие собираются отплыть кто - завтра, а кто через неделю, Зумруд
увидела, что положение ее безнадежно, и стала плакать, и рвать на себе
волосы, и царапать себе щеки, потому что погоня, посланная за ней и за
царевной Бади-аль-Джемаль была уже близка, и воины поднимались к перевалу,
и их кони были еще свежи и полны сил, а конь царевны устал, так как он нес
двойную ношу.
И вдруг царевна и Зумруд видят - к кораблю идет купец, и невольники
несут тюки с его имуществом, а за невольниками идут закутанные в изары
невольницы, сорок без одной.
- Утри свои слезы, - сказала тогда царевна, обращаясь к Зумруд. - Я
непременно устрою хитрость с этим купцом и с этим капитаном, чтобы спасти
тебя!
И Бади-аль-Джемаль сошла с коня, и подошла к купцу, и приветствовала
его. А он видел, что она в мужском платье, и что на поясе у нее сабля, а
за спиной лук и колчан, и лицо ее открыто, и подумал, что это - юноша, сын
четырнадцати лет.
- Послушай, что я скажу тебе, о купец, - обратилась к нему
Бади-аль-Джемаль, - и пусть это станет основой твоего благополучия! Я сын
кади из столичного города, и у него не было другой жены, кроме моей
матери, и они жили двадцать лет в любви и согласии. А потом мой отец в
один из дней проходил по базару, и увидел, что посредник предлагает купить
красивую невольницу, о посмотрел на нее, и страсть к невольнице запала в
его душу. И он купил ее, и она вошла в наш дом, и в короткое время
овладела его чувствами, так что он целыми днями сидит у нее в комнате и
выходит лишь к молитве. И моя мать расстроилась, и заболела, и лицо ее
пожелтело. И она призвала меня к себе и сказала: "О Хасан, нет для нас
иного пути, кроме хитрости. Возьми эту проклятую, отведи на базар и продай
с тем условием, чтобы ее увезли с нашего острова. И чем дальше купивший
увезет ее, тем ниже пусть будет цена! А твоему отцу мы скажем, что она
убежала с рабом из соседских рабов". И вот я привез невольницу, и нет
здесь никого, кроме тебя, кому бы я мог предложить ее.
- Сам Аллах поставил меня на твоем пути, о юноша! - отвечал купец. -
Я везу невольниц так далеко, что один путь займет четыре месяца. Я везу их
в Багдад, где надеюсь продать за хорошую цену во дворец повелителя
правоверных. И если ты уступишь мне эту невольницу по малой цене, она
окажется так далеко отсюда, что твоему отцу невозможно будет найти ее, и
не останется у них пути к сближению, о юноша!
И Бади-аль-Джемаль открыла перед купцом лицо Зумруд, и купец остался
доволен, и они условились о цене, и Бади-аль-Джемаль продала Зумруд этому
купцу, и он взял ее за руку и повел на корабль. Но Бади-аль-Джемаль
попросила у него разрешения сказать несколько слов Зумруд, и отвела ее в
сторону, и дала ей с собой немного денег, потому что у царевны было их при
себе мало. А потом Бади-аль-Джемаль сняла с руки запястье, и было оно
украшено камнями и серебряными листьями тонкой работы, и тот, кто раз в
жизни видел это запястье, узнал бы его среди тысячи. И Бади-аль-Джемаль
разломила его на две половины, и одну дала Зумруд, а другую взяла себе,
чтобы половинки запястья служили им тайным знаком в превратностях времен.
И тут капитан корабля закричал, что судно готово к отплытию, и купец
заторопился, и взял Зумруд, и повел ее на корабль, и другие невольницы
пошли следом.
А погоня, посланная Бедр-ад-Дином за Бади-аль-Джемаль, уже преодолела
перевал, и воины видели, как Бади-аль-Джемаль ведет беседу с купцом, и они
подтолкнули пятками коней, чтобы успеть к пристани до того, как невольницы
поднимутся на корабль.
И Бади-аль-Джемаль взяла деньги, полученные от купца за невольницу
Зумруд, и задержала одну из его невольниц, которая шла последней, и отдала
ей кошелек, чтобы та передала его Зумруд, потому что Бади-аль-Джемаль не
хотела, чтобы мать ее племянника терпела в чем-либо нужду. И та невольница
взяла кошель, и вдруг налетели всадники, и один поразил копьем ту
невольницу, и она упала к ногам Бади-аль-Джемаль.
А Бади-аль-Джемаль знала, что погоня приближается, и она была готова
нападать и защищаться, и она вынула саблю из ножен, и ударила того, кто
убил невольницу, и поразила его в плечо. И налетел на царевну другой воин,
и она ударила его саблей по руке, и он выронил копье. А купец и капитан
корабля увидели этот бой, и испугались, что воины задержат корабль, и
капитан приказал вытаскивать якорь, и корабль отплыл от берега.
Тогда Бади-аль-Джемаль, увидев, что Зумруд в безопасности, вскочила
на своего коня Абджара и поскакала вдоль берега моря, а погоня помчалась
за ней. И царевна призвала на помощь Аллаха, потому что раньше она не
бывала в этих краях и не знала дороги. И она оборачивалась на скаку, и
стреляла из лука, и поражала воинов стрелами. А когда они стреляли в нее,
она пригибалась к седлу, и сползала то на левый бок коня, то на его правый
бок, и быстро двигалась, и уворачивалась от стрел.
И вдруг из-за камня появилась большая черная собака, из охотничьих
собак, и посмотрела на Бади-аль-Джемаль, как будто хотела сказать: "Иди за
мной!", и побежала по дороге так быстро, как ни одна собака на свете, а
царевна поскакала за ней.
И когда дорога раздвоилась, собака обернулась и поглядела на царевну,
и потом она повернула вправо и побежала, оборачиваясь, а царевна
последовала за собакой. И всякий раз, когда приходилось выбирать дорогу,
это делала собака, а царевна ей повиновалась.
Так они скакали сперва по берегу моря, а потом между горами, и вдруг
царевна видит - они в ущелье, и проход между скалами узок, и с обеих
сторон нависают огромные камни, которые едва держатся на вершинах. И
царевна испугалась, но собака посмотрела на нее и побежала по этому ущелью
дальше. А у царевны не было выбора, она могла лишь следовать за собакой
или поворачивать назад, потому что справа и слева были скалы. И она
поскакала следом за собакой, и вдруг она смотрит - собаки нет. И царевна
остановила коня, не понимая, куда делать собака, и стала звать ее так, как
зовут охотничьих собак. А у входа в то ущелье появились всадники, и они
поскакали следом за царевной, и она взяла лук, и положила стрелу на
тетиву, приготовившись стрелять.
Но тут с грохотом стали рушиться с вершин камни, и иные упали на
воинов Бедр-ад-Дина и убили их, а иные перегородила ущелье и тропу, что
шла по нему, так что оставшимся в живых всадникам не было больше пути к
Бади-аль-Джемаль. И они повернули назад и поехали прочь, оплакивая своих
товарищей. А царевна поехала дальше ущельем, высматривая, где же собака,
но та пропала без следа.
И царевна выбралась из горной местности на равнину и поехала куда
глядят глаза, потому что вернуться на пристань она не могла из-за обвала,
а другого пути к той пристани она не знала. И она ехала таким образом до
вечера, а вечером увидела на вершине горы полуразрушенную башню и решила,
что может там переночевать.
А в той башне жил старый мудрец, маг и звездочет, и она казалась
разрушенной лишь с виду, и всякий, кто входил в его жилище, был поражен
росписью стен, и коврами, и одеждами рабов, черных и белых. И
Бади-аль-Джемаль была крайне удивлена, когда ввела туда за повод коня, и
вдруг ей навстречу выходят слуги, и забирают коня, и ведут ее в светлую
комнату, и навстречу ей выходит почтенный старец и приветствует ее!
И Бади-аль-Джемаль тоже приветствовала старца, и на его расспросы
ответила, что была на охоте, и заблудилась в горах, и не знает дороги
домой.
Но старец понял, что перед ним не юноша, а девушка, ибо был умудрен
годами, и он усадил Бади-аль-Джемаль, и велел принести столик с ужином, и
накормил ее, и напоил, а потом велел слугам принести доску и песок. И он
раскинул песок, и вышло, что перед ним сидит царевна, сестра царя
Джаншаха. И мудрец осведомил царевну, что ему известна ее тайна. Тогда
Бади-аль-Джемаль рассказала ему, что произошло во дворце и каковы ее
обстоятельства.
Мудрец велел принести свои гадательные книги, и долго смотрел в них,
и рисовал на песке линии, прямые и изогнутые, и знаки, и буквы. А потом он
сказал Бади-аль-Джемаль так:
- Судьба Бедр-ад-Дина воистину связана с судьбой сына твоего брата,
но недостаточно спасти мать ребенка. Если в час его появления на свет его
не будет охранять могущественный талисман царицы Балкис, все твои старания
будут напрасны, о царевна. Талисман этот находится у мага по имени
аль-Мавасиф, и он живет далеко отсюда в Облачных горах. И я могу послать к
нему гонца из подвластных мне духов, и этот гонец принесет талисман, а ты
тем временем живи у меня, но только никуда не выходи из башни, особенно по
ночам, ибо здесь живет немало джиннов, подданных синего царя, и это
племена правоверных джиннов, и они поклоняются Аллаху великому, могучему.
Но все же я советую тебе проявить осторожность.
Но начертал калам - как судил Аллах! Три дня и три ночи провела
царевна в башне, и рабы мудреца служили ей, и она ждала возвращения гонца.
А к концу четвертого дня грудь царевны стеснилась, и она бродила по башне,
пока не вышла наружу, и прошла немного, и села на землю. А там рос куст с
ягодами, и царевна сорвала несколько ягод, и съела их, и ее потянуло в
сон, и она легла на землю и заснула.
И когда она внезапно проснулась, то не ощутила под собой земли, и
открыла глаза, и вдруг видит - ее несет по небу в объятиях джинния, и
земля далеко внизу, а звезды близко.
И царевна подумала, что это - пучки пестрых сновидений, и опять
закрыла глаза.
А эту джиннию звали Азиза, и у нее была двоюродная сестра по имени
Марджана, а в обычае джинний из этого рода было искать себе возлюбленных
среди людей. И марджана полюбила одного купца, по имени Ильдерим, и
показала его Азизе, и Азиза стала искать юношу, который превзошел бы
красотой Ильдерима. И она под видом шейха проходила мимо пристани, и
увидела Бади-аль-Джемаль, и пленилась ее лицом и станом, и родинкой на
щеке. Но Азиза не знала, что это - девушка, потому что видела ее на коне,
и с саблей в руке, и Бади-аль-Джемаль наносила удары и отражала их, как
один из тех бойцов, которых цари приберегают на случай опасности.
И азиза полюбила Бади-аль-Джемаль, и известила об этом свою сестру
Марджану, и вышел у них спор о том, чей возлюбленный лучше, и Марджана
предложила принести Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в назначенное место,
чтобы сравнить их.
И это Азиза спасла Бади-аль-Джемаль от погони, обернувшись черной
собакой и сбросив камни на воинов Бедр-ад-Дина, а потом она три дня
кружила вокруг башни мудреца, но начертанные на стенах и над дверью знаки
не позволяли ей проникнуть внутрь. Но когда Бади-аль-Джемаль отведала ягод
и заснула, джинния Азиза взяла ее в объятия и полетела.
Я увидела внизу землю и поняла, что мне снится удивительный сон. То,
что во сне можно летать, я знала давно, но никогда еще этот полет не был
таким стремительным и высоким.
Тело мое было расслаблено, я ощущала, что меня держит в воздухе
какая-то сила. Но тут я стала опускаться, приблизилась к земле и меня
осторожно положили на мягкую траву. Я сквозь ресницы посмотрела, кто это
выпустил меня из объятий, и убедилась, что сплю и грежу. Это была девушка,
красивая и прелестная, со стройным станом и лицом, подобным луне, но
только в два человеческих роста высотой. И на вид она была совсем юной.
Одновременно опустилась рядом и другая джинния, постарше, и с
перепончатыми крыльями, а моя была с оперенными. Та тоже принесла в
объятиях человека и уложила его рядом со мной.
- Крепко ли оба спят, о Азиза? - спросила вторая джинния.
- Пока мы не разбудим их, они не проснутся, о Марджана, - отвечала
Азиза. - Ну вот, они лежат рядом и мы можем наконец сравнить их и сказать,
чьи качества превосходнее. Взгляни, мой возлюбленный подобен обрезку
месяца, и это про него сказал поэт:
Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,
Нежной гибкостью и стрелою взоров клянусь его,
Белизной чела, чернотой волос поклянусь его
И бровями, что прогоняют сон от очей моих.
- Стихи поэтов - это стихи поэтов, и не более того! - возразила
Марджана. - Если нам они понадобятся, мой возлюбленный не станет
припоминать то, что было до него, а сам сочинит их сколько надо. Он
истинный лев пустыни, копье пророка, непобедимый боец. Он не дитя, которое
проснувшись, плачет от страха и просится к матери. Он - мужчина, наилучшее
создание Аллаха, о Азиза. Возможно, через несколько лет и этот мальчик
милостью Аллаха тоже станет мужчиной.
- Ты ошибаешься, о злоречивая! - воскликнула тут Азиза. - Я своими
глазами видела, как этот мальчик, совершенный по утонченности и
изнеженности, поражал суровых воинов и саблей, и стрелами своего лука! Я
не стану называть его львом пустыни, но давай дадим им обоим сейчас боевых
коней, и кольчуги, и оружие, и выпустим их на ристалище, и тогда поглядим,
твой победит или мой!
- И не жаль тебе этого ребенка? - ехидно осведомилась Марджана. -
Ведь мой возлюбленный поразит его одним ударом и меч выйдет, блистая, из
его спины!
Они еще какое-то время ссорились и пререкались, а я из природного
любопытства повернула голову и незаметно поглядела, что это за лев пустыни
и образец доблестей лежит со мной рядом.
И я увидела лицо из тех лиц, что поражают женщин и девушек, подобно
копью пророка, и обладатель этого лица был воистину лев пустыни,
покоряющий доблестных и уничтожающий соперников. И у него были брови,
подобные изогнутому луку, и зубы, подобные жемчугу, и он был заметнее, чем
знамя над воинами, и глаза у него были черные, и мускусом веяло от его
дыхания. И он тоже искоса смотрел на меня.
- О Аллах, за что ты посылаешь мне такие сны? - прошептал этот
человек так, чтобы я могла услышать. - Ведь мне опять придется натягивать
кольчугу, и садиться на спину коня, и догонять, и поражать, и нет спасения
от этого бедствия!
- Кто ты, о человек, принесенный джиннией? - спросила я. - И что
значат твои слова о снах, конях и кольчугах?
- Я купец из купцов Басры, о юноша, - отвечал он мне. - И имя мне
Ильдерим. И Аллах покарал меня любовью джиннии, и она насылает на меня
диковинные сны, и приходит ко мне под видом прекрасных девушек, и я
наслаждаюсь ею, а потом вдруг просыпаюсь в своей постели, и оказывается,
что все это - пучки сновидений. Но эта безумица, джинния Азиза, еще не
приносила мне такого юного и прекрасного лицом соперника.
- Мне тоже показалось, что это сон, о Ильдерим, - сказала я ему. - А
мое имя Хасан, и я сын кади, и моя история достойна того, чтобы быть
записанной иглами в уголках глаз в назидание поучающимся!
- А знаешь ли ты, о Хасан, что эти две развратницы сейчас разведут
нас по разным концам ристалища, и дадут нам конец, и мечи, и копья, и нам
придется сражаться ради того, чтобы Марджана одержала верх в соперничестве
с Азизой? - спросил меня Ильдерим.
- Клянусь Аллахом, я не подниму против тебя меча, - ответила я ему. -
Аллах покарает меня, если я лишу жизни обладателя таких совершенств.
- И я тоже не подниму против тебя меча, о Хасан, - прошептал
Ильдерим. - Ибо впервые я вижу юношу, чья красота затмевает
четырнадцатидневную луну! А судя по разговору, ты из благородных, и твоя
жизнь теперь для меня драгоценна.
Но тут обе джиннии прекратили свой спор и воистину, как предсказал
Ильдерим, взяли нас в объятия и разнесли по разным концам непонятно откуда
взявшегося ристалища.
Но поскольку в снах все берется непонятно откуда, я уже не удивилась.
И лишь загляделась на остатки сидений, и колонны, и развалины храма вдали,
на холме, ибо все это, посеребренное лунным светом, видела я вокруг
ристалища. И это было место, выбранное древними царями, где тысячи лет
назад состязались воины колесниц, место овальное по форме, в тысячу локтей
длиной.
А на другом конце ристалища Ильдерим уже стоял возле коня, и поверх
кольчуги на нем был белый плащ, и кольчуга сияла из-под него как солнце, и
в руке Ильдерима было копье, и сам он был стройнее самхарского копья.
- Торопись, о Хасан! - протягивая мне кольчугу, говорила Азиза. -
Торопись, ибо скоро взойдет солнце, а мы, джинны, даже из рода правоверных
джиннов, не можем летать при дневном свете, ибо ангелы Аллаха имеют власть
поражать нас днем огненными стрелами. Порази этого нечестивого, и ты
получишь столько сокровищ, сколько не унесут сто верблюдов, и ты станешь
моим возлюбленным, и я поселю тебя во дворце из чистого золота!
Я натянула кольчугу, и она облегла меня так, что стали видны все
округлости и выпуклости моего тела, но джинния Азиза была слишком увлечена
приготовлениями к поединку, и вывела из мрака коня, и достала из-за своей
спины копье, и протянула мне копье и поводья. А я уже успела накинуть
белый плащ, такой же, как у Ильдерима, и мы стояли на разных концах
ристалища, сжимая копья, и глядели друг на друга. И я тогда дала себе
клятву, что не отобью его копья, даже если оно будет нацелено прямо мне в
грудь, чтобы не причинять вреда обладателю черных глаз и сходящихся
бровей. И тем легче было мне давать клятвы, что я знала - еще немного, и
наступит миг пробуждения, и я встану, и пойду в башню, где ждет меня
старый маг, и узнаю, не принесен ли талисман царицы Балкис от
аль-Мавасифа.
- Сейчас ты сядешь на коня, и мы подадим сигнал, и вы начнете
съезжаться, - сказала Азиза.
И я положила руку на холку коня, желая сесть в седло, и точно так же
коснулся своего коня Ильдерим, так что мы были как бы отражения друг
друга, совсем одинаковые в этих белых плащах, в ослепительных кольчугах,
только он был выше ростом и лицо его было обрамлено черной бородкой, какие
носят молодые купцы. Но кони у нас были похожи как родные братья, и это
были боевые кони с сильными ногами, и о них сказал поэт:
Вот кровный конь, со взором он гоняется,
Как будто бы судьбу догнать стремится он.
Своим он ржаньем всех волнует слышащих,
Как гром оно гремит в разгаре бури.
Мы сели на коней и начали по приказу съезжаться. Но когда уже
следовало метнуть копья и обнажить мечи, Ильдерим остановил своего коня и
коснулся копьем песка. Я, не зная, что он задумал, поступила так же.
А задумал он состязание в стихах, которое могло продлиться до самого
рассвета, и обе джиннии были бы бессильны ему помешать, ибо обмен стихами
- достоинство беседы благородных, и даже смертельные враги могут в беседе
излить друг другу свою ярость стихами древних поэтов, и это будет ко
всеобщему одобрению.
И тогда Ильдерим произнес стихи, которых я никогда прежде не слыхала:
Сказал я ему, когда он меч подвязал:
"Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч".
Он молвил: "Клинки мечей влюбленным назначены,
А меч предназначен тем, кто счастья в любви не знал!"
Очевидно, он только что сочинил эти стихи, и я обрадовалась, что
среди его достоинств и совершенств есть дар поэта. Но ответить я ему могла
лишь чужими стихами:
Прекрасны кудри длинные лишь тогда,
Когда их пряди падают в битвы день
На плечи юных с копьями у бедра,
Что длинноусых кровью напоены!
- Превосходно, о Хасан! - воскликнула Азиза. - Прибавь еще, и да
воздаст тебе Аллах!
Ильдерим прочел два новых бейта, а я, к стыду своему, ответила ему
бейтами древних поэтов. И так мы перекликались, стоя в сотне локтей друг
от друга, а джиннии хлопали от радости в ладоши и требовали все новых
стихов. Только и звучало: "Прибавь, о Ильдерим! Прибавь, о Хасан!"
Но вдруг Азиза, что стояла лицом к востоку, увидела, как начало
светлеть небо.
- А как же поединок, о храбрецы, о неустрашимые?! - воскликнула она.
- Довольно с нас стихов, они нас утомили! Вам непременно нужно померяться
силами и поразить друг друга!
Ильдерим ударил коня пятками по бокам, я - тоже. И мы мгновенно
оказались рядом, и скрестили сабли, и эти два клинка, занесенные над
нашими головами замерли, словно спаянные навеки, ибо мы глядели в глаза
друг другу.
И вдруг оба клинка разлетелись в разные стороны, ибо мы одновременно
выпустили их из рук, и они упали на песок ристалища.
- Торопитесь, о бойцы! - приказала Марджана. - У нас совсем мало
времени до восхода!
- Проснуться бы поскорее, о Ильдерим! - сказала я.
- А мне этот сон начинает нравиться, о Хасан, - усмехнулся Ильдерим.
- И я обязательно одержу в нем победу, но не над тобой, а над этими
упрямыми джинниями, покарай их Аллах!
Он отъехал, нагнулся с седла и поднял саблю. И я тоже отъехала и
подняла клинок, но это был не подарок моего брата Джаншаха, а изделие
индийских мастеров. Я хотела было предложить Ильдериму обменяться оружием,
но то, что сказал он, привело меня в ярость.
- Послушайте меня, о джиннии! - обратился Ильдерим к Азизе и к
Марджане. - Мы, я и этот юноша, волей Аллаха - сильные бойцы, мы хотим
сразиться и на копьях, и на мечах, и в борьбе с подножками, и в стрельбе
из лука. Сейчас мы померялись силами в поэзии, и победа мне далась
нелегко, ведь Хасан начитан в древних поэтах, но последнее слово осталось
за мной. И пусть это служит тебе утешением, о Марджана, а ты, Азиза, будь
уверена, что Хасан наверняка победил бы меня в поединке на мечах и...
- Да оторвет шайтан твой гнусный язык! - воскликнула я, обращаясь к
Ильдериму. - И да засунет он его тебе в... живот! Как это ты одержал
победу и последнее слово осталось за тобой? Последними стихами были мои
стихи!
- Ты ошибаешься, о Хасан! - отвечал Ильдерим. - Последний бейт перед
нашей схваткой на саблях прочитал я! Так что последнее слово и победа
остались за мной!
- Аллах видит, что последнее слово было за мной, ибо мой последний
бейт был бейтом несравненного Антара! - возразила я. - И тебе нечего было
сказать в ответ, о Ильдерим!
Вот такую склоку завела я сгоряча, ибо я все же была дочерью царей и
сестрой царя, и я не привыкла, что в моем присутствии последнее слово
оставалось за кем-то другим. Возможно, меня избаловали наши придворные
поэты и мудрецы - Аллах лучше знает... Но важно то, что я не могла вынести
слов Ильдерима. И в самом деле, почему это купец из Басры должен побеждать
в состязаниях царских дочерей? Это был явный непорядок.
- Аллах наделил тебя красотой, но покарал лишением разума, о Хасан! -
сердито рявкнул Ильдерим. И тут только мне стало ясно, что он пустил в ход
ловкость и чуть было не помирил двух джинний, а я со своей царской
гордостью все испортила.
- И все же последний бейт был моим, - негромко, так, чтобы он не
расслышал, пробормотала я.
Но он расслышал.
- Ты не только красив, как женщина, ты еще и упрям, как женщина, о
Хасан! - начал перечислять мои грехи Ильдерим. - Ты и бестолков как
женщина! Ты и сообразительности лишен, как женщина! Ты только помнишь
наизусть свитки стихов, как женщина, и ты не в состоянии сочинить хоть
один бейт, как мужчина!
Я онемела.
С помощью наших придворных поэтов я составляла бейты не хуже, чем у
них. Были у брата невольницы, писавшие стихи, но это были женские стихи, о
разлуке с возлюбленным. Ильдерим же явственно требовал от меня мужских
стихов - о божественном, или о конях, или о сечах между воинами. Но я не
могла...
- Вот видишь! - подождав моего ответа и не дождавшись, воскликнул
этот безумный поэт. - Немало воды утечет, прежде чем мальчики станут
мужчинами и освоят мужское ремесло! А теперь прощая, о побежденный мною
Хасан, ибо уже утро!
- Мы еще встретимся, о Ильдерим! - грозно пообещала я. - И как
сегодня последнее слово на самом деле осталось за мной, так и в будущий
раз последний удар саблей останется за мной!
И мне отчаянно захотелось проснуться, чтобы он не ответил мне и не
продолжил нашей свары.
- Это превосходно, клянусь Аллахом! - воскликнула Марджана. - И вы
оба непременно встретитесь следующей ночью! А теперь пора нам
расставаться. Бери Хасана, о Азиза, а я возьму Ильдерима. Ведь солнечный
свет уже заливает всю землю, и мы сильно рискуем.
Пропал куда-то конь, пропало копье, а я оказалась в объятиях Азизы, и
она понесла меня по воздуху прочь, и я образовалась, что этот нелепый сон
вот-вот кончится.
Но Азиза сделала круг над ристалищем, и я увидела сверху, что
Марджана поставила среди развалин разноцветный шатер, и невольницы несут к
нему кувшины с вином и столики с едой, а самой Марджаны уже и в помине не
было, зато из шатра выглядывала женщина вполне человеческого роста и
сказочной красоты, и ее распущенные волосы были чернее ночи, и от ее чела
исходил свет, и на ней была только зеленая рубашка и еще драгоценные
ожерелья и запястья.
А Ильдерим, тоже лишившийся коня и копья, шел к шатру, но при этом
отчаянно тер кулаком глаза. Очевидно, тоже хотел поскорее проснуться. Или
проверял - а не проснется ли не вовремя?
И Азиза понесла меня с неслыханной скоростью, и я закрыла глаза, и,
кажется, провалилась в сон, но когда я их опять открыла, то поняла, что
сон и не кончался.
Мы были в подземелья - я и она. Только подземелье это оказалось не
меньше того ристалища. Мраморные колонны поддерживали потолок, расписанный
цветами и птицами. У самых моих ног начинались ступеньки, ведущие в
огромный бассейн, и вода в нем переливалась радужным блеском, и в золотых
сосудах лежали пальмовые листья и бобовая мука, чтобы как следует
вымыться, и стояли сосуды с благовониями, и лежала одежда, расшитая
золотом и драгоценными камнями. А джинния Азиза, с трудом умещаясь под
этим потолком, сидела по ту сторону бассейна и глядела на меня.
Откуда шел свет, я не понимала. Но здесь было светло, как если бы
горела тысяча светильников.
- Привет, простор и уют тебе, о Хасан! - сказала Азиза. - Ты можешь
освежиться после этой ночи, сменить одежду, а потом нам принесут еду и
питье. Смелее, о возлюбленный, о услада моей души! Все здесь принадлежит
тебе!
- Что это за подземелье, о Азиза? И зачем мы здесь? - спросила я.
- Это мой подземный дворец. А принесла я тебя сюда для того, чтобы ты
стал моим мужем. Когда мы поедим и попьем, сюда придет кади со
свидетелями, чтобы составить нашу брачную запись! - решительно сказала
Азиза. - А если ты вздумаешь мне возражать, то узнаешь, какие у джинний
когти!
И джинния Азиза прилетела с Бади-аль-Джемаль туда, где у нее была
назначена встреча с джиннией Марджаной, и они положили на землю купца и
царевну и стали спорить, кто из них превосходит друг друга красотой и
прелестью. А Бади-аль-Джемаль и Ильдерим открыли глаза, и увидели друг
друга, и почувствовали дружбу и приязнь. Но они думали, что все это -
пучки сновидений. А потом джиннии дали им коней и оружие, и вывели их на
ристалище, чтобы они сразились.
Но Бади-аль-Джемаль и Ильдерим не захотели причинять друг другу
вреда. И Ильдерим изобрел против джинний хитрость, и предложил
Бади-аль-Джемаль состязаться в знании стихов древних поэтов. И они
состязались, пока не настало утро, не причиняя друг другу вреда, а потом
джинния Азиза унесла Бади-аль-Джемаль в один из своих подземных дворцов, а
Марджана приняла облик красивой девушки, и на ристалище поставили для нее
шатер, и она вошла туда с Ильдеримом, и было между ними то, что было. Но
только он считал, будто спит. И, несмотря на красоту девушки, в нем
возникло желание покончить с этими сновидениями и обратиться к какому-либо
из магов за помощью в этом деле.
А Бади-аль-Джемаль оказалась в подземном дворце джиннии Азизы, и
Азиза известила ее, что хочет вступить с ней в брак, и что она уже послала
за кади. И царевна пришла в недоумение, потому что стать мужем джиннии она
не могла, а открыть ей правду о себе она боялась. И она стала развлекать
Азизу рассказами и преданиями из преданий древних народов, и они сидели
рядом, и невольницы подавали им кушанья и поили их вином, но только
царевна выливала вино в бассейн. И она ждала подходящего случая, чтобы
признаться Азизе в том, что она - тоже девушка.
И вдруг сверху послышался шум, и грохот, и треск, и скрежет, как
будто сразились два войска шайтанов. И Азиза вскочила на ноги, и
невольницы всполошились и забегали взад и вперед, и было смятение и
растерянность.
И Бади-аль-Джемаль спросила Азизу, в чем причина этого. И Азиза
отвечала ей:
- О Хасан, я - джинния из рода правоверных джиннов, подданных Синего
царя, почитающих Аллаха великого, могучего. И у меня есть двоюродный брат,
сын моего дяди, с которым меня в детстве обручили, и в этом году он должен
был стать моим мужем. Но вид его мне мерзок и противен, и близость его для
меня скверна и отвратительна, и я дала клятву, что никогда не буду его
женой, и он не войдет ко мне, и не сокрушит мою девственность. А он
настаивает, и преследует, и домогается, и подкупает слуг, и проникает во
все щели! И вот каковы мои обстоятельства. Поэтому, о Хасан, тебе придется
сейчас спрятаться, пока я буду беседовать с этим несчастным, и нет для
тебя ничего лучше этого сундука!
И Бади-аль-Джемаль влезла в сундук, взяв с собой саблю Ильдерима и
иные вещи, и сундук накрыли крышкой, и сразу же в подземелье появился
джинн. И он имел вид красивого юноши, такого же роста, как и Азиза, и
джинн с джиннией стали спорить и пререкаться.
А царевна сказала себе: "Нет мне пути к спасению кроме помощи этого
джинна!"
И она приподняла крышку, и стала смотреть, и вдруг она видит -
невольники вносят сундуки, и раскрывают их, и показывают джиннии Азизе
дорогие ткани, и жемчуг, и сосуды, золотые и серебряные, и ковры и
украшения. А все это были подарки ее жениха, но Азиза отказалась их
принимать, и спор между джинном и джиннией продолжился. И невольники с
невольницами попрятались по углам и скрылись из виду, потому что Азиза и
ее жених уже разъярились до последней степени, и Азиза подняла руки, и
метнула в своего жениха огненные стрелы, и опалила ему бороду. А он тоже
поднял руки, и ответил ей огненной стрелой, и спалил ее покрывало. И от
искр загорелись ковры на полу, и повалил дым от тканей, но Азиза и ее
жених не замечали этого. И тогда царевна поняла, что настало время
действовать.
Она осторожно покинула сундук, куда Азиза спрятала ее от своего
жениха, и вошла в другой сундук, откуда невольники вынимали ковры и ткани.
И она закрыла за собой крышку и стала ждать, что будет дальше.
И Азиза приказала своему жениху уходить, и он повиновался, и позвал
рабов, и они забрали все принесенные сундуки и унесли их. А в одном из
сундуков была царевна Бади-аль-Джемаль, и она не боялась, потому что
думала, будто все эти события - пучки бессвязных сновидений.
И жених Азизы покинул подземелье и полетел по воздуху, а его
невольники, которые были маридами, тоже полетели по воздуху и понесли за
собой сундуки с подарками. И вдруг один из ангелов Аллаха увидел их
сверху. А Бади-аль-Джемаль непрестанно молила Аллаха о помощи и о том,
чтобы наконец проснуться, потому что этот долгий сон уже стал ее утомлять.
И ангел Аллаха услышал эту мольбу, и кинул огненные стрелы, и они поразили
маридов, и сожгли некоторых из них, и тот марид, что нес сундук с
царевной, опустился на землю, и поставил его между камней, и сам скрылся,
чтобы не стать мишенью для стрел ангела. И вся свита жениха Азизы
рассеялась.
Тогда царевна Бади-аль-Джемаль вышла из сундука, и пошла по тропинке,
и тропинка вывела ее к селению, и люди этого селения не понимали языка, на
котором говорила царевна, а она не понимала их языка. И царевна решила,
что пора наконец покончить с этим сном. И она вышла из селения, и легла
среди придорожных кустов, и завернулась в свой плащ, и положила руку на
саблю, и закрыла глаза в надежде, что когда она их откроет, то окажется
там, где заснула накануне - возле башни старого мага, который обещал
доставить ей каменный талисман царицы Балкис.
Открыв глаза, я сперва не поняла, где я, и обрадовалась, решив, что
сейчас поверну голову - и увижу башню мага. Но тут взгляд мой упал на
саблю, которую я сжимала и во сне.
Это был клинок Ильдерима.
Он тоже был неплох, работы индийских мастеров, но не чета моему,
алмазу из сокровищницы царей. Я смотрела на его рукоять и все яснее
понимала, что не было сном ни состязание на ристалище, ни подземелье, ни
бегство в сундуке, на которое я наяву вряд ли осмелилась бы. Словом, я
находилась непонятно где, не знала языка здешних жителей и даже не могла у
них спросить, в какую сторону мне ехать, чтобы вернуться на свой остров.
Пусть там правит пятнистая змея Бедр-ад-Дин, пусть там охотятся за мной -
но ведь именно туда посланцы мага должны принести талисман. А с талисманом
я уже отправлюсь в Багдад - разыскивать Зумруд.
Делать нечего - я вернулась в селение, и сняла с себя кое-что из
украшений, и выменяла на них коня, который, как и сабля Ильдерима, был не
чета моему Абджару. Но Абджар остался у мага в башне, и у меня не было
пути к нему.
Верхом я через несколько дней выбралась на большую дорогу, где то и
дело проносились всадники, и по ней тянулись повозки, и невольники
проносили носилки, и спешили пешие странники.
Тут я и остановилась ждать - не проедут ли купцы, похожие на
путешественников издалека, знающие языки, побывавшие в различных странах,
чтобы они поняли меня, а я - их.
И Аллах послал мне таких купцов, от которых я узнала, что нахожусь на
дороге, ведущей в Багдад. Воистину, это была злая шутка судьбы - ведь
дорога от моего острова до Багдада занимала четыре месяца, и Зумруд еще не
привезли сюда, а я уже явилась, хотя и без талисмана.
В огромной растерянности поехала я к городу, не зная, что же мне
теперь предпринять. Ведь у меня не было денег, и украшений осталось
немного, и я не знала, как теперь раздобыть талисман.
Но Аллах послал мне помощь с той стороны, откуда я меньше всего ее
ожидала. Хотя эта помощь иногда казалась мне чреватой серьезными
бедствиями и даже моей погибелью.
Как оказалось, джинния Азиза не сразу заметила пропажу. И она решила,
что невольники ее жениха прихватили по ошибке не тот сундук. Это меня
спасло - иначе, отыскав меня, она бы сперва разодрала меня на клочки
своими когтями, а у джиннов и джинний они весьма острые и внушительные,
только очень ловко спрятаны, - а потом уже стала бы докапываться до причин
и следствий моих поступков.
Она выслала своих слуг в погоню за женихом. Они вернулись, доложив
про разгром его свиты и про раскиданные остатки его подарков невесте.
Азиза послала невольников по окрестным селениям искать мой труп. Трупа
они, разумеется, не нашли, и тогда она поняла, что я жива и нахожусь в
бедственных обстоятельствах.
Словом, ничего удивительного не было в том, что когда я
присоединилась к каравану, идущему в багдад, - а ведь что-то же мне надо
было делать, я не могла сидеть на дороге и лить слезы, оплакивая свое
былое могущество! - так вот, когда я вместе с купцами располагалась на
ночлег и отошла от костра по вполне естественной нужде, меня подхватили
незримые объятия и понесли прочь от каравана и от костра.
Слава Аллаху, сабля была при мне, хотя никакого сравнения с моим
утраченным клинком и быть не могло.
- О повелитель красавцев! - обратилась ко мне Азиза, поставив меня на
ноги в странном помещении, наподобие пещеры, потолок которой терялся во
мраке, а грубые стены были словно наспех покрыты коврами. - О моя отрада,
простишь ли ты свою рабыню, допустившую это бедствие и несчастье?
И она опустилась передо мной на колени, причем ее голова продолжала
возвышаться над моей головой.
После стычки с Ильдеримом, кое-чему меня научившей, я не стала
возражать Азизе, догадываясь, что ее странные речи объяснятся сами собой.
И верно, мое молчание подвигло ее на другие речи, покорные и униженные.
Таким образом мне стало ясно ее заблуждение, и я возблагодарила за него
Аллаха.
- Целую неделю мы были разлучены с тобой, о господин, - причитала
Азиза. - Ты не смог встретиться на ристалище с избранником этой распутницы
Марджаны! Ты был лишен крова и пищи, и все это из-за меня, неразумной!
И, как следовало ожидать, она решила вознаградить меня за все мои
лишения законным браком. Кади и свидетели были припасены заранее и ждали
где-то поблизости!
Ее удрученное состояние показалось мне более подходящим для моего
признания, чем та отвага и решительность, с коими она допекала меня в
подземелье.
- Погоди, о Азиза, выслушай меня, ради Аллаха! - обратилась я к ней.
- Брак между нами невозможен. Так судил Аллах великий, могучий, и не нам
менять его установления.
- Если у тебя уже есть жена, или даже несколько жен, о повелитель
красавцев, пусть тебя это не смущает, - отвечала она. - Я готова стать
твоей невольницей. Ибо твоя красота уязвила меня, и нет мне утешения кроме
близости с тобой! И ты должен сокрушить мою девственность и насытиться
моей юностью!
- О Азиза! - воскликнула я. - Даже если бы мне было дозволено
жениться на тебе, то как мы с тобой поладим, если ты высотой в два
человеческих роста?
- Каких женщин ты предпочитаешь, о мой господин? - вкрадчиво
осведомилась Азиза. - Выше или ниже четырех пядей? А может быть, ты хочешь
женщину в пять пядей ростом? И нравятся ли тебе толстые или тонкие?
Смуглые или белокожие? Какие груди ты предпочитаешь - похожие на яблоки,
гранаты или лимоны? Какие бедра желал бы ты раздвигать - подобные
подушкам? Подобные двум кучам песка? Подобные двум мраморным столбам? А
что касается той вещи, что между бедер, то каков твой вкус относительно
нее? Какую разновидность ты предпочитаешь?
- Разве ты способна превратиться в женщину по моему вкусу? - спросила
я. - И ты готова изменить облик, данный тебе Аллахом?..
- Ну разумеется! - обнадежила меня Азиза. - Ведь делает же это
Марджана, когда встречается с Ильдеримом, и каждый раз она иная, так что
Ильдерим как бы обладатель гарема.
- Выслушай меня, о Азиза, - приступила я к главной части своего
объяснения. - Ты ошиблась в выборе. Тебе бы следовало поискать юношу,
который способен стать мужем женщине...
- А ты разве не способен, о Хасан? - изумилась она.
Я развела руками.
- Да не омрачает твое чело эта забота! - развеселилась Азиза. -
Старухи, воспитавшие меня, знают разные снадобья, и мне сейчас их
принесут, и ты их отведаешь, и взволнуется то, что оставил тебе твой отец!
- У меня нет того, что оставляют мужчинам их отцы, о Азиза! -
воскликнула я. - Вот в чем вся беда!
- Ты разве евнух, о Хасан? - насторожилась Азиза.
Я испугалась, что против этой хвори у нее тоже найдется снадобье, и
решила сказать наконец правду.
- О повелительница красавиц, я хуже, чем евнух, я женщина! - ответила
я ей, на всякий случай потянув саблю из ножен и в душе огорчаясь, что
сабля эта - не чета моей, оставшейся у Ильдерима.
- Ты женщина, о повелитель? Ради Аллаха, если тебе угодно шутить со
своей невольницей, шути на здоровье! - развеселилась Азиза. - Женщина,
которая стреляет из лука, словно каирские удальцы с больших дорог!
Женщина, которая рубится на саблях, как наемник дейлемит! Женщина,
сжимающая ногами бока коня так, что конь едва не задыхается!
- Аллах оставил мне один лишь довод, который может убедить тебя, о
Азиза, - кротко сказала я. - Пустить ли мне в ход этот последний довод?
- Если будет на то воля Аллаха, попытайся! - все еще смеясь, отвечала
Азиза. - И мы возразим тебе так же, как возражали до сих пор! Начинай же!
Я распахнула плащ и предстала перед ней в кольчуге, охватившей меня,
словно собственная кожа.
- В этой пещере недостаточно света, и тень придает предметам
несвойственные им очертания, - утратив свою веселость, сказала Азиза. -
Действительно, ты похож на юную девушку, о Хасан...
Я через голову стянула кольчугу и распахнула на груди свой кафтан.
Тут уж возразить было нечего. Она увидела ту самую грудь, как два яблока,
о которой только что мне толковала.
Молчание затянулось.
- О распутница! - завопила вдруг Азиза. - О развратница! Как это ты
ездишь по дорогам в мужском платье и вводишь людей в заблуждение?! И ты
еще призываешь Аллаха, о скверная, О мерзкая!
И долго еще она честила меня на разные лады, но когти в ход пока не
пускала, а я ждала, пока этот водопад иссякнет. И хотя я, дочь и сестра
царей, не привыкла к таким славословиям, но перечить разъяренной джиннии,
которую лишили любимой игрушки, я не осмеливалась.
Наконец красноречие джиннии иссякло.
- За что покарал меня Аллах страстью к этой низкой, к этой
презренной? - вздохнула она, и мне показалось, что час избавления близок.
Но Азиза пристально на меня уставилась и забормотала, причем слова ее были
об одном, а мысли в эту минуту были, как оказалось, о другом:
- Но тем не менее свет исходит от ее чела, и родинка на ее щеке
подобна точке мускуса, и ее дыхание сладостно, и ее щеки овальны, и ее
зубы как жемчуг, и она стройна, и нет ей равных, когда доходит до спора
белых клинков и серых копий...
Мне бы следовало, пока она углублена в свои размышления, отступить в
дальний угол пещеры, ибо, как мне показалось, там-то и был расположен
вход. Но я не сделала этого, да и куда скроешься от разъяренной и
влюбленной джиннии?
- Послушай, о девушка! - обратилась она ко мне совсем уж миролюбиво.
- Аллах послал мне отличную мысль, да будет он славен вечно! Знаешь ли ты,
что в Облачных горах есть источник, и вода его слаще воды райского
источника Каусара, и она имеет чудесное свойство - если ее выпьет женщина,
то сразу становится мужчиной, так что источник этот называют источником
Мужчин и вода высоко ценится? Знаешь ли ты все это? Так вот, о девушка, мы
полетим с тобой к этому источнику немедленно, и ты выпьешь воды, и станешь
мужчиной, и кади составит, наконец нашу брачную запись!
В глазах у меня помутилось. Воистину, после всех несчастий и
горестей, постигших меня, недоставало только сделаться мужчиной! Возможно,
неделю назад это был бы неплохой выход из моего бедственного положения,
ибо мужчине все же легче в странствиях, а мне предстояло возвращение к
магу, и путешествие с талисманом в Багдад, и охрана жизни Зумруд и ее
младенца, сына моего брата, и я охотно отказалась бы ради этих дел от
своего женского естества и облика. Но неделю назад случилось нечто,
заставившее меня понять, как сладко, должно быть, быть женщиной, и я
пожелала сохранить себя, хотя встреча с тем дерзким купцом и казалась мне
совершенно невозможной. Но поскольку между нами осталось несогласие, я
должна была с ним встретиться еще раз, чтобы последнее слово все-таки
осталось за мной. И я верила, что Аллах пошлет мне эту встречу, ибо раз
Аллах создал царей и царских дочерей, он должен позаботиться и о том,
чтобы их достоинство ни в коем случае не страдало!
- Я не полечу с тобой к источнику Мужчин, о Азиза, - как можно
спокойнее сказала я. - И у тебя нет власти мне приказывать. Ты до сих пор
не спросила меня, о Азиза, какого я рода и каково мое звание и достоинство
среди людей. А я - дочь царя Нур-ад-Дина, о Азиза, и сестра царя Джаншаха,
и у меня есть слуги и подданные! И мое звание выше твоего звания!
- Но как же звать тебя, о царевна? - осведомилась Азиза. - И каковы
твои обстоятельства, раз уж ты странствуешь в мужском наряде и сражаешься
с воинами?
- Мое имя Бади-аль-Джемаль, - гордо сообщила я. - И обстоятельства
мои трудны, но переменчивы. И ты можешь узнать обо мне у всех магов и
звездочетов, потому что судьбы нашего рода записаны в их гадательных
книгах. И я не думаю, чтобы там было записано, будто я должна жениться на
джиннии!
- Ты все больше нравишься мне, о Бади-аль-Джемаль! - сообщила Азиза.
- Что ты скажешь о том, чтобы из царевны стать царевичем, уничтожить всех
своих соперников и взойти на престол своего царства, о Бади-аль-Джемаль?
И тут стало ясно, что от своей затеи она не отступится.
- О Аллах! - воскликнула я. - За какие грехи послал ты мне это
бедствие из бедствий, эту джиннию Азизу?!
И еще долго взывала я к Аллаху, но ответа не дождалась.
Азиза слушала мои гневные слова и решения своего не меняла. Наоборот
- видя мою ярость, эта дочь греха заранее радовалась тому, какие бурные
страсти я способна испытывать.
- О Бади-аль-Джемаль! - обратилась она ко мне, когда я совсем
охрипла. - Успокой свое сердце и прохлади свои глаза! Начертал калам - как
судил Аллах! Если тебе суждено стать мужчиной и написать со мной брачный
договор, это неизбежно. Сегодня же ночью мы полетим к источнику Мужчин, ты
выпьешь чашу воды, а потом останется только найти кади, чтобы он поженил
нас.
- Не полечу я ни к какому источнику, о Азиза, - твердо сказала я. - А
если ты возьмешь меня насильно и понесешь, я буду во время полета
призывать имя Аллаха великого милосердного, и он услышит меня, и пошлет
ангела, и ангел метнет огненную стрелу, и ты сгоришь в воздухе!
- Мы сгорим вместе, о Бади-аль-Джемаль! - даже с какой-то радостью
предупредила она.
- Лучше мне сгореть, чем стать твоим мужем, о развратница! - вот что
ответила я ей, и, клянусь Каабой, в тот миг я именно так и думала. -
По-твоему, я не знаю, что ты постоянно меняешь возлюбленных, и приносишь
их на ристалище, и заставляешь состязаться с возлюбленным Марджаны,
Ильдеримом? И он настигает их, и побеждает, и Марджана одерживает над
тобой верх!
- Наконец-то Аллах сжалился надо мной, и он послал мне возлюбленного,
перед которым бессилен этот проклятый Ильдерим! - воскликнула Азиза. -
Воистину, только ты, и никто другой, будешь моим мужем!
- Чума на твою голову... - проворчала я. - Даже если я стану
мужчиной, недостойно меня будет войти к женщине, познавшей такое множество
никуда не годных мужчин!
- Разве я не говорила тебе, что я еще девственная? - удивилась Азиза.
- Всех, кого я находила и приносила на ристалище, побеждал этот сын
скверны Ильдерим, и мне не оставалось иного пути, как искать замену! Но
вот я ее нашла, и перед тобой Ильдерим бессилен, и теперь мы можем
написать наш брачный договор, ибо никого лучше тебя я, наверно, в этом
мире уже не найду!
И долго мы еще ссорились и пререкались с упрямой джиннией, не
привыкшей отказываться от желаемого. Но я справедливо полагаю, что
избалованная дочь царей и сестра царя по своенравию и своеволию
несравненно выше любой, даже самой высокородной джиннии, а Аллах лучше
знает.
А когда настала ночь, джинния Азиза взяла царевну Бади-аль-Джемаль, и
поднялась с ней в воздух, и полетела к источнику Мужчин, чтобы напоить из
него царевну и сделать ее своим мужем. И они летели почти всю ночь, и
перед рассветом они уже приблизились к источнику, но тут джинния Азиза
увидела, что по небу летят двенадцать ифритов, страшных видом, огромных и
безобразных. И она испугалась, так как они принадлежали к войску Красного
царя, а она была из подданных Синего царя, и она опустилась вместе с
царевной и укрылась с ней под скалой, так как боялась для себя ущерба от
этих ифритов.
А источник этот был в Облачных горах, и он находился на землях одного
из владык Индии, и цена его воды была велика, и этот источник охраняли
вооруженные воины. И они пускали к нему только тех, кто платил мешок
динаров за путь туда и два мешка динаров за путь обратно, и отдавали эти
деньги своему царю, а он присылал им пищу и питье, и поставил там для них
шатры, и они были преданы своему царю и никогда не нарушали его приказов,
и подкупить этих стражей было невозможно.
Источник же находился в углублении, наподобие чаши, и чаша эта была
как бы на вершине горы, и трехсот локтей в поперечнике, и вокруг нее на
расстоянии десяти локтей стояли кругом воины, и они сменяли друг друга, и
чаша не оставалась без присмотра.
И тот царь, которому принадлежал источник, поместил возле него в трех
шатрах мудрецов и заклинателей, чтобы они при необходимости отгоняли
джиннов, маридов и ифритов, посягнувших на источник.
И джинния Азиза решила подождать утра, и принять образ почтенного
шейха, и привести царевну Бади-аль-Джемаль к источнику, и заплатить
стражам, и напоить царевну, и сделать ее мужчиной. А подлететь к нему во
мраке и похитить воду она боялась из-за тех ифритов.
И царевна сказала джиннии, что она голодна, и попросила у нее поесть
и попить, и еще сказала, что она изнемогает от усталости, и глаза ее
смыкаются, и сон одолевает ее. И азиза обрадовалась, ибо это облегчало ей
задачу, и произнесла заклинание - и вдруг перед ними появился столик, а на
нем были мясо, и рыбные кушанья, и плоды, свежие и сушеные, и кувшины с
вином и шербетом, и рис в молоке, и перепелки, и много таких кушаний,
которые Бади-аль-Джемаль видела впервые. И они поели, а потом
Бади-аль-Джемаль легла, и закрыла глаза, и притворилась спящей, а Азиза
окликнула ее раз, и другой, и убедилась, что она спит.
А джинния летела с царевной всю ночь, и утомилась, и ей еще предстоял
обратный полет, и она сказала себе: "Не будет беды в том, если я тоже
закрою глаза, и посплю, и отдохну!". И она легла рядом с царевной и тоже
заснула.
Тогда Бади-аль-Джемаль встала, призвала на помощь Аллаха и стала
спускаться по горной тропе к источнику, надеясь скрыться от джиннии, пока
та не проснулась. И она надеялась встретить воинов, охранявших источник, и
попросить убежища в их шатрах, возле мудрецов и заклинателей, заплатив им
за это своим драгоценным поясом, и кольцами, и прочими безделушками,
которые она имела с собой, из числа тех, что мало весят и дорого ценятся.
Ибо джинния рассказала царевне, что источник имеет защиту и против
джиннов, и царевна полагала, что Азиза не осмелится тронуть ее, когда она
будет под защитой заклинателей.
Но Аллах решил иначе.
Когда царевна приблизилась к источнику настолько, что стояла как бы
на краю той чаши, в середине которой бил из камней источник, она услышала
звон сабель, и крики, и прочий шум боя, и на всякий случай она стала
прятаться за скалами, и подкралась к такому месту, откуда ей был бы виден
источник, и поглядела вниз. И вдруг она видит - стража источника сражается
с человеком, и этот человек сражается один против всех, и левой рукой он
прижимает к себе кувшин, а правой держит меч, и клинок меча блещет как
молния. И он ударил одного стража, и рассек его, и ударил другого, и
отделил его голову от шеи, и ударил третьего, и отсек ему руку. И так этот
человек отбивался от стражей источника, отступая в горы, на узкую тропу,
где ему пришлось бы иметь дело только с одним противником, а прочие
теснились бы у того за спиной, размахивали оружием и мешали друг другу.
И Бади-аль-Джемаль стала восхищаться отвагой того человека, и
следовала за ним туда, куда направлялся он, только она шла поверху, и ее
никто не видел. И вдруг она оказалась на небольшой площадке и видит - там
к вонзенному в камни копью привязаны два коня, и оттуда одна тропа идет
вниз к источнику, а другая - тоже вниз, но по склону горы, и она петляет и
извивается, и на приученном к горным тропам коне по ней можно спуститься в
долину. И царевна поняла, что это кони того человека, и он сейчас
поднимется сюда, и сядет на коня, и привяжет кувшин к седлу второго коня,
и спустится по ту сторону горы.
Тогда царевна отвязала коней, и села в седло, и поглядела вниз - и
вдруг оказалось, что на помощь стражам, вооруженным мечами, поспешили
стражи вооруженные копьями, и они мечут издали свои копья в похитителя
воды, а он уворачивается, и нет ему больше пути наверх, ибо чем выше он
поднимается, тем более заметен.
И царевна Бади-аль-Джемаль взяла свой лук, и вынула из колчана
стрелу, и наложила ее на тетиву, и прицелилась, и выстрелила, и поразила
одного из стражей. А потом она выстрелила еще раз и поразила другого
стража. И она выстрелила в третий раз, и третий страж упал на камни. А тот
человек с кувшином, прикрываемый ее стрелами, поднялся по тропе и скрылся
между большими камнями.
А царевна закинула свой лук за плечо, и достала из ножен саблю, и
положила ее перед собой, и положила одно из своих драгоценных запястий,
потому что она взяла у этого человека коня и не знала, как он к этому
отнесется. И она думала, что предпочтет похититель волшебной воды в
качестве платы за коня - запястье или удар саблей. Ибо вряд ли он стал бы
выслушивать ее объяснения о том, что она спасла ему жизнь, поскольку
стражи источника гнались за ним и не оставили царевне и этому человеку
времени на беседы.
И человек с кувшином вдруг появился на площадке и видит - на спине
одного из его коней сидит юноша, прекрасный видом, отрок четырнадцати лет,
подобный обрезку месяца.
И этот человек, ничего не спрашивая, дал царевне тяжелый кувшин, и
она взяла его, а этот человек сел на другого коня, и направил его по
тропе, чтобы спуститься в долину, а царевна поехала за ним следом, потому
что он знал дорогу, а она не знала.
И они долго спускались с горы, и когда рядом с ними посыпались стрелы
стражей источника, Бади-аль-Джемаль, не говоря ни слова, отдала похитителю
его кувшин, а сама взяла лук, и натянула тетиву, и стала поражать стражей
источника. А похититель воды, у которого не было при себе лука, стал,
нагибаясь с седла, подбирать стрелы и подавать их Бади-аль-Джемаль, не
роняя при этом своего кувшина, и она поразилась его ловкости, гибкости и
умению управлять конем.
И они ушли таким образом от погони, и спустились, и выехали на
плодородную равнину, а это была небольшая равнина, зажатая между горными
отрогами. И лишь тогда человек с кувшином отвел от лица край чалмы,
закрывавший ему рот и подбородок, и внимательно посмотрел на своего
нечаянного спутника.
Это был он - лев пустыни, безумный поэт и возлюбленный джиннии
Марджаны!
Я чуть с коня не упала.
Увидев мое изумление, он понял, что я его знаю, и стал ко мне
приглядываться.
- Я узнал тебя, о Хасан! - воскликнул он. - Ведь это с тобой мы
должны были сразиться ночью на ристалище!
- И я узнала тебя, о Ильдерим, - отвечала я. - Но ради Аллаха, как ты
попал сюда и зачем тебе понадобилась вода из источника Мужчин?
- Точно так же и я могу спросить тебя, о Хасан, зачем ты оказался
здесь? - сказал Ильдерим. Если тебе самому нужна эта вода, то бери, в
кувшине ее много.
- Попал я сюда по недосмотру Аллаха великого, могучего, - гордо
объяснила я, чтобы он не подумал, будто я и впрямь нуждаюсь в этой
скверной воде. - Эти бешеные джиннии, ты знаешь, о Ильдерим, и ты
понимаешь меня...
- Воистину, знаю, - согласился Ильдерим и усмехнулся.
- Меня принесла сюда Азиза, - продолжала я, - и у меня в мыслях не
было прикасаться к воде этого источника, клянусь Аллахом! Но тебе-то она
зачем понадобилась, о Ильдерим? Ведь это не я, а ты тащишь кувшин с водой,
и на нем еще видны следы крови стражей источника!
- Все очень просто, о Хасан, - сказал Ильдерим. - Я спущусь вниз,
доеду до ближайшего города и продам эту воду. Вот и все, что с ней
связано.
- Ты шел за этой водой только ради того, чтобы продать ее? -
изумилась я.
- Разумеется, о Хасан, я же купец! - гордо заявил Ильдерим. - Я
продам эту воду, и мне дадут за нее хорошие деньги, и я поеду с этими
деньгами к магу аль-Мавасифу, и заплачу ему за свой волшебный перстень.
Вот и все, о Хасан. Денег этот старый мошенник требует немалых, но
перстень мне необходим, и достать деньги иначе я тоже не мог.
Я не поверила своим ушам - Ильдерим собирался к аль-Мавасифу. И сразу
я вспомнила все свои печальные обстоятельства - и гибель брата, и
похищение Зумруд, и мою нужду в каменном талисмане.
Судьба смеялась надо мной - она то забрасывала меня к Багдаду, когда
Зумруд была в четырех месяцах пути от него, то закидывала в Облачные горы
к аль-Мавасифу, когда у того уже не было талисмана. Талисман ждал меня в
башне старого мага, но кто бы указал мне хоть, в какой стороне света стоит
эта самая башня?
- А хочешь ли ты, о Хасан, узнать, зачем мне понадобился перстень? -
лукаво спросил Ильдерим.
- Хочу, о Ильдерим, - задумавшись о своих бедах, отвечала я.
- Помнишь ли ты, о Хасан, обстоятельства нашей встречи, которая нам
обоим показалась сном? - полюбопытствовал Ильдерим.
- Еще бы мне их не помнить! - воскликнула я.
- А знаешь ли ты, о Хасан, что я проснулся у себя дома, как обычно, и
решил, что все бывшее с нами - пучки сновидений, и позвал невольников,
чтобы они дали мне умыться, и велел принести себе столик с едой, и
помолился, как положено?..
- Все это я знаю, ибо именно так и пробуждаются правоверные, -
сказала я. - Продолжай, о Ильдерим.
- И вот, когда я надел свой кафтан и фарджию, и протянул руку за
своей саблей, в руке моей оказался вот этот клинок...
Тут только я заметила, что на боку у него сабля моего отца.
- И я вспомнил, как мы нечаянно обменялись саблями, и понял, что это
был не сон! - воскликнул Ильдерим. - И возмущение охватило меня. Я
позволил распоряжаться собой гнусной джиннии, распутнице и порождению
греха! И я вышел из хана, и мне подали коня...
- Ты же сказал, что она вернула тебя домой, о Ильдерим! - напомнила
я.
- Мой дом - хан, где ночуют странствующие купцы, - отвечал он. -
Конечно, в Басре у меня есть настоящий дом, и когда я состарюсь, я вернусь
туда, и куплю ковры, и заведу невольников, и каждый вечер у меня будут
собираться сотрапезники для пира, и мы будем приглашать певиц и
лютнисток... Но на все это нужны деньги, о Хасан, а у меня их пока нет -
по крайней мере в таком количестве. Поэтому я странствую по дорогам и вожу
товары из одного города в другой. Так вот, я вышел из хана, сел на коня, и
поехал в горы, туда, где, как мне сказали, должен быть источник Мужчин. А
по дороге к источнику я заехал к аль-Мавасифу, и долго разговаривал с ним,
и в конце концов он дал мне перстень, и прочитал над ним заклинания, и я
теперь свободен от власти марджаны! И более того - она повинуется тому, в
чьих руках находится этот перстень. И достаточно потереть его - и она
явится на зов и выполнит все желания. А чтобы она исчезла, достаточно
просто нажать на камень. Вот что изготовил мне аль-Мавасиф, но получил
этот перстень я в долг, и если я не верну ему в срок денег, он прочитает
другие заклинания и перстень потеряет свою силу.
- Но ведь ты мог поступить куда проще, о Ильдерим! - сообразила я. -
ты мог потереть перстень, вызвать Марджану и велеть принести столько
денег, сколько от тебя потребует маг аль-Мавасиф!
- Я никогда не стану ее вызывать, о Хасан, - серьезно отвечал
Ильдерим, - ибо было между нами из близости то, что было, и ради этого я
не стану унижать ее. Ведь она, хотя и скверная, хотя и джинния, но
все-таки женщина, и она любила меня любовью женщины. Лучше уж я продам
воду из источника Мужчин и выкуплю свой перстень.
- Пожалуй, стоит и мне обратиться к аль-Мавасифу за таким перстнем,
сказала я. - Ибо любовь джинний поистине утомительна.
- Мы вместе доедем до города, продадим воду и отправимся к
аль-Мавасифу, - пообещал Ильдерим. - И я замолвлю за тебя словечко. Но чем
ты собираешься расплачиваться, о Хасан?
- У аль-Мавасифа есть гадательные книги, о Ильдерим, - объяснила я. -
В них он наверняка вычитает о судьбе моего рода. А когда он поймет, кто я,
и узнает о моих обстоятельствах, он тоже даст мне перстень в долг, о
Ильдерим.
- Если бы ты знал это порождение скверны, аль-Мавасифа, ты не говорил
бы так, о Хасан, - заметил Ильдерим. - С меня семь потов сошло, прежде чем
я убедил его дать мне перстень в долг!
- Боюсь, что ты не записан в гадательных книгах, о Ильдерим, -
сказала на это я. - Что же касается моего рода и меня, можешь не
сомневаться!
- Ты же назвался сыном кади, о Хасан! - напомнил Ильдерим.
- Дай мне увидеться с этим магом, о Ильдерим, - сказала я. - И тогда
посмотрим!
Поскольку открыть правду о себе я не могла, а с магом увидеться для
меня было крайне важно, а Ильдерим не желал мириться с моими намеками, наш
спор затянулся, и мы пререкались всю дорогу, до самого города, где первым
делом отправились на рынок.
Уже вышли на рыночную площадь метельщики, а последние запоздавшие
купцы собирались запирать лавки, когда мы подъехали к крытым галереям и
сошли с коней.
- О правоверные, о купцы! - возгласил Ильдерим, и я отшатнулась,
такой у него оказался зычный и пронзительный голос. - Вот вода из
источника Мужчин! Всего капля этой воды - и евнух становится мужем! Одна
капля - один динар - о правоверные!
Я так и не поняла, откуда вдруг взялась толпа, окружившая нас и
взывающая о воде. Но то, что большинство составляли евнухи из гаремов
местной знати, я поняла сразу.
- Послушай, о Ильдерим! - стала я дергать его за полу кафтана, пока
он торговался, отливая воду и получая деньги. - Послушай моего совета! Нам
немедленно надо убираться отсюда, о Ильдерим!
- Ради Аллаха, что за глупость пришла тебе в голову, о Хасан? -
недовольно спросил Ильдерим. - Мы сейчас распродадим всю воду, и пойдем в
хан, и нам принесут еду и вино, и наши покупатели станут нашими
сотрапезниками, и мы устроим пир, а рано утром выедем в дорогу, к
аль-Мавасифу!
- Мы не доживем до утра, о Ильдерим. Разве ты не понимаешь, что
сейчас произойдет?
- А что такого может произойти, о Хасан? - даже не глядя на меня,
ответил Ильдерим. Он уже распродал почти весь кувшин и как раз наклонял
его, чтобы досталось и последним покупателям.
- О, если бы ты видел дальше собственного носа, Ильдерим! -
воскликнула я. - Хорошо, продолжай торговать, а я лучше отойду в сторонку,
ибо сейчас тут начнется побоище!
И я отошла и сняла с плеча лук, и отвязала наших коней, поскольку нам
предстояло вскоре спасаться бегством.
Так и вышло. С шумом и воплями на рынок ворвался странный отряд.
Составляли его почтенные старцы на мулах и их черные невольники,
вооруженные до зубов.
- Где этот нечестивый купец?! - галдели они. - Мы снимем с него кожу!
Его немедленно надо распять на городских воротах! Где этот сын разврата?!
Ильдерим не предвидел, что его покупатели первым делом выпьют
волшебную воду, а затем поспешат пустить в дело вновь обретенное отцовское
наследство, вызвав тем самым возмущение и переполох во всех окрестных
гаремах.
Увидав эту буйную толпу, Ильдерим сперва раскрыл от изумления рот, а
затем выхватил из ножен саблю - между прочим, саблю моего отца. Но я
подскакала к нему, ведя в поводу второго коня, и он прыгнул в седло, и мы
умчались, причем я еще успела послать назад несколько стрел - просто для
острастки.
Когда же мы оторвались от этих преследователей, я посмотрела на
Ильдерим и ахнула - он все еще прижимал к груди почти пустой кувшин.
- Тебе следовало бросить его и не утруждать себя, о Ильдерим, -
сказала я.
- Там, на дне, еще осталось воды по меньшей мере на сотню динаров, -
возразил он.
- Ну так перелей ее в какой-нибудь другой сосуд, - предложила я. -
Разве ты собираешься всю жизнь путешествовать в обнимку с этим скверным
кувшином, о Ильдерим? Разве тебе больше некого сжимать в объятиях, что ты
так крепко схватился за этот гнусный кувшин? Давай я куплю его у тебя за
четыре дирхема, чтобы душа твоя успокоилась, о Ильдерим!
- Погоди, о Хасан, - ответил мне Ильдерим. - Надо сперва найти другой
сосуд. А у меня ничего нет, кроме вот этой чернильницы на поясе. Как
по-твоему, не потеряет ли вода своих волшебных свойств от соприкосновения
с высохшими чернилами?
- Аллах ее знает, о Ильдерим, - задумчиво сказала я. - Вот разве что
те, кто от этой воды станет мужчинами, удивятся цвету своего вновь
обретенного достоинства...
- Возможно, ты прав, о Хасан, - согласился Ильдерим. - В таком
случае, придется продать остаток воды евнуху-негру, который не заметит
такого надувательства.
Мы осторожно перелили воду в чернильницу и опять подвесили ее к поясу
Ильдерима.
- Если мы немедленно тронемся в путь, то еще до полуночи будем у мага
аль-Мавасифа, - сказал Ильдерим.
- Ну так едем, о Ильдерим! - воскликнула я.
И мы поехали.
Я сильно опасалась, что вот сейчас из-за какой-нибудь тучи появится
джинния Азиза со своей неуемной любовью. Но Аллах уберег нас - мы
благополучно добрались до жилища мага, и я, не избалованная за последние
две недели благополучием, даже удивилась такой неожиданной милости Аллаха.
Маг и огнепоклонник вышел к нам, держась прямо, словно молодой
кипарис, и было это не потому, что аль-Мавасиф был юн годами или же полон
царственного достоинства. Совсем наоборот - ничего подобного в нем не
было. А просто он носил тюрбан изумительной величины и, пожалуй, немалого
веса. Если бы он в этом великолепном тюрбане хоть немного покачнулся, то
тюрбан бы перевесил и маг полетел вверх тормашками.
По воле Аллаха, все его величие заключалось в этом тюрбане. Ибо
дальнейшие события о величии не свидетельствовали. И если бы не помощь
Ильдерима, все кончилось бы неудачей. Впрочем, помощь эта привела меня в
ярость...
Сперва аль-Мавасиф приветствовал Ильдерима, а Ильдерим -
аль-Мавасифа, и было это длительно и витиевато. Затем Ильдерим долго
вручал магу те деньги, которые заработал на воде из источника Мужчин. И
это сопровождалось изъявлениями всяческой дружбы и преданности, как будто
не купец возвращал долг магу, а два государя заключали дружественный
договор. И, наконец, дошло и до меня.
- Вот этот юноша, о аль-Мавасиф, тоже нуждается в перстне, ибо и его
преследует своей любовью джинния, - сказал Ильдерим, выводя меня вперед. -
Но это дитя, подобное обрезку месяца, тоже хотело бы получить перстень в
долг.
- О Аллах, каких гостей ты мне посылаешь! - запричитал маг. -
Воистину, наступил год долгов и должников, и никто не хочет платить сразу
и без рассуждений! А ведь мой труд таков, что измерить его в динарах и
дирхемах вообще невозможно! Порой для простенького заклинания мне
требуются драгоценные благовония, одна горсть которых стоит горсти
бадахшанских рубинов! До чего же оскудели правоверные, о Аллах! И не
только простые смертные, вроде тебя, о Ильдерим, - недавно даже мой собрат
по магическому искусству пытался получить у меня один талисман совсем без
платы, утверждая, что талисман нужен ему для торжества справедливости! И
он прислал ко мне гонцами подвластных ему духов, и я назвал цену
талисмана, и оказалось, что он столько не может дать, и мы поторговались
немного, и его гонцы улетели, а я остался оплакивать былое могущество
магов - ибо когда же раньше магу недоставало денег для покупки талисмана?!
- Каменного талисмана царицы Балкис?! - выпалила я, не подумав ни
секунды.
- Каменного талисмана царицы Балкис, о юноша, - подтвердил маг. - А
откуда ты, ради Аллаха, знаешь о нем?
Не зная, что ответить, я с мольбой посмотрела на Ильдерима.
- Воистину, ты поторопился, о Хасан, - сказал Ильдерим. - О каменном
талисмане мы хотели повести речь завтра, достигнув договоренности в деле о
перстне. Но, может быть, лучше нам и о перстне поговорить завтра? А сейчас
время совершить молитву и лечь спать.
- Ты прав, о Ильдерим, - согласилась я, - но только в безопасности ли
мы здесь от происков Азизы?
- Оставь тревогу, о юноша! - с гордостью сказал маг. - Ты здесь
находишься под защитой могущественных талисманов, и над каждым порогом я
прочту заклинания, а плату за них мы прибавим к плате за перстень.
- Никаких заклинаний этот старый скупердяй читать не станет, а деньги
с нас сдерет! - сердито воскликнул Ильдерим, когда нас после скромного
ужина и молитвы отвели в предназначенное нам помещение. - Эта его лачуга
хранит в себе столько всякого колдовского добра, что заклинания уже ни к
чему. Его талисманы все ифриты за версту облетают. И надо же было тому
случиться, чтобы он унаследовал всю сокровищницу своего учителя, не
унаследовав его благородного нрава и прочих достоинств! Наложить заклятие
на перстень аль-Мавасиф еще может, и сладить с загулявшим маридом тоже, но
сам он никогда не составит настоящего талисмана.
- Ты разве знаешь магию, о Ильдерим? - спросила я, укладываясь на
ковер. - Ты же простой купец.
- Если уж талисманами торгуют, то я должен знать их цены и свойства,
- объяснил Ильдерим. - Все, что становится товаром, бывает для меня
интересно, и я стараюсь узнать о товаре побольше. Как знать, может, по
милости Аллаха я на старости лет буду торговать именно талисманами?
Однако, скажи мне, о Хасан, что это за каменный талисман царицы Балкис и
зачем он тебе вдруг понадобился? Имей в виду, что даже если старый грешник
согласится изготовить тебе перстень в долг, то с талисманом это не
получится. И подумай хорошенько, что для тебя важнее.
- Важнее всего на свете для меня каменный талисман, о Ильдерим, -
сказала я, - и я готов выкупить его своей кровью. Так что придется мне,
видно, избавляться от Азизы с ее любовью каким-то иным путем, лишь бы
только заполучить талисман.
- Для чего он нужен? - спросил Ильдерим, ложась со мной рядом.
- Этот талисман должен спасти жизнь ребенка, о Ильдерим. А ребенок -
сын моего брата, - честно ответила я. - И если в миг появления ребенка на
свет рядом не будет этого талисмана, то ребенок погибнет, а это
единственное дитя брата.
- Почему же у него не может быть других детей?
- Его убили, о Ильдерим. И я должен спасти его кровь...
- Клянусь Аллахом, о Хасан, я помогу тебе в этом деле! - воскликнул
Ильдерим и хлопнул меня по плечу. - Если ты таков юношей, то каков же ты
будешь, когда станешь мужчиной и у тебя вырастет борода?! Подобных тебе
цари приберегают на случай опасности! Вот только упрям ты не в меру и
норовишь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой.
- Но если именно я сказал последние стихи? - вспыхнула я. - И именно
я предупредил тебя, что разъяренные мужья прибегут на базар бить того
купца, что сделал их евнухов мужчинами? Я говорил тебе об этом, но ты и
слушать не желал! А когда выясняется, что я был прав, ты сразу же
придумываешь какое-то мое упрямство и упрекаешь меня в собственных грехах!
- Во первых, о Хасан, последние стихи там, на ристалище, сказал не
ты, а я. Во-вторых, о Хасан, незачем было меня предупреждать насчет
нашествия мужей, в чьих гаремах произошел переполох. Я бы и без
предупреждения с ними справился! А теперь ты до скончания века будешь
попрекать меня и твердить, как попугай: "Вот видишь, я был прав!"
- Но если я и в самом деле был прав? - возмутилась я. - И если
последние стихи были моими? И это ты приписываешь мне свои грехи, о
Ильдерим, потому что именно ты норовишь, чтобы последнее слово осталось за
тобой!
- Еще одно слово, о Хасан, и придется нам сразиться на саблях прямо
здесь, в жилище аль-Мавасифа! - предупредил Ильдерим. - Мы же хотели
сразиться на ристалище, но так там больше и не встретились, а жаль!
- Мы можем выйти и обнажить клинки под ночным небом! - предложила я.
- Не устаю поражаться твоей мудрости, о Хасан! - усмехнулся Ильдерим.
- Там под ночным небом, немедленно налетит Азиза и спасет тебя от ударов
моей сабли! Так что лучше уж нам решить наконец все наши споры здесь.
- Ты упрекаешь меня в трусости, о Ильдерим? - я чуть не задохнулась
от ярости. - Ты хочешь сказать, о шелудивый пес, что я собираюсь выйти под
ночное небо ради того, чтобы джинния похитила меня и спасла этим мою
жизнь?!
- Постой, о Хасан, не хватайся за мою саблю, здесь для настоящего
поединка все равно мало места, - сказал Ильдерим. - И обменяемся наконец
клинками. Твой для меня все-таки легковат. Давай лучше дождемся утра, и
сразимся при дневном свете, когда джиннии не летают, и пусть поможет тебе
Аллах, о дитя! Держи свою саблю и отдай мне мою.
Я протянула ему его саблю и хотела было взять свою, но он удержал ее.
- Откуда у сына кади клинок, достойный царей и царских детей? -
спросил он.
- Этот клинок подарил мне брат, а он получил его от нашего отца, а
где взял его отец, знает только Аллах великий, могучий, - ответила я, и
это было чистейшей правдой. А говорить о том, что отец был царем и брат
тоже был царем, я не стала, поскольку об этом он меня не спрашивал.
- Закрой глаза и засыпай, о Хасан, - сказал Ильдерим. - Завтра мне
предстоят два сражения - с тобой и с аль-Мавасифом. И начну-ка я лучше с
аль-Мавасифа, чтобы в случае моей смерти ты все-таки получил свой
талисман, а в случае твоей смерти я, так и быть, отвезу его жене твоего
покойного брата, чтобы он охранял рождение ребенка.
Мне захотелось попросить у него прощения за свои грубые слова, ведь
он вел себя не как купец, а как благородный вельможа, средоточие доблести
и достоинств. Но нас, царских дочерей, учат обычно наступать, а не
отступать, настаивать на своем, а не просить прощения. Да и кто он такой,
этот купец из басры, чтобы царская дочь унизилась перед ним? Словом, я не
сумела побороть в себе царскую дочь, да и не слишком старалась. Ибо если в
моих бедствиях у меня отнимется еще и гордость, что же мне тогда
останется?
Наутро мы, позавтракав, стали разбираться с талисманом.
- Если вы, высокочтимые, думаете, что талисман можно положить за
пазуху и унести, то вы ошибаетесь, - сказал аль-Мавасиф. - Его следует
установить должным образом, и все необходимое для этого у меня есть. Более
того, думая, что посланцы того мага дадут за талисман настоящую цену, я
подготовил эти необходимые предметы и прочитал над ними заклинания, и
окурил их благовониями, и начертил на них знаки. Но за каждый из этих
четырех предметов придется заплатить особо, а без них сам талисман не
имеет смысла.
Мы с Ильдеримом переглянулись, и в его взгляде я прочитала такие
слова: "Не поручусь, что спутников для талисмана он не придумал только
что, а уж заклинаний над ними и подавно не читано!"
Но вслух Ильдерим сказал, что мы хотели бы увидеть все вместе - и
талисман, и то, что ему сопутствует.
Аль-Мавасиф провел нас в круглую комнату с единственным окном в
куполе потолка, хранилище его свитков, таблиц и совершенно непонятных
вещей. Там он достал мешочек из тонкой кожи и выложил из него на столик
пять камней разной формы и цвета. На камнях были зарубки и знаки.
- И это - знаменитый талисман царицы Балкис? - недоверчиво спросил
Ильдерим. - Поистине, я наберу тебе, о аль-Мавасиф, таких камушков на
любой дороге, и это не будет стоить мне ни динара.
- Иди и собирай камушки, о Ильдерим, - миролюбиво сказал маг. - От
того, что не стоит и динара, проку тоже будет в лучшем случае на два
дирхема, о купец.
- Аллах тебе судья, о мудрец, - ответил на это Ильдерим. - И сколько
же хочешь ты за эти камни, во всем подобные придорожным? Я надеюсь, ты
уступишь их за сотню динаров?
Маг даже отшатнулся от него.
- Знаешь какова цена этого талисмана? - зловеще спросил он. - Я хочу
за него сто невольниц белых и сто невольниц черных, и пусть цена каждой
белой невольницы будет десять тысяч динаров, а цена каждой черной - пять
тысяч динаров! И каждую невольницу должен сопровождать черный невольник,
ценой в три тысячи динаров, и в ухе у невольника должна быть золотая
серьга с жемчужиной, а цена каждой жемчужины должны быть пятнадцать тысяч
динаров! И на каждой невольнице должно быть одежд и украшений не меньше
чем на десять тысяч динаров! И еще мне нужно сто мешочков мускуса, и сто
шкатулок с нардом, и другие благовония - по твоей щедрости, о купец!
- Ты помрешь, о аль-Мавасиф, не дождавшись покупателя, который
приведет тебе этих невольниц и невольников с золотыми серьгами! -
воскликнул Ильдерим. - Убавь, о мудрец!
- Для этого талисмана будет оскорбительно, если я продам его за малую
цену, - сказал маг. - Впрочем, о Ильдерим, я могу немного уступить, но
тогда вырастет цена за спутников талисмана. Как ты на это смотришь, о
купец?
- Я преклоняюсь перед твоей мудростью, о мудрец! - отвечал на это
Ильдерим, и в глазах у него вспыхнул огонек.
Огонек этот вспыхнул ранним утром, и горел он весь день без
передышки, а окончательно это дело решилось около полуночи, и страшно было
подумать, что оно могло затянуться еще на несколько минут.
- Когда вы, о покупатели талисмана принесете его в помещение, где он
будет охранять младенца, то сперва вы составите камни определенным
образом, а потом в северном углу помещения вы положите это зеркало...
Зеркало, что он достал, было времен царя Сулеймана, и только потому
могло стоить немалых денег, но вот, кроме древности, других достоинств у
него не было и отражать мое лицо оно по скверности характера вообще не
пожелало.
- В южном углу пусть стоит этот флаг...
Пестрый флажок величиной с мою ладонь на длинном заостренном древке
торчал из вазы. Маг вынул его и положил рядом с зеркалом.
- В восточном углу следует поставить шкатулку...
Шкатулке красная цена была два или три дирхема.
- А в восточном... Эй, Али, сын греха, принеси своего разноцветного
господина!
Черный раб принес плетеную из тонких прутьев клетку. В ней сидел
огромный попугай с хохлом и крючковатым клювом с мой кулак величиной.
- О р-р-распутники, согр-р-решившие вчер-р-ра с обезьяной! -
приветствовало нас это бедствие из бедствий. - Ср-р-рам!
- И ты настаиваешь, о аль-Мавасиф, что этого сквернословца следует
посадить в восточном углу комнаты? - осведомился Ильдерим. - Хорошим же
вещам научит он младенца!
- Это неизбежно, - сурово заявил аль-Мавасиф. - В углах должны быть
флаг, зеркало, шкатулка и попугай, причем над каждым из них я читал
заклинания, и они обладают силой, и талисман без них - не больше чем кучка
камней.
Попугай раскачался на своем кольце, подвешенном к потолку клетки, и
уставился на меня левым глазом.
- Меж бедер-р-р твоих - пр-р-рестол халифата! - заорал он и подмигнул
мне.
- Уж не вселился ли шайтан в твоего попугая, о аль-Мавасиф? - спросил
Ильдерим. - Воистину, эта птица своей руганью разрушит все чары талисмана!
- В тебя самого вселился шайтан, о Ильдерим! - рассердился маг. -
Этот попугай долгие годы прожил в гареме знатного вельможи, и я купил его
за большие деньги!
- Вот там в него и вселился шайтан! - отрубил Ильдерим. - Не найдется
ли у тебя, о мудрец, другого попугая, не столь образованного? Этот слишком
много знает! Не так ли, о Хасан?
Я молча кивнула, поглядывая на попугая. Откровенно говоря, птица
начала мне нравиться. Он выговаривал слова очень чисто и внятно, даже
сохраняя человеческую интонацию.
- Меж бедер твоих вселился шайтан! - заорал мне прямо в лицо этот
скверный попугай. Ильдерим расхохотался и накрыл клетку своим плащом.
- Вот перед вами весь талисман, о покупающие! - провозгласил маг. -
Цену камней вы знаете. За зеркало я прошу у вас сотню динаров, за флаг -
две сотни, шкатулку я ценю в четыре дирхема, и попугай обойдется вам в
пятьсот динаров. Причем после того, как талисман сыграет свою роль, вы
можете пользоваться и зеркалом, и шкатулкой по их прямому назначению. А
попугая вы можете выгодно продать, потому что на такую птицу всегда
найдется любитель. И таким образом вы выручите обратно часть денег.
- Начнем со шкатулки, о маг, - приступил к торгу Ильдерим. - Ее цена
нас с Хасаном полностью устраивает. Вот тебе четыре дирхема, аль-Мавасиф,
и давай сюда шкатулку.
- Я продал тебе шкатулку за четыре дирхема, о Ильдерим, - и с этими
словами аль-Мавасиф взял монеты. - Но не понимаю, откуда ты возьмешь
двести невольниц и сто невольников, которые понадобятся тебе немедленно? Я
допускаю, что мускус и нард у вас с собой, о купцы, в седельных сумках
ваших коней, но где же все остальное?
- Терпение, о аль-Мавасиф! - воскликнул Ильдерим. - Давай
поторгуемся! Ты требуешь в уплату за талисман двести невольниц, сто
невольников и еще много всякой мелочи. Убавь, о мудрец! Что ты скажешь о
том, чтобы получить пятьдесят невольников, но зато не черных, а белых, из
аль-Кустантиди?
Я хотела было напомнить Ильдериму, что нет у меня никаких
невольников, ни черных, ни белых, ни с серьгами, ни в ожерельях! Но
однажды я уже вмешалась в его игру, и ничего хорошего из этого не вышло.
- Прекрасно, о Ильдерим! - согласился маг. - Я готов уступить тебе
пятьдесят невольников, но пусть цена зеркала при этом увеличится! Я хочу
за зеркало тысячу динаров и десять верблюдов, груженых тканями, и
баальбекскими одеждами, и багдадскими воротниками, и магрибскими
бурнусами, и индийскими шалями, и это должны быть красные верблюды,
лучшие, какие только бывают!
- Убавь, о аль-Мавасиф! - потребовал Ильдерим - Где же я возьму тебе
в этих горах багдадские воротники? Пусть в тюках не будет багдадских
воротников, и тогда ты получишь за зеркало восемь верблюдов, груженых
тканями, и пятьсот динаров!
- Прибавь, о купец! - возмутился аль-Мавасиф. - Когда это мы говорили
о пятистах динарах? Речь шла о тысяче!
- Убавь, о мудрец! Вспомни, что начальная цена зеркала была
всего-навсего сто динаров, и я согласился прибавить, потому что ты
согласился взять вместо пятидесяти черных невольников двадцать, и без
золотых серег с жемчужинами! - заявил Ильдерим, и глаза его сверкали, и
тут я поняла, что он - воистину лев пустыни.
- Кто из нас двоих бесноватый, ты или я? - в ужасе воздел руки к небу
аль-Мавасиф. - Ради Аллаха, образумься!
- Вряд ли такой великий мудрец стал бы торговаться с бесноватым, о
аль-Мавасиф, - ехидно отвечал Ильдерим. - И не мне, а тебе следует
образумиться. Ведь ты сам, своими устами, назначил цену и талисману, и его
спутникам. И я точно помню, что попугая, например, ты оценил в пятьсот
динаров. Ведь именно пятьсот динаров ты хотел получить за него, о маг?
- Да, это ты сказал правильно, о Ильдерим.
- И я согласен дать тебе за эту скверную раскормленную птицу даже
шестьсот динаров! - заявил Ильдерим. - Хотя на Багдадском базаре я куплю
тебе за десять динаров попугая вдвое пестрее, и он не будет
сквернословить, словно метельщик или рыбак, у которого порвалась сеть, или
обманутый муж, или наказанный плеткой за курение гашиша евнух, или две
поругавшиеся старухи!
- Р-р-распутник! - сказал ему на это попугай.
- О сын греха! - добавил аль-Мавасиф. - Я же говорил тебе, что это не
простой попугай, что я трое суток читал над ним заклинания, что без него
талисман бессилен!
- Да, о мудрец, все это ты говорил мне, и потому я согласен уплатить
за попугая не пятьсот, а даже шестьсот динаров. Видишь, как высоко я ценю
твои заклинания?
- Я продал тебе попугая за шестьсот динаров! - торопливо сообщил маг.
- Возьми клетку, о Хасан, - обратился ко мне Ильдерим. - И дай мне
свою саблю. Мы расплатимся за попугая саблей.
- Саблю моего отца и брата?!
Я даже задохнулась от ярости. Этот шелудивый пес, этот шайтан среди
купцов посягнул на царскую саблю!
- Ты удивительно щедр для купца, о Ильдерим, - благосклонно заметил
маг. - Сабля наверняка дороже шестисот динаров.
- Разумеется, дороже... - И Ильдерим, видя, что я уже пришла в себя и
собираюсь сказать что-то скверное о нем и о его замысле продать саблю,
толкнул меня локтем в бок. - Ты не знаешь всей цены этой сабли, о
мудрейший. Во-первых, это царская сабля, которая много столетий переходит
из рода в род. Во-вторых, на нее наложены заклятия, и древние мудрецы
читали над ней заклинания, и тот, кто владеет ею, получает власть над
некоторыми джиннами и ифритами, и они ему во всем повинуются, но только
обладатель сабли должен достичь преклонных лет, и иметь седую бороду, и
отказаться от мирской суеты, а иначе это просто красиво отделанная сабля,
и ничего больше. Мой друг Хасан унаследовал ее от своего отца, но он еще
молод, и у него не скоро вырастет настоящая борода, как видишь, даже пушок
на его щеках - и то не вырос. А пока еще она поседеет! Мне самому тоже
далеко до седины, о аль-Мавасиф. И справедливо будет, если пока
обладателем этой сабли станешь ты. А потом, когда у Хасана поседеет
борода, он приедет и выкупит у тебя эту саблю.
- И над какими же джиннами и ифритами дает власть эта сабля? -
полюбопытствовал маг.
- Над некоторыми из подданных Синего царя, если тебе знакомо это имя!
- отрубил Ильдерим, который наверняка знал о делах джиннов от своей бывшей
возлюбленной Марджаны.
- Мне знакомо это имя, о купец, - сказал аль-Мавасиф.
- Ну так продолжим наш торг, о мудрец, - предложил Ильдерим. -
Остаются флаг, зеркало и сам талисман. Если ты согласен принять вместо ста
невольниц пятьдесят белых и пятьдесят черных, но зато прибавить к
стоимости зеркала цену тех мешочков мускуса и шкатулок с нардом, о которых
ты говорил, то цена флага будет уже не две сотни, а куда больше, ибо ты
получишь саблю за попугая и флаг, и это будет справедливо!
- Какие пятьдесят белых и пятьдесят черных невольниц? Разве я говорил
о пятидесяти невольницах?! - возопил маг. - Прибавь, о Ильдерим!
- На что тебе сто невольниц, о аль-Мавасиф? - вопросом на вопрос
ответил Ильдерим. - И разве этот талисман стоит целой сотни невольниц?
Убавь, о мудрец! Ведь если тебя вовремя не остановить, ты потребуешь в
уплату саму хозяйку талисмана царицу Балкис, мир ее праху! И что же, мне
сделаться разорителем могил? Убавь, ради Аллаха!
- Ты хочешь разорить меня, о Ильдерим? - возмутился мудрец. - Цена
талисмана такова, как я сказал! Сто невольниц...
- Сто невольниц белых и черных! - подхватил Ильдерим.
- И сто невольников...
- Шестьдесят, о мудрец!
- Прибавь, о Ильдерим!
- Убавь, о аль-Мавасиф!
Вот какой диковинный торг над талисманом устроили эти два нечестивца.
Они торговались самозабвенно и яростно, я бы даже сказала - радостно,
забыв о пище и питье. Перед заходом солнца они чуть было не вцепились друг
другу в бороды, потому что маг назвал Ильдерима порождением вонючего
ифрита и верблюдицы, а Ильдерим возвел родословную мага к козлам, ишакам и
городским непотребным девкам. Словом, было мне что послушать и чему
подивиться.
Сперва я слушала эти препирательства в изумлении - никогда купцы на
базарах не торговались со мной или с воинами моей свиты. Позволивший себе
прекословить царской сестре недолго после этого засиделся бы в своей
лавке! И я впервые в жизни видела настоящий торг, да еще такой бурный.
Первые два часа он меня развлекал.
Потом я перестала понимать, о каких арабских конях, золотых слитках и
слоновой кости идет речь. И я проголодалась, и вышла в другое помещение, и
невольники принесли мне еду. А когда я вернулась, они торговались уже не о
конях и слоновой кости, а о изумрудах и крупном жемчуге, двести невольниц
же оказались забыты, и сто невольников - с ними вместе.
Незадолго до полуночи изнеможенные аль-Мавасиф и Ильдерим уже не
сидели, а лежали на коврах. И умирающим голосом аль-Мавасиф объявил, что
он продал Ильдериму и мне талисман со спутниками за шесть тысяч динаров и
большой изумруд из пряжки моего тюрбана. Причем в стоимость талисмана
вошла и моя сабля, которую оценили в четыре тысячи динаров, оставив на мое
усмотрение - отдать магу саблю или же вручить динары.
- Где мы возьмем такие деньги, о несчастный? - прошептала я
Ильдериму.
- Терпение, о Хасан! - хриплым голосом отвечал он. - Мы оставим ему
коней, кольца и запястья, сосуд с водой из источника Мужчин, а сами
спустимся отсюда и придем в город...
- Где нас ждут разъяренные обладатели оскверненных гаремов!
- ...обратимся к моим знакомым купцам, возьмем у них в долг деньги,
вернемся к аль-Мавасифу, выкупим наше имущество и твою саблю, о Хасан, и
ты отправишься к вдове своего брата принимать роды, а я продам те из моих
товаров, что еще остались в этом городе и последую за тобой, куда ты
укажешь, и там ты вернешь мне свой долг. Видишь, как ловко я все
рассчитал?
Он действительно ловко рассчитал, и мне самой вовеки бы не справиться
со старым скупердяем аль-Мавасифом, но, увы, последнее слово на сей раз
осталось за ним, а это было для меня нестерпимо.
- О Ильдерим, по-моему, мы из-за твоих расчетов запутаемся в долгах!
- возразила я. - Подумай сам, мы будем должны аль-Мавасифу, ибо
оставленные вещи - это не плата, а заклад. Мы будем должны купцам. Я буду
должен тебе, о Ильдерим, и не прибавятся ли ко всему этому еще и новые
долги?
- Разумеется, прибавятся! - согласился Ильдерим. - Я уже кое-что
должен здешним купцам, и я округлю долг, но с частью его рассчитаюсь
товарами, и займу еще денег, и куплю съестные припасы, и погружу их на
корабли, и договорюсь с капитанами, что у них есть доля прибыли от этих
товаров, и мы определим их долю и мою долю, и они отдадут мне мою долю
перед тем, как выйти в море, и я рассчитаюсь с частью долга, а потом на
оставшиеся деньги куплю здешних тканей по двадцать динаров за тюк, и
достану из своей поклажи вышитые басрийские платки, и найму вышивальщиц, и
они вышьют мне такие же платки, и я продам их и из полученных денег
расплачусь с вышивальщицами, а тем временем вернутся корабли...
- Смилуйся, о Ильдерим! - воскликнула я. - Не объясняй мне этих дел,
Аллах не дал мне достаточно рассудка, чтобы в них разобраться!
- И не пытайся, о Хасан, - сказал Ильдерим. - Тебе нужно понять одно
- что завтра же ты с талисманом сядешь на корабль и отправишься туда, где
живет вдова твоего брата, и устроишь там свои дела, а я приеду следом и мы
рассчитаемся.
- Ты благороден благородством царей, о Ильдерим, - сказала я. - Я
больше не буду вызывать тебя на поединки, ибо ты спасаешь мою жизнь и
жизнь сына моего брата...
- Ты тоже спас мою жизнь, о Хасан, когда я похитил воду из источника
Мужчин, - ответил Ильдерим. - А поединок между нами будет не раньше, чем
ты вернешь мне долг. Ибо какой же я купец, если заколю в схватке своего
должника? Да на меня все правоверные пальцами показывать станут!
- Хорошо, - ледяным от ярости голосом произнесла я. - Как только я
верну тебе долг, мы отправимся на ристалище, но ты предварительно
составишь завещание, ибо негоже, чтобы твои наследники делили эти деньги с
помощью кади! Я не хочу, чтобы львиная доля этих денег осела в суде!
- Разумно, о Хасан! - похвалил меня Ильдерим. - Пожалуй, из тебя еще
может получиться купец.
- Когда у меня вырастет длинная седая борода и моя сабля станет
повелевать джиннами! - отрубила я, и на сей раз последнее слово воистину
осталось за мной!
А потом мы взяли талисман, и зеркало, и шкатулку, и флаг, и клетку с
попугаем, и пошли в то помещение, где уже один раз ночевали. Встать мы
собирались очень рано, потому что должны были добираться до города пешком,
и слава Аллаху великому, милосердному, что спутники талисмана были
сравнительно невелики и их можно было нести без хлопот. Старый негодник
аль-Мавасиф вполне мог подсунуть нам вместо попугая горного орла с
человека ростом, а вместо шкатулки за два дирхема - сундук вроде того, в
каком я скрылась от Азизы.
- Скряга, конечно, пожалел для нас ковров и подушек, - сказал,
укладываясь, Ильдерим, - но хорошо хоть то, что мы можем утром уйти отсюда
незаметно и не будить весь дом.
- И сквер-р-рное это обиталище! - сообщил попугай.
- Смотри-ка, Хасан! - развеселился Ильдерим. - Эта птица,
оказывается, знакома с Кораном! На твоем месте я не стал бы ее потом
никому продавать.
- С чего бы вдруг попугаю сравнивать обитель мага с геенной огненной?
- поинтересовалась я. - Может, его тут морили голодом?
- Да, аль-Мавасиф вполне мог выгадать лишний грош на попугае, -
заметил Ильдерим. - Немудрено, что бедная пташка вообразила себя в аду.
Я хотела было сказать, что незачем на ночь беседовать об аде, как бы
шайтаны нас не подслушали и не наслали каких-нибудь скверных и мерзких
снов. Но дело было сделано - ад пожаловал к нам самолично и не во сне, а
наяву!
Шум, треск, свист и вой не дали мне сказать ни слова. По нашему
помещению словно ветер пронесся.
- Ради Аллаха, что там происходит? - заорал Ильдерим.
Испугавшись, что дом вот-вот рухнет, мы выскочили наружу, очевидно,
на задний двор, и увидели, что в ночном небе кружат, опускаясь, два
ифрита, и несут они огромный сундук. Рожи у них были таковы, что я
зажмурилась. И понявший причину моей окаменелости Ильдерим за руку втянул
меня обратно.
- А маг еще говорил, что ни один джинн, марид или ифрит не может
войти в этот дом! - воскликнула я.
Шум стал стихать. Ильдерим выглянул.
- Очевидно, так и есть, - сообщил он. - Эти отродья шайтана взлетели
повыше в горы и сели на краю обрыва, болтая своими страшными косматыми
лапами, о Хасан, но сундука с ними уже нет. Они оставили его здесь, а
сидят на обрыве потому что чего-то ждут... Уж не принесли ли они в сундуке
какого-либо гостя? Как ты полагаешь, о Хасан?
- Я полагаю, что ты прав, о Ильдерим, - сказала я, - и что ты скажешь
о том, чтобы пойти и посмотреть, чем занят аль-Мавасиф? Сдается мне, что
это было бы очень кстати.
- На голове и на глазах, о Хасан! - с удовольствием откликнулся
Ильдерим, и я поняла, что на самом деле он никакой не купец, а один из тех
удальцов, что нанимаются в охрану царей, и в жизни его волнует лишь
опасность, и цену для него имеет лишь поединок с врагом, а купцом он
просто зачем-то переде мной притворяется.
- Я проскользну в тот двор, где вы торговались, - сказала я, а ты
обойди те помещения, где хранится вся колдовская утварь. Если маг и
принимает гостя, то только там! И сразу же возвращаемся обратно.
- На голове и на глазах! - сказал Ильдерим и мы бесшумно разошлись.
Милостью Аллаха, повезло мне, а не ему. Во дворе я обнаружила
аль-Мавасифа со светильником. Он помогал вылезть из сундука - и тут я
схватилась за косяк, чтобы не упасть! - плешивому уроду, хуже пятнистой
змеи, визирю аш-Шаббану.
Если бы моя сабля не пошла в уплату за талисман, я бы обнажила ее и
снесла мерзавцу голову. Но сабли не было, и первый мой порыв не удался, а
потом я подумала, что раз уж ифриты принесли сюда этого нечестивца, то
нужно быть поосторожнее - как бы они за него не вступились.
И я притаилась за дверью.
- Привет, простор и уют тебе, о аш-Шаббан! - приветствовал маг
визиря. - Я не ждал тебя этой ночью.
- Помнишь ли ты, о шейх, как я прилетел к тебе ровно месяц назад, и
узнавал о каменном талисмане царицы Балкис, и ты сказал, что он у тебя
есть, и назначил цену, и мы говорили о многих других вещах, а потом
оказалось, что близится утро, и я вошел в сундук и меня унесли подвластные
мне ифриты?
- Все это помню, о визирь! - сказал аль-Мавасиф. - И я рад видеть
тебя в своем доме. Сейчас я кликну рабов, и они принесут еду и питье, и мы
проведем изумительную ночь, подобную той, - в беседе о свойствах камней,
перстней и иных талисманов...
- В другой раз, в другой раз, о аль-Мавасиф! - прервал его аш-Шаббан.
- Я прибыл сообщить тебе, что мы приготовили сто белых невольниц и сто
черных невольниц, и цена каждой невольницы - десять тысяч динаров, а цена
каждой черной невольницы - пять тысяч динаров. И каждую из них
сопровождает черный невольник ценой в три тысячи динаров, и в ухе у
каждого невольника золотая серьга с жемчужиной, и цена каждой жемчужины -
пятнадцать тысяч динаров. И под мышкой у каждого невольника - шкатулки с
нардом, мешочки мускуса и прочие благовония. Твои условия выполнены, о
аль-Мавасиф, подавай же сюда талисман!
Меня словно ветром отнесло от двери и я сама не знаю, как оказалась в
комнате, где уже ждал меня Ильдерим.
- Ради Аллаха, о Ильдерим! - воскликнула я. - Бери скорее всю эту
кучу талисманов и клетку и беги отсюда в горы! Прибыл новый покупатель, и
он обещает за талисман все эти сотни невольников и тысячи динаров, о
которых толковал старый скупердяй!
- Так я и знал! - отвечал Ильдерим, сгребая шкатулку, зеркало, флаг и
камни. - Разве могут ифриты принести что-то хорошее? Я постараюсь укрыться
между большими камнями и осторожно спуститься вниз. А тебе, о Хасан,
придется остаться здесь и спрятаться хорошенько, ибо если ты ночью
появишься под открытым небом неподалеку от источника Мужчин, тебя
непременно учует эта скверная Азиза, не дай Аллах ей удачи!
- С рассветом я выйду отсюда и отправлюсь в город, - сказала я. - Мы
встретимся у хана, где лежат твои товары. А теперь беги, о Ильдерим! Ведь
тебя эта дочь греха не тронет!
Он завернул в плащ клетку с попугаем и прочие части талисмана,
хлопнул меня по плечу и исчез во мраке.
Я же прокралась туда, где должен был произойти интереснейший разговор
между пятнистой змеей и старым скупердяем.
Аль-Мавасиф понял, что проворонил великое богатство. Он сперва
онемел, потом стал испускать вопли, потом же принялся рвать на себе
бороду. В тот миг, когда я исподтишка заглянула во внутренний двор, клочья
уже летели во все стороны.
- О я несчастный! - провозглашал маг. - О я преследуемый шайтанами!
Сколь велика моя скорбь, о аш-Шаббан!
- Я тебя еще раз спрашиваю, где талисман? - наливаясь яростью
вопрошал гнусный визирь.
- Я продал этот талисман двум заезжим купцам, о аш-Шаббан! -
признался наконец аль-Мавасиф. - И они заплатили мне чудодейственной
саблей!
- Разве есть на свете сабля ценой в двести невольниц, сто невольников
и еще груду всяких побрякушек? - справедливо усомнился аш-Шаббан.
- Вот она, эта сабля, повелевающая джиннами и ждавшая лишь обладателя
с длинной седой бородой! - возопил маг и показал аш-Шаббану мою саблю.
- Дай ее мне, ради Аллаха! - И аш-Шаббан вырвал у него из рук царский
клинок. - Говоришь, два проезжих купца?
- Два купца, прекрасные юноши, подобные луне в четырнадцатую ночь, о
аш-Шаббан!
- Откуда же взялся второй? - пробормотал аш-Шаббан. - О аль-Мавасиф,
не джиннами повелевает эта сабля, а глупцами. Это всего-навсего сабля
царевны Бади-аль-Джемаль! Вот, кто купил у тебя талисман! И вот кто провел
тебя как младенца!
- О Аллах всемогущий! - растерялся маг, но тут же опомнился. - Но
если так, о визирь, нет мне больше нужды в этой сабле, и я могу сказать
тебя, что эти два купца все еще здесь и спят в дальней комнате, и талисман
при них! Они только утром собирались...
- Единственное создание Аллаха, кому не должен был попасть в руки
этот талисман, - царевна Бади-аль-Джемаль! - воскликнул аш-Шаббан. - И
надо же было случиться, что она оказалась здесь, как будто у нее на службе
джинны и ифриты! Ладно, о маг, сейчас мы пойдем в ту комнату, умертвим
царевну и разобьем на мелкие куски талисман.
- Ты хочешь уничтожить талисман?.. - аль-Мавасиф, кажется, даже
побледнел.
- Именно для этого я его и покупаю.
- Но послушай, о аш-Шаббан... Разве для того я рассказывал тебе про
древнейший в мире талисман, и показывал, как его составляют, и толковал о
его удивительных свойствах, чтобы ты уничтожил его? - с этими словами
старый маг рухнул на колени. - Пощади талисман, о владыка! Тебе не будет
от него вреда! Делай что хочешь со своей царевной, только пощади талисман!
Другого такого нет во всем мире!
- Перестань шуметь и бесноваться, о маг, - сказал ему на это
аш-Шаббан. - С царевной я разберусь сам, но и талисману настал конец.
Вдруг кто-то еще, кроме царевны, пожелает пустить его в дело? Вдруг она
кому-то доверила тайну этого талисмана?
- Тогда я буду шуметь и вопить, чтобы купившие талисман проснулись и
защитили свое имущество! - объявил маг. - Мне все равно, что будет с
твоими царевнами и с царевичами, но талисман должен остаться цел! Это
сокровище, которому нет равных!
- Да ведь царевна обманула тебя, о глупейший из магов! - заорал
аш-Шаббан. - Она подсунула тебе обыкновенную саблю, а ты собрался спасать
ей жизнь!
И с этими словами аш-Шаббан выхватил мою саблю из ножен.
- В какой комнате они спят? - грозно спросил он.
- Ступай коридором, и когда отсчитаешь с правой стороны две двери, то
за третьей...
Сабля свистнула. Маг, стоявший на коленях, повалился на бок. Голова
еще с мгновение держалась на плечах, так остер был клинок и стремителен
удар. Затем она покатилась в сторону.
А подлый аш-Шаббан большими шагами, припадая на хромую ногу, пошел по
коридору, отсчитывая двери.
Он ворвался в комнату - никого там не увидел.
- Покарай тебя шайтан, старый болтун... - проворчал он, решив, что
маг перепутал двери.
Но и по соседству было пусто.
А заглянуть в третью дверь он не успел. Я сняла с каменной подставки
фарфоровую вазу и сзади ударила эту пятнистую змею по затылку. Аш-Шаббан
рухнул. Я выхватила из его руки обагренную кровью мага саблю и
замахнулась, чтобы снести ему голову, но задумалась.
Снаружи его на обрыве ждали ифриты. Кто знает, как им понравится
отсечение головы у повелителя. Если это просто рабы кольца, или кувшина,
или еще чего-нибудь, тогда полбеды. Я могла бы, обшарив тело, найти это
самое кольцо и перенять власть над ифритами.
Но если его снабдил этими уродами кто-то из тех верноподданных мелких
магов, что высчитали ему нужную для убийства моего брата ночь, и поведали
тайну талисмана, и получили от него подачки? Тогда ифриты на него
вступятся, и нет у меня против них защиты.
Поэтому я оставила жизнь аш-Шаббану, поклявшись, что от этой самой
сабли он и умрет, и вышла из дома, и скрылась между камнями и пошла
наугад.
Я знала, что где-то поблизости носится эта безумная джинния Азиза,
чтобы поймать меня и выйти за меня замуж.
И мне очень не хотелось с нею встречаться.
Но по милости Аллаха великого, справедливого, встретилась я сперва не
с ней, а с Ильдеримом.
- Осторожней, о Хасан! - прошептал он мне, когда я, хватаясь за
колючие кусты, сползала по склону вниз. - Здесь нет тропы вниз, одни
камни, и впотьмах по ним лучше не лазить. Я нашел небольшую площадку, на
которой мы можем дождаться рассвета. Но что это у тебя в руке? Твоя сабля?
Действительно, луна выглянула из-за облаков, и он увидел мою саблю, а
я - что вниз в самом деле нет пути.
- Случилось несчастье, о Ильдерим, - прошептала я. - Ночной гость
снес голову аль-Мавасифу. Теперь нам неоткуда узнать, как складывают этот
талисман!
А почему сабля у тебя, о Хасан? - поинтересовался Ильдерим. - Что ты
сделал с этим ночным гостем? И кто он такой?
- Ничего страшного, уложил его полежать на коврах и помечтать о
божественном... - туманно ответила я. - А кто он таков, тебе лучше
спросить кон у тех ифритов на обрыве.
- А придет ли он в себя до рассвета, о Хасан? - здраво рассудил
Ильдерим. - Ведь если ифриты не дождутся его, они могут полететь на
поиски. А я не знаю, держатся ли заклинания против джиннов и ифритов после
смерти мага, или же теряют силу. Вообрази, что будет, если они в ярости
начнут охотиться за тобой!
- Я надеюсь, что он придет в себя и, держась за шишку на голове,
залезет в свой сундук, в котором ему так удобно путешествовать, - сказала
я. - Что еще ему остается? Маг мертв, талисман исчез.
Но проклятый аш-Шаббан не желал сдаваться на милость судьбы так
просто. Вдруг мы услышали его вопль.
Плешивый урод удивительно быстро очухался. Он вылез на плоскую крышу
и оттуда, воздев руки, призывал своих ифритов на неизвестном языке.
- Он пошлет их в погоню за тобой, можешь не сомневаться, о Хасан! -
воскликнул Ильдерим. - И знаешь, в чем твое единственное спасение?
- Не знаю, о Ильдерим, - перебирая все возможности, отвечала я. -
Скажи мне, ради Аллаха!
- Нет у тебя иного пути к спасению, кроме объятий Азизы! - сообразил
этот проклятый купец!
Воистину, лучше было мне опять попасть в плен, чем погибнуть в когтях
и зубах ифритов.
- Сейчас мы позовем ее! - радовался Ильдерим. - И тебе придется
некоторое время сжимать ее в объятиях, и целовать, и щекотать, и садиться
ей на грудь, и забивать заряд, и поджигать фитиль!
А я подумала, что лучше бы Аллах избавил меня от всех этих действий.
И, хотя мне грозила немедленная смерть, я еще подумала - когда же этот
неразумный Ильдерим поймет, что именно меня нужно сжимать в объятиях, и
кусать мне щеки, и сосать мои губы, и снимать с меня одежды...
- Зови ее по имени, о Хасан! - перебил мои предсмертные размышления
Ильдерим. - Мы можем даже закричать вместе: "Приди, о Азиза!"
Я помедлила, потому что уж очень мне этого не хотелось.
- Взгляни, о Хасан! Взгляни, что делают эти нечестивые! - воскликнул
Ильдерим.
Ифриты налились алым светом и поплыли, с двух сторон огибая гору,
низко-низко, вглядываясь в камни и держа наготове растопыренные когти.
Зрелище было отвратительное.
Сами себе фонари, о Хасан! - восхищался Ильдерим. - Не бойся, сейчас
твоя безумная возлюбленная спасет нас! Сюда, о Азиза! - закричал он так
пронзительно, как на базаре, где переполошил всех городских евнухов. -
Сюда, о возлюбленная! Поторопись, о Азиза!
- Прекрати эти вопли! - в ужасе потребовала я. - Ты орешь хуже нашего
попугая, о Ильдерим!
- Должна же она услышать твой призыв, - отвечал он и закричал еще
яростнее: - Заклинаю тебя нашей любовью, о Азиза! Кончились дни разлуки и
наступили часы свидания!
- Только безумная придет на такой призыв, - сказала я ему, дергая его
за рукав. - Всякая разумная женщина побежит прочь от такого призыва!
- Так она же - безумная! - обрадовался Ильдерим. - Сюда, о Азиза, к
Хасану!
- Неизвестно, услышит ли нас Азиза, а вот проклятые ифриты уже
услышали! - глядя на тяжеловесные перемещения ифритов в небе, заметила я.
- Пожалуй, пора браться за оружие, о Ильдерим. Вряд ли мы сладим с этими
отродьями шайтана, но умирать без боя я тоже не собираюсь!
Ильдерим выглянул из-за камня и несколько мгновений следил за тем из
ифритов, который был ближе к нам.
Тот летел медленно, растопырив лохматые уши и внимательно вглядываясь
в щели между камнями.
- Если Азиза и услышала нас, то она побоится прийти нам на помощь
из-за этих вонючих ифритов, - сказал он наконец. - Впрочем, я позову ее
еще раз, ради Аллаха великого, могучего!
- Прекрати свои вопли! - послышался голос прямо из-под наших подошв.
- Прекрати, или, клянусь Каабой, я пущу в дело страшнейшие заклинания, о
Ильдерим, и ты обратишься в таракана, и останешься тараканом до Судного
дня, и принесешь свои грехи к престолу Аллаха в тараканьем виде!
Это был не человеческий голос, а писк, вроде мышиного, но внятный и
отчетливый, а кроме того, это был именно голос Азизы, и спутать его с
каким-то другим было невозможно.
- Где ты, о Азиза? - шепотом спросила я. - Почему мы не видим тебя?
- Потому что я прячусь от этих гнусных ифритов, покарай их Аллах! -
сварливо отвечала Азиза. - Ведь каждый из них справится со мной одним
когтем! Приготовьтесь, сейчас я прочту одно древнее заклинание и спасу
вас!
И Азиза появилась у наших ног. Точнее, появилась большая хвостатая
крыса, и если бы мы не знали, что это - джинния, то пришибли бы ее ножнами
от сабли.
- Ради Аллаха, какой путь к спасению ты нам предлагаешь? - спросил
Ильдерим.
- Вы превратитесь в таких же крыс и уйдете со мной через крысиные
норы, и я выведу вас в долину, а там вы превратитесь в людей, и Ильдерим
пойдет своей дорогой, а мы с Хасаном направимся в город, и найдем там
кади, и свидетелей, и он составит наш брачный договор, и свидетели
подпишут его, и мы наконец станем мужем и женой! - радостно пропищала
Азиза.
- Что ты скажешь об этом, о Хасан? - Ильдериму явно не хотелось
превращаться в крысу. - Устраивает ли тебя такое спасение?
- Ни в коей мере! - возмутилась я. - Ведь мы же не сможем протащить в
нору клетку с попугаем! И шкатулку, между прочим, тоже. И зеркало. А если
все это попадет в руки тому шелудивому псу, аш-Шаббану, то напрасны все
наши дела, и мне остается лишь сразу перерезать себе жилы кинжалом, потому
что я не выполню своего предназначения и погублю сына своего брата!
- Слышишь, о Азиза? - спросил Ильдерим. - Мы не можем оставить
талисман без присмотра. Если он пропадет, мы не простим себе этого.
И тут над нами нависла огромная лохматая тень. Мы с Ильдеримом
сжались за камнем, обнявшись и моля Аллаха о спасении.
Клетка с попугаем, закутанная в плащ, стояла по ту сторону камня и
привлекла внимание ифрита.
Он с любопытством пошевелил ее лапой.
- О р-р-распутник! О р-р-развра-р-ратник! - раздалось из клетки.
- Во имя Аллаха, я, кажется, поймал тебя! - обрадовался ифрит и
сдернул с клетки плащ.
- Пр-р-ривет, пр-р-ростор и уют тебе! - приветствовал его попугай.
Ифрит озадаченно уставился на клетку.
- Ты говоришь вполне разумно, - глубокомысленно сказал он попугаю, -
но нам было приказано найти и разорвать юношу, подобного сбежавшей из рая
гурии, а не говорящую птицу. Поэтому я оставляю тебе жизнь. Можешь звать
дальше свою Азизу, о птица.
- Меж бедер-р-р твоих - пр-р-рестол халифата! - очевидно обращаясь к
Азизе, заверещал попугай.
- А ты знаешь толк в женщинах, - одобрил его ифрит. - Впервые
встречаю столь мудрую птицу. Оставайся, и да будет над тобой милость
Аллаха!
Ифрит медленно полетел дальше вместе со своим алым сиянием. Мы
перевели дух.
- Когда они обшарят все окрестности, и никого не найдут, и вернутся к
аш-Шаббану, и расскажут ему про говорящего попугая, он сразу поймет, что
мы были от него поблизости, и пошлет ифритов в погоню, - сказала я. - Надо
вместе с талисманом спускаться вниз!
- Так вы оба отказываетесь от моей помощи? - возмутилась Азиза. -
Придется мне, видно, спасать вас обоих насильно!
- Но талисман... - начала было я, но тут крыса у моих ног встала на
задние лапки и выкрикнула некое слово, понять которое было совершенно
невозможно.
- Ильдерим, она не спасет нас, а погубит! - воскликнула я. - Надо
прекратить это колдовство, о Ильдерим!
Он поступил, как всегда, решительно и неожиданно. Сняв с головы
тюрбан, Ильдерим нахлобучил его на крысу, и она закопошилась внутри с
яростным писком.
- Бежим! - приказал мне Ильдерим. - Бери клетку, а я возьму все
остальное!
Один Аллах знает, как мы скользили по камням, съезжали по склонам и
катились с откосов! Одежда наша превратилась в лохмотья. Попугай - и тот
от ужаса онемел. Мы должны были уйти как можно дальше от места, где ифрит
обнаружил клетку с говорящей птицей. И нам это удалось!
Мы, к великому нашему счастью, угодили в узкую расщелину. По ее дну
можно было быстро идти, не будучи замеченным снаружи, хотя и с риском
ободрать бока о камни. Но нашу одежду уже нечего было жалеть.
Пока мы удалялись от того места, Азиза скинула с себя тюрбан
Ильдерима. Гнев ее был настолько велик и жажда мщения настолько пламенна,
что она совершенно забыла об опасности и вернула себе свой прежний облик
грозной джиннии. А делать этого не следовало. Тот самый ифрит, что
беседовал с нашим попугаем, первым увидел ее.
- А вот и Азиза, меж бедер которой - престол халифата! - зарычал он.
- Ты спешишь к своему пернатому возлюбленному, о владычица красавиц?
Азиза в неописуемой ярости послала ему заклинание, от которого борода
ифрита вспыхнула и исчезла, а в алом сиянии явилась страшнейшая в мире
рожа.
Возмущенный ифрит потряс мохнатыми лапами, с них сорвались молнии,
пробежали по одеждам джиннии и они хлопьями осыпались вниз, обнажив стан,
подобный пальме, и груди, как плоды граната, и бедра, как мраморные
столбы, и прочие выдающиеся достоинства джиннии.
Разъяренная этим позором Азиза ответила такими же молниями - и сожгла
на ифрите всю шерсть.
- Пойдем, ради Аллаха! - заторопил меня Ильдерим. - Пусть они
заканчивают свое побоище без нас! Чем скорее мы спустимся вниз, тем больше
надежды, что твое дело закончится успешно, о Хасан, и ты привезешь
талисман к колыбели твоего племянника! Торопись, о Хасан!
- Перестань донимать меня поучениями! - сердито отвечала я. - Клянусь
Аллахом, ты нашел для них подходящее время, и воистину эта ночь словно
создана для поучений!
- Но если я не потороплю тебя, ты так и останешься до утра в этой
расщелине, созерцая обнаженных джинний и лишенных шерсти ифритов, -
строптиво заметил Ильдерим.
Это продолжался наш бесконечный спор о том, за кем же останется
последнее слово. Разумеется, я не пожелала уступать, и мы пререкались до
самого рассвета.
Когда же первые солнечные лучи озарили нас, и мы увидели, во что
превратилась наша одежда, и как перемазаны наши руки и лица, мы прекратили
свой спор на полуслове, ибо принялись смеяться, и так смеяться, что
переполошили всех певчих птиц в колючих кустах.
Но я знала, что при ближайшем удобном случае мы вспомним, что не
установили хозяина последнего слова, и все начнется сначала.
И царевна спасла от стражей источника похитителя воды, и вдруг
оказалось, что это - купец Ильдерим из Басры, и что он хочет продать воду,
а полученными деньгами рассчитаться с магом аль-Мавасифом за перстень,
дающий ему власть над джиннией Марджаной. А царевна беспокоилась о судьбе
талисмана, и она отправилась к магу вместе с Ильдеримом, и обнаружилось,
что талисман все еще у него. И Ильдерим купил для царевны талисман, а
после этого к магу явился ночью принесенный ифритами аш-Шаббан, и маг
хотел продать ему талисман за высокую цену, но не смог, и маг рассказал
аш-Шаббану, что талисман куплен двумя купцами, и они ночуют в соседнем
помещении, и аш-Шаббан захотел убить купцов и уничтожить талисман. Но
царевна подслушала из разговор, и взяла талисман с его спутниками, и купца
Ильдерима, и они убежали из дома мага, и скрылись в горах. А аш-Шаббан
послал за ними в погоню ифритов, а царевна и купец позвали на помощь
джиннию Азизу, которая летала поблизости, разыскивая царевну, чтобы выйти
за нее замуж. И пока ифриты сражались с джиннией, царевна Бади-аль-Джемаль
и купец Ильдерим убежали.
И они спустились в долину, и вошли в город, и пришли к пристани. И
купец посадил царевну на корабль. Все это время он думал, что имеет дело с
красивым юношей. И на корабль внесли талисман, и капитан приказал поднять
паруса, и корабль поплыл по морю.
А царевна уговорилась с Ильдеримом, что он завершит свои дела в этом
городе и последует за ней в Багдад, чтобы получить с нее долг. Но
поскольку царевна не надеялась получить от кого-либо в Багдаде деньги, она
хотела сперва спасти сына своего брата, а потом признаться во всем
Ильдериму, и взять его с собой на остров, принадлежащий сыну ее брата, и
привезти туда ребенка, и сделать его царем, и созвать верных прежнему царю
эмиров, и приказать им собрать войско, и войти в столицу царства, и
посадить ребенка на престол, а уж потом открыть сокровищницы и
вознаградить купца. Ибо царевна знала, что в миг рождения ребенка или
останется в живых ребенок и погибнет гнусный предатель Бедр-ад-Дин, или
погибнет ребенок, а Бедр-ад-Дин останется в живых. Но она надеялась
защитить ребенка талисманом, хотя и не знала его секрета.
И вот после многомесячного пути царевна Бади-аль-Джемаль оказалась в
Багдаде. Те деньги, которыми снабдил ее на дорогу Ильдерим, почти
кончились, и царевна не знала, где ей взять другие деньги. И она
поселилась в хане для небогатых купцов, и оставила там свои вещи, и клетку
с попугаем, и талисман, а сама пошла на рынок, потому что настало время
искать Зумруд, будущую мать ее племянника.
И царевна стала расспрашивать купцов на рынке невольников, и они
вспомнили того купца, который привез в Багдад Зумруд, и сообщили царевне,
что он продал своих невольниц во дворец повелителя правоверных, и больше
они ничего об этом деле не знали.
А Бади-аль-Джемаль, когда ее брат был жив, жила у него, и знала
хитрости и проказы царских жен и невольниц, и знала, как они посылают в
город старух, и как старухи беспрепятственно входят в гаремы и выходят из
них. И царевна стала искать старуху. И она обошла весь базар и наконец
нашла ту, что искала.
Это была почтенная женщина, и одежда ее была из дорогих тканей, и на
шее у нее в десять рядов висели четки, и она имела вид добронравия и
благочестия. Но царевна знала, что именно такие старухи улаживают все дела
невольниц из гаремов вельмож, и что одна такая старуха может провести
отряд удальцов левой стороны, и отряд удальцов правой стороны, и всех
городских кади, и вали, и весь диван повелителя правоверных
Харун-ар-Рашида впридачу. И только любимую жену повелителя, Ситт-Зубейду,
не сможет провести такая старуха, ибо та и сама уже - женщина в годах, и
многое повидала, и знает все хитрости и тонкости старух.
И царевна обратилась к этой женщине, и назвала ее матушкой, и
попросила ее о помощи во имя Аллаха милосердного, и пообещала ей денег, а
это подействовало на жадную старуху лучше всякой мольбы и призывания имени
Аллаха. И старуха обещала царевне выполнить любую ее просьбу, а она, как и
все, принимала царевну за красивого юношу.
И царевна сказала ей:
- О матушка, я сын кади из далекого города, и зовут меня Хасан, и у
меня есть сестра, с которой я вырос, и она была старшей и заменила мне
мать. А недавно на наш город напали враги, и мужчины сражались на стенах,
а полководец врагов приказал своим воинам напасть с той стороны, откуда их
никто не ждал. И они сделали пролом в городской стене, и вошли в город, и
взяли в плен много женщин и детей, и отступили с добычей. А среди этих
женщин была моя сестра Зумруд. И когда мы отогнали врага из города, и от
городских стен, и из пределов нашего государства, я опоясался саблей и
поехал искать сестру. И следы привели меня в Багдад, и стало мне известно,
что она продана во дворец повелителя правоверных. А мы с сестрой, когда
началась война, предвидели, что может наступить разлука, и взяли дорогое
запястье, принадлежавшее нашей матери, и разломили его на две части, и
одну взяла она, а другую взял я. И вот моя половина запястья, о матушка.
Возьми же ее, и пойди с ней в гарем повелителя правоверных, и покажи ее
невольницам. И если кто-то из них признает браслет и покажет тебе вторую
половину, скажи, что Хасан пришел за своей сестрой, и пусть она сама
укажет путь к встрече и сближению.
И старуха ответила царевне:
- На голове и на глазах, о сынок! Я непременно отнесу эту половину
запястья во дворец, и пусть Аллах через меня соединит тебя с твоей
сестрой!
И царевна условилась встретиться со старухой в некотором месте, и они
назначили час, и старуха ушла во дворец повелителя правоверных, а царевна
отправилась в хан дожидаться возвращения старухи.
И этот час настал, и Бади-аль-Джемаль пошла на встречу, и вдруг она
видит - старухи нет. И Аллах умудрил царевну, и она забеспокоилась, что за
старухой могут следить евнухи из гарема повелителя правоверных, и что
лучше не показываться им на глаза. И поэтому царевна не выходила к тому
месту, где должна была ждать ее старуха, а следила из-за угла. И она
прождала до ночи, но старуха не пришла.
И царевна подумала, что важная причина задержала старуху во дворце, и
что она обязательно появится на следующий день. И царевна опять явилась к
назначенному месту и опять следила из-за угла, но старуха опять не
появилась. И на третий день было то же самое.
И Царевна поняла, что эта старуха - гнусная обманщица, и, подумав
немного, царевна догадалась и насчет причины ее обмана. Ведь
Бади-аль-Джемаль была дочерью царей и сестрой царя, и она никогда не
задумывалась о стоимости камней, украшавших запястье. А стоимость их была
велика, ибо это были редкие и крупные камни. И старуха могла отнести
запястье не в гарем повелителя правоверных, а на рынок ювелиров, где
ювелиры и купцы сказали бы ей истинную стоимость этих камней, и предложили
бы за них деньги, и один говорил бы: "Я даю тебе тысячу динаров!", а
другой немедленно добавлял: "А я даю тебе полторы тысячи!". И старуха бы
не удержалась от соблазна и сказала тому, кто предложил больше всех: "Я
продала тебя половину запястья!" Ведь царевна обещала ей за помощь всего
пятьдесят динаров, а цена запястья была в тысячу раз больше.
И царевна едва не заплакала от отчаяния, ибо половина запястья
пропала, и виной тому было скорее всего, корыстолюбие старухи, и у
Бади-аль-Джемаль не было больше дороги к Зумруд. А Зумруд боялась, что
Бедр-ад-Дин и аш-Шаббан найдут ее и во дворце повелителя правоверных,
чтобы убить, и не доверилась бы никому, кроме посланца Бади-аль-Джемаль,
показавшего ей половину запястья.
А царевна была решительна, и быстра в действиях, и остра разумом. И
она поняла, что нет ей иного пути, кроме проникновения в гарем повелителя
правоверных в женском виде. И она пошла на рынок и купила женскую одежду,
и переоделась, и потом пошла на рынок невольников, и нашла там посредника,
и обратилась к нему с такими словами:
- О дядюшка, я невольница из невольниц одного из индийских купцов. И
мой господин собрал караван, и нагрузил верблюдов тюками с товарами, и
взял с собой вооруженных невольников, и мы отправились в Багдад. Но по
дороге на караван напали разбойники, и перебили стражу, и ранили моего
господина, и похитили товары. И вот я привезла его в хан, и позвала
лекарей, и они стали его лечить, но его болезнь усилилась, а мои деньги
кончились. И я хочу, чтобы ты объявил обо мне на рынке невольников, и
продал меня, а полученные деньги я отдам лекарям, чтобы они выходили моего
господина, ибо он лежит без чувства и не отличает белое от черного и
кислое от горького.
Посредник посмотрел на нее, и увидел, что она красива и прелестна,
стройна и соразмерна. И он согласился покричать на рынке о
Бади-аль-Джемаль.
Но уговорившись о плате за посредничество, царевна сказала ему так:
- Ты не продашь меня никому, о посредник, кроме того, кто придется
мне по душе, и пусть продажа будет по моему желанию.
- А кто тебе по душе, о невольница, и каково твое желание? - спросил
посредник.
И царевна ответила:
- Я хочу, чтобы ты продал меня в гарем повелителя правоверных, и я
согласна скорее быть рабыней у младшей из его наложниц, чем занимать
почетное место в доме купца, кади или вали.
И посредник обещал Бади-аль-Джемаль, что он продаст ее во дворец
повелителя правоверных, но только для этого нужно, чтобы ее увидел ювелир
по имени Ибн аль-Кирнас, ибо это - приятель и сотрапезник повелителя
правоверных, и Харун-ар-Рашид доверяет ему выбор невольников, и невольниц,
и драгоценностей, и редкостей. А также посредник сообщил царевне, что
невольниц во дворец часто покупает один из черных евнухов халифа, по имени
Сандаль, и его приход на рынок - благо для нее.
- Делай как знаешь! - сказала царевна. - Ты можешь отвести меня на
рынок сегодня же, и открыть мое лицо, чтобы слух о моей красоте прошел по
рынку и Ибн аль-Кирнас с Сандалем услыхали обо мне и явились сами?
- На голове и на глазах! - сказал ей посредник, и повел ее на рынок,
и принес скамеечку из черного дерева, украшенную белой слоновой костью, и
поставил скамеечку на землю, и возвел на нее царевну, и поднял с ее лица
изар, и открыл ее перед купцами.
И купцы заторопились, и стали набавлять цену за царевну, и посредник
извещал о ее достоинствах, говоря: "Эта невольница искусна в игре на
музыкальных инструментах, и осведомлена во всех науках и искусствах, и
нанизывает стихи, и сведуща в ремеслах!"
И на рынок пришел евнух халифа Сандаль, и посредник указал на него
царевне, и царевна велела посреднику подвести ее к Сандалю, чтобы он
разглядел ее. И евнух посмотрел ей в лицо, и понял, что повелитель
правоверных будет рад этой невольнице, и назначил ей цену десять тысяч
динаров. И царевна обрадовалась, но тут из купцов вышел один, одетый как
чужестранец, и его стан скрывал магрибский бурнус, и лицо было закрыто, и
даже кончика бороды не виднелось из-под края чалмы. И он прибавил цену и
сказал: "Эта невольница моя за тысячу и сто динаров!". Тогда прибавил цену
Сандаль, и незнакомец, услышав ее, прибавил опять, и так они состязались,
пока цена не достигла двадцати тысяч динаров. И сандаль испугался, что
повелитель правоверных не одобрит этой траты, и отступил. И царевна
сказала посреднику:
- Удержи его, о посредник, ибо я желаю, чтобы ты продал меня этому
евнуху!
И посредник обратился к евнуху, уговаривая его подождать и купить
царевну, ибо ее желание - быть проданной во дворец повелителя правоверных.
И тогда незнакомец сказал посреднику:
- О Посредник, я купец из Сирии, и я приехал в Багдад, и хочу войти
во дворец повелителя правоверных с дарами и подношениями, чтобы он
позволил мне здесь торговать и был моим покровом и моей защитой. И я
приготовил для него редкости и драгоценные камни, и знающие люди сказали
мне, что лучше всего будет поднести ему в дар прекрасную невольницу,
высокогрудую деву с тонким станом и тяжелыми бедрами. И я пошел на рынок
невольников искать девушку для подарка халифу, и увидел вот эту
невольницу, и сердце мое обрадовалось, ибо красота ее несравненна. И я
заплачу за нее столько, сколько будет нужно, ибо она доставит мне
благосклонность повелителя правоверных.
И посредник посмотрел на царевну Бади-аль-Джемаль, и она сделала ему
знак глазами, и он сказал:
- Я продал тебе эту невольницу за двадцать тысяч динаров, о купец!
И все купцы, видевшие это, были свидетелями сделки.
И чужестранец взял Бади-аль-Джемаль за руку, и его невольники
окружили их, и опустили изар на лицо Бади-аль-Джемаль, и повели их к дому,
который снял в Багдаде этот купец.
А посредник успел незаметно передать Бади-аль-Джемаль деньги,
полученные за ее продажу, и это был маленький кожаный кошелек, ибо в нем
были только золотые монеты и драгоценное ожерелье, которое ювелиры оценили
в пятнадцать тысяч динаров. И посредник взял из кошелька сколько ему
полагалось за хлопоты, а остальное получила Бади-аль-Джемаль.
И тогда чужеземец велел своим невольникам проложить дорогу сквозь
толпу, и вывел Бади-аль-Джемаль с рынка, и невольники с обнаженными
саблями окружили ее, и купец повел ее по улице, и вдруг Бади-аль-Джемаль
увидела, что он хромает!
Я сразу же попыталась вырваться, но плешивый урод, хуже пятнистой
змеи, визирь аш-Шаббан крепко вцепился в мою руку.
И мне стало ясно, что я попалась в расставленные сети.
О том, что я отправилась по следам Зумруд в Багдад, он мог узнать,
прислав ловкого человека на пристань, чтобы тот разведал, куда купец увез
проданную мною невольницу. О том, что Зумруд вообще существует на свете,
ему мог рассказать тот же Садреддин ибн Яхья. Одним словом, не нужно было
обладать пророческим даром, чтобы догадаться - проклятый аш-Шаббан тоже
явится в Багдад.
Снятый им дом был неподалеку от базара. Меня сжали между
невольниками, и заломили мне руки за спину, и силой ввели в этот дом.
А затем аш-Шаббан велел невольникам оставить меня наедине с ним, и
запер двери, и сел на возвышении, а я стояла перед ним, и больше всего я
жалела о том, что сабля, подаренная братом, осталась вместе с моим мужским
нарядом в хане.
- Привет, простор и уют тебе, о Бади-аль-Джемаль! - сказал,
издеваясь, этот гнусный визирь, этот шелудивый пес.
Я ничего ему не ответила.
- Дошло до нас, о Бади-аль-Джемаль, что ты прибыла в багдад с
каменным талисманом царицы Балкис, - не смущаясь, продолжал аш-Шаббан. - И
мы хотим получить от тебя этот талисман, о царевна. Поэтому мы искали тебя
по всему Багдаду, и вдруг видим - ты стоишь с открытым лицом на скамеечке
посреди рынка невольников! Должно быть, горестны были твои обстоятельства,
раз ты продавалась на рынке при помощи посредника, о Бади-аль-Джемаль!
Я продолжала молчать.
- Я прекрасно понимаю, что заставило тебя избрать этот путь, о
царевна, - сказал аш-Шаббан. - Ведь ты утратила свою половину запястья!
Я изумилась.
- Что ты, о скверный, о сын шайтана, можешь знать о запястье? -
высокомерно спросила я его.
- Только то, о царевна, что не следует доверять драгоценности жадным
и глупым старухам, - криво усмехнулся он. - Вообрази, о царевна, что эта
подобная ифриту старуха крайне удивилась, разглядывая половину запястья,
ибо никогда раньше не видела таких крупных камней. И она отнесла запястье
к ювелиру, чтобы узнать его цену. А мы знали, что ты прибудешь в Багдад, о
царевна, без денег, потому что ты бежала из дворца, ничего не захватив с
собой, а то немногое, что ты имела при себе, истратила по дороге. И наши
невольники сидели у лавок ювелиров, ибо ты могла появиться там, чтобы
продать какую-нибудь из своих драгоценностей, или подослать кого-нибудь
другого. И они увидели старуху, которая принесла половину запястья, и
ювелир удивился, ибо он никогда раньше не видел таких крупных камне, и он
долго разглядывал половину запястья, и наконец сказал старухе, что по его
мнению, такие вещи выделывают на острове Шед, и цена их велика, но он
может купить только камни, чтобы вставить их в другие ожерелья и запястья.
И мои невольники поняли, что это украшение - из твоих украшений, о
Бади-аль-Джемаль, и побежали за мной, и я приехал на муле, и старуха
поклонилась мне, и поцеловала землю между моих рук, и рассказала, что
должна показать эту половину запястья в гареме повелителя правоверных. И я
купил у нее половину запястья, и заплатил ей за сведения, и она ушла
довольная, призывая на мою голову милость Аллаха. А я понял, что это -
тайный знак между тобой и Зумруд, и что ты ищешь ее, о царевна, и что роды
ее близятся, и что ты хочешь охранять ее, и пронести во дворец повелителя
правоверных талисман, и спасти ее ребенка. И я узнал таким образом, как
найти Зумруд и сделать так, чтобы она поверила посланцу и доверилась ему.
И знак, по которому она признает твоего посланца, у меня в руках, так что
твоя игра проиграна, о царевна. И все твои подвиги и старания были
напрасны.
Он был прав. Он приобрел власть над жизнью и смертью Зумруд. И ему
достаточно было продержать меня взаперти две недели или немногим более
того, пока срок родов приблизится. Или же просто послать другую старуху к
Зумруд, и заманить ее в ловушку, и погубить. Но в таком случае, зачем
этому хитрецу, поймавшему за хвост шайтана, понадобилась я? Ведь со
смертью Зумруд я перестаю быть опасна и для него, и для его повелителя,
вонючего ифрита Бедр-ад-Дина! Так в чем же тут причина?
Возможно раньше я набросилась бы на него с проклятиями, и вцепилась
ему в бороду, и невольники навалились бы на меня, и связали бы, и
кончилось бы все это мрачным подземельем с крысами и мышами. Но сейчас я,
очевидно, поумнела за время странствий, и я поклялась не давать воли гневу
прежде, чем не разгадаю этой загадки. Ибо в разгадке, возможно, была моя
жизнь, и жизнь Зумруд, и жизнь младенца.
- Ты шелудивый пес, о аш-Шаббан, - сказала я ему, потому что если бы
я не сказала этого, он бы решил, что я от поразивших меня бедствий
лишилась рассудка, а вместе с ним и норова царской дочери. - Ты гнуснее
гиен и крокодилов! Ты позволил своим грязным невольникам прикоснуться к
дочери царей и сестре царя! Ты оскорбил мое достоинство, о аш-Шаббан, и
Аллах тебя за это покарает!
Аш-Шаббан долго смотрел на меня.
- Ты умна, о царевна, и мне хотелось бы договориться с тобой по
доброму. Прости моих невольников за то, что они прикасались к тебе, а если
хочешь, я прикажу их казнить, всех до одного, - предложил аш-Шаббан.
Он затевал какую-то странную игру. Я могла спорить на любой заклад,
что каким бы ни был мой ответ, невольники не пострадают. Поэтому я приняла
гордый и независимый вид и сказала:
- Ты должен был сам додуматься до этого, о аш-Шаббан, а не ждать моих
приказаний. Осквернение достоинства царей и царских детей должно быть
наказано.
- Это все, что ты желаешь от меня, о царевна? - спросил он.
- Еще я желаю, чтобы ты немедленно отпустил меня, - потребовала я.
- Я готов отпустить тебя когда тебе будет угодно, о Бади-аль-Джемаль,
- отвечал он, и это тоже, очевидно, было ложью. - Но куда ты пойдешь и как
ты станешь жить? Ведь ты больше не царская сестра, и ты не возведешь на
трон своего племянника, и все твои сокровища остались на острове Шед. Я
хотел бы проявить заботу о дочери брата моего повелителя.
Я поняла, что сперва он предложит мне богатства, и дворец, и
невольниц, и что-нибудь еще, а потом окажется, что расплатиться за это
будет выше моих сил.
И я почувствовала, что нужно увести его помыслы с верного пути на
ложный, и не было к этому иного средства, кроме того, которое пришло мне в
голову.
- Я сама позабочусь о себе, о аш-Шаббан, - сказала я. - Если мой
племянник все равно что погиб, и дорога на остров Шед для меня закрыта, то
единственный путь для меня - вновь обрести мое царское достоинство или
умереть. Я опять пойду к посреднику, и он продаст меня во дворец
повелителя правоверных, и я подкуплю евнухов, и они расскажут обо мне
Харуну ар-Рашиду, восхваляя мою красоту и прелесть, и он пожелает
немедленно приблизить меня, и я понравлюсь ему, и он полюбит меня великой
любовью. А поскольку Ситт-Зубейда уже немолода, я могу стать любимой женой
повелителя правоверных, и царское достоинство вернется ко мне.
Аш-Шаббан, кажется, онемел.
В голове его происходила борьба между старым и новым мнением обо мне.
Он не думал, что причиной моих поступков может быть корысть. Воистину,
ведь если бы сын моего брата взошел на престол, я заняла бы в нашем
царстве одно из самых высоких мест. И он лишил меня этого. Сама я раньше
как-то не думала о том, что, если я привезу Зумруд с ребенком на остров, и
соберу оставшихся верными моему брату Джаншаху эмиров, и возведу дитя на
престол, мне еще долгое время придется заниматься государственными делами.
Так далеко я не заглядывала. Я просто не могла допустить, чтобы
единственный сын брата погиб.
Наконец плешивый урод усмехнулся.
- Я понимаю тебя, о царевна. Ты хочешь вновь достичь подобающего тебе
положения. Ты поступаешь так, как поступают мудрейшие - не собираешь
пролитую воду в разбитый кувшин! Если бы я знал, чем ты руководствуешься,
- клянусь Аллахом, не было бы нужды в твоих странствиях! Я мог бы
предложить тебе кое-что получше места во дворце повелителя правоверных, но
скажи сперва - окончательно ли ты отказалась от замысла спасти своего
племянника талисманом?
Я чуть было не воскликнула сгоряча, что отказалась от этого замысла,
но вдруг поняла, что это насторожит его, ибо аш-Шаббан знал мое упрямство
и легкая победа ему показалась бы сомнительной.
И я вспомнила, как Ильдерим торговал у аль-Мавасифа каменный
талисман...
- О аш-Шаббан, а что бы ты предложил мне взамен утраченного величия?
- спросила я.
- Ради Аллаха, зачем мне предлагать тебе что-то, когда я не знаю,
похоронила ли ты свои замыслы! - отвечал аш-Шаббан.
- О шелудивый пес, почему ты не хочешь, чтобы я заняла подобающее мне
место во дворце повелителя правоверных? - как можно ласковее
полюбопытствовала я. - И что ты в состоянии предложить мне такого, что
перевесило бы достоинство жены повелителя правоверных?
- То, что я хочу предложить тебе, воистину обрадует тебя куда больше,
чем близость с повелителем правоверных, - загадочно заявил аш-Шаббан. -
Ведь халиф уже немолод, и маленького роста, и у него широкое лицо и
маленькие толстые губы. И близость с ним будет тебе неприятна, о
Бади-аль-Джемаль. Разве ты не предвидела этого бедствия?
- Всегда ли близость царей приятна их женам? - ответила я вопросом на
вопрос. - И, однако, нет у царей недостатка ни в невестах, ни в
наложницах. И женщины гордятся своим местом в царском дворце и своим
достоинством в глазах царя.
- О Бади-аль-Джемаль! - обратился ко мне аш-Шаббан, окончательно
убедившись в моих честолюбивых замыслах. - Ты оплакивала своего брата, и
хотела отомстить за него, а ведь он не был для тебя воистину заботливым
братом и покровителем. И сейчас я объясню тебе, почему. Все то время, что
он был царем и сидел на царском престоле, он знал, что мой повелитель
Бедр-ад-Дин представляет для него опасность. Но он не искал встречи с
Бедр-ад-Дином, и был горд и заносчив. А также он не подумал о том, что
надо вовремя выдать выдать тебя замуж, и не искал тебе достойного мужа, и
тебе самой известно, чем все это кончилось. А между тем он знал, что у
вашего дяди, Бедр-ад-Дина, вырос сын, и он ровно на год старше тебя, о
Бади-аль-Джемаль, и стан его заставляет устыдиться ветку ивы, а лицом он
прекрасен, и нравом мягок, и у него блестящий лоб, и румяные щеки, и шея,
точно мрамор, и зубы как жемчуга, и слюна его слаще сахара. И если бы царь
Джаншах выдал тебя замуж за сына твоего дяди, как это делают все цари и
достойные люди, то не было бы ничего из того, что было, и Бедр-ад-Дин не
стал бы ему вредить. И я прошу тебя, о царевна, позабыть былую вражду, и
стать женой сына своего дяди, и покончить этим со всеми разногласиями. А
когда Бедр-ад-Дина призовет к себе Аллах, царем станет его сын,
Захр-ад-Дин, и ты вместе с ним взойдешь на престол, и будешь править, и
все благословят тебя за то, что ты принесла на остров мир и спокойствие.
Что ты скажешь об этом, о Бади-аль-Джемаль?
Я задумалась.
Возможно, у Бедр-ад-Дина действительно был юный сын, которого
скрывали от людей. Для низвергнутого предателя такой страх за свое дитя -
вещь вполне объяснимая. Но еще возможнее было то, что наследника
Бедр-ад-Дина аш-Шаббан придумал только что, сию минуту, и тогда это была
ловушка для меня. Оставалось понять, ради чего он заманивает меня в эту
ловушку.
- Я впервые слышу о том, что у меня двоюродный брат, о аш-Шаббан, -
сказала я. - И хотя царевны часто выходят замуж за своих двоюродных
братьев, мне это и в голову не приходило, потому что я ничего не знала о
Захр-ад-Дине. Но если ты хочешь, чтобы я согласилась стать его женой, ты
должен показать мне его портрет, чтобы я полюбила его по портрету. Неужели
не найдется у Бедр-ад-Дина одаренной талантами невольницы, которая вышила
бы образ его сына цветным шелком на платке? И когда я увижу его, я решу,
выходить ли мне за него замуж. Разве к царским дочерям сватаются иначе?
Разве являются без подарков и портрета, о аш-Шаббан?
Этими словами я дала понять аш-Шаббану, что настаиваю на соблюдении
порядка сватовства. И он откровенно обрадовался.
- Ради Аллаха, откуда же я знал, что сегодня у нас день сватовства, о
царевна?! - воскликнул он. - Бедр-ад-Дин и его сын Захр-ад-Дин даже не
могли и мечтать о такой удаче! Но если ты подождешь немного, я соберу
подарки, и найду в своих вещах портрет юноши, и пошлю известие о
сватовстве Бедр-ад-Дину. Что ты скажешь о том, чтобы получить подарки с
портретом и дать ответ на сватовство этим же вечером?
- Если я получу достойные царевны подарки, о аш-Шаббан, и если образ
царевича западет мне в сердце...
Аш-Шаббан прямо расцвел от радости и стал еще сквернее и гнуснее
видом, чем раньше. Голос его был вкрадчив, и если бы я своими ушами не
слышала, как он приказывал бестолковым ифритам найти меня и разодрать на
кусочки, я, может быть, и поверила бы ему. Да и трудно было предположить,
что он простил мне удар каменной подставкой по затылку, пусть даже тюрбан
и смягчил этот удар.
- Как отрадно приходить к соглашению, о царевна, - пропел он. -
Воистину, ты наделена неженским умом. Скажи, о царевна, где ты
остановилась и в каком хане стоят твои вещи. Мы пошлем невольников, чтобы
они все принесли сюда.
- Вещей у меня немного. Как ты знаешь, о аш-Шаббан, за время дороги я
все продала, и сделала долги, и плата за меня, которую ты отдал
посреднику, предназначена для выкупа из заклада сабли моего брата и для
возмещения долгов. Так что посылать за молитвенным ковриком ценой в два
дирхема и стоптанными сапогами, право же, не стоит, о аш-Шаббан!
- А талисман, о царевна? - спросил он. - Ты забыла про талисман!
- А разве есть в нем теперь какая-то нужда? - удивилась я. - Ведь мы
с тобой пришли к соглашению.
- Я поклялся моему повелителю Бедр-ад-Дину, что уничтожу этот
талисман, - сказал аш-Шаббан. - Причем поклялся и Каабой, и бородой
пророка, и разводом. Словом, нет мне иного пути, кроме уничтожения
талисмана. Ведь неизвестно, какие еще заклятья и пророчества с ним
связаны.
Вот это уже было правдой! Уничтожить талисман - такова была
изначальная цель аш-Шаббана. Убить Зумруд и уничтожить талисман, чтобы уж
ни с какой стороны не ждать бедствий и неприятностей!
Я вспомнила, что именно поэтому он снес голову глупому старому магу
аль-Мавасифу.
- Но ведь талисман не будет охранять Зумруд в час родов, - ответила
я. - Зачем же его уничтожать?
- Я поклялся Каабой, и талисман должен быть уничтожен, о царевна, -
вполне миролюбиво, однако твердо заявил он. - И таково желание твоего дяди
и отца твоего жениха, Бедр-ад-Дина.
Я опять задумалась.
И он начал подозревать истину.
- Ты не хочешь пожертвовать пятью камушками ради своего будущего
величия? - тихо спросил он.
- Я не вижу в этом смысла, - строптиво отвечала я. - Надо показать
этот талисман другим магам, и пусть они откроют нам, на что он еще
способен!
- О Бади-аль-Джемаль... - голос старого хитреца стал зловещим. - Если
ты не скажешь нам, где талисман, то сегодня же посланец с половинкой
запястья найдет Зумруд и заманит ее в ловушку, и она погибнет! А если ты
отдашь нам талисман, она останется жива и лишь утратит ребенка. И перед
престолом Аллаха вы будете стоять вместе, и она станет взывать о
справедливости, и Аллах будет судить вас, о Бади-аль-Джемаль! Ибо ты, и
никто другой, станешь причиной ее гибели!
- О шелудивый пес! - снова воскликнула я в величайшем гневе. -
Подумал ли ты, кому угрожаешь, о презренный? В день моей свадьбы, когда я
выйду замуж за сына моего дяди, он войдет ко мне, и обнимет меня, и
захочет сокрушить мою девственность, но я не буду принадлежать ему раньше,
чем он даст клятву казнить тебя! Ты угрожаешь мне, о нечестивый, о сын
греха, о гиена? Благодари Аллаха, что со мной нет сабли моего брата!
- Это не угроза, а предупреждение, о царевна! - но в голосе
аш-Шаббана не было смущения. Он был уверен в своей победе.
- А знаешь ли ты, о аш-Шаббан, во сколько мне обошелся этот талисман?
- пытаясь сделать свой голос таким же зловещим, как и у него, спросила я.
- Я знаю его изначальную цену, о царевна, и я готов был заплатить ее,
лишь бы завладеть талисманом и уничтожить его.
Я поняла, что торг, наподобие того, что затеял Ильдерим с
аль-Мавасифом, тут не получится.
- И ты готов возместить мне все затраты?
- Разумеется, о царевна. Прикажешь ли принести сундуки с сокровищами
и редкостями? Или кошельки с деньгами?
- И то и другое - сказала я, еще не зная, как же теперь выпутываться
и выкручиваться. Ведь если он каким-то обманом вынудит меня сказать ему
установленные законом слова: "Я продала тебе талисман" в присутствии
свидетелей, то напрасны все мои странствия, и не сдержаны клятвы, и нет
мне прощения и пощады.
Невольники внесли сундуки и раскрыли их.
- И если я продам тебе талисман, то могу взять плату за него, и выйти
из твоего дома вместе с твоими невольниками, и пойти в хан, где я живу, за
талисманом? - спросила я. - Ведь я спрятала его, и никто не найдет его,
кроме меня.
- Разумеется, о царевна! - отвечал аш-Шаббан. - Взгляни, вот тут
изделия индийцев, а тут изделия франков. А в этом горшке - драгоценная
благовонная смола, такой ты еще не видела. У нас на острове такой нет.
Смотри, как ее много! А вот золотые пояса, и худший из них может стать
праздничным для дочери повелителя правоверных в день ее свадьбы. Во что ты
ценишь эти пять кусков грубого камня? А вот венец, который пригодится тебе
в день твоей собственной свадьбы.
Насчет собственной я сильно сомневалась. Ничто не мешало аш-Шаббану,
получив талисман, расправиться с невестой несуществующего царевича. Однако
опасная игра со старым хитрецом продолжалась.
- Что за обноски предлагаешь ты мне, о аш-Шаббан? - брезгливо
спросила я. - Это пояса для невольниц мясников и пекарей! А в таком венце
пусть выходят замуж дочери носильщиков и рыбаков с берегов Тигра! Разве
нет у тебя сокровищ, достойных царских дочерей, что ты предлагаешь нам
побрякушки?
- Я могу приказать невольникам, и они принесут другие вещи, а эти
унесут, - предложил аш-Шаббан.
- Нет, о собака! - им я ухватилась за крышку сундука. - Пусть мне
покажут все, что у тебя есть, и тогда посмотрим!
Я вознамерилась затеять торг вроде того, которым Ильдерим совсем
заморочил и сбил с толку аль-Мавасифа. Возможно, мне это и удалось бы. Я
так скучала без Ильдерима, что вспоминала все его слова, движения и,
конечно, стихи. За время долгого плавания я столько раз думала о том
торге, что могла бы, кажется, и сама справиться с любым старым скупердяем.
Но Аллаху, видно, надоело сегодняшнее вранье аш-Шаббана, и чаша его
терпения переполнилась.
Четверо невольников побежали за другими сундуками, оставив дверь
раскрытой нараспашку. Я схватила большой горшок с ароматической смолой и
без лишних слов надела его на голову аш-Шаббану. Смола залепила ему уши,
нос и рот. Я не стала долго слушать его хрип и, предоставив ему
наслаждаться благовонием, стремительно выбежала из помещения.
Как я проскочила мимо стражи у ворот - объяснить не берусь. Они не
ожидали моего появления и позволили мне выбежать на улицу и скрыться за
углом.
Благословляя Аллаха, пославшего мне этот горшок, я замешалась в толпу
женщин на перекрестке у колодца.
На груди у меня все еще был спрятан кошелек, полученный от
посредника. Я потянула за изар одну из женщин, по походке - молодую и
изящную.
- Не хочешь ли ты уступить мне за золотой динар свой изар и кувшин, о
сестрица? - спросила я. - А ты получишь мой изар, чтобы пристойно дойти до
дома!
- Золотой динар? - удивилась она. - Ради Аллаха, откуда такая
щедрость?
- Я вышла из дома моего мужа, - сказала я, и пошла по своим делам, но
его невольник, желтый раб, идет за мной следом, и я непременно должна
обмануть его и устроить над ним хитрость! Ради блага своих детей, помоги
мне, сестрица, а Аллах поможет тебе!
Мы забежали за угол и быстро обменялись изарами. Я поставила на плечо
пустой кувшин и чинно пошла навстречу погоне.
Она проскочила мимо меня, тогда я ускорила шаг и резко свернула в
ближайший переулок. А там не то пошла, не то побежала, поскольку не могла
знать, что произойдет у фонтана.
То, что сказал мне аш-Шаббан, было скверно и отвратительно. Жизнь
Зумруд внезапно оказалась в страшной опасности, и виной тому была я. Но,
если посмотреть на это дело с другой стороны, не могла же я везти сюда из
своего царства более или менее надежную старуху! Искать ее следовало
здесь, и в этих поисках мне с равной вероятностью могло и повезти, и не
повезти. Аллах решил, что должно не повезти. Такова его воля, и следует не
размышлять о собирании воды в разбитый кувшин, как сказал аш-Шаббан, а
придумывать что-то новое.
И я поспешила на рынок.
Я могла еще найти Ибн аль-Кирнаса, о котором обмолвился тот
посредник, и открыть перед ним лицо, и даже заплатить ему из тех денег,
что отвесил за меня сын греха аш-Шаббан, лишь бы он согласился ввести меня
во дворец халифа. Ибо, по моим подсчетам, срок родов был уже до того
близок, что несколько дней решали дело.
И я вернулась на рынок, и нашла ряды ювелиров, и пошла мимо них,
покачиваясь и играя боками, потому что именно так, а не иначе, ходили мимо
лавок все здешние женщины.
И я спросила у одной насчет лавки Ибн аль-Кирнаса, и она указала мне
эту лавку, но Аллах, как видно, послал ангела, чтобы задержать меня и не
пустить туда.
Этот незримый ангел потянул меня сзади за край изара. Я ускорила шаг,
но и ангел поспешил следом. Вовсе мне было ни к чему, чтобы кто-то
врывался за мной в лавку к ювелиру, с которым я собиралась обсудить такое
важное дело. Оставалось только оторваться от этого незнакомца и замешаться
в толпе.
Я ускорила шаг, и миновала рынок ковровщиков, и рынок медников, и еще
какие-т о ряды, и кидалась в проходы между тюками товаров, и
проскальзывала между людьми там, где оставалась ничтожная щель, и даже
подлезала под брюхо верблюда.
Словом, мне удалось отцепиться от преследователя и вернуться к Ибн
аль-Кирнасу. Но в лавку к нему я не вошла по весомой причине - я увидела,
что туда входят двое невольников из тех, что таскали сундуки с диковинками
в доме, который снял аш-Шаббан!
Воистину, тот, кто пристал ко мне в толпе, сделал благое дело! Иначе
эти порождения скверны схватили бы меня в лавке, а старый хитрюга
аш-Шаббан уж наверно научил их, что говорить сбежавшимся на мой крик
правоверным! И я могла спорить на любой заклад, что кроме этих невольников
за мной пришло их не меньше десяти, и вооруженных, но только они ждали
поблизости от лавки.
Я прокляла свою глупость. Ведь аш-Шаббан наверняка не хуже меня знал,
что невольниц для повелителя правоверных покупает Ибн аль-Кирнас! Это весь
Багдад знал! И он понимал, что не осталось мне иного пути к Зумруд, кроме
как через гарем халифа.
И я повернулась и пошла обратно, и в голове моей была сумятица, а
бедра продолжали мерно колыхаться, как если бы стан мой был тростинкой,
колеблемой ветром, и тайну этой походки даже в гареме моего брата знали
немногие, а уж на багдадском базаре она и вовсе была диковиной, подобной
разе среди верблюжьих колючек.
И та же рука, что удержала меня от посещения лавки Ибн аль-Кирнаса,
снова потянула за изар. И точно так же я ускорила шаг, и прошла через
ряды, и вышла с рынка, и вошла в переулок, совсем не подумав, что народу в
нем немного, а чем дальше я отойду от рынка, тем меньше прохожих мне
попадется.
Тот, кто шел за моей спиной, тоже прибавил шаг, так что я ощутила
близость его тела сквозь все свои покрывала, и он протянул руку, и положил
ее мне на спину, чуть пониже поясницы.
Мне показалось, будто проклятая джинния Азиза взяла меня в объятия и
молниеносно взлетела, и разомкнула руки, и кинула меня вниз, и я лечу,
переворачиваясь! И когда я ощутила под ногами землю, то удивилась тому,
что цела и невредима.
А рука тем временем протянулась и коснулась моего бедра, и я поняла,
что мое тело уже принадлежит этой руке, и что сейчас она крепко прижмет
меня. Но даже будь со мной сабля, подаренная мне братом, я не ударила бы
по этой руке, потому что мной овладело поразительное бессилие, и даже хуже
того - глаза мои едва не закрылись сами собой.
И было в этом нечто странное, но неизбежное, как будто я уже целую
вечность ждала прикосновения именно этой руки, и потому оно не вызвало во
мне возмущения, тем более, что обладатель сильных и вкрадчивых пальцев
принес с собой и облако мускуса, совсем меня одурманившее.
И тут я словно с небес рухнула на камни, ибо притягивавший меня все
ближе и ближе незнакомец прошептал мне прямо в ухо:
- Меж бедер твоих - престол халифата!
Мне показалось, будто меня преследует мой безумный попугай!
И две мысли столкнулись в моей бедной голове, словно два гиссарских
барана лбами. Первая из них была - о том, что в этот миг меж бедер моих
действительно престол халифата. А вторая - Аллах всемогущий, только один
человек в мире мог научиться от попугая этим дерзким словам, и это его
голос!
Я резко повернулась к ученику попугая - и точно, передо мной стоял
безумный поэт и лев пустыни, возлюбленный джиннии Марджаны!
- О нечестивый, о предатель, мало тебе Марджаны, ты еще готов
преследовать всех женщин багдадского базара и донимать их попугайскими
нежностями! - воскликнула я в великом возмущении. - Да не облегчит Аллах
твою ношу, о развратник, о сластолюбец, о похотливая обезьяна, о ишак,
готовый вскочить на любую ослицу!
Лев пустыни попятился, раскрыв рот. А затем, поскольку переулок в
этот миг был пуст, без размышлений сорвал с моего лица изар.
- Ах, это ты, маленький Хасан, возлюбленный джиннии Азизы! - и тут он
расхохотался. - Как же это я опозорился, приняв тебя за женщину? И что ты
делаешь на багдадском базаре в женской одежде и в изаре?
Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать этому несостоявшемуся
прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня от опасности. Но,
видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я - в мужчинах.
- Во имя Аллаха могучего справедливого! - воскликнул Ильдерим. -
Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на
ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь сверкание кольчуги, и
ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!
- А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать во
мне прежнего Хасана? - сердито осведомилась я.
- Твои бедра, - ответил этот распутник.
- Сократи свои речи, о Ильдерим! - сурово сказала я. - Превратности
времен заставили меня надеть женское платье.
- А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в мужской
наряд? - спросил он.
- Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, - ответила я. - Пойдем,
и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты
не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!
- Пойдем, - согласился Ильдерим и огляделся. В переулке все еще не
было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.
Я хотела сказать ему, что он - бесноватый, не отличающий дня от ночи,
сладкого от горького и женщины от мужчины. Но вместо этого я лишь
взмолилась:
- Не здесь, ради Аллаха!
- Хорошо, - сказал он, положил свою ладонь мне на затылок, приблизил
мое лицо, словно чашу, к своим губам, и я поняла, о чем думал поэт, когда
сотворил такие бейты:
Вот юноша, чья слюна походит на сладкий мед,
А взоры его острей, чем Индии острый меч.
Когда по земле пройдет, летит аромат его,
Как ветер, что средь долин и гор овевает нас.
- Пусти меня, о Ильдерим! - прошептала я. - Пусти, или нас застанут
здесь правоверные!
- Идем, - приказал он. - Я не знаю, как тебя зовут, но красота твоя
совершенна, и в любви не будет тебе равных!
- Нет! - я даже отшатнулась от него. - Ради Аллаха, не веди меня
никуда! У меня есть еще дело на этом базаре! Ты не знаешь, о Ильдерим, что
мерзкий аш-Шаббан прибыл в Багдад, и он расставил своих соглядатаев у
лавок ювелиров, и он выследил старуху, которая принесла мою половину
запястья, которую я велела показать невольницам Харуна ар-Рашида, а она из
корыстолюбия решила ее продать, и он взял у нее эту половину запястья, и
теперь для него открыт путь к Зумруд, а она доверится только тому, кто
покажет ей эту половину, и тогда...
- Я ничего не понял, - ответил Ильдерим, и тут я заметила, что иду за
ним, а он ведет меня за руку. - Какое запястье? Почему у тебя только его
половина? Откуда взялась старуха? Можешь ли ты рассказать об этом связно и
подробно? Или вместе с женским платьем к тебе вернулась и женская
бестолковость?
- Как только я верну себе саблю, о Ильдерим, - сказала я, - мы
побеседуем о женской и мужской бестолковости! А теперь слушай меня
внимательно, если только ты на это способен. При расставании я разломила
свое запястье на две половины и одну дала Зумруд. Я думала, что это
поможет нам найти друг друга, но моя половина оказалась в руках у гнусного
аш-Шаббана, и теперь он может в любую минуту послать ее во дворец
повелителя правоверных, и Зумруд увидит ее, и приложит к своей половине, и
они сойдутся, и она сделает то, о чем ее попросит посланец - а ведь она
будет считать его моим посланцем! И она погибнет, о Ильдерим! И все наши
труды окажутся напрасны!
- Нигде не сказано, что именно сегодня аш-Шаббан пошлет кого-нибудь
во дворец, - уверенно заявил Ильдерим.
- Я знаю это точно, как то, что сейчас - день, а после него наступит
ночь! - воскликнула я. - Видишь ли, я побывала сегодня в гостях у
аш-Шаббана.
- Как ты попала туда? - изумился Ильдерим.
- Он купил меня на невольничьем рынке за двадцать тысяч динаров! -
гордо сказала я, потому что за такие деньги можно купить несколько
красивых и образованных невольниц.
- Я бы не дал и сотни... - проворчал Ильдерим. - Надо быть
бесноватым, чтобы за свои деньги покупать гремучую змею и землетрясение!
Такая жена или невольница, как ты, для правоверного - бедствие из
бедствий. Тебе место не в гареме, а в страже халифа, в отряде удальцов
левой или правой стороны.
- Он не глупее тебя, о Ильдерим, и покупал меня не для своего гарема,
- как можно спокойнее отвечала я. - И думается мне, что гарем ему уже ни к
чему. Он купил меня для того, чтобы с моей помощью найти и уничтожить
талисман. А что до отряда удальцов, то, клянусь Аллахом, это неплохая
мысль! Если мне удастся благополучно выпутаться из этой истории, и спасти
Зумруд с ребенком, и позаботиться об их будущем, я пойду к халифу, и
поцелую землю между его рук, и открою перед ним лицо, и расскажу ему о
своих похождениях, и он прикажет взять меня в свою охрану. И я буду
выезжать вместе с удальцами правой или левой стороны перед халифом, и
разгонять прохожих, и бить древком копья по спинам зазевавшихся купцов!
- Сократи свои речи, о женщина! - приказал Ильдерим.
- Это - все, что ты можешь мне возразить, о купец? -
полюбопытствовала я. - Немного, клянусь Аллахом! Прибавь, о Ильдерим! Наши
уши жаждут меда твоей мудрости!
- Да не помилует Аллах того, кто дает волю женщинам, - сказал на это
Ильдерим. - А почему бы тебе не выпить водички из источника Мужчин? Раз уж
в этом теле обитает душа бешеного бедуина, из тех, которые грабят
караваны, то пусть уж и тело ей соответствует!
И он отцепил от пояса ту самую чернильницу.
- Если я выпью воды и стану мужчиной, - ответила я, - то ты будешь
ссориться и мириться со мной без ущерба для своего достоинства. Но я не
стану мужчиной, и ты будешь постоянно терпеть поражение в споре с
женщиной, о Ильдерим! Одно дело - когда последнее слово остается за
мальчиком Хасаном, а другое - за девушкой по имени Бади-аль-Джемаль, не
так ли, о Ильдерим? Возьми прочь свою чернильницу! Я не доставлю тебе
такого удовольствия!
Дальше мы шли молча.
- Куда ты ведешь меня, о Ильдерим? - наконец спросила я.
- Я хотел отвести тебя в тот хан, где остановился, - сказал он. - Но
теперь сам не знаю, что с тобой делать!
- Ничего со мной не надо делать! - гордо отстранилась я. - Вот
кошелек, его содержимое - двадцать тысяч динаров. Эти деньги заплатил за
меня аш-Шаббан. Возьми из них, сколько я тебе должна, а хочешь - возьми
все. И мы будем в расчете, о Ильдерим. И ты пустишь эти деньги в оборот, и
удвоишь их, и утроишь, а я займусь своими делами. Мне ведь нужно попасть
во дворец халифа, и найти Зумруд, пока к ней никого не прислал с
половинкой запястья скверный аш-Шаббан, и устроить так, чтобы во время
родов рядом с ней был талисман.
- Ты все время твердишь о какой-то половине запястья, о
Бади-аль-Джемаль, - остановил меня Ильдерим. - Что это за удивительное
запястье? Как оно выглядит?
- Как переплетенные серебряные листья, и между ними вделаны большие
камни, и еще...
- Так это над этим запястьем потешается весь багдадский базар? -
перебил меня Ильдерим. - Идем скорее, пока народ не разошелся! Ты увидишь
поразительное зрелище!
И он снова взял меня за руку, и поправил на мне Изар, чтобы никто не
видел моего лица, и повел меня обратно на рынок.
Оказалось, что возле лавок бедных ювелиров, к которым я и близко не
подходила, потому что знала толк в драгоценностях, собралась небольшая
толпа. Она веселилась. Хохот был слышен издалека. Ильдерим врезался в эту
толпу и потащил меня следом. Таким образом мы пробились в середину и
увидели маленького черного раба, одетого как наследник самого халифа. В
руке этот раб держал мою половинку запястья!
- Прибавьте, во имя Аллаха! - требовал мальчишка. - Прибавьте, о
знающие! Если бы это запястье было целым, цена его дошла бы до тридцати
тысяч динаров! Половину я уступлю за десять тысяч динаров, о правоверные!
- Убавь, о продавец! - отвечал ему всхлипывающий от смеха голос. - Я
куплю у тебя эту безделушку за девять тысяч динаров!
- Я не убавлю и буду ждать того, кто знает толк в подобных вещах! -
строптиво отвечал продавец. - А вы, о купцы, о прохожие, расскажите
повсюду, что на багдадском базаре продается запястье такой неслыханной
красоты, что половина его стоит десять тысяч динаров!
- Непременно расскажем! - пообещала ему толпа. - Но ты простоишь тут
до Судного дня и не дождешься бесноватого, который купил бы у тебя твой
обломок за такую цену! И ты явишься с этой вещью пред ликом Аллаха
великого!
- Мальчишка, похоже, евнух из гарема какого-то вельможи, - шепнул мне
Ильдерим. - И он уже несколько раз приходил сюда. Как только Аллах уберег
его от аш-Шаббана?
- Аш-Шаббан узнал о существовании запястья лишь несколько дней назад,
когда я отдала его лживой старухе, чтобы снести в гарем халифа, а она
понесла его продавать! - отвечала я.
- Если мальчишка из евнухов халифа... - пробормотал Ильдерим. -
Погоди, о Бади-аль-Джемаль, этот мальчишка ради нас горы сдвинет с места!
Он дернул маленького евнуха за полу его разноцветного кафтана.
- Ступай-ка ты к воротам медресе, - негромко сказал он, - и подожди
меня там. Я найду покупателя на твой товар.
И сразу же выскользнул из толпы, таща меня за собой.
У ворот медресе мы немного подождали, и вот мальчишка явился,
запыхавшись.
- Пойдем куда-нибудь, о господин, - сказал он Ильдериму. - Здесь не
место сличать половины.
- У меня нет второй половины, - ответил ему Ильдерим, - и я должен
предупредить тебя, о мальчик, что она в руках у плохого человека. И если
кто-то покажет тебе вторую половину, беги от него без оглядки, иначе он
погубит ту, что дала тебе этот обломок.
- Почему я должен верить тебе, о господин? - беспокойно спросил
мальчишка. - Мне приказано дождаться человека, который приложит к этому
запястью вторую половину. Больше мне ничего не приказано!
- Как зовут твою госпожу? - и Ильдерим повернулся ко мне. - О
Бади-аль-Джемаль, сейчас ты расскажешь все, что знаешь о той женщине,
чтобы мальчик тебе поверил.
- Мою госпожу зовут...
- Зумруд, - сказала я.
- Верно, ее зовут Зумруд, - согласился мальчишка. - Но во дворце
повелителя правоверных не меньше сотни невольниц с таким именем! Что ты
еще скажешь о ней, о госпожа?
- Она моего роста, - подумав ответила я. - У нее белые руки, и лицо,
как луна в ночь полнолуния, и черные волосы, и зубы как жемчуг...
- Избавь нас от этого, о госпожа - перебил меня мальчишка с таким
комичным высокомерием, что Ильдерим фыркнул. - Придворные поэты надоели
нам с этими славословиями, неужели и на базаре не будет от них спасения?!
- Ну, Бади-аль-Джемаль, вспоминай! - приказал Ильдерим. - Неужели
больше нет приметы?
- Она ждет рождения ребенка... - немного смутившись, сказала я. - И
ждать осталось совсем немного.
- Да, это так, - согласился маленький хитрец. - Но не думаешь ли ты
госпожа, что из всех женщин по имени Зумруд, она - единственная, которой
это угрожает?
- Да не помилует тебя Аллах! - не выдержала я и замахнулась. Ильдерим
удержал мою руку.
- Мальчик прав, - сказал он. - Дело слишком серьезно. Он прекрасно
знает, чем рискует Зумруд. И он не знает, кто мы с тобой. Вспоминай, о
Бади-аль-Джемаль! Наверняка есть хоть одна важная примета! Во имя Аллаха!
- Она хорошо играет в шахматы... - безнадежно добавила я.
- Слава Аллаху, великому, мудрому! - провозгласил мальчишка. -
Воистину, она настолько хорошо играет в шахматы, что Ситт-Зубейда за это
приблизила ее к себе, и оказывает ей уважение, и не желает ее продавать ни
за какие деньги!
- Еще бы! - не выдержала я. - Если вспомнить, что свое нынешнее
положение она, если вдуматься, выиграла в шахматы!.. Впрочем, погоди, о
мальчик. Разве Зумруд кто-то хочет купить?
- Да, о госпожа, - сказал он. - Один купец прибыл из дальних стран, и
явился к Ситт-Зубейде с подарками, и ей понравились некоторые редкости и
диковинки, но он примет за них в уплату только Зумруд. И он нагромоздил
ложь на обманы, доказывая, что Зумруд - его племянница, и что она отравила
его сына, за которым была замужем, и убежала, и была похищена
разбойниками, и продана купцам... А все это не так! И Ситт-Зубейда то
верит купцу, который, как он говорит, пришел в Багдад по следам Зумруд, а
то не верит. Но продавать ее все же не хочет, потому что только с ней она
может играть в шахматы по-настоящему.
- А тот купец - плешивый урод, хромой и подобный пятнистой змее? -
спросила я. - Не так ли, о мальчик?
- Именно так, о госпожа, - ответил он.
- Слава Аллаху, все разъяснилось, - сказал Ильдерим. - Теперь, о
мальчик, скажи нам, как тебя зовут, и мы все вместе придумаем, как быть.
- Зовут меня Ахмед, - приосанившись, ответил мальчишка. - Я евнух их
евнухов повелителя правоверных. И я служу госпоже Ситт-Зубейде, а она
приказала мне быть при госпоже Зумруд. Вот таковы мои обстоятельства.
Ильдерим запустил руку под тюрбан и почесал в затылке.
- Ты нравишься нам, о Ахмед, - сказал он. - И хотя ты еще не оказал
нам никакой услуги, мы хотим сделать тебе подарок, равного которому ты не
получал за всю свою жизнь.
Он снял с пояса чернильницу.
- Хватит ли ее содержимого? - спросила я.
- Хватит на троих по меньшей мере, - и Ильдерим встряхнул
чернильницу. - О Ахмед, сделай отсюда маленький глоток и ничего не бойся.
Но не пей слишком много, иначе то, что тебе достанется, будет мешать тебе
ходить!
- А это не отрава, о господин? - насторожился мальчишка. - Выпей
сперва сам, ради Аллаха!
- Как ты считаешь, о Бади-аль-Джемаль? - повернулся ко мне Ильдерим.
- Если ты не возражаешь, я отхлебну малость?
- При чем тут мои возражения? - удивилась я.
- Но ведь тебе придется после этого иметь со мной дело, - безмятежно
объяснил он. - Я не хочу, чтобы ты бегала от меня по комнатам, а я гонялся
за тобой наподобие возбужденного ишака! Если ты не возражаешь, я попробую
этой водички. Но если ты хочешь обладать мною в моем природном виде, то я
воздержусь.
- Пусть Марджана тобой обладает! - рассвирепела я. - И в любом виде!
Вот за ней гоняйся, как ишак, или верблюд, или как косматый ифрит! А я
поберегу себя для кого-нибудь более разумного!
- Таковы женщины, о Ахмед! - обратился Ильдерим к мальчишке. - Я на
все ради нее готов, а она сравнивает меня с косматым ифритом. Выпей и не
бойся. Но всего один глоток.
Ахмед набрался храбрости и отхлебнул.
Несколько секунд он стоял, как ошалелый. Затем вдруг отвернулся от
нас к стене старого медресе, торопливо распуская застежки своей одежды. И,
наконец, издал вопль восторга и торжества.
- О господин, о госпожа! - воскликнул он, повернувшись к нам. - Я
буду служить вам всю жизнь как раб! Я тысячу раз умру ради вас, я буду
сопровождать вас, куда бы вы ни направились, ради вас я вступлю в схватку
с джиннами и маридами!
- Все это ты когда-нибудь сделаешь, - мирно заметил Ильдерим. - А
пока запахни одежду, о Ахмед, и не смущай госпожу, ибо этого она еще
никогда не видела.
Если бы на поясе у меня висела сабля, то в Басре стало бы одним
купцом меньше. Но сабля осталась в хане. Это и спасло жизнь Ильдериму.
Что же касается того, на что намекал Ильдерим, то, живя в пещерах
среди одичавших воинов, трудно уберечь свой взор от всякой дряни.
Объяснять это Ильдериму посреди улицы я не хотела, и потому решила выбрать
подходящий момент, чтобы вывалить на его бедную голову решительно все свои
похождения, которые начались, когда меня, шестилетнюю, ночью в спешке и
суматохе вынесли из отцовского дворца.
Но сейчас время для откровенностей еще не настало. И кто знает - если
Ильдерим поймет, что все это время ссорился и мирился с царевной из
древнего рода, дочерью царей и сестрой царя, не изменит ли он своего
отношения ко мне? Прибавить к его речам капельку почтения, конечно, не
помешало бы, но свести все наши дела к одному почтению я тоже не хотела.
Ахмед запахнул одежду и уставился на Ильдерима взором, полным
обожания.
- Приказывай, о господин! - потребовал он. - Должен ли я вывести к
тебе нашу невольницу Зумруд, или ты хочешь, чтобы я провел тебя в гарем
повелителя правоверных, или есть еще и третий способ встречи для вас?
- А ты можешь провести нас в гарем? - изумленно спросила я.
- Клянусь Аллахом, это - самое простое и легкое из всего, что я могу
и готов для вас сделать! - был ответ. - Мы, евнухи, принадлежащие
Ситт-Зубейде, можем входить и выходить, и ее невольницы - это ее
невольницы, и сам халиф не имеет в них доли, и мы подчиняемся только
Ситт-Зубейде и ее старшим невольницам, и если какая-то из них хочет, чтобы
к ней в комнату привели красивого юношу, мы его приводим и получаем за это
плату!
- Вот, оказывается, как все просто, о Бади-аль-Джемаль! - обрадовался
Ильдерим. - Ну, решай, хочешь ли ты, чтобы вдова твоего брата разрешилась
от бремени в хане, или же во дворце халифа? Потому что далеко везти
женщину на сносях опасно и нелепо, клянусь Аллахом!
- Еще опаснее выпускать ее из дворца, - подумав сказала я. - Там она
под защитой и охраной Ситт-Зубейды, а в Багдаде ходят по улицам невольники
аш-Шаббана, и они могут выследить меня, и затаиться, и дождаться появления
Зумруд, и покончить со всеми нами разом! И лучше ей рожать во дворце, где
за ней присмотрят опытные женщины, чем в хане, где единственным нашим
советчиком будет попугай!
- Клянусь Аллахом, ты права, о женщина, - ответил Ильдерим. - Сейчас
мы поступим таким образом. Мы найдем носильщика, и дадим ему два дирхема,
и объясним, куда он должен пойти, чтобы принести клетку с попугаем. А если
он благополучно вернется, мы войдем в твое помещение и заберем все
остальные части талисмана. Давно не беседовал я с этим пернатым болтуном и
буду очень рад встрече!
- Он тоже, - проворчала я. - Пока я плыла на кораблях, клетка стояла
на палубе и он научился таким вещам, что слушать его нет никакой
возможности! И он будет рад научить тебя своим новым изречениям, потому
что ты хороший ученик и быстро все усваиваешь.
Ильдерим задумался на мгновение и все понял.
- Он так часто говорил тебе эти слова! - прошептал мне на ухо
дурманящим голосом этот безумец. - Неужели мне не будет дозволено сказать
тебе хоть раз, что меж бедер твоих - престол халифата, и блаженство тому,
кого ты изберешь халифом, и допустишь к престолу, и сама скажешь ему, что
он должен занять там свое место?
- Это уж получается второй раз, - так же, шепотом, ответила я. - И
сократи свои речи, о Ильдерим, иначе...
Тут я замолчала.
Но он, кажется, понял, что я имела в виду.
- Хорошо, о Бади-аль-Джемаль, - сказал он. - Мы возведем халифа на
престол при более подходящих обстоятельствах. Если таково наше желание, и
если ты не переменишься... А сейчас займемся делом. Ведь нам предстоит
сегодня проникнуть во дворец.
- Ради Аллаха, при чем тут ты? - изумилась я. - Давай не будем
придумывать себе лишних опасностей! Я и одна могу пронести туда клетку с
попугаем. А если меня в чем-то заподозрят, я притворюсь одной из невольниц
Ситт-Зубейды, и открою лицо, которое будет нежным лицом женщины, а не
бородатой рожей купца из Басры!
- Всякий халиф обязан проявлять заботу о своем престоле, - туманно
отвечал Ильдерим. - Я не отпущу тебя одну. Иначе с тобой наверняка что-то
случится. Ибо, хотя ты и владеешь саблей, как бедуинский разбойник, а
стреляешь, как на состязаниях лучников, ты - женщина, и в любой миг может
вылезти на поверхность твоя бестолковость. Так что не спорь со мной, не
раздражай меня и не пытайся от меня отделаться, ибо я - твой повелитель, и
ты сама прекрасно знаешь это!
И когда аш-Шаббан купил царевну Бади-аль-Джемаль, он отвел ее в свой
дом, и попытался склонить на свою сторону, чтобы она отдала ему каменный
талисман. Но царевна поняла его козни, и узнала, что он поклялся разводом,
и Каабой, и бородой пророка, что уничтожит талисман. И она придумала
хитрость против аш-Шаббана, и надела ему на голову горшок с ароматической
смолой, и убежала.
И она хотела найти ювелира Ибн аль-Кирнаса, приятеля халифа, чтобы он
отвел ее во дворец, и показал повелителю правоверных, и продал в гарем,
ибо она не видела иного пути к Зумруд. И она пришла к его лавке, и вдруг
видит, что туда входят невольники аш-Шаббана. А царевна знала, насколько
настойчив в достижении своей цели этот гнусный визирь. И она поняла, что
путь во дворец через посредство Ибн аль-Кирнаса для нее закрыт.
А когда царевна в растерянности пошла по улицам и переулкам, ее бедер
коснулась мужская рука, и она обернулась, и узнала Ильдерима, купца из
Басры. И она обрадовалась великой радостью.
А Ильдерим открыл ей лицо, и тоже узнал ее, и понял, что это не
мальчик, а женщина, и тоже обрадовался великой радостью. И царевна
рассказала ему о своих обстоятельствах, и осведомила обо всем, что связано
с половинкой запястья. И Ильдерим вспомнил, что на багдадский базар часто
приходит маленький евнух, и продает половину запястья, но запрашивает
такую цену, что все смеются, и запястье остается непроданным. И
Бади-аль-Джемаль поняла, что это Зумруд ищет ее и подает ей знак.
И они пошли, и нашли маленького евнуха, и поговорили с ним, и
Ильдерим дал ему выпить воды из источника Мужчин, и мальчик обрадовался
великой радостью, так как перестал быть евнухом. И он обещал, что введет
Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в гарем повелителя правоверных.
А этот мальчик по имени Ахмед знал всех во дворце, и его тоже все
знали, и он сказал Ильдериму, кому для подкупа достаточно горсти дирхемов,
а кому - кошелька динаров. И царевна с купцом, неся с собой талисман,
тайно вошли в гарем повелителя правоверных, в помещение его любимой жены,
Ситт-Зубейды. И она нашли там Зумруд, и Зумруд обрадовалась великой
радостью, ибо срок ее родов приблизился, и она боялась, что дитя умрет,
если его не будет охранять талисман. И она позвала двух женщин, которых
приставила к ней Ситт-Зубейда, их звали: одну Хубуб, а другую - Ясмин. И
Бади-аль-Джемаль дала этим невольницам денег, и велела им быть при Зумруд
неотлучно. А они были женщины опытные, умеющие помогать роженице, и
принимать младенца, и утишать боль разными снадобьями.
И когда Зумруд пошла в комнату, и Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом
приготовили талисман, и невольницы принесли чистые материи и кувшины с
охлажденной водой, и снадобья, и все было готово к появлению на свет
ребенка, прибежал Ахмед и сообщил, что обстоятельства изменились.
А дело в том, что мерзкий аш-Шаббан понял, что царевна найдет себе
путь во дворец, и что настало время действовать решительно. И он достал
самые изысканные редкости и диковины из своих сундуков, и среди них были
камни, отшлифованные и необработанные, в оправе и без оправы, и
чернильница, выдолбленная из цельного рубина и завернутая в хлопковую
вату, и амбра такой стойкости, что если смочить ею платок, то можно
стирать его в воде столько раз, что он весь истреплется, и останутся лишь
нити утка и основы и запах амбры. И он велел своим невольникам взять все
это, и повел их во дворец, и Ситт-Зубейду известили о его приходе. А он
был льстивый царедворец, и она охотно беседовала с ним из-за занавески.
И аш-Шаббан принес ей подарки, и она обрадовалась, и когда он в
очередной раз попросил себе невольницу Зумруд, она не могла ему отказать.
И аш-Шаббан попросил Ситт-Зубейду отдать ему Зумруд немедленно, чтобы она
родила ребенка не во дворце халифа, а у него дома. А он лгал, будто
ребенок - его внук, дитя его сына, якобы убитого Зумруд, и будто Зумруд -
дочь его брата.
И Ситт-Зубейда поверила ему, и взяла подарки, и приказала Ахмеду
привести Зумруд, и он прибежал в ее комнату и рассказал обо всем
Бади-аль-Джемаль и Ильдериму.
И царевна растерялась, а купец задумался, и призвал на помощь Аллаха
великого, могучего, и спросил Ахмеда, не может ли тот вывести их всех из
дворца, ибо здесь они попали в ловушку. И Ахмед отвечал ему, что сейчас
это опасно, ибо, если он не приведет сейчас Зумруд, все начнут ее искать,
и поднимется суматоха, и перекроют им все пути к бегству. Но тут же он
добавил, что излазил весь дворец, и нашел ход в подземелье, но никому не
говорил о нем, и что он не знает, куда в конце концов приведет этот ход,
но иного пути к спасению для них для всех не видит.
И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом, посовещавшись, решили, что нужно
уйти в подземелье, иначе за Зумруд явятся вооруженные невольники, и
обнаружат в ее комнате незнакомого мужчину, и во дворце повелителя
правоверных начнется такая суматоха и заваруха, что весь Багдад сойдет с
ума.
И они приказали невольницам взять Зумруд, а сами взяли материи и
кувшины с охлажденной водой, и Бади-аль-Джемаль понесла клетку с попугаем,
а Ахмед понес впереди всех факел, и они нашли дверь, ведущую в подземелье,
и вошли в нее, и закрыли ее за собой.
А Ситт-Зубейда и аш-Шаббан ждали, пока приведут Зумруд, и их терпение
иссякло, и они послали за ней другого евнуха, и он вернулся с известием,
что Зумруд, Хубуб и Ясмин пропали. И аш-Шаббан понял, что это дело рук
царевны Бади-аль-Джемаль.
Он покинул Ситт-Зубейду, а та была в ярости, потому что во дворце
происходят непонятные вещи, и вышел из дворца, и пришел к себе в дом, и
там уединился, и вызвал двух подвластных ему ифритов, тех, что упустили
Бади-аль-Джемаль в горах. И он хотел послать их во дворец повелителя
правоверных, чтобы они разрушили дворец и уничтожили Зумруд,
Бади-аль-Джемаль и талисман. Но ифриты не могли проникнуть во дворец, ибо
входы охранялись знаками и заклинаниями. Тогда аш-Шаббан велел им в образе
мышей и крыс обойти вокруг дворца, чтобы узнать, нет ли тайного хода, не
охраняемого заклинаниями. И они пустились в путь, и через некоторое время
появились и сказали, что нашли такой ход, и ему больше тысячи лет, и
никаких знаков над ним они не обнаружили. И аш-Шаббан понял, что настало
время рискнуть всем, что он имеет, ибо если погибнет его повелитель
Бедр-ад-Дин, то и его самого ждет смерть. И он взял самых сильных и
крепких из своих невольников, и дал им мечи и дротики, и сам пошел вместе
с ними, и пришел ко входу, указанному ифритами, и вошел в него.
А царевна Бади-аль-Джемаль, Ильдерим, Зумруд, Ахмед, Хубуб и Ясмин
спускались по лестницам, и шли узкими ходами, и поднимались, и опять
спускались, и поворачивали то вправо, то налево. И они продвигались так,
пока не оказались в большом помещении под сводом, и его стены и углы
тонули во мраке, и не видно было другого выхода из него.
- Воистину, ничего мрачнее этого подземелья не создано Аллахом! -
воскликнула я. - Кроме разве что преисподней...
- И скверное это обиталище... - проворчал попугай, которому
путешествие тоже не очень нравилось, настолько не нравилось, что он
принялся бурчать на вовсе незнакомом языке, и, судя по звукам и выражению,
это были гнуснейшие ругательства того языка.
- Зато нас здесь никто не найдет, о госпожа! - обнадежил Ахмед.
И мы вошли в подземный зал, и осветили его факелом, и обнаружили
следы разрухи и запустения.
- Судя по всему, здесь были конюшни... - задумчиво сказал Ильдерим. -
Или царь Сулейман держал тут пленных ифритов, вот откуда этот гнусный
запах. Но нам придется остаться здесь. Пусть Хубуб и Ясмин уложат наконец
Зумруд, потому что иначе она разрешится от бремени стоя.
Зумруд стоном подтвердила, что так оно и будет.
- Надо обойти помещение, о Ильдерим, - сказала я. - Нет ли здесь еще
какого-нибудь выхода? Клянусь Аллахом, лучше бы нам выйти отсюда вовсе!
- Нам нужна комната с четырьмя углами, чтобы разместить талисман. И
ведь не заставишь ты бедную женщину рожать под открытым небом? - спросил
Ильдерим и двинулся в обход помещения.
А я присоединилась к невольницам, чтобы помочь им удобно устроить
Зумруд, и Ахмед светил нам факелом.
- Сколько хлопот я доставила тебе, о царевна... - прошептала Зумруд.
- Молчи! - приказала я ей. - Не будешь в другой раз играть по ночам в
шахматы с первым встречным! И не зови меня царевной, слышишь? Не настал
еще час звать меня царевной, а твоего сына - царевичем и наследником
престола.
- Ты воистину права, о Бади-аль-Джемаль! - раздался из дальнего угла
голос Ильдерима. - Здесь есть дверь, но ее не открывали уже добрую тысячу
лет. Я даже думаю, что она приросла к стене.
- Жаль, - сказала я. - Ну что же, займемся талисманом, о Ильдерим.
Время не ждет.
- Поспешите, - вмешалась невольница Хубуб. - Госпожа моя взволнована,
и это не первые ее роды, так что все, по милости Аллаха, может случиться
очень быстро.
- Давай сюда клетку, о Бади-аль-Джемаль, - велел Ильдерим. - И
расставляй по углам зеркало и шкатулку.
- И куда же ты собираешься вешать клетку, о Ильдерим? - спросила я. -
Где здесь север, где юг? И как ты, ради Аллаха, собираешься это узнать?
Ильдерим так и застыл с клеткой в руках.
- Воистину, мы попали в ловушку! - воскликнул он.
- И сквер-р-рное это обиталище! - с непонятной радостью подтвердил
попугай.
- Придется нам, о Бади-аль-Джемаль, старательно помолиться Аллаху,
чтобы он просветил нас и послал спасение, - неуверенно сказал Ильдерим. -
Если ты знаешь другое средство, не скрывай его.
- А есть ли молитва о сторонах света? - спросила я. - И где здесь
восток, к которому следует поворачиваться во время молитвы? Кажется, все
наши труды были напрасны, о Ильдерим, и напрасно я взяла тебя с собой и
принесла тебе погибель...
- Ты так считаешь?! - у него от ярости вздернулась верхняя губа и я
поняла - он ни за что не согласится со мной. И он будет сражаться до
последнего именно потому, что я готова отступить.
И Ильдерим начал молиться.
Он сорвал с себя пояс вместе с саблей, чернильницей и кошельком,
скинул кафтан и фарджию, устроил из них нечто вроде молитвенного коврика и
рухнул на колени. Не знаю, заклинал ли кто когда Аллаха с таким бешенством
и такой настойчивостью - разве что ифрит, запертый в запечатанном кувшине!
И забота Аллаха вполне соответствовала бурной молитве Ильдерима.
Мимо его головы пролетел дротик, вонзился между двух невольниц и
пригвоздил к убогому ложу одежду Зумруд.
- К оружию! - крикнула я, как кричала воинам в час набега и ночного
боя, а затем выхватила из ножен саблю и кинулась к той самой заросшей
двери, откуда вылетел дротик. Но Ильдерим, не вставая с колен, все же
опередил меня. Он схватил камень с пола и могучей рукой запустил его во
мрак, прямо в открытую дверь. И этот камень успел вовремя - второй дротик,
вылетевший оттуда, в самом начале полета был сбит с верного пути и только
снес тюрбан с головы малыша Ахмеда.
Ильдерим метнул еще один камень и вскочил на ноги. А пока он кидал
эти камни, я уже добралась до двери, и Ахмед с факелом - за мной следом. И
третий дротик остался в руках своего обладателя, ибо я ворвалась в дверь,
рубя саблей направо и налево, ничего не видя перед собой - и из-за
темноты, и от ярости. На шестом или седьмом ударе я споткнулась о мягкое и
покатилась в обнимку с кем-то. Ахмед перепрыгнул через меня, тыча факелом
вперед, в чье-то лицо, и я услышала вой обожженного. А в двери уже
появился Ильдерим с дротиком и запустил его наугад вглубь коридора, и
кто-то там закричал предсмертным криком.
А затем мы услышали топот убегающих ног.
Когда мы вернулись в подземелье, таща за собой бездыханное, но явно
живое и невредимое тело, и осветили это тело факелом, я поняла, что
молитва Ильдерима дошла до слуха Аллаха и милость его к нам безгранична.
Ибо это был хромой визирь аш-Шаббан, и он, к счастью, лишь потерял
сознание.
Под причитания женщин, шуточки Ахмед, дикие крики попугая и стоны
Зумруд мы стали приводить его в чувство. И я потребовала у невольниц
какого-нибудь снадобья, а Ильдерим твердо сказал, что двух оплеух вполне
хватит. И он оказался прав.
Хромой визирь, плешивый урод, хуже пятнистой змеи, со стонами
возвращался в суетный мир. Он кряхтел, охал и чуть ли не скрипел, как
прогнившее дерево. Уж не знаю, камень ли в него попал, или он, спасаясь от
камней, налетел лбом на стену, но только за голову он схватился так, будто
эта голова уже раскололась, и лишь руками можно удержать вместе
разваливающиеся куски.
- Да покарает тебя Аллах, о несчастный! - обратился к нему Ильдерим.
- Ты что же, думал, о глупец и сын глупца, что можешь со всем своим
воинством помешать купцу, занятому выгодной сделкой? Ты хотел войти в
гарем потайным ходом и убить Зумруд, от спасения которой зависит моя
прибыль? Но Аллах не допустил такого безобразия, и более того - ты нам
сейчас поможешь спасти ребенка. Отвечай немедленно, о гиена, как ты вошел
в подземелье! Где этот вход? Сколько ты сделал поворотов? И не испытывай
долготерпение Аллах!
Визирь промычал что-то, чего никто не понял.
- Ты видишь эту саблю, о сын шайтана и обезьяны? - спросила я. - Ты
узнаешь ее?
Как и следовало ожидать, старый хитрец притворился, будто у него
совсем и окончательно отшибло память. Я поднесла острие к самой его шее.
Ильдерим же, завладев саблей аш-Шаббана, кольнул его с другой стороны.
Под стоны роженицы, путаясь и сбиваясь, в круге света от факела
рисовал аш-Шаббан пальцем на грязном полу расположение потайного входа у
берега Тигра. И с великим трудом, считая повороты, установили мы с
Ильдеримом примерное расположение сторон света.
Наконец, разобравшись, что где находится, мы приказали Ахмеду тащить
и расставлять по углам клетку, шкатулку, флаг и зеркало.
Попугай проникся ответственностью своей миссии и бормотал себе под
нос что-то невинное.
- Осталось главное, - мрачно сказал Ильдерим. - Правильно разложить
камни талисмана.
То, что мы оставляли напоследок, надеясь, что все как-нибудь само
собой решится и образуется, встало перед нами во весь рост и во всей
красе. Мы понятия не имели, что делать с этими пятью камнями, после того,
как собрали в одном помещении флаг, попугая, шкатулку, зеркало и рожавшую
Зумруд.
Я выложила их в ряд, начиная с самого большого.
Мы с Ильдеримом переглянулись. Зумруд заохала.
Ильдерим поменял местами два камня. Мы опять переглянулись. И стало у
нас на душе очень скверно, так скверно, как в поговорке, усвоенной мною
еще в пещерах: "Будто ифрит нагадил".
Аш-Шаббан, которого мы временно оставили в покое, лежал, опираясь на
локоть, и с интересом следил за нами. Вдруг он негромко и противно
рассмеялся.
- Какой же я глупец! - сказал он. - Воистину, я бесноватый и сын
бесноватого! Как я не догадался, что эти несчастные не знают секрета
талисмана! О-хо-хо... А ведь этого следовало ожидать, зная старого
путаника и скупердяя аль-Мавасифа! Он просто обязан был что-то совершить
не так в этом деле с талисманом! Вы никогда не догадаетесь, как это
делается, о порождения греха! Вы можете раскладывать эти камни до
скончания веков и прийти на суд к Аллаху с ними в руках! А если вы и
догадаетесь, как складывать талисман, вам это окажется не под силу! Ибо вы
не взяли с собой главного!.. Этот ребенок обречен, о Бади-аль-Джемаль, и
его кровь на твоей совести!
- Отрублю голову, - не оборачиваясь к нему, сказал Ильдерим и
построил камни клином.
- Ты можешь отрубить мне что угодно, о низкий родом, - продолжая
скрипуче смеяться, отвечал аш-Шаббан. - Где сказано, что именно от моей
руки должен погибнуть младенец? Я просто буду лежать здесь на полу, и
ждать, что случится. А если талисман не спасет его, может случиться все,
что угодно Аллаху! Из щели в стене выползет змея! Дитя задохнется в чреве
матери! Рухнет потолок!..
- Р-р-рухнет потолок! Р-р-рухнет потолок! - заорал попугай, которому
пришлась по душе эта угроза. Он помолчал мгновение и глубокомысленно
завершил: - Меж бедер твоих р-р-рухнет потолок!
- Это невозможно, о глупая птица, - сказал ему Ильдерим. - Те своды и
потолки, что находятся между бедрами, не имеют такого обыкновения... Ну,
Бади-аль-Джемаль, неужели мы ничего не придумаем? Аллах не допустит смерти
ребенка!
- И еще как допустит, - вмешался аш-Шаббан. Я знал, что этим
кончится. Оказывается, не было мне нужды пускаться в путешествия, и
связываться с ифритами, и раздаривать халифским женам сокровища! Как это
вы связались с талисманом, и рисковали ради него жизнью, и терпели ради
него бедствия, не зная его тайны? Воистину, таковы дела глупцов! А я знаю
эту тайну, я видел как выглядит талисман, когда он составлен, но вы ни
слова от меня не добьетесь! А если и добьетесь, составить его вам не по
силам! Вы глупцы, вы гиены, вы вонючие ифриты! И вы проиграли, а я...
Тут аш-Шаббан рухнул лицом на пол. За его спиной стоял Ахмед, и он
саданул его по затылку древком дротика, и по черным щекам текли слезы.
- Пусть он не говорит так! - воскликнул Ахмед. - О госпожа, и ты,
купец, придумайте же что-нибудь!
- Ахмед, скорее принеси воды из большого кувшина! - приказала Хубуб.
- А ты, Ясмин, влей ей в рот настоя из каменного пузырька, иначе она
умрет, не приходя в себя!
Ильдерим стукнул кулаком по каменному полу, зашипел и поморщился -
бил он, что хватило силы, и причинил себе боль. Затем он разложил камни
кругом. Мы обменялись взглядами, я мысленно попросила прощения у Аллаха и
составила из них крест.
- О госпожа, Зумруд уже одной ногой в могиле, и душа ее повисла на
ниточке, и вместе с ней погибает ребенок! - крикнула Ясмин.
- Старый ишак был прав, - сказал тогда Ильдерим. - Камни нужно
сложить необычным, более того - невозможным образом. И это все слишком
просто. В чем тут загадка? Не в тяжести же этих камней?
- Меж бедер-р-р твоих - минар-р-рет Хар-р-рун ар-р-р-Р-рашида! - ни с
того ни с сего заорал попугай.
- Что-то новенькое, - заметил Ильдерим. - И до чего же озабочена
проклятая птица твоими бедрами! Чего она только туда не помещала! Хотя,
воистину, то, что разомкнет твои бедра, о Бади-аль-Джемаль, с виду весьма
похоже на минарет!
- О Ильдерим, наш попугай впервые сказал мудрое слово! - воскликнула
я. - Он единственный, кто понял, о чем говорил мерзкий аш-Шаббан! Минарет,
о Ильдерим! Мы должны сложить из камней минарет! Причем самый маленький
камень должен быть внизу, а самый большой - наверху! Вот разгадка!
- Но это же невозможно, о Бади-аль-Джемаль! - отвечал мне Ильдерим.
- А что сказал нам аш-Шаббан? Вот именно потому, что невозможно, мы и
должны попытаться!
- Поторопись, о госпожа! - в один голос крикнули мне обе невольницы.
- Еще мгновение - и все старания будут напрасны.
- Если бы у нас была липкая смола или что-нибудь в этом роде! -
Ильдерим покачал головой. - Наверняка старый скупердяй, объясняя
аш-Шаббану, как складывать талисман, предупреждал его о смоле. Ну,
попробуй, о Бади-аль-Джемаль, во имя Аллаха справедливого, милосердного...
Твои руки для этого дела подходят лучше моих.
Я села поудобнее и взяла самый маленький камень.
Минарет из двух камней держался крепко. С шестой попытки я установила
третий камень. С двадцать седьмой - четвертый.
- Торопись, о госпожа! - закричала Хубуб, и все рухнуло.
Ахмед подскочил к ней и закатил здоровую оплеуху. Она дала сдачи,
Ильдерим вскочил на ноги и замахнулся на обоих.
- Тише, ради Аллаха! - приказала я. - Иначе все это плохо кончится!
И все замолчали, словно только теперь поняли, что жизнь Зумруд и
ребенка действительно зависит от талисмана.
Я опять взяла нижний камень. Но я уже знала, как совмещать неровности
и зарубки на камнях. И ощупывая верхний, самый большой, я в уме сочетала
его выступы и углубления со знаками на четвертом камне. Конечно, со смолой
было бы легче. Но смолы не было.
Времени тоже не было.
Я опустила руку точным, единственно возможным движением и положила
камень. Медленно, невыносимо медленно, не дыша, я отвела руку. Все
замерли.
Минарет держался!
И тут раздался сперва стон ожившей Зумруд, а через мгновение - первый
крик ребенка, подхваченного ловкими руками Хубуб.
Сын джаншаха был спасен.
- Слава Аллаху великому, могучему! - воскликнул Ильдерим. - Дело
сделано, о Бади-аль-Джемаль! Сейчас для нас главное - выбраться отсюда.
Что будем делать с флагом, шкатулкой, зеркалом и попугаем? Ведь они нам
больше не нужны, а, Бади-аль-Джемаль?
- Мы продадим вещи на рынке, - сказала я, - а деньги раздадим нищим -
за здоровье сына моего брата. А попугая мы отпустим на свободу! Хватит ему
сидеть в клетке и говорить глупости. Ты свободна, бестолковая птица, и
можешь лететь куда тебе только вздумается. Понимаешь, о попугай?
- О госпожа, взгляни же наконец на ребенка! - потребовала Хубуб. -
Это мальчик, и на лице его видны знаки благополучия!
- Я знаю, - сказала я. - У моего брата мог родиться только сын. И
если Аллах даст мне детей, это будут только сыновья.
- Уж я постараюсь, - скромно добавил Ильдерим.
- Ты еще не достиг престола халифата, - одернула я его, и тут в одном
из углов раздался короткий странный вскрик и послышалась подозрительная
возня.
Мы одновременно обернулись, хватаясь за сабли, ибо здесь, во дворце
повелителя правоверных, можно было ждать любой мерзости.
В том углу, где должен был находиться попугай творилось несусветное.
Там стоял человек, на котором была надета клетка из разноцветных прутьев,
и она трещала, и прутья выскакивали из гнезд, а он выпутывался из этого
хитросплетения, и дергался, и бормотал нечто невразумительное.
- Ради Аллаха, что это с тобой происходит, о попугай?! - обратился к
нему Ильдерим.
- Меж бедер твоих вселился шайтан! - поклонившись, отвечал ему тот
человек. Ильдерим замахал на него обеими руками.
- Да это же всего навсего заколдованный! - поняв, в чем дело,
воскликнула я. - Оказывается, у нас была власть отпустить его на свободу!
Только откуда он взялся, такой диковинный?
Он действительно выглядел, как чужестранец из очень дальних краев. На
голове у него была круглая, словно блюдо, шапка, которая держалась на
самой макушке и была привязана шнурочками, по спине спускалась толстая
черная коса, глаза были раскосые, а в ушах были какие-то нелепые закладки,
с них свисали ленточки, а на лентах были самоцветы. Меч на его поясе тоже
поражал своим причудливым видом. Но все же уродом этого заколдованного я
бы не назвала.
- Во имя Аллаха можешь ты нам сказать что-нибудь по-человечески? -
обратился к нему Ильдерим.
Тот ответил целой длинной и щебечущей песней на неизвестном языке,
причем кланялся самым потешным образом. А потом он повернулся ко мне и
запел снова, прижав руку к сердцу, и я, не понимая ни слова, догадалась,
что речь на сей раз идет о моих прекрасных глазах, и агатовых ресницах, и
шее, и бровях, и прочих достоинствах. И я увидела, что этот заколдованный
молод, и статен, и во взгляде его - пламя любовной страсти.
- Уж лучше бы тебе оставаться попугаем! - с досадой сказал Ильдерим.
- Тогда тебя хоть можно было понять!
- Я прекрасно все поняла, - возразила я. - Он благодарит нас за
освобождение и восхищается моей красотой. Для этого не нужен толмач, о
Ильдерим!
- Даже лучшая из женщин будет в каждом слове слышать восхищение своей
красотой... - пробурчал Ильдерим. - О Аллах, все они неисправимы! И
виновата твоя привычка ходить с открытым лицом! Вот уже и заколдованные
объясняются тебе в любви! Недостает только джиннии Азизы и того косматого
ифрита, который беседовал с попугаем!
Я оставила эти слова без внимания, чтобы они повисли в тишине и
пустоте. Мало приятного, когда последнее слово остается за тобой лишь
из-за пренебрежения собеседника. Ильдерим откровенно и неприкрыто
ревновал. В сущности, я не возражала против ревности, мне даже нравилась
его ревность, но пусть бы он лучше сочинял о ней стихи, которые так ему
удаются, а не говорил глупостей.
И тут мы услышали надвигающийся шум.
- Сюда кто-то идет, о госпожа! - воскликнул Ахмед. - Идет по моему
потайному ходу! Бежим скорее! Я потушу факел, и мы скроемся в темноте!
- О бесноватый, с нами женщина, которая только что родила, и она
слаба, и ее надо нести на руках! - набросилась на него Ясмин. - Мы не
пронесем ее через эту щель!
- Не пронесете! - раздался голос аш-Шаббана, о котором мы на радостях
совершенно забыли.
Он отполз к двери, через которую его внесли полумертвого, и встал
там, и стоял, держась за косяк.
- Мой повелитель погиб из-за вас страшной смертью, - продолжал
аш-Шаббан. - И шайтаны спорили за право унести его душу в преисподнюю. Но
и вы не уцелеете! Сейчас сюда ворвутся слуги Харуна ар-Рашида, и они убьют
вас всех за осквернение его гарема, и уцелеет лишь ребенок! Горе вам, о
неразумные! Не принес вам счастья этот проклятый талисман!
Ахмед метнул в него дротик и попал прямо в грудь. Аш-Шаббан рухнул на
спину и оказался в том лазе, откуда его невольники метали в нас дротики.
Но, падая, он успел что-то повернуть, и дверь закрылась, и он был по ту ее
сторону, а мы - по эту. И шум бегущих ног все приближался.
- Надо защищаться, о Бади-аль-Джемаль, - сказал Ильдерим. - Пока я
жив, они до тебя не доберутся.
- Если я и переживу тебя, то ненадолго, о Ильдерим, - ответила я.
- Ты красивая женщина, тебя помилуют. - И он вынул саблю из ножен.
- Нет мне дела до их помилования! - И я тоже вынула саблю.
Наш расколдованный попугай сказал что-то на своем певучем языке и
обнажил меч.
И мы, окружили ложе, где лежала Зумруд, и невольниц с младенцем, и
готового метать дротики Ахмеда, собираясь дорого продать наши жизни и
жизнь ребенка.
В помещение ворвались черные рабы с факелами, но отступили, видя, что
мы тоже вооружены.
Один из них приблизился к нам, держа в руке обнаженную саблю, и
обернулся и сделал знак прочим подойти поближе.
Тогда вперед вышел наш попугай. Он поглядел на черного раба
пристальным взором, усмехнулся и, Аллах мне свидетель, медленно спрятал
саблю в ножны. Он стоял рядом с огромным негром, невысокий даже хрупкий, в
длиннополом парчовом халате, и вдруг вскрикнув, подпрыгнул выше
собственного роста, и мы перестали понимать, что здесь происходит.
Когда же это прекратилось, он стоял посреди помещения и скромно
улыбался. А на полу лежало восемь негров, и всех их он поразил, не
прикасаясь к мечу, а только ногами!
Но количество невольников с факелами росло, их собралась уже целая
толпа у дверей, и хотя они не рисковали, однако, приблизиться к бывшему
попугаю, он понял, что дело не ладно, и все-таки вытащил меч из ножен.
Но тут, повинуясь неслышимому для нас приказу, негры расступились и
склонились в поклоне. Вошло несколько почтенных старцев в огромных
тюрбанах и с длинными седыми бородами. Они несли свитки рукописей. Старцы
тоже расступились и склонили тюрбаны, но не так низко. Затем вошли бодрые
молодцы, и сразу стало видно, что это - удальцы правой стороны и левой
стороны из охраны халифа.
И наконец, появились трое мужчин - невысокий широколицый, с
маленькими пухлыми губами, и второй - стройный красавец с седеющей
бородой, и третий, огромный ростом и угрюмый. По тому, как все
преклонились перед ними, я поняла, что это - сам повелитель правоверных,
Харун ар-Рашид, и его главный визирь Джафар Бармакид, и неразлучный с
этими двумя палач мести Масрур.
Повелитель правоверных неторопливой походкой подошел ко мне, коснулся
пальцем моей сабли и улыбнулся.
- Спрячь это, о Бади-аль-Джемаль! - ласково сказал он. - Нет тебе
нужны защищаться от нас. Клянусь Аллахом, мои дармоеды были правы, когда
вычитали в своих гадательных книгах, что мой дворец посетит царевна
изумительной красоты и совершенной прелести! Этой ночью, когда я мучился
бессонницей и не знал, чем себя развлечь, ко мне ворвалась толпа моих
придворных звездочетов, и они показывали пальцами на небо, и называли по
именам звезды, в которых я ровным счетом ничего не смыслю, и потрясали
гадательными книгами, и объявили, что в подземелье моего дворца появился
на свет сын царя Джаншаха, которого охраняет сестра его отца, царевна
Бади-аль-Джемаль, и что с ними - китайский царевич, который был
заколдован, и превращен в попугая, но колдовство кончилось, и он снова
стал человеком. А теперь покажи мне, о Бади-аль-Джемаль, маленького
царевича, жизнь которого ты спасла!
Я позволила ему подойти к ребенку. Халиф склонился над малышом и
опять улыбнулся.
- В гадательных книгах моих дармоедов этот царевич уже назван именем
Тадж-ад-Дин, - сообщил халиф. - Поди сюда, о Джафар, полюбуйся на этого
ребенка и прикажи выдать придворным звездочетам, мудрецам, магам и
гадальщикам все, что им причитается за такое удачное предсказание! А ты, о
царевна Бади-аль-Джемаль, закрой поскорее лицо, чтобы даже я не мог
оскорбить твоей царской крови лицезрением твоей красоты!
- Так, значит, ты - царевна, о Бади-аль-Джемаль? - растерянно спросил
Ильдерим.
- А это что за воин? - осведомился халиф. - В гадательных книгах про
него, кажется, ничего сказано не было!
- Я всего лишь купец, о повелитель правоверных! - с достоинством
отвечал Ильдерим. - Путешествуя из Басры в Багдад, я повстречал царевну и
оказал ей услуги, и теперь мне время возвращаться домой в Басру.
- О повелитель правоверных! - воскликнула я. - Если бы не этот купец,
сын моего брата погиб бы не родившись, а в его царстве остался править
злобный предатель Бедр-ад-Дин!
- Мы наградим купца, - милостиво кивнул халиф и отвернулся от
Ильдерима. - Теперь приведите толмачей, чтобы китайский царевич мог
поблагодарить свою спасительницу и вступить в беседу с нами. Нам же не
терпится узнать, как и почему он был превращен в попугая! Это скрасит нам
нашу бессонную ночь. И приведите также невольниц царской крови, которых я
подарю Бади-аль-Джемаль, и приготовьте ей достойные покои, и немедленно
найдите нянек и кормилиц для маленького царевича!
Тут началась суматоха, забегали рабыни с ворохом царских одежд для
меня и Зумруд, засуетились евнухи, черные рабы начали по одному выходить
из подземелья, а им навстречу спешили толмачи, и няньки, и кормилицы, и
ничего невозможно было понять в этом человеческом коловращении. А когда я
растолкала всех этих людей, Ильдерима уже не было. Только лежал на полу
затоптанный пояс с ножнами от сабли, чернильницей и кошельком...
И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом привели Зумруд в подземелье, и время
ее настало, и роды начались. И Бади-аль-Джемаль не знала как складывать
камни талисмана, и не узнала бы вовеки, но через потайную дверь в
подземелье явился гнусный визирь аш-Шаббан, сопровождаемый невольниками, и
он хотел проникнуть во дворец и убить Зумруд. Но Бади-аль-Джемаль и
Ильдерим прогнали невольников, и пленили аш-Шаббана, и стали расспрашивать
его о тайне талисмана. И он, сам того не желая, намекнул им, в чем
разгадка загадки, и Бади-аль-Джемаль составила талисман, и дитя
благополучно появилось на свет.
А повелитель правоверных, Харун ар-Рашид в ту ночь, как обычно,
мучился бессонницей. И он призвал Джафара Бармакида и Масрура, чтобы они
развлекли его, и вдруг прибегают придворные звездочеты, которые только что
наблюдали на башнях звезды и составляли гороскопы. И они увидели, что в
эту ночь совершилось действие знаменитого каменного талисмана царицы
Балкис, и появился на свет младенец царской крови, наследник престола, и
что произошло это в подземелье халифского дворца! И халиф приказал найти
людей, знающих входы в подземелья, и отвести себя туда. И он увидел там
новорожденного младенца, и охраняющих его с обнаженными мечами купца,
китайского царевича и девушку, чью красоту бессилен описать язык.
И повелитель правоверных Харун ар-Рашид на следующий день собрал
диван, и богато наградил купца Ильдерима, и дал ему тюки с тканями, и
золотые и серебряные блюда и кувшины, и сто кошелей с динарами, и
невольников, и невольниц, и лошадей, и верблюдов, и мулов. А купец
поблагодарил его и отправился своей дорогой.
А потом Харун ар-Рашид беседовал с китайским царевичем, и узнал, что
тот хочет жениться на Бади-аль-Джемаль, и повелитель правоверных посватал
царевну за китайского царевича, и устроил им пышную свадьбу. И царевну
семь дней открывали перед женихом в разных нарядах, а на восьмой он вошел
к ней, и сокрушил ее девственность, и они стали жить в мире и любви.
Когда же ребенку исполнился год, Харун ар-Рашид снарядил караван, и
дал маленькому царевичу свиту и войско, и во главе войска поставил
опытного военачальника, и Тадж-ад-Дин отправился в царство своего отца. А
вместе с ним поехали его тетка, Бади-аль-Джемаль, и ее муж, китайский
царевич. И они привезли мальчика на остров Шед, и там его растили и
обучали всему, что должен знать царь, пока он не вырос и не возмужал, и не
взошел на престол.
А Бади-аль-Джемаль и ее муж отправились в Китай, и там их встретили с
великим почетом, и родители царевича сыграли для них еще одну свадьбу, и
они жили прекраснейшей и приятнейшей жизнью, пока не пришла к ним
Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний.
Ты можешь рассказать все это именно так своему повелителю, о сестра
моя, ибо такое завершение будет ему понятно и приятно.
На самом же деле получилось совсем наоборот. И если ты, о Шехерезада,
поклянешься всеми именами Аллаха, что тайна эта умрет с тобой, я поведаю
тебе, чем же окончились эти неслыханные события.
Китайский царевич действительно пожелал жениться на мне, но при одной
мысли о том, что мы и на ложе не сможем обойтись без толмача, я рычала от
ярости, как Ильдерим при виде черной стражи. Я бы, пожалуй, могла
привыкнуть к свисающей до пояса косе и самоцветам в ушах, но обречь себя
на вечную немоту я не могла.
И кроме того, я желала принадлежать другому.
Но другой скрылся, даже не сделав попытки меня увидеть. Он отступил,
он уступил меня бывшему попугаю, довольный, что ему выдали из халифских
кладовых сколько-то там тюков с тряпками и ржавых кувшинов! Это было
невыносимо.
Я не могла пожаловаться на свою судьбу даже попугаю, как привыкла за
месяцы странствий, - ведь этот попугай собирался на мне жениться!
Должно быть, халиф решал со мной это дело, когда я из-за исчезновения
Ильдерима была во временном помутнении рассудка. Иначе трудно объяснить,
откуда вдруг взялось мое согласие, и началась подготовка к свадьбе, и меня
стали охранять от внешнего мира строже, чем дочерей самого халифа. Я
хотела все же направить весточку Ильдериму, и написала ее, и сложила, и
отдала Ахмеду, но проныру Ахмеда не выпустили из дворца, потому что он
принадлежал к моей свите, а меня берегли от сглаза, от злоумышленников, от
охотников лицезреть мою красоту и вообще от всего на свете. Все попытки
Ахмеда кончились тем, что его взяли под наблюдение.
И вот истекли три дня, полные суматохи, и сборов приданного, без
которого халиф не желал отдавать меня китайскому царевичу, и бесед с
бывшим попугаем из-за занавески в присутствии двух толмачей, потому что
знатока его наречия во дворце не нашлось и призвали тех, кто хоть немного
смыслил в этом щебете и чириканье. Они на пару переводили признания
царевича, причем слово говорил один, затем два слова - другой, и так далее
в том же духе. Сперва это меня забавляло. Сперва - забавляло...
Последней ночью я прокралась в помещение для слуг и разбудила Ахмеда.
- У людей особенно крепок сон перед рассветом, - сказала я. - Пойдем,
о Ахмед, попытаем счастья! Может быть, нам удастся выйти из дворца. Если
ты поможешь мне, я по-царски награжу тебя.
- Я уже получил свою награду, о царевна... - задумчиво сказал
мальчишка. - А что, правда ли ты так любишь этого бродягу купца, что
готова ради него сбежать от жениха?
- Клянусь Аллахом, о Ахмед, - ответила я, - я не такова, чтобы
покинуть его из-за случайностей времени и обмана дней. Ему принадлежит
старая дружба, которой не забыть, и любовь, которая не износится...
Я помолчала, вспоминая его лицо, и голос, от которого взлетала,
словно в объятиях джиннии, и руки, и губы, а потом сказала стихи, которых,
кажется, раньше никогда не знала:
Когда удалился ты, смотрел на других мой глаз,
Но образ твой перед ним покачивался всегда.
Когда же смежался он, являлся ты мне во сне,
Как будто меж веками и глазом живешь ты, друг.
- Как все это удивительно, - ответил Ахмед. - По свету путешествуют
царевны, и простой купец может заслужить их любовь! Скажи, о
Бади-аль-Джемаль, нет ли у тебя младшей сестры, и не собирается ли она
путешествовать?
- На всех безумцев не хватит в мире царевен! - усмехнулась я. -
Впрочем, рассчитывай на помощь Аллаха, и уж кого-нибудь он тебе в жены
пошлет. И лучше, чтобы это была не царевна, с ними слишком много хлопот.
Взгляни на Ильдерима - ведь тяжко ему со мной приходилось?
- Лучше терпеть от царевны, чем распоряжаться невольницей, - здраво
рассудил мальчишка. - Ибо чем сердитее царевна днем, тем слаще радость
победы ночью. А какая победа может быть над невольницей, о
Бади-аль-Джемаль?
- Скажи все это Ильдериму, о Ахмед, - посоветовала я. - Возможно,
тогда он хоть что-то поймет!
И мы собрали кое-какие вещи, и бесшумно пошли по коридорам,
переступая через спящих стражей, и действительно вышли из дворца на кануне
рассвета, но сразу же за его порогом нас подстерегала досадная
неожиданность.
Большая крыса, о которой мы думали, что она просто собралась
перебежать нам дорогу, вдруг остановилась, запищала, стала расти и выросла
до высоты в два человеческих роста!
- Спаси и помилуй нас, Аллах, от сатаны, побитого камнями! - в ужасе
воскликнул Ахмед.
- Перестань вопить, о несчастный, это не сатана, а всего лишь джинния
Азиза, да не облегчит Аллах ее ношу! - прикрикнула я на мальчишку.
- Да, о Бади-аль-Джемаль, это я, и наконец-то мы встретились, -
сказала Азиза, понемногу превращаясь из огромной туманной крысы в
совершенную по прелести девушку с когтями на пальцах, которые я разглядела
очень даже явственно. - Я обшарила все страны, все моря и острова, пока не
узнала, что ты направилась в Багдад. А поскольку дворец халифа защищен от
джиннов знаками над дверьми и сильными заклинаниями, я стала блуждать
вдоль его стен, зная, что ты рано или поздно выйдешь наружу. Ты попалась,
как птица в клетку, о Бади-аль-Джемаль. И никто не спасет тебя от
китайского царевича, кроме меня.
- Я знаю, какую плату ты потребуешь, и не нуждаюсь в твоей помощи, о
Азиза, - ответила я. - И улетай поскорее, а то настанет утро и ангел
Аллаха поразит тебя огненной стрелой. Я же здесь в безопасности от тебя,
ибо я еще на пороге дворца, и меня защищают знаки и заклинания!
- Но как только ты выйдешь отсюда, они перестанут быть тебе защитой!
- зарычала джинния. - Каждую ночь я буду обходить дворец дозором! А если
ты выйдешь днем, тебя увидят мои соглядатаи и расскажут мне, куда ты
направилась! И горе тем, кто осмелится тебе помочь! Так что я буду ждать
твоего мудрого решения, о Бади-аль-Джемаль. И надеюсь, что ты предпочтешь
меня китайцу.
- Да не облегчит Аллах твоего положения в Судный день! - воскликнула
я. - Да покроешься ты паршой, да истерзает тебя чесотка!
- На все воля Аллаха, - кротко ответила Азиза и неторопливо растаяла.
- Постой, о Азиза! - крикнула я ей вслед. - А если мне все же удастся
выйти из дворца незамеченной? Ты же знаешь, на что я способна! Если я
окажусь в этом деле сильнее тебя?
- Если тебе удастся выйти из халифского дворца так, что я не увижу
тебя и ничего об этом не узнаю, клянусь Аллахом, я оставлю тебя в покое и
не буду требовать, чтобы ты выпила воды из источника Мужчин! - прогудело
из мрака. - Но я могу спокойно дать еще тысячу таких клятв, о
Бади-аль-Джемаль, ибо ты покинешь дворец либо моим возлюбленным, либо
женой китайского царевича! А третьего решения у этой задачи нет!
- Аллах лучше знает! - возразила я, чтобы последнее слово все-таки
осталось за мной.
- Нам придется вернуться, о госпожа? - спросил Ахмед.
- Да, нам обоим лучше вернуться, - ответила я. - Не подстерегла бы
тебя за углом эта дочь скверны, эта распутница, разорви Аллах ее покров!
И мы, ступая на цыпочках и перешагивая через спящую стражу, пошли
обратно.
А утром началась предсвадебная суета.
Пришли невольницы, и вымыли меня в бане, и стали наряжать, и
перевивать мои кудри жемчугом, и выпускать локоны на лоб и на щеки. А я
сидела, как тот истукан, что вырезают из дерева франкские мастера, и
невольницы сурьмили мне глаза, и румянили щеки, и подводили брови, так что
я стала сама на себя не похожа и даже подумала, что могу беспрепятственно
выйти из дворца - в таком виде Азиза меня не узнает.
Ахмед вертелся поблизости, и мы обменивались взглядами. Вдруг он
исчез и появился тогда, когда я была уже совсем убрана и вошли лютнистки и
женщины с бубнами, чтобы сопровождать меня на свадьбу, и певицы
прокашлялись перед долгим пением.
- Пожелай мне счастья, ради Аллаха, о Ахмед, - попросила я.
- Я не стану желать тебе счастья, о госпожа, - сурово отвечал
мальчишка, - потому что и без меня найдется, кому это сделать. И ты сама
знаешь, о царевна, что даже тысяча пожеланий счастья не сделает тебя
сегодня счастливой!
- Что это ты держишь в руках? - спросила я.
- Пояс, который Ильдерим забыл в подземелье, - протягивая мне этот
пояс, сказал Ахмед. - Я отнял его сегодня утром у маленьких невольников,
но ты сперва была в бане, потом тебя причесывали, и я не мог к тебе
попасть. Возьми же в приданное пояс бродяги купца, который ради тебя
рисковал жизнью, и когда ты будешь китайской царицей, доставай иногда из
сундука, и смотри на него, и вспоминай нас обоих!
- К чему эти упреки, о Ахмед? - спросила я. - Ты же знаешь мои
обстоятельства, и видел Азизу, и понимаешь, что Ильдерим испугался моего
царского величия и бросил меня!
- Такова любовь царевен, - заметил Ахмед. - Возьми же пояс, а то
старшие евнухи сейчас поведут всех в зал для пиршества и прогонят меня
прочь.
- Дай его сюда! - И я взяла этот кусок тисненой кожи, и прижала его к
груди, вызвав изумление своих невольниц, и поцеловала его, и погладила
ножны от сабли, и улыбнулась чернильнице, в которой булькала волшебная
вода, только ее осталось совсем мало. И я взяла кожаный кошелек, и открыла
его, но он был пуст и на ладонь мне вывалился всего лишь старинный
перстень.
Я задумалась, что это за перстень, который носят в кошельке, а не на
пальце. И я стала его разглядывать, и увидела на нем вырезанные знаки, и
вдруг поняла, что это такое! Это был тот перстень, который Ильдериму
продал аль-Мавасиф, чтобы он приобрел власть над джиннией Марджаной!
Конечно же, двери халифского дворца охранялись знаками и
заклинаниями, так что джинны, ифриты и мариды не могли попасть в него. Но,
возможно, речь шла о том, что они не могли попасть по своей воле или по
воле пославших их людей. Что, если, находясь во дворце, я все же смогу
вызвать Марджану?
Я призвала на помощь Аллаха и потерла перстень!
Комната наполнилась дымом, невольницы, лютнистки и певицы с визгом
бросились от меня прочь, а под высоким потолком повисла красавица джинния.
- А где же мой повелитель? - растерянно спросила она. - Ради него я
нарушила запреты, и об этом узнают наложившие заклятия маги и покарают
меня!
- Я теперь твоя повелительница! - сказала я. - Магов я беру на себя,
я знаю средство, как их уговаривать, а ты возьми меня в объятия и
немедленно неси отсюда прочь! Пока эти несчастные не выдали меня замуж за
китайца!
- Ты не повелительница, ты всего лишь случайная хозяйка перстня, -
ответила мне джинния. - И я должна тебе подчиниться. Но мой повелитель
задерет у тебя перстень, и я вернусь к нему.
- А ты знаешь, где он, о Марджана? - спросила я.
- Да, знаю. Но я не могу к нему приблизиться, ибо он не зовет меня.
- Ну так неси меня к Ильдериму!
- Хорошо, о женщина! - и Марджана посмотрела на меня с великим
подозрением. - Я отнесу тебя к Ильдериму, но если ты бросишь на него хоть
один взгляд, или откроешь перед ним лицо, или даже покажешь ему кисть
руки, я убью тебя. Слышишь, о царевна?
Что такое бурные страсти джиннов, я знала благодаря Азизе. По милости
Аллаха великого, могучего, Марджана не признала во мне насурьмленной и
нарумяненной, того мальчика, который должен был сразиться ночью с
Ильдеримом на заброшенном ристалище. А если бы узнала, ей достаточно было
бы призвать свою бешеную сестрицу, и все ее заботы разрешились бы сами
собой.
- Я слышу и все понимаю, о Марджана, - ответила я. - И если будет на
то воля Аллаха, я вырвусь на свободу из этого дворца, а ведь больше мне
ничего не надо, лишь свобода. И пусть нас ждут на дороге за городом два
хороших оседланных коня, потому что мы с тобой поедем, как два путника.
Это мое приказание, о рабыня перстня! Повинуйся!
- Я повинуюсь перстню, но не тебе, - сказала она. - На голове и на
глазах! А тебя, если ты помышляешь об Ильдериме, ждет смерть.
Разумеется, я могла одним нажатием камня отправить ее туда, откуда
она явилась со своей дикой ревностью. И позволить, чтобы меня семь дней
открывали перед китайским царевичем, и чтобы он сокрушил мою
девственность!
Я была достаточно сердита на Ильдерима, чтобы сделать такую глупость.
Но мне после этого пришлось бы зарубить Ахмеда саблей, ибо совесть не
позволила бы мне встретить его взгляд.
- О рабыня перстня, есть еще одно дело! - вспомнила я. - Ты понесешь
меня в сокровищницу халифа, где лежит мое приданое, и мы возьмем там мою
саблю, в рукояти которой бадахшанские рубины, и лезвие покрыто узором
виноградных листьев, и ножны которой с золотым наконечником в виде
виноградной кисти!
- Слушаю и повинуюсь, хотя эта сабля не спасет тебя, о царевна! - С
такими словами Марджана взяла меня в объятия, и потолок раскрылся и мы
вылетели и понеслись.
Мы взяли саблю, и еще кое-что из оружия, и я опоясалась поясом
Ильдерима, и вложила мою саблю в его ножны.
И Марджана быстрее молнии вынесла меня за городские стены.
К оливковому дереву были привязаны два прекрасных коня, подобных
моему Абджару. Марджана, едва коснувшись земли, превратилась в почтенного
шейха.
- Караван Ильдерима двинулся в путь на рассвете, - сообщила она, - и
идет вон той дорогой. Его красные верблюды сильны, но медлительны, и мы
легко догоним их. Но берегись, о царевна!
И мы поскакали.
Когда же вдали показались замыкающие караван всадники, я придержала
коня и обратилась к Марджане.
- Ты напрасно собираешься убивать меня, о джинния, - сказала я ей. -
То, что я хочу сообщить Ильдериму, касается наших незавершенных дел и
обязательств, которые остались между нами, и это вовсе не слова любви.
Подумай сама, могут ли быть слова любви между наследницей царей и купцом
из Басры? Я платила ему за услуги, а он служил мне. А когда мы покончим с
делами, я отдам ему перстень и мы расстанемся навсегда. Так что с тобой я
тоже больше не увижусь, о Марджана. Поэтому давай в последний раз сядем
рядом, и я поблагодарю тебя за то, что ты сегодня для меня совершила, и
выпьем шербета, и закусим плодами, и я пожелаю тебе счастья и Ильдеримом,
и ты пожелаешь мне счастья с тем, кого назначит мне в мужья Аллах.
Шейх покосился на меня из-под седых бровей. Но я смотрела открыто и
немного печально, как положено одинокой царевне, не имеющей в мире
покровителя и защиты, кроме своей сабли. Каждый сражается за любовь как
может. У меня не было острых перепончатых крыльев, которыми можно
разрубить дамасскую сталь, и когтей у меня тоже не было. Но моя любовь
была сильнее ее любви!
Потому, и лишь потому я выдержала взгляд Марджаны.
- Будь по-твоему, о царевна, - решила она и из-за своей спины
извлекла поднос с фруктами и кувшин с шербетом.
Мы спустились с коней и сели в тени дерева.
Остальное было совсем просто - когда она, достав из воздуха две чаши
и разлив в них шербет, потянулась куда-то в гущу веток за жареным
цыпленком, я плеснула ей в чашу из чернильницы Ильдерима, и выплеснула
около половины того, что там осталось.
Язык смертного бессилен описать то, что из этого получилось!
Марджана осушила чашу, поднесла ко рту ножку цыпленка и вдруг
застыла, прислушиваясь к тем чудесам, что творились в ее теле. Затем стала
странно ерзать на ковре, запустила руку к себе под одежду и вскочила на
ноги. Голову ее вдруг окружили языки синего и зеленого пламени, наподобие
львиной гривы, и сменились языками алого и желтого пламени, и из ушей и
ноздрей пошел черный дым, и она стала топать ногами, и земля задрожала под
ней.
- Я победила, о Марджана! - сказала я, не вставая с ковра и лишь
положив руку на рукоять моей любимой сабли. - Теперь тебе ни к чему
Ильдерим! Теперь тебе нужны молодые и красивые невольницы, а львов пустыни
оставь уж нам, слабым женщинам! И к тому же ты в безопасности от магов,
охраняющих дворец халифа своими заклинаниями, ибо джиннии Марджаны больше
нет на свете, и им некого вызвать к себе, чтобы наказать за вторжение! Они
не знают, что ты из джиннии превратилась в джинна!
- Вода из источника Мужчин! - поняла Марджана, продолжая топать, и
расшвыривать ногами песок и камни, и размахивать руками, когти на которых
выросли и стали длиной в локоть.
Вырвав с корнем дерево, под которым мы сидели, и размахивая им, как
помелом, она взмыла в небеса и с диким криком кинулась оттуда на меня. Я
увернулась и ударила ее саблей по руке. Раны, нанесенные людьми, у джиннов
заживают мгновенно, на глазах затянулась и эта рана. Но Марджану поразила
не столько боль, сколько мое сопротивление.
- Постой, о Марджана, и дай мне сказать тебе одну вещь! - закричала
я, видя, что она опять собралась взлетать. - Знаешь ли ты, что я могу
нажать камень перстня, и ты от этого исчезнешь? Видишь, я знаю даже ту
тайну перстня, которую не знала ты сама. Вот откуда моя смелость! А если
Ильдерим рассказал мне о всех свойствах перстня, которым можно вызвать
тебя, то как по-твоему, кто из нас ему дороже?
Марджана, или как там теперь следовало ее звать, выронила дерево. И я
испугалась, как бы ее гнев не обратился на Ильдерима.
- Почему же ты не подумала об этом раньше? - спросила она. - Ты бы
могла отправить меня прочь, едва увидев след его каравана, и не превращать
в мужчину!
- Начертал калам - как судил Аллах, - отвечала я. - А если бы
обстоятельства изменились и ты опять сделалась свободна от чар перстня, о
Марджана? Нет, я хочу владеть моим любимым без лишних тревог и волнений!
Я нажала на камень, и она со стоном исчезла.
А я стала крутить рукоять моей сабли, и открутила верхний виток, и
сняла его, и положила перстень в то малое пространство, которое оставил
оружейник нарочно для таких случаев. И я закрыла рукоять, и дала себе
слово никогда больше ее не раскручивать, и поскакала вслед за караваном, и
нагнала его, и увидела среди ведущих его всадников Ильдерима, который был
богато одет, и сидел на великолепном коне, и все ему повиновались. И я
подъехала поближе, и приветствовала Ильдерима, и долго ждала ответного
приветствия, ибо он онемел, и молчал столько времени, что хватило бы на
молитву в два раката.
Я смотрела ему в глаза и думала, что одержала победу. Но лучше бы мне
было встретиться еще с одной разъяренной джиннией - ту я хоть без зазрения
совести могла бы обмануть.
- Закрой лицо, о царевна, - сказал Ильдерим. - На тебя смотрят
незнакомые мужчины. И я тоже на тебя смотрю.
- Ну так опусти глаза, о Ильдерим! - посоветовала я.
Он отвернулся.
- Неужели нам больше нечего сказать друг другу, о Ильдерим? -
спросила я. - Неужели это не мы сражались со стражей источника, и
прятались от ифритов, и спасли сына моего брата? Неужели это не наша
верность друг другу все преодолела? И теперь ты не хочешь взглянуть мне в
глаза?
- Я был верен, чтобы не сказали: "Умерла верность среди людей!" -
пробурчал он.
- Да не облегчит Аллах твоей ноши, о Ильдерим! - начала сердиться я.
- Ты же видишь, что я покинула собственную свадьбу, и убежала из-под
присмотра халифа, которому не терпелось увидеть меня китайской царицей и
который лучше меня знал, что мне нужно для счастья! И я обманула джиннию
Азизу, которая неосмотрительно дала клятву, что отступится от меня, если я
сумею незаметно для нее выбраться из халифского дворца! И я избавилась от
джиннии Марджаны, превратив ее в джинна! И вот я поскакала за твоим
караваном, и догнала тебя, и стою перед тобой с открытым лицом, так какие
же еще нужны между нами слова и объяснения?
- Не надо никаких слов, о царевна, - согласился он. - Я благодарен
тебе и повелителю правоверных за эти сокровища, и невольников, и коней, и
верблюдов. Вы щедро наградили ничтожного купца за его скромные услуги!
Ведь я - всего лишь купец из Басры, я уезжаю и приезжаю, покупаю и продаю,
и это дело, сперва казавшиеся безнадежным, стало для меня прибыльным.
- Воистину прибыльным, о сын греха! - отвечала я. - Ты получил целый
караван, и невольников, и невольниц, и верблюдов, и мулов, и коней, и тюки
тканей, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и еще царевну в придачу!
Кто из купцов мог бы этим похвастаться, о Ильдерим?
- Благодарение Аллаху, мы не нуждаемся в царевнах! - вдруг с
гордостью объявил он. - Я купец, и я женюсь на дочерях купцов, и мои дети
и внуки будут купцами. А царевнам надлежит выходить замуж за царевичей,
что бы их дети и внуки были царями!
- Гордость погубит тебя, о Ильдерим! - воскликнула я. - Ты горд, как
целое войско шайтанов!
- А ты - как два войска шайтанов, о царевна! - он тоже вышел из
терпения. - Ты уверена, что стоит тебе сделать знак - и все будут ползать
во прахе у твоих ног, потому что ты сестра царя, Джаншаха, и тетка
будущего царя Тадж-ад-Дина! Ты настолько в этом уверена, что предлагаешь
себя мужчине и даже подумать не можешь об отказе!
- А ты настолько горд, что не можешь даже принять дара от женщины,
которая тебя любит!
- А ты настолько горда, что говоришь об этом с гордостью, как если бы
ты говорила с человеком настолько ниже себя по происхождению и положению,
что его мнение для тебя не имеет никакого значения!
- Распутай узлы своего красноречия, о Ильдерим! - взмолилась я, хотя
отлично поняла, что он имел в виду. - И забудь наконец, что я царевна, как
я сама об этом забыла!
- Видишь, сколь велика твоя гордость, о царевна? - ухватился он за
возможность сопротивляться. - Ты можешь даже позволить себе забыть на
минутку о своем царском достоинстве и величии, прекрасно зная, что они от
тебя никуда не денутся!
Воистину, легче мне было сражаться с разъяренными джинниями, чем
растолковывать этому безумцу, что я люблю его!
- Перед лицом Аллаха могучего, справедливого, отрекаюсь я от своего
царского звания! - воззвала я к небесам. - И пусть Аллах сделает меня если
не женой, то хоть невольницей вот этого безумного купца! Вот все, чего я
хочу в жизни!
- Далеко же заводит тебя твоя гордость! И ты будешь накрывать на
стол, за которым усядутся четыре мои законные жены, и донашивать за ними
старые шальвары? - ехидно осведомился он.
- У тебя не будет четырех жен, о несчастный, - как можно строже
отвечала я. - Или ты женишься на мне, или я убью тебя собственными руками.
Ты знаешь, как я владею оружием!
Сперва я хотела вынудить его к поединку. А во время сражения, и
обмена ударами, и обмена острыми словами, он забыл бы обо всех сегодняшних
глупостях, и снова стал самим собой, и мы до чего-нибудь путного
договорились бы.
- Мы отъедем на расстояние пущенной стрелы, и станем биться, пока не
погибнет один из нас. Мы давно уже собирались завершить поединок, начатый
на том ристалище, между колонн из белого мрамора, и не будет для нас
случая удобнее, чем этот! Едем, о Ильдерим, не заставляй меня ждать!
- Ты славно бьешься, о царевна, но вспомни, что халиф подарил мне
сотню невольников, способных охранять в пути караваны и отбивать нападения
разбойников! И все они бросятся на тебя, и ты успеешь убить десять или
двадцать, но остальные свяжут тебя по рукам и ногам, а я буду издали
приказывать им, чтобы они, упаси Аллах, не повредили твоей нежной кожи
веревками! - насмешливо сказал Ильдерим. - К тому же твоя сила - всего
лишь сила женщины.
Но вдруг мне в голову пришло совсем иное!
Я отъехала немного, сняла с пояса чернильницу, открутила крышку и
поднесла к губам.
- Что это у тебя, о царевна? - забеспокоился Ильдерим. - Клянусь
Аллахом, это же чернильница с волшебной водой!
- Надеюсь, того, что осталось, хватит, чтобы сделать меня мужчиной, -
отъезжая еще дальше, отвечала я. - Погоди, о Ильдерим, я выпью воду, и
силы мои прибавятся, и в поединке я буду гораздо сильнее тебя, и мы
сразимся, и мой меч выйдет, блистая, из твоей спины, и...
Я запрокинула голову, собираясь сделать глоток.
- Не смей, о царевна! - воскликнул он. - Брось немедленно эту
проклятую чернильницу!
Но я, не выпуская ее из рук, ударила пятками коня и поскакала прочь
по дороге, а он - за мной.
- Хорошо, прекрасно, о Ильдерим! - закричала я обернувшись. - Отъедем
подальше, сразимся, и ты увидишь, кто из нас сильнее!
- Брось чернильницу, о женщина! - завопил он, потому что я придержала
коня и опять поднесла ее к губам. - Во имя Аллаха! Я тебе приказываю!
Влага уже коснулась моих плотно сжатых губ, когда он налетел, вырвал
из моих рук чернильницу и отшвырнул в сухие придорожные кусты.
Но прежде, чем он бросил чернильницу, я попыталась ее отнять, и он
обхватил меня, чтобы прижать мои руки, а потом он не стал размыкать
объятия, и мы молча смотрели, как песок всасывает струйку волшебной воды,
темнеет и опять светлеет.
- Так ты воистину хочешь, чтобы я оставалась женщиной? - тихо
спросила я, слушая биение его сердца.
- Да, - ответил Ильдерим. - Клянусь Аллахом, я хочу в жизни только
этого и ничего больше!
И на сей раз последнее слово осталось за ним.