Генри Лайон ОЛДИ

                               СУМЕРКИ МИРА



                             Отвага без подвига - забава. Это дело  богов.
                          Трусость без подвига - забота. Это дело людское.
                          Дело героя - подвиг. Я не знаю для героя другого
                          дела.
                                         Я.Голосовкер "Сказания о титанах"



               КНИГА ПЕРВАЯ. СКАЗАНИЕ ОБ УХОДЯЩИХ ЗА ОТВЕТОМ



       ТЕНЬ ПЕРВАЯ. ЧЕЛОВЕК, ЗВЕРЬ, БОГ. СИГУРД ЯРРОУ, ДЕВЯТИКРАТНЫЙ


                                                  Я лег на сгибе бытия,
                                                  На полдороги к бездне...
                                                               В. Высоцкий


                                    1

     Так далеко он еще никогда не забирался.
     Лес изучающе разглядывал одинокую  человеческую  фигурку,  подмигивая
мириадами солнечных бликов, и путник  иногда  думал  о  тех  трех  жизнях,
которые у него еще остались, и об их ничтожности перед зеленой  шелестящей
вечностью... Кроме того, Перевертыши вторые сутки шли по его следу. Это он
знал наверняка.
     Если глянуть на западные склоны  горного  массива  Ра-Муаз  с  высоты
орлиного полета...  Впрочем,  что  может  понадобиться  крылатому  хозяину
перевалов в путанице стволов и лиан,  начинавшейся  сразу  от  пограничных
форпостов  Калорры  и  тянущейся  вплоть  до  древних  рудничных   штолен,
заброшенных и обвалившихся невесть  когда?..  Лети  домой,  гордая  птица,
гоняй круторогих архаров с уступа на уступ, купайся в слепящей голубизне -
даже твоим всевидящим взором не пробить  переплетения  крон  деревьев,  не
разглядеть скрытого в вязком, текучем шорохе...
     Он устало посмотрел вслед орлу, мелькнувшему  в  просвете  листвы,  и
поправил сползающий вьюк. Потом подумал и туже затянул  перевязь,  сдвигая
рукоять  меча  за  спиной  ближе  к  правому  плечу.   Повертел   головой,
приноравливаясь к новому положению поклажи, поднял и  опустил  руки  -  да
нет, вроде все в порядке, не давит, не звякает... - и двинулся дальше.
     Трава у его ног зашевелилась,  и  из  нее  медленно  всплыла  плоская
тупоносая голова на гибкой шее толщиной с мужскую голень. Голова качнулась
из стороны в  сторону,  подрагивая  раздвоенным  язычком,  и  настороженно
замерла, косясь на поросль молодого бамбука.
     - Спокойно, Зу, - сказал человек, прекрасно  понимая,  что  змея  его
практически не слышит, - не мельтеши... Время твоей охоты еще  не  пришло.
Расслабься...
     Его ладонь опустилась на шею  удава,  чуть  пониже  тусклого  медного
ошейника, пальцы еле заметно прошлись по чешуе  -  но  змея  и  не  думала
успокаиваться.  Трава  расступилась,  рождая  толстые  упругие  кольца   -
коричневые с желтым, - и предупреждающее шипение  вспороло  пряный  аромат
летнего леса.
     Человек превратился в изваяние и стал ждать.
     Между узловатыми стволами возник пятнистый силуэт, еще мгновение -  и
маленькая лань выскочила на притихшую поляну. Животное вздернуло капризную
головку, чутко поводя  ноздрями,  затем  Зу  свернулся  в  страшный  узел,
готовясь к броску...
     Лань выгнулась всем телом и растворилась в кустах горного жасмина.
     Человек тихо рассмеялся.
     - Ночью, - бросил  он  недовольно  шипящему  удаву,  -  ночью  будешь
охотиться. Понял, Зу? А днем другие дела есть. Так что - пошли...
     И снова улыбнулся. Уж  больно  нелепо  прозвучало  слово  "пошли"  по
отношению к ловчему удаву Зу, гордости  корпуса  "гибких  копий",  семи  с
лишним шагов в длину -  хороших,  уверенных  шагов,  и  до  восьми  совсем
чуть-чуть не хватает...
     Когда  они  пересекли  поляну,  человек  обернулся   на   колышущийся
кустарник, где исчезла испуганная лань,  и  на  лице  его  мелькнула  тень
беспокойства.
     - Нет, - сказал он сам себе,  -  вряд  ли...  И  зверь  неподходящий.
Совсем глупый зверь. И хилый. Глухие места, нетронутые...
     Он коснулся пояса, на котором висел крохотный инструмент величиной  с
ладонь, нечто вроде игрушечной арфы с непропорционально толстыми струнами,
- и низкий вибрирующий звук поплыл  над  землей.  Рябь  травы,  выдававшая
движение змеиного тела,  стала  смещаться  вправо.  Зу  безошибочно  понял
хозяина.
     ...Спустя несколько часов солнце изранило все тело о ветки деревьев и
обрызгало кровью заката ледники вершин - но  человек  и  змея  уже  успели
выбраться к месту предполагаемой стоянки. Едва перед  ними  возник  ручей,
стальным  клинком  рубящий  надвое  овальную  лощину,  -  удав  немедленно
скользнул вниз по глинистому склону и лениво поплыл по течению, а  человек
снял вьюк  и  спустился  к  воде,  поглядывая  по  сторонам.  Он  напился,
ополоснул руки и долго смотрел на свое отражение.
     Спокойные серые глаза. И неправдоподобно длинные для мужчины ресницы.
     Крупный нос с еле заметной горбинкой.
     Резко очерченные скулы.
     Белесый шрам, вздергивающий верхнюю губу.
     Вполне обычное лицо. Если не заглядывать  поглубже  в  серые  стоячие
омуты. А вот если рискнуть...
     Из воды смотрело  лицо  салара  Пятого  уровня  Сигурда  Ярроу,  лицо
Скользящего в сумерках.
     Охотника за Перевертышами.
     С глухим проклятием он ударил ладонью по воде, расплескав  отражение,
и капли воды потекли по щекам, оставляя мокрые бороздки. Он плакал  лживой
водой затерянного ручья. Он знал, чье лицо разбилось под ударом.
     Лицо труса. Человека, видевшего смерть друга и не сделавшего  ничего.
Ровным счетом - ничего.
     То, что он и не мог ничего сделать, не играло никакой роли.
     Впервые он пожалел о том, что у него оставалось еще три жизни.


     ...Лань нырнула в кустарник, и пятна ее шкуры перемешались с  пятнами
веток и листьев, с солнечными бликами... Через некоторое время  из  кустов
вышел мальчик-подросток. На ту же поляну. Вышел и остановился.
     Нет, не мальчик.  Девушка.  С  узкими  бедрами  и  твердой  маленькой
грудью. Она  повернулась  в  ту  сторону,  куда  направился  Скользящий  в
сумерках, и - словно мороз тронул блестящую гладь ее глаз. Вот уже хрупкая
ледяная корка сковала края озера, еще немного...
     Пальцы рук  девушки  сжались  в  плотные  кулачки,  так  напоминающие
копытца лани. Она еще немножко постояла, переступая с ноги на ногу,  потом
прыгнула в заросли...
     И лес принял ее в себя.


     Ночь прошла  на  удивление  спокойно.  Пару  раз  Сигурд  просыпался,
вслушиваясь в темноту, - его будил короткий, хрипящий всхлип  четвероногих
неудачников - и на рассвете Зу приполз  сытый,  благодушный  и  немедленно
свернулся в клубок, рассчитывая подремать в холодке.
     Его  хозяин  обошелся  половиной  черствой  лепешки  с  сыром,  затем
распаковал вьюк и достал точильный брусок.
     Сигурд собирался править заточку Оружия.
     С большой буквы.
     Собственно,  уже  с  Третьего  уровня   понятие   "оружие"   порядком
расплывалось, а для салара верхних ступеней  оружием  было  все.  Пояс  от
туники. Подобранный камень. Ветка. Локоть. Палец.
     Сигурд  вспомнил,  как  он  и  еще  тройка  "почек",  гордых   серыми
форменными плащами, заявилась на бахчу к наставнику Фарамарзу и  попросили
- да нет, потребовали сократить часы занятий  с  каменным  ядром  за  счет
увеличения объема секирного боя. И в тот день подтвердились все легенды  о
дурном характере наставника Фарамарза.
     Тощий, костлявый Внук Богов - так именовались учителя на  официальных
встречах - погнал Сигурда  в  оружейную  за  топорами,  заставил  учеников
вооружиться, а потом избил всех четверых, тщетно машущих своими  секирами,
избил собранными им дынями и арбузами.
     С тех пор Сигурд терпеть не мог поздних фарсальских дынь  с  шершавой
твердой кожурой и липкой жижей в середине.
     Но Оружие... Тот же Фарамарз мог часами распространяться  о  форме  и
балансе  древних  мечей,  ходя  вокруг  найденного  в  развалах  клинка  и
облизываясь, как Зу при виде  молока.  Он  сам  подбирал  мечи  для  своих
выпускников, не доверяя никому, да и самим  выпускникам  в  том  числе,  -
кстати, он так ни разу и не ошибся в выборе. А  Оружие  для  самого  Ярроу
наставник позаимствовал из личной коллекции - это уже после  VII-х  летних
экзаменов - и  очень  обиделся,  когда  пунцовый  Сигурд  стал  мямлить  и
отказываться.
     Знал старый Внук Богов правду рукояти меча. Знал правду рук  учеников
своих. Умело вкладывал одно в другое.
     Оружие. Узкое, чуть выгнутое лезвие синей стали. Два локтя  от  скоса
острия до овальной гарды. Рукоять в полклинка, продолжающая  общий  изгиб.
Обтяжка - из кожи неведомого морского  зверя,  шершавой,  как  наждак.  Не
скользила такая рукоять в умелой ладони, и рубил меч бронзу без зазубрин и
воздух - без свиста.
     Фехтовать им было нельзя. Не для того предназначался.
     Оружие. Брат Скользящего в сумерках.
     ...Сигурд сдул с клинка невидимые пылинки, протер меч  до  глянцевого
блеска специально припасенной ветошью и  опустил  оружие  в  ножны.  Потом
спрятал брусок и покосился на притихшего удава.
     - Подъем, Зу! Если до завтрашнего вечера мы не отыщем Пенаты  Вечных,
- или как они там еще зовутся? - нами непременно кто-нибудь отобедает. Или
отужинает. Поползли, приятель, спросим Отцов о неизвестном...
     Удав  просунул  голову  сквозь  немыслимый  узел  собственных  колец,
задумчиво пожевал нижней челюстью и спрятался обратно.
     - Лентяй, - грустно заметил Сигурд. - Лентяй и обжора. Гнилой  жирный
канат...
     Ответа не последовало.
     Тогда Скользящий в сумерках сделал шаг к своему спутнику, пошарил  по
траве и изо всех сил дернул Зу за кончик хвоста. Через  мгновение  он  уже
напрягал все тело,  сдерживая  неистовый  напор  обвившегося  вокруг  него
удава, а тот громко шипел и мотал головой у самого лица салара.
     Это была их обычная игра. Один раз из дюжины Ярроу успевал отпрыгнуть
до броска, один из семи - ухитрялся высвободить  руку  и  ухватить  Зу  за
горло, один из  трех  -  пытался  вытерпеть  ту  вечность,  после  которой
удовлетворенный змей сменял гнев на милость и ослаблял хватку.
     В тех случаях, когда  человек  "выигрывал",  Зу  немедленно  обвисал,
шлепался на землю и подставлял свою  белесую  шею  под  самой  челюстью  -
чесать. В остальных же он гордо отползал в сторону  и  ждал  вкусненького.
Тем более что в поклаже  Сигурда  всегда  находилось  несколько  древесных
лягушек-ревунцов или фляжка кислого молока.
     Свежее молоко Зу не любил. И сливки не  любил.  Он  вообще  мало  что
любил. А хозяину удав скорее покровительствовал.
     Во всяком случае, так иногда казалось самому Ярроу.
     Салару все-таки удалось вырвать левую руку из мертвых тисков змея, но
он не стал поддерживать игру и просто похлопал Зу по морде.
     - Не время сейчас, - сказал  Сигурд,  и  на  какое-то  мгновение  ему
примерещилось, что удав внимательно следит за движением человеческих губ.
     - Уходить надо. Пенаты Вечных  дожидаться  не  станут.  Вопросы,  Зу,
вопросы сводят мне скулы и жгут гортань  -  а  ответы  на  них  неизвестно
где... Да и есть ли они, ответы на мои вопросы?..


     ...Раздвинув листья гигантского папоротника, хрупкая грациозная  лань
следила за удалявшимся человеком, за лентой извивающейся травы у его  ног,
и в выпуклых глазах лани,  в  их  темной  глубине,  стыл  лед  -  мертвый,
обжигающий    лед,     придающий     лани     сходство     с     каменными
полузверьками-полуженщинами древних барельефов.
     А Сигурд уходил,  не  оборачиваясь,  и  пока  тело  его  двигалось  в
отработанном неутомимом ритме, он  снова  и  снова  касался  своей  памяти
острым ножом боли и  бессилия,  делая  тончайшие  срезы,  обнажая  забытые
пласты, рассматривая ушедшее время, ища  крупицы  ответов  на  безнадежные
вопросы...



             СРЕЗ ПАМЯТИ. КАЛОРРА. ГОРОД, ГДЕ НЕ ЛЮБЯТ ГЕРОЕВ

     Сигурду - шестнадцать. Он совсем недавно вышел на  Вторую  ступень  и
теперь ужасно гордится серым широким плащом с серебряной пряжкой на плече.
Он - салар зарослей. Сверстник и друг Брайан Ойгла  соперничает  с  ним  в
задирании носа и суровых мужских манерах. Остальные Скользящие в  сумерках
здороваются с ними за руку, и сам наставник Фарамарз берет их  с  собой  в
Калорру в качестве сопровождающих - правда, предварительно отобрав бичи  и
даже бронзовый серп Брайана.
     В город с оружием не ходят. В городе живут люди. Не  к  лицу  потомку
богов, Девятикратно живущему, носить то, чем отнимают жизнь, в присутствии
тех, у кого жизнь - единственная и последняя.
     Иное дело - салары. Герои. Девятикратные. Щит между городом и  лесом.
Совсем иное дело. Сигурд все понимает. Он горд и счастлив. Сегодня он идет
в Калорру. Единственное, что смущает юного героя, - он не понимает,  зачем
наставнику  Фарамарзу  нужны  сопровождающие?!  Он   пытался   представить
кого-нибудь, от кого надо было бы охранять  Внука  Богов,  но  воображение
отказывает, и он бросает это глупое занятие. Берет - значит надо.
     Брайан Ойгла того же мнения.
     В детстве  Сигурду  доводилось  несколько  раз  бывать  в  Калорре  с
родителями, и, хотя воспоминаний  почти  не  сохранилось,  ему  все  равно
кажется, что город за это время усох, одряхлел  и  съежился.  Как  осенний
лист.
     Дважды им приходилось идти  через  совершенно  заброшенные  кварталы.
Горячий ветер хлопал полуоторванными ставнями, перемешивал пыль в поросших
бурьяном переулках, и тощие суслики при  виде  людей  спешили  укрыться  в
тени.
     Потом стали попадаться редкие прохожие, а ближе к центру уже возникла
характерная городская толчея.
     Сигурда неприятно поразили хмурые лица и сутулые спины горожан.  Даже
молодые женщины были красивы какой-то нездоровой, порочной красотой,  -  и
это одновременно возбуждало и отпугивало юного салара.  В  их  пограничных
селениях тоже зачастую было не до улыбок, но атмосфера все равно  казалось
совсем другой.
     Чище, что ли...
     Похоже,  Брайан  думал  о  том  же  самом.  А  на  невозмутимом  лице
наставника Фарамарза застыла на удивление вежливая улыбка. И все равно  их
обходили и спешили удалиться. Город  отторгал  их,  как  плоть  противится
неизбежному ножу знахаря.
     У дворца Вершителей они остановились, и Фарамарз велел  ждать  его  у
ступеней и никуда не отлучаться. Сам же прошел  по  полированному  мрамору
лестницы и скрылся в огромных дверях,  окованных  бронзой.  Когда  створки
захлопнулись, до юношей донесся низкий удар гонга.
     Аудиенция началась.
     Поначалу они стояли, замерев  в  неподвижности,  как  может  замереть
только Скользящий  в  сумерках,  и  с  любопытством  разглядывали  шумящую
площадь, а площадь разглядывала их, но салары этого  не  замечали.  Спустя
два часа их внимание привлекла небольшая толпа у забора  в  дальнем  конце
площади. Не сговариваясь, они переглянулись, потом посмотрели на  запертые
двери дворца и двинулись к людям.
     ...Трое бородачей с одинаковыми заросшими физиономиями и в  одинаково
грязных лохмотьях прижали к доскам забора четвертого и уныло толкали его в
грудь и рот. Прижатый крякал, охал и грустно глядел перед собой.
     - Чего это они? - спросил Брайан Ойгла  у  полной  молодой  торговки,
радостно взвизгивавшей при каждом тычке.
     - Дерутся, - возбужденно сообщила та, не отрываясь от  происходящего.
- Счеты сводят. Говорят, Плешивый Фэн  на  чужую  мазу  забрался...  Ох  и
парни!..
     И бусы на ее высокой груди снова зазвенели, подпрыгивая в такт визгу.
     Сигурд не понял ее слов. Он никогда еще не дрался. Дерутся звери -  и
то  детеныши.  Салары  не  дерутся.  Они  охотятся  за  Перевертышами.   И
Перевертыши не дерутся. Убивают - да. И их убивают. А драться...
     Он  не  мог  понять  этого  слова.  Оно  было  скучным,   грязным   и
бестолковым. Как люди у забора.
     Один из бородачей вытащил нож. Нож был  кривой,  тупой  и  неудобный.
Брайан вздохнул, протолкался вперед и пошел к дерущимся.
     - Это плохой ножик, - сказал Ойгла, беря человека с ножом за руку.  -
И вы все ничуть не лучше. Перестаньте сейчас же. Стыдно...
     Казалось, бородача сейчас хватит удар. Он судорожно  глотнул  воздух,
пространство между волосами и крохотными глазками налилось  кровью,  и  он
уставился на маленького Ойглу, словно впервые видел живого человека.
     Потом он заметил серый плащ на плечах Брайана  и  с  шумом  выдохнул,
расхохотавшись.
     - Герой, - протянул, отдышавшись, бородач. - Слава наша  и  защита...
Бесовское отродье... Ножик, говоришь, не нравится?!
     Сигурду часто снилась потом та пауза, которая повисла в воздухе после
этих слов, - и каждый  раз  ему  казалось,  что  он  стоит  голый  посреди
притихшей площади, а нелюдские хари брезгливо морщат носы и  принюхиваются
к нему.
     Бородач вырвал руку, ткнул ножом в  грудь  Ойглы  и  очень  удивился,
промахнувшись. Ткнул еще раз. И еще. Сопящие, неловкие люди пинали странно
скользкого  мальчишку  -  причем  сам   избиваемый   до   того   горожанин
усердствовал более остальных, -  а  Брайан  машинально  пританцовывал,  не
глядя ни на кого конкретно, и руки его уже нашаривали у  пояса  отобранный
серп, не нашли и стали сжиматься в кулаки...
     - Извините его, господа, - прозвучал над ухом Сигурда тихий  знакомый
голос.
     И все остановилось.
     Наставник Фарамарз поклонился собравшимся, еще  раз  извинился,  взял
нахохлившегося Ойглу за плечо и повел  прочь.  Сигурд  стряхнул  со  своей
спины липкие горячие пальцы давешней торговки и  потащился  следом.  Толпа
перешептывалась, провожая их взглядами,  и  женщины  помоложе  подмигивали
друг другу, причмокивая губами.
     ...Уже за городом Ойгла наконец заговорил.
     - За что они, учитель?
     Злые слезы душили юношу.
     - За что? - Фарамарз помолчал. - За что пума ненавидит кугуара больше
иных зверей? За то, что они похожи, - но разные. Какую пряжку ты носил  на
Первом Уровне, салар Ойгла?
     - Золотую, учитель.
     - А сейчас на Втором?
     - Серебряную, учитель.
     - Правильно... А Третий  уровень  носит  бронзу.  А  я  -  наставник,
Седьмой уровень, - ношу  железную  пряжку.  Золотой  век  давно  кончился,
салары. Или даже и не начинался. И серебряный. Боги навсегда ушли в Пенаты
Вечных, и лишь старейшины саларов  -  Сыны  Богов  -  знают  дорогу  туда.
Возможно и я вскоре узнаю... Железный век, мальчики, железный, ржавый... И
если мы - Скользящие в сумерках, синяя  сталь  века,  Девятикратные  -  не
закроем своими жизнями людей Калорры, то  они  уйдут  раньше  назначенного
срока. Уйдут раз и навсегда. И не все равно тогда - хороши  они  были  или
плохи? Наш ствол, наш корень по материнской линии...
     - Ну и что? - недоуменно спросил Сигурд. - Я  уже  два  раза  уходил.
Болел в детстве... потом пардус рвал... И каждый раз возвращался.
     - Верно, - сказал наставник Фарамарз, грустно улыбаясь, -  ты  уходил
два раза. Брайан - три. А я - шесть.  Так  что  простим  людей  Калорры  -
уходящих один раз. Не нам, Девятикратным, судить их...
     Сигурд кивнул. Он уже простил людей. Только вот почему бородач назвал
их - потомков богов - бесовским отродьем?! Разве их предки - бесы?..
     Бесы... Бессмертные боги? Безумные боги? Бессмысленные?  Бесполезные?
Какие?..



                                    2

     ...Он гнал ее уже больше двух  часов.  Она  допустила  ошибку.  Всего
одну, но  непростительную.  В  полной  уверенности,  что  падающее  дерево
непременно  раздавит  человека,  она  выглянула  из-за  веток,  и  человек
встретился взглядом с ликующими глазами лани.
     А дерево рухнуло напрасно.
     Перевертыш. Не та тварь, не та повадка, но глаза - те. И  он  прыгнул
вслед за убегающим зверем. Больше не было леса и Сигурда Ярроу.
     Были сумерки и Скользящий в сумерках.
     Его время. Его дело.
     Нужное состояние пришло само собой. Когда  ты  просачиваешься  сквозь
время и пространство, сквозь лопающиеся лианы и тонкие стволы  бамбука,  а
лес обнимает тебя, и корни послушно ложатся под  ноги,  и  хлещущие  ветки
стряхивают на разгоряченное лицо вечернюю росу... Когда перестаешь видеть,
перестаешь слышать,  понимать  и  оценивать,  но  начинаешь  -  ощущать  и
чувствовать. Чувствовать направление  гона,  его  азарт  и  ритм,  ощущать
панику ослепшей жертвы, безошибочно выбирая дорогу, -  именно  туда,  куда
надо тебе и не надо ей. Срезая углы, не давая опомниться, тенью скользя  в
застывших сумерках...
     Он гнал ее уже больше двух часов. И лань стала задыхаться.
     Зу с самого начала взял гораздо левее, и Сигурд не знал,  где  сейчас
находится удав, но и не очень-то  задумывался  над  этим.  Он  успел  лишь
прикрепить к ошейнику змеи свинцовую каплю наголовника: с таким украшением
Зу в броске пробивал двойную кирпичную  кладку,  -  так  что  ловчий  удав
вполне способен был  сам  о  себе  позаботиться.  Лишь  бы  он  не  достал
Перевертыша раньше Ярроу... Выучка выучкой,  а  слабость  крупных  змей  к
детенышам копытных...
     Сигурд остановился шагах в десяти от обрыва и  внимательно  посмотрел
на девушку, стоящую у края. Одежды на ней не  было,  но  она  держалась  с
естественностью, заменявшей цивилизованность.
     Во всяком случае, цивилизованность в представлении людей  Калорры.  И
саларов.
     Девушка тяжело дышала, захлебываясь сиреневым воздухом  и  успокаивая
его прохладой воспаленные легкие;  руки  ее  тряслись.  Бегство  растопило
ледышки темных глаз, и теперь в них метался страх, ненависть,  ожидание...
и что-то еще, незнакомое, мешавшее салару сразу нанести удар.
     Он сбросил вьюк на землю и ослабил защелку  ножен.  Не  отрываясь  от
хрупкой фигурки над обрывом. Потом сел, скрестив ноги, снял меч и  положил
его перед собой.
     Она не двигалась. Скользящий в сумерках молчал, полуприкрыв глаза, но
девушка-лань прекрасно понимала всю обманчивость его неподвижности.
     Она не знала, что Сигурд  Ярроу,  салар  Пятого  уровня,  охотник  за
Перевертышами,  -  он  еще  ни  разу  не  убивал  оборотней  просто   так.
Безнаказанно.
     Только в бою. Ярость за ярость.
     Но ярость за слабость?..
     Девушка не выдержала первой.
     - Я - Оркнейская лань.
     Сигурд молчал.
     - Назови свое имя, Серый Убийца, Бич  Судьбы!..  Я  хочу  знать  его,
прежде чем забыть все...
     "Я не убийца", - хотел сказать Сигурд, но сдержался. Ответил только:
     - Я не хочу носить на своем имени твое предсмертное проклятие...
     Оркнейская лань отошла от обрыва. Но всего на один шаг.
     - Этот лес не знал войны, Девятикратный. В здешних местах нет людских
поселений, и охотничьи угодья моих братьев лежат  гораздо  ниже  предгорий
Муаз-Тай... Люди, которых ты  защищаешь,  далеко.  Может  быть,  твой  меч
освободит мою дорогу?..
     Она говорила легко и быстро, с едва уловимым акцентом. Сигурд смотрел
на девушку, и в глазах его была насмешка и тень от падающего дерева.
     Она сделала еще шаг.
     - Почему именно ты? - спросил Ярроу. И она поняла смысл вопроса.
     - Я - урод. Я - карлик. Твоей головой я купила бы имя и гордость.
     "Карлик, - подумал Ярроу, - слишком маленький зверь внутри  человека.
Ущербная половина Перевертыша. Я не знал, что так бывает..."
     Она подошла совсем близко.
     - У тебя много жизней, салар. Я хотела взять одну. Я думала, что...
     Она присела перед ним на корточки и положила руки  ему  на  плечи.  И
наступила на меч. Совсем незаметно.
     Оружие. Брат Скользящего в сумерках.
     ...Сигурд отшвырнул девушку и вскочил на ноги. В то же мгновение  лес
выплюнул двух рычащих пум, и грязно-желтые кошки взвились в воздух.
     Время остановилось. Скользящий в сумерках плыл в его  густом,  вязком
потоке, всем телом вписываясь  в  кривизну  выхваченного  меча,  и  первый
Перевертыш боком налетел на мерцающее колесо  с  ободом  из  синей  стали,
захлебнулся рыком и обрушился в кусты, сминая ветки,  заливая  их  дорогим
пурпуром...
     Второй изогнулся в прыжке, уходя от повторного  взмаха,  и  тогда  из
кроны старого ясеня в зверя ударила шипящая молния.
     Ударила, смяла и вздувшейся петлей охватила туловище пумы, бьющейся в
смертной агонии. Гордость "гибких копий", дождавшийся своего  часа  ловчий
удав Зу давал хозяину паузу на вдох...
     А хозяин стоял и не мог опустить меча. В ноги ему кинулась  маленькая
лань - неумело, по-женски, глупо! - и сама же не устояла, упала перед  ним
на колени, а за ее спиной из  пущи  выходил  яростно  сопящий  вепрь,  уже
набравший разгон и не способный остановиться...
     "Назови мне свое имя, Серый Убийца, Бич Судьбы!.. Я хочу  знать  его,
прежде чем забыть все..."
     - Яр-роу!..
     С  глухим  ревом  Сигурд  выхватил  Оркнейскую  лань   из-под   копыт
налетевшего  вепря  и,  уже  смятый  чудовищной  тяжестью,  успел  вслепую
полоснуть мечом - наугад, как мог, и еще раз...
     Сумерки кончились. Настала ночь.
     ...Человек, похожий на вепря, стоял  и  смотрел  на  полураздавленное
тело салара. Зу обвился вокруг хозяина и угрожающе шипел. Но человек-вепрь
и не думал подходить. Рука его была полуотрублена, и по  предплечью  текла
кровь, быстро густея и сворачиваясь.
     Пумы-Перевертыши лежали поодаль. На них смотреть было уже незачем.
     Девушка сидела на земле. Губы ее тряслись.
     - Завтра утром он встанет, - с трудом проговорила она. - У него  есть
еще две жизни. Отбери у него оружие, Лидон, и через два дня...
     Человек-вепрь баюкал раненную руку.
     - Я не должен был вмешиваться, Оркнейя. - Голос его оказался низким и
глубоким. - Тварьцы послали на охоту вас - молодых, - а вы загнали  его  в
запретный район, и если бы не я...
     - Ты боишься змеи! - Девушка обидно рассмеялась и захлопала в ладоши.
- Скажи честно, Лидон, - боишься?!.
     Лидон повернулся и скрылся в зарослях. Зу тут же стал сворачиваться в
кольца, но силуэт девушки заколебался, поплыл...
     И только копытца простучали в темноте.
     Зу снова обвился вокруг Сигурда и стал ждать.
     У Сигурда Ярроу оставалось еще две жизни.
     Много?.. Мало?..
     Зу не задумывался над этим. Он просто ждал.



                 СРЕЗ ПАМЯТИ. ДОРОГА, КОТОРАЯ ПРОСТО ТАК

     Сигурду - двадцать четыре. У него мягкая вьющаяся  бородка  и  прямые
волосы цвета палого листа. Жесткие и длинные.  Волосы  у  него  в  маму...
Зачем ты ушла в последний раз, мама?! Ты же знаешь, отец так и  не  привык
жить без тебя, не смог привыкнуть, - зато  он  привык  к  горечи  настойки
Красного корня, и тебе, мама, не пришлось долго ждать его там...
     Сигурд хорошо знает, что означает это слово "там". Но  он  никому  не
расскажет об этом. Когда обрываются в бездну  сумерки  салара  -  приходит
ночь, ночь без сновидений, и спустя вечность... А потом ты встаешь, щурясь
навстречу восходящему солнцу, и новый браслет,  выжженный  на  твоей  руке
новой жизнью, зудит и чешется, как новая кожа. Пять таких браслетов  успел
одеть  лес  Сигурду  Ярроу,  от  запястья  до  локтя,  и  когда  на   руке
Девятикратного не останется больше места...
     Рассвет не придет за ним. Он пройдет мимо.
     Мать и отец тоже были Девятикратными,  они  исчерпали  до  дна  запас
своих жизней, но они не были саларами. Сигурд давно  уже  понял,  что  все
салары - потомки богов, но не все потомки богов - салары.
     О вечные Отцы, ушедшие по неизвестной дороге, что это -  награда  или
насмешка?! - тот обрывок вечности, который оставили вы в наследство  детям
своим?..
     - Ярроу!..
     Это кричит за забором нетерпеливый  Брайан  Ойгла,  и  вся  Вайнганга
прислушивается к его пронзительному голосу.
     Здесь, в Вайнганге, поселке на северо-востоке Калорры,  вообще  всего
четверо саларов. Он, Сигурд Ярроу, потом низкорослый  молчун  Исхий  Гоур,
его брат-близнец Линкей и Брайан Ойгла. Брайан с лета отпустил  рыжие  усы
щеточкой и  очень  обижается,  когда  Сигурд  сравнивает  его  с  травяным
жуком-долбунцом. Правда, все они успели  выйти  на  четвертый  уровень,  а
местность вокруг Вайнганги издавна считалась  более-менее  сносной.  Такие
поселения кольцом окружают Калорру - город людей, боящихся  носа  высунуть
за  крепостные  стены,  -  и  из  них  течет  в  город  пересыхающая  река
продовольствия, сырца для тканей...
     Девятикратные держат лес, и в каждом поселке живет необходимое  число
Скользящих в сумерках. Так  что  работы  хватает,  тем  более  что  жители
Вайнганги в основном земледельцы,  а  не  охотники.  Многие  даже  скотину
имеют, хотя Перевертышам забор - не преграда,  а  засов  -  не  помеха.  В
общем, свое молоко с просяной лепешкой молодые салары отрабатывают честно,
и уже три новых семьи сами напросились на переезд в Вайнгангу. Пусть  едут
- лес выжгут, земля будет, на всех хватит...
     Нет. На всех не хватит.  Слишком  много  добычи  уходит  в  город,  а
Калорре все мало. Вот странно - ведь знающие люди говорят, что населения в
Калорре все меньше и меньше, бабы рожать  не  хотят,  а  кто  помоложе  да
поприглядней - к Девятикратным бегут, чтоб хоть у  сына  шанс  был  пожить
подольше...
     Шут их, этих людей, знает, темное  дело...  Боги  ушли,  теперь  люди
уходят - кто останется?
     Мы да Перевертыши?!
     - Ярроу!.. Тварец тебя забери! Ты идешь или нет?!.
     - Иду! - кричит Сигурд, высовываясь  в  окно  и  показывая  сердитому
Ойгле кулак - чтоб не орал зря. Потом оправляет пояс рубахи и  берется  за
плащ. Серый плащ салара.
     Изредка в  Вайнгангу  наезжает  наставник  Фарамарз  -  и  горе  тому
нерадивому салару, чей плащ не заштопан, а ловчий удав похудел и осунулся!
Сигурд улыбается... Его Зу на аппетит не жалуется,  ест  за  троих,  а  на
учениях они уступили лишь Ойгле с его толстым одноглазым Асуром - да и  то
последний удар был явно спорным!..
     Наставник Фарамарз теперь - Сын Богов. Он стал им  совсем  недавно  и
сразу исчез почти на полгода - ходил в Пенаты Вечных на встречу с  Отцами.
Вернулся наставник хмурый, часто замолкал, подолгу глядя в одну  точку,  и
приходилось ждать, пока Фарамарз закончит неслышный для других разговор.
     Сейчас Фарамарз в Вайнганге, и Сигурд договорился  с  Ойглой,  только
что вернувшимся с недавнего лесного дежурства, идти к учителю в гости.
     Сигурд распахнул дверь и шагнул на улицу.
     - Сигри, чтоб ты жил сто лет!.. Я уже отупел, как пень  стоя  у  тебя
под окнами! В следующий раз я пошлю за тобой Асура, но пять дней перед тем
не буду его кормить...
     Вся Вайнганга знала Ойглу -  болтуна  и  насмешника,  вспыльчивого  и
влюбчивого, и только  Сигурд  знал  салара  Брайана  -  идущего  по  следу
Перевертыша, в молчании и ярости. Знал и смеялся, видя сочувственные  лица
соседей, глядящие вслед, когда они с Брайаном шли на совместные дежурства.
     Собственно, у Ярроу не  было  выбора  -  братья  Исхий  и  Линкей  не
разлучались даже ночью, отчего оба были холостыми, -  но  он  и  не  хотел
выбора.
     - Брось ворчать, Брай... И если я  еще  раз  узнаю,  что  ты  пытался
прикармливать Зу...
     До дома, где остановился Фарамарз, было не больше получаса ходу  -  и
то не спеша, в охотку. За это время Брайан успел рассказать Ярроу о  своей
находке за пределами их участка. Отчетливый след завел Ойглу почти к самым
предгорьям, и там Брайан нашел дорогу.
     - Ты представляешь, Сигри, - дорога! Вся кирпичом вымощена - я  такой
кирпич в Калорре видел, и стоил он дороже земли под  застройку!  -  только
пошире чуток и не красный, а грязно-белый... А  по  бокам  пара  столбиков
сохранилась,  на  одном  "35"  написано,   а   чего   "тридцать   пять"  -
неизвестно!..
     - Тридцать пять локтей гречневой лапши, которую ты сейчас вешаешь  на
мои  бедные  уши...  Помилосердствуй,  Брай,  какая  дорога?  Откуда?!  Из
Вайнганги? Из Калорры? Да эти горожане скорее ноги себе отрежут, чем в лес
сунутся! И куда - в горы?!
     - Вот и я ж говорю - странная дорога, неправильная... Ни  начала,  ни
конца. Я по ней день почти шел, а у Муаз-Тая  оборвалась  и  все...  Снова
лес. И Асур шипит, башкой мотает и норовит обратно ползти...
     -  Ладно,  -  сказал  Сигурд,  останавливаясь  у  дома  Фарамарза.  -
Расскажешь наставнику, пусть у него голова болит..
     Сам Ярроу никак не мог понять воображения Брайана. Ну дорога...  мало
ли... Не Перевертыши же ее строили, в  самом  деле!  Кирпич  разве  что  в
Калорру свезти, на продажу?.. Так далеко...
     ...Фарамарз внимательно выслушал сбивчивый рассказ Ойглы  про  дорогу
из ниоткуда в никуда, но Сигурд никак на мог отделаться от  ощущения,  что
мысли наставника сейчас заняты совсем другим, - но каким-то образом  имеют
отношение и к найденной дороге.
     Брайан перевел дух и вопросительно поглядел на наставника.
     - Это рудничная дорога, - нехотя сказал Фарамарз, тщательно  подбирая
каждое слово. - От Калорры до старых  штолен  и  мраморных  каменоломен...
Вернее, ее остатки... Когда караваны из Согда переваливали  через  хребет,
они тоже по ней ходили.
     - Караваны? - заинтересовался Сигурд. - Какие-такие  караваны?  Долго
ходили?..
     - Да уж, долго... С той стороны Ра-Муаз пустыня лежит, два-три оазиса
и песок, - так через Великий Масличный перегон - на верблюдах, а после уже
- на лошадях вьючных... Много лошадей с грузом. И люди. Купцы...
     Сигурд расхохотался и с трудом сумел успокоиться и  связно  объяснить
нахмурившемуся Фарамарзу причину столь неуместного веселья.
     - Купцы... Глупцы! Это с грузом-то по лесу? Да у них в первую же ночь
Перевертыши всех лошадей сожрут!.. А во  вторую  -  купцами  закусят.  Для
такого каравана и сорока саларов не хватит - охранять! Караван... Ни  один
Скользящий в сумерках не возьмется...
     - А их и не было тогда, -  тихо  сказал  Фарамарз,  отворачиваясь.  -
Вернее, нас не было...
     - Кого - нас?
     - Саларов. И вообще Девятикратных.
     - А Перевертыши?
     - И их не было. Совсем.
     - А кто был?
     - Люди. Люди и бесы. И...
     Фарамарз осекся и закашлялся.
     - Я хотел сказать: люди и боги, - сдавлено поправился он. - Отцы...
     И тут он взорвался. Он неожиданно оказался совсем близко  к  Брайану,
его костлявые клешни впились в рубаху Ойглы, и тот  затрепыхался  в  руках
старика, как свежепойманная рыбешка.
     Сигурд вздрогнул. Ему казалось, что он неплохо  изучил  Фарамарза  за
годы учения...
     Но такого Фарамарза он не знал.
     - Что ж ты, подлец, делаешь! - хрипел Сын  Богов,  и  лицо  его  было
багровым, чужим и незнакомым. - Ты зачем ходишь, где не  велено?!  Участка
мало? Мало, да?!. Шею  сломаешь  -  плевать,  так  ведь  другие  за  тобой
полезут... Пенаты Вечных искать... Вот они где у меня, Пенаты ваши! Нельзя
же так, нельзя, во имя неба!.. Мы же люди, мы  все  люди,  и  горожане,  и
салары, и Перевертыши... за что?! За  что?!  Сколько  же  можно  за  чужую
вечность расплачиваться?!
     Он резко умолк и сразу стал очень старым и совсем нестрашным.
     - Простите, мальчики, - прошептал наставник Фарамарз. - Нет,  уже  не
мальчики.  Салары...  Скользящие  в  сумерках...  Все  равно   простите...
Полубоги, они ведь тоже - полулюди... ни то, ни се...



                                    3

     Пробуждение оказалось не из приятных. Все небо было  обложено  серыми
лохматыми тучами, они цеплялись  брюхом  за  макушки  деревьев  и  утробно
рычали, негодуя на колючие ветки. Струи ливня хлестали по земле, словно  и
не замечая отяжелевшей листвы, и измочаленная земля давно уже превратилась
в липкое, полужидкое месиво.
     Новая жизнь была похожа на старую. Разве что старая последние три дня
обходилась без дождя.
     Он брел спотыкаясь  по  краю  обрыва,  а  тот  становился  все  более
пологим, и Зу тихо месил грязь рядом и чуть  позади,  а  потом  был  берег
узкой речушки и пена в  лицо,  и  он  смазывал  рваные  раны  Зу  жеваными
листьями ойлоххо, отчего удав шипел и извивался... И снова дождь, грязь, и
никакого солнца, и шаги, дающиеся с  трудом,  и  осыпи  мелких  камней,  и
корни, цепляющиеся за склоны; и он сам, цепляющийся за корни...
     А вокруг было утро, похожее на вечер.
     И дождь... дождь, серый, как его промокший плащ.
     Река каким-то странным образом делила  мир  на  две  части.  По  одну
сторону ее - ту, где были человек и  змея,  -  тянулся  лес,  уже  изрядно
поредевший, с трудом удерживающийся на крутизне, но все  же  лес,  зелень,
деревья... Другой берег топорщился каменной  крошкой,  матово  блестевшими
валунами, и все это резко переходило в скалы - сразу, без паузы, и  ливень
разбивался об их острые грани, тщетно пытаясь отколоть от мощных сумрачных
бастионов хоть кусочек на память.
     Дважды Сигурд подходил к реке вплотную,  завидев  намек  на  брод,  и
дважды удав категорически отказывался переправляться. На третий раз Сигурд
решил, что Зу просто не хочет лезть в воду, хотя  это  было  глупо  -  при
таком-то водопаде с неба! - и предложил  перетащить  змею  на  плечах.  Зу
отполз в сторонку, долго смотрел на тот берег, потом  виновато  глянул  на
хозяина...
     Сигурд втайне даже был рад отказу удава. Когда-то, поспорив с могучим
Исхием Гоуром на кривой метательный нож, он связал лапы  ручному  пардусу,
взвалил зверя на загривок и трижды обежал  вокруг  Вайнганги,  пока  Исхий
делал к ножу новую рукоять. Но подняв Зу, Ярроу мог только идти горбясь  и
опустив голову, - да и то медленным шагом.
     Они двинулись дальше, но через мгновение Сигурд прыгнул  к  одинокому
дереву, укрываясь за его шершавым стволом, а Зу метнулся по стволу  вверх,
исчезая в кроне...
     Потом хвост  удава  осторожно  обвился  вокруг  талии  Ярроу.  Сигурд
напрягся, последовал рывок, и салар уже лежал на  толстой  ветви,  ожидая,
пока удав обовьет его своим телом, маскируя силуэт Скользящего в сумерках.
     По склону спускался человек. Он был дряхл. Он  шел  очень  осторожно,
прощупывая землю перед  собой  концом  изогнутого  посоха.  Ноги  человека
скользили на раскисшей глине, и он два раза упал. Вставал человек долго, с
трудом разгибаясь и нашаривая в траве свой посох. Трава липла к рукам...
     Человек наконец вышел на ровное место, поднял голову к мутному  небу;
ветер трепал его редкие волосы, пегие от седины и грязи...
     Это был Тварец. Сигурд никогда раньше не видел Тварьцов, но ошибиться
он не мог.
     Тварец. Сын Большой Твари.
     В  среде  саларов  о  Тварьцах  говорили  разное.  Молодежь  со  всей
самоуверенностью юности утверждала, что все  это  -  легенды  и  россказни
выживших из ума старейшин. Салары  постарше  -  особенно  те,  кому  якобы
доводилось видеть Тварьцов, - считали Сыновей Большой Твари  чем-то  вроде
патриархов среди Перевертышей.  Наставники  -  Сыновья  и  Внуки  Богов  -
обсуждать эту тему  отказывались,  не  поддаваясь  ни  на  какие  уговоры.
Возникала даже проблема: с какой буквы пишутся "тварьцы" - с  большой  или
маленькой?
     Писали по-разному. Но чаще с большой.
     Тем не менее поднять руку на Тварьца или Тварицу - кем бы они ни были
- считалось делом постыдным и недостойным Скользящего в сумерках.
     Во-первых,  те  никогда   не   сопротивлялись   -   по   утверждениям
"очевидцев". Во-вторых, не  было  случая,  чтобы  сами  Тварьцы  причиняли
поселенцам какой-нибудь вред, в отличие от Перевертышей.  В-третьих,  были
ли они на самом деле, и если были - то кем?!.
     Во всяком случае, в зверином облике  их  не  видел  никто.  Только  в
людском. Про салара, чьи глаза становились  пустыми  и  тусклыми,  а  язык
забывал произносить слова, говорили: "Он убил Тварьца".
     ...Тварец подошел к дереву, сел прямо в грязь и прислонился спиной  к
стволу. Он не отрываясь смотрел на другой берег  речушки,  и  капли  дождя
стекали по его морщинистому лицу.
     Потом Сигурд понял, что дождь уже кончился. И это был не дождь.
     По склону спускались люди. Нет, это были не люди. Перевертыши. Сигурд
узнал Оркнейскую  лань,  остальные  были  незнакомыми,  кроме  коренастого
угрюмого крепыша с  пронзительными  глазками,  блестевшими  из-под  мощных
надбровных дуг.
     Салар не мог ошибиться и в  этом  случае.  Девятикратный  не  мог  не
узнать  причину  своей  смерти.  И   Зу   тихо   шевельнулся,   глядя   на
человека-вепря, подошедшего к дереву первым.
     Все Перевертыши сохраняли людское обличье. Кроме  того,  листва  была
достаточно густой и мокрой, и Сигурд видел в этом свой шанс. От  звериного
нюха он бы не укрылся.
     - Я не смог отговорить их, - грустно сказал человек-вепрь. -  Оркнейя
убеждает лучше меня. Извини, Эхион...
     - Ничего, - бесцветно ответил Тварец Эхион. -  Я  и  не  рассчитывал,
Лидон, что тебе удастся такое... Говорить - не твоя стихия.
     Остальные Перевертыши к дереву не подошли.  Они  спустились  прямо  к
реке и тесной группой встали на берегу. Сигурд видел, как Оркнейская  лань
подбивает  на  что-то  гибкого,  высокого  мужчину  в  желтой  набедренной
повязке.  Девушка  активно  жестикулировала,  и  мужчина,  похоже,  с  ней
соглашался. Потом он махнул рукой - и Перевертыши двинулись через брод.
     - Они ушли в запретный район, - тем же тоном произнес  Эхион.  -  Они
нарушили границу с Отцами... И будут прокляты. Это в лучшем случае...
     "Отцами-и-и..." -  эхом  отдалось  в  голове  Сигурда.  Отцы.  Пенаты
Вечных. Запретный район...
     - Да, - сказал вепрь Лидон. - Ты же знаешь  этих  взбалмошных  кошек,
Эхион!.. Тем более, что салар успел прикончить парочку из  их  клана.  Они
теперь не успокоятся, пока не  уложат  его  в  последний  раз.  И  с  ними
Оркнейя. Эта маленькая дрянь... Она сказала, что они перейдут границу,  не
выпуская Зверя и не меняя облика, лишь из уважения к твоей дряхлости...
     - Плевать я  хотел  на  их  уважение,  -  процедил  Эхион,  и  Сигурд
вздрогнул, ощутив страшный холод этого голоса. - Зверь во  мне  достаточно
молод, чтобы все они пожалели о своих словах... Но он никогда не выйдет на
волю. Ни к чему и не вовремя... Нельзя  снимать  цепи  с  ужаса  прошлого.
Настолько прошлого, что... нет, нельзя. Я умру человеком. А теперь  уходи,
Лидон... Ты был моим лучшим учеником. И помни: опасно быть зверее зверя.
     Лидон еще немного постоял, потом  резко  повернулся  и  пошел  прочь.
Споткнулся. Побежал. И вот уже матерый вепрь-секач растворился в брызжущей
поросли...
     ...К вечеру похолодало. Сигурд спустился с дерева,  обошел  недвижное
мертвое тело Тварьца Эхиона и вынул меч.
     Земля поддавалась легко. Могила оказалась чуть большей, чем  надо,  и
Сигурд навалил сверху несколько крупных камней.
     Получился холм. Совсем крохотный холм.
     Потом салар перешел реку чуть выше по течению. И на этот  раз  Зу  не
сопротивлялся.



                     СРЕЗ ПАМЯТИ. УЗОР НОЧНОГО ТУМАНА

     Сигурду - тридцать. Он по-прежнему живет в  Вайнганге,  но  последний
год он и Брайан Ойгла избавлены от необходимости ночных  дежурств.  На  их
место присланы новые салары. Семь человек в дополнение к братьям Гоурам  -
потому что  Вайнганга  разрослась,  уплатив  за  это  дорогую  цену,  цену
шестимесячной войны с объединившимися  Перевертышами.  К  исходу  прошлого
лета оборотни  были  оттеснены  вглубь  пущи  на  расстояние  двухдневного
перехода, и лес уступил Девятикратным новые участки посевной земли.
     С этого момента Сигурд Ярроу и Брайан Ойгла,  салары  Пятого  уровня,
перешли в прямое и непосредственное  подчинение  к  наставнику  Фарамарзу,
временно переехавшему в Вайнгангу. Он должен был подготовить их к переходу
на следующую ступень - должность младших  наставников  в  школах  саларов;
или, как шутил Брайан, сделать из них Племянников Богов.
     Правда, в истекшие месяцы на шутки просто не оставалось времени.
     Сигурд втайне подозревал, что найденная  Брайаном  дорога  сыграла  в
переломе их судьбы не последнюю роль. Впрочем он и не заострял внимания на
случайном обрывке дороги и неосторожных словах Фарамарза. Можно  разрушить
дорогу, но Путь останется... И если  его  Путь  когда-либо  пересечется  с
древней дорогой к рудникам Ра-Муаз, -  ну  что  ж,  он  пройдет  по  нему,
сколько может...
     А пока что - оружие, медитации, травы, ночные вылазки  и  бесконечные
беседы с неменяющимся Фарамарзом. Через полгода они должны  были  получить
книги. До того Сигурд видел книги всего два раза, и  то  наставник  всегда
прятал их.
     Говорил - рано. А читать учил по специальным учебным свиткам.  Еще  в
школе...
     ...В комнате Фарамарза пахло распаренной малиной, медом и шиповником.
Наставник был простужен.  Он  надсадно  кашлял,  кутал  ноги  в  клетчатое
покрывало и пил чай в невообразимых количествах.  Впервые  Сигурд  всерьез
задумался о возрасте Фарамарза. Ярроу уже знал, что Сыновьями Богов  могут
стать лишь те,  кому  осталась  всего  одна  жизнь.  Вернее,  лишь  те  из
учителей...
     Очень мало места на руке старого наставника, на один браслет  хватит,
и все... все. Успеет ли?
     Сигурд молча поклонился и сел на циновку. Наставник сидел  на  смятой
постели и читал какое-то послание. Указал Ярроу на чайник с кипятком.
     Сигурд налил себе чаю, подумал, добавил меда и стал ждать.
     - Письмо из Калорры, - наконец разлепил запекшиеся губы Фарамарз,  не
отрываясь от свитка. - Неприятности у них. Большие. И очень странные.
     И вновь замолчал, топорща седые косматые брови.
     Сигурд отхлебнул чая, поставил чашку рядом  с  собой  и  приготовился
слушать. Он  понимал,  что  лишь  действительно  серьезные  новости  могли
взволновать Фарамарза. Но что серьезного может произойти в  Калорре,  если
не считать, что...
     Калорра умирала. Пустовала уже  добрая  половина  города,  оставшиеся
горожане группировались поближе к центру, а  Вершители  даже  не  пытались
создать хоть видимость власти и порядка. Среди  Девятикратных  -  особенно
среди южных  и  юго-восточных  поселений  -  возникла  и  распространялась
полигамия. Южане, с их пылким темпераментом и землями, почти очищенными от
Перевертышей, заводили целые гаремы из женщин Калорры, правда, относясь  к
ним с должным уважением и не делая особой разницы  между  женами-потомками
богов и горожанками, умиравшими раз и навсегда.
     Дети и от первых, и от вторых  все  равно  одинаковы;  все  они  были
Девятикратно живущими.
     До северо-восточных поселений, вроде Вайнганги, волна  полигамии  еще
не докатилась, но среди молодежи начали возникать подобные разговоры.
     Боги ушли. Теперь уходили люди. Просто - люди.
     - Плохие новости, - сказал Фарамарз. -  Равновесие  нарушено.  Раньше
все было понятно. Не скажу - хорошо, но понятно:  мы  и  Перевертыши.  Два
полюса. И посредине - люди Калорры. Устойчиво и доступно.  Возможно,  Отцы
покинули нас и удалились в Пенаты Вечных именно из-за  этой  устойчивости.
Но теперь...
     Он помахал в воздухе свернутым посланием. Закашлялся. И долго не  мог
успокоиться.
     Сигурд терпеливо ждал.
     - Наставник Гударзи пишет,  -  вновь  заговорил  Фарамарз,  -  что  в
Калорре появились некто. Он называет их -  мороки.  На  древнем  калльском
наречии это значит - наваждение. Или, если быть  точным,  -  узор  ночного
тумана... Сами горожане называют пришельцев Бледными Господами. На том  же
наречии - варками... И мне не нравятся оба эти слова.
     Сигурд не очень хорошо знал ранние диалекты калльских племен.  Брайан
значительно превосходил его в этой  области.  Но  от  слов,  произнесенных
Фарамарзом, веяло чем-то темным и холодным.
     Узор ночного тумана... мороки... варки...
     - Ерунда... - неуверенно протянул он, машинально  берясь  за  рукоять
меча. - Добрый клинок всегда прикроет Скользящего в сумерках...
     - Клинок - вещь хорошая, - задумчиво произнес Фарамарз. - Только  это
уже не сумерки. По-моему, это уже ночь...
     - А рассвет? - тихо спросил Сигурд, мало что понимая в происходящем и
не ожидая ничего хорошего от грядущего понимания.
     - Где-то должен быть и рассвет. Потом...



                                    4

     ...Прежде чем углубиться в скалы, он распаковал вьюк, извлек из  него
тисовую палку с двойным изгибом, длиной примерно с меч,  и  скрученную  из
тонких жил тетиву. Потом взял нож и принялся за изготовление лука.
     Зу глядел на все это с крайним неодобрением. Он  вообще  отрицательно
относился  к  любому  метательному  оружию  из  каких-то   своих   змеиных
соображений, считая швыряние  предметов  на  большие  расстояния  занятием
глупым и расточительным. С некоторым уважением удав воспринимал лишь полет
кривой  складной  кейфы  -  маленького  бумеранга,  басовито  гудевшего  в
воздухе. Звуки такого тона Зу слышал прекрасно, и  кейфы  вызывали  в  нем
тайную симпатию. Но  через  полчаса  он  уполз  за  пропитанием,  а  когда
вернулся, волоча трех зверьков, похожих на тушканчиков, - лук был готов, и
Сигурд ставил оперение на восемь бамбуковых стрел. Перья можно было добыть
без труда, а наконечники носил с собой любой салар.
     Ярроу, как правило, носил и перья,  потому  что  предпочитал  тройное
оперение, и не всякое перо вело стрелу так, как надо.
     Обложив углубление в камне  мелкими  обломками,  Сигурд  запек  тушки
грызунов, стараясь, чтобы дым стелился в сторону реки, и плотно  поужинал.
Зу к предложенному мясу остался равнодушен, и  становилось  ясно,  что  не
один зверек заполнил собой объемистое брюхо  удава.  Ну  не  объемистое  -
длинное, если это что-то меняет...
     Для Зу это не меняло ничего. Но снять наголовник он не дал, хотя и не
любил зря таскать лишние тяжести. Ловчий удав, ловчий, битый...
     Сигурд завалил импровизированный мангал, собрал вьюк, нацепил  поверх
него лук и стрелы в кожаном колчане и долго смотрел через реку  на  глыбы,
отмечавшие могилу Тварьца Эхиона.
     Он не знал, что двигало им при этом поступке. Рыть  могилу  оборотню,
да еще мечом - подарком Фарамарза... Чем же  были  они  похожи:  наставник
Скользящих в  сумерках,  Сын  Богов,  Девятикратный  Фарамарз  и  патриарх
Перевертышей, Тварец Эхион, хотевший умереть человеком?..
     Впервые Сигурд подумал, что он сам и человек-вепрь Лидон тоже похожи.
Но он и Оркнейя... или он и высокий  хищник  в  желтой  повязке  на  узких
бедрах...
     Собственно, он - Сигурд Ярроу - тоже хищник.
     - Ты знаешь, Зу, - прошептал Скользящий в  сумерках,  -  мы  с  тобой
разные... Ну и что? Наверное, не в этом дело...
     И снова ему показалось, что удав следит за его губами.
     Сигурд вздрогнул, поправил вьюк и двинулся в горы. По дороге богов  к
Пенатам Вечных.
     ...Утром следующего дня он нашел скелет.
     Выбеленные кости были полускрыты каменной осыпью, и  Сигурд  чуть  не
прошел мимо, но вовремя остановился.
     Он не знал ни одного животного, способного оставить после себя  такой
костяк.
     Умерший некогда зверь был ненамного крупнее человека, но его  костная
основа подходила скорее  гиганту.  Мощные  рельефные  позвонки  переходили
внизу  в  три  ответвления,  два  из  которых  были,   вероятно,   нижними
конечностями - ногами или лапами? - а третье служило  хвостом.  И  неплохо
служило, судя по виду...
     Добавить что-то еще было трудно, потому  что  скелет  казался  сильно
потрепанным временем...
     Сигурд представил себе возможную толщину  этого  хвоста  и  задумчиво
покачал головой. То же движение вызвали у него и когти,  сохранившиеся  на
трехпалых конечностях. Серьезные были когти, внушающие уважение...
     Поодаль валялся треснувший череп, напоминающий  змеиный,  но  гораздо
шире и объемнее. В Калорре  и  на  юго-западе  Сигурду  доводилось  видеть
лошадей,  и  найденный  череп  также  смахивал  на  их  головы,  только  с
совершенно иным оскалом.
     Похоже, покойный монстр сену предпочитал мясо.  Свежее  мясо.  Сигурд
огляделся вокруг и шагах в тридцати обнаружил еще один скелет, на  котором
сохранились обрывки шкуры.
     Нет, не шкуры, - чешуи...
     - Пошли, Зу, глянем... - недоуменно пробормотал Ярроу.
     И в то же мгновение торжествующее рычание раскатилось над ущельем.
     Они все-таки достали его. Шесть или семь  крупных  кошек  поднимались
снизу,  их  когти  скрежетали  на  камнях,  а  морды   просто   сияли   от
предвкушаемого удовольствия. Чуть позади шли Оркнейя и высокий вожак.  Они
о чем-то переговаривались. Видимо, главарь Перевертышей  не  мог  отказать
себе в праве встретиться с саларом лицом к лицу - а не лицом к морде...
     Его собратьев это не волновало. В звериных ипостасях Перевертыши были
трудно уязвимы, мелкие раны быстро затягивались -  и  оборотни  не  хотели
рисковать. Ну что ж, совсем не глупо...
     Сигурд сбросил поклажу, ослабил защелку ножен, и стрела  мягко  легла
на тетиву маленького лука. Браслет  жизни  Скользящего  в  сумерках  стоит
недешево, и придется платить - и ему, и пумам на склонах...  Зу  свернулся
рядом, возбужденно раскачиваясь и шипя, но смотрел он почему-то  совсем  в
другую сторону.
     Сигурд резко обернулся, солнце полыхнуло ему в глаза, и  на  скале  у
себя за спиной он увидел черный человеческий силуэт.
     Стрела сама вырвалась из пальцев и впилась в ослепительный  солнечный
блеск и черноту силуэта, купающегося в нем. За ней рванулась другая.
     Человек на скале сделал шаг в сторону и скрылся за камнями.  Потом  в
просвете мелькнула еще раз сутулая фигура и исчезла совсем.
     Незнакомец двигался по направлению к Перевертышам. И поначалу  Сигурд
готов был поклясться, что на скале оказался Тварец Эхион, похороненный  им
самим сутки назад. Но теперь Ярроу не был уверен ни  в  чем.  Он  стоял  и
ждал.
     Перевертыши остановились. Вожак крикнул  на  них,  и  пумы  зарычали,
глядя не на Сигурда, а куда-то вбок.
     Они зарычали, и голос зверей расплавился и умер в ответном реве.
     Никогда еще не встречал Скользящий в сумерках существа, способного на
такое; и никогда не слышал подобного рева.  Словно  взбесившаяся  вечность
прорвала громаду веков и эпох, выходя из тесной  берлоги  времени;  словно
раненая  ночь  пустыни  выгнулась  навстречу  огню   восходящего   солнца;
словно... Змеиное шипение стыло в нем, и ярость агонизирующего пардуса,  и
крик человека, впервые вздымающего над головой тяжелый каменный топор...
     Они бежали. О небо, как же они бежали! - оскальзываясь  на  хрустящем
крошеве, разрывая шкуру острыми  гранями  сланца,  взвизгивая  и  не  смея
обернутся, не смея вспомнить, услышать еще раз; как щенята, забравшиеся  в
логово волка, как котенок, случайно наткнувшийся на сытого Зу; как  бежали
молодые самоуверенные салары от разъяренного наставника Фарамарза...
     Человек спустился в ущелье и направился к Сигурду.
     Нет, это был не Эхион... Но  сходство  было  несомненным.  Маленький,
сутулый, то старик, то какого-то неопределенного возраста; в левой руке он
рассеянно крутил Сигурдову стрелу. Зу шевельнулся, и на него упал  строгий
взгляд немигающих глаз человека.
     Человека?! - но удав распустил кольца и вытянулся во всю длину, часто
высовывая раздвоенный язык.
     - Отец? - неуверенно спросил Сигурд. И осекся.
     Человек посмотрел на Ярроу, потом - на стрелу, и улыбнулся.  Мягко  и
невесело.
     - Отец... - повторил он. - Да  нет,  тогда  скорее  -  дядя...  Добро
пожаловать в рай, племянничек...
     Сигурд не знал, что такое - рай.


     ...Огонь  метался  от  ветке  к  ветке;  искры,   возмущенно   треща,
подпрыгивали на высоту человеческого роста  и  растворялись  в  равнодушии
ночного мрака; сучья чернели, превращаясь в пепел, и все это называлось  -
костер.
     Сигурд сходил к хижине, принес охапку сушняка, сунул  ее  в  огонь...
Дым стелился как положено, только сейчас это было неважно. Пенаты Вечных -
если только это были они, в чем  Сигурд  сильно  сомневался,  -  оказались
совсем не такими, какими выглядели в легендах. Скала, прилепившаяся к краю
ущелья маленькая хижина и молчаливый хозяин с помятым котелком в руках...
     Сигурд сидел у костра, отхлебывая  из  предложенной  кружки  странный
зеленый чай, терпкий и горький одновременно, и салару было хорошо.  Хорошо
и спокойно - впервые за все время  с  того  момента,  когда  он  вышел  на
мощеную дорогу и пошел искать Отцов.
     Единственное, что смущало Скользящего в сумерках - он  никак  не  мог
сосредоточиться на внешности хозяина ущелья.  Вроде  бы  и  внешность  эта
ничем таким не  примечательна,  человек  как  человек,  но  Ярроу  не  мог
восстановить в памяти лицо хозяина, если  не  смотрел  на  него  в  данную
секунду. Словно глядишь с обрыва в бездонную пропасть, затянутую дымкой, и
глазу не за что уцепиться, и все плывет, меняется...
     Хоть  сам  туда  бросайся  -  растворишься,  исчезнешь  в  пустоте  и
только...
     Когда Ярроу честно признался в этом, хозяин долго смеялся, но  совсем
не обидно, а даже наоборот - с уважением, а потом сказал,  что  его  зовут
Даймон, но Сигурд может звать его Пустотник Даймон, или просто  Пустотник,
или просто Даймон, или вообще как угодно, хоть Дэмми...
     Сигурд про себя решил,  что  будет  звать  его  по-всякому,  чтоб  не
ошибиться; позже вскипела новая порция чая, и Сигурд неожиданно для самого
себя стал рассказывать.
     Он никогда не был особенно разговорчив, слова давались ему с  трудом,
но Пустотник Даймон слушал внимательно, не перебивал  и  только  хмурился,
совсем как наставник Фарамарз в тот последний день, когда Сигурд и  Брайан
тайно ушли в Калорру, а вернулся один Сигурд...



                    СРЕЗ ПАМЯТИ. СМЕХ МЕРТВОГО ГОРОДА

     Сигурду тридцать. Он и Брайан Ойгла идут по ночной Калорре, и эхо  их
шагов плывет по пустырям заброшенных кварталов. Они не скользят, они  идут
- шумно, подчеркнуто уверенно, - и Сигурд старается  незаметно  для  Ойглы
поглядывать по сторонам,  потому  что  считает  затею  Брайана  опасной  и
неумной.
     Сам Брайан так не считает.
     Темные слухи поползли из Калорры, темные да  скользкие...  Вот  помер
человек - своей смертью, не насильственной, - оплачут  его  как  положено,
похоронят, подымут чашу в память об умершем и разойдутся по домам. А потом
видят покойничка в переулках: то говорит с кем, то идет куда, то  еще  что
промышляет...
     Бодрый такой, улыбчивый, разве что  бледный,  так  с  чего  ж  ему  и
взяться, румянцу-то?!. Да все с  вечера,  в  сумерках  бродят  -  и  свои,
которых позарывали, и чужие, неизвестные, пришлые... так вроде не  трогают
никого, не замечали за ними, только и их трогать - себе дороже.
     Одно слово - варки. Мороки... Старики, правда, ворчат: не от  смерти,
мол, люди помирают... - только кто их слушает, стариков-то...
     Девятикратные смеялись поначалу.  Думали  -  завидуют  горожане.  Им,
потомкам богов, завидуют. Их ведь тоже  убивай  не  убивай  -  пока  жизни
имеются да на руке браслетам  места  хватает...  Только  Девятикратные  со
смертью ночь спят, вроде свадьбы, а утром встают: ну а городские,  видать,
наоборот - ночью шляются...
     Сказки... Только однажды пошел в сказку, в город то  бишь,  салар  из
южного поселка - пошел и сгинул. А ему еще жить да жить, то ли три, то  ли
пять раз... Дальше-больше, еще один Скользящий в сумерках в ночь шагнул  -
и  ищи-свищи!..  А  ведь  он  в  младших  наставниках  ходил,  не   зелень
необученная!..
     Закрыли  Калорру.  Собрались  наставники,  до  хрипоты   спорили,   а
сказать-то и нечего! - все равно никто ничего не знает. Так что  порешили:
продовольствие слать, долг перед людьми, один раз живущими,  исполнять,  а
так - ходу нет!
     Пока знаний не добавится. А где ж его взять, знание это?..  Оно  само
не ходит, ни днем, ни ночью...
     Не мог Сигурд Ойглу одного отпустить, ну никак не мог,  а  тому  хоть
кол на голове теши: в город собрался! Перевертышей стало мало!  Теперь  на
Мороков ночью идти решил... Сказать бы Фарамарзу, да нельзя -  не  простит
Брайан. Не простит...
     ...Они свернули за угол и тут же превратились в две  бесшумные  тени.
Прислушались.  Луна  осторожно  выглянула  из-за  полуразрушенного   дома,
спугнув сонного нетопыря, тот метнулся было прочь...
     Сигурд разрубил летучую мышь пополам, даже не успев  сообразить,  что
произошло, и из темноты между особняками ему почудился тихий женский смех.
Он вздрогнул и посмотрел на Брайана. Тот  досадливо  поморщился  и  махнул
рукой, дескать, ты налево, я направо... на углу встречаемся...
     Сигурд  никогда  не  боялся  ночи.  Он  купался  в  лесной   темноте,
истекающей знакомыми шорохами; спокойно  ходил  по  ночной  Вайнганге,  но
сегодня он - Скользящий в сумерках,  синяя  сталь  века,  -  проклинал  ту
минуту, когда согласится идти с Брайаном в Калорру после заката. Здесь все
было чужое, здесь все было мертвое, здесь все  отдавало  тлением.  Мертвые
дома обступали салара, пялясь  выбитыми  глазницами  окон;  мертвые  камни
разрушенной мостовой норовили вывернуться из-под ноги,  и  Сигурду  стоило
большого труда удержать нужное состояние.
     Несколько раз ему мерещился все тот же тихий  смех,  прозрачный,  как
звон льдинок,  и  призрачный,  как  вечерний  туман.  Потом  по  его  лицу
скользнула маленькая холодная ладонь, и он услышал легкие шаги - но вокруг
по-прежнему никого не было.
     Он ускорился и в два прыжка достиг угла улицы.
     И увидел Брайана.
     Ойгла стоял у забора, безвольно опустив руки, и  к  нему  прижималась
смутная хрупкая  тень,  шепчущая  неразборчивые,  ласковые  слова.  Сигурд
кинулся к Брайану, выхватывая меч, но тень обернулась к нему и  он  увидел
лицо.
     Удивленное женское лицо. Бледный, чуть удлиненный овал с  распахнутой
бездной черных глаз,  в  глубине  которых  игриво  мерцали  алые  отсветы;
пушистая  бахрома  ресниц   и   пепельные   пряди   волос,   уложенных   в
фантастическую прическу.
     Женщина. Морок. Варк. Но - женщина. И Сигурд не смог ударить.
     А если бы смог?..
     Смех  зазвенел  в  чернильной   тишине   переулка,   и   лишь   нечто
расплывчатое, зыбкое метнулось вверх по лунному лучу.  А  у  забора  лежал
мертвый Брайан Ойгла, и на лице его остывало счастье. Такое счастье,  что,
увидев его, Сигурд побежал.
     Он бежал, как не бегал никогда в жизни, плача  злыми  слезами,  слыша
смех женщины из бреда, спотыкаясь и чувствуя себя Перевертышем,  по  следу
которого идет неумолимый Скользящий в сумерках...
     ...К рассвету он заставил себя  вернуться  в  памятный  переулок,  но
Ойглы там уже не было. Это казалось невероятным. У  Брайана  еще  осталось
несколько жизней, он должен был встать и дождаться Сигурда или вернуться в
Вайнгангу...
     В Вайнганге Брайана никто не видел. Сигурд вошел в свой дом,  оставил
записку для наставника Фарамарза и собрал  вещи.  Потом  вышел  на  улицу,
свистнул голодного Зу и двинулся на  восток.  Туда,  где  лежал  найденный
Брайаном обрывок дороги и высились равнодушные вершины Ра-Муаз.
     Сигурд Ярроу шел искать Пенаты Вечных. Он шел задавать вопросы Отцам.
     Он чувствовал, что - пора.



                                    5

     -  Ну  вот  ты  и  дошел,  -  сказал  Пустотник  Даймон,  морща  свой
непропорционально большой лоб. - Ты сам как считаешь: дошел или не дошел?
     - Не знаю, - честно признался Сигурд. - Вначале думал, что да.  Когда
ты прогнал Перевертышей... А теперь не знаю. Ты совсем не похож  на  Отца.
Во всяком случае, я представлял тебя другим. Ты скорее  похож  на  Эхиона,
Сына Большой Твари... Скажи честно, Даймон, ты - Тварец?
     - Сын Большой Твари... - задумчиво протянул Даймон, и голос  его  был
глух и полон горечи. - Я не знал, что они еще сохранились по  эту  сторону
Ра-Муаз... Нет, Сигурд, я не Сын Большой Твари. Я -  Отец.  Ты  был  прав.
Отчасти... Я и есть та самая Большая Тварь. Очень большая и очень  старая.
Такая старая, что помню времена, когда простые люди, а не Девятикратные  и
Перевертыши, звали нас Богами или демонами. Звали, не делая различий. Нас,
Пустотников, Меченых Зверем и  других  Пустотников,  и  тех,  иных,  ваших
отцов... Сами они называли себя  -  "бесы".  Слово  "бессмертные"  слишком
длинное. Вот они и сокращали его...
     - Они? - хрипло перебил  его  Сигурд,  начиная  понимать  смысл  слов
"бесовское отродье". - А вы? Вы не были вечными?!
     - Мы - нет. Это кладбище, мальчик,  все,  что  ты  видишь  вокруг,  -
кладбище...  Сюда  приходят  умирать  такие,  как  я.  Если  только  я  не
последний...
     Мир вывернулся наизнанку. Пенаты Вечных  обратились  в  прах,  некому
было отвечать на вопросы, и скелеты древних скалились Сигурду в лицо своей
страшной ухмылкой. Большая Тварь  сидела  перед  ним  и  пила  чай.  Салар
машинально напрягся, лежащий рядом Зу тут же поднял голову и зашипел -  но
в следующую секунду Сигурд наткнулся на бесконечно усталый, больной взгляд
Пустотника Даймона...
     И вспомнил рев за скалами, черный силуэт в зените и стрелы, пойманные
на лету.
     Даймон протянул руку и погладил Зу по голове. И удав снова  лег.  Это
было невероятно. Но это было. Сигурд проглотил комок, застрявший в  горле,
и попытался унять дрожь в пальцах. Мир вывернулся наизнанку, и  надо  было
привыкать жить в таком - вывернутом мире.
     Где-то далеко, в глубине сознания, он понимал, что дело  не  в  мире.
Просто он уже начал получать ответы на вопросы.
     Пустотник Даймон не мигая смотрел в огонь, и пламя костра  отражалось
в глубине его бесцветных глаз.
     - Ты принес мне страх, мальчик, - сказал он, и  Сигурд  действительно
ощутил себя ребенком перед сидевшим у костра существом.
     - Ты принес мне очень большой страх. Твое счастье, что ты не дошел до
того места, которое ты называешь Пенатами Вечных. Мы не зря  ушли  в  свое
время... не зря... Вы, оставшиеся, могли создать равновесие  -  но  только
без нас. Вы - Девятикратные и Перевертыши, и  люди...  Или  просто:  вы  -
люди... Кровавое, шаткое, но - равновесие. Потому что так или иначе, но вы
все люди, в той или иной степени. И когда вы  умираете,  это  тоже  смерть
живых, потому что рано или поздно вы умираете в последний раз. А  вот  то,
что  тебе  довелось  видеть  в  Калорре...  Если  бы  мы  знали,  что  это
когда-нибудь появится в вашем мире, мы бы, наверное, не ушли...  А  теперь
поздно. Поздно... Вы уж сами...
     - Что было тогда  на  улицах  Калорры?!  -  холодея  почти  выкрикнул
Сигурд. - Кто те, кого зовут варками? Кто они?!.
     - Это смерть, мальчик... Но не смерть живых. Это живая смерть. Это  -
та сторона мрака. Это - сумерки мира. А потом следует ночь.
     - Где-то должен быть и рассвет. - Сигурд повторил чужие слова, и  они
неожиданно стали его собственными. - Потом...
     - Кто это сказал?
     - Мой наставник.
     - Я бы хотел с ним познакомиться, -  прошептал  Пустотник  Даймон.  -
Но... Я расскажу тебе все, салар Сигурд Ярроу. Все, что знаю. А  после  ты
узнаешь остальное. Глядишь, и отыщется узенькая тропинка к рассвету...  Но
по ней ты пойдешь без меня... или со мной,  но  для  тебя  это  ничего  не
меняет...
     Даймон спустился вместе с Сигурдом в ущелье, довел салара и его удава
до того места, откуда они впервые увидели Пустотника стоящего на скале,  и
неожиданно заявил, что ему теперь самое время поразмыслить,  а  вот  гостю
пора спать.
     Спать, как понял Ярроу,  предлагалось  именно  здесь,  неподалеку  от
жуткого скелета, невидимого в темноте. Сигурд не знал, почему  ему  нельзя
лечь в хижине или хотя бы возле нее, но спросить не осмелился. Собственно,
ему не впервой  ночевать  под  открытым  небом,  тем  более  что  реальной
опасности  не  предвиделось;  а  Зу  уже  успел  облюбовать  себе   уютное
углубление  между  камнями  и  теперь  скручивался  в  какой-то   особенно
замысловатый узел.
     Когда Даймон ушел, Сигурд  опустился  в  траву,  привалясь  спиной  к
нагревшемуся за день валуну, и закрыл  глаза.  Спать  не  хотелось.  Перед
уходом Пустотник как-то странно намекнул, что в этом месте  иногда  снятся
необычные сны, но сон не шел к Скользящему в сумерках  -  ни  обычный,  ни
простой. Усталость качала его на своих крутых волнах,  расслабиться  никак
не удавалось, и неожиданно Сигурду примерещилось,  что  он  бежит,  бежит,
обжигая ноги о горячий песок...
     Он бежал и бежал, а вокруг молчали раскаленные пески Карх-Руфи,  -  и
Сигурд твердо знал, что это именно пески Карх-Руфи, хотя никогда не  бывал
здесь, - и впереди ждали ответы на заданные вопросы,  только  ответы  были
ужасно далеко, а опасность была совсем близко, она  дышала  в  затылок;  и
взглянув вниз, Сигурд увидел четыре звериные лапы и не  сразу  понял,  что
это его лапы...
     - Зу, где ты? - хотел позвать Сигурд, но вместо этого  из  его  горла
вырвался хриплый волчий вой...




      ТЕНЬ ВТОРАЯ. ЗВЕРЬ, ЧЕЛОВЕК, БОГ. СОЛЛИ ИЗ ШАЙНХОЛЬМА, ИЗМЕНЧИВЫЙ

                                ...И никто из них не вернулся назад, чтобы
                           рассказать оставшимся о скрытом за облаками;  и
                           ветер  занес  горячим  песком  следы  безумцев,
                           уходящих за ответом...
                                                         Фрасимед Мелхский


                                    1

     Ветер уныло лизал барханы, оплавляя их  желтыми  сыпучими  струйками,
ветер грустно посвистывал в сухих ветвях  колючника,  как  делал  это  уже
многие тысячи лет, - пустыня, что с нее возьмешь... Все та  же  монотонная
песня, те же пологие барханы - нет, не  те,  конечно,  но  такие  же...  И
неровная цепочка волчьих следов,  быстро  заносимая  песком.  Сколько  их,
эфемерных следов жизни, засыпал  ветер  на  своем  однообразно-бесконечном
веку, от Сифских  источников  до  отрогов  Ра-Муаз?  Считай  не  считай  -
собьешься... Да и не только следы, а зачастую и иссушенное солнцем тело со
стекленеющими глазами, в завершении цепочки зыбких  ямок,  -  ветер  давно
привык к этому и равнодушно скользил мимо.
     Пустыня...
     Но на этот раз что-то было не так. Ветер почувствовал  давно  забытый
укол любопытства - и тут же, с удивившей его самого поспешностью, рванулся
вперед, по следу, срывая верхушки с опешивших барханов, с  воем  проносясь
между ними, стремительно нагоняя того, кто упорно шел вперед, оставляя так
изумившие ветер следы...
     - ...Куда ты так спешишь, Арист? - человек  заслонился  полой  серого
плаща от внезапно налетевшего и умчавшегося ветра, щуря глаза и  сплевывая
хрустящую на зубах слюну.
     - Все равно мы догоним его, никуда не денется. Да и  остальных  наших
неплохо бы обождать,  а  то  как  бы  снова  не  нарваться  по-дурному,  в
спешке-то...
     И он машинально потер свежий браслет  потерянной  жизни,  седьмой  по
счету. Его спутник, коренастый, крепко сбитый мужчина в форменной тунике и
грязно-сером плаще Скользящего в сумерках, остановился и  поправил  меч  у
пояса.
     - Ветер, - отрывисто бросил  он,  словно  с  неохотой  расставаясь  с
произносимыми словами. - Следы заметает. Упустим. Скорее бы надо...
     Высокий и худощавый противник спешки что-то недовольно пробурчал себе
под нос и нехотя двинулся за  приземистым  Аристом,  который  уже  шел  по
следу, даже не оглянувшись - он и так  не  сомневался,  что  второй  салар
следует за ним...
     ...А на другом конце неровной цепочки следов, в трех-четырех  тысячах
шагов от людей, уходил размашистой рысью матерый волк - с большой лобастой
головой, крепкими  лапами  и  вывалившимся  из  пасти  языком,  длинным  и
розовым. Волк устал; он двигался все медленнее, и ветер легко поравнялся с
ним - и в изумлении притих, затаившись между барханами.
     Было от чего - потому что к спине зверя оказалась приторочена кожаная
фляга, походная сумка внушительных размеров, из  которой  торчали  рукояти
меча и двух ножей, а также несколько мелких предметов  неизвестного  ветру
назначения.
     Вся поклажа была умело скатана, запакована и уложена  -  причем  явно
человеческими руками.
     Свернув за  очередной  бархан,  волк  устало  опустился  на  песок  и
некоторое время отдыхал, тяжело дыша  и  постепенно  успокаиваясь.  Потом,
как-то хитро изогнувшись, он отполз назад, и все вещи остались  лежать  на
песке перед ним.
     С заметным облегчением волк закрыл глаза.
     Он лежал совершенно неподвижно, казалось, прекратилось даже  дыхание,
и тут что-то начало неуловимо меняться в облике зверя. Очертания его  тела
потекли, стали зыбкими, шерсть растворилась в туманном мареве...
     С песка встал, разминая  затекшие  плечи  и  вертя  головой,  молодой
парень лет двадцати  трех,  совершенно  обнаженный.  Глаза  цвета  голубой
стали, спутанная грива пепельных волос... да и вообще,  возможно,  излишне
волосатый, но - в пределах нормы...


     Солли стряхнул с себя песок и шагнул к тюку со свернутой одеждой.  Он
знал, что Мертвители  висят  на  хвосте,  и  времени  на  отдых  почти  не
остается.
     Одевшись, он сделал пару глотков из полупустой фляги, покатал воду на
языке, ополаскивая  рот,  и,  поморщившись,  проглотил  теплую  безвкусную
жидкость. Потом проверил, легко ли ходит меч в ножнах, вложил  метательные
ножи в специальные пазы своей короткой куртки  и,  отступив  в  ненадежную
тень песчаного холма, стал ждать.
     Он прекрасно понимал, что в волчьем облике  у  него  нет  ни  единого
шанса против двух натасканных Мертвителей, в одиночку выходящих  на  стаю;
даже если не подоспеют остальные Скользящие в сумерках, как они сами  себя
называют...
     Он встретит преследователей как человек. Только в этом случае он  еще
может на что-то рассчитывать. В конце концов, тех, серых, всего двое...
     Почему-то Солли был уверен, что за ним идут всего два человека. Он не
мог назвать причину  своей  уверенности  и  не  очень-то  задумывался  над
этим...


     ...Ветер, негромко подвывая, шелестел песком, и Солли не сразу понял,
что шелест этот чуть-чуть изменился. Да и ветер-то уже почти стих...
     Солли едва не опоздал. И  если  бы  не  многолетняя  выучка,  властно
швырнувшая  его  навстречу  серой  фигуре,  вынырнувшей  из-за  бархана...
навстречу, а не назад, в пустыню... Салар попятился,  вскидывая  небольшой
арбалет, но нож Солли уже ввинчивался в плотный горячий воздух.
     Мертвитель споткнулся, хрипя и хватаясь за  окровавленное  горло,  по
которому полоснуло короткое отточенное лезвие, и Солли легко уклонился  от
стрелы, пущенной слабеющей рукой.
     Кажется, этого Солли уже один раз убивал. Дня три назад, что ли...
     В последний момент он каким-то шестым чувством уловил движение у себя
за спиной и инстинктивно отпрянул в сторону. Тень с мечом в руке  возникла
точно на том месте, где только что стоял сам Солли. Потом салар  посмотрел
на  меч,  выхваченный  Солли,  на   всю   его   сжавшуюся   фигуру   -   и
пренебрежительно рассмеялся.
     Белая молния полыхнула вокруг запястья Девятикратного, разрубив ветер
надвое, и Солли понял, что проиграл. Против этого  Постоянного  Изменчивый
был бессилен.
     Мертвитель  мог  не  спешить.   Он   даже   мог   немного   растянуть
удовольствие, поиграть с жертвой в кошки-мышки - и оба они это понимали.
     "Если не можешь победить в честном бою - побеждай, как можешь. Если у
врага - девять жизней,  а  у  тебя  -  одна,  важен  лишь  результат.  Все
остальное - ловушка для глупцов".
     Так любил повторять старый Морн, Сын Большой  Твари,  и  его  ученики
хорошо усвоили правило мудрого Тварьца.
     Солли коротко ткнул мечом перед собой. Мертвитель даже не шелохнулся,
но Изменчивый одновременно с глупым выпадом выбросил  вперед  выпрямленную
левую руку - и резко взвел ладонь на себя, пальцами вверх.
     Салар машинально увернулся, ловя на лету крохотный дротик,  потом  он
дернулся, с недоумением поглядел на свою  ладонь,  оцарапанную  деревянной
колючкой, и сполз в рыхлый песок. Лицо его приобрело багровый оттенок;  он
пару раз выгнулся и затих.
     Солли бросил меч в ножны и  отстегнул  рукавный  самострел.  С  такой
игрушкой всегда существовала опасность оцарапаться самому, но у Изменчивых
смола дерева йикининки - а именно ей смазывались дротики и духовые иглы, -
вызывала по первому разу лишь трехдневную  горячку  с  фантасмагорическими
видениями. Со второго раза возникло  стойкое  привыкание  к  наркотику,  и
Изменчивый сгорал в считанные месяцы.
     С Постоянными все обстояло иначе. Сразу, и никаких видений.
     Солли наскоро обыскал убитых и остался доволен, обнаружив  две  почти
полные фляги, пять лепешек и ленту сушеного мяса. Он, правда,  предпочитал
свежее, но Девятикратных лучше не есть - все равно впрок не пойдет.
     Солли перекусил, выпил всю воду из одной  фляги,  вторую  прицепил  к
своей упряжи и  внимательно  осмотрел  оружие  саларов.  Меч  второго  ему
понравился, и он взял клинок вместо своего, кстати, тоже позаимствованного
подобным образом.
     Все остальное, включая и свой старый меч,  он  аккуратно  завернул  в
одежду, снятую с Мертвителей, отнес  подальше  и  закопал.  Он  знал,  что
поступает жестоко, но не мог иначе.
     Эти двое оживут на рассвете, но далеко ли они уйдут без воды,  еды  и
оружия? А остальные Мертвители  пока  отстали...  За  ночь  ветер  занесет
следы, и можно будет свернуть туда, куда он, собственно, и направлялся...
     ...Крупный волк вынырнул из-за бархана и  резво  затрусил  на  запад,
неся на себе слегка потяжелевшую упряжь. Он шел, опустив голову  к  самому
песку, и пустыня молчала, пропуская через себя упрямую фигурку с вьюком на
спине. Солли шел к Отцам.
     А ветер тем временем  продолжал  свою  всегдашнюю  неспешную  работу,
занося песком следы странного  одинокого  волка  и  два  обнаженных  тела,
заботливо укрытых широкими плащами.
     Серыми плащами Скользящих в сумерках...


     ...Солли шел уже седьмой день. Погони за собой  он  не  чувствовал  -
Мертвители безнадежно отстали. Но тем не менее он  продолжал  идти,  да  и
спать, в волчьем  облике.  Так  и  двигаться  удавалось  куда  быстрее,  и
направление не страшно было потерять, и ночью он просыпался  при  малейшем
шорохе.
     Впрочем, спал он мало и в основном - днем, найдя  какую-нибудь  тень,
потому что к вечеру спадала жара и идти становилось легче. Тысячи и тысячи
шагов отмахали неутомимые, казалось бы, лапы Солли, а  вокруг  по-прежнему
лежала все та же пустыня, и знакомый ветер,  уже  переставший  удивляться,
лишь одобрительно похлопывал его по плечу; и хрустел на зубах песок; и все
труднее становилось широким мощным лапам нести вперед исхудавшее тело...
     В тот день у него кончилась вода. В очередной раз приняв человеческий
облик, Солли влил в пересохшую глотку последние затхлые капли и  некоторое
время лежал, закрыв глаза и приходя в себя. Солнце перевалило за  полдень,
и это было хорошо. Ночь он еще продержится. Самое большее  -  до  середины
завтрашнего дня.
     Если к этому времени не отыщется вода - ему конец.
     Солли думал о смерти спокойно, как о чем-то само собой  разумеющемся.
Он знал, на что шел,  и  давно  свыкся  с  мыслью,  что  его  жизнь  может
оборваться в любую минуту.  Как,  впрочем,  и  жизнь  любого  Изменчивого.
Мертвители тоже не боялись смерти - еще бы, с запасом в девять жизней... А
вот те Постоянные, городские, которые жили один раз, -  те  боялись,  хотя
Солли и не понимал - почему.
     Изменчивые тоже жили один раз, но ведь они не боялись...
     Боялись-не боялись... Разве  в  страхе  дело?  Смерти  не  скажешь  -
извините, уважаемая, обождите минутку, пока я успокоюсь и отбоюсь...
     Но все-таки лучше найти воду. И тогда - извините, уважаемая...
     ...Снова трусит между барханами одинокий волк -  вперед,  вперед,  на
запад, вслед за уходящим солнцем, которое каждый вечер  умирает  и  каждое
утро  возникает  вновь...  быть  может,  поэтому  некоторые  Девятикратные
считают себя правнуками солнца?..
     Он шел всю ночь. Он продолжал идти, когда  позади  его  выполз  из-за
горизонта зловещий багровый край  равнодушного  светила.  Солнце  медленно
поднималось по небосклону, раскаляя гигантскую песчаную сковородку,  а  по
зыбким буграм этой сковородки все  тащился  упрямый  глупый  волк,  уткнув
морду в песок и уже ничего, кроме этого песка, не видя.
     Потом он упал.



                    СРЕЗ ПАМЯТИ. ИЗМЕНЧИВЫЕ И ПОСТОЯННЫЕ

     ...Огненные круги  плыли  перед  глазами,  и  память  уносила  вдаль,
покачивая его на своих призрачных волнах, в  даль  ушедшего  детства,  под
сумрачный  полог  родного  Шайнхольмского  леса,  прочь  от   нестерпимой,
иссушающей жары, в тенистые глубины, откуда он шел, бежал, полз, веря...
     Ребенок отнюдь не считал себя существом  двойственным.  И  волчий,  и
человеческий облик были для него одинаково естественны, порой он  даже  не
замечал  перехода  и  воспринимал  свое  существование   как   должное   и
единственно  возможное.  Когда  ему  хотелось   побыстрее   добраться   до
отдаленной поляны, он, не задумываясь, становился волчонком и несся  через
весь лес, легко огибая пни и колючие ветки;  но  за  орехом  или  особенно
спелой ягодой тянулась уже рука мальчика.
     Он был один - Солли, - он не делился на человека  и  зверя,  а  менял
облик, как менял одежду, в зависимости от обстоятельств.
     Его сверстник и приятель Ролло был пардусом, хромой  мельник  Корм  -
вепрем; в небольшом чистеньком домике на  краю  селения  жили  две  гибкие
черноглазые сестры-косули; да  и  клан  волков,  к  которому  принадлежали
родители  Солли,  был  отнюдь  не  малочисленным.   Правда,   мать   Солли
предпочитала оставаться почти все время человеком,  зато  отец  -  злой  и
веселый Лорквоу - неделями мог пропадать в чаще,  возвращаясь  с  обильной
добычей и шальными огоньками в глазах.
     Солли замечал,  что  мать  в  таких  случаях  становилась  скованной,
нервной, с трудом удерживая внутри себя волчицу, и  мальчик  недоумевал  -
почему?! Но мать не отвечала и лишь спешила унести  мясо  в  дом...  Потом
жаркое шипело и постреливало соком, распространяя завораживающий аромат, -
аромат  не  мяса,  плоти,  крови,  но  запах  еды  -  и  мать   постепенно
успокаивалась, расслаблялась, а  отец  -  уже  человек  -  сидел  у  огня,
довольно щурясь в предвкушении ужина...
     И лишь однажды, когда отец отсутствовал почти месяц и Солли с матерью
перебивались  овощами  и  пресными   лепешками,   увидя   волка   Лорквоу,
вернувшегося и с радостным ворчанием тащившего за собой убитую лань,  мать
не выдержала.
     Они втроем упоенно рвали клыками мясо,  давясь,  захлебываясь  свежей
кровью, не в состоянии насытиться, и это было здорово... Только вот  потом
мама молчала почти до вечера...
     Почему, мама?!
     Очень скоро Солли узнал - почему. Вечером  к  ним  пришел  Морн,  Сын
Большой Твари. Слово его было в деревне  законом,  и  Солли  всегда  видел
Морна лишь в человеческом обличье. Солли даже не знал, кто он - Морн...
     Обиженного Солли прогнали в лес - погулять, а  Морн  о  чем-то  долго
беседовал  с  отцом  и  с  матерью,  и  Солли  не  решился   вернуться   и
подслушать...
     На следующее утро родители отправили его на другой конец  деревни,  к
старому Морну. Так началась его учеба. Так он впервые узнал о контроле над
изменениями. И о том, что он - Изменчивый.
     От Морна Солли впервые услышал и о существовании  Постоянных.  Он  не
сразу сумел представить себе людей, запертых в одном-единственном  облике,
но Морну нельзя было не верить - и Солли поверил. В конце  концов,  многие
звери тоже не могли превращаться в людей, так отчего бы не быть и подобным
людям?!
     Постоянные ненавидели  Изменчивых.  Ограниченные  своей  единственной
телесной оболочкой, они боялись Изменчивых, а возможно, и  завидовали  им;
мало кто из них был способен отличить Изменчивого от зверя или человека, в
зависимости от принятого облика, но меняться в присутствии Постоянных было
равносильно самоубийству.
     Постоянные  постепенно  наступали  на  лес,   выкорчевывая   деревья,
истребляя животных и самих Изменчивых, не делая между  первыми  и  вторыми
особой разницы; а главное - их было больше.
     Гораздо больше.
     Лес, скрывающий Изменчивых, простирался далеко на север и на  восток,
но южнее, через день пути для человека,  он  начинал  редеть,  переходя  в
буйное разнотравье степи, а степь в свою очередь сменялась  солончаками  и
бесплодной пустыней. Именно на узкой полоске  между  лесом  и  пустыней  и
селились Постоянные.
     Они распахивали  и  засевали  степь,  разводили  коров  и  свиней,  а
Изменчивые так и не сумели понять, зачем нужно перекапывать столько земли,
и почему нельзя охотиться на жирных и неповоротливых  свиней  или  тех  же
коз... Зверь не может быть чей-то, он - зверь, даже если он свинья; а если
ты убил его, то это добыча, причем твоя добыча!..
     Постоянные так не считали. И в результате частенько сами  становились
добычей.  Тогда  Постоянные  окончательно  отказались  от  различия  между
зверями и Изменчивыми, и в их поселках появились  Мертвители  -  холодные,
беспощадные убийцы, воспитанные в ненависти к лесным жителям...
     Они звали себя - салары. Скользящие  в  сумерках.  А  Изменчивых  они
звали Перевертышами. И лес  дрогнул.  Дрогнул  и  отступил...  Потому  что
Изменчивые жили один раз, а Мертвители и Постоянные - девять,  отчего  они
считали себя потомками богов.
     Правда, не все Постоянные жили девятикратно, - далеко, на юго-западе,
в четырех дня пути лежал Согд - город людей, умирающих навсегда. Сам  Согд
не очень-то интересовал Изменчивых, но иногда старый  Морн  брал  с  собой
двух-трех учеников постарше и шел в город на Охоту, проскользнув в темноте
мимо кордонов Мертвителей.
     В Согде они меняли шкуры и дикий мех на оружие  и  инструменты.  Морн
тщательно  подбирал  себе  спутников,  но  один  раз  их   учуяли   собаки
Мертвителей, испортив всю Охоту; потом молодой волк  Горхат,  несмотря  на
запрет  Тварьца,  перебрал  хмельного  и  потерял  контроль   в   какой-то
таверне...
     Его разорвали на части, а от того, что двое Постоянных легли рядом  с
волком, матери Горхата не стало легче...
     Так что каждое утро два десятка подростков  собирались  у  дома  Сына
Большой Твари - учиться. Учиться выживать. И убивать.
     Убивать за себя и  за  зверя.  Впрочем,  сам  Морн  всегда  оставался
человеком - и Солли с приятелями оставалось только гадать,  что  за  Зверь
скрывался в Сыне Большой Твари.
     И лишь потом, через много лет, Солли  понял,  что  среди  Мертвителей
были куда лучшие учителя, чем Морн. Учителя меча - но Тварец учил  молодых
Изменчивых не только мечу и когтю.
     Он учил - а они...
     Они уже умели по запаху различать Постоянных и Изменчивых, могли  без
устали по  нескольку  дней  гнать  добычу,  настигая  ее  в  конце  концов
стремительным броском; многие овладевали  разными  ремеслами,  чему  очень
радовались родители... Они учились готовить из трав целебные  мази,  а  не
жевать инстинктивно найденный лист, определять направление по звездам,  не
всегда полагаясь на звериное чутье, они...
     Многое  передавал  им  старый  Морн  -  но  молодые  оборотни  охотно
хватались за деревянные, а позже - стальные мечи, с жаром рубились, часами
готовы были стрелять из лука, бросать ножи, а вот долгие рассказы  Тварьца
о травах, звездах, обычаях Постоянных или беседы о давно ушедших  временах
зачастую пролетали мимо юных горячих голов.
     Впрочем, не всех...
     Однажды торжествующий Солли примчался к Морну и с гордостью  сообщил,
что если к мази от ожога добавить толченую кору Красного дерева, то  новая
кожа нарастает значительно быстрее. Он захлебывался радостью открытия -  и
впервые увидел, как расплывается в улыбке лицо Сына Большой Твари, веселые
лучики собираются у помолодевших глаз...
     Никогда не улыбались глаза Морна во время уроков боя, а тут...
     Целый день Солли носился с мазью, вспоминая улыбку старика, а  завтра
утром...
     - Мертвители!..
     Солли часто видел потом в ночных кошмарах то утро,  когда  в  деревню
влетел мчавшийся из последних сил пардус Ролло. Его раны  затягивались  на
глазах - в зверином облике  лишь  тяжелые  ранения  угрожали  жизни,  чего
нельзя было сказать об облике человеческом, - но Ролло не мог дожидаться и
уже стоял на двух ногах, обливаясь кровью.
     - Облава! - прохрипел он. - Скорее...
     И упал, но упал на четыре лапы с выпущенными когтями.
     Не раздумывая, Солли рванулся к своему дому  -  волком.  Отец.  Мать.
Оружие.
     Он не успел. Мертвители ворвались в деревню с трех концов, и  крайние
дома уже горели, а люди в серых плащах перекрывали улицы.  Увернувшись  от
удара мечом, Солли вьюном проскочил между ногами салара,  цапнув  того  за
щиколотку, и скрылся за углом.
     У их дома кипел бой. Отец и мать рычали и метались в кольце врагов, и
шерсть  их  слиплась  от  крови.  Солли  прыгнул  сзади   на   Мертвителя,
замахнувшегося на мать, и не разжал сомкнутые на чужом горле  клыки,  даже
когда острая боль пронзила его бок.
     Потом он кинулся в дом.
     Солли плохо помнил, что было дальше.  Горела  деревня,  он  оглох  от
криков и лязга оружия; они с матерью  и  бешеным  Лорквоу  стояли  посреди
улицы - два волка и человек, - и Солли бросал свои ножи  в  накатывающуюся
волну Постоянных, но ножи кончились,  и  остался  меч,  и  кровавый  вихрь
захлестнул его. Отец рухнул с разрубленной  головой,  так  и  не  выпустив
корчащегося салара; рядом то ли взвизгнула, то ли всхлипнула  мать,  когда
зазубренный клинок отсек ей переднюю лапу; Солли подхватил мать на руки  и
побежал, чувствуя, что надолго его не  хватит,  что  это  конец,  а  потом
наступила тишина и он остановился.
     Перед ним стоял Морн.
     -  Уходи,  -  коротко  приказал  Морн;  и  Солли  заковылял   дальше,
спотыкаясь и не падая только потому, что на руках у него была  мать,  видя
вокруг себя отступающих к лесу Изменчивых...
     Последнее, что он запомнил - пустая улица,  багровый  дым  и  шеренга
Мертвителей, медленно надвигающаяся на одинокую сутулую фигуру Морна...
     ...Когда они вернулись, Морн все так же стоял посреди улицы, скрестив
руки на груди, и в глазах  его  затухали,  подергиваясь  пеплом,  страшные
жгучие угольки...
     Постоянных не было. Они ушли, поспешно забрав  убитых  и  раненых.  И
никто из Изменчивых так и не узнал, что увидели Мертвители  на  опустевшей
улице, когда на пути у них встал Морн, Сын Большой Твари.
     Они не посмели напасть на него.
     Потомки богов - не посмели...



                                    2

     ...Водоворот  воспоминаний  все  быстрее   вращался   перед   глазами
слабеющего волка - звериные морды, искаженные лица, звон клинков,  горящая
деревня, дым, кровь, отчаяние и ужас, внезапно вспыхнувшая надежда... лицо
той Постоянной, которая была запретна для него, - но которая...  выжженное
солнцем блекло-голубое небо, снежные шапки на вершинах гор...
     ...Горы! Волк  открыл  глаза,  снова  зажмурился,  встряхнул  тяжелой
головой, словно отгоняя наваждение - и вновь увидел горы. Это был не  сон,
не бред, не эфемерная иллюзия  памяти  -  перед  ним  высились  выбеленные
снегом вершины.
     Горы Ра-Муаз.
     Он все-таки дошел.


     Солли не помнил, как он дотащился до первых  отрогов,  каким  образом
набрел на веселое журчание ручья, - он пришел в себя, стоя  над  ручьем  и
шумно, с жадностью лакая упоительно прохладную воду.  По  всей  видимости,
делал он  это  уже  довольно  долго,  потому  что  брюхо  было  совершенно
переполнено, и Солли почувствовал, что выпил  воды  больше,  чем  мог,  но
меньше, чем хотел.
     С сожалением перестав лакать, он погрузил в ручей морду, потом отошел
в сторонку, сбросил с себя поклажу и, найдя  заросшее  мхом  углубление  в
тени большого валуна, мгновенно уснул.
     Снов он не видел.


     Проснулся Солли уже утром следующего дня. Он давно не менял облик,  а
выпускать зверя на чрезмерно  долгий  срок  не  рекомендовалось.  Так  что
теперь  к  ручью  подошел  человек.  Вдоволь  напившись,  он  решил   было
облачиться в свою походную одежду, но раздумал и, голый и мокрый от  пота,
стал карабкаться вверх по  склону.  Где-то  здесь,  согласно  легендам,  и
должны  обитать  Отцы,  к  которым  шел  Солли.  Но  сейчас   его   больше
интересовали не Отцы, а какая-нибудь  мало-мальски  съедобная  живность  -
голод, заснувший вместе с ним,  теперь  проснулся  и  настойчиво  требовал
утоления...
     Оленя он заприметил издалека и, уже в волчьем обличье, стал осторожно
подкрадываться к  нему.  Сейчас  Солли  доставляло  истинное  удовольствие
скользить между скал, неслышно раздвигая влажную от росы траву и вспоминая
недавнее пекло пустыни. Да, неплохое местечко подобрали себе Отцы...  губа
не дура...
     Бросок Солли был стремителен и точен, но за мгновение до  того  олень
учуял грозящую опасность, и зубы волка клацнули всего в каком-то локте  от
вожделенной добычи!
     Солли извернулся в воздухе и рванул по склону  за  удирающим  оленем;
оторваться жертве не удалось,  но  и  расстояние  между  ними  не  спешило
сокращаться.  Олень  обогнул  огромный  замшелый  валун,  Солли   метнулся
наперерез - и  тут  другая  серая  тень  прыгнула  на  спину  обезумевшего
животного. Секундой позже Солли вцепился в горло своей, - своей! - добыче,
олень с хрипом повалился на  бок,  брыкаясь  и  мотая  головой  в  тщетных
попытках стряхнуть с себя  безжалостных  палачей,  -  и  вскоре  все  было
кончено.
     Когда олень затих и Солли,  наконец,  разжал  челюсти,  -  он  увидел
четырех волков, окруживших его и пристально  разглядывавших  чужака.  Нет,
пятерых, - пятая, поджарая молодая волчица,  стояла  чуть  поодаль,  делая
вид, что все происходящее ее совершенно не интересует, но тем не  менее  с
любопытством наблюдая за развитием событий.
     Ситуация не вызывала сомнений. Эта  четверка  с  увлечением  выясняла
между собой, кому же достанется самка, и тут, в самый неподходящий момент,
на поляну вламывается он, Солли, в погоне за своим завтраком!
     Сам Солли с трудом подавил в себе волка, уже  учуявшего  возбуждающий
запах течки и готового вступить в драку за право обладать самкой. Волчица,
конечно, хороша, вполне аппетитная волчица, но не за самками же тащился он
через всю проклятую пустыню!
     Правда, отступить и оставить местным волкам задранного оленя он  тоже
не  собирался  -  и  вот  обнаженный  мужчина  поднимается  с  земли   под
изумленными взглядами пяти пар волчьих глаз.
     Обычно это действовало безотказно - но сейчас почему-то не сработало.
То ли здешние волки никогда не встречали Изменчивых и не боялись их, то ли
азарт брачной пары заглушил в  них  прочие  чувства,  -  но  вся  четверка
немедленно бросилась в атаку. Тут уж не до любви...
     От первого Солли уклонился, но другой волк вцепился  ему  в  лодыжку.
Солли пнул его свободной ногой, выругавшись  сквозь  зубы,  тут  на  плечи
прыгнул еще один зверь, Солли не удержал равновесия  и  упал,  -  упал  на
четыре волчьи лапы!
     Свои собственные, редко подводившие его лапы.
     Низкий грозный рев вырвался из его глотки, Изменчивый легко  стряхнул
с себя всю свору и развернулся к опешившим  противникам.  Он  был  заметно
крупнее местных, и молодые волки почувствовали в пришлом звере уверенность
и силу, которой не было в них самих.
     Уверенность и силу вожака.
     Волки попятились, с опаской обходя  ворчащего  Изменчивого,  а  Солли
отошел к валуну, который защищал его с тыла, и спокойно ждал.
     Он не торопился.
     Волки еще некоторое время кружили  на  безопасном  расстоянии,  потом
волчица подошла к Солли  вплотную,  кротко  взглянув  на  него,  потерлась
мордой о его плечо и улеглась рядом. Остальные сели  поодаль,  и  Солли  с
ужасом подумал, что теперь это не просто волки.
     Это стая. Его стая.


     Сперва  Солли  насытился  сам,  потом  пустил  к  туше  волчицу;  та,
благодарно оглянувшись на  новоявленного  повелителя,  без  лишней  спешки
съела свою долю. Обождав, Солли превратился в человека и сбегал за  ножом,
отделил лучшие на его взгляд части оленьей туши и перенес их  на  соседнюю
поляну, а остальное отдал четверке - и те жадно принялись делить еду между
собой.
     Натаскав  хвороста,  Солли  развел  небольшой   костер   и   принялся
обжаривать мясо на огне - чтоб  лучше  сохранилось.  Коптить  не  было  ни
времени, ни желания. Волчица испуганно жалась к кустам на краю поляны,  но
не уходила. Совсем молоденькая, однако...
     Чтобы успокоить ее, Солли превратился в волка и  приблизился,  игриво
пританцовывая, но тут он наткнулся на нетерпеливый, ждущий взгляд  волчицы
- и Солли сдался.
     Больше он не помнил об Отцах, о том непонятном и жутком, что  привело
его в горы Ра-Муаз, он забыл о костре и мясе, превращавшемся в уголь, - он
был волком, здоровым, зрелым волком, и перед ним была волчица...
     ...Когда человеческий разум обрел наконец контроль над волчьим телом,
Солли обнаружил, что лежит рядом с Вайл (так он  теперь  называл  волчицу,
имя это что-то значило для него, но он не мог  вспомнить  -  что  именно),
лежит в тени скалистого утеса.
     Солнце давно клонилось к закату, мясо пропало  безвозвратно,  но  это
его особенно не расстроило - время, проведенное с Вайл, с лихвой  искупало
потерю. С удовольствием и некоторым налетом стыда он заново переживал  эти
часы. Обычно Изменчивые не  позволяли  себе  ничего  подобного,  но...  из
всякого правила должны быть исключения. Как, например, сейчас. Ведь дорога
к Постоянным тоже была закрыта для народа Солли - и тем не менее...
     По телу растекалась приятная истома, и при  мысли,  что  сейчас  надо
будет вставать на две ноги, заново раздувать костер, потом  взваливать  на
себя поклажу, лезть в  гору...  Всякое  желание  выполнять  все  описанные
действия, несмотря на их необходимость, у Солли пропало окончательно.
     Глаза сами собой закрылись,  Изменчивый  привалился  к  теплому  боку
Вайл, блаженно раскинувшейся рядом, и сам не заметил, как заснул...



                         СРЕЗ ПАМЯТИ. ВОЙ В НОЧИ

     ...Старый Морн был против этого похода и всячески отговаривал их - но
приказать, запретить он просто не мог.  Как  запретишь  мстить  тому,  чья
родня остывала в пепле у него на глазах?!.
     Морн был против, но они не послушались Морна. И Солли,  отвернувшись,
прошел мимо учителя - его отец теперь никогда не уйдет в лес за добычей, а
мать навеки лишилась кисти левой руки, и  становясь  волчицей,  хромала  и
лишь провожала взглядом самых медлительных зверьков.
     Солли больше не видел тихой  улыбки,  которая  освещала  мамино  лицо
раньше, когда он рассказывал ей о своих успехах или похвале учителя.  Все.
Захлопнулась невидимая дверь, выпускавшая улыбку на белый свет, и в глазах
его матери осталась лишь тоска, тоска и ожесточенность... Она не плакала и
не говорила ничего - но лучше бы она плакала или даже выла...
     ...Они шли молча. И не оглядываясь. Шли - зверьми.
     Некоторые несли на себе упряжь с оружием, другие полагались только на
когти и  клыки.  К  ним  примкнуло  десятка  два  Изменчивых-одиночек,  не
любивших огня и живших в норах или случайных укрытиях. Солли знал,  что  в
здешних местах только у них была деревня, да и той не стало, и сейчас Морн
уводил оставшихся на новое место. От того же Морна Солли слышал о  дальних
восточных поселениях его народа, но в такие  дебри  никто  из  местных  не
рисковал забираться.
     Говорят, еще за горами, за перевалами Ра-Муаз...
     Можно было бы собрать вдвое больше Изменчивых,  но  ярость  гнала  их
вперед, не позволяя ждать;  кроме  того,  все  Мертвители  из  намеченного
поселка  Постоянных  были  отозваны  на  какие-то  сборы  -  так   донесли
разведчики - и остальные Девятикратные не способны были оказать серьезного
сопротивления.
     Солли, пожалуй, лучше многих понимал, чем  могла  бы  закончиться  их
атака, если бы Мертвители оказались на месте, но случай  благоприятствовал
лесу.
     Слепой от ярости случай...
     Дождь хлестал их спины, словно само небо бичами подгоняло  мстителей,
вокруг стояла кромешная темнота, но они-то и во мраке видели прекрасно,  а
вот Постоянные... Горе убийцам! Не спасут их девять  жизней  -  Изменчивые
утащат тела в лес, и там - день за днем - они будут умирать, пока  однажды
последний браслет не искупит их преступлений!..
     ...Собак удавили в считанные секунды. И торжествующий вой возвестил о
начале праздника!
     Родившаяся в ночи  живая  волна  выкатилась  из  леса  и  захлестнула
частокол. Успевшие принять человеческий  облик  карабкались  на  изгородь,
обдирая кожу, спеша  открыть  ворота...  Солли  спрыгнул  вниз  и  недобро
усмехнулся, помогая  гибкому  Ролло  сдвинуть  деревянный  засов.  Вспышка
молнии высветила волчий оскал на лице  юноши  и,  испугавшись,  погасла  с
хриплым стоном.
     Ворота распахнулись - и началась бойня. Оборотни  не  щадили  никого.
Невидимая в темноте смерть  настигала  Постоянных  всюду,  мечи  и  клинки
работали  без  устали,  рассекая  шарахавшуюся  ночь  и  податливую  плоть
человеческую...
     Солли как раз бежал мимо распахнутой  двери,  когда  оттуда  выскочил
Девятикратный - почти голый, но с мечом в  руке.  Постоянный  попросту  не
заметил мгновенного удара Солли, сползая на  порог  собственного  дома,  и
Изменчивый еще раз вознес хвалу царившему вокруг мраку.  Потом  он  скинул
перевязь - и волк ворвался в дом. Ему было мало меча. Он хотел большего...
     И лишь тогда возмездие можно будет считать совершившимся.
     За первой дверью оказалась вторая. Солли толкнул ее лапой, и дверь со
скрипом отворилась. Волчьи глаза сразу различили две фигуры, забившиеся  в
угол и жавшиеся друг к другу.
     Девушка. Почти девочка, хрупкая, нескладная, и прикрытый ею мальчишка
лет семи, молча дрожащий от страха.
     Дети убитого на пороге.
     Луна осторожно выглянула в разрыв между тучами и через открытое  окно
осветила комнату. Девушка увидела  волчий  силуэт  и,  вздрогнув,  подняла
голову. И в это мгновение Солли ясно прочел в ее взгляде тоску;  знакомую,
радостную тоску...
     Это были глаза его матери.  Это  его  отец  лежал  сейчас  мертвым  у
входа... Это он сам тихо давился ужасом  в  углу,  за  ненадежной  защитой
худенького тела в легком платье...
     Не думая уже о том, что он делает, Солли поднялся на две ноги, на две
человеческие ноги - он стоял перед девушкой, и робкая, невозможная надежда
стояла между ними. И луна не спешила спрятаться, забывшись в удивлении...
     С  шумом,  шатаясь,  словно  пьяный,  в  дверь  ввалился   Ролло.   В
человеческом облике, совершенно обнаженный, и его меч был  покрыт  кровью.
Человек-пардус был пьян этой кровью.
     - А, и ты подыскал себе забаву, Солли! - выдохнул Ролло,  оскаливаясь
в упоении. - Ну что, поделим пополам? Тебе - девчонка, мне  -  щенок...  А
потом - каждого - тоже пополам, и еще раз...
     Он воткнул меч в пол, готовясь стать пардусом, бешеной желтой кошкой,
но тут Солли повернулся к нему, Ролло посмотрел в лицо приятеля - и  сразу
все понял.
     - Да ты что, Сол... - протянул он, медленно пятясь к двери. - Они  же
твоего старика... и маму... ты что...
     - Они, - голос Солли был глух и бесцветен, как у  Морна.  -  А  потом
мы... А потом опять они... и снова мы... и снова... Постоянные, Изменчивые
- в одном мы постоянны, как никто...
     Солли никак не мог остановится, он бубнил и бубнил как заведенный,  и
вдруг Ролло сжался в комок, а Солли сразу замолчал и испугался.
     Не за себя. Как человек, он мог потягаться с Ролло, но  Ролло-пардус,
играя, разорвал бы и Солли-человека, и Солли-волка, а после...
     Рука Солли инстинктивно легла  на  рукоять  торчащего  из  пола  меча
Ролло, и в ту же секунду рычащий, оскаленный вихрь смерти ринулся на  него
из темноты. Солли, не задумываясь, вскинул руку для защиты, но пальцы  его
сомкнулись на рукояти мертвой хваткой, и острое лезвие  распороло  пардуса
от задних лап до самого горла; мускулистое, дергающееся тело сбило Солли с
ног, он тотчас вскочил, замахиваясь...
     Спешить было некуда. Ролло умер.
     - У вас есть где спрятаться? - обернулся Солли к девушке.
     Она молчала.
     - Есть, - ответил за нее мальчик. Потом подумал и несмело добавил:  -
Спасибо...
     ...Солли спрятал их в сарае, потом отнес туда же тело убитого им отца
девушки - чтоб не увлекли в лес - и закидал всех троих сеном. Отец к  утру
должен был встать как любой из  Девятикратных,  и,  по  мнению  Солли,  он
вполне способен был сам позаботиться о своей семье.
     А потом он со всеми  шел  через  лес.  Многие  тащили  на  себе  тела
Девятикратных, для завтрашнего продолжения, но сам Солли двигался налегке,
унося в памяти  девушку  Постоянных  с  карими  глазами  его  матери...  и
мертвого Ролло на полу...
     Они шли не оборачиваясь.



                                    3

     ...Проснулся Солли уже вечером. Вайл неспешно  обгладывала  кость  из
его запасов, и, когда он пошевелился - все еще крупный темно-серый волк, -
она вопросительно взглянула на него. Взгляд у зверей значил  куда  больше,
чем могли представить  себе  Постоянные,  а  во  взгляде  Вайл  было  даже
несколько смысловых слоев.
     Если первый лежал на поверхности - "Ты не сердишься, что  я  ем  твое
мясо?", то второй уже улавливался гораздо сложнее и весьма  приблизительно
означал:  "Сейчас  ты,  наверное,  тоже  поешь,  и  что  мы  будем  делать
дальше?.. Может быть..."
     Еще глубже  лежала  особая,  звериная  любовь,  покорность  и  нечто,
близкое к понятию "преклонение" или "обожествление"...
     Солли смущенно поднялся, проворчав что-то вроде: "Ладно, ешь,  а  там
видно будет...", и решил заняться делом. Становясь человеком,  он  обратил
внимание, что волки, у которых он, сам того не желая, отбил  Вайл,  никуда
не ушли.
     Они были здесь. Рядом.
     Волки ждали. Все было правильно. Он сильнее, к нему ушла волчица,  он
поделился с ними добычей. Теперь он должен вести их. Он - вожак.
     Солли усмехнулся. "Стая - это неплохо, - подумал он. - В случае  чего
пять таких зверюг не помешают..."
     Он неожиданно нахмурился и стал быстрее одеваться,  попутно  проверяя
оружие. В момент изменения он почувствовал еще кое-что.
     Кто-то шел за ним.  Кто-то,  настолько  далекий,  что  лишь  краешком
сознания Солли сумел уловить  опасность.  Но  она  была.  И  медленно,  но
неуклонно приближалась.
     Солли оделся и снова развел костер, на этот раз под  прикрытием  двух
валунов, чтобы огонь нельзя было заметить издали.
     Почти всю ночь он коптил мясо, оставив немного сырого для Вайл.  Стаю
он обеспечит завтра. Глаза волчицы двумя  испуганными  зелеными  огоньками
глядели на него из темноты, а еще одна россыпь огоньков  говорила  о  том,
что  четверка  тоже  наблюдает  за  действиями  своего  странного  вожака,
портящего такое прекрасное мясо...
     К утру он ненадолго позволил себе забыться сном под надежной  охраной
волков и Вайл, но вокруг все было спокойно.
     Подозрительно спокойно...


     ...Вайл трусила рядом с ним, время от времени заглядывая снизу  вверх
в  лицо  своему  господину,  словно  желая  удостовериться,  что   он   не
превратился еще в кого-нибудь.
     "Зачем тебе нужно это неправильное тело?! - взывал ее взгляд. - Падай
на все четыре - и вперед!..."
     Но Солли сейчас больше  интересовал  обзор,  открывающийся  с  высоты
человеческого  роста.  Он  приступил  к  поискам.  Даже  Морн   мог   лишь
приблизительно указать место, куда ушли Отцы, и Солли предстояло искать их
самому. Дни? - или, может быть, месяцы?...
     Не мог он себе позволить такую роскошь,  как  время.  Дважды  смутная
опасность давала о себе  знать  -  ближе,  гораздо  ближе,  но  все  равно
недостаточно близко, чтобы сказать о ней что-то определенное.  Прояснилось
лишь направление - явно со стороны пустыни.
     Снова Мертвители?!
     Гадать было бессмысленно. В любом случае надо искать Отцов.
     ...Уже сутки они упрямо лезли в гору. Вокруг заметно похолодало, но и
волки, и сам Солли не обращали на погоду особого внимания. Постепенно стая
привыкла к сменам облика вожака, тем более, что добычи хватало - утром они
загнали косулю,  а  всякая  мелкая  живность  буквально  лезла  под  ноги.
Холодный, кристально чистый воздух бодрил, поднимал настроение, и звериная
часть  Солли  все  больше  проступала  наружу,  чему  явно  способствовало
послушание волков. Ему было хорошо с Вайл, со своей стаей,  ему  нравилось
дикое величие гор, и временами Солли стоило  огромных  усилий  не  забыть,
зачем он здесь...
     На третий день они наткнулись на заброшенный рудник. Волкам  хотелось
поскорее уйти отсюда, и Солли-волк  был  с  ними  абсолютно  согласен,  но
Солли-человек с чисто человеческим любопытством полез вниз,  в  выработку,
оставив стаю наверху.
     Выработка была покинута много  лет  назад,  быть  может,  даже  много
веков: найденные Солли лопата и две кирки проржавели до неузнаваемости,  а
их деревянные ручки сгнили почти полностью.
     Здесь добывали олово. Он слышал это слово  в  Согде,  когда  ходил  с
Морном на Охоту и на площади  горожане  упоминали  о  брошенных  оловянных
рудниках - гордости и славе древнего Согда.
     Кто и когда разрабатывал эти копи, и что заставило неведомых горняков
прекратить работу, -  эти  вопросы  оставались  без  ответа.  Здесь  спала
древняя тайна. Что-то произошло в Ра-Муаз, а может быть, и  во  всем  мире
несколько веков назад, и лишь  смутные  отголоски  преданий  да  покинутый
рудник напоминали о тех далеких событиях.
     Морн кое-что рассказывал о золотом веке Согдийской империи, но  и  он
многое попросту домысливал сам.
     Начал накрапывать мелкий колючий дождик,  и  Солли  решил  выбираться
отсюда, - во всяком случае, Отцами здесь и не пахло.
     Однако выбраться из огромного котлована оказалось не  так-то  просто:
крутые стены, по одной из которых он легко съехал  вниз,  проявили  дурной
характер. Солли скользил по  глине,  быстро  раскисавшей  под  дождем,  за
мокрые камни невозможно  было  ухватиться,  и  он  никак  не  мог  одолеть
половину подъема ни в волчьем, ни в человеческом облике.
     Занервничавшие  волки  тоскливо  завыли,  страдая  от  бессилия,   от
невозможности  помочь  попавшему  в  ловушку  вожаку;  и  Солли  с  трудом
удержался от того, чтобы не присоединиться к ним.
     Так, не будем терять самообладания...  Это  рудник.  И  руду  увозили
отсюда, в Согд  или  куда  там  еще,  -  но  не  через  эти  же  стены  ее
перетаскивали?!
     Солли встал и медленно пошел по периметру. Вскоре он обнаружил  узкий
проход в толще скал, шириной всего в три-четыре локтя. Он  быстро  зашагал
по нему и почти сразу же споткнулся о полузасыпанный  землей  человеческий
скелет с проломленным черепом; чуть поодаль валялся  еще  один  костяк,  и
еще...
     Кто были эти люди?  За  что  их  убили?..  Сейчас  эти  вопросы  мало
занимали Солли. Он спешил выбраться из западни.
     Вскоре он оказался снаружи и со облегчением вздохнул, поднимая голову
к  небу,  серому,  как  плащ  Мертвителя,  подставляя  лицо  косым  струям
усиливающегося дождя...



                   СРЕЗ ПАМЯТИ. ХВАТАЙТЕ ПЕРЕВЕРТЫША!..

     ...Морн хмуро глядел на вернувшихся. Изменчивые не досчитались  Ролло
и еще одного пардуса -  Хинса;  остальные  были  целы,  если  не  обращать
внимания на мелкие раны и ссадины, уже почти затянувшиеся.
     С собой они  привели  дюжины  две  Постоянных,  среди  них  несколько
женщин,  детей  и  одного  старика,  но  Морн,  несмотря   на   молчаливое
недовольство соплеменников, приказал всех отпустить, когда они встанут.
     Солли  избегал  Тварьца:  во-первых,  он  стыдился  ночного  побоища,
во-вторых, был узкий меч и мертвый Ролло.
     От мысли, что никто и никогда не  узнает  о  преступлении,  легче  не
становилось.
     Целый день Солли бродил наедине со своей совестью, а вечером пришел к
Морну и рассказал ему обо всем.
     Морн долго молчал, и Солли весь закоченел в ожидании приговора. Потом
Сын Большой Твари протянул к нему костлявую, но еще сильную руку  -  Солли
лишь сжался, предчувствуя неизбежное, - но старик неожиданно мягко опустил
ладонь на взъерошенную голову юноши и провел пальцами по спутанным волосам
Солли, расправляя их.
     - Ты стал взрослым, мальчик, - тихо сказал Морн. - Потому что  нельзя
быть зверее зверя...
     - Но ведь и они, - встрепенулся Солли, - они...
     - И среди них есть люди. И среди нас. Девять  жизней,  смена  облика,
лес, город - мало кто способен разглядеть за внешней мишурой человека. И я
очень рад... Иди. О нашем разговоре никто не узнает.  И  никто  не  сможет
решить за тебя - правильно ты поступил или нет.  Иди.  Сегодня  у  старого
Морна удачный день...
     ...Назавтра Морн  отдал  мужчин-Девятикратных  в  руки  возликовавших
соплеменников, но женщин, детей и старика поручил заботам  Солли  и  велел
отвести их к опушке леса. Сперва Солли хотел завязать им  всем  глаза,  но
потом передумал, и правильно - сохранить ориентацию в тех дебрях, которыми
они шли, мог только Изменчивый или...
     Или Мертвитель высокого уровня.
     Они старались не смотреть друг на друга  и  через  две  тысячи  шагов
внезапно  остановились.  Два  знакомых  пардуса  выскользнули  из  чащи  и
загородили дорогу, принимая человеческий облик.
     - Зачем ты ведешь это мясо дальше, Солли? - спокойно спросил один  из
них, глядя в упор на сопровождающего, - и осекся, напоровшись на  яростный
взгляд серых глаз.
     - Мне поручено довести их до опушки живыми, - Солли  сделал  ударение
на слове "живыми". - Ты понял меня, Тхинар?
     Тхинар его понял. Более того, он понял, что  если  сопровождающий  не
вернется  обратно,  то  ему,  пардусу  Тхинару,  придется  отвечать  перед
Морном...
     Он все понял, и пардусы вновь растворились в чаще.
     ...Шли долго. Старик под конец начал отставать, и Солли хотел  помочь
ему, но тот немедленно вырвался, злобно  бормоча  и  сверкая  ненавидящими
глазами из-под серых кустистых  бровей,  и  заковылял  со  всей  возможной
скоростью...
     Когда они добрались до опушки, уже начало темнеть, но  Солли  все  же
показалось, что  он  различает  вдалеке,  у  частокола,  знакомую  хрупкую
фигурку. Он вздрогнул, всматриваясь, - и из-за  кустов  к  нему  метнулись
тени в серых плащах.
     - Хватайте его! Хватайте Перевертыша! - истерически завизжала одна из
женщин и попыталась вцепиться в Солли. Он оторвал от себя неловкие  пальцы
и нырнул в чащу. Две стрелы просвистели над  головой,  одна  воткнулась  в
дерево совсем рядом - но где было Постоянным угнаться  за  волком?!  Солли
мчался по замершему в преддверии ночи лесу, а в ушах его продолжал звенеть
вопль той самой женщины, которую он провожал  и  за  которую  встал  перед
пардусом Тхинаром - таким же Изменчивым, как и он сам...
     - Хватайте!.. Хватайте Перевертыша...


     Он не утерпел.  Через  два  дня  он  пробрался  на  то  же  место  и,
выглядывая из-за кустов, услышал совсем рядом  тихий  шорох.  Солли  резко
обернулся, готовый защищаться или бежать...
     Защищаться было не от кого. А бежать он не мог. Он стоял  и  смотрел,
как закатное солнце просвечивает  сквозь  простое  светло-зеленое  платье,
обрисовывая  контур  девичьей  фигуры,  смотрел  на   каштановые   волосы,
рассыпавшиеся по  плечам,  смотрел  в  карие  глаза,  лучившиеся  радостью
встречи...
     - Меня зовут Солли, - хрипло произнес он. - Я - Изменчивый.  Волк.  А
как зовут тебя?..



                                    4

     ...К дождю Солли относился спокойно, как  к  досадному  явлению,  над
которым он, к сожалению, не властен. Дождь не вызывал у него  раздражения,
и он мог долго брести под холодными пронизывающими иглами, хлюпая по грязи
и оскальзываясь на мелких камнях.
     Впрочем, он совсем не возражал  против  того,  чтобы  переждать  этот
каприз природы в более теплом и сухом месте. Поэтому, когда один из волков
подбежал к нему и, призывно проскулив,  позвал  за  собой  -  Солли  сразу
понял, что это может означать.
     Волки явно знали или почуяли укрытие, где можно  было  бы  пересидеть
непогоду. Это случилось как  нельзя  кстати,  и  Солли,  собрав  всю  свою
амуницию, поспешил за Вайл  и  остальными  серыми  приятелями.  Они  молча
бежали вперед, лавируя между валунами, взбираясь на  уступы;  плети  ливня
хлестали  их,  ероша  насквозь  промокшую  шерсть,  и  Солли  вздохнул   с
облегчением, когда они наконец добрались до цели.
     Почти невидимый снаружи, заросший кустарником вход  открыл  им  сухой
полумрак пещеры; волки шумно отряхивались и ложились  у  входа,  глядя  на
белесую пелену воды, скрывавшую оставшийся снаружи неуютный мир. Волосы  и
одежда Солли тоже пропитались влагой, но, к  счастью,  в  пещере  валялось
немало относительно сухих сучьев - и вскоре жаркие языки  пламени  бросили
причудливый  отблеск  на  стены  пещеры,  разгоняя  застоявшийся   древний
сумрак...
     Волки тоже потянулись к костру - путешествуя  с  новым  вожаком,  они
быстро приучились не бояться огня и  теперь  с  удовольствием  подбирались
поближе к теплу, чувствуя, как высыхает и распрямляется мокрая шерсть, как
согреваются озябшие лапы... Какое им теперь дело до  шумящего  за  пещерой
надоедливого дождя? - им тепло и хорошо, они честно позаботились  о  своем
вожаке, а он честно позаботился о них.
     Солли стало клонить в сон. Он принял волчий облик, устало  привалился
к расслабленной Вайл и закрыл глаза. Если бы какой-нибудь путник  заглянул
в это время вглубь пещеры, то его  глазам  открылось  бы  прелюбопытнейшее
зрелище: шесть волков, мирно спящих у весело потрескивающего костра...



               СРЕЗ ПАМЯТИ. ЛАЙХАЛЛ КВОРРИ, ОТЕЦ ПОСТОЯННОЙ

     ...Ее звали Дорис. С ней он совсем потерял голову, и,  наверное,  это
было заметно. Через две недели мать впервые после смерти отца улыбнулась и
тихо спросила:
     - Кто она?
     На ответ мать явно не надеялась,  поэтому  он  тоже  улыбнулся  и  не
ответил. Сложнее обстояло дело с молодой порывистой Вангой - волчицей, как
и сам Солли, - ходившей мрачнее тучи. Солли очень не хотелось обижать  ее,
тем более что, несмотря  на  встречи  с  Дорис,  он  понимал  всю  глубину
пропасти между собой и Постоянной, а Ванга была своей, и Солли раньше  был
к ней неравнодушен, - но все эти доводы ничуть не помогали.
     И даже когда Ванга демонстративно, на глазах у Солли, скрылась в чаще
вместе с Альдом  -  красивым  черноволосым  парнем  чуть  постарше  Солли,
Изменчивый промолчал. Несмотря на неопытность в  делах  сердечных,  он  не
сомневался, что Ванга отнюдь не воспылала внезапной страстью к  распухшему
от  гордости  Альду.  Тем  более,  раньше   она   всегда   говорила,   что
недолюбливает красавчиков...
     Солли деланно усмехнулся и поспешил на свидание с Дорис.
     Девушка уже ждала его в условленном месте, и  Солли  с  каждым  разом
становилось  труднее  сдерживать  себя.  Именно   поэтому   Изменчивым   и
запрещалось  встречаться  с  Постоянными  -  когда  страсть   захлестывала
сознание, они теряли  контроль  над  собой,  и  зверь  зачастую  вырывался
наружу... Многие после этого сходили с ума,  убегали  куда  глаза  глядят,
кончали с собой - и Солли оставалось лишь изо  всех  сил  сдерживать  себя
от...
     И Дорис.
     Но на этот раз невидимые ремни лопнули, и, окунаясь с головой в  омут
восхитительного  безумия,  ощущая  под  руками  податливое,  ждущее  тело,
захлебываясь чужой покорностью, - он последними остатками воли вцепился  в
рвущегося наружу волка, а сладкий  вихрь  растворял  в  себе,  и  сознание
меркло... но что-то еще оставалось в бездне по имени  Солли,  и  когда  он
наконец очнулся в объятиях Дорис - он был человеком!..
     Он смог.
     Дорис медленно провела рукой по его мокрым волосам.
     - Бедный мой, глупый волк... Ты думаешь, я не понимаю, чего тебе  это
стоило? Не  бойся,  не  надо  -  даже  если  когда-нибудь  ты  не  сможешь
пересилить себя, со мной ничего не  случится.  Потому  что  я  люблю  тебя
такого, какой ты есть...
     ...Когда они встретились в следующий раз, из-за дерева спустя  минуту
послышалось деликатное покашливание, и влюбленные мгновенно отпрянули друг
от друга. Солли понимал, что это не может быть враг, - враг не станет  так
долго кашлять перед нападением, если  только  это  не  очень  простуженный
враг, - но рука его непроизвольно потянулась к мечу.
     Из-за дерева выступил мрачный коренастый мужчина  с  густой  бородой,
уже начавшей обильно седеть, и умными цепкими глазами. Одет он был, как  и
большинство поселенцев - добротно и просто, но  серого  плаща  Мертвителей
бородач не носил, хотя короткий тесак болтался на его наборном поясе.
     Довольно долго гость изучал Солли,  а  Солли  изучал  его  -  он  уже
догадался, что это убитый и спасенный отец Дорис.
     "Странное сочетание - убитый и спасенный, - подумал Солли, - но,  тем
не менее, дело обстоит именно так..."
     Наконец человек, по всей видимости, удовлетворился осмотром.
     - Я так и думал, - неизвестно почему пробормотал он и  сделал  шаг  к
Солли.
     - Кворри. Лайхалл Кворри, отец Дорис.
     И протянул Солли руку.
     - Солли. Изменчивый. Клан волков, - чуть  заметно  усмехнулся  Солли,
пожимая протянутую ему жилистую руку.
     При последних словах Лайхалл вздрогнул и  бросил  быстрый  взгляд  на
руку Изменчивого, словно опасаясь, что она  сейчас  превратится  в  волчью
лапу.
     - Надо понимать, это ты и спас мою семью?
     - Ну, в общем... да, - неохотно признался Солли. - И при этом  забрал
у тебя жизнь.
     - А, ладно, - досадно поморщился бородач,  -  на  мой  век  хватит...
Дорис мне рассказывала, как дело было, да я, признаться,  не  поверил.  Не
слыхал раньше о таких Перевертышах... пока сам не убедился.  Теперь  верю.
Несмотря на то, что вы у нас натворили... - и лицо его потемнело.
     - Моя мать - калека, - отчетливо произнес Солли. - Мой отец  убит.  И
не только мой...
     - Извини, парень, - торопливо сказал Лайхалл. -  Все  мы  друг  друга
стоим. Одна цена на всех...
     Солли только кивнул.
     - В общем, вижу, и среди вас... люди есть, - Лайхалл слегка  запнулся
на слове "люди". - Только нашим саларам  этого  не  растолкуешь.  Так  что
слушай  и  запоминай.  Через  три  дня   готовится   большая   облава   на
Перевертышей. Из восьми поселков всех Скользящих в сумерках созвали.  А  я
так себе мыслю - пусть по лесу пошастают, не  встретят  никого  и  обратно
вернутся. Ты как полагаешь?
     - Полагаю, что не встретят, - улыбнулся Солли. - И даже почти  уверен
в этом. Лес - он такой, раз на раз не приходится...
     - Сообразительный парень, - Кворри подмигнул  дочери,  и  борода  его
расплылась в разные стороны. - Даром что волк. Ладно, не буду вам  мешать,
сам молодой был, когда тебя да малого делал...
     Он повернулся, чтобы уйти, но немного задержался.
     - А хорошо ты  меня  тогда  рубанул,  -  усмехнулся  Лайхалл  Кворри,
Девятикратный со странностями, - ничего не скажешь...
     - Я в темноте вижу, - виновато развел руками Солли.


     Предупреждение  оказалось  крайне  своевременным.  Правда,  некоторые
горячие  головы,  особенно  из   клана   пардусов,   предлагали   устроить
Мертвителям засаду. Их поддержал и Альд, но, слушая его, Солли давился  от
смеха: во-первых, он понимал, что последнее слово все равно  останется  за
Морном, а во-вторых, под глазом у Альда красовался свежий синяк, что резко
снижало впечатление от его пламенной речи.
     Видимо, уединение с Вангой оказалось слишком бурным для Альда... да и
результаты оставляли желать лучшего.
     Облава провалилась. И на некоторое время наступило затишье...



                                    5

     ...Солли проснулся от слабого дуновения ветерка и тревожно  приподнял
голову. Нет, показалось... Все спокойно. Костер уже догорел, но  в  пещере
было по-прежнему тепло и сухо. Дождь, не умолкая,  шумел  у  входа;  волки
проснулись и теперь бродили по пещере, от нечего делать обнюхивая все углы
вынужденного убежища.
     Снова потянуло ветром. Сквозняк шел из глубины пещеры, - видимо,  там
должен был находиться еще один выход. Солли немного полежал, потом встал и
направился вглубь укрытия, проворчав волкам приказ ждать его возвращения.
     Обнаруженный ход постепенно сужался, вокруг становилось  все  темнее,
из стен по капле сочилась вода, стекая в тонкие трещины наклонного пола, а
Солли - волком - пробирался все дальше, с  трудом  различая  дорогу  перед
собой.
     Потом дышать стало  легче,  ход  чуть  расширился,  посветлев;  Солли
поспешил  сделать  последние,  как  ему  казалось,  шаги  -  и  застыл   в
недоумении.
     Он стоял у  входа  в  огромную  пещеру.  Колоссальный  каменный  зал,
дальний конец которого терялся во мгле. Откуда-то сверху проникал  слабый,
неверный свет, и в рассеянной  дымке  проступали  бесчисленные  искрящиеся
сосульки сталактитов, свисающие с потолка. А под  многими  из  них  стояли
статуи...
     Нет, не статуи! Люди!.. Они стояли, вернее сидели,  здесь  уже  много
веков, и падающие  капли  постепенно  покрывали  их  сперва  прозрачной  и
невидимой, а потом все более прочной коркой солевых отложений - и в  конце
концов человек превращался в статую...
     Солли не знал, откуда ему это известно, но не сомневался, что  именно
так оно и было. Кто эти люди? Почему  они  добровольно  ушли  из  жизни  в
вечное безмолвие пещер,  превратившись  в  камень,  в  жуткие  сталагмиты,
которые когда-нибудь срастутся с породившими их сталактитами в  монолитные
колонны, внутри которых...
     Солли инстинктивно принял человеческий  облик  и,  осторожно  ступая,
благоговейно приблизился к одному  из  сидевших  в  зале.  Опустившись  на
колени,  он  заглянул  в   глаза   застывшему   человеку-статуе.   Человек
внимательно смотрел на него сквозь  каменную  пленку,  глаза  в  глаза,  и
прозрачная, призрачная грусть стояла в спокойном взгляде с ТОЙ стороны.
     И глаза эти были - живые!..



                 СРЕЗ ПАМЯТИ. ВОПРОС, СГОРЕВШИЙ У СТОЛБА

     ...Он не выдержал. Он захлебнулся в феерическом водовороте каштановых
волос, в растянувшемся мгновении, когда двое становятся  одним  и  плывут,
плывут по бесконечной реке забвения, имя которой...
     А когда он очнулся, то осознал,  что  Дорис,  его  Дорис,  сжимает  в
объятиях волка!
     Потом - уже человек - он лежал на земле  лицом  вниз,  всхлипывая  от
стыда и ужаса, от того, что наконец произошло...
     Как он мог, неблагодарное животное, зверь, зверь, зверь...
     А Дорис тем временем гладила его по спине и шептала:
     - Ну что ты, милый, успокойся, все  в  порядке,  со  мной  ничего  не
случилось... ничего, ничего, все уже позади... Я понимаю, ты  не  мог,  ну
перестань, милый, не кори себя... ты не мог иначе...
     И он дал уговорить себя.
     А позднее, когда  они  уже  прощались,  неожиданно  появился  Лайхалл
Кворри.
     - Не помешал? - При этих словах  он  должен  был  улыбнуться,  но  не
улыбнулся. - Слушай, парень, странные вещи в деревне творятся... Если  это
не ваших лап дело, то уж и не знаю, что подумать...
     И Кворри рассказал.
     Все, по его словам, началось с прошлых торгов  в  Согде.  Сами  торги
прошли удачно, купцы Девятикратных вернулись довольные и при товаре  -  но
один из них был бледен до полной прозрачности,  и  глаза  его  даже  вроде
начали светиться. О такой болезни никто и слыхом  не  слыхивал,  только  к
ночи незадачливому купцу вдруг полегчало. Родные было обрадовались, решили
- был сглаз, да весь вышел, а наутро у больного пошла трясучка,  кожа  его
посерела и стала шелушиться,  и  когда  в  комнату  заглянуло  солнце,  то
больной забился в самый темный угол, и трое здоровенных мужиков не  смогли
выволочь его оттуда.
     Знахарь сказал, что пропал человек, и к  ночи  больной  действительно
пропал - причем неизвестно куда. А вот сестра его с утра ощутила  подобное
недомогание. Видать, зараза перекинулась...
     Купец так и не объявился, сестрица его померла через пару дней, а вот
хворь дальше гулять пошла. И что странно - некоторых из покойничков видели
потом... Бледные сами, глаза горят, а так вроде ничего -  говорят,  ходят,
только домой не идут...
     Не впервой Девятикратным после смерти вставать  -  но  почему  ночью?
Утром же положено...
     Сам Кворри поначалу посмеивался, да вот вчера к полуночи  перебрал  у
соседа и домой направился...
     ...Деревня спала, луна высвечивала толстые  бревна  частокола,  стены
домов, изгороди... Сворачивая к дому,  подвыпивший  Лайхалл  наткнулся  на
незнакомого человека в сером плаще салара,  стоящего  у  чьей-то  калитки.
Человек улыбнулся и шагнул к Кворри, и  тому  показалось,  что  чего-то  у
человека не  хватает.  Потом  Лайхалла  качнуло,  он  ухватился  за  чужой
подоконник, и взгляд его упал на землю у самых ног незнакомца.
     - Слышь, парень, где ты  тень  свою  потерял?  -  недоуменно  спросил
Кворри и начал стремительно, неумолимо трезветь. Человек по-прежнему шел к
нему; он почти не двигал ногами,  но  тем  не  менее  быстро  приближался,
словно скользя над поверхностью земли.
     Лайхалл бросился бежать, а по ночной улице за ним  гнался  гигантский
черный кот с красными углями зрачков, скалясь в неизменной усмешке, и  над
котом реял серый плащ Скользящего в сумерках!..
     Потом кот остановился - это Кворри уже видел  из  окна  своего  дома,
куда он влетел, задыхаясь и хватаясь одновременно за засов и топор, - тело
зверя потекло струйками  голубоватого  тумана,  и  лишь  неясное  облачко,
словно пар от дыхания в морозную ночь, метнулось вверх по лунному лучу...
     Солли медленно покачал головой.
     - У Изменчивых  есть  тени,  Лайхалл,  и  глаза  пардуса  отсвечивают
зеленым, а не красным... Но самое главное - ни один из нас ни  за  что  не
наденет серый плащ Мертвителя!..


     Возвращаясь обратно, Солли впервые услышал Зов.
     Вначале он увидел волков. Их было семеро, и  они  бежали  через  лес,
никуда не сворачивая  и  глядя  перед  собой  невидящими,  остановившимися
глазами.
     Кто-то вел их. Некоторые из Изменчивых умели нечто  подобное,  но  на
такую стаю не хватило бы даже Морна.
     Словно холодное, сырое дуновение ветерка пронзило Солли  насквозь,  и
он  услышал  сам  Зов  -  сперва  невнятный,  вкрадчивый  шепот,   который
разрастался, подавлял волю, заставлял идти, бежать, спешить...
     И Солли неуверенно свернул с тропы в чащу. Он успел пробежать  совсем
немного, когда впереди, между деревьями, возник сгусток мрака, глядящий  в
ночь двумя голодными алыми огоньками, - и Солли впервые за всю  его  жизнь
стало по-настоящему страшно. То, что звало его -  разве  это  можно  убить
мечом, разорвать клыками, растоптать?!. Это уже было мертвым...
     Он встал во весь человеческий рост - и Зов  внезапно  ослаб,  утратив
непоколебимую уверенность. Так значит, лишь звериное начало послушно тебе,
оживший кошмар горячечных снов?! Так значит...
     Голос звучал в мозгу Солли,  Голос  того  самого  мертвого  существа,
которое взывало к нему:
     - Подойди! Подойди ко мне!.. Не все ли тебе равно: мертв я  или  жив,
если мне открыта Вечность?.. Подойди, и я отворю тебе Дверь, и ты  станешь
таким же, войдешь в сонм избранных, и...
     Солли ринулся прочь, с треском ломая кусты, - но Голос, затихая,  все
звучал у него в голове, и  Солли  готов  был  поклясться,  что  это  голос
пропавшего во время набега на селение Девятикратных пардуса Хинса...
     В тот вечер он не успел рассказать о случившемся Морну.
     А потом...


     - Что случилось, Лайхалл?
     - Они узнали, что Дорис встречается с Перевертышем. Мне удалось тайно
вывести ее из поселка, но обратно ей дороги нет. Разве что для ступенчатой
казни, до последнего ухода...
     - Но наши... что я скажу им?..
     - Значит, построите дом и будете жить отдельно! Или  мне  надо  учить
тебя, как должен вести себя мужчина?!
     - Хорошо. Ты прав. Извини меня, Лайхалл... А как же ты?
     - Как-нибудь...


     - Морн, это Дорис. Постоянная. Она поселится в моем доме.
     - Да. Так и будет. И если мое слово еще что-нибудь  значит,  тебе  не
придется защищать ее.
     - А если...
     - Если в деревне и найдется такая тварь, что захочет  преступить  мое
слово, она вовремя вспомнит, что я - Сын Большой Твари.


     ...Многие в деревне смотрели на них косо,  но  особых  неприятностей,
благодаря Морну, не возникло. Мать Солли давно подозревала, к кому  бегает
ее сын, и приняла Дорис спокойно,  хотя  и  подчеркнуто  сдержанно.  Дорис
оказалась отличной хозяйкой;  она  тут  же  заставила  недовольного  Солли
подлатать крышу и привести в порядок кладовку, да и готовила она ничуть не
хуже матери Солли. Вскоре холодок в отношениях между женщинами пропал, они
словно забыли - кто они, и Солли был очень рад этому.
     На удивление  мирно  прошли  и  его  объяснения  с  Вангой.  Та  даже
подружилась с Дорис, и они вместе мастерили нехитрые самодельные украшения
и без умолку болтали, посвящая друг  друга  во  все  интимные  подробности
Изменчивых и Девятикратных.
     Солли просто глазам своим не верил, глядя  на  эту  парочку,  и  идея
многоженства уже не казалась ему такой отвратительной.
     Но сон скоро кончился. Сначала из их деревни исчезли  бесследно  двое
волков, потом одна из косуль и пардус. А еще через  день  в  кустах  нашли
умирающего пардуса Орхасса, в человеческом обличье и со следами клыков  на
шее. Орхасс был страшно бледен, в сознание не приходил и дышал еле-еле.  К
ночи ему неожиданно полегчало - и Солли вспомнил слова Лайхалла Кворри.
     И зовущий голос пропавшего Хинса.
     Он отвел Морна в  сторону  и  рассказал  ему  все.  Тварец  размышлял
недолго. Он приказал привязать Орхасса  к  столбу  посреди  деревни  и  не
спускать с него глаз.
     Слова Тварьца вызвали  всеобщее  недоумение.  Мать  Орхасса  чуть  не
бросилась  на  него,  но  наткнулась  на  ледяной,  немигающий  взгляд  и,
заплакав, отошла в сторону. Морн был непреклонен, и всю ночь он,  Солли  и
еще трое Изменчивых просидели на площади у столба.
     Порой им  казалось,  что  очертания  Орхасса  начинают  расплываться,
словно он собирался сменить облик, но ничего не  происходило.  К  тому  же
Орхасс все никак не умирал, хотя ему давно пора было испустить дух.
     Но когда первые лучи солнца  упали  на  деревню,  существо  у  столба
издало страшный - не человеческий и не звериный -  вопль.  И  все  увидели
серое шелушащееся лицо, слезящиеся воспаленные глаза, скрюченные пальцы  и
вздернутую верхнюю губу. Это создание не было  прежним  Орхассом,  оно  не
было ни зверем, ни человеком, и кожа его под  солнечным  светом  шипела  и
обугливалась, открывая бурые язвы. Оно билось у столба,  силясь  разорвать
веревки, но солнце поднималось все выше, и вскоре с тем, кто некогда носил
имя Орхасс, было покончено.
     Теперь они знали... Но этого знания было недостаточно.
     ...Через неделю Солли покинул деревню. Он шел к Отцам, неся  вопросы.
То, что он слышал и видел, было страшнее всех Постоянных, вместе взятых.
     Страшнее Мертвителей.
     Он привык балансировать между жизнью и смертью. Но это была Смерть  в
чистом виде.
     Солли шел задавать вопросы.



                                    6

     ...Он не выдержал и в изнеможении  упал  на  холодный  каменный  пол.
Солли чувствовал, что в те считанные мгновения, пока он стоял на коленях и
глядел в глаза сталагмита... Все, что он знал, видел или слышал, все,  чем
мучился и над чем задумывался: пустыня Карх-Руфи, Мертвители и Морн, Дорис
и Ванга, мать и кричащий Орхасс у столба,  -  все  завертелось  в  ревущем
водовороте,  выплеснувшись  пенным  гребнем,  и  рухнуло  во  внимательную
пропасть чужого взгляда.
     Он только не знал - можно ли считать, что он все-таки  задал  вопрос,
вопрос ли это и удастся ли дождаться ответа?.. Почему-то он  понимал,  что
поиски закончились. Во всяком случае, некий  отрезок  поисков.  Закончился
случайным переходом, три локтя шириной...
     Начиналось ожидание.
     Солли вернулся в покинутую  им  пещеру,  оставив  за  собой  молчащую
колоннаду людей-сталагмитов, сдержанно принял восторги Вайл и  волков;  он
ощущал гнетущую усталость.
     Усталость и опустошенность.
     Солли сел, прислонившись спиной  к  стене  пещеры,  прикрыл  глаза  и
неожиданно ему почудилось, что он снова  идет,  -  идет  через  незнакомые
гудящие, пряно пахнущие джунгли, и вопросы по-прежнему жгут ему гортань, а
впереди высятся равнодушные остроги Ра-Муаз, только не  на  западе,  а  на
востоке; и тех трех жизней, что у него еще осталось, может не  хватить  на
последние, самые важные шаги...  а  за  его  плечами  бьется  серый  плащ,
схваченный у горла тусклой застежкой.
     Плащ Скользящего в сумерках...




                 КНИГА ВТОРАЯ. СКАЗАНИЕ О ВИДЕВШИХ РАССВЕТ

                                         Солнце свирепое, солнце грозящее,
                                         Бога, в пространствах идущего,
                                         Лицо сумасшедшее,
                                         Солнце, сожги настоящее
                                         Во имя грядущего,
                                         Но помилуй прошедшее!..
                                                                 Н.Гумилев

     С точки зрения небосвода, горбатого, как  самый  быстроногий  верблюд
породы гейри,  все  было  в  полном  порядке.  Собственно,  горбатым  небо
считалось лишь по прихоти людей, а на самом деле оно просто выгибалось над
вершинами Ра-Муаз, чтобы седой Сивас и могучий Ырташ не  продырявили  небу
его нежное голубое брюхо, а люди...
     Людям только бы языки чесать!..
     Ох уж эти человечки!..  Небо  никак  не  могло  понять,  чем  же  они
все-таки отличаются друг от друга, да еще  настолько,  чтобы  из-за  этого
стоило так долго выяснять отношения и посылать проклятия в адрес  неба,  -
словно оно виновато в человеческой бестолковости. А  сказки?!  Это  же  не
сказки, это плод больной фантазии, и если через  тысячу  лет  какая-нибудь
сумасшедшая мать рискнет рассказать такое своему детищу...
     Кто-кто, а уж небо твердо знало, что оно никогда не вступало  в  брак
ни с землей, ни с морем, ни с кем-нибудь еще; более  того,  оно  вовсе  не
рожало никаких детей, да еще столь жутких и огромных, как наивно  полагали
тешащие свое воображение люди; небо вообще никого не рожало, кроме  дождя,
а о том,  чтобы  подняться  на  его  бирюзовую  равнину  или,  тем  более,
спуститься оттуда, - об этом вообще не могло быть и речи!..
     Небо решило сочинить сказку. О людях. В отместку...  Оставалось  лишь
найти время и место действия. Со временем у неба не было никаких хлопот, а
место,  кажется,  объявилось  само  собой.  Северо-восток  Ра-Муаз  с  его
заброшенными рудниками - это, конечно, отнюдь не пуп земли,  но  почему-то
именно здесь  сходились  предполагаемые  дороги,  а  дорог  этих  было  на
удивление много.
     Путь лохматого парня в окружении стаи молодых волков, путь нескольких
упрямых людей в серых плащах, мертвой  хваткой  вцепившихся  в  след  того
самого парня и бредущих по нему через раскаленные пески Карх-Руфи;  дорога
хмурого мужчины в таком же плаще, только идущего через перевалы  совсем  с
другой стороны, в сопровождении удава и странного человека без возраста, -
человека? - раздумавшего умирать среди дорогих его сердцу скелетов древних
ящеров...
     В последнем случае небо не до конца было уверено, кто именно идет и в
чьем сопровождении, но за этой троицей через хребет  Ырташа  двигались  то
гибкий дикарь с гордой злобой во взгляде и худенькая девушка,  то  крупная
матерая пума-самец и совершенно  неуместная  рядом  с  хищником  крохотная
грациозная лань... но смена облика не меняла ожесточенности глаз...
     Дороги должны были сойтись!  -  они  не  могли,  не  имели  права  на
самовольные изгибы, эти дороги, ведущие и выводящие...
     Небо внимательно сощурилось - и над миром настали сумерки...



     ТЕНЬ ТРЕТЬЯ. БОГ, ЗВЕРЬ, ЧЕЛОВЕК. ДАЙМОН, ПУСТОТНИК, МЕЧЕНЫЙ ЗВЕРЕМ


                                    1

     Сигурд так не понял до конца, зачем Пустотнику  Даймону  понадобилось
тащить их с Зу через заснеженные перевалы Ырташа. Сам Даймон шел уверенно,
явно неплохо разбираясь в здешних тропках и ледниках; и его утверждения  о
том, что не позднее третьего дня они доберутся к Пенатам Вечным, не будили
в саларе прежнего трепета и благоговения.
     После Кладбища Больших Тварей Сигурд прекрасно понимал, что и  Пенаты
Вечных наверняка окажутся совершенно не такими, какими их представлял себе
пылкий и  наивный  салар  Ярроу.  Иногда  он  вспоминал,  что  в  иерархии
Скользящих в сумерках видеть Пенаты дозволялось лишь  наставникам  высшего
уровня, Сыновьям Богов - то есть тем Девятикратным, у кого осталась  всего
одна жизнь, - и это наводило Сигурда на невеселые размышления.
     Но  Даймон  категорически  заявил,  что  лишь  в  присутствии   Отцов
Девятикратных он согласится говорить о прошлом, потому что  сам  он  знает
лишь  одну  сторону  этого  прошлого  -  свою,  личную  сторону!  -  а  им
потребуются все остальные  стороны,  иначе  он,  Даймон,  не  надеется  на
появление мало-мальского разумного ответа. И если такое положение вещей не
устраивает любопытного путешественника Сигурда Ярроу, то Пустотник  Даймон
отнесет его вместе со змеей в Пенаты Вечных на собственных плечах,  потому
что  он,  Даймон,  уже  совсем  было  собрался  умирать,  а  после   всего
рассказанного Сигурдом, умирать ему страшно и совершенно некогда.
     Вот так-то...
     Ерничанье  Даймона   лишний   раз   убедило   Ярроу   в   серьезности
происходящего. За время пути он все же сумел приглядеться к  Пустотнику  и
почувствовать, что за вечной иронической маской на деле прячется  умная  и
грустная личность. А  там,  за  личностью,  за  человеком,  в  неизмеримой
глубине ворочалась и порыкивала Большая  Тварь,  рвущаяся  на  свободу  из
мертвой хватки стальной воли...
     Сигурд по-прежнему боялся заглядывать в эту живую пустоту, но  первая
дымка опаски и удивления  успела  развеяться,  и  временами  Скользящий  в
сумерках  начинал  задумываться:  что  же  он  все-таки  знает   о   своем
проводнике?
     Маленький. Тощий. Чуть сутулый. На правой руке  не  хватает  мизинца,
отчего ладонь кажется  неестественно  узкой...  чрезмерно  высокий  лоб  с
крутыми залысинами, выступающие скулы и широкий рот, часто растягивающийся
в улыбке до самых ушей...
     И  глаза...  Печальные,  строгие  глаза,  резко   контрастирующие   с
остальными  чертами  лица,  все  время  норовящими  разбежаться  в  разные
стороны.
     Почему же тогда, в первый раз, он не мог рассмотреть Даймона, как  ни
старался? Темно было? Или просто сам Пустотник не захотел?..
     Тогда не хотел - а сейчас? А завтра?..
     Время от времени Даймон останавливался, садился на что попало и долго
смотрел в одну точку - совсем как наставник Фарамарз после посещения Пенат
Вечных - лоб его  покрывался  мелкими  бусинками  пота,  и  руки  начинали
дрожать. Лицо Даймона в эти моменты становилось чудовищно похожим на череп
Зверя в ущелье, и Сигурд старался отходить подальше  и  заниматься  чем-то
отвлекающим; а Зу ложился у ног Пустотника и со странным вниманием смотрел
в каменный немигающий взгляд. Что-то видел удав,  что-то  чудилось  ему  в
глубине чужих зрачков, - нечто притягательное, забытое, темное...
     Сигурд ни на секунду не сомневался, что в бою удав скорее  разорвется
пополам, чем предаст  Скользящего  в  сумерках,  но  здесь  крылось  иное,
древнее  чувство  большой  змеи,  непонятное  салару,  но  тем  не   менее
вызывающее уважение...
     А потом Пустотник Даймон вставал, вытирая пот, бросал в сторону Ярроу
какую-нибудь малозначительную реплику, и они шли, брели, ползли  дальше...
Дважды Даймон перетаскивал Зу через ледники на своих плечах,  и  оба  раза
Сигурд с суеверным страхом смотрел на сухощавую фигуру, даже не горбящуюся
под страшной тяжестью. А через  час  Пустотник  неожиданно  спотыкался,  и
салар буквально тащил его на себе - пока впереди не возникала трещина, или
провал, или что-то еще, вновь возвращавшее к жизни прежнего Даймона...
     Когда они перевалили на ту сторону, Сигурд стал  иногда  замечать  за
собой, что его воспоминания о прошлых годах жизни начинают тонуть в  сыром
промозглом тумане. Временами всплывало то нахмуренное лицо  Фарамарза,  то
крыльцо дома в Вайнганге, то пятнистый силуэт Оркнейской лани или холм  на
могиле Тварьца  Эхиона,  -  но  сосредоточиться  на  них  с  каждым  шагом
становилось все труднее. Спускаясь вниз по юго-восточному  склону  Ырташа,
он словно все глубже погружался в некую атмосферу забвения и безразличного
спокойствия, царившую здесь. Когда он спросил об этом у Даймона, тот  лишь
грустно усмехнулся и сказал всего два слова:
     - Пенаты Вечных...
     - Тогда почему они не действуют на тебя? - спросил Сигурд.
     - Ты же их потомок, а не я...
     После  этого  разговора  Даймон  долго  молчал,  идя  впереди  и   не
оборачиваясь.
     Но одно Сигурд помнил ясно - смех  мертвой  Калорры.  Смех,  холодную
невидимую ладонь у себя на  щеке  и  тело  Брайана  Ойглы,  сползавшее  по
забору; и женщину, становящуюся туманом.
     Эта память гнала его вперед, как слепни гонят обезумевшую лошадь.
     Уже вторые сутки они спускались вниз, и жидкая растительность обещала
вскоре перейти в более серьезную поросль, а там...



                                    2

     Зу охотился. Сейчас он  остался  единственным  добытчиком,  поскольку
Даймона скрутил особенно сильный приступ, и Сигурд делал вид, что поглощен
упаковыванием вьюка, а сам с тревогой поглядывал  в  сторону  неподвижного
Пустотника, белого, как снега Ра-Муаз.
     Собственно, сами слова - СИГУРД, ДАЙМОН - не имели для ловчего  удава
никакого значения. Он их даже  никогда  не  слышал  по  причине  природной
глуховатости. Зато он прекрасно ощущал любую вибрацию,  и  поступь  салара
или кашель Даймона Зу не спутал бы с шагами и сотрясением  грудной  клетки
никого другого.
     Зу мыслил образами - и  даже  не  мыслил,  а  переживал,  чувствовал,
ощущал; и при взгляде на Пустотника в плоской голове  змеи  сразу  вставал
яркий осенний лес, сброшенная старая кожа и он сам - еще маленький змееныш
- застывший перед всем великолепием тугих колец патриарха  пресмыкающихся,
лениво скользящего мимо...
     Образ  другого,  Скользящего  в  сумерках,  -  того,   единственного,
отличного от всех, - нельзя было описать известными человеку  словами,  но
этот образ удав мог утратить лишь вместе с жизнью.
     Своей собственной, долгой, но от этого не менее ценной.  Ценной  -  и
все же...
     А сейчас Зу охотился. Сам он  уже  давно  успел  насытиться:  местная
живность, похоже, никогда не сталкивалась со змеями его породы, и  здешние
чешуйчатые пигмеи были даже не ядовиты, - но борясь с сонливостью набитого
желудка, он понимал, что должен приволочь к месту их стоянки мясо.  Другой
еды Зу не представлял -  разве  что  яйца,  но  где  их  найдешь  в  таком
количестве...
     Мясо как раз сидело перед ним, завороженно глядя в  стеклянные  глаза
Зу, и тихо дрожало ушами. Мяса было немного, но для  начала  сойдет...  Зу
собрал и распустил свое длинное  тело,  обвитое  вокруг  корявого  ствола,
хвост его коснулся земли - и тут произошло непредвиденное.
     Серый зверь,  отдаленно  напоминавший  мелкорослых  собак  Вайнганги,
выскочил  на  поляну,  часто  дыша  и  поводя  боками;  потом  взгляд  его
равнодушно  скользнул  по  удаву,   слившемуся   со   стволом,   упал   на
парализованное трясущееся мясо...
     Первые секунды Зу просто не мог оправиться от  потрясения,  а  наглый
зверь уже успел приступить к трапезе и даже сожрать изрядную толику  чужой
добычи. Потом удав приоткрыл пасть, узкий язычок  мелькнул  между  мощными
челюстями - если бы Зу умел улыбаться,  можно  было  бы  сказать,  что  он
улыбнулся, -  и  события  стали  развиваться  со  стремительностью...  да,
именно, со стремительностью, атакующей змеи.
     В какой-то  степени  такая  редкая  наглость  заслуживала  некоторого
поощрения, и Зу ударил не в половину, и даже не в четверть полной силы. Но
этого оказалось  достаточно,  чтобы  серый  мародер  взвыл  и  отлетел  на
три-четыре шага, подавившись ворованной добычей. Затем зверь - Зу попросту
не обратил внимания, что перед ним самка, - попытался подняться  на  ноги,
снова упал; и в это мгновение кусты  затрещали,  выпуская  на  поляну  еще
четверых таких  же  зверей,  и  ничего  хорошего  ждать  от  них  явно  не
приходилось.
     Зу отпустил ствол, спускаясь на землю, и его  голова  вознеслась  над
опорными  кольцами  на  всю  высоту  боевого   уровня.   Грозное   шипение
расплавленной лавой потекло по притихшей поляне; сбитая  самка  замерла  и
тихонько заскулила.
     Волки обошли удава облавным полукругом  и  присели  на  задние  лапы,
глухо ворча.


     ...Предательская  тишина  обманула  Сигурда.  Только  что  он  слышал
шипение Зу, идя на знакомый звук, и вот - тишина... Так, налево,  еще  раз
налево, и через вон тот колючий кустарник...
     Они вышли одновременно. Сигурд успел сделать лишь шаг по  направлению
к Зу, когда между рычащими  волками  появился  высокий  юноша  в  короткой
кожаной куртке и немедленно кинулся к лежащей на земле волчице. Он упал на
колени, поднимая голову зверя, оттирая розовую пену с полуоткрытой  пасти,
потом юноша запрокинул голову к небу,  и  из  человеческого  рта  вырвался
тоскливый и протяжный волчий вой.
     Стая ощетинилась и злобно подхватила вой - но  с  совершенно  другими
интонациями.
     "Перевертыш, - подумал Сигурд, и сам удивился  своему  равнодушию.  -
Перевертыш с мечом за поясом. И меч-то, похоже, саларский..."
     Сигурду не хотелось убивать. Здесь - не хотелось.
     Дома это была работа и долг. Дома он  знал  -  за  что.  А  здесь  не
знал...
     "Плохой из меня салар, - еще успел подумать Сигурд, - думаю много..."
     В следующую секунду юноша посмотрел в его сторону, заметил серый плащ
и бросился вперед, выхватывая меч.
     Волки не двигались. Зу ждал. Поединок между вожаками - дело святое. А
удав... удав следил за волками, не доверяя этим странным собакам.
     Сигурд ощутил привычную тяжесть  дареного  Фарамарзом  клинка,  затем
глянул на выставленную далеко вперед руку противника и понял - поединка не
будет.
     А убивать ему не хотелось. Пойми, наставник...


     ...Солли впору было плакать от бессилия. За его спиной молчала стая и
извивался гигантская тварь из  горячечных  снов;  за  его  спиной  жалобно
поскуливала  искалеченная  Вайл,  а  перед  ним   возвышался   ненавистный
Мертвитель, и в глазах убийцы мерещились Солли насмешливые огоньки...
     Трижды бросался он на врага, и трижды меч,  взвизгнув,  вырывался  из
его руки, а сам Изменчивый, не удержавшись на ногах, постыдно шлепался  на
землю.  В  четвертый  раз  Солли  даже  не  стал  подниматься.  Он  сидел,
скорчившись от презрения к самому себе, и слезящимися глазами следил,  как
Мертвитель медленно вкладывает свой меч в  ножны,  поворачиваясь  к  Солли
спиной, и делает бесконечно долгий шаг к зарослям.
     И еще один шаг.
     Слезы высохли сами собой. Солли бесшумно вскочил, и рука его сдвинула
отворот куртки,  привычно  сжимая  ребристую  рукоять  метательного  ножа.
Изменчивый чуть присел, замахиваясь, - и Мертвитель неожиданно  обернулся,
сведя густые брови  в  одну  черную  полосу,  отчего  задохнувшийся  Солли
вспомнил его лицо.
     Это было лицо из странного сна.  Сна,  наступившего  после  посещения
зала живых  сталагмитов.  И  серый  плащ  колыхнулся  в  плотном  воздухе,
превращаясь в  туман,  обволакивая  нож,  не  давая  смерти  вырваться  из
пальцев...
     Похоже, Мертвитель испытывал нечто подобное. Он замер, вглядываясь  в
застывшего Солли; джунгли Вайнганги ощупывали взглядом Шайнхольмский  лес,
и Время послушно стояло в стороне,  но  долго  стоять  оно  не  могло,  и,
вздохнув, Время двинулось дальше...


     - Не смей, Зу!.. Не смей!!!
     Солли уже катился  по  земле,  выпустив  нож,  а  Сигурд  вцепился  в
разъяренного Зу, не давая ему заключить крупного волка в свои  смертельные
объятия; через секунду Солли свирепо рычал на своих волков, прижимая уши и
скалясь страшной пастью, а волки  все  норовили  вцепиться  в  дергающийся
хвост Зу, и еще некоторое время дикая какофония рычания, воплей и  шипения
царила над поляной, распугав все зверье на добрую милю кругом...
     Когда звери немного успокоились,  Сигурд  подошел  к  слабо  ворчащей
Вайл, умело ощупал ее бок, затем размотал свой широкий и  длинный  пояс  и
стал туго бинтовать туловище волчицы. Вайл  один  раз  попыталась  укусить
руку салара, но тот лишь похлопал ее  по  морде  и  продолжал  накладывать
повязку.
     - Откуда ты знаешь, как лечить волков?  -  хрипло  спросил  Солли.  И
закашлялся.
     Сигурд почти все понял, разве что произношение было более  гортанным,
чем даже у южан  Калорры,  и  многие  слова  имели  плавающее,  меняющееся
ударение...
     - Я не знаю, как лечить волков. Я знаю, как  бьет  мой  удав.  У  нее
сломаны два ребра...
     Обиженный Зу подполз к стае, вытянулся во всю длину  и  презрительная
волна пробежала по его упругому телу.
     Волки с уважением посмотрели на этот сплошной хвост  длиной  почти  в
три волка, если третьей поставить Вайл,  и  один  их  них  склонил  голову
набок.
     Зу счел это вполне удовлетворительным началом, если не считать  того,
что охота была совершенно испорчена...



                                    3

     ...Пришедший в себя Даймон долго смотрел  на  Солли,  словно  пытаясь
высмотреть в Изменчивом  нечто,  известное  только  ему;  потом  вздохнул,
наморщил лоб и повернулся к Сигурду.
     - Когда я оставил тебя на ночь в ущелье... - Даймон запнулся и спустя
мгновение  продолжил:  -  Тебе  не   привиделось   чего-нибудь   такого...
этакого?..
     - Да.
     Ярроу все разглядывал свои ладони, словно видя их впервые.
     - Боги милостивы к вам, мальчики...
     Даймон весь как-то сморщился, сгорбился  и  стал  ужасно  старым,  но
старым  по-человечески,  а  не  так,  как  это  случалось  у  него   перед
приступами.
     - Боги милостивы к вам... Если и уходящие за ответом  примутся  рвать
глотки друг другу, то уж и не знаю... Железный век, железный, ржавый...  О
боги, боги, которых нет, что за глупая шутка?!.
     Сигурд задохнулся от последних слов Пустотника, словно оставленный  в
Вайнганге  Фарамарз  на  миг  встал  перед  саларом;  перед   восторженным
мальчиком в сером плаще с серебряной застежкой...  И  опять  живой  Брайан
задавал вопросы со слезами в ломающемся голосе подростка...
     - О боги, боги, которых нет...
     - Как нет? - перебил его Сигурд. - А ты?
     - А эти?.. - вмешался Солли. - Эти, статуи в рудниках... Отцы...
     - Ну разве что я, - невесело рассмеялся Пустотник Даймон. - И  эти...
Как ты их назвал, парень? Статуи? А провести туда сможешь?..
     Солли заколебался, недоверчиво глядя на Пустотника, и внезапно сделал
в воздухе странный жест: будто две окружности  перечеркнул  крест-накрест.
Даймон мгновенно отвернулся, словно  движение  Солли  обожгло  ему  глаза;
контуры фигуры Пустотника дрогнули, становясь зыбкими... но почти сразу же
Даймон стал прежним Даймоном.
     Он резко шагнул вперед и влепил Солли здоровенную оплеуху.
     - Проведу, - сказал Солли,  счастливо  улыбаясь  и  потирая  вспухшую
щеку. - Морн говорил на прощанье: если отвернется, не выдержит, -  значит,
Отец. Наш Отец... Перед уходом и знак показал. Проведу...
     - Умен твой Морн... Считай, что это я тебя по-отечески и... А знак  -
забудь. Совсем. Навсегда. Не успел бы отвернуться - конец всем  вам.  Злой
конец, страшный, даром что вы у меня орлы... Знак  Больших  Тварей  только
мы, Меченые Зверем, помним. Да еще сыновьям  передали.  Пусть  умрет  знак
вместе с нами... не тебе такое тащить, парень... А дорогу в Пенаты  Вечных
я и сам помню, не забыл еще. Там, так сказать всем семейством, и  говорить
станем...
     Даймон подхватил вьюк и быстро зашагал вперед. У остальных просто  не
оставалось времени на размышления.
     Вайл идти не могла, и Солли с Сигурдом несли  ее  по  очереди.  Когда
волчица переходила в руки Ярроу, она неизменно рычала, но  укусить  больше
не пыталась. Солли  лишь  качал  головой,  глядя  на  легкую,  размеренную
походку Скользящего в сумерках, и про себя благодарил судьбу  за  то,  что
среди Мертвителей Шайнхольмских поселений не было таких... таких саларов.
     Зу полз чуть позади стаи, и волки  бежали  быстрее  обычного,  нервно
оглядываясь на предательскую рябь травы...


     ...Звери  остались  снаружи,  а  остальные  -  Солли  и  Сигурд,   не
сговариваясь, прибавили мысленно слово "люди", - остальные  люди  вошли  в
пещеру и по узкому переходу в  скальной  породе  спустились  в  зал  живых
сталагмитов.
     - Вот они, Пенаты Вечных, - шепнул Даймон  остановившемуся  у  порога
Сигурду, и шепот его был отчетливо слышен в тишине, которая, словно  пыль,
копилась здесь множество веков.
     - Смотри на своих Отцов, потомок бессмертных, сын  бесов,  смотри  на
предков  Девятикратных  и  склонись  не  перед  догматом  веры,  но  перед
мужеством ушедших - сумевших уйти, когда Вечность держит за горло  и  уйти
нельзя, да и некуда... смотри, салар, смотри, и не закрывай глаз,  как  не
закрывают их они - Отцы, боги, бесы, Вечные... такие же, как и все, только
гораздо более несчастливые, потому что цели  нет,  и  храм  жизни  пуст  и
заброшен... Смотри на Время, капающее с потолка и обволакивающее тех,  кто
был со Временем на "ты", и окаменел в паутине мгновений... смотри...
     Сигурд не сразу понял, что Даймон уже давно молчит, но тихий грустный
голос продолжает звучать в мозгу Девятикратного; и он не  знает,  чей  это
голос, и голос ли это...
     - Спускайся вниз, мальчик, сын, потомок - мужчина и воин, - спускайся
вниз, взыскующий ответа, и  коснись  великой  памяти  Отцов  ножом  своего
сознания, открывая кровь и плоть ушедшего, входя в то, что было,  входя  в
души видевших рассвет.... ты уже на снежинки, на дымные кольца разъят,  ты
в земных зеркалах не найдешь своего отражения... входи...
     Солли вздрогнул, когда Сигурд Ярроу двинулся вперед,  с  уверенностью
сомнамбулы скользя между  неподвижными  фигурами,  под  каплями  природной
клепсидры, выбирая тот сталагмит, который был для него сейчас  единственно
необходим. Солли вздрогнул, и  ладонь  Пустотника  настойчиво  подтолкнула
Изменчивого вперед.
     - Иди за ним. Он знает, что делает...
     И Солли спускался вниз, шел между  статуями,  растворяясь  в  терпкой
глубине  окаменевшей  жизни  и  скорбной  Вечности;  он  садился  рядом  с
Девятикратным, точно повторяя его позу, а потом взгляд Солли встретился  с
живым, трепетным взглядом человека внутри колонны, и Время послушно встало
за спиной сидящих, распахивая свой серый плащ...



                   СРЕЗ ПАМЯТИ. КАЛОРРА. ПОВОД К НАБЕГУ

     - В Согде восстание бессмертных!..
     Словно огромная  скала  не  выдержала  тяжести  собственного  веса  и
рухнула в Сперхейский залив,  вздымая  крутые  волны  слухов  и  домыслов,
неумолимо  разбегающихся  во  все  концы  Согдийской  империи  и   дальше,
дальше...
     Скребли бороды и  переглядывались  крестьяне  Оккироэ  и  Шайнхольма,
брызгали слюной  купцы  на  заморских  базарах  Фиссии;  замелькали  между
барханами Карх-Руфи клетчатые тюрбаны смуглокожих гонцов, и  племена  Бану
стали задумываться над необходимостью платить дань; и наконец мутный  вал,
гудящий сотнями наречий, разбился о хребты Ра-Муаз, но брызги  его  успели
долететь до деревень земледельцев, а  там  и  до  самой  могучей  Калорры,
испокон веков  косящейся  в  сторону  богатого  Согда  хищным  прищуренным
взглядом...
     Давненько уже снились Вершителям  Калорры  знаменитые  Медные  ворота
гордого Согда, послушно распахнутые перед островерхими шлемами  и  кривыми
саблями конных  орд  каллов;  как  снятся  юношам  прекраснейшие  женщины,
распахнувшие объятья только для них... Но,  наверное,  удовлетворились  бы
властелины мелкими набегами на нищие племена пустыни - окраинных  вассалов
Согда, когда б не донесения слухачей, засланных в  столицу  согдийцев  еще
при прошлых династиях...
     Ну почему боги и демоны не выбрали для своего пришествия Калорру, где
им воздвигали бы пышные храмы и четырнадцатилетние девственницы служили бы
бессмертным?! Почему они явились в  надменный  Согд,  где  гордыня  Совета
Порченых жрецов - высших иерархов  империи  -  низвела  богов,  прозванных
бесами, до уровня парий, достойных лишь кирки рудничного раба  или  манежа
гладиаторских поединков?!  А  демоны  Пустотники  покорно  превратились  в
надсмотрщиков   за   бесами,   и   всех,    похоже,    устраивало    такое
противоестественное положение вещей... всех, но не Вершителей Калорры.
     Пять  династий  сменилось  на  кованом  троне  каллов,  пять  девизов
правления ушли в небытие, а Вершители ждали, наследникам передавая мечту о
далеких  воротах  и  опаску  перед  чужими  бессмертными  богами,  которые
развлекают на аренах вопящих зрителей, кичащихся своим человеческим Правом
на смерть... Передавали, ждали, надеялись - и вот...
     - В Согде восстание бессмертных!..
     ...Третий  день  войска  шли  через  Калорру.  Шли  тяжеловооруженные
латники юга, шли лесные братья из Оркнейских чащоб со своими луками в рост
человека; шли копейщики Муаз-Тая, шли мерным шагом белые иноходцы с  лугов
Арродхи, несущие своих горбоносых седоков, страшных в стремительном обвале
атаки; шли, ехали, везли осадные орудия и тараны... А впереди армад летела
молва о героях, вышедших на защиту несчастных  бессмертных,  стонущих  под
пятой сыновей мрака и их Порченых жрецов, забывших о вере и чести.  Доколе
богам терпеть поругание? и уж коли сами они не выдержали, то  святой  долг
армии Калорры...
     Ведь не о богатствах же Согда вещать молве на все четыре  стороны?  -
не о низменном... хотя и гораздо  более  близком  к  истинному  назначению
похода...
     ...Широкоплечий воин с длинными вислыми усами поднял к себе  в  седло
девочку, стоящую рядом с матерью в толпе зевак.
     - Расти скорей, ясноглазая! - весело крикнул  он,  улыбаясь  ребенку,
подхватывая девочку на руки и щекоча ее усами. - Когда я  буду  господином
над черномазыми рабами, а боги вернутся к себе на  небо,  -  я  приеду  за
тобой! Мне тогда понадобятся сильные, здоровые сыновья,  много  сыновей!..
Хочешь родить воина, ясноглазая?
     - Не хочу, - серьезно ответила девочка. - Воина -  не  хочу.  Хочу  -
бога.
     Всадник поперхнулся, натянуто усмехнувшись, и передал ребенка матери.
Потом он перехватил поводья и тронулся дальше.
     Стоявший в толпе рядом с женщиной человек - мужчина  лет  тридцати  в
пыльном заношенном халате - покачал головой и стал выбираться из давки. Он
пришел  в  Калорру  месяца  два  назад  и  теперь  работал   подручным   у
кузнеца-оружейника. Кузнец нахвалиться не мог  на  нового  подмастерья,  и
лишь одно смущало мастера: у молодого мускулистого молотобойца был тусклый
взгляд древнего старика. Да еще дважды кузнец  замечал  краем  глаза,  как
забывшийся подмастерье положил ладонь на раскаленную заготовку и  отдернул
руку лишь тогда, когда увидел изумленный взгляд хозяина. Надо ли говорить,
что с рукой ничего не произошло?..
     Кузнец не знал, что его новый подручный -  беглый  раб  с  согдийских
оловянных рудников.
     Бессмертный. А если короче - бес.



                                    4

     ...Мир стал блекнуть, распадаться;  и  внезапно  все  исчезло.  Смолк
перестук копыт и  лязг  доспехов,  угас  блеск  солнца  и  отсвет  его  на
чешуйчатых шишаках, и лишь лицо беса,  стоявшего  некогда  в  толпе  зевак
Калорры, продолжало глядеть на Солли и Сигурда из глубины сталагмита.
     Лишь оно напоминало о случившемся.
     - Это было? - спросил Сигурд у подошедшего Даймона.
     - Это - было.
     - Это было давно? - спросил Солли.
     - Это было давно.
     Больше вопросов не было.


     Следующим утром они не сразу пошли в зал. Солли заново перетянул Вайл
разбитый бок и дал напиться, а волчица лизнула  ему  ладонь  и  искательно
заглянула в лицо - но превращаться в присутствии Сигурда Солли... нет,  не
боялся, - стеснялся, что ли... Ярроу, латавший в углу износившуюся тунику,
поднялся и с удивившей его самого деликатностью вышел из пещеры. На свежий
воздух.
     Там он некоторое время повозился с Зу, на которого неожиданно  напало
игривое  настроение,  потом   салар   несколько   запыхался   и   отправил
разогревшегося удава за провизией.
     Волки подошли ближе, с интересом наблюдая за борьбой человека и змеи,
и когда Зу уполз в кусты, стая с некоторым колебанием последовала за  ним.
Общение с Изменчивым приучило волков меньше обращать внимание  на  внешний
облик и больше ценить практическую пользу. А  охотничьи  качества  Зу  они
оценили весьма высоко, проверив их в прямом смысле на собственной шкуре.
     Сигурд  решил,  что  они  не  будут   испытывать   особой   нужды   в
продовольствии, при таких-то заготовителях, и еще некоторое время сидел на
поднадоевшем ему свежем воздухе, переваривая последние  впечатления,  пока
Солли не показался у входа, давая понять о возможности вернуться обратно.
     Они обменялись несколькими малозначащими  репликами,  натаскали  кучу
хвороста поближе к пещере, потом  Сигурд  с  полчаса  учил  Солли  технике
"скользящей кисти", пока Изменчивый не понял тех приемов, которыми он  был
обезоружен при первой встрече, и лишь  к  обеду  они  зашли  под  каменные
своды, встреченные ворчанием покинутой и недовольной Вайл.
     Кусок мяса из остатков привел волчицу в более приемлемое расположение
духа, а еще через час заявились волки, подгоняемые бдительным Зу,  который
тщательно следил за перекинутыми через их спины  тушами  трех  косуль,  не
давая носильщикам откусить даже кусочек.
     Солли с некоторой завистью следил за этой  компанией,  а  потом  одна
косуля была оставлена для стаи и  отнесена  подальше;  часть  филе  Сигурд
нарезал крупными кусками - для Зу, а остальное мясо они коптили до  самого
вечера, и лишь тогда спустились в Пенаты Вечных.
     Даймон был там. Он  находился  в  дальнем  конце  зала,  бродя  между
статуями и время от времени останавливаясь и бормоча что-то себе под  нос.
Солли хотел было задержаться и рассмотреть Пенаты поподробнее,  но  Сигурд
снова впал в свое тихое опьянение, и Солли спешно последовал за ним.
     Ярроу на этот  раз  долго  блуждал  среди  сталагмитов,  потом  резко
остановился  и  опустился  на  колени.  Солли  сел  рядом  и  вгляделся  в
чернобородое лицо с крупным горбатым носом и выпуклыми  белками  глаз.  Он
еще успел разглядеть плечи - более мощных плеч ему не доводилось видеть  -
закованного в броню камня беса, толстую короткую шею...
     Больше он не успел рассмотреть ничего.



                 СРЕЗ ПАМЯТИ. СОГД. ПРАВА ДЛЯ БЕССМЕРТНЫХ

     ...Волны  гуляли  по  гладиаторским  казармам,   -   волны   нервного
возбуждения  и  нетерпеливого  ожидания,  -  и  казармы   гудели,   словно
растревоженное осиное гнездо. И жили здесь  не  осы  -  здесь  жили  бесы.
Поэтому у каждой "осы" имелось жало. А иногда два  или  три  -  блестящие,
отточенные, смертоносные...
     Там, за стенами, знали это. И  прекрасно  понимали,  что  произойдет,
если  между  восставшими  бессмертными  гладиаторами  и  упрямым   Советом
Порченых жрецов не будет достигнуто соглашения... Не спасут тогда город ни
Пауки со своими сетями и веревками, ни гвардия, сверкающая золотом шлемов,
ни...
     И тем не менее, Паучья  центурия  окружила  казармы,  рассыпавшись  в
полной боевой готовности; и центурион  Анхиз  с  забинтованной  головой  и
бледным,  несмотря  на  жару,  лицом  стоял  напротив  ворот,  замерев   в
сосредоточенной неподвижности.
     Он ждал. Ждали Пауки. Ждали притаившиеся в переулках гвардейцы.  Ждал
весь Согд.
     Город ждал - а  во  дворце  Порченых  жрецов  уже  который  день  шли
переговоры...
     Собственно, эта гнетущая атмосфера неопределенности висела над Согдом
уже вторую неделю, и все это время  Пауки,  сменяя  друг  друга,  дежурили
вокруг казарм, молча пропуская некоторых из бесов, поодиночке выходящих  в
город. И провизию в казармы поставляли  исправно  -  причем  куда  лучшего
качества, чем обычно. А  бесы  маялись  от  безделья  и  неизвестности,  и
несколько раз порывались  уже  идти  на  улицы  -  "устроить  им  всеобщую
Реализацию", - и каждый раз Кастору и еще двум-трем гладиаторам  с  трудом
удавалось остановить озверевшую Вечность.
     Кастор, самый старый из  бесов,  надломленный,  вечно  сонный  старик
Кастор с телом юного атлета - он вдруг снова ожил! Словно  слетела  с  его
могучих плеч тяжесть бессмысленных веков; и не сквозила  больше  в  глазах
Кастора серая пустота Безвременья. Казалось, он успевает повсюду, находясь
одновременно в десятке мест, успокаивая  крикунов,  распределяя  продукты,
проверяя посты...
     Кастор  знал,  что  делать.  Надо  было  ждать.  Как  ни  смешно  для
бессмертного тянуть время, но... К тому же это было опасно - кипящий котел
под названием "казармы" готов был взорваться в любую минуту, затопив  Согд
яростью и безумием, - но  Кастор  чувствовал,  что  Порченые  не  выдержат
первыми.
     И жрецы не  выдержали.  Волны  злобы  и  страстного  желания  убивать
перехлестывали через стены казарм, и бледные  Пауки  крепче  сжимали  свои
снасти - но не уходили; и пятились в переулках  гвардейцы,  и  роптали  на
площадях трясущиеся горожане... дескать, Право - Правом, но ведь если  ЭТИ
вырвутся - все, конец...
     Порченые поняли. Если  не  бесы  -  свободные  граждане  не  выдержат
напряжения и штурмом возьмут дворец.
     Нет, они не боялись смерти. Они даже  жизни  не  боялись  -  ни  тех,
коротких жизней, шумящих на площади; ни той, бесконечной жизни, что  ждала
в восставших казармах... Но жрецы знали, что будет потом  -  хаос,  кровь,
конец с таким трудом поддерживаемой цивилизации...
     Последним доводом послужили сведения с северо-западной границы. Армия
Калорры неожиданно вторглась в пределы Согдийской империи, захватывая копи
и рудники и быстро продвигаясь вперед.
     Времени на раздумья больше не оставалось.
     И к концу недели Медонт Гуриец, Отец Свободных, Порченый жрец  пятого
поколения, постучался в ворота гладиаторских казарм.
     Бес Кастор дождался своего часа.
     ...Переговоры вновь затягивались. Порченые, несмотря  на  нараставшее
волнение за окнами, которое ощущалось почти физически, старались сохранить
лицо и на уступки шли  неохотно,  со  множеством  оговорок,  пытаясь  хоть
как-то спасти устанавливавшийся веками и такой привычный порядок.
     Так было все хорошо... Вот смертные люди,  свободные  граждане  с  их
неотъемлемым Правом на смерть, вот Совет Порченых жрецов -  элита  и  мозг
общества; вот бесы, не способные даже  умереть  -  пыль  рудничная,  грязь
манежная...  вот  Пустотники,  с  которых  все  и   началось,   демоны   в
человеческом обличье, - но незаменимые для контроля над бессмертными...  и
вот на тебе...
     Сидевший в углу Пустотник участия в переговорах не  принимал,  только
молча наблюдал за всем этим  действом,  время  от  времени  расплываясь  в
широкой плотоядной ухмылке. Чему он радовался, и радовался ли он вообще, -
этого никто понять не мог.
     Кастор внимательно выслушивал доводы  надменных  оппонентов,  изредка
вежливо, но твердо возражал, а потом потребовал перо и бумагу.
     И пока продолжал говорить сгорбленный и высохший Брат Ушедших,  Эвпид
из Зама, - Кастор писал. К концу речи Эвпида бес отложил перо и встал:
     - Вот наши требования...
     Бес говорил тихо и внятно, и голос его был отчетливо слышен  каждому,
разносясь в наступившей вдруг тишине.
     - Мы не просим многого,  хотя  могли  бы.  Вечность  приучила  нас  к
сдержанности. Но если вы не подпишете - ворота казарм откроются.
     Читайте - и подписывайте.
     ...Они читали молча, иногда с трудом разбирая почерк бессмертного,  -
и лишь Ктерий Бротолойгос, Отец Вещей, тихо шептал  текст  ультиматума  на
ухо сидевшему во главе стола  неестественно  прямому  человеку  с  впалыми
глазами. Это был Мердис Фреод, Пастырь Греха. Он был  слеп.  От  рождения.
Как и все Пастыри Греха до него.
     Потом, когда чтение закончилось, и отзвучал тихий шепот Бротолойгоса,
над столом воцарилось молчание. Новое молчание. Выжидающее.
     Кастор и два сопровождающих беса безмятежно поглядывали по  сторонам.
Им некуда было спешить. Время работало на них - у людей же  его  почти  не
оставалось.
     Первым нарушил молчание Архелай Тисский, Отец Строений:
     - Да. Я подпишу это. Рушатся основы прежнего мира, но другого пути  я
не вижу.
     -  Да,  это  так.  Иначе  придет  Хаос,  -  медленно  кивнул   Ктерий
Бротолойгос.
     - Да, - коротко и тяжело упало слово Эвпида.
     - Нет, - слово Медонта было еще тяжелее. - Подписав, мы ниспровергаем
весь Кодекс Веры, и Хаос все  равно  придет  в  пределы  некогда  великого
Согда. Пусть не сейчас. Через сто лет. Через  пятьсот.  Но  это  не  имеет
значения. Я против.
     Тишина. Слепой Мердис выдержал паузу.
     - Да, Хаос придет, -  прозвучал  его  бесстрастный  голос,  и  пустые
незрячие глаза Пастыря Греха открылись. - Но это будет  чужой,  завтрашний
Хаос. Я не возьму на себя сегодняшнюю кровь тех, кому безразличны грядущие
сумерки мира. Я - подпишу.


     - ...Участие в войне с Калоррой... создание пограничных поселений для
бесов... да, это нас устраивает. Мы в свою очередь согласны.
     И Кастор взял перо.
     - Бедные могучие воины Калорры, - со скрипучим  смешком  произнес  из
угла Пустотник. Это были его первые слова за все время переговоров, и  тон
сказанного неприятно резанул слух собравшихся. - Им придется плохо.  Очень
плохо. Пять сотен бессмертных, да еще с многовековым опытом боя на  аренах
- это страшно. И если перед ними встанет  целая  армия  -  это  будет  еще
страшнее...
     - У Согда тоже есть армия, - сухо заметил Медонт.
     - Есть. Но она будет стоять и смотреть. Если ей позволят  смотреть...
Потому что все будет гораздо хуже, чем вы можете предположить. Потому  что
бесы пойдут вторыми.
     Тишина. Снова вопрошающая, чужая тишина.
     - Первыми пойдем мы, Пустотники. И хотя мы смертны, даже бесы  сходят
с ума от поединка с нами.
     Пустотник искоса посмотрел на Кастора,  и  бес  неожиданно  для  себя
самого выдержал стеклянный, немигающий, стоячий взгляд.
     Кастор помнил, с чего все началось. Когда Большая  Тварь,  в  которую
превратился окружной Пустотник, растоптала их школьного учителя -  ланисту
Харона, растоптала на арене  под  вопли  зрителей;  когда  самому  Кастору
хватило одной пощечины Большой  Твари,  чтобы  превратиться  в  трясущийся
студень, - лишь припадочный бес Марцелл, на которого  смотрели  косо  даже
его собратья по вечности, сумел завалить Зверя...
     Только потом этот непредсказуемый бес Марцелл скрылся  в  неизвестном
направлении, и бесы шептались, что Марцелл утащил  раненого  Пустотника  в
полумифический Зал Ржавой  подписи;  но  мало  ли  о  чем  шепталась  пыль
манежная?..
     Кастор был практиком.  И  поэтому  он  дал  Марцеллу  уйти,  поставив
казармы на пути Паучьей центурии, специализировавшейся  на  поимке  беглых
бесов. Поставил - и держал, держал до тех  пор,  пока  Порченые  жрецы  не
поняли глубины пропасти, открывшейся при бунте бессмертных...
     - ...Первыми пойдем мы - Пустотники.
     - Но почему? - не удержался Архелай.
     - Потому что мы в ответе за всех вас, - тихо и очень серьезно ответил
Пустотник.
     Он больше не улыбался.


     К  вечеру  был  оглашен  приказ:  бесам  давались  равные  со   всеми
гражданами права. Кроме одного, главного права, - Права на смерть.
     Его бесам не мог дать никто.
     Ну а в остальном... не будет  больше  бессмертных  бойцов  на  аренах
цирков, не будет бессмертных рабов в оловянных и прочих рудниках, а беглым
бесам  объявлялась  амнистия  -  отныне  все  они  являлись  полноправными
гражданами Согдийской империи.
     Столичные горожане поначалу ворчали:  где,  мол,  это  видано,  чтобы
бесы, без Права, - и Свободные?.. что же это такое-перетакое... Ворчали  -
и все равно вздохнули с облегчением.
     А бесы уже готовились к выступлению навстречу калльским армадам.
     Наконец-то у них было Дело...



                                    5

     "Это - было?"  -  подумал  Сигурд  Ярроу,  Постоянный,  Скользящий  в
сумерках.
     "Это - было?" - подумал Солли из Шайнхольма, Изменчивый, Перевертыш.
     И оба ответили сами себе:
     "Да. Нам не понять многого, но нам дано знать. Это - было".


     ...Солли  проснулся  от  острого  ощущения  опасности.   Он   коротко
заворчал, загривок вздыбился серым подлеском, и пасть волка  приоткрылась,
обнажая влажный жемчуг клыков. Воздух горчил, сырость проникала в  легкие,
и вообще все было не так, как надо.
     "Мертвители... - мелькнуло в мозгу Изменчивого. - Рядом..."
     Сигурд уже стоял у выхода из пещеры,  держа  руку  на  полуобнаженном
мече, и напряженно всматривался в предрассветный сумрак.
     В повадке салара  мгновенно  пробилось  что-то  хищное,  впитанное  с
молоком матери и невытравляемое никаким опытом и обстоятельствами.
     - Перевертыши, - не оборачиваясь, бросил Ярроу. - Близко...
     Стаи и Зу в пещере не было. Даже Вайл куда-то  делась,  а  о  Даймоне
нечего было и говорить - Пустотник почти не покидал Пенат Вечных, пропадая
там с утра до ночи...
     И вдруг все успокоилось. Исчез горький привкус  беды,  унялась  дрожь
листьев, ветер перестал  жарко  дышать  в  затылок;  и  пещера  больше  не
казалась западней, а стала, чем и была, - пристанищем.
     Не сговариваясь, Постоянный и Изменчивый шагнули наружу, окунувшись в
сонное  предчувствие  восхода,  и  мгновенно  перешли  на  бег  -  ровную,
размашистую рысь  волка  и  мягчайшую,  ритмичную  поступь  Скользящего  в
сумерках. Вдвоем, вместе, они неслись в умирающей ночи, в  немыслимом  для
этого мира сочетании, сливаясь с ним и друг с другом; и когда Солли  резко
свернул в сторону от  привычной  тропы  -  салар  последовал  за  ним,  не
задумываясь.
     Солли почуял свою стаю. Сигурд услышал  начало  гона.  Волки  подняли
какого-то зверя и теперь умело вели его к водопою,  где  добычу  уже  ждал
невидимый и неумолимый Зу. Бросок, удар - и обвал стаи захлестывал  сбитую
с ногу жертву. Потом волки отходили от тела, возбужденно рыча и косясь  на
свивающего свои петли удава. Это был их  новый,  но  входящий  в  привычку
ритуал. Зу подползал к жертве, долго раскачивался над  ней  и  лишь  после
этого разрешал волкам уносить добычу к пещере.
     Но сейчас... Сейчас что-то было не так.
     Солли внезапно остановился как вкопанный. Остановился и сменил облик.
Сигурд отвернулся. Он не любил смотреть на момент перехода: в памяти сразу
всплывали учения в школе саларов, Вайнганга и многое другое из его  лесной
жизни, о чем Ярроу предпочел бы теперь вспоминать пореже.
     Солли не двигался. У ног его набухал  от  росы  серый  широкий  плащ,
разодранный надвое  и  почти  неразличимый  в  рассветных  сумерках  -  но
Изменчивый не мог ошибиться. Чуть поодаль,  вцепившись  в  сломанный  меч,
скорчился худой человек в короткой тунике,  открывавшей  жилистые  ноги  в
шрамах. Голова убитого была неестественно вывернута, и спину  прочерчивали
страшные борозды от кривых когтей.
     - Это Мертвитель, - хрипло сказал Солли,  забыв  о  том,  кто  сейчас
стоит рядом с ним самим. - Они шли за мной еще по пустыне...
     Он присел и всмотрелся в подсыхающие раны.
     - Странные когти... У пардуса не такие... Да и не водятся они  здесь,
пардусы-то...
     - Это Перевертыш, - Сигурд шагнул к кривому,  чахлому  стволу  дерева
раус. - Пума-Перевертыш. Я уходил от них через Муаз-Тай. Думал - отстанут,
Даймона побоятся... Они...
     Сигурд осекся. Остановился. И долго молчал.
     - Нет, не они. Он. Гляди, Солли...
     Два тела настолько переплелись в яростном, смертельном  объятии,  что
было трудно понять, кто из них - салар, а кто - Перевертыш. Им  самим,  во
всяком случае, это было уже безразлично. Сигурд осторожно высвободил левую
руку убитого салара, разорвал рукав...
     Потом проделал то же самое с его напарником.
     - Все, - отрывисто сказал Ярроу. - Все браслеты.  Чистого  неба  вам,
уходящие в последний раз... И тебе чистого неба, гордый  вождь  Оркнейских
лесов, несущий свою ненависть, подобно знамени... Тварец Эхион был мудр  -
ты был горд. Но, увы, оба вы - были...
     - Этот Изменчивый шел не один, -  перебил  его  Солли,  опускаясь  на
корточки. - С ним  шла  женщина.  Мертвители  подкрались  и  схватили  его
женщину - и тогда он бросился на них из-за кустов. А женщина убежала.
     Солли коснулся пальцами влажной, мягкой земли.
     - Но это не могла быть его женщина, чтобы за нее стоило умирать.  Они
ведь различных кланов. Вот...
     И Сигурд наконец увидел маленький след острого копыта.
     - Оркнейская лань...
     Торжествующий вой колыхнул зыбкие вершины  Ра-Муаз,  и  Ярроу  понял,
кого гнала их стая через предутренний туман.


     ...А волки так и не смогли понять, почему добычу нельзя есть, а  надо
зарывать в землю, да еще так глубоко, что это никак  нельзя  было  считать
запасами.
     За входом пещеры просыпался ставший неестественно безопасным  лес,  и
Солли казалось, что нечто  умерло  в  нем,  -  нечто  прошлое,  щемящее  и
бесконечно ценное. Что-то умерло и что-то рождалось.
     Восходило солнце.
     - Горящий Орхасс у столба, - пробормотал Солли.
     - Мертвый Ойгла на улицах Калорры, - эхом отозвался Сигурд.
     Память звала уходящих за ответом.
     И они нырнули в переход, ведущий к залу живых сталагмитов.
     Прошлое ждало их. Прошлое было у  них  впереди.  И  они  окунулись  в
каменное море ушедшего времени.
     Чтобы настоящее когда-нибудь смогло стать прошлым.



                 СРЕЗ ПАМЯТИ. БИТВА У СИФСКИХ ИСТОЧНИКОВ

     ...Калоррианцы  быстро  и  весьма  успешно  продвигались  вперед,  не
встречая на своем победоносном  пути  серьезного  сопротивления,  -  полки
Согда были поспешно стянуты к столице, вплоть  до  легкой  конницы  племен
Бану, и границы оказались оголенными. Армады Калорры  мгновенно  поглотили
несколько рудников, казавшихся непривычно и неприятно  вымершими,  -  куда
делись бесы-рабы, никто так и не сумел понять, - сожгли с полдюжины горных
пограничных селений и, пополнив запасы воды  и  продовольствия,  двинулись
дальше - через пески Карх-Руфи, через  оазисы  Сарз  и  Уфр,  по  Большому
Масличному перегону... дальше, дальше...
     Они рвались на  восток,  к  Согду,  -  столице  империи,  колоссу  на
глиняных ногах; к тучным степным пастбищам и пахотным землям,  рассчитывая
сбросить противника в ленивые глубокие  воды  Тессийского  моря.  Слухи  о
восстании  бессмертных  полностью  подтвердились,  и  трусливым  согдийцам
сейчас, скорее всего, было не до вторжения.
     Разве что бесы - восставшие, далекие и неправдоподобно легендарные, -
те самые бесы... Ну что ж, кем бы они ни  были,  они  наверняка  поддержат
завоевателей, ниспровергших столь ненавистный им Согд. И  тогда  давнишний
спор  цивилизованного  одряхлевшего  Согда  и  юной   варварской   Калорры
закончится раз и навсегда!..
     ...Пятитысячная армия уверенно шла через пустыню, ведомая  купленными
проводниками, из которых последний куда-то исчез позапрошлым утром, - шла,
оставляя  за  собой  насколько  хватало  глаз  огромную  полосу  взрытого,
разметанного песка, - вот так же горячий ветер разметет  скоро  прах  тех,
кто еще недавно грозил восточным рубежам Калорры,  каждый  раз  отшвыривая
доблестных каллов через перевалы Ра-Муаз...
     Они уже почти дошли до Сифских источников, откуда до Согда оставалось
не более четырех дней  пути,  когда  из-за  барханов  навстречу  передовым
отрядам вышли люди. Человек пятьдесят, все в одинаковых блестящих плащах и
без оружия.
     Эта странная процессия на миг замедлила  свое  неспешное  движение  и
продолжила идти к калоррианцам.
     Ехавший впереди отряда телохранителей военачальник Симад Арродхский с
презрительной улыбкой взирал на жалкую горстку  обреченных.  Ради  них  не
стоило  даже  разворачивать  головной  полк  в   боевые   порядки.   Симад
распорядился взять этих олухов живыми, затем допросить с пристрастием и по
мере приближения к источникам  -  повесить  на  деревьях  (что?..  ах  да,
пустыня... ну, в оазисах-то обязаны быть деревья!), повесить  всех,  кроме
тех, кто согласится стать проводниками.
     Однако глупые смертники в дурацких  плащах  не  стали  интересоваться
потребностью Симада в проводниках. Они вообще ничем не  интересовались,  а
им самим проводники были явно не нужны.
     Когда до передового отряда каллорианцев оставалось не более  тридцати
шагов,  приближающиеся  безумцы  перешли  на  бег,  очертания   их   фигур
заколебались, потекли - и дальше началось страшное.
     Никто не  успел  рассмотреть,  как  выглядели  те  чудовищные  твари,
которые  с  низким  громовым  ревом  буквально   вгрызлись   в   мгновенно
смешавшийся строй. А те несчастные, кто все-таки сумел их рассмотреть, уже
ничего не могли рассказать - от клыков и когтей чудовищ  не  спасали  даже
знаменитые кольчатые нагрудники,  а  взмахи  хилых  на  вид  передних  лап
отрывали людям головы вместе со шлемами. Ревущий кровавый водоворот смерти
стремительно расширялся, поглотив уже весь передовой отряд, и с изумлением
и  ужасом  взирал  Симад  на  разорванные  в  клочья  тела  своих   личных
телохранителей, павших на багровый слипшийся песок.
     Пока воины опомнились и в их воспаленном сознании возникло понимание,
что твари так же смертны, как и люди, - многие были  растерзаны,  и  страх
несся впереди ожившего кошмара, скрежеща чешуей  и  глядя  в  глаза  самых
смелых  стоячими  омутами  бесстрастных  змеиных  глаз.  Симад  Арродхский
судорожно пришпорил своего жеребца,  выхватывая  кривой  меч,  но  жеребец
взвился на дыбы, подпруга лопнула, и последнее, что успел увидеть  в  этой
жизни гордый военачальник, была ухмыляющаяся  пасть  с  острым  частоколом
белоснежных клыков...
     Обезумевшие воины -  несколько  десятков  несчастных,  оставшихся  от
авангарда, - в панике попытались было спастись бегством, но на их пути уже
ощетинился копьями железный вал панцирной пехоты - ветеранов, поседевших в
сражениях  и  разучившихся  отступать.  Фаланга   смела   трусов,   и   на
бесновавшихся в чаду побоища ящеров двинулась живая  стена  сверкающих  на
солнце отточенных наконечников, длиной в добрых полтора локтя...
     И вот тогда из-за барханов снова вышли люди.
     Вышли  толпой,  нестройной  цепью,  мгновенно  переходя  на  какую-то
завораживающе  неспешную  рысь.  Их  было  больше,  чем  тварей,  но  тоже
бесконечно мало перед приходившим в себя воинством.
     Около пяти сотен почти голых, мускулистых парней, вооруженных  пестро
и каждый на свой лад: мечи, топоры, цепи с  гирьками,  трезубцы,  короткие
копья... оружие ближнего боя.
     Фаланга уже набирала разбег для своего  страшного  удара,  когда  эти
обнаженные дьяволы в одно растянувшееся мгновение сумели миновать ящеров и
врезаться в непробиваемый, казалось бы, строй латников - и вот уже  они  с
криками прыгают на  плечи  копейщиков,  взбегают  по  древкам,  проламывая
панцири и шлемы, а то и просто попутно сворачивая шеи голыми руками...
     Первые линии фаланги  рассыпались,  подобно  множеству  песчинок  под
одним единственным порывом ветра;  ящеры  рвали  воинов,  уцелевших  после
атаки голых варваров, но судьба одиночек никого больше не  интересовала  -
потому что очередная шеренга воинов внезапно упала на колено смыкая  щиты,
и из-за их спин в  упор  ударил  залп  гудящих  стрел  лесных  братьев  из
Оркнейских зарослей. Ударил, и в считанные секунды все  было  кончено.  Ни
один из обнаженных смертников Согда не успел подойти к копейщикам  средних
рядов вплотную.
     И вновь фаланга двинулась вперед, топча трупы своих  и  чужих,  и  их
копья готовы были вонзиться в оскаленные пасти чудовищ - но  шум  и  крики
позади остановили воинов.  Многие  обернулись,  и  в  ужасе  увидели,  как
расстрелянные и растоптанные атлеты спокойно поднимаются с песка, подбирая
свое оружие, и направляются к замершему строю.
     Визг разорвал  раскаленный  воздух  песков  Карх-Руфи,  пронзительный
истеричный визг несколько сотен глоток, еще  недавно  рычавших  в  упоении
боя:
     - Бессмертные! Бессмертные боги! Нас обманули!.. Ни боги,  ни  демоны
не хотят, чтобы мы шли в Согд!.. Горе тебе, обманутая Калорра! Горе  детям
твоим!..
     Паника взметнула над распавшимся войском свистящие черные крылья -  и
калоррианцы побежали, бросая оружие и предоставляя богам и  демонам  самим
выяснять свои сложные  отношения  с  надменными  гражданами  Согда...  Они
бежали, и тут с  трех  сторон  на  толпу,  в  которую  превратилась  армия
Калорры, ударили подошедшие из-за барханов согдийские полки.
     Через сто лет сказители - от лугов  Арродхи  до  окраин  Сай-Кхона  -
будут петь песни о Сифском побоище. Но и тем, кто сумел уйти из мясорубки,
и тем более оставшимся там навсегда, - всем им было не до грядущих легенд.
     А в легендах  все  выглядело  гораздо  красивее  и  почти  совсем  не
страшно...


     ...Когда победоносная армия Согда возвратилась в столицу, оставив  на
границе защитные кордоны, вместе  с  воинами  в  город  вернулись  бесы  и
уцелевшие Пустотники.
     И вместе с ними вернулось смутное время. Победа-победой, но теперь по
улицам бродили не рабы, не парии, а свободные и равноправные граждане-бесы
-  молодые,  здоровые,   красивые,   при   хороших   деньгах,   все   чаще
заговаривающие с молодыми женщинами всех сословий... - и жители Согда, все
еще цеплявшиеся за пошатнувшийся Кодекс Веры, постепенно начали в  глубине
души  осознавать  свою  изначальную  ущербность,  отчего  их  неприязнь  к
бессмертным только усилилась.
     Через два месяца  состоялись  переговоры  с  Вершителями  Калорры,  в
которых со стороны Согда участвовали Ктерий Бротолойгос, Медонт, Кастор  и
двое Пустотников, одного из которых ни жрецы, ни Кастор почему-то  никогда
раньше не видели. Но Пустотник есть Пустотник, и значит, так было нужно.
     Это  действительно  оказалось  нужно,  потому  что  когда   Вершители
заупрямились и не захотели соглашаться  на  весьма  умеренную  (по  мнению
Медонта и Кастора) контрибуцию,  то  второй  Пустотник  молча  обвел  всех
присутствующих тяжелым взглядом, потом остановил его на Вершителях... и те
тихо подписали все, что от них требовалось.
     За время переговоров этот Пустотник  так  и  не  произнес  ни  одного
слова...
     Еще  через  месяц  бесы  начались  готовиться  к  отъезду:   согласно
договору,  они  должны  были  основать  вдоль   границы   ряд   поселений,
отдававшихся им в наследственное владение, и само  существование  подобных
форпостов должно было отбить у  каллов  любое  желание  попытать  военного
счастья еще раз.
     И  не  только  у  каллов  -  часть  бесов  уезжала  на  восточные   и
северо-восточные рубежи. Мало ли...
     Несколько согдийских женщин - прозванных  "бесовками"  -  добровольно
согласились последовать за избранными  бесами,  но  таких  нашлось  отнюдь
немного, и экс-гладиаторы все тянули с  отъездом,  страшась  многолетнего,
если не многовекового, одиночества.
     И в этот самый момент  внезапно  объявилась  средняя  дочь  покойного
Архонта  -  куда-то  пропавшая  совсем  недавно  лар  Леда  Согдийская,  -
объявилась и публично заявила, что намерена ехать  на  границу  вместе  со
спасителем империи бесом Кастором.
     Скандал   получился   огромный.    Аристократы-женщины    негодовали,
аристократы-мужчины ревновали;  жрецы,  и  в  особенности  Отец  Свободных
Медонт,  были  вне  себя,  но  буква  закона  в  данном  случае  никак  не
нарушалась, и строптивая девица преспокойно укатила с сияющим  Кастором  -
помолодевшим лет эдак на пятьсот, заодно прихватив всех своих слуг и часть
вассалов их семейства.
     Мода есть мода, и через пару дней бесы стали уезжать, увозя  с  собой
двух, а то и трех жен; отцы запирали дочерей, мужья подозрительно косились
на верных супруг  -  но  все  равно  свободные  гражданки  великого  Согда
мечтательно вздыхали, провожая томным взглядом бронзовокожего атлета.
     Бессмертного.
     Беса?
     Бога?
     Какая разница?.. Начало было положено.



                                    6

     -  ...Ладно,  Даймон.  -  Сигурд   запнулся,   пытаясь   поделикатнее
сформулировать свою мысль. - Я все понимаю... История  есть  история.  Тем
более что это история нашего мира,  а  мы,  как  выяснилось,  пробавлялись
легендами... Но все-таки это дело прошлое, а мы хотим знать: где ответ  на
НАШ вопрос? Наш с Солли?!.
     Пустотник внимательно выслушал Скользящего в сумерках,  потом  бросил
взгляд за его спину, где  бесшумно  возник  крупный  темно-серый  волк,  -
Изменчивый тоже ждал ответа.
     - Это и есть ответ, - медленно и тихо проговорил Даймон. - Или это  и
есть вопрос - твой, мой, их... То, что хотим узнать мы с вами -  это  лишь
часть большого, бесконечного Вопроса, имя которому - Жизнь. И Смерть.  Так
сказать, Его Величество Вопрос... Даже самые светлые в мире умы не  смогли
разогнать окружающей тьмы; рассказали нам несколько  сказочек  на  ночь  и
отправились, мудрые, спать... как и мы...  Смотрите,  мальчики,  смотрите,
спрашивайте - всему свой черед. Если срубить одну ветвь, то  на  ее  месте
вырастет дюжина других. Но рассмотрев ствол, проследив за  корнями,  можно
выкорчевать дерево целиком, чтобы оно не сумело возродиться снова.
     Идите - смотрите, слушайте, внимайте. Живите чужими  жизнями,  потому
что скоро нам придется жить своими, - а они будут ничуть  не  лучше  того,
что вы  успели  увидеть  или  увидите  в  дальнейшем.  Так  что  радуйтесь
передышке  и  живите  -   сегодня   и   сейчас.   Спрашивайте,   мальчики,
спрашивайте...
     Они поняли. Сегодня и сейчас. И "вчера" тоже когда-то было "сегодня и
сейчас".
     И лишь потом стало - вчера.



               СРЕЗ ПАМЯТИ. ЦЕЛЛИЯ. РОЖДЕНИЕ ДЕВЯТИКРАТНОГО

     ...Крики роженицы, смягченные стенами дома, а также плотно  закрытыми
дверьми и окнами, были тем не менее отчетливо слышны во дворе  и  даже  на
улице,  вызывая  живейший  интерес  у  нескольких  старушек  из  прислуги,
увлеченно обсуждавших происходящее.
     - Не разродится, - со знанием дела заявила кухарка Деметра,  поправив
узел чепца под тройным подбородком. -  У  них,  у  аристократов,  завсегда
так... не тех статей...
     Ее собеседницы - высохшая,  крохотная  знахарка  Юки-Онна  и  ткачиха
Фисса с неестественно крупными ступнями и ладонями -  переглянулись  между
собой, затем скосились на  пышный  бюст  краснолицей  Деметры  и  согласно
закивали головами. Польщенная кухарка порылась в карманах, извлекая оттуда
пригоршню жареных косточек плодов дерева раус и щедро одарила приятельниц.
     - Говорят, корень ойлоххо помогает. - У Юки-Онны были не по  возрасту
крепкие зубы, и шелуха от разгрызенных косточек мгновенно усыпала землю  у
ее ног.
     - Заварить с нужными травками и пить по  ущербным  лунам...  и  бабка
чтоб была хорошая, рукастая - размять там или потянуть, где надо...
     Фисса все поглаживала свои опухшие пальцы, и голос ткачихи был  такой
же опухший, бесформенный, тягучий.
     -  Слыхали,  бабы,  -  повитуху  из  самого  Согда  выписывали...  на
верблюдах везли, как благородную... ба-альшие деньги плачены...
     И Фисса сочно причмокнула губами, словно  пробуя  на  вкус  те  самые
"ба-альшие деньги".
     В конце улицы взвилась пыль, и  из  душного  облака  вылетел  смуглый
юноша в белом бурнусе, горяча норовистого трехлетка. Он резко осадил  коня
у скамеечки, где сидели женщины, и те закашлялись, ворча и отплевываясь.
     - Хай, ящерицы! - добродушно заорал наездник, вертясь в седле, словно
ему под шаровары засунули полосатую горную осу. -  Когда  гулять  станем?!
Дому опора нужна, господину Кастору наследник нужен,  веселому  Бану  Утбе
праздник нужен! Сколько можно праздник рожать?! Делать  -  быстро,  почему
рожать долго?!.
     - Айя, бешеный... - замахала руками Юки-Онна, пересаживаясь  подальше
от пляшущей лошади.  -  Тебя,  видно,  делали  быстро,  а  рожали  и  того
быстрее... Ума не сделали, сердца не сделали, один  ветер  между  ушами...
Госпожа Леда не  от  ваших  кочевников-верходуев  дитя  носит,  от  самого
господина Кастора! Думаешь, легко богу сына родить?
     - Не знаю, не доводилось! - расхохотался Утба, подпрыгивая и хлопая в
ладоши. - В набег ходил, женщин любил, коней объезжал -  рожать  не  успел
пока... Постарею - к вам приду, старухи... Учиться!..
     Он свесился вниз и лукаво подмигнул недовольной Деметре:
     - Скажи, кухарка: если соль и сахар вместе смешать - что  получится?!
Лар Леда - наша, земных  кровей,  господин  Кастор  -  бес,  ему  Вечность
улыбалась... Дите каким получится? Чего больше - соли или сахару?
     Старухи переглянулись. Вопрос Утбы вскрыл причину, по которой они вот
уже пятый час сидели  у  дома  Кастора.  И  вся  Целлия  мучилась  той  же
проблемой, шепчась по углам, ероша волосы, пожимая плечами...
     Целлия была третья в линии поселений Муаз-Тая, и основал ее лично бес
Кастор с тремя своими братьями по манежу. Первоначально он назвал  поселок
Марцеллией - в память  сгинувшего  в  поисках  Зала  Ржавой  Подписи  беса
Марцелла, но через  два  года  в  поселок  набилось  столько  разноязычных
искателей счастья и приключений, что  название  само  собой  урезалось  до
короткого и легкого в произношении - Целлия.
     Беглецы из Согда и Калорры, на удивление спокойно уживающиеся  рядом;
младшие сыновья вождей  племен  Бану  со  своими  воинами  и  наложницами;
крестьяне и ремесленники, на вопросы о своем происхождении не  отвечавшие,
но работавшие за троих... За несколько лет Целлия разрослась, и уже многие
голопузые шалопаи считали ее родиной, а далекие  города  превращались  для
них скорее в интересную, но мало похожую на правду сказку. И вот...
     Первый ребенок - смертной от беса. Чего больше? Кто  родится?  Или  -
что родится?!
     Ответ задерживался. У многих бесов было уже по нескольку жен  -  пока
бездетных, но лар Леда не позволяла мужу жениться во второй раз.  Со  слов
кухарки Деметры, госпожа собиралась родить наследника и лишь потом  начать
спокойно стариться, пустив  бессмертного  в  заждавшийся  цветник  женских
прелестей.
     Умна была дочь покойного  Архонта  Согда,  умна  да  терпелива,  -  а
здоровьем не вышла...
     Дверь дома  открылась,  и  во  двор  выглянула  высокая,  похожая  на
коршуна, старая кормилица Леды. Мало кто мог сейчас поверить,  что  именно
впалая грудь Зу Акилы выкормила ту красавицу, что кричала сейчас в доме.
     Нет. Уже не кричала. Тихо было в доме,  тихо  да  пусто.  Чего-то  не
хватало. Жизни, что ли...
     - Мальчик? - взвился в седле неугомонный Утба, но наткнулся на взгляд
Зу Акилы и  мгновенно  угас,  стягивая  бурнус  и  вытирая  бритую  потную
макушку.
     - Мертвый, - сухо произнесла Зу Акила, плотно сжимая сухие бескровные
губы. Словно и не она сказала  это  слово,  а  так  -  ветер  принес,  дом
закашлялся, горы нахмурились...
     - Скачи за подростками, Утба, - пускай цветы  несут.  Чтоб  к  вечеру
холм цветов был. Пусть в лепестках уходит...
     Всю ночь Зу Акила  просидела  на  пороге  комнаты,  где  лежало  тело
новорожденного. Ни слезинки не увидели люди в пустыне ее глаз, ни стона не
сорвалось с уст кормилицы, на щеках которой  проступали  ритуальные  шрамы
умершего племени Бану Зу Ийй.
     А утром...
     Когда на неистовый вопль кормилицы сбежался весь  дом,  люди  увидели
рыдающую  женщину,  в  чьих  руках  пищал  и  размахивал  пухлыми  лапками
наследник смертной Леды и беса Кастора.
     Живой. И очень голодный.
     Кастор  ступил  в  увядающие  цветы,  взял  ребенка  у   обессилевшей
кормилицы и поднял над головой. Младенец негодующе завопил и  уцепился  за
палец Кастора - и все увидели  странный  черный  ожог  в  форме  браслета,
обнявший хрупкое запястье ребенка.
     И еще один. Два браслета.
     Кастор внимательно смотрел на сына.
     - Сколько их у тебя в запасе, малыш? - прошептал бес. -  Сколько  раз
еще? Сколько?..
     Ребенок не унимался. Он был мокрый. Он хотел есть.
     У него были более важные проблемы.



                                    7

     ...Они сидели у костра, и их огромные, неправильные  тени  колебались
на стенах в бликах пламени. Костер уютно потрескивал, дымное тепло  ползло
по пещере, мясо истекало соком - и все равно что-то  было  не  так.  Самой
малости не хватало.
     Какой?
     Даймон, видимо, почувствовал их состояние.
     - Я знаю, чего вам не хватает, - неожиданно заявил он.  -  Просто  до
сих пор вас знакомили с одной стороной монеты. Но  есть  и  другая.  Мы  -
Пустотники. И эти, - он махнул рукой в сторону зала, -  что  они  знали  о
нас? Наверное, пришло время...
     Даймон умолк, и Солли с Сигурдом взглянули на него. И больше не могли
оторваться от старых, больных, подернутых дымкой  измученной  жизни  -  от
бесцветных глаз Пустотника, в которых...



                      СРЕЗ ПАМЯТИ. СЫН БОЛЬШОЙ ТВАРИ

     ...Мир менялся. Он стремительно  менялся,  и  опустели  гладиаторские
казармы  и  арены,  ушла  в  прошлое  война  с  Калоррой,  разъехались  по
приграничью бесы со своими женами  и  добровольными  спутниками,  улеглись
страсти в стенах древнего Согда; и жизнь стала понемногу  входить  в  свое
привычное русло.
     Но...
     В одну и ту же реку не войдешь дважды. И вот уже какой-то  неуловимый
налет увядания  появился  на  лицах  людей,  тень  обреченности  легла  на
ветшающие стены, на  брусчатку  мостовой...  Уехали  бесы,  и  кое-кто  из
свободных граждан почувствовал себя не  таким  свободным,  как  раньше,  и
начал всерьез задумываться: а действительно ли  это  привилегия,  всеобщее
Право на смерть?!. И не так строго следили помощники  Порченых  жрецов  за
соблюдением Кодекса Веры, и скучали без дела  Пауки,  пропивая  в  кабаках
дармовое казенное жалование; и  ветер  на  городских  улицах  еле  заметно
пропитывался тлением, и осенняя дремотная пелена  сгустилась  над  великим
Согдом.  Не  было  больше  восхитительного  бесправия  бессмертных,   ушли
таинственные демоны-Пустотники, и в городе остались одни люди...
     А людям стало  скучно.  Бытовая  сказка  про  хитрых  плутов,  глупых
лавочников и неверных жен...
     Да, Пустотники тоже ушли. Вслед за  бесами.  Часть  из  них  осела  в
удаленных  деревнях,  часть  удалилась  в   глубь   лесов,   избрав   путь
отшельничества, и, пожалуй, это были самые мудрые из всех...
     Остальные пытались приспособиться. Они очень пытались...


     ...Пустотник уходил. Селение давно осталось позади, и сейчас  он  был
один, - один среди бескрайней степи,  переходившей  ближе  к  горизонту  в
грязно-желтое бесплодие песков Карх-Руфи. Ему некуда было  спешить.  Да  и
идти, собственно, тоже было некуда - разве что в пустыню...
     В пустыню. Именно туда он и направлялся. Один - и по щекам Пустотника
медленно катились слезы. Ветер высушивал их, но бороздки на  пыльной  коже
все равно оставались. А человек равнодушно,  как  заведенный,  переставлял
ноги, одну за другой, и  его  стеклянные,  остановившиеся,  змеиные  глаза
плакали солью отчаяния и безнадежности...
     За что, Господи, за что?! Ну почему я не могу жить,  как  все  люди?!
Господи, которого здесь не знают, - за что проклинаешь?!
     В начале была деревня. Правда, на первых порах сельчане  отнеслись  к
чужаку с недоверием, опасливо  косясь  вслед,  когда  тот  шел  по  улице,
кутаясь в свой шуршащий плащ. Потом - привыкли. Он поселился на  отшибе  и
вскоре стал кем-то вроде местного костоправа:  вывихи,  переломы,  мази  и
настои, и даже горбуны под его умелыми пальцами выглядели...  прямее,  что
ли...
     Привыкли, расслабились, зауважали, и теперь не только с болью,  но  и
за советом шли, и просто поговорить, отвести душу... И каждому он старался
помочь в меру своих сил, а меры этой хватало на многих...
     Разве что женщины все еще сторонились его, пока не  нашлась  одна,  -
причем именно та, на которую и сам Пустотник поглядывал с робкой надеждой.
Как ни странно, он,  знающий  и  умеющий  куда  больше  всех  этих  людей,
взирающий на них с высоты своего опыта, почти бог  или  демон,  захоти  он
стать тем или другим, - перед женщинами он робел как мальчишка, и  понимал
в этом деле куда меньше, чем самый  худосочный  деревенский  подросток;  и
что-то холодное, неумолимое временами стискивало сердце...
     Праздник удался на славу. Вся деревня шумно  поздравляла  молодых,  а
настойка Красного  корня,  приготовленная  лично  Пустотником,  была  выше
всяких похвал. Наконец подвыпившие  гости  отжелали  новобрачным  все  что
положено и разошлись по домам, и они остались вдвоем. Он долго не  решался
прикоснуться к ней -  и  тогда  она  первая  подошла  к  нему,  берясь  за
бронзовую пряжку на плече, и он впервые позволил себе расслабиться...
     Женский крик, крик боли, ужаса и отчаяния взвился над  деревней  -  и
тут же потонул в  диком  торжествующем  реве...  реве,  который  не  могла
исторгнуть ни одна глотка в этом мире, - ни человеческая, ни звериная...
     Большая Тварь, проклятие Меченых Зверем, вышла из-под контроля.
     Утром он попытался  покончить  с  собой,  но  зверь  и  тут  оказался
сильнее. Ящер не хотел умирать, а человек хотел - но не мог!
     Несколько дней он бессмысленно кружил по лесу, с  гулкой  пустотой  в
сознании, втайне надеясь  свалиться  с  какого-нибудь  обрыва,  разбиться,
разорвать это ненавистное двойное тело... Но этого не произошло,  и  тогда
он понял, что должен делать.
     Он должен предупредить остальных  Пустотников.  Пусть  не  все  звери
столь чудовищны, как Большая Тварь, но они опасны для людей. И  вдвойне  -
для тех людей, которых они  любят...  Они,  Пустотники;  когда  еще  могут
любить...
     У Пустотников не будет потомства. Они живут долго,  очень  долго,  но
они в конце концов смертны - и умрут бездетными.


     Пустотник-волк внимательно выслушал исповедь Большой  Твари  и  долго
молчал. А потом тихо и печально произнес:
     - Ты опоздал.
     - Опоздал? Значит, и ты...
     Волк молча кивнул.
     - А она... тоже погибла?..
     - Нет, - ответ прозвучал глухо и отстраненно. - Но  теперь  при  виде
меня или другого Пустотника она впадает в истерику. И я ничем не  могу  ей
помочь.
     - И ты ушел...
     - И я ушел.
     Некоторое время оба собеседника боялись говорить.  Но  говорить  было
надо.
     - Ты не пытался предупредить остальных?  -  заставил  себя  разлепить
губы тот, который был Большой Тварью.
     - Пытался. Но тоже опоздал. Лишь у двоих все прошло более  или  менее
благополучно. Первый сумел сохранить контроль. А второй... Он - пардус, но
они с женой любят друг друга...
     Больше говорить было не о чем.
     - Значит, у нас не будет детей... Что ж, это и к лучшему.
     Тот, который был волком, как-то странно глянул на собеседника.
     - К сожалению, ты и здесь ошибаешься. Или - к счастью... Мы не  можем
иметь детей в человеческом облике.  Но  у  наших  Зверей  мощный  инстинкт
продолжения рода, а в лесах достаточно самок. Самок-животных. Так что дети
не только будут, но и уже есть. У меня. И не только у меня...
     Тот, который был Большой Тварью, грузно поднялся.
     - Возможно, ты и прав. От судьбы не уйдешь. Но если это  неизбежно  -
дети Пустотников от зверей, мы  должны  сделать  все,  чтобы  они  выросли
людьми.
     Тот, который был волком, согласно кивнул. Пустотник шагнул  к  двери,
но задержался на пороге.
     - Это выход, - сказал он. - Но он - не для меня. В этом  мире,  кроме
нас, нет Больших Тварей. Да и нас после Сифского побоища  осталось  совсем
немного... Я не могу убить себя - но я ухожу в пустыню. У  меня  не  будет
детей. И у таких, как я.
     Дверь за тем, кто был Большой Тварью, тихо  закрылась.  Тот,  который
был волком, долго сидел за столом задумавшись. В доме было темно и пусто.
     - От судьбы не уйдешь... - наконец пробормотал он. - Даже в  пустыню.
В пустыню, где водятся песчаные вараны... до трех  метров  в  длину...  От
судьбы не уйдешь...


     ...Тому, который был волком, было тяжело со своими  детьми.  Ведь  он
видел в них прежде всего людей - пусть оборотней, Изменчивых, как  он  сам
звал их, - но ЛЮДЕЙ!..
     И когда несмышленые волчата время от времени превращались в  вопящих,
беспомощных малышей - они страшно пугались, и мать-волчица  неодобрительно
рычала на них, что не нуждалось в переводе... "Ну вот, все в  отца,  опять
непонятно чем занимаются..." К его изменениям она  успела  привыкнуть,  но
дети, ее дети!..
     Пустотник  все  свое  время  проводил  с  детьми,  и  постепенно  они
поднялись  на  две  ноги,  в  глазах  начало  проскальзывать   осмысленное
выражение; и волчица почувствовала, что дети все больше отдаляются от нее.
Ну что ж, дети растут, это так естественно...
     В два с половиной года они заговорили. И в тот день он  плакал  и  не
стыдился своих слез. И что главное - не стыдился своих детей.
     Изменчивых.


     ...Прошло тридцать лет. Тот,  который  был  волком,  успел  забыть  о
давнем разговоре с тем, кто был Большой Тварью. Большие Твари исчезли,  их
никто и нигде не видел. Они ушли. Сдержали слово...
     Число же других Изменчивых  росло,  у  Пустотников  успели  появиться
внуки - сами Изменчивые; по совету отцов они  старались  вступать  в  брак
только  друг  с  другом,   но   хватало   исключений.   Лесные   поселения
разрастались, но многие Изменчивые предпочитали вести практически звериный
образ жизни, а их дети от зверей плохо  говорили  и  не  любили  принимать
человеческий облик. Пустотникам становилось все труднее справляться с этой
быстро дичающей  ордой.  И  тогда  они  забеспокоились  всерьез,  стараясь
удержать, сохранить остатки человечности или хотя бы цивилизованности...
     ...По поселку медленно шел тот, который был Большой Тварью.  Рядом  с
ним шел молодой мужчина в таком же синем плаще и с такими же  отрешенными,
чуть присыпанными пылью глазами. Взгляд его был не менее тяжел, чем взгляд
Пустотника.
     Змеиный мудрый взгляд. И тот, который был волком, понял.
     - Здравствуй, брат.
     - Здравствуй. Это мой  сын.  Ты  был  прав  тогда.  Но  он  полностью
контролирует своего Зверя и никогда не выпустит его наружу. Об этом  мы  с
ним договорились.
     - Это хорошо. А у нас все обстоит совсем не так гладко...
     - Знаю. Ваши дети  не  способны  сдерживать  себя  сами...  Им  нужны
пастыри. Сыновья Больших Тварей помогут Изменчивым остаться людьми.  Но  у
них самих никогда не будет потомства. Они бесплодны. Это необходимо.
     - Они будут людьми... Наши дети, - тот, который  был  волком,  твердо
взглянул в  глаза  Большой  Твари,  -  они  ни  в  чем  не  уступят  детям
бессмертных. За двумя народами - Изменчивыми и  Девятикратными  -  будущее
этого мира.
     Тот, который был Большой  Тварью,  не  ответил.  Он  достаточно  знал
людей, чтобы не заглядывать в будущее. Оно так быстро становится  прошлым,
и тогда больно говорить: "За нами - будущее..." Ведь оно действительно  ЗА
нами, причем далеко позади...
     Его сын стоял чуть поодаль. За все время он не произнес ни слова,  но
толпящиеся вокруг  Изменчивые  под  его  взглядом  умолкали  и  вели  себя
неуверенно и тихо.
     Гораздо тише, чем обычно. Как и положено  вести  себя  в  присутствии
Сына Большой Твари.
     Тварьца.



                                    8

     ...В то утро они решили сделать передышку. Многочасовое сидение перед
живыми  сталагмитами  утомило   обоих,   головы   салара   и   Изменчивого
раскалывались от обилия новых знаний, кричащих  и  плохо  ладящих  друг  с
другом; так что сегодня - отдых. Окончательно и безоговорочно.
     Даймон по-прежнему угрюмо бродил по залу, время  от  времени  надолго
застывая то у одной, то у другой статуи, и был мрачен, как  никогда.  Стар
был Пустотник, чудовищно стар, много повидал на  своем  веку,  который  не
один век насчитывал, - и теперь призраки прошлого терзали его  израненную,
мятущуюся душу, и силилась вырваться на волю из  стареющего  тела  Большая
Тварь... а Пустотник устал, очень устал от  этого  бесконечного  поединка,
потому что он все-таки был человек, и значит, ничто человеческое...
     Солли и Сигурда такое поведение Даймона вполне устраивало. Пустотнику
явно было не до них, а им обоим сейчас  остро  хотелось  свежего  воздуха,
чистого неба, реальности сегодняшней, о которой почти забылось в  каменном
безвременье... Они внезапно ощутили, что они живы,  молоды,  что  им  пора
развлечься или хотя бы - отвлечься...
     Сигурд немедленно отправился к ручью,  сославшись  на  очередность  и
потребность в питьевой воде, а Солли, прекрасно понимая, что  салар  будет
отсутствовать никак не менее получаса, поспешил сменить облик и уединиться
с почти выздоровевшей Вайл. Собственно, это Солли  считал,  что  почти,  а
Вайл была убеждена, что совсем, и доказывала это всем своим поведением. Зу
пошипел-пошипел в углу и тактично увел волков на охоту, так что  никто  не
мешал  дальнейшему  лечению  волчицы,  однажды  сделавшей  свой   странный
выбор...
     ...Потом они завтракали втроем - Сигурд, Солли и вечно голодная Вайл,
после чего Сигурд и Солли взялись за мечи,  с  головой  уйдя  в  непростую
науку старого Фарамарза, а волчица с вниманием и неодобрением наблюдала за
этим звенящим безобразием, распугавшим дичь на два гона вокруг!..
     Солли  оказался  способным  учеником,  хотя  ближнего   боя   он   не
выдерживал, все время норовя сменить облик и всякий раз получая - звонко и
обидно - тыльной стороной меча по хребту. Про себя  Изменчивый  благодарил
небо за то, что оружие салара  имело  одностороннюю  заточку,  и  снова  с
настойчивым упрямством принимался изгибать  запястье  и  осваивать  новые,
какие-то совершенно противоестественные вращения клинка.
     Зато когда Сигурд позже поинтересовался рецептом мази, которой  Солли
пользовал Вайл, тут уж Изменчивый отыгрался  за  все.  Еще  в  начале  его
подробного  рассказа  о  технике  приготовления   мази   выяснилось,   что
Девятикратный  понятия  не  имеет  о  подавляющем  большинстве  тех  трав,
названиями которых так и сыпал увлекающийся Солли.
     - Ладно, это дело поправимое, - снисходительно заявил  Изменчивый,  и
сам расхохотался от собственной гордости.
     Впрочем, дело действительно оказалось поправимым.
     До полудня они бродили по окрестностям, и Солли изредка наклонялся  и
показывал салару какую-нибудь неказистую  травку,  объясняя  ее  свойства.
Сигурд честно пытался все запомнить,  но  честность  никак  не  влияла  на
возмущенную таким насилием память. И Скользящий  в  сумерках  втайне  даже
обрадовался, когда все компоненты были наконец собраны и  осталось  добыть
лишь ту самую кору Красного дерева, добавлением которой  в  мазь  Солли  в
свое время привел в восторг неулыбчивого Морна.
     Подходящий кряжистый ствол характерного бурого  цвета  Солли  заметил
еще издали. И почти тотчас же увидел тоненькую струйку дыма - чуть  левее.
Он схватил Сигурда за плечо, но это было излишним - Скользящий в  сумерках
не нуждался в поводырях. Они переглянулись и поняли друг друга без слов. С
каждым новым посещением Пенат Вечных такое понимание давалось им все легче
и легче.
     Волк и  человек  скользнули  в  разные  стороны,  неслышно  раздвигая
кустарник, обходя мирную на вид голубую ленту, таявшую в ветках деревьев.
     Они были не одни! По эту сторону Ырташа снова завелись гости...
     На овальной прогалине под деревом сидел человек. Странный  человек  -
почти голый, очень загорелый и с узким разрезом глаз, какого  ни  разу  не
видели ни Солли, ни Сигурд. На костре перед ним жарилось мясо,  и  человек
периодически брызгал в огонь из плоской фляги, жмуря от удовольствия  свои
и без того прищуренные глазки.
     Человеку явно было хорошо.
     На вид незнакомец был лет на пять моложе Ярроу, то есть  почти  такой
же, как Солли, но точеный рельеф мышц под бронзовой кожей невольно вызывал
уважение.  Когда  человек   наклонялся   к   импровизированному   вертелу,
укрепленному между двумя рогульками, его тело словно переливалось вперед с
мягкостью родниковой воды, и Сигурду  оставалось  лишь  восхищенно  качать
головой. Ярроу знал толк в человеческой пластике...
     В трех шагах от костра валялся небольшой тюк, из которого торчали две
округлые рукоятки. Сигурд сразу заметил, что  оружие  старинное,  дорогое,
сделанное на заказ и без  лишних  украшений.  Серьезная  вещь,  под  стать
владельцу, разве что коротковато малость...
     И все же гость Ра-Муаз выглядел мирным и неопасным. От костра тянулся
дразнящий аромат, и Солли машинально стал принюхиваться.
     "Косуля, - безошибочно определил он.  -  Задняя  часть  и  печенка...
Интересно, чем это он на мясо брызгает?.."
     Человек без одежды не был Перевертышем - Солли всегда чуял своих, это
закладывалось в Изменчивых на уровне инстинктов, и  промашка  исключалась.
Собственно, и  у  Ярроу  глаз  был  наметанный...  Но  и  к  Девятикратным
незнакомец не принадлежал - его мускулистые руки  с  удивительно  тонкими,
почти женскими запястьями были чистыми, без Браслетов Жизней.
     "Варк..." - холодея, подумал Ярроу, и тут же отбросил эту мысль. День
на дворе, до ночи далеко, бледностью человек у костра никак не страдал, да
и тень отбрасывал исправно. Оставалось одно-единственное предположение.
     Человек. Просто - человек. Из немногих  оставшихся,  тех,  кто  живет
однажды и умирает навсегда.
     Солли и Сигурд  заметили,  что  испытывают  к  незнакомцу  одинаковое
чувство - слабый интерес (и как его, бедолагу, сюда  занесло?!)  и  легкую
жалость к существу, не  способному  ни  встать  на  следующее  утро  после
смерти, ни сменить облик в случае чего...
     Этот человек был для них безопасен, беспомощен и бессмысленен. И даже
не особо интересен - своих, более важных дел хватало. Пусть себе ест  свое
мясо и брызгает на него, чем хочет... У них разные дороги.
     Человек у костра лениво почесался, зевая во весь рот,  и  сунул  руку
прямо в огонь. Спокойно оторвал чуть подгоревший  кусок  жаркого,  ободрал
корку, обнажая сочную, ароматную мякоть, и вгрызся в мясо, сопя и довольно
чавкая. Рот Сигурда наполнился вязкой слюной, и, когда незнакомец не глядя
зашвырнул в кусты обглоданную кость, Ярроу едва успел увернуться, неслышно
выругавшись. Еще секунда - и схлопотал бы костью прямо по лбу...
     Солли - будь он сейчас  человеком  -  наверняка  не  удержался  бы  и
прыснул от смеху. Но волк лишь оскалился, высунув розовый язык и продолжая
следить за любителем жареного мяса, который теперь елозил босой  ногой  по
песку в поисках чего-то, невидимого из кустов;  а  потом  нога  его  резко
распрямилась, и шишка оцарапала волчье ухо, пролетев через всю прогалину.
     Сигурду ужасно не понравилась эта вторая случайность. Не  понравилась
- и все. Но человек перестал швыряться, разлегся на траве и похоже  уснул.
Днем. В лесу. И спалось ему неплохо. Крепко, как у себя дома.
     Просто отлично спалось на сытый желудок.
     Солли и Сигурд подождали еще немного, затем бесшумно отползли  назад,
и Изменчивый сменил облик. Они набрали коры Красного дерева и вернулись  к
пещере - готовить мазь.
     О странном незнакомце они не говорили, словно его и не было вовсе.  И
Даймону не сказали ни слова... О чем тут говорить?
     Горы большие, леса много, места всем хватит...



                  СРЕЗ ПАМЯТИ. ЦЕЛЛИЯ. ИСХОД ДЕВЯТИКРАТНЫХ

     ...Крохотный букетик  цветов  с  бледно-голубыми,  почти  прозрачными
лепестками, трогательно выгнутыми, подобно векам спящей юной женщины...
     Белый, матовый мрамор плиты; бегущие во все стороны прожилки,  словно
вены свесившейся вниз руки с тонкими, длинными пальцами;  и  высеченные  в
камне слова, нагревшиеся за день...
     "Лар Леда Согдийская, из рода  Архонта  Пеллия,  352  -  413  гг.  До
встречи, госпожа, - мы любили тебя..."
     Кастор медленно встал на колени, коснувшись  надгробья,  легко-легко,
как ветер, как дождь, как время; и пальцы, пробежав по отрезку эпитафии  -
"До встречи...",  -  вывели  поверх  него  всего  один-единственный  знак,
невидимый на камне...
     "Прощай..."
     Уже не внуки - правнуки с длинным хвостом  приставок  "пра"  населяли
Целлию, и все приграничье давно забытой границы  на  добрых  три  четверти
состояло из Девятикратных, для которых имя покойной Леды Согдийской тонуло
в глубинах прошлого и плохо увязывалось  с  живым,  чернобородым,  могучим
бесом Кастором зу Целль, бессменным господином и правителем.
     И мало кто замечал в каждодневных делах и заботах, что  в  спокойных,
внимательных глазах  Кастора  с  некоторых  пор  опять  побежали  знакомые
паутинки тумана. Серый паук Вечности после долгого перерыва опять принялся
за свою неспешную работу.
     Каждую весну в этот день он приходил на Целлийское кладбище  и  долго
сидел у могилы первой жены. Дома  ждали  дела,  дела  и  нынешние  жены  -
согласно обычаю и по зову плоти, - все они ждали и вполне могли подождать.
     Она не могла. Потому что была первой.
     ...Легкое  покашливание  за   спиной   вывело   беса   из   состояния
задумчивости. Не вставая, он обернулся и увидел одного из  сопровождающих,
робко переминающегося с ноги на ногу. Высокий,  смуглый  воин  с  профилем
племен Бану и  голубыми  глазами  согдийцев  смущенно  ждал,  теребя  полу
набивного кафтана и поминутно поправляя плоский шлем с назатыльником.
     Кастор помнил его еще ребенком,  увлеченно  размахивающим  деревянным
мечом, и детская преданность во  взглядах  потомков,  слуг  и  учеников  в
последнее время  тяготила  беса,  опутывая  липкими  водорослями  скуки  и
отрешенности.
     - Что там у тебя, Гударзи?
     - Люди, Отец. Незнакомые, чужие люди... тебя просят. Говорят, что  из
города...
     Гударзи один ходил в леса Муаз-Тая, он уже пятый год был  наставником
в школе Скользящих  в  сумерках,  но  с  Кастором  воин  говорил  коротко,
отрывисто, тщательно подбирая слова. Все приказа ожидал...
     Кастор вздохнул, поднимаясь с колен, потом кивнул  сопровождающему  и
двинулся по узкой дорожке, усыпанной белым песком из заброшенных карьеров.
Туда,  где  у  выхода  с  кладбища  притаилась  ажурная  круглая  беседка,
полускрытая вьющимися побегами.
     В беседке ждали трое. Глубокий замшелый старик, чьи  руки  непрерывно
дрожали, а лицо напоминало прибрежные изрезанные склоны с их  оползнями  и
расщелинами; пожилой  усатый  мужчина  лет  пятидесяти,  чем-то  неуловимо
похожий на старца; и третий...
     Третий, молодой человек с предплечьями молотобойца и гладкими  щеками
юноши, стоял у входа в беседку и пристально  глядел  в  сторону  кладбища.
Из-за плетей вьюнков он не видел подходящего сбоку Кастора, и в глазах его
пульсировало странное, неуместное чувство - зависть...
     Потом он заметил беса, смешался и неуверенно шагнул ему навстречу.
     Кастор протянул ему  руку,  затягивая  рукопожатие  дольше,  чем  это
принято в первый раз между незнакомыми людьми. Пауза повисла в  воздухе  и
стала увеличиваться в размерах.
     - Мы из города, - сказал молотобоец.
     Старшие молчали и разглядывали хозяина здешних мест.
     - Из Согда? - бровь  Кастора  удивленно  поползла  вверх.  -  Пешком?
Сумели добраться?
     - Нет, не из Согда. Из Калорры. Спаси Калорру, бес. Голод у нас. Дети
мрут, как... На тебя последняя надежда.
     Кастор продолжал держать ладонь  пришельца  в  своей,  и  плечи  беса
незаметно вспухали от скрытого напряжения.
     - Отчего голод? - холодно спросил Кастор. - Крестьяне обленились? Или
опять Вершители налогами душат?..
     - Нет налогов. И крестьян больше  нет.  Все,  кто  по  деревням  жил,
теперь в стенах укрылись, в Калорре... В поле не выйди, в лес не сунься  -
проклятые Перевертыши озверели  совсем...  Хотя  им-то  и  звереть  дальше
некуда. Пять сел - в  клочья,  отряд  воинов  в  топи  заманили...  Лютуют
оборотни. От того и голод...
     - Лютуют, говоришь... А от нас чего хочешь? Чтоб пахать вышли?
     - Пахать не надо. Сами вспашем, и вас еще  прокормим...  Дай  бойцов,
бес. Про твоих саларов Девятикратных молва  далеко  бежит:  дескать,  все,
чему тебя арена за  века  обучила,  ты  детям  передал.  Дай  своих,  бес,
Скользящих в сумерках, или сам приди - учить. Не зря Перевертыши от  ваших
шарахаются. Ох, не зря... Дай людей, прикрой Калорру...
     Кастор неожиданно отпустил парня и как кошка прыгнул к его спутникам,
хватая их за широкие рукава халатов. Те испуганно отшатнулись,  послышался
треск разрываемой материи - и левые руки пришедших за помощью калоррианцев
оказались обнажены.
     Руки, на которых были выжжены Браслеты Жизней. У старика - восемь,  у
усатого - шесть. Ходоки были Девятикратными. Но пришли они - из Калорры.
     Молотобоец выхватил нож и теперь стоял, не зная, что с ним делать.
     - Что не бьешь?! - расхохотался Кастор. - Думал, бес беса не  узнает?
Сразу видно, что ты из рудничных, беглый, а не  манежный...  Я  все  никак
понять  не  мог:  куда  ваш  брат-то  делся?  Как  Права  бесам  дали   да
надсмотрщиков Пауков с копей  поснимали,  так  даже  Порченые  жрецы  диву
дались - рудники через день пустые, никого нет,  ни  души...  Искали  вас,
искали... у вас там в подземельях сам бес ногу сломит...
     Молотобоец-бес спрятал нож и улыбнулся.
     - Думать надо,  -  продолжал  Кастор.  -  Заранее  думать...  Молодой
говорит, а старики молчат, - первый промах. От  моего  рукопожатия  лучшие
салары корчатся - а  ты  на  боль  внимания  не  обратил.  Значит,  второй
промах... И третий, главный, - на кладбище с завистью одни бесы смотрят.
     Старик в беседке кивнул, соглашаясь  со  сказанным.  Кастор  долго  и
внимательно  смотрел  на  него  и  усатого;  и  бес   из   Калорры   понял
невысказанную мысль.
     - Хитер ты, Кастор зу Целль... Поймал,  не  спорю.  На  взлете  снял.
Только слова мои от того не меняются. Отпусти саларов в Калорру. Иначе  не
обуздать оборотней... Мало бесов в Калорре, я да трое еще, тоже  беглые  в
прошлом, да дети наши... Вот - внук мой, и  сын  его,  старшенький...  Сам
видишь: охотники, кузнецы - бойцов нет. Отпусти или научи.
     И снова кивнул, соглашаясь, дряхлый внук  молодого  деда  из  забытых
времен, когда бесы еще бегали с рудников Согда.
     И кивнул правнук.
     - Меняться будем, - наконец сказал Кастор. - Слово за слово, тайну за
тайну. Скажи, рудничный, почему  выработки  в  горах  пустуют?  Куда  ваша
порода ушла? Почему не объявляется? И почему до нас восстать не подумали -
ведь надсмотрщик бесу не указ... впрочем, и мы хороши...
     - Мало ты знаешь о рудничных, манежный Кастор... Не заваливали тебя в
шахте, когда Время горлом идет... Так что давай не будем. Было - и прошло.
А вот куда наш брат после делся... Есть за Ырташем  штоленка  заброшенная.
На нижнем ярусе зал там большой - в него все и ушли. Вас ведь сотен  пять,
а нас и того меньше будет... Камнем обросли, в камень  спрятались,  камнем
стали... От Вечности только в камень прятаться. Запоминай, Кастор, может и
пригодится когда... Не могли жить больше,  и  не  жить  не  могли.  Теперь
сидят, Время на зуб пробуют.  Говори,  говори  свое  слово,  Кастор,  -  я
ответил.
     Кастор задумчиво качал  головой.  Потом  невесело  улыбнулся  и  взял
собеседника за плечо. Плечо было твердым и упругим.
     - Ты когда по Целлии шел - что видел?
     Калоррский бес нахмурился, вспоминая.
     - Суету видел... повозки видел... большие такие,  деревянные...  люди
тюки таскают...
     Догадка выступила на его лице капельками пота.
     - В Согд уходите!.. Согд спасать... а мы... мы не люди... мы...
     - Дурак ты, - незлобиво обозвал его  Кастор.  -  Вечный,  а  дурак...
Люди, не люди, Согд, Калорра... не до различий теперь.  В  Согд  восточные
поселения идут, а мы-то как раз в Калорру. Видно, судьба у Девятикратных -
людей от Перевертышей прикрывать... А у моих детей, у  саларов,  -  судьба
вдвойне. Только вот...
     - Только что? - тихо спросил бес из Калорры.
     Кастор ответил не сразу. А когда ответил, то было слово его тяжелым и
мертвым, как камень заброшенных рудников Ра-Муаз.
     - Только что скажут Пустотники? Их дети, их кровь...



                                    9

     ...Даймон  по-прежнему  предавался  черной  меланхолии,  и  Солли   с
Сигурдом предпочитали его не трогать без  особой  необходимости.  Дни  шли
своей неспешной чередой, и общение с Бессмертными наложило отпечаток и  на
эту пару.
     К счастью, у волков и Зу никаких проблем не возникало, и  они  успели
завалить мясом добрую треть пещеры, так что салару и Изменчивому  пришлось
попридержать своих зверей - иначе запасы  попросту  начали  бы  портиться.
Солли даже пошутил, что придется попросить Даймона выпустить на  полчасика
своего Зверя - не  пропадать  же  добру?!  Только  при  этом  надо  успеть
подальше унести ноги...
     Сигурд задумчиво предположил, что можно и  не  успеть  унести;  Солли
подумал и предпочел сменить тему.
     Сытые волки лениво разлеглись на солнышке неподалеку  от  дерева,  на
котором блаженствовал такой же  сытый  и  ленивый  Зу.  Обе  стороны  были
чрезвычайно довольны друг другом.
     ...Под вечер Солли и Сигурд решили спуститься к ручью  -  освежиться.
Солли в волчьем  обличье  вяло  трусил  впереди  и  неожиданно  замер  как
вкопанный, даже забыв опустить на землю одну лапу...
     Сигурд уже пригнулся, и ладонь его тронула  привычную  рукоять  меча,
забывшего вкус крови и полюбившего безопасные упражнения по утрам.
     Что-то  двигалось  в  зарослях  по  ту  сторону  ручья.  Ветки  слабо
колыхнулись, дрогнули листья - и на берег выступил  человек.  Он  старался
держаться в тени, но когда он  повернулся  в  пол-оборота,  то  во  впалых
глазницах полыхнули багровые отсветы.  Бледное,  худое  лицо,  ввалившиеся
щеки, бесформенный темный балахон, и непонятно -  одежда  это  или  просто
сплошной сгусток мрака...
     Позади него бесшумно возникла другая такая же фигура. Ни  один  лист,
ни одна ветка при этом не дрогнула - словно  существо  просочилось  сквозь
кусты подобно облачку тумана. Новый гость был гораздо уверенней, спокойней
первого, словно волк, впервые выведший на охоту подросшего детеныша.
     Нечто знакомое почудилось Солли в чертах  второго  призрака,  но  они
непрерывно расплывались, и Солли никак не мог сосредоточиться,  как  будто
он смотрел на Изменчивого, все время находящегося между двумя обликами...
     ...Скользящий в сумерках и Изменчивый так и не  поняли,  заметили  их
эти двое или нет,  но  в  какое-то  мгновенье  берег  ручья  стал  пуст  и
безлюден.
     - Мы ушли за ответом, оставляя  вопрос  за  спиной...  -  пробормотал
Солли, становясь человеком и устало опускаясь на землю.
     - И вопрос догнал нас, - закончил за него  Ярроу.  -  О  небо,  спаси
глупого человека, которого мы видели у костра...
     Сигурду один из призраков тоже показался  знакомым.  Или  просто  эти
меняющиеся черты лица можно было  наполнить  любым  памятным  содержанием?
Ярроу боялся признаться в этом даже самому себе.


     На этот раз они обо всем  рассказали  Пустотнику.  А  тот  ничего  не
ответил.
     И лишь молча указал на тоннель,  ведущий  в  Пенаты  Вечных.  Впервые
Сигурд подумал тогда, что это обмен знанием с двух сторон - они узнают  от
бесов о рассвете мира, но и сами  бесы  каким-то  своим,  тайным,  образом
узнают от Солли и Сигурда о сумерках. Может, это и объясняло настойчивость
Пустотника?.. Но Ярроу также показалось, что в глазах  Даймона,  когда  он
слушал рассказ о голом незнакомце, мелькнуло странное  выражение  -  боль,
радость, сомнение, надежда, боязнь разочарования...
     Салар не знал, что такая смесь возможна.  Но  у  Пустотника  были  уж
очень необычные глаза...



             СРЕЗ ПАМЯТИ. МУАЗ-ТАЙ. КОГДА ОТЦЫ ОСТАВЛЯЮТ ДЕТЕЙ

     - ...Мелес Бану-Сарзи?
     - Здесь...
     - Филомен от оазиса Уфр?
     - Я...
     - Хеопт Сайский?..
     Маленькой длиннохвостой обезьянке  ардхи  было  любопытно  и  страшно
одновременно. Страшно - потому что маленькая, а любопытно - потому что все
обезьяны породы ардхи любят совать свой длинный хвост куда не следует.  За
что и страдают.
     Обезьянка собралась было  откусить  кусок  от  свежесорванного  плода
дерева сиорр, но передумала, сочтя  плод  перезрелым,  и  запустила  им  в
горящий на поляне костер, возмущенно брызнувший искрами и пеплом. Сидевшие
вокруг костра крупные бесхвостые обезьяны даже не  пошевелились,  а  тихий
монотонный голос продолжал  бубнить  свое,  время  от  времени  прерываясь
короткими однозначными репликами.
     - Этайр из поймы Оккироэ?
     - Я...
     - Тиресий Шайнхольмский?
     - Есть...
     - Кто с побережья Тесс?
     - Я, Закинф...
     - Телем из Вайнганги?
     - Здесь...
     Обезьянка очень расстроилась. Она так надеялась, что ее замечательный
бросок пробудит у всех интерес к ней, такой невидимой в темноте  обезьяне,
а вместо этого... Обида  и  любопытство  некоторое  время  боролись  в  ее
худеньком мохнатом тельце, решая - убежать или остаться, - и все это время
ровный поток слов плыл вместе с сизым дымом, клочьями  оседая  на  колючих
ветвях кустарника...
     - Кастор зу Целль?
     - Я...
     - Братья Эрль-Кавус от лугов Арродхи?
     - Мы тут...
     Восемнадцать бесов от восемнадцати крупнейших поселений вокруг  Согда
и Калорры сидели у костра, горевшего в  зарослях  Муаз-Тая,  на  одной  из
многих полян... Никто другой уже не смог бы  добраться  сюда  живым  через
леса Оркнейи и Шайнхольма, через пески Карх-Руфи, ставшие ареной  упрямой,
бесконечной,  монотонной  и  хронической  вражды  между  Девятикратными  и
Изменчивыми.
     За спиной первых были города и люди, за спиной вторых - леса и звери.
И в этой войне не могло быть победителей. Потому что  каждый  считал,  что
будущее - только за ним, а за всеми остальными - прошлое, и то  совсем  уж
прошлое...
     А настоящее никого не интересовало.
     - Пустотник Эдгар?
     - Я...
     - Пустотник Даймон?
     - Я...
     - Пустотник Кали?
     - Здесь...
     Девять Пустотников - только Большие Твари - от  самых  многочисленных
группировок Изменчивых тоже были тут.  И  отблески  костра  плясали  в  их
немигающих глазах. Они молчали и ждали.
     Все знали, что произошло.
     Около трех месяцев назад отряд особенно ретивых саларов из поселка на
берегу Оккироэ углубился в Шайнхольмский лес  и  неожиданно  обрушился  на
деревню Изменчивых. Потом трудно было разобраться в  происшедшем,  но  так
или иначе - в деревне случайно оказался Пустотник Идас, один  из  немногих
уцелевших после Сифского побоища, которое  успело  прочно  обосноваться  в
легендах и преданиях.
     И он не выдержал. Он разорвал данную некогда клятву, разорвал  вместе
с половиной саларского отряда, и преследовал беглецов  во  главе  ликующих
Изменчивых...
     И был встречен главой поселка, манежным бесом Пелидом.
     Сам Идас был убит разъяренным Бессмертным,  его  спутники  бежали,  а
пришедший в себя Пелид в ужасе от  содеянного  заперся  в  своем  доме  и,
похоже, впал в помешательство.
     Отцы вступились за детей. В первый раз. Но это грозило повториться. И
тогда все имели шанс остаться в прошлом, все, кроме бесов, которых ужасала
перспектива такого будущего.
     Решать надо было в настоящем.
     - Мелес Бану-Сарзи?
     - Да...
     - Филомен от оазиса Уфр?
     - Да...
     - Хеопт Сайский?
     - Да...
     Бесы согласились уйти. Их ждали Пенаты Вечных - дальняя,  заброшенная
штольня в  отрогах  Ра-Муаз,  с  капающим  с  потолка  Временем.  Рядом  с
застывшими вечными рабами рудников сядут вечные,  прошедшие  манежи,  бои,
славу и последний приговор. Который они вынесли сами себе.  Несогласные  -
уйдут насильно. И лишь предания об Отцах Девятикратных будут  передаваться
седыми наставниками Скользящих в сумерках...
     - Пустотник Эдгар?
     - Да.
     - Пустотник Даймон?
     - Да.
     - Пустотник Кали?
     - Да...
     Пустотники согласились уйти.  Навсегда.  Пока  смерть  не  придет  за
последним из них, ни одна живая душа не должна видеть живого Пустотника. И
лишь предания об Отцах Изменчивых останутся жить в глубинах древних лесов.
Было выбрано место  для  кладбища  и  пути  изгнания.  Всем.  И  навсегда.
Несогласные - умрут сразу.
     - Кастор зу Целль?
     - Да.
     - Братья Эрль-Кавус от лугов Арродхи?
     - Да.
     - Телем из Вайнганги?
     - Да.
     - Да...
     - Да...
     - Да...
     - Да...
     Отцы уходили. Дети оставались сами. Рассвет закончился.
     Обезьянка потеряла к  происходящему  всякий  интерес  и  ускакала  по
веткам в глубину леса. Через неделю ее  съели.  Ну  и  что?  Одной  глупой
обезьянкой в этом мире стало меньше... Правда, можно сказать  и  так,  что
этот мир обеднел на целую любопытную обезьянку...



                                    10

     ...Все началось с того, что к  вечеру  следующего  дня  Сигурд  Ярроу
почувствовал себя последней сволочью. Солли  с  волками  куда-то  ушли,  и
одиночество лишь усугубляло это новое,  непривычное  и  крайне  неприятное
ощущение. К тому же оно странным образом увязывалось  для  Ярроу  с  двумя
равнозначными моментами.
     Во-первых, картины прошлого сцепились друг с другом,  выстроившись  в
затылок и обозначив длинную, протоптанную множеством ног  Дорогу,  которая
шла одновременно через Калорру и Согд, пустыню Карх-Руфи и Оркнейский лес,
предгорье Муаз-Тай и улицы Целлии, и дальше -  деревня  Солли,  Вайнганга,
Пенаты Вечных, кладбище Пустотников... Правда, великое множество деталей и
подробностей  остались  для  салара  загадкой,  но  если  подглядывать  за
Временем в замочную скважину чужих зрачков, то и не стоит рассчитывать  на
подробные объяснения!
     Сигурд всем своим существом ощутил этот неизмеримый Путь,  проходящий
и через него самого; и в то же  мгновение  прошлое  влилось  в  настоящее,
переполнив чашу...
     Настоящее - в нем был озабоченный  Фарамарз  над  письмом  наставника
Гударзи, в нем  стыл  "узор  ночного  тумана",  и  смеялась  мертвая  ночь
Калорры, и Брайан Ойгла сползал по забору к ногам призрачной  красавицы  с
удивленно-холодным лицом... Это было  настоящее,  кричащее,  кровоточащее,
забытое на время в каменном безмолвии, но теперь  оно  вспыхнуло  с  новой
силой и Сигурд задохнулся от его жара.
     Во-вторых, салар никак не мог избавиться  от  мысли,  что  он  предал
беспечного голого парня, встреченного ими в зарослях;  предал  в  ледяные,
жадные руки порождений ночи, - нет, не ночи, не сумерек этого мира!  Он  -
Сигурд Ярроу, Девятикратный, салар Пятого  уровня  -  продал  беззащитного
бродягу за возможность увидеть еще одну-две картины  из  жизни  обитателей
Пенат Вечных!..
     Будь ты проклято, прошлое, если за тебя надо платить такую цену!
     Сигурд встал, накидывая серый  плащ  и  щелкая  застежкой  на  плече.
Уходящий за ответом, Видевший рассвет, -  так  или  иначе,  он  знал,  что
должен делать. Должен. И сделает.
     Через мгновение Скользящий в  сумерках  вышел  из  пещеры,  поправляя
перевязь с мечом, и направился к зарослям. Трава у его ног тихо шелестела.
Ловчий удав Зу сопровождал хозяина. Баловство  закончилось.  Их  дело,  их
охота...
     Они не видели, как из тоннеля в пещеру ввалился Пустотник  Даймон.  И
очень хорошо, что не видели, потому  что  такого  Даймона  они  не  видели
никогда.
     Пустотник был пьян. Никто  так  и  не  узнал,  что  именно  послужило
причиной опьянения: настойка Красного корня, дурман  смолы  йикининки  или
горькая смесь прошлого с настоящим.
     Это было неважно.
     Даймона трясло. Он метался по пещере, натыкаясь  на  стены,  рот  его
неестественным образом растянулся до ушей, открывая острые белые  зубы;  и
кожа толстой шеи пошла складками и  начала  шелушиться,  напоминая  скорее
чешую. Потом он упал на колени, судорожно вцепившись в  оставленную  Солли
кожаную куртку; плотная кожа треснула в его  скрюченных  пальцах,  и  этот
звук, казалось, пробудил к жизни прежнего Даймона.
     - Мальчики... - прошептал он, запрокидывая голову  к  каменному  небу
пещеры и мучительно хрипя, - бегите, мальчики... дальше бегите... Не  могу
больше, не удержу!.. старый я... старенький... ах ты, тварь...
     Шепот захлебнулся, и  острые  кривые  когти  располосовали  куртку  с
поразительной легкостью. И стены пещеры отразили низкий, страшный рык.
     Стар был Пустотник. Чудовищно стар.
     Чудовищно.


     ...Сквозь кусты Сигурд Ярроу увидел знакомого бродягу,  на  этот  раз
соизволившего натянуть короткую тунику из грубой ткани, и рядом  с  ним  -
Солли.
     Увидел - и не удивился.
     Чуть поодаль, тихо ворча,  сидели  недовольные  волки,  а  Изменчивый
что-то горячо втолковывал бродяге, размахивая руками и  поминутно  тыча  в
сторону пещеры. Бродяга же со  всей  присущей  молодости  самоуверенностью
пожимал плечами, морщился и наконец  указал  на  свой  тюк  со  спрятанным
оружием - дескать, не волнуйтесь, отобьюсь в случае чего!..
     Сигурд хотел было выйти и силой уволочь несговорчивого  самоубийцу  -
для его же блага! - но тут случилось нечто странное.
     Самый молодой из волков неожиданно вскочил, насторожив  узкие  уши  и
скалясь чужой, мертвой  ухмылкой;  затем  глаза  зверя  приобрели  оттенок
мутного зеленого  стекла  -  и  волк  прыгнул  на  спину  Солли,  подминая
Изменчивого под себя!
     Стаю словно пружиной подбросило.  Ярроу  готов  был  поклясться,  что
перед прыжком он услышал тихую заунывную мелодию,  тягучую  и  похожую  на
вой, но сейчас ему было не до выяснения подробностей. Волки рычали, рычали
на своего вожака; Вайл, покорная Вайл, исходила слюной, с ненавистью глядя
на Солли, а Изменчивый в волчьем обличье стоял, прижимая передними  лапами
к земле непокорного зверя, дерзнувшего на неслыханное, и недоумение билось
в таких человеческих глазах большого волка!
     В следующую секунду бродяга резко  нагнулся,  хватая  Изменчивого  за
холку и заднюю ногу, и с поразительной легкостью швырнул матерого волка  в
растущие неподалеку кусты дикого шиповника.  Солли  взвыл,  обрушившись  в
колючую поросль, - и Сигурд одновременно с Зу вылетел на поляну.
     Синяя сталь меча описала смертоносную  восьмерку,  и  салар  даже  не
успел удивиться, почувствовав, что возносится ввысь.  Рука  с  мечом  была
намертво зажата в цепких пальцах бродяги, и Сигурд понял, что летит, летит
вперед головой, а еще через секунду понял, куда летит.
     Шиповник оказался на редкость колючим, его шипы мгновенно вцепились в
широкий плащ и одежду  салара  еще  похлеще,  чем  пальцы  бродяги,  а  Зу
свернулся в боевой узел между рычащими волками и пришельцем и шипел, -  но
почему-то шипел на волков, полностью игнорируя происходящее с людьми.
     Сигурд и не подозревал, что его удав умеет так шипеть. Зу яростно бил
хвостом, его тело свивалось в самых немыслимых вариантах,  и  еле  слышная
мелодия, исходящая из зарослей  на  другом  конце  прогалины,  вступала  в
неясное противоречие с шипением огромной змеи; и стая замерла.
     Стая перестала рычать.
     Тихий холодный смех пронесся над поляной - Сигурд вздрогнул,  услышав
его, - и  мерцающее,  голубоватое  облачко  выплыло  из  кустов,  медленно
сгущаясь и принимая человеческие черты.
     Бледный Господин - "варк" на калльском наречии - одернул свой балахон
и снова рассмеялся.
     - Я не знал, что такая змея может противостоять Зову,  -  сообщил  он
бродяге, нагнувшемуся над своим тюком. - Впрочем, я  никогда  и  не  видел
столь больших змей. Она поистине заслуживает уважения... да и ты, человек,
тоже...
     Варк почему-то избегал смотреть  в  сторону  шиповника,  где  застыли
Сигурд и Солли; но его взгляд, направленный  на  человека  в  тунике,  был
пристальным и оценивающим.
     - Ты мне нравишься, человек. - Варк сделал шаг и снова остановился. -
Ты  достоин  того,  чтобы   тебе   открыли   Дверь...   Сегодня.   Сейчас.
Немедленно...
     Бродяга выпрямился и  выставил  вперед  руку  с  коротким,  в  локоть
длиной, и очень широким лезвием, по краю которого шла тусклая  гравировка.
В левой он сжимал другой такой же нож - или что там  у  него  было?  -  но
держал его вдоль предплечья, так что клинок был скрыт и плохо различим.
     - Хорошее оружие, - с видом знатока заявил варк, приближаясь. - Руби,
парень... руби, не стесняйся...
     Он прыгнул вперед, и бродяга выбросил перед собой правую руку. Острие
вошло в живот варка, но тот не обратил  на  него  ни  малейшего  внимания,
словно нож разрезал ночной туман, а не живую плоть. Собственно, эта  плоть
и не была живой...
     Ладони Бледного Господина легли на лицо  бродяги,  запрокидывая  тому
голову, и тогда лезвие  второго  ножа  отразило  свет  молодого  ущербного
месяца, робко вышедшего на небо. Лезвие было необычно серым и блестящим, и
серебристые блики заиграли на нем, когда нож вошел в тело варка.
     Варк кричал. Он кричал, как кричит смертельно  раненный  человек,  он
выл, всхлипывал, он корчился на  земле,  а  тело  его  горело  призрачным,
желтым огнем без дыма; и  через  минуту  лишь  обугленный  труп  лежал  на
поляне, лежал и казался одной из теней надвинувшейся ночи.
     Солли первым выбрался из шиповника. Стая, повизгивая, ползла  к  нему
на брюхе; самой последней ползла жалобно поскуливавшая Вайл, но Изменчивый
даже не посмотрел в их сторону.
     Он смотрел на бродягу. Сигурд встал  рядом  с  Солли  и  открыл  рот,
собираясь выпалить все накопившееся за время сидения в  колючках,  но  тут
кусты снова  раздвинулись,  и  на  прогалину  буквально  выпал  шатающийся
Даймон.
     - Мальчики! - радостно прохрипел он, увидя Изменчивого  и  салара.  -
Все, мальчики, все... все в порядке... Справился! Сам справился!.. Значит,
могу еще... шалишь, тварь,  не  выйдешь...  пошли  домой,  мальчики,  дома
хорошо... дома бесы сидят... дома...
     Бродяга неожиданно пригнулся и пошел мягким, звериным шагом по кругу,
держа  Пустотника  в  центре.  Сигурд  собрался  было  вмешаться,  но  его
остановил взгляд Пустотника, прикованный к идущему человеку.
     Сияющий, счастливый, безумно  усталый  и  одновременно  торжествующий
взгляд...
     ...А потом они обнимались, хлопая друг  друга  по  спинам  и  плечам,
бормоча нечленораздельные фразы и целуясь по-мужски невпопад;  а  Солли  и
Сигурд стояли, переглядываясь, и чувствовали себя полными идиотами.
     Наконец Даймон успокоился и вспомнил о них.
     - Знакомьтесь, мальчики, - Пустотник указал на бродягу, укладывавшего
свои  странные  ножи  обратно  в  тюк.  -  Марцелл.  Бес.   Видимо,   тоже
последний...
     Парень по имени Марцелл повернулся к Сигурду и одобрительно оттопырил
большой палец.
     - Хороший удар, - сообщил он, кивая на меч Сигурда. - Просто отличный
удар. Мне очень понравилось...
     - Я промахнулся, - уныло буркнул Ярроу. - И нечего издеваться.
     - Почему - издеваться?! - удивился тот, кого  звали  Марцеллом.  -  И
ничего не промахнулся! Ты меня убил. То есть, как бы убил...  понарошку...
Считай, что мне опять повезло...
     - А это... - хмуро заявил Солли, выдергивая очередную  колючку.  -  Я
имел в виду - в шиповник-то зачем?! Тоже понарошку?!
     - Нет, - серьезно ответил Марцелл. - Шиповник - всерьез. Эти гады его
почему-то терпеть не могут. Третьего дня заметил...


     ...Даймон и Марцелл, про которого Пустотник сказал, что  тот  -  бес,
шли впереди и шумно предавались воспоминаниям.
     Солли и Сигурд уныло тащились за  ними,  и  пережитое  тяжким  грузом
лежало на их плечах.  Солли  очень  расстраивался  из-за  бунта  стаи.  Он
прекрасно помнил, как сам растворялся во властном потоке Зова; он не винил
волков, плетущихся следом и ждущих неизбежного наказания от  оскорбленного
вожака, но былая ненависть в горящем взгляде Вайл преследовала Изменчивого
по пятам. Зов зовом, но ведь это сидит в каждом из нас и в  любую  секунду
готово  выплеснуться  наружу,  неукротимым  потоком  захлестывая  кричащее
сознание... Варк лишь помог, подтолкнул спящего Зверя... Давно ли  он  сам
бросался  на  Ярроу,  плача  злыми  слезами  бессилия?  Кажется,  вечность
прошла... и действительно - прошла...
     Сигурд  поначалу  пытался  прислушиваться  к  разговору   Даймона   с
новоявленным бесом - это, значит, с Отцом, что ли?! - но разобрать  ничего
не смог и бросил это бессмысленное занятие. Он шел,  незряче  глядя  перед
собой, и вновь и вновь прорывался сквозь кусты, взмахивал мечом,  летел  в
шиповник; и смеялся надменный Бледный Господин, впуская в себя бесполезный
клинок, и горел от второго удара, удара этого  молодого,  веселого  парня,
совершенно обычного, земного, своего...
     Своего?!
     Марцелл неожиданно замолчал и повернулся к Сигурду, внимательно глядя
ему в лицо, - только не в глаза, а рядом и чуть мимо. Тяжелый  взгляд,  но
не такой как у Даймона, а такой, какой был у наставника Фарамарза во время
учебных боев...
     - Ты мне не веришь, - отчетливо произнес Марцелл и вздохнул.  И  даже
не вздохнул, а так! - набрал полную грудь воздуха и  процедил  его  сквозь
сжатые зубы.
     - Ты мне не веришь. Тебе нужен маскарад. Варку ты веришь - еще  бы...
туман, алые зрачки, неуязвимость... А мне не  можешь.  Ну  хочешь  -  руку
отрублю? Или ты мне отруби... Сигурд неверующий...
     - Руку не надо, - помолчав,  сказал  Сигурд.  -  Дурость  все  это...
Ответь на вопрос, Марцелл, - там, в Пенатах Вечных, они почему-то не хотят
отвечать... Что было в начале? - нет, не в  самом  начале,  а  тогда  еще,
когда бесы были гладиаторами в Согде? Я так понимаю: арена, зрители, а они
дерутся... Арена - понятно, зрители - понятно, дерутся - плохо понимаю, но
в общем - ясно... А все вместе - не понимаю... Как это - драться на  арене
для зрителей? Сможешь объяснить - поверю, что ты бес.
     Марцелл долго не отвечал, переводя взгляд с Ярроу на Солли, и желваки
играли на его крутых скулах. Сигурд уже пожалел о  сказанном,  потому  что
чувствовал - сунул пальцы в живое, в кровь и  мясо,  в  самое-самое...  Но
обратного пути не было.
     - Объясню. Но потом не скулите... Стань сюда... нет, левее... а ты  -
сюда...
     Солли послушно встал напротив Сигурда и посмотрел  на  Марцелла.  Тот
внезапно поднял голову, и его узкие глаза,  похожие  на  суровые  бойницы,
распахнулись и обрушили на Изменчивого и Девятикратного  небо  -  блеклое,
выгоревшее,  горбатое  небо...  а  потом  песок  запорошил  им  глаза,   и
подбадривающие вопли огромной, немыслимой толпы накатились и  растворились
в жарком шелесте...



                СРЕЗ ПАМЯТИ. НАЧАЛО. СОГД. ПРАВО НА СМЕРТЬ

     Желтый песок арены, казалось, обжигал глаза. Я поморгал  воспаленными
веками и медленно двинулся по дуге  западных  трибун,  стараясь  оставлять
центр строго по левую руку. Я был левшой. Некоторых зрителей это почему-то
возбуждало.
     В центре арены бесновался бес. Хороший, однако, каламбур,  не  забыть
бы... Аристократы ценят меткое словцо, и похоже, сегодня вечером  я  выпью
за  чужой  счет...  Бес  протяжно  выл  на  высокой,  режущей  слух  ноте,
взбрыкивал  окованными  сталью  копытами  и  без  устали  колотил  себя  в
оголенную волосатую грудь. Он уже  разодрал  себе  шкуру  в  кровь  шипами
боевых браслетов, и их гравировка покрылась тусклым, запекшимся  пурпуром.
От когтей, равно как и от хвоста, отказались еще в Старой Эре, потому  что
их крепления вечно ломались, когти  слетали  с  пальцев,  а  хвост  больше
путался в собственных ногах, чем  подсекал  чужие.  После  какой-то  умник
придумал шипастые  запястья,  и  тогда  же  ввели  узкий  плетеный  бич  с
кисточкой на хвосте - для сохранения традиций. Новинки прижились, бич  так
и прозвали "хвостом", но многие бесы все  же  предпочитали  нетрадиционное
оружие. Я, например, предпочитал, и  ланисты  нашей  школы  слова  никогда
поперек не говорили... А хоть бы и говорили...  Я  махнул  рукой  в  адрес
впавшего в амок беса, и солнце на миг  полыхнуло  по  широкой  поверхности
моей  парной  "бабочки".  Трибуны  загудели  от  восторга,   я   незаметно
поморщился и сделал еще один шаг. Второй тесак болтался на  поясе,  и  мне
было лень его доставать. И так сойдет...
     Скука. Скука захлестывала меня серым липким потоком, она обволакивала
мое сознание, заставляя думать о чем угодно, кроме происходящего вокруг, -
и я ощущаю ее почти физически,  вечную  вязкую  скуку,  свою  и  тщательно
притворявшегося беса. Я шел по кругу, он ярился в центре,  но  зрители,  к
счастью, не видели наших глаз. Ну что ж, на то мы и бесы...
     Я подмигнул ему: давай, брат, уважим соль земли, сливки  общества,  и
кто там еще соизволил зайти сегодня в цирк из свободных граждан...  Давай,
брат, пора - и он понял меня, он легко кувыркнулся мне  в  ноги,  стараясь
достать, дотянуться, зацепить рогом колено. Я сделал  шаг  назад,  подкова
копыта ударила у самой щеки, и пришлось слегка пнуть беса ногой  в  живот,
держа клинок на отлете. Рано еще для кровушки... жарко...
     Он упал, и не вставая, махнул "хвостом". Я увернулся и снова пошел по
кругу.
     Выкладываться не хотелось. Для кого? Игры Равноденствия еще не скоро,
и  к  нам  забредали  лишь  ремесленники  со  своими  толстыми   сопливыми
семействами, бездельники с  окраин,  да  унылые  сынки  членов  городского
патроната. Все это были солидные, полновесные граждане, у всех у них  было
Право, и плевать я на них всех хотел.
     Я облизал пересохшие губы и сплюнул на бордюр манежа. Плевок чуть  ли
не задымился. Бес проследил его пологую траекторию и твердо взглянул мне в
лицо.
     "Хватит, - одними губами неслышно выдохнул бес. - Кончай..."
     Я  кивнул  и  двинулся  на  сближение.  Трибуны   требовали   своего,
положенного, и надо было дать им требуемое. И я дал. Этому трюку  сто  лет
назад меня обучил один из ланистов, и  исполнял  я  его  с  тех  пор  раза
два-три, но всегда с неизменным успехом.
     Вот и сейчас, когда "хвост" обвил мое туловище, я прижал его кисточку
локтем и прыгнул к бесу, одновременно вращаясь подобно волчку. Бич  дважды
обмотался вокруг меня, бес не успел вовремя выпустить  рукоять,  и  резким
косым взмахом я перерубил ему руку чуть выше полосы браслета. Кисть  упала
на песок, бес покачнулся, и моя "бабочка" легко вошла ему в правый  бок  -
ведь я левша, когда сильно хочу этого. Ах да, я уже говорил...
     Кровь толчком выплеснулась наружу, забрызгав тунику,  -  мою,  совсем
новую, надо заметить, вчера только стиранную тунику, - хрустнули ребра,  и
бес стал оседать на арену.
     Трибуны за спиной взорвались, и в их привычном реве внезапно пробился
нелепый истерический визг:
     - Право! Право!..
     Я обернулся. По ступенькам  бокового  прохода  неуклюже  бежал  лысый
коротышка в засаленном хитоне с  кожаными  вставками,  неумело  крутя  над
плешью огромной ржавой алебардой. За плечом у  меня  хрипел  бес,  публика
сходила с ума от счастья, а я все не мог оторваться от сопящего  бегуна  и
проклинал сегодняшнее невезенье, сподобившее  в  межсезонье  нарваться  на
свободного гражданина, Реализующего Право.
     Реализующий вылетел на арену, не удержался на  ногах  и  грохнулся  у
кромки закрытых лож. Потом вскочил, послюнил разбитое колено - неуместный,
домашний жест вызвал глумливое хихиканье галерки,  -  подхватил  оружие  и
кинулся ко мне.
     Я подождал, пока он  соизволит  замахнуться,  и  несильно  ткнул  его
носком в пах, чуть повыше  края  грубого  хитона.  Реализующий  зашипел  и
ухватился  за  пострадавшее  место,  чуть  не  выколов  себе  глаз  концом
алебарды. Не так он себе все это представлял, совсем не так, и  соседи  не
то рассказывали, а я не собирался его разубеждать.
     Я повернулся и направился за кулисы. Свободный гражданин  моментально
забыл о травме и зарысил вслед, охая и собираясь треснуть меня по  затылку
своим антиквариатом. И тут за ним встал мой утренний бес. Ремешок  на  его
ноге лопнул, копыто отлетело в сторону,  и,  припадая  на  одну  ногу,  он
казался хромым. Хромым, живым и невредимым.
     Каким и был.
     Никто и никогда не успевал заметить Момента Иллюзии.
     Правым кулаком, - кулаком только что отрубленной руки - бес с хрустом
разбил позвоночник Реализующего  Право;  и  лишь  распоротая  туника  беса
напоминала об ударе моего тесака, сорвавшем аплодисменты зрителей.
     Реализующий подавился криком и сполз мне под  ноги.  Я  посмотрел  на
ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой.  Бес  пожал  плечами  и
склонился над парализованным человеком. Шип браслета погрузился в артерию,
Реализующий дернулся и начал остывать.
     Я подобрал алебарду и поднял глаза на  неистовствующие  трибуны.  Все
они были свободные люди, все они имели Право, и я завидовал им.
     Право на смерть. Все - кроме нас. Мы не имели.
     Мы - бесы.  Бессмертные.  Иногда  -  гладиаторы,  иногда  -  рабы  на
рудниках.
     Низшая каста.
     Подонки.
     Пыль манежная.



                                    11

     ...Марцелл  сделал  шаг  назад  и  сжал  ладонями  виски,  болезненно
морщась.
     - Ну как? - тихо спросил он глухим, чужим голосом, словно  горло  его
было забито песком призрачной, ушедшей в небытие арены.
     Сигурд не ответил. Он все смотрел на свои  руки,  словно  впервые  их
видел, и судорожно сжатые в кулак пальцы никак  не  могли  расслабиться  и
стать - ладонью.
     - Плохо, - вместо него ответил Солли. - Тошно и  противно.  Я  бы  на
вашем месте тоже восстал. Только веков на пять-шесть раньше...
     Марцелл грустно улыбнулся. Так, наверное, могла бы улыбнуться скала.
     Или ребенок.
     - Знаешь что, парень, - оставайся-ка  лучше  на  своем  месте.  И  не
думай, что оно чище или грязнее чужого...
     ...А дальше была пещера, костер, и  то  особенное,  ночное  состояние
после тяжелого дня, когда  тепло  и  спокойствие  обволакивает  утомленное
тело, и хочется говорить, говорить, ни  к  кому  конкретно  не  обращаясь,
говорить - или слушать...
     - Хорошо... - еле слышно прошептал Даймон. - Как в сказке...  тихо  и
спокойно...
     Марцелл подбросил в огонь кривую раздвоенную ветку,  и  Ярроу  поймал
себя на том, что любуется изяществом этого простого  жеста.  Бес  двигался
легко и экономно, и  даже  неподвижность  его  была  сродни  неподвижности
парящего орла, застывшего в потоке несущей его стихии...  Кастор  выглядел
мощнее: каменные плечи, гранит рук и спины, валуны бедер,  но  Кастор  был
внизу, в зале, со многими другими, а Марцелла даже представить нельзя было
ушедшим в сталагмиты.
     -  Что  как  в  сказке?  -  спросил  Марцелл,  щурясь   от   дыма   и
отворачиваясь.
     Даймон расслаблено потянулся, закладывая руки за голову.
     - Все это... Ночь, огонь... сидим вот... дым тебе  в  глаза  лезет...
Одна сказка закончилась, а  другая  еще  не  началась...  и  до  завтра  -
далеко...
     - А что это такое - сказка? - неожиданно спросил Солли.  Он  лежал  в
трех шагах от костра, бок, исцарапанный колючками, болел, и очень хотелось
сменить облик, но Солли почему-то стеснялся.
     - Сейчас, Солли, сейчас объясню...
     Марцелл приподнялся и обвел рукой пещеру.
     - Вот ты - Солли, Изменчивый, оборотень, гуляющий из шкуры в шкуру  с
легкостью воды, принимающей форму сосуда,  в  который  налита;  но  всегда
остающийся самим собой; вот Сигурд Ярроу - Скользящий в  сумерках,  салар,
Девятикратно живущий, уходящий и возвращающийся, чего не может  сказать  о
себе ни один из нас, потому что я никогда не  уходил,  а  вы  не  способны
вернуться... Вот Даймон, Пустотник, Меченый Зверем, темница Большой Твари,
способный стать зверее зверя и поэтому умеющий быть  человечнее  человека;
и, наконец, я - обреченный играть с Вечностью  в  кошки-мышки,  каторжник,
прикованный к каменному ядру бессмертия, обломок нелепости  -  бес...  Что
это - мы все вместе, здесь, в этом вывернутом наизнанку мире?..
     - Это правда. - Солли даже не заметил,  что  он  уже  не  слушает,  а
отвечает. - Это жизнь. Это - есть...
     - А ночь? Ночь, покой и тепло крохотного костра? И никаких варков,  и
после смерти нельзя встать, а бессмертия вообще не бывает, и  оборотень  -
лишь легенда, щекочущая нервы и страшная ровно в меру поглаживания  против
шерсти, а волки и удав никогда не смогут охотиться вместе?..
     - Это выдумка, - одновременно усмехнулись Солли и Сигурд.  -  Так  не
бывает...
     Марцелл покачал головой и посмотрел на Даймона.
     - Вот это я имел в виду, - грустно бросил Даймон и отвернулся.
     У  Ярроу  возникло  подозрение,  что  Пустотник  имел  в  виду  нечто
совершенно другое, но он не рискнул переспрашивать.
     - Это потому, что все мы в чем-то Пустотники,  -  задумчиво  протянул
Марцелл. - В большей или меньшей степени, но - все...
     - Почему это все?! - обиделся Даймон. - Это только я -  Пустотник,  а
вы - так... ноги для удава...
     - Смотря что понимать под пустотой... Если дырку от бублика, то - да,
конечно...
     Марцелл для большей  убедительности  сцепил  большие  и  указательные
пальцы рук в кольцо и шумно дохнул в него.  Даймон  покосился  на  беса  и
поджал губы.
     - А что понимаешь под пустотой ты?
     - Я?  Смотри,  Даймон,  вот  сидит  хороший  парень  Солли...  Сидит,
греется, мясо жует, весь забрызгался...  Где  сейчас  тот  свирепый  волк,
который еще недавно готов был разорвать все и вся?! А дальше сидит хороший
парень Сигурд, но швырни его  в  тревожную  ночь  -  и  где  искать  ЭТОГО
Сигурда? Когда остается лишь Скользящий в сумерках, способный выжить  там,
где не выживет никто, кроме беса... И куда уходит тот, кто был мной  всего
минуту назад, уступая место тому, кем буду я или кем я стал?.. Вот это я и
называю Пустотой - то, чего нет, но может быть. Дружбы между Изменчивым  и
Постоянным не было - но она могла быть,  и  теперь  она  есть.  Бессмертия
когда-то не было, а сейчас оно есть... или вновь исчезнет из  этого  мира.
Пустота - это пауза между тем, что есть, и тем, что может быть. Пустота  -
это возможность бытия...
     - Варков не было, - хмуро подвел итог Сигурд, - а теперь они есть.  И
еще как - есть... И мы есть, но если так пойдет дальше, то нас  не  будет.
Кроме тебя, Марцелл, и этих, которые в зале...
     - Сами виноваты, - жестко сказал Марцелл. - Просто все вы  так  часто
делали из живого мертвое, что мертвое наконец решило стать живым.
     Даймон внезапно вскочил и нервно забегал по пещере.  Зу  свернулся  в
клубок, отодвигаясь к стене, а Вайл испуганно заворчала.
     - Откуда ты это знаешь? Ты уверен? Факты, Марцелл, факты!..
     - Этого не может быть... - хрипло бросил Солли.
     - Кто знает? - Сигурд встал и подошел к Марцеллу, понимая, что сейчас
он, Уходящий за ответом, может получить  то,  зачем  уходил,  и  внутренне
страшась этого.
     - Кто знает? Может быть, ты знаешь, Марцелл? И это  знание  -  оно  и
есть твоя Пустота?..
     - Нет, - еле слышно ответил бес. - Это не Пустота.  Это  Бездна.  То,
чего не может быть, не должно быть, но что очень хочет - быть.




                КНИГА ВТОРАЯ. СКАЗАНИЕ О ВИДЕВШИХ РАССВЕТ

                                                     Какое, милые, у вас
                                                     Тысячелетье на дворе?
                                                               Б.Пастернак



           ТЕНЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БОГ, ЧЕЛОВЕК, ЗВЕРЬ. МАРЦЕЛЛ, БЕС


                                    1

     Я отложил перо, встал,  разминая  затекшее  тело,  и  прошелся  между
стеллажами. Как зверь в клетке. Туда - обратно. Сорок с половиной шагов  -
туда, сорок шагов - обратно. Почему-то на  обратном  пути  мне  всегда  не
хватало этой нелепой половинки шага. Никогда  не  ходите  обратно.  Всегда
чего-нибудь не хватит. Всегда, никогда, да... Ерунда.
     Конечно, ерунда. Зал не был клеткой, а если и был,  то  я  сам  запер
сюда самого себя, и ключи от свободы  лежали  у  меня  в  заднем  кармане.
Фигурально выражаясь. Потому что ни ключей, ни кармана у меня не  было.  А
что было?
     Было. Быть. Будет. Быть или не быть. Почему  я  вечно  скатываюсь  на
трамплин этого банального глагола?.. А он, подлец, уже ждет, чтобы бросить
мое,  измученное  Вечностью  сознание,  в  очередные  дебри,  чья  новизна
утомляет и приедается к вечеру...
     Книга - моя книга - была практически закончена.  Оставалось  дописать
два крохотных куска в качестве своеобразных эпилогов, потому что  сюжетные
линии упорно разбегались в разные стороны,  то  сходясь,  то  вновь  спеша
своей дорогой.
     Вначале я так и собирался назвать книгу: "Дорога", но в последние дни
(дни или годы?) чаша весов стала клониться в пользу иного названия.
     "ТЕ, КОТОРЫЕ Я".
     Однажды мне доводилось видеть, как  мастер-оружейник  кует  из  пучка
странно переплетенных  стальных  проволок  знаменитый  согдийский  клинок,
который потом можно носить вокруг талии вместо пояса: свернув в  кольцо  и
вставив острие в отверстие рукояти.  Не  так  ли  и  с  моей  недописанной
"Дорогой", с теми, которые Я?..
     Тем, которые Я, было глубоко наплевать на все  мои  проблемы.  Они  в
углу уже  пятый  час  резались  в  карты  на  щелчки  и  азартно  хлестали
замасленными листками по табурету, заменявшему стол. Табурет  подпрыгивал,
громыхая  полуотвалившейся  ножкой,  и   короли   с   дамами   принимались
отплясывать  некий  сумасшедший  менуэт,  меняясь  парами  и   придерживая
сползающие короны.
     Тот, который Не Я, проигрывал  тому,  который  Был  Я,  уже  тридцать
восьмой щелчок и ужасно нервничал по этому поводу. Рука  у  того,  который
Был Я, была тяжелая и беспощадная. Это знали все.
     - По центру не бей... -  бурчал  тот,  который  Не  Я,  пока  партнер
злорадно прицеливался. - Ишь, размахался... мухлевщик... Да что ж ты все в
одну точку-то лупишь, скотина! Ладно, сдавай по новой... на отыгрыш...
     Те, которые Почти Я и Я, но Не Совсем,  стояли  за  спинами  игроков,
перемигиваясь и готовясь подсказывать, что было почти  так  же  интересно,
как играть самому, но гораздо безопаснее.
     Все было в порядке. Как обычно. И  все  равно  что-то  было  не  так.
Незнакомый привкус носился  в  затхлом  воздухе,  еще  недавно  казавшемся
свежим; писать эпилоги не хотелось, хотя они были продуманы до мелочей,  и
привычные детали вдруг начинали раздражать, как  жесткая  складка  в  уюте
домашних шлепанцев.
     Я прошел мимо стеллажей, пересекая Зал, и по узкой  винтовой  лесенке
поднялся на второй ярус. Там  располагалась  маленькая  каморка  с  плитой
вместо потолка, а над плитой было  небо.  Я  еще  помнил  его.  Выбеленное
солнцем,  шершавое  небо  пустыни,  разгневанно  выгнувшееся  над  пыльной
зеленью Мелхского оазиса. Многое могло измениться надо мной и моим  Залом,
но небо обязано было оставаться прежним.
     Как и я. Это наш общий крест, мой и неба.
     Высокопарность подобного заявления могла рассмешить кого угодно, и  я
тоже рассмеялся, прикидывая, как давно я не покидал  Зала,  -  если  слово
"давно" может что-то значить для беса.
     Вспомнить не удалось. Я прислушался к себе. Нет.  Не  это  бродило  в
моей крови сегодняшним хмелем. Совсем не это.
     Что?..
     Пальцы машинально нащупали рукоять  рычага,  полуутопленного  в  нише
стены, и всей тяжестью я привычно налег на него. В плите потолка  возникло
овальное отверстие, и оттуда  спустился  небольшой  поднос  из  начищенной
меди. На нем лежала кучка плодов, плетеная бутыль на ремне и две-три ленты
вяленого мяса в красном перце. Еще  там  были  шарики  хурута  -  соленого
высушенного творога  и  совершенно  неуместный  золотой  обруч  с  крупным
дымчатым топазом в розетке посредине. Да, и еще большая пресная лепешка...
     Обруч я зашвырнул в угол, где уже валялась  изрядная  куча  подобного
хлама, а остальное забрал с собой  вниз.  И  впервые  во  мне  шевельнулся
слабый интерес, впервые за последние несколько лет -  или  столетий,  -  а
откуда, собственно,  берется  эта  еда?  И  почему  на  подносе  частенько
обнаруживаются всякие безделушки вроде обруча?..
     Впрочем, интерес так же легко угас, как возник. Жуя слоистые  катышки
хурута, я спустился в Зал и на двадцать шестом шагу  замер  в  проходе  со
своим дурацким подносом в руках. У меня были гости. Ну и денек,  однако...
Не потому ли, что я закончил свою "Дорогу"?
     Почти закончил. Почти.
     В кресле небрежно развалился Пустотник. Я  с  трудом  припомнил,  что
зовут его Айрис, и что он  не  из  Меченых  Зверем,  а  из  Чистых,  да  и
виделись-то мы с ним раза три-четыре... это когда я прибыл в Мелх во время
восстания бесов и потребовал допуска в Зал.
     Теперь Айрис был совершенно седым,  но  кожа  его  красивого  лица  с
правильными  классическими  чертами  выглядела  розовой  и  упругой,   что
почему-то наводило на мысли о маске. Лицо статуи, прическа уложена волосок
к волоску, а тело подкачало - мелкое какое-то, не от того человека...
     Пустотник Айрис задумчиво листал мою рукопись, при этом  глядя  не  в
текст, а поверх него, на отдельно лежащий листок черновика. Он молчал,  но
текст отчетливо звучал  в  моем  мозгу,  произносимый  глухим  насмешливым
баритоном с едва заметной хрипотцой.
     Айрис, как я уже говорил, принадлежал к Чистым Пустотникам,  так  что
меня не удивил бесплотный сарказм, вторгшийся в мое в сознание. И не такие
шутки шутили изредка Чистые, а текст я и так помнил наизусть.

     "Пустотники делятся  на  три  основные,  ярко  выраженные  категории.
Первая и самая большая из них - это Меченые Зверем.  Когда  Пустота  -  то
есть  Бессознательное  -   вырывается   наружу,   поглощая   интеллект   и
самосознание  себя  как  личности,   Меченые   утрачивают   контроль   над
освободившимся  зверем  и  меняют  внешний  облик.  Срок  самостоятельного
существования в новом теле относительно невелик, за исключением реликтовых
Больших Тварей, у которых он в пять-шесть раз больше, чем у остальных.
     У второй категории Пустотников - так называемых Чистых - прорвавшаяся
Пустота  создает  иллюзию  полного  растворения  в  окружающем  мире,  что
проявляется в умении воздействовать на мир  нетрадиционными  способами.  В
обычном состоянии Чистые Пустотники также сохраняют эти качества, но  лишь
в частичном, ограниченном объеме.
     Третьей категорией являются Отшельники. Пустотник-Отшельник способен,
войдя в  состояние  Пустоты,  воспринимать  чужие  линии  бытия  как  свои
собственные, вне зависимости от времени и  пространства.  Сами  Отшельники
утверждают, что контролируют цепочку  личных  перерождений,  но  пока  нет
аргументов ни "за", ни "против" подобных утверждений.
     Во  всяком  случае,  в  состоянии  Пустотности   Отшельник   способен
ментально участвовать в некоторых событиях прошлого, а также интуитивно  и
безошибочно  действовать  в  ситуациях,   безвыходных   с   точки   зрения
интеллекта.
     Записано со слов Пустотника Даймона, Меченого Зверем".

     ...Те, которые Я, ругались в своем углу, потому что  Айрис  мешал  им
доигрывать партию; но Пустотник не  видел  их.  И  не  слышал  их  обидных
высказываний.
     И очень  хорошо,  что  не  слышал,  потому  что  те,  которые  Я,  не
отличались щепетильностью в подборе выражений.
     Никто, кроме меня, не мог воспринимать тех, которые Я.
     Никто, никогда, да и я сам изредка начинал чувствовать, что  сошел  с
ума, так и не заметив этого. Эх ты глупый  бес  Марцелл  с  глупым  медным
подносом, последний в безначальном ряду состояний Отшельника; бессмертный,
трагический финал дороги, зашедший в тупик...
     Быстро - значит гореть, долго - значит гнить... А если вечно? Некогда
я проклинал судьбу и тех, кто в спешке бегства из мира в мир  сделал  меня
бессмертным. Теперь мне стыдно за неразумные проклятия прошлого.
     Я цыкнул на тех, которые Я, прошел  к  шкафчику  и  запер  в  боковое
отделение полученную еду, не предложив Айрису разделить ее со мной.  Потом
скинул с табурета карты, сел на него, закинув ногу  за  ногу,  и  принялся
ждать.
     Но предварительно я дал  хороший  пинок  назойливому  голосу  Айриса,
выдворив его из своего сознания. Я просто не мог  отказать  себе  в  таком
мелком удовольствии.
     Я не звал гостей. Я не просил его рыться в моих черновиках. И  вообще
он мне никогда не нравился. Ни прежде, ни сейчас. Кроме того, Айрис не был
тем, которые Я, он был тем, которые Они, - а Они меня не интересовали.
     Иначе я не ушел бы в свой Зал. А я ушел. От них. Я хотел быть один.
     - Все забыли о тебе, Марцелл, - обиженно протянул Пустотник. -  Время
похоронило тебя под холмом лет, и кроме нас - Чистых - никто не взялся  бы
раскапывать могилу забытого беса. А может,  у  других  просто  не  нашлось
подходящей лопаты...
     Эта тирада была явно заготовлена заранее. Но что-то помешало розовому
Айрису войти в планируемую колею беседы, и он, похоже, неожиданно для себя
самого, начал с середины. А теперь нервничал, нащупывая спутавшуюся нить.
     Я  ощутил  робкое  искательное  прикосновение  -   изнутри,   вслепую
Пустотник пытался нащупать контакт, понимая всю тщетность  насильственного
вторжения в психику Отшельника, и к тому же - Отшельника беса.
     Я вздохнул - и расслабился.  Айрис  облегченно  откинулся  на  спинку
кресла, его тщедушное тело почти исчезло в складках  широкой  бесформенной
одежды; и события прошлого - или события моего затянувшегося настоящего  -
хлынули через меня. Я пробовал их на вкус, различал цвета и запахи и ни на
мгновение не забывал о том, что Пустотник наверняка  придает  всему  некую
личную окраску.
     Победоносное нашествие калоррианцев,  соглашение  Порченых  жрецов  с
восставшими бесами, страшный разгром у Сифских источников, эмиграция бесов
из Согда и их приграничные  поселения,  новые  расы  второго  поколения  -
Девятикратные и Изменчивые,  войны  между  выросшими  детьми  и,  наконец,
поляна в зарослях Муаз-Тая и решение об уходе...
     ...Айрис взмок, и я  поглядел  на  него  с  некоторым  сочувствием  и
скукой.
     - Неужели ты сам не замечаешь банальности происходящего? - спросил я.
- Или, вернее, происшедшего... Боги и демоны, Айрис, белые боги  и  черные
демоны, и их дети от смертных  -  герои  и  чудовища,  каждый  из  которых
считает себя героем, а всех остальных - чудовищами и готов доказывать свою
правду любыми методами... Это так естественно. К сожалению... А потом боги
под руку с демонами удаляются в легенды - или куда там вы собрались?  -  а
герои истребят чудовищ и  примутся  друг  за  дружку.  Тысячелетие  спустя
слепой картавый певец опишет их подвиги  длинными  строчками  с  необычным
ритмом, причем половину переврет, а половину придумает сам. Я...
     - Я ведь предупреждал тебя, Айрис. Он не пойдет.
     Из-за стеллажа вышел человек. Просто человек.  Я  не  мог  ошибиться.
Смуглый, горбоносый, в просторной тоге согдийских аристократов - но  я  не
стал разглядывать его.
     Айрис посмел привести в мой Зал чужого! Чужого!.. Посмел!..
     - Вон отсюда, - тихо сказал я, поднимаясь. - Немедленно...
     Те, которые Я, сгрудились  у  меня  за  спиной,  и  Айрис  вздрогнул,
почувствовав тяжесть сгустившейся в воздухе тишины.
     - Это лар Тидид, глава одного из самых влиятельных в  нынешнем  Согде
семейств, - поспешно сказал Пустотник, пытаясь снять напряжение.
     Я молчал. Человек  по  имени  Тидид  глядел  на  меня,  кривя  тонкие
бесцветные губы, и я снова уловил  отголосок  странной  утренней  тревоги,
смешанный с ароматом дорогих благовоний.
     - Мы, Чистые Пустотники, - продолжал меж тем Айрис, - и те из  людей,
что еще сохранили гордость, приняли решение. Мы спасем людей, Марцелл.  Мы
уведем их от вас - бессмертных, оборотней, возрождающихся - и за  недолгие
годы передышки будем искать Дверь. Людям нужен свой мир, где их не  станет
преследовать ожившая легенда. Мы идем тремя большими группами, и с  каждой
идут Чистые. Это будет нашим делом - потому что людям должно  принадлежать
будущее. Просто людям. То будущее, которое у них отняли.
     Лар Тидид согласно кивнул. Глаза его горели темным,  яростным  огнем.
Огнем костра в ночи, у которого не найти тепла и приюта.
     - Не надо делить будущее, - сказал я. - Не надо,  Айрис...  Ищи  свой
мир, мир просто людей, открывай Двери, но  знай:  стоящий  рядом  с  тобой
согдиец никогда не захочет стать просто человеком. Ему необходимо  ощущать
себя ПРОСТО ЧЕЛОВЕКОМ. А такое смирение паче гордыни. Ломись в Дверь, если
она есть, но не забывай об этом. Спасай  людей,  но  не  дели  живущих  по
придуманным тобою признакам. Иначе придет час, когда  будут  спасаться  от
вас. Ты же видишь, твой Тидид уже сейчас согласен убить меня - меня, беса!
- за то, что я не хочу участвовать в вашей игре. Фанатики умеют  разжигать
костры или гореть на них. Это все, что они умеют.
     - Ты уже мертв, бес, - покачал головой согдиец.
     Голос у  него  был  низкий  и  гулкий.  Властный  голос...  За  таким
пойдут...
     - Выйди наверх, бессмертный отшельник, и ты поймешь, что давно  умер.
И помни: мы звали тебя с собой. Ты мог стать человеком. И не захотел.
     Через мгновение Зал был  пуст.  Гости  исчезли.  Я  всегда  удивлялся
способностям Чистых, но никогда не завидовал им.



                                    2

     - Ну и убирайтесь, - бросил я в пустоту.
     Ответа не последовало. Яд кипел в моем мозгу,  и  немалая  часть  его
принадлежала надменному Тидиду.
     - Сам дурак - попробовал усмехнуться я.
     Не помогло. Пустота была внутри, а не снаружи меня.
     - Бесполезно, - тихо шепнул я, разводя руками. - Ломайте стены  между
мирами, спасайте людей от самих себя, только в  любом  мире  ваши  "просто
люди" будут мечтать о бессмертии, бояться оборотней и петь песни о героях,
возрождающихся из пепла. Не это делает человека человеком или нечеловеком,
но вы этого никогда не поймете.  Бессмертные,  Девятикратные,  Пустотники,
Изменчивые, - во имя "просто людей" вы уже успели прийти к понятию "просто
нелюди", и это не та Дорога, которая ведет к спасению. Да и стоит ли?..
     Я говорил, но слова не смывали с моей души жгучего  налета  последних
слов Тидида. Почему он сказал, что я мертв? Я, бес, - мертв?!.
     Те, которые Я, сидели в углу и  недоуменно  перешептывались,  пожимая
плечами. Я скользнул по ним рассеянным взглядом, потом повернулся и глянул
внимательнее... И понял причину сегодняшнего раздражения  и  беспокойства.
Двоих не хватало. Тот, который Буду Я, и тот, кем Я Не Буду Никогда, - они
ушли. Я даже не заметил, когда они ушли.
     У меня больше не было будущего. Оно ушло. Только прошлое и настоящее.
     ...Я поднялся по винтовой лестнице на второй ярус и  стал  взбираться
по костылям, вбитым в стену, к плите,  служившей  потолком  и  закрывавшей
небо.
     Я шел к небу. Я шел искать того, который Буду Я.
     Потайная  пластина  отъехала  в  сторону,  и   я   выбрался   наверх,
запрокидывая голову...
     И замер. Надо мной не было неба. Надо мной была крыша.
     В дальнем углу  приземистого  полутемного  здания  стояла  статуя.  Я
глянул на нее и мне показалось, что я смотрю в зеркало.
     Это был я.
     Только каменный. И на лице  у  меня  застыло  противно-величественное
выражение.



                                    3

     ...А неба не было!..
     Вместо  блекло-голубого  купола,  отполированного   шершавым   ветром
пустыни, надо мной нависал серый потолок с какими-то странными фресками  и
барельефами.  Круглые  окошки,  напоминавшие  бойницы,  по  капле   цедили
солнечный свет - когда я выбирался из Зала, меня не покидала  уверенность,
что наверху - день. И я не ошибся...
     Понастроили, понимаешь... Не успеешь отлучиться лет эдак на  пятьсот,
как обязательно апостолы понабегут и навалят кучу хлама... Стоп! Не  хлама
- храма!..  И  верно  -  храм,  а  посредине,  значит,  объект  поклонения
собственной персоной... Геройский, надо  сказать,  объект:  торс  обнажен,
мышцы  гипертрофированы,  лицо  искажено  экстазом   борьбы   и,   вообще,
довольно-таки злобная харя, а в победно  вскинутых  руках  -  два  широких
блестящих ножа. Ну не то чтобы ножа, но штука хорошая, с понятием,  -  мои
старенькие манежные "бабочки", которые я ухитрился где-то потерять  те  же
пятьсот лет назад.
     Так что стою я здесь давненько, стою и скалюсь на входящих. Каменный.
С "бабочками".
     Храм был посвящен мне. Сколько ж это я  в  Зале  просидел?..  М-да...
Спасибо тебе, Тидид, спасибо за слова твои горькие... Какое это, милые,  у
вас тысячелетье на дворе?..
     Ладно, скулить не время, лучше поглядим,  что  мои  почитатели  здесь
наваяли... Фрески добротные - умеют  рисовать,  и  краски  яркие,  даже  в
полумраке видать, - впрочем, мне не привыкать, как-никак столько времени в
сумраке Зала... Ага, кажется, вот и мои двенадцать подвигов...  интересно,
я хоть парочку из них совершал или нет?
     Да уж, оказывается, совершал...  вон,  крайний  слева.  Иду  себе  по
диагонали, злой и радостный, и тащу на плече издыхающее чудище с  обломком
трезубца в чешуйчатой груди. Врете, апостолы хреновы,  -  трезубец-то  как
раз на арене остался, а Даймон, когда я его в Мелх  тащил,  уже  человеком
был. Но -  мифология,  что  с  ней  поделаешь...  художественный  вымысел,
гипербола, метафора и прочая анафема...
     Хотя Большую Тварь художник явно  никогда  не  видывал.  Те,  кто  ее
видели, те потом не рисуют. И рога у нее (у Твари, то есть) отсутствуют, и
морда не как у крокодила, а плоская и шире, ну и, понятное дело, дыма  она
из пасти отродясь не пускала...
     А пятиголовых змеев - этих даже я не встречал. И  те,  которые  Я,  -
тоже... Но местные, надо полагать, лучше  знают  -  встречал  и  рубил,  и
вполне успешно.  А  вот  средняя  морда  змия  мне  кого-то  напоминает...
Медонта, что ли?.. Что ж это получается: пять голов - пять Порченых жрецов
Согда?! Интересная аллегория...
     Следующие  восемь  подвигов  нагоняли  тоску  полным   единообразием.
Ой-ой-ой, братцы и сестрицы, сколько ж я народу  порубить  успел,  пока  в
Зале отсиживался! Не покладая рук...
     Скрипит дверь. В храме резко светлеет, солнечный бич хлещет по  моему
изваянию и клинки в руках статуи вспыхивают то ли радостно, то ли зловеще.
Свет бьет мне в глаза, я щурюсь и различаю  лишь  темный  силуэт  на  фоне
проема. Но меня человек явно видит. Ну-ка, ну-ка,  правоверный,  как  тебе
второе пришествие?..
     Человек дико визжит  и  принимается  скакать,  размахивая  руками.  С
минуту я тупо гляжу на него,  размышляя  о  странности  здешних  ритуалов,
потом понимаю, что меня приглашают выйти из храма.
     Приглашение становится все более настойчивым, у меня чуть не лопаются
барабанные перепонки, и я решаю не прекословить.  Тем  более,  что  в  мои
планы  не  входит  посвящать  остаток  Вечности  созерцанию   собственного
героизма.
     Прошествовав к двери, я задерживаюсь на пороге  и  получаю  увесистый
пинок от крикливого и мрачного туземца - и правильно, нечего зря  пялиться
на чужие святыни. Видимо, статуя походила  на  оригинал  меньше,  чем  мне
сгоряча показалось.
     Я ускоренно покинул храм и снова прищурился. Не  от  пинка,  конечно,
который пришелся совсем на другую часть тела, а от солнца, прочно забытого
мною в сиреневых сумерках Зала. Пора привыкать заново... и к солнцу, и  ко
всему остальному...
     Когда глаза мои обрели  способность  видеть,  я  обнаружил  невдалеке
множество разноцветных кибиток, вокруг которых суетились темнокожие люди в
тюрбанах и халатах; а также выяснил, что под пальмами  древнего  Мелхского
оазиса пасутся банальные овцы и с десяток верблюдов. Один из них покосился
в мою сторону и меланхолично плюнул.
     Кочевники. Храм. Кибитки. И стоят здесь не первый день и не в  первый
раз - по всему видно. Овцы, опять же... И верблюды.  Раньше  ничего  этого
тут не было. Кажется, жизнь успела сделать очередной виток.
     А небо... небо все то же. Здравствуй, небо! Будем привыкать заново...



                                    4

     ...Я привыкал уже несколько часов подряд,  причем  привыкал  довольно
своеобразно: меня сторожили два здоровенных смуглых воина с  ассегаями,  а
неподалеку бушевал расширенный совет племени. Поначалу  я  ничего  не  мог
разобрать,  кроме  одного:  чужака   застали   в   храме   Великого   Отца
Маарх-Харцелла, а в оный храм и своим-то без особой надобности  ходить  не
рекомендовалось. И теперь совет племени битый час выяснял,  кто  я  такой,
откуда взялся и что положено со мной делать.
     Предлагалось многое и разнообразное. А я все  никак  не  мог  понять:
почему они не пытаются получить ответы на свои вопросы у меня, вместо того
чтобы долго и безуспешно спорить? Правда, пока они  препирались,  я  успел
сообразить, что говорят кочевники на одном из знакомых мне наречий  племен
Бану,  только  произношение  оставляло  желать  лучшего:  или  время,  или
всеобщее возбуждение сделали свое дело. А  некоторые  выражения  были  мне
совершенно неизвестны, и, кажется, к счастью...
     Я лежал, слушал и привыкал. Нет, богом меня явно  не  считали.  И  не
надо. Лишь бы им сгоряча не пришло в голову меня казнить. Или попытать для
разнообразия. Думаю, в этом случае всех ждало сильное  разочарование.  Для
роли казнимого я, со своим Моментом Иллюзии, присущим всякому бесу,  никак
не годился. А так - сколько их было, судеб, масок, тех, которые Я...
     Наконец старейшины (вожди? жрецы?) устали от собственных воплей,  так
и не придя к единому мнению, и потребовали привести святотатца.
     То бишь меня.
     Суровый седовласый вождь в неприлично вытертом для  патриарха  халате
внимательно осмотрел меня с ног до головы, неодобрительно поцокал языком и
буркнул нечто нечленораздельное.
     Догадаться было нетрудно. "Ты кто такой?" и еще одно слово.  Короткое
совсем... хорошо, хоть одно.
     Мог бы и раньше спросить.
     - Человек.
     Ответ вызвал оживление окружающих.
     - Как ты проник в храм Великого Отца племени Бану Ал-Райхан,  Вечного
Маарх-Харцелла?!
     Ну не объяснять же им, как я туда попал на самом деле?! Или что  я  и
есть Великий Отец Маарх - Карх - хх... ну и имечко! Не  хочу  быть  богом.
Хочу человеком. Пока получится.
     - Не помню.
     Не знаю, поверили ли мне, но бородатый доходяга с размалеванным лицом
и в особо высоком тюрбане - я сразу окрестил  его  жрецом  -  засеменил  к
вождю и шепнул ему на ухо:
     - Отец Маарх-Харцелл отнял память у осквернителя!..
     Наверное, он решил, что Харцелл отнял у меня заодно и слух. Я не стал
его разубеждать.
     Вождь согласно кивнул.
     - Ты не помнишь, кто ты и  откуда?  -  Вопрос  был  больше  похож  на
утверждение.
     Мне не хотелось его разочаровывать. Как и жреца.
     - Не помню. Ничего не помню.
     - Даже как тебя зовут? - подозрительно спросил вождь.
     - Не помню, - привычно повторил я, поскольку еще не  успел  придумать
себе имя.
     - Что ты умеешь делать?
     - Не знаю. Может быть, руки вспомнят. Голова забыла.
     Вождь нахмурился. Слишком умная фраза. Особенно для  святотатца,  чей
разум помутил гневный Маарх...
     - Его надо наказать, - упрямо заявил один из старейшин. Он мне  сразу
не понравился. - Давайте побьем его камнями.
     - Он уже наказан, - презрительно бросил жрец, садясь  на  циновку.  -
Пусть живет. Он правильно сказал - руки вспомнят. А работа найдется.
     Я посмотрел на грязных верблюдов и понял,  что  работа  действительно
найдется.
     Вождь снова согласно кивнул.  Похоже,  здесь  всем  заправляет  тощий
жрец. Учтем...
     - Хорошо. Пусть остается с детьми песков  Карх-Руфи.  Мы  найдем  для
заново родившегося имя и дело.



                                    5

     ...Почти  год  я  растворялся   в   терпкой,   хрустящей   на   зубах
естественности Бану Ал-Райхан. Три пыльных  зимних  месяца  в  Мелхе,  три
жарких  перегона  между  оазисами  Сарз  и  Уфр,  три  долгих  выпаса   на
северо-восточных пастбищах, где уже начиналась степь, запретная для гордых
и наивных детей Карх-Руфи... Иногда у меня создавалось впечатление, что за
счет природного барьера хребтов Ра-Муаз с одной стороны и одуряющей жары и
безводья пустыни - с другой, племена  Бану  -  которые  еще  оставались  -
словно выпали из общей картины мира и не спешили вернуться.
     Изменчивые. Девятикратные, уведенные Чистыми  Пустотниками  горожане,
ушедшие сами бесы и остальные Пустотники - все это было где-то далеко,  за
занавесом горизонта, и легко тонуло в неизвестности и безразличии.
     Пожалуй, я был счастлив. Я искал имя и дело, я  искал  того,  который
Буду Я, или хотя бы того, кем  Я  Не  Буду  Никогда,  и  мои  новоявленные
соплеменники помогали мне - беззлобно и весело.
     Я неумело доил верблюдиц и шарахался в сторону  от  злобных  горбатых
гигантов-наров, стриг косматых овец, путаясь в  их  курчавой  шерсти;  бил
молотом по наковальне в перевозной кузнице Фаарджа, потерявшего левый глаз
из-за случайной искры, и мои руки тоже были счастливы, потому  что  им  не
приходилось вспоминать прежние навыки...
     Что мог бывший бес-гладиатор бывшей Согдийской империи? То же  самое,
что прекрасно умел Отец Маарх-Харцелл на фресках Мелхского храма...
     Я умел убивать - и был рад забыть об этом. Пятиголовые  змеи  мне  не
попадались, так что  некому  было  возрождать  к  жизни  умершего  некогда
бессмертного Марцелла. Вместо него осталась статуя в храме с "бабочками" в
каменных руках и неловкий чужак по имени Марх-Ри,  что  в  приблизительном
переводе значило "Ударенный Отцом".
     В дословном варианте все звучало  гораздо  грубее,  хотя  и  довольно
смешно. Во всяком случае, с точки зрения Бану Ал-Райхан...
     О небо, какими же мирными и  безобидными  были  они,  с  их  широкими
ассегаями и устрашающей раскраской! Иногда  я  вспоминал  все,  что  успел
рассказать мне Пустотник Айрис  перед  уходом,  и  тогда  мне  становилось
страшно. Чистый не мог обмануть меня.
     Сумерки надвигались. Они подошли вплотную.
     Спор за будущее между Девятикратными и Изменчивыми рано или поздно  -
но  неизбежно  -  должен  был  захлестнуть  безмятежные  пески  Карх-Руфи,
вовлекая племена Бану в убийственный, обжигающий смерч, и много  ли  будут
стоить тогда тяжелые лезвия ассегаев против мечей Скользящих  в  сумерках,
против клыков Меняющих облик и против девяти жизней -  усеченной  вечности
по Отцовской линии?!. И  что  будет,  если  я  не  выдержу  и  вмешаюсь?..
Последний манежный бес в этом  парадоксальном  мире,  ставшем  ареной  для
того, что не должно освобождаться из оков сказаний  и  легенд...  Ах,  как
хорошо умел я убивать на такой арене, - я, не способный умереть на ней...
     Возможно, Чистый Айрис и гневный  Тидид  были  правы,  мечтая  увести
людей за пределы, но их  правота  не  подходила  мне.  По-моему,  если  бы
сородичи Тидида получили бы все те качества, в которых  им  было  отказано
судьбой: бессмертие  или  хотя  бы  возрождение,  умение  менять  облик  и
способность  воздействовать  на  мир,  подобно  Чистым   Пустотникам,   то
дальнейшее поведение Тидида можно было бы свести к трем словам.
     Горе всем остальным!..
     Знакомые слова, не правда ли?..
     Я был бес. Время работало  на  меня.  И  некое  подобие  плана  стало
созревать  в  моей  голове.  Ведь  смог  же   бес   Марцелл   превратиться
одновременно  в  яростно-сокрушающего  Маарх-Харцелла,  Отца  людей   Бану
Ал-Райхан, и в безродного дурачка Марх-Ри?
     Я собирался превратить смуглых кочевников в нечто. В легенду. У  меня
был опыт. Дело оставалось за малым.
     Мне нужна была власть.
     Конечно, я мог взять ее силой, как берут непокорную рабыню. Мог  -  и
не хотел. Цель иногда оправдывает средства, но чаще предпочитает выступать
в роли обвинителя.
     Случай представился совершенно случайно. Как и подобает случаю.
     В канун новых кочевий мы вновь вернулись в Мелх - поклониться храму и
спеть гимн в честь меня. Тьфу  ты...  впрочем,  гимны  мне  все  равно  не
понравились.
     Тощий жрец Нууфис заводил по дюжине  мужчин  в  храм  -  первыми  шли
вожди,  чтобы  достойнейшие  в  полной  мере  могли  усладить  свои  взоры
созерцанием  деяний  Предвечного  и  так  далее.  Однообразие  сюжетов  их
почему-то не смущало, и даже напротив - зрители  впадали  в  экстатический
восторг, и взмокший Нууфис спешил вывести их наружу  и  усадить  на  песке
широким полукругом.
     За вождями и мужчинами располагались юноши-подростки и я, в  качестве
отрицательного примера для юного поколения, а женщины и дети толпились  на
почтительном  расстоянии.  Четверо  стариков  принялись  усердно   терзать
толстые струны, натянутые на невесть что, и под их рокочущий аккомпанемент
на сцену вышел  все  тот  же  жрец  Нууфис,  по  самые  татуированные  уши
преисполненный чувства собственного достоинства.
     Лицо Нууфиса всегда было  разрисовано  до  полной  неузнаваемости,  а
сегодня он просто превзошел самого себя. Я  глядел  на  него  и  удивлялся
тому, что можно сотворить из обыкновенной человеческой физиономии. Однажды
я  совершенно  случайно  увидел  жреца  без  грима  -  ничего  особенного,
довольно-таки противный старикашка... А тут...
     С полминуты Нууфис плясал нечто ритуальное и даже в некоторой степени
воинственное. Он высоко задирал худые старческие ноги, мучаясь  одышкой  и
спотыкаясь, а потом  плюхнулся  на  песок  и  нараспев  принялся  сообщать
племени о неисчислимых подвигах их замечательного Отца.
     Через некоторое время  все  Бану  Ал-Райхан  мерно  раскачивались  из
стороны в сторону, изредка хлопая в ладоши, а я прятал усмешку и  старался
не выделяться.
     Сказитель из Нууфиса был никудышный. Ритм он держал из рук вон плохо,
импровизировать не умел и зачастую перескакивал с одного на другое, отчего
великий Маарх-Харцелл переходил  от  любви  к  смертоубийству  без  особой
разницы между первым и вторым.
     Мне стало скучно, и я огляделся вокруг. И в это мгновение те, которые
Я, приблизились и положили руки мне на плечи.
     Если хотите, считайте меня сумасшедшим, но тот, который Буду Я, стоял
вместе с остальными. Я наконец нашел его. Или, вернее, это он нашел меня.
     Я вскочил на ноги, перепрыгнул  через  сидящих  впереди,  вырвал  два
копья - у вождя Менгира и кузнеца Фаарджа - и ринулся на свою арену.
     Нууфис в изумлении поперхнулся, но  я  не  дал  ему  опомниться.  Для
начала я исполнил боевой танец "Горный хребет", который  обычно  танцевали
манежные бесы в Согде перед открытием Игр  Равноденствия.  Правда  там  он
исполнялся с плетеным бичом и трезубцем, но я внес по ходу дела  некоторые
изменения, а Бану Ал-Райхан не были столь уж строгими ценителями.
     Дождавшись восхищенной тишины, я издал дикий  визг  и  скорчил  самую
ужасающую рожу, на  которую  был  способен.  Затем  голыми  руками  сломал
толстое древко копья, - собственно, не такое уж и толстое  -  и  подмигнул
одному из тех, которые Я.
     А он улыбнулся в ответ.

           - Гнев воспоем Маарх-Харцелла, великого мужа,
           Грозный, который согдийцам тысячу бедствий наделал;
           Многие души могучие славных героев низринул
           В самую бездну и самих распростер их в корысть плотоядным
           Птицам окрестным и псам...

     Племя безумно взвыло в экстазе, подбрасывая в воздух все, что  только
можно было подбросить. Нууфис застыл с открытым ртом, а те, которые Я, уже
кружились вокруг меня в бешеном хороводе, и мне оставалось лишь удерживать
этот водоворот и самому удерживаться в нем...

                  - Ой ты гой еси, добрый молодец,
                  Богатырь Маарх свет Харцеллушка!
                  А и ехал он по пустынюшке
                  На добром коне неподкованном...

     ...Женщины перемешались с мужчинами, вожди били в  ладоши  наравне  с
подростками, приземистой тушей возвышался за моей спиной храм с дверьми  в
виде разверстой пасти ужасного монстра, а я плясал,  размахивая  уцелевшим
копьем, плясал в упоении, как некогда на манеже древнего  Согда  танцевали
бесы перед боями, в которых не было, да и не могло быть убитых, - о  небо,
если бы только такие бои могли случаться на этой несчастной земле!..

                  - Длинных копий частый лес
                  В клочья мелкие изорвал
                  Семь небесных покрывал.
                  Семистолпный смерч до небес
                  Над песками Карх-Руфи встал.
                  Уходи, кто пока что цел!
                  Вай, Отец наш, Маарх-Харцелл...


     ...На следующее утро я был произведен в ранг помощника жреца Нууфиса.
Еще через полгода меня объявили его официальным  преемником.  Правда,  для
этого мне пришлось жениться на всех восьми дочерях Нууфиса...
     И если вам скажут, что это произошло в течение одной ночи, -  плюньте
тому в лицо...



                                    6

     ...Спустя четверть века не было для Девятикратных и Изменчивых  места
страшнее, чем зловещие пески Карх-Руфи. Те, кто случайно забрел в  пустыню
и кому удалось вернуться, рассказывали потом не об удушающей жаре и  муках
жажды, а лопотали нечто бессвязное о  раскрашенных  демонах  в  человечьем
обличье, об огнедышащем  драконе,  внутри  которого  расположилось  тайное
капище, и о шамане  Владыки  Тьмы  Маарх-Харцелла,  который  на  глазах  у
пленных вспарывал себе живот, пил расплавленное олово, а потом - целехонек
- провожал заикающихся горемык до границ его песчаных владений  и  любезно
приглашал заходить еще.
     Желающих, как правило, не находилось.
     А через три четверти века все прочно позабыли и о жутком шамане с его
странным племенем, и о людях, ушедших  вслед  за  Чистыми  Пустотниками  в
поисках выхода из этого мира, ставшего для них чужим.
     Бесы скрылись в Пенатах Вечных, Пустотники Меченые Зверем умирали или
продолжали скитаться в одиночестве, Скользящие в  сумерках  и  Перевертыши
спорили из-за будущего и  все  никак  не  могли  его  поделить;  годы  шли
неспешной вереницей, и наконец подошел тот  черный  год,  когда  наставник
Гударзи сообщил наставнику Фарамарзу о появлении в Калорре Бледных Господ,
а Солли и Морн с ужасом смотрели на горящего под  лучами  солнца  Орхасса,
привязанного к столбу.
     Пришел год Уходящих за ответом...



                                    7

     - Айя, господин!.. Господин!..
     Маленькая  Юкики,  запыхавшись  от  быстрого   бега,   в   нетерпении
пританцовывала у задернутого полога шатра. Она была всего лишь пятой женой
великого жреца Маарх-Сату, что значит "Голос Отца", и ей не полагалось без
разрешения входить в шатер  престарелого  мужа.  Свежие  новости  щекотали
молодой женщине небо, и она еле-еле  дождалась  хриплого,  неопределенного
голоса из ковровой глубины.
     - Что там, Ю?..
     Юкики переступила толстую складку порога  и  замерла  у  входа.  Жрец
Маарх-Сату сидел у дальней  кошмы  в  позе  созерцания.  Его  седые  космы
выбились из-под головной повязки, падая  на  раскрашенное  лицо.  Он  чуть
горбился, и руки  жреца  прятались  в  широких  рукавах  тяжелого  ватного
халата. Неподвижность его была сродни неподвижности древнего идола.
     Юкики вздохнула и осмелилась начать.
     - Гость, мой господин! Странный гость - сам  пришел,  один,  пить  не
просит, есть не просит, тебя просит... Говорит - в Мелх не войду,  буду  у
колодца жреца ждать. А не захочет идти - передай это...
     Юкики вытянула перед собой руку,  еще  не  набравшую  полной  женской
округлости, и разжала пальцы.
     На ладони лежала монета. С выбитым чеканным профилем в узком зубчатом
обруче.
     Согдийский феникс. Древний и потертый.
     Слишком древний.
     Жрец Маарх-Сату медленно встал, разгибая хрустящие колени, и вышел из
шатра, не говоря ни слова. Юкики смотрела ему вслед, и губы  ее  беззвучно
шевелились.
     - Ай, господин... мой господин... Гость  -  тоже  господин...  только
совсем плохой... бледный-бледный... Есть  не  просит,  пить  не  просит...
Зачем пришел?
     Маленькой женщине почему-то хотелось плакать.



                                    8

     - Ты, Тидид?
     - Я, Марцелл...
     - Ну что, открыли Дверь?
     - Открыли, бес...
     - И что за Дверью?
     - Бездна, Марцелл. Оттого и не ушли. Остались...
     - Побоялись в бездну шагнуть?
     - Не в бездну. В Бездну! И только  так.  Но  не  побоялись.  Шагнули.
Чистые шли первыми. Я и другие - за ними. Скоро все  люди  станут  такими,
как мы.
     - Как я?
     - Как ты. Я теперь вечен, Марцелл.
     - Как Изменчивые?
     - Как они. Я меняю облик, Марцелл... И многое другое.
     - А где тень твоя, Тидид?
     - А зачем мне тень, Марцелл?
     - Луна в глазах твоих... Где твой рассвет, Тидид?
     - А зачем мне рассвет, бес?
     - Хорошо, пусть так. А остальные? Те, кто не пойдет?..
     - Горе всем остальным, Марцелл!..
     - Ты говорил мне раньше, согдиец, что я - мертв. Теперь я -  жив.  Ты
раньше тоже был жив. Теперь ты - мертв.
     - Ты вечно жив, Марцелл. Я - вечно мертв. Есть ли разница?!
     - Не знаю. Зачем пришел? Опять за мной?
     - Нет. За людьми пришел. За твоими людьми. Пусть  уйдут  со  мной.  К
Двери.
     - Нет.
     - Да...
     ...Сгорбившись,  старый  жрец  смотрел,   как   худой   человек,   не
оборачиваясь, не отбрасывая тени,  идет  между  кибитками,  растворяясь  в
сумерках.
     Потом жрец перестал горбиться.  Он  устало  стянул  головную  повязку
вместе с седым париком и вытер ею потное раскрашенное лицо.



                                    9

     ...Вот и случилось то, чего боялся я и во что не хотел верить,  пряча
голову в горячий песок сиюминутности...
     Я не знаю, кем ты стал, упрямый Тидид, но  ты  получил  все,  к  чему
стремился. Все - и с  лихвой,  и  зависть  захлебнулась  полученным...  Не
дорого  ли  плачено,  Тидид?!.  Жизнью  своей  оплатили  вы,   ушедшие   и
вернувшиеся, новое могущество, потому что живые  не  должны  уходить  -  и
возвращаться.
     Девятикратные  тоже  умеют  возвращаться,  но  -  утром.   Утром,   с
рассветом, а не в ночи, после заката, как воры... Вы отбросили жизнь  свою
вместе с тенью, потому что солнце не хочет больше видеть вас, только  сами
вы вряд ли понимаете это. Ты смеешься, Тидид, ты  разводишь  руками,  речи
твои разумны - но они холодны, и от голоса твоего несет тлением!.. Так что
разница между нами все же есть...
     Ты пришел за людьми.  Ты  хочешь  увести  Бану  Ал-Райхан,  увести  к
бездне. Ты желаешь им добра, ты хочешь всех сделать такими, как ты сам, ты
всех хочешь сделать такими...
     Мертвыми.
     Нет, ты не скажешь им этого. Ты и себя не считаешь мертвым.  Но  я-то
чувствую правду, и я - боюсь! Я, бес, бессмертный, которому никто и  ничто
в этом мире не в силах причинить вред, - я боюсь! Потому что не знаю,  что
могу я, вечно живой, противопоставить тебе, вечно мертвому?! Я  не  нахожу
ответа на свой вопрос, и  страх  охватывает  меня,  сжимая  вечно  молодое
сердце липкими старческими пальцами. Ибо ты, Тидид, знаешь, зачем  пришел,
и знаешь, что тебе делать, а я - не знаю.
     Я знаю одно: меня снова силой  вовлекают  в  жуткую  и  бессмысленную
игру, в которую я когда-то выиграл, а теперь оказывается, что это игра без
правил, и вновь передо мной мой старый противник - Смерть. Что с того, что
тогда, почти шесть веков назад, она звалась Некросферой и  я  считал,  что
навсегда отправил ее в небытие? -  Разве  может  умереть  то,  что  и  так
мертво?! Ты стоишь передо  мной,  посланец  Бездны,  небытия,  захотевшего
быть; и веет  от  тебя  могильным  холодом.  Нет  во  мне  смерти,  Тидид,
неподвластен я тебе - но и ты неподвластен мне, ибо нет в тебе жизни... Мы
в разных плоскостях с тобой... но где-то далеко за горизонтом наши плоские
миры пересекаются. А может быть, он не так уж и далек, этот горизонт...
     И я боюсь, до дрожи боюсь нашего пересечения; у меня отнимаются ноги,
и во рту становится  сухо,  и  я  заливаю  эту  пустыню  дождем  терпкого,
недобродившего вина и уже не могу понять: действительно ли это ты,  Тидид,
стоишь  напротив,  стоишь  и  усмехаешься,  или  это   лишь   плод   моего
взбесившегося воображения...
     Следующая чаша была выбита у меня из рук. Тот,  который  Был  Я,  без
лишних церемоний закатил тому, который  Есть  Я,  увесистую  затрещину,  и
рядом с ним молча встали остальные - Те, которые Я.
     О небо, как же они меня били!.. Били и молчали... "Ты  же  Отшельник,
скотина, - молчали они, - вставай, мразь, вставай,  пьяный  бес,  забывший
себя, как встал ты шесть веков тому назад!.. Иди на арену, пыль  манежная,
иди туда, где твое место, иди - трус!..  Они  все  ушли,  твои  братья  по
Вечности, и один в поле не воин, но все  равно  -  вставай,  тот,  который
Мы!.."
     Я судорожно вцепился в остатки своего родного и  уютного  страха,  но
хмель неудержимо улетучился из  головы,  а  страх  уходил  вместе  с  ним,
уходил,  не  оборачиваясь,  и  осталась  одна  ярость,  зрячая,  страшная,
бесовская ярость, потому что те, которые Я, были правы, потому что  ночная
тварь уводила людей, уводила мое племя, а я...
     Я встал. И Тидид - или его призрак - колыхнулся и  растаял  в  свежем
дыхании ветра, откинувшего полог моего шатра.
     Голова раскалывалась, но мне было не до того.  Во-первых,  одного  из
нас по-прежнему не хватало. Я не мог понять, кого именно, но  он  был  мне
очень нужен. И второе: улыбка, улыбка  Тидида,  кривая,  но  торжествующая
улыбка на тающем лице...
     Я отдернул полог и вышел из шатра.
     И увидел покинутый,  опустевший  Мелх.  А  из-за  горизонта  вставало
кроваво-красное солнце...



                                    10

     ...Я медленно брел по брошенному лагерю,  незряче  уставившись  перед
собой, и  вдруг  из  кибитки  старого  знахаря  Хар-Алама  мне  послышался
приглушенный стон. Не задумываясь, я метнулся туда...
     Старик лежал на вытертой кошме и натужно, с хрипом дышал.
     - Пить... - еле слышно простонал он, не открывая глаз.
     Я сбегал за водой. Немощный знахарь  жадно  глотал  теплую  жидкость,
заливая впалую грудь, и наконец разлепил веки.
     - Кто ты? - с испугом спросил он.
     - Ты что, Алам? Совсем плох?!
     - Кто ты? - снова повторил знахарь.
     - Маарх-Сату, великий жрец...
     - Лжешь!..
     Только тут до меня дошло, что я сейчас без грима, без парика, без...
     - Смотри  на  меня  внимательно,  мудрый  Хар-Алам...  Когда  ты  был
ребенком, ты видел меня молодым, и память твоя  не  ослабла  с  годами.  А
теперь Великий Отец Маарх-Харцелл  в  награду  за  послушание  вернул  мне
молодость!
     Ничего лучшего я придумать не мог.
     Знахарь долго изучал меня, и недоверие в его взгляде  уступало  место
изумлению и благоговейному трепету.
     - Я узнаю тебя, о  святой  Маарх-Сату!  Прости,  подвижник,  дряхлого
глупца, усомнившегося в очевидном...
     - Ладно, старик... В том нет твоей вины. Но Великий Отец призвал меня
к себе, и я отсутствовал всю ночь. Скажи, Хар-Алам, что здесь произошло?
     Знахарь мучительно кашлял, брызгая слюной и хватаясь за горло.  Потом
он перевел дух и осмелился заговорить.
     - Печален будет мой рассказ, о великий жрец. На закате к  нам  явился
бледный господин, беседовавший с тобой, собрал племя и объявил,  что  Отец
Маарх-Харцелл  желает  сделать  своих  детей  Бану  Ал-Райхан  могучими  и
счастливыми. Он прислал его, пророка Тидида Верхнего, дабы  увести  нас  к
Двери в вечное блаженство. Немногие избранные удостаивались  такой  чести,
но  Бану  Ал-Райхан  заслужили  ее  своей  верностью  их  Отцу,   великому
Маарх-Харцеллу.
     Вначале люди не поверили ему. Хотели даже послать за тобой, но  Тидид
сказал, что ты сейчас беседуешь с Отцом, и мы не посмели тебе мешать.
     Тидид видел, что ему не верят, и тогда он объявил, что  готов  делами
доказать высокое звание Пророка  Отца.  Я  не  знаю,  откуда  пришел  этот
человек, и человек ли он вообще, но он показал нам такое... Ассегаи лучших
воинов проходили сквозь него, как сквозь воду, а он стоял и смеялся;  тело
его текло туманом и исчезало, а спустя мгновение  смех  звенел  за  нашими
спинами; и обличья многих зверей принимал он... А после сказал, что и  мы,
пойдя за ним, станем такими же...
     И люди поверили. Все. Кроме меня. Я - знахарь,  я  и  Смерть  не  раз
стояли бок о бок над  изголовьем  больного,  и  веяло  от  Тидида  холодом
могилы, а не вечным  блаженством.  И  тени  он  не  отбрасывал,  лжепророк
лже-Отца, а худшей болезни я не знаю...
     Но демон рассмеялся мне в лицо, и у меня отнялся язык. Он выпил мою и
без того иссякающую жизнь, Маарх-Сату, но я остался здесь, а не  пошел  за
ним!.. И я счастлив, что наш Отец вернул тебе молодость  и  силу  -  спаси
своих  доверчивых  братьев,  а  если  нет,  то  хотя  бы  отомсти  демону,
погубившему Бану Ал-Райхан...



                                    11

     Через три дня я похоронил Хар-Алама.  Жизнь  просто  вытекла  из  его
изношенного тела, как вода из прохудившегося бурдюка, и на третье утро  он
не проснулся. Я не сомневался, что это дело рук Тидида.
     "Рай" уверовавшим - и горе всем остальным!..
     Днем я бесцельно слонялся по Мелху, а ночами  ко  мне  приходили  те,
которые Я. Они сидели и молчали. А я ничего не мог им ответить.  Теперь  я
знал, кого не хватало среди нас.
     Того, кем Я Не Буду Никогда.
     Это означало, что я еще не сделал своего  выбора.  Видимо,  где-то  в
глубине души все еще тлела тяга к смерти, естественная для  каждого  беса,
неспособного умереть. И зловещий холод, исходивший  от  Тидида,  странным,
извращенным  образом  притягивал  меня,  как  тянется  друг  к  другу  все
противоположное.
     Время шло. И я еще не сделал выбора.


     - ...Разреши мне войти, мой господин...
     - Кто здесь? - спросонья я что-то плохо соображал.
     - Это я, Юкики, господин...
     - Ю?! Входи, конечно...
     Она скользнула внутрь шатра и легко  опустилась  на  кошму  рядом  со
мной.
     - Как ты очутилась здесь, Ю? Ты ушла от них? Я  уже  чувствовал,  что
это не так, но... надежда умирает последней.
     - Нет.
     Она странно улыбнулась, и мне очень не понравилась эта улыбка. Что-то
она мне напоминала...
     - Я пришла за тобой, мой господин...
     - Значит, ты...
     - Да, мой господин. Пророк Тидид приобщил  меня,  сделав  Посвященной
раньше других, - сам! - чтобы я вернулась за тобой.
     Она вновь радостно улыбнулась новой, чужой улыбкой.
     - Пойдем с нами, господин! Это хорошо, очень хорошо - уметь...
     - Знаю. Растекаться туманом, менять облик, купаться в  лунном  свете,
как в озере, и не-жить вечно...
     - Да! Так ты уже знаешь?! И до сих пор не пришел к  нам?  Ты  боишься
оставить храм?..
     Юкики была неподдельно удивлена, и сейчас в ней сквозило нечто живое,
часть той, прежней, наивной Ю.
     Я мягко взял ее за руку и невольно вздрогнул. Рука была  холодна  как
лед. Я заглянул в ее глаза. Там тоже был лед, и сквозь его  толщу  еле-еле
проскальзывал знакомый огонек другого, брошенного, берега.
     - Нет, Ю, я не пойду. Но ты даже не удивилась, увидев  меня  молодым.
Это Тидид рассказал тебе о том, кто я?
     - Да, - чуть слышно прошептала она, смутившись. - Но  я  люблю  тебя,
господин, и хочу, чтобы...
     - У тебя холодные руки, Ю. И холод во взгляде. Вы мертвы...
     Все-таки я не выдержал... А она часто-часто заморгала, и на  лице  ее
играла эта застывшая недобрая усмешка.
     - Не  говори  так,  мой  господин.  Разве   мертвые   могут   ходить,
говорить... любить?
     - Наверное, могут, - тихо пробормотал я, отворачиваясь.
     - Хорошо, господин. Я уйду. Поцелую тебя на прощание - и уйду.
     Мне стало по-настоящему жалко ее. Неожиданно горячие губы  припали  к
моей шее, и я почувствовал легкий укол. Ничего не понимая, я  рванулся,  -
но  Юкики  уже  сползала  на  кошму,  в  глазах  ее   кричало   совершенно
человеческое страдание, и губы Ю окрасились кровью.
     Моей кровью.
     ...Она  лежала  неподвижно,  словно  рухнувшая   статуя,   и   только
распахнутые тоскливые глаза жили на этом мраморном лице с пунцовым ртом.
     - Ю, что с тобой?!
     Она не отозвалась.
     Я коснулся ее тела. Камень. Твердый и холодный.
     Кровь! Моя кровь! Кровь беса!..
     Вокруг стояли склонив головы те, которые Я. Они молчали. И  я  теперь
знал. Вкусившим Бездны нужна кровь, кровь людей, ибо так и только так  они
могут делать других подобными себе, передавая  зародыш  Небытия!  И  Юкики
надеялась таким образом забрать меня с  особой.  Или  ей  это  посоветовал
Тидид...
     Но во мне нет Смерти, и я не способен принять их мертвую Вечность: во
мне уже живет иная Вечность, и бессмертная кровь моя оказалась  для  Юкики
ядом.
     Прости меня, девочка моя... Мертвые не должны забирать к себе  живых.
Я ничего не могу сделать для тебя, но я еще могу сделать многое  для  всех
тех, которые Не Я!..
     И  лишь  одна  фраза,  произнесенная   незнакомым   глухим   голосом,
пульсировала в моем сознании, подобно воспалившейся ране.
     "...И живые позавидовали мертвым..."
     Позавидовали.



                                    12

     Я отнес ледяное, каменно-твердое тело Юкики в храм,  бережно  опустил
на пол у самого постамента и поднял глаза, встретившись с радостно-гневным
взглядом  другого  камня.  Застывшего  триумфа  с  тусклыми  клинками   во
вскинутых руках.
     Мы узнали друг друга. Почему это не произошло раньше?
     Почему...
     Это он искал меня, увязая в запекшейся крови этого несчастного  мира,
искал и не нашел, и окаменел в глуши забытых  песков,  глядя  на  подвиги,
которых никогда не совершал...
     Это я искал его, стоявшего совсем рядом, искал среди тех, кого  хотел
и не сумел спасти, и его опустевшее место стало брешью в  моих  призрачных
доспехах...
     Всесокрушающий Маарх-Харцелл, исполненный гневной радости  возмездия,
тот, кого слишком долго не хватало тем, которые Я.
     ТОТ, КЕМ Я НЕ БУДУ НИКОГДА.
     Когда я понял это, я забрался на постамент и,  привстав  на  цыпочки,
вынул утерянные мною ножи-"бабочки" из тяжелых ладоней статуи.
     -  Аве,  Цезарь,  -  молчал  я,  -  бессмертный,  идущий  на  Смерть,
приветствует тебя!..
     Рукояти ножей были теплыми.
     Потом мы - Я и те, которые Я, в полном составе -  вернулись  в  шатер
Юкики,  собрали  ее  старые,  подаренные  мною  серебряные   украшения   и
отправились в осиротевшую кузницу.
     Когда наконец отпылал горн и отзвенела наковальня,  один  из  клинков
был окован серебром.
     Тот, который Был Я, знал цену серебру, металлу, позже получившего имя
"Тяжелого блеска".
     Затем мы спустились в Зал,  достали  рукопись  и  завершили  эпизоды,
которых не хватало моей книге.
     Моей "Дороге".
     Только вместо слова "Эпилог" было написано совсем другое слово,  хотя
и похожее. Написано жирно и размашисто.
     "Пролог".
     Выйдя из Зала, я - Я!  -  заседлал  злобного  трехлетка,  забытого  у
коновязи, и погнал его в  пустыню,  туда,  где  вдалеке  высились  остроги
Ра-Муаз.
     Через три дня конь пал подо мной.
     Тогда я пошел пешком.



                       МЕСЯЦ СПУСТЯ. ПЕНАТЫ ВЕЧНЫХ

     - ...Нет, - еле слышно ответил я. - Это не Пустота. Это  Бездна.  То,
чего не может быть, но что очень хочет - быть.
     - Ты знаешь, куда идти? - Даймон хрипло закашлялся, и слезы выступили
на его глазах.
     Раньше не водилось за ним такого... Совсем как дряхлый Хар-Алам...
     - Знаю.
     Я достал из-за пазухи и  положил  перед  собой  деревянную  брошь  на
странной каменной основе. Тонкий орнамент змеился по матовой  полированной
поверхности.
     - Это я нашел в шатре Ю. Тидид оставил ей эту брошь, чтобы  в  случае
чего она смогла найти дорогу к Двери. Я думаю, он до конца  надеялся,  что
сумеет уломать беса стать таким же, как и варки. Он ждал, что я  приду.  И
тут он не ошибся. А орнамент укажет дорогу.
     Те, которые Я, встали -  и  волки  отползли  в  самый  дальний  угол,
тихонько подвывая, а Зу поднял голову и зажег в глазах зловещие огоньки.
     - Ты слышишь меня, потерявший тень  Тидид?  Ты  слышишь  меня  -  сам
ставший тенью?! Я, Марцелл, бес, Отшельник, я - человек! - приду!..
     - Я, человек, приду... - грозным эхом  отозвался  Даймон,  Пустотник,
Меченый Зверем.
     - Я, человек, приду!.. - прорычал Солли  из  Шайнхольма,  Изменчивый,
Перевертыш.
     - Я, человек, приду!.. - словно давая клятву, повторил Сигурд  Ярроу,
Скользящий в сумерках, Девятикратный.



                                    13

     ...Когда Видевшие  рассвет  уже  стояли  на  пороге  пещеры,  готовые
окунуться в ждущие их сумерки, - тот, которого звали Марцеллом, неожиданно
запрокинул голову к равнодушному небу и долго смотрел в лиловую пустоту.
     Словно пытался высмотреть в ней нечто.
     - Где мне найти бога? - прошептал Марцелл.  -  Где  мне  найти  бога,
чтобы взять его за бороду?!.




             КНИГА ТРЕТЬЯ. СКАЗАНИЕ О ВСТАВШИХ ПЕРЕД БЕЗДНОЙ

                          ...И плачущие, как не плачущие;
                          и радующиеся, как не радующиеся;
                          и покупающие, как не приобретающие;
                          и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся...
                                          Из Первого Послания к Коринфянам
                                          св.Апостола Павла



                              БОЛЬШОЙ ЭПИГРАФ

     "...сказал герой Феникс:
     - Ты  учил  нас,  Хирон,  что,  стоя  над  бездной,  надо  бесстрашно
заглядывать в ее глубь и приветствовать жизнь; что  жизнь  -  это  радость
подвига. Ты учил нас, что когда ходишь над самой черной бездной по  самому
краю, надо смотреть в лазурь. Теперь и ты, Хирон,  бессмертный,  стоишь  -
как и мы, герои, - на краю бездны. Куда же ты смотришь?
     И ответил бессмертный Хирон:
     - Я бессмертен, но подвержен страданию смертных. Когда чаша страданий
так переполнена, что перетекает через край и  в  ней  тонет  мысль,  тогда
отдают эту  чашу  обратно  жизни.  Всякому  страданию  дано  переходить  в
радость. Одним страданием не живут.
     - Скажи, что ты знаешь  об  этом,  Геракл?  -  спросил  тогда  Феникс
полубога, сына Зевса.
     Ответил Геракл:
     - Я не умею знать - я делаю. Я не заглядываю в бездну - я спускаюсь в
нее, чтобы вынести Ужас Бездны на свет дня. Я не умею отступать и хожу  по
любому краю.
     Сказал тихо Хирон:
     - Ты найдешь свой край, Геракл. Но слова твои меня радуют.
     Тогда спросил Феникс Киклопа:
     - Почему ты молчишь, Телем?
     И ответил Киклоп Телем:
     - Нет для меня края и глубины Бездны и некуда мне заглядывать. Я  сам
в бездне. Не придешь ли ты и за мной, Геракл?
     Ответил Геракл:
     - Приду". Я.Голосовкер "Сказания о титанах"



               ТЕНЬ ПЯТАЯ. СКИТ КРАЙНЕГО ГЛОТКА. ПРЕДДВЕРИЕ


                                    1

     Врата Манкуму, послушника братства Крайнего глотка, терзали  видения.
Последнее и самое упрямое из видений вот уже с  полчаса  пыталось  разжать
ему  зубы  и  влить  хоть  каплю  воды  из  выщербленной  кружки.  Манкума
простуженно сопел, но зубов не разжимал.
     Всякий послушник братства обязан  пройти  очищение  перед  церемонией
Открытия Двери.  Для  этого  и  отводятся  особые  шалаши,  возведенные  в
удалении от родного частокола Скита  Крайнего  глотка.  Испытуемый  должен
провести семь дней в уединении, не вкушая пищи и позволяя себе  лишь  одну
кружку воды - в полночь.  Таков  обряд  очищения,  и  лишь  прошедший  его
сподобится предстать перед патриархом Скита и затем явиться к Двери.
     До полуночи оставалось  целых  два  часа,  и  поэтому  брат  Манкума,
задыхаясь, истово сопротивлялся искусу назойливого видения.
     Голова призрака уплыла куда-то в сторону,  а  на  ее  месте  возникла
плоская  треугольная  морда  с  раздвоенным  язычком,  покачивающаяся   на
беспредельно длинной шее. Морда облизнулась  и  с  нехорошим  любопытством
уставилась на послушника.
     Брат Манкума истерически  хихикнул  и  закашлялся,  потому  что  вода
попала ему в дыхательное горло. Хитрый призрак  добился  своего  и  теперь
хлопал хрипящего послушника по спине.  Рука  видения  оказалась  неприятно
увесистая. Второй кошмар в шалаше не помещался,  и  брат  Манкума  прикрыл
глаза и предался размышлениям о том, можно  ли  теперь  считать  его  пост
нарушенным, и если да, то по чьей вине?..
     В общем-то, галлюцинации появились уже на четвертую ночь  поста  и  с
тех пор не исчезали. Брат Манкума полз за Бледными  Господами,  тающими  в
вечерней  синеве,  умоляя  взять  его  с  собой;   шарахался   от   звезд,
просвечивающих  сквозь  зыбкое  тело  патриарха  Мауриция,  стоявшего  над
испытуемым с ломтем  ветчины  в  руке;  по  углам  скреблись  и  шептались
обнаженные девицы с мышиными хвостиками, - но все это вряд ли  можно  было
считать знамением или хотя бы откровением.
     Будь ты хоть трижды знатоком Слов  и  Знаков,  переписывай  набело  в
тридцать восьмой раз хроники Верхних или предания старины - без очищающего
поста и размышлений, а  главное,  без  мало-мальски  подходящего  знамения
нечего даже надеяться на Дверь.
     И еще  год  учения,  бесконечного  и  постылого...  Брат  Манкума  от
огорчения даже перестал кашлять и сел на ветхую  циновку.  Любопытная  шея
второго видения с пристальным взглядом на конце - или в начале? - успела к
тому времени выползти наружу, и теперь там  что-то  непрерывно  шуршало  и
клацало. Тот же призрак, что  прервал  пост,  сидел  сейчас  у  выхода  из
шалаша, и лицо его в лунном свете казалось неестественно бледным.
     - Как тебя зовут, дубина? - хмуро спросил  призрак,  заворачиваясь  в
серый широкий плащ.
     - Манкума, - просипел еще не вполне пришедший в себя брат Манкума.  -
Послушник братства Крайнего глотка.
     Он с трудом сдерживал внутреннее  ликование.  Вот  оно,  долгожданное
знамение!.. Сидит, разговаривает...
     А как мне, недостойному, именовать Бледного  Господина?  -  осторожно
поинтересовался Манкума, боясь спугнуть плывущую в руки удачу.
     Ночной гость провел ладонью по своей  щеке,  оцарапался  о  щетину  и
скептически поджал губы.
     - Бледного Господина... - протянул  он.  -  Ну  что  ж...  Зови  меня
Сигурд. Сигурд Ярроу.
     - А второго? - Настойчиво продолжал брат Манкума,  указывая  рукой  в
шипящую и шелестящую темень за шалашом.
     - Второго? - удивился Господин Сигурд. - Какого второго?
     В проем тихо просунулась уже знакомая Манкуме морда, и ее белые клыки
вызвали  у  послушника  целый  поток  воспоминаний  -  причем,  не  всегда
приятных. Видимо, он все-таки не успел достаточно очиститься...
     - Вот этого, - пояснил Манкума, деликатно  кивая  в  адрес  вошедшего
(или вползшего?) - Его как зовут? Или он сам соблаговолит ответить?
     Господин Сигурд долго смеялся, и Манкума ждал, пока гость успокоится.
     - Этого? - наконец выдавил Господин Сигурд.  -  Этого  зовут  Зу.  Зу
Вайнгангский. Устраивает?..
     - Сигурд Ярроу и Зу Вайнгангский. И?..
     - Что - и?
     - А дальше? Дальше как?
     -  Дальше...  -  неожиданно  серьезно  протянул  Господин  Сигурд,  и
Господин Зу согласно мотнул головой, блестя чешуей и медным ошейником.
     - Мало тебе... Тогда зови нас Видевшими рассвет. Устраивает?
     - О да! - не удержавшись,  во  весь  голос  заорал  брат  Манкума.  -
Устраивает, достопочтенные! Я немедленно бегу  сообщить  о  вас  патриарху
Маурицию!..
     Он кубарем вылетел из шалаша и изо всех сил - откуда только взялись?!
- заспешил через рощу, за которой лежал Скит Крайнего глотка.
     Один из трех, окружавших Дверь.



                                    2

     ...Когда брат Манкума как оглашенный несся по кривым  улочкам  Скита,
мелко-мелко перебирая тощими ногами и путаясь  в  полах  рясы,  то  многие
общинники, вышедшие ночью по нужде или еще за чем,  глядели  ему  вслед  и
озабоченно качали головами.
     Не бывало еще  такого,  чтобы  послушники  бденье  бросали  до  гонга
ритуального, ох не бывало, а коль  и  бывало,  то  забито-заколочено  и  в
памяти укрыто. Видать, важная причина забралась под рясу к молодому  брату
и гонит его, как слепни  лошадь,  к  патриаршим  постройкам.  Строг  седой
Мауриций, строг да немилостив, что скажет  на  это?..  Уж  не  Верхние  ли
Господа - суровый Тидид и Чистый Айрис - из странствий вернулись, от  иных
Дверей-то? А ежели так - что решит патриарх за неделю до церемонии?.. Хоть
и не указ патриарх Верхним...
     Качали-качали, ничего не выкачали, и по срубам разбрелись. Кто -  над
рукописями корпеть, кто - в сосредоточенье погружаться,  кто  -  Знаки  со
Словами зубрить, а кто просто - есть. Ночь  утра  мудренее.  Все  равно  к
рассвету спать ложиться, а с полудня  -  дела,  дела...  Ох,  заботы  наши
тяжкие, а не хошь нести - прищемит Дверью причинное  место,  да  так,  что
хоть вой... А ведь и вправду выть придется, обратят Господа в гневе в кого
ни попадя...
     ...Добился-таки  неугомонный   брат   Манкума   своего,   достучался,
докричался - сам седой Мауриций, глава  общины,  вышел  в  приемный  покой
поглядеть на крикуна, речи его безумные послушать...
     Что-то будет, что станется, чем кончится, да и кончится ли?..
     Патриарх Мауриций был схож одновременно с горным ястребом  и  летучей
мышью. Крупный, крючковатый нос резко выделялся  на  бритом  по  традиции,
морщинистом   лице;   узкие    обескровленные    губы    всегда    кривила
полуусмешка-полугримаса неудовольствия; широкие костлявые плечи  распирали
аспидную рясу, и горбом казался капюшон с падающей  из-под  него  кисейной
накидкой -  словно  клочья  тумана  облепили  сухую  корягу,  черневшую  в
сумерках... Не горбился пока патриарх и глядел остро, цепко;  так  глядел,
что и не хочешь говорить, - а ответишь, да с поклоном поясным...
     В руке Мауриций держал пергаментный свиток -  письмо,  что  ли?  -  и
вертел  его  между  узловатыми  пальцами,  явно  озабоченный   содержанием
послания.
     - Ну? - властно прогудел патриарх, и брат Манкума рухнул на колени, -
верней, сперва повис в руках  дюжих  братьев-услужающих,  а  уж  когда  те
хватку ослабили, то стукнулся неуклюжий брат об пол  сперва  коленками,  а
там и лбом, не без чужой помощи...
     - О Отбрасывающий Тень! - возопил  Манкума,  норовя  поцеловать  край
патриаршей рясы. - Дозволь поведать тебе...
     Во время сбивчивого рассказа послушника о его посте и награде в  виде
явления неведомых - заморских, по всему видать! - Бледных Господ  от  Иной
Двери, патриарх Мауриций нервно расхаживал по приемному покою, со странным
выражением поглядывая на злополучный  свиток.  Он  морщился  от  слепящего
света многих свечей на деревянных подставках  и,  наконец,  остановился  и
забормотал что-то себе под нос, делая некие движения головой и прищелкивая
пальцами. Через минуту свечи окутались сизой дымкой, часть из них замигала
и погасла, и в покое воцарился полумрак.  Но  на  лице  Мауриция  не  было
удовлетворения, и высокий лоб его усыпала соленая роса.
     То, на что Верхним варкам достаточно было взгляда, а у варков  рангом
пониже требовало нескольких слов, - то же умение  стоило  Маурицию  многих
усилий и двух-трех недель и без того недолгой  жизни  за  каждый  раз.  Но
патриарх Скита Крайнего глотка не мог пройти через Дверь, получив Вечность
и все  остальное,  пока  не  подготовит  себе  преемника,  властной  рукой
ведущего Скит по нужной дороге.
     Тяжко бремя патриаршества, тяжко да почетно, и высоко  ценятся  среди
Бледных Господ бывшие патриархи! Есть за что страдать...
     Мауриций остановился у коленопреклоненного Манкумы  и  долго  смотрел
поверх него в невидимые, но явно беспокойные дали.
     - Говоришь, сам видел? - наконец произнес патриарх.
     - Сам, сам, о Отбрасывающий Тень!.. Один в облике чудища непомерного,
другой - как всегда... Говорит - зовите нас Видевшими  рассвет...  Великое
посольство, отче, - знаешь не хуже моего, что немногие из  Верхних  Господ
способны рассвет видеть!..
     - А тень, тень  они  отбрасывают?!  -  настойчиво  и  грозно  перебил
Мауриций словоохотливого Манкуму.
     - Тень? Не помню, отче... темно было. Водой меня поил, это помню...
     - Водой? - осекся Мауриций и резко  шагнул  к  узкому  окну,  сдвигая
занавеси. Ночь стояла за окном и  спокойно  разглядывала  властную  фигуру
патриарха - Отбрасывающего Тень и ждущего своего часа, чтобы пройти  через
Дверь и стать Отбросившим Тень.
     Младшие братья, вроде Манкумы или услужающих, звались Влачащими Тень.
     До поры до времени...
     - Водой... - повторил Мауриций, не оборачиваясь и словно обращаясь  к
ночи за окном. - Патриарх Муасси из Западного Скита пишет -  у  него  тоже
гость объявился. Западники поначалу, как и ты, послушник, решили - Бледный
Господин, из Иных Верхних... И знаки тому есть: пять волков  за  ним,  как
псы, бегут, по Зову... Да только...
     Патриарх помолчал, сутулясь и зябко кутая руки в складки накидки.
     - Да только тень за ними волочится. Кто их знает, может там,  у  Иных
Дверей, и по-другому  все...  Только  перед  церемонией  к  нашим  Верхним
обращаться не след, а к остальным  Бледным  Господам  -  тем  более.  Сами
проверим.
     - Как зовет себя гость? - одними губами выдохнул брат Манкума,  забыв
о приличиях и о том, что  не  ему,  младшему  брату,  задавать  вопросы  в
патриарших покоях.
     Мауриций и ночь изучали друг друга.
     - Да так же, как и твои... Говорит - Видевший рассвет...



                                    3

     К полудню зарядил дождь. Мелкий  такой,  противный...  Тучи  облепили
небо, как мокрые штаны липнут к... ну, скажем, к телу. И сыро, и зябко,  а
снять нельзя - неудобно, и лучше все равно не  будет.  В  канавах  хлюпала
грязная вода, дождевые черви  блаженно  переползали  от  лужи  к  луже,  и
полдень незаметно стал вечером - а  брат  Манкума  все  сидел  в  приемном
покое, коротая время в ленивой перепалке с  братьями-услужающими,  и  ждал
решения патриарха.
     - Пьян был, небось... - бурчал брат-услужающий, по кличке Кроха Йонг,
- лохматый, гнилозубый детина с полностью отсутствующей шеей.
     - Насосался  зелья,  отпостившись-то,  на  голодный  желудок,  вот  и
привиделось неведомо что... страсти разные...
     Слово "зелье" Кроха Йонг произносил медленно, с уважением  и  немалым
душевным содроганием.
     Братьев-услужающих к Двери на дух не подпускали, а  на  церемониях  -
тем  паче,  по  причине  обилия  тела  в  ущерб  всему  остальному.  После
десяти-двенадцати лет работы их приобщали лично  Бледные  Господа,  только
никак не Верхние, а  рангом  пониже,  и  это  у  самих  варков  называлось
"открыть Дверь".
     Чтобы открыть Дверь самому и выстоять на  пороге  в  Бездну,  получив
приобщенье, так сказать, из первых рук, - для  такого  много  требовалось.
Иные не выдерживали, теряли  рассудок  и  вскоре  погибали  или  падали  в
Бездну, но зато немногие избранные...
     - Не пил я хмельного, Кроха, - в сотый раз уныло отвечал  Манкума.  -
Сам знаешь, не люблю я этого дела... брюхо у меня с него пучит...
     - Ну и нечего тогда попусту языком трепать, - подводил итог  Фарсаул,
второй  услужающий,  длинный  как  жердь  и  непрерывно  моргающий  близко
посаженными глазками.
     Манкума обиженно замолкал, а вскоре все начиналось сначала.
     Наконец за окном послышались липко чавкающие звуки. Манкума кинулся к
занавесям и застыл, торжествующе вскинув непокрытую голову.
     По улице шел давешний гость.  Он  двигался  легко,  мягко  ступая  по
размокшей земле, растворяясь в окружающих его сумерках, - словно и не было
непогоды, дождя, распутицы... Серый  мокрый  плащ  свисал  вниз,  придавая
идущему вид каменного барельефа. За плечом у него висела странная палка  -
обтянутая черной кожей, с малым блюдцем поближе к верхнему краю.
     Звуки,  услышанные  Манкумой,  издавали  три  сопровождающих   брата,
месившие грязь позади гостя на почтительном  удалении.  Похоже,  они  рады
были бы сбежать, потому что  то,  что  ползло  между  ними  и  пришельцем,
наводило на мысли, которые лучше не высказывать  вслух.  Временами  чудище
вздымало над землей голову на добрых три с половиной локтя и  оглядывалось
на сопровождающих, шипя в их адрес с весьма неприятным присвистом.
     Гостей чинно вели к дальнему срубу, пустовавшему с прошлой церемонии,
когда живший там затворник Агрий прошел через Дверь и удалился  к  Бледным
Господам.
     ...Кроха Йонг и Фарсаул встали за спиной Манкумы и пристально следили
за происходящим на улице.
     - Слышь, Фарс, а тень у него есть? - протянул Йонг,  щурясь  и  морща
лоб.
     - А  варк  его  знает...  Не  видать-то,  в  мороси  этакой,  да  еще
вечером...
     - Есть, есть, - радостно захихикал  брат  Манкума.  -  Длинная  такая
тень, с чешуей... тебя, Фарс, проглотит и не подавится...
     Позади хлопнула дверь. Все тут  же  повернулись  и  склонились  перед
вышедшим Маурицием. Тот молча  отпустил  братьев  повелительным  жестом  и
потом, в одиночестве, долго ходил по покою.
     За окном не умолкал дождь.
     - О чем задумался, Мауриций? Все решиться не можешь?..
     Патриарх вздрогнул и сделал  несколько  глубоких  вдохов,  успокаивая
сердцебиение. Он так никогда и не смог привыкнуть  к  появлениям  Верхних.
Животное начало неизменно побеждало, рождая  тянущую  дрожь  где-то  внизу
живота.
     Животное. Живот. Жизнь. Лишить живота...
     Мауриций привычным усилием воли стер крамольные мысли и обернулся.
     Голос шел из западного угла покоя. Мрак там был несколько гуще, чем в
остальных углах, и над  темным  пульсирующим  комком  зыбко  мерцало  лицо
Верхнего Тидида - бледное, насмешливо-властное,  и  алые  отблески  свечей
играли в холодном взгляде, как в кубке горного хрусталя работы  согдийских
мастеров.
     - Зачем пришли чужие,  незваные?  -  стараясь  казаться  равнодушным,
поинтересовался Мауриций. - Не ты ли,  Тидид,  к  нам  направил,  или  кто
другой из Верхних так решил? Я мыслю, они к Двери пройти захотят...
     - Ну и что? - с необычной любезностью усмехнулся Тидид.
     - А то, что силу за ними чую, -  резко  бросил  патриарх.  -  Большую
силу. Вот и колеблюсь...  Муасси  пишет,  что  его  гостя  младшие  братья
Хозяином Волков прозвали. Дескать, еще ни один из Верхних за  собой  такой
стаи не водил. А мой... В сумерках идет, как дождь сквозь воздух,  а  змея
его... Это дурак Манкума решил, что Господин в чужой облик  влез,  а  я-то
мальчишкой слыхал, какие страсти в Калоррских дебрях водятся...
     - И больше тебе скажу, мудрый патриарх Мауриций. - Голос  Тидида  был
ровен и глух, без малейшей тени насмешки. - В Озерном Скиту,  у  патриарха
Норманта, тоже гости. Двое. Одного я ждал, а второго - нет, но знаю его по
словам Верхнего Айриса. Ни волков при них, ни удавов,  и  ходят,  как  все
прочие, - только силы за ними поболе будет. А Бездне их сила нужна, ох как
нужна... Тебя, Мауриций, когда в  Дверь  войдешь,  -  и  то  долго  менять
придется... а ведь ты патриарх, не чета иным братьям!.. Так что...
     - Испытаю пришлых, - перебил  Верхнего  Мауриций,  сердито  слушавший
последние слова. - Пройдут испытания  -  пущу  к  Двери.  Закон  соблюдать
надо...
     -  Надо,  надо,  -  неожиданно  рассмеялся  Тидид,  и  тьма  в   углу
колыхнулась, рождая голубоватые льдистые искорки. - Правильно, Мауриций...
пусть все идет, как идет. Советовать не стану. Одно скажу: захотят гости к
Двери идти - проверяй-не проверяй, а силой не останавливай. Нет у вас мощи
на них, а овец зря терять жалко. Нашими трудами собраны...
     - Обычай соблюду, - упрямо сказал патриарх. - А там посмотрим...
     Снова раскололся смехом хрусталь в углу и - растаял, как и  не  было.
Тихо, темно - да не темнее обычного.
     Мауриций еще раз глянул в окно, на  сруб,  где  остановился  странный
гость.
     - Видевший рассвет... - прошептал патриарх, словно  пробуя  сказанное
на вкус, и ему показалось,  что  за  спиной  у  него  кто-то  вздрогнул  и
отшатнулся.



                     СРЕЗ БУДУЩЕЙ ПАМЯТИ. ЛОГИКА МИФА

     Кто прав - титаны или боги?..

             "...За пурпурным островом Заката, между  миром  жизни
        живой и миром жизни мертвой,  лежит  Великая  Бездна,  где
        корни земли, и морской пучины и звездного неба - все концы
        и начала Вселенной. Там бушуют и мечутся свирепые вихри  в
        вечной свалке друг с другом. Там жилища сумрачной  Ночи  в
        черном тумане. Там ужасом веет. Даже боги  трепещут  перед
        великой Бездной Вихрей".
                                          Предание о Бездне Вихрей

                   "...Там небо - черный каменный свод,
                   Ущербный месяц на нем
                   Корчится, как немой,
                   Который силится заговорить
                   И не может ни слова сказать.
                   Рябое, щербатое солнце там
                   Судорожно искривилось, как рот
                   Глухонемого, который мычит,
                   А не может заговорить.
                   Вот оно каково - обиталище бурь,
                   Бушующая Бездна Одун".
                         Баарчин-Кара. Легенды черной земли

                   "...В начале времен,
                   Когда жил Имир,
                   Не было в мире
                   Ни песка, ни моря.
                   Земли еще не было
                   И небосвода -
                   Бездна зияла,
                   Трава не росла.
                   Бездна девяти
                   Живых миров,
                   Девяти корней
                   И древа предела,
                   Еще не проросшего..."
                         Сказания Семи каллов. Сага об Имире

                   "...Появилось наважденье
                   И несчастье от заклятий,
                   Силой круга чародеев
                   И певцов весьма искусных, -
                   На седалище злых духов,
                   На полянах для гаданья,
                   На равнинах бога смерти,
                   Изнутри земли явилось.
                   Из покрытой илом глуби,
                   Глуби тысячесаженной,
                   Из шипящего потока,
                   Из огнем кипящей Бездны..."
                         Слезы согдийских камней. Песнь III

                   "...Есть упоение в бою,
                   И бездны мрачной на краю,
                   И..."
                          Из поздних источников

             "...мы - бездна, смеялись глаза, мы - Бездна Голодных
        глаз, мы - несыгранная роль, мы - ненаписанная пьеса; мы -
        сущность,   не  получившая  существования;   выпусти  нас,
        человек, и мы станем статистами в твоем бенефисе..."
                     Трактат магистра Сарта о Бездне Голодных глаз



                                    4

     ...В два часа пополудни Маурицию доложили, что приближаются братья из
Озерного Скита. Сам патриарх Нормант с ними и гости - чужаки,  то  есть...
Дошло, дошло письмо, его, Мауриция, письмо, вовремя  дошло,  вскоре  и  из
Западного Скита братья явятся - к вечеру, согласно Закону...
     Дождь наконец перестал, хотя небо еще хмурилось, и  по  его  мглистой
поверхности носились обрывки грязного рубища туч. Озерные братья разошлись
по срубам, двое гостей - то ли Господа, то ли нет, не понять в сутолоке  -
тоже в Агриев домишко подались, где этот, который со змеюкой, обретался; а
патриарх Нормант уже поднимался по ступенькам, и  двое  братьев-услужающих
распахивали перед  ним  двери,  и  сам  патриарх  Мауриций  шел  навстречу
почетному гостю...
     Еще через пару часов Западный патриарх Муасси прибыл, мучаясь одышкой
и багровея тучным лицом, а за ним пришлый шел со сворой своей, и западники
шептались о Хозяине Волков  и  грядущем  Испытании.  Невидимое  за  тучами
солнце  медленно  клонилось  вниз,  и  Мауриций  заблаговременно  приказал
готовить костры, что в этакой сырости оказалось делом непростым. Церемония
должна была начаться на закате...


     ...Тревожно и неприветливо метались  по  утоптанной  поляне  багровые
блики костров, зыбкими сполохами  отражаясь  в  глазах  Видевших  рассвет,
пятерых  волков  и  удава  с  медным  ошейником  -  замерших  в   ожидании
неизвестного. Тихо перешептывались братья: кто - с  почтением,  кто  -  со
страхом затаенным, а кто - и с недоверием косясь  на  темные  фигуры.  Кто
такие - неведомо, откуда взялись - неясно;  что  за  душой?  -  так  поди,
залезь к ним в душу-то!..
     Высокий  молодой  парень  с  пепельной  гривой   вьющихся   волос   и
хищно-веселым  взглядом;  другой  -  непривычно  раскосый,   бронзовокожий
улыбчивый  крепыш;  еще  один  -  суровое,  непроницаемое  лицо  и  плавно
перетекающий в сумерки плащ с очертаниями непонятной палки за плечом...  И
старик в потертой хламиде неопределенного  цвета  и  покроя,  в  бездонной
пустоте глаз своих баюкающий закованное в цепи Нечто, -  а  лица  его  так
никто и не сумел разглядеть: то ли костры чадили немилосердно, то  ли  еще
почему...
     Силой, неясной и оттого еще более таинственной силой веяло от них,  и
трудно было понять: то ли огонь Бездны пылал в глазницах Видевших рассвет,
то ли просто пламя костров отражалось в глазах самозванцев...
     У всех четверых были тени. Кто  они,  эти  четверо?  Ответа  не  знал
никто. Даже патриархи.
     Ну что ж, на то и Испытание...
     ...Толпа послушников  почтительно  расступилась,  и  трое  патриархов
возникли  из  тьмы  дальнего  конца  поляны.  Тяжелые  ворота  в   высоком
бревенчатом частоколе вокруг места Испытания  распахнулись  и  со  скрипом
затворились за их спинами. И с лязгом упал железный засов - хотя никто  не
прикасался к нему.
     Над собравшимися царила тишина  ожидания.  Патриархи  держали  паузу.
Гости тоже молчали.  Послушники  затаили  дыхание  -  большинство  из  них
впервые присутствовало на церемонии испытания.
     - Мы умоляем достойнейших Господ, именующих себя  Видевшими  рассвет,
простить нас, недостойных, желающих  разрешить  свои  сомнения  Испытанием
согласно Закону! - голос патриарха Мауриция звучал почтительно, но твердо.
     Четверо  хранили  молчание.  И  по  их   лицам   бродила   одинаковая
двусмысленная усмешка.
     - Если Господа изъявляют согласие  -  начнем  Испытание.  Мы  заранее
признательны гостям за добровольное участие...
     Недобрая тень мелькнула в ровном голосе Мауриция. Патриарх сделал шаг
назад, и аспидно-черные, чуть искрящиеся рясы трех владык слились  в  одно
целое, в  монолитную  глыбу  непроглядного  мрака.  Спустя  вечность  мрак
соизволил распасться на три величественные фигуры, и средний  из  троих  -
все тот же Мауриций - шагнул к пылающему рядом костру.
     Патриарх не торопясь опустил руку в огонь, и через секунду на  ладони
Мауриция лежал раскаленный докрасна шар величиной с голову  ребенка.  Нет,
не лежал... Шар непонятным образом висел  над  ладонью  патриарха,  словно
между  брызжущим  искрами  металлом  и  человеческой  плотью  была   некая
невидимая прокладка.
     С застывшей маской ледяной почтительности  патриарх  медленно  поднял
шар над головой и легко толкнул его вперед. Ком огня отделился от  руки  и
плавно поплыл по воздуху к Хозяину Волков. Тот  то  ли  отрешенно,  то  ли
завороженно глядел на него, не двигаясь с места. Но в какое-то  неуловимое
мгновенье другой Господин  -  раскосый  атлет  -  вдруг  шагнул  вперед  и
спокойно взял шар правой рукой. Не поймал, а  именно  взял,  как  берут  с
полки привычный предмет, почти не глядя, зная его место заранее, и  находя
нужное чуть ли не мгновенно.
     Шар плотно лег в ладонь; послышалось шипение,  и  в  воздухе  запахло
паленым мясом. Господин равнодушно посмотрел  на  чуть  потускневший  шар,
презрительно плюнул на него - плевок немедленно испарился - и так же легко
метнул шар обратно. Только на этот раз шар не поплыл по воздуху, а полетел
быстро и тяжело, как и положено железному ядру, пущенному умелой рукой.
     Мауриций не успел  поймать  или  остановить  шар,  и  тот  с  грузным
чавканьем шлепнулся в грязь у его ног. Фигура патриарха окуталась  облаком
пара, и шар окончательно погас.
     Господин сощурился, отчего  глаза  его  превратились  в  неразличимые
щелочки, и так же равнодушно поднял руку  над  головой.  Ладонь  его  была
чиста! Ни следа ожогов - а ведь  раскаленный  металл  должен  был  прожечь
плоть до кости!..
     По толпе прошел ропот. Многим показалось, что еще чуть-чуть, и шар бы
угодил прямо в патриарха. То ли Видевший  рассвет  пожалел  Отбрасывающего
Тень, то ли власти Мауриция хватило, чтобы остановить верную смерть... Кто
знает? И рука, рука без ожогов... Господин? Да, наверное...
     Несколько смущенный Мауриций с поклоном отступил назад, а вместо него
выступил высокий и изможденный постами Нормант - патриарх Озерного  Скита.
С достоинством кивнув собравшимся, он извлек  из  складок  своего  одеяния
лист бумаги и короткий отточенный нож. Несколько взмахов - и обрезки упали
в грязь, а Нормант торжественно дунул на оставшееся и...
     Три похожие на  человечков  бумажные  фигурки  взлетели  в  воздух  и
понеслись к испытуемым; они быстро росли, обретая объем и рельеф, - и  вот
трое воинов в кольчугах и с кривыми саблями несутся к Видевшим рассвет.
     Воины мчались на старика в балахоне  -  и  в  последнюю  секунду  его
заслонил владелец серого плаща, неспешно поднимая руку  к  своей  странной
палке. И никто так и не сумел разглядеть случившееся.
     Чужак исчез. Он растворился в  мерцающих  сумерках,  превратившись  в
две, три, пять фигур, мелькнувших на миг в отсветах костров,  -  и  вокруг
размазанного   молниеносным   движением   силуэта   вспыхнул   голубоватый
призрачный ореол, полыхнувший стальным блеском и немедленно погасший...
     Через секунду Видевший рассвет стоял в прежней позе.  Три  призрачных
воина застыли вокруг пришельца. Чужак усмехнулся и резко топнул ногой -  и
только мелкое бумажное конфетти осыпалось  на  землю  в  тех  местах,  где
стояли три грозные фигуры...
     Толпа зашумела. Стали различимы отдельные выкрики:
     - Бледный Господин!
     - Танцующий с Молнией!
     - Слава!..
     Танцующий  с  Молнией  с  тем  же  отсутствующим  выражением   слегка
поклонился и отошел в сторону.
     Патриарх Нормант также поклонился - заметно ниже, чем в первый раз, -
и уступил свое  место  приземистому  патриарху  Муасси.  Тот  без  поклона
простер  руки  к  центру  поляны.  Некоторое  время  все  оставалось   без
изменений; послушники притихли, с трепетом ожидая, какую же  силу  вызовет
вспыльчивый   Муасси,   чтобы   испытать   гордых   пришельцев   последним
испытанием...
     ...В центре поляны заклубилось облачко сизого тумана. На  лбу  Муасси
выступили капли пота, руки его задрожали,  губы  патриарха  подергивались,
бормоча невнятные слова; потом Муасси с трудом повернул  голову  к  другим
патриархам и те поняли. Оба шагнули вперед, и вновь рясы их слились в один
искрящийся сгусток мрака. Три пары рук, словно  высохшие  ветви  дерева  с
тремя стволами, стали лепить взвизгивающий  туман,  и  чем-то  первобытным
повеяло от кровавых глаз, белоснежных  клыков,  рождавшихся  под  пальцами
патриархов, - и вот уже невиданный зверь скалит огромную пасть и  мясистый
хвост бьет по земле, а чешуя на клиновидной груди горит алыми отсветами, и
топорщится острыми шипами высокий гребень...
     Большая Тварь. Вернее то, как представляли ее  себе  патриархи  -  не
видевшие ее ни разу в жизни.
     На свое счастье.
     Вот только  огни  костров  слегка  просвечивали  сквозь  ворочавшуюся
фигуру чудовища...
     Призрак. Призрак Большой Твари.
     И метнулась по земле, почти сливаясь с ней, узкая пружинистая лента -
ловчий удав Зу, гордость корпуса "гибких копий", давал  хозяину  время  на
взмах. И пошатнулся призрак от страшного удара огромной змеи.
     Пошатнулся - но выстоял. Удав мертвыми  путами  охватил  задние  лапы
твари, и ринулся вперед Хозяин  Волков  -  нет,  теперь  уже  Волк-Хозяин,
прыгая на грудь врага, стремясь достать горло...
     - Превратился!.. - глухой ропот колыхнул сбившуюся толпу.
     Силен  был  призрак,  силен,  рожденный  усилиями  трех   патриархов,
побочный сын Небытия  и  извращенной  фантазии!..  Не  достал  Волк-Хозяин
чешуйчатое горло, и когти твари располосовали  его  бок;  капли  дымящейся
крови упали на тело призрака, и он словно стал  плотнее,  материальнее,  и
тихо ахнула толпа, вздрогнули патриархи - но не только от этого...
     Раны Волка-Хозяина зарастали на глазах, минуты не прошло, а  стая  во
главе с разъяренным вожаком уже кинулась в новую, казалось бы безнадежную,
атаку...
     - Бледный Господин!..
     Опоздал Волк-Хозяин... Двое  молодых  волков  уже  бились  в  агонии,
поджарая волчица выла с разорванным бедром, а кровь их впитывалась в чешую
монстра, и тот окончательно обрел плоть, налился новой силой, и попятились
оставшиеся волки,  затравленно  рыча;  и  кончались  силы  у  звенящей  от
напряжения змеи...
     Переглянулись патриархи,  невольно  отступая  назад.  А  Танцующий  с
Молнией вырывался из рук того, кто не горел в огне,  стремясь  кинуться  в
свалку; и вдруг все замерло, а удав распустил кольца  и  зашипел  почти  с
мольбой...
     И в ответ взревела ночь. Не эта, пьяная от крови ночь, а та, древняя,
забытая, встающая над миром во всем великолепии давно схороненного  ужаса.
И на пути зверя встал сутулый старик в дурацкой хламиде, и словно  лопнули
невидимые цепи, сдерживавшие ревущее Нечто... лопнули и рассыпались дождем
осколков...
     Навстречу Призраку Большой Твари вставала Большая Тварь. Только морда
второго зверя была заметно шире и более плоская, хвост  -  короче,  задние
лапы - мощнее, и всем почему-то сразу стало ясно, кто из них - настоящий.
     Непридуманный.
     Толпа отшатнулась к окружающему поляну частоколу, и кое-кто уже начал
на всякий случай карабкаться наверх. А твари сверлили друг друга пылающими
глазами, и потом призрак рванулся вперед, но удар хилой на  вид  когтистой
лапы отшвырнул его, оставляя  на  теле  глубокие  борозды.  Большая  Тварь
ударила  еще  раз,  и  сквозь  рваные  раны  творения   патриархов   стало
просвечивать пламя костров.
     А потом отлетела в сторону и  растаяла  в  воздухе  оторванная  лапа,
расползлась гнилой ветошью несокрушимая  чешуя,  и  победный  рык  Большой
Твари прокатился по оцепеневшей поляне. Патриархи стояли там, где  и  были
во время поединка, и ящер уверенно двинулся к ним.
     Мауриций замахал руками, выкрикивая заклинания, но ящер не обратил на
смешные жесты старика никакого внимания, быстро приближаясь к людям.
     Три фигуры возникли рядом с ошеломленными патриархами. Хозяин Волков,
уже в человеческом обличье, сгреб в охапку протестующего Муасси, Танцующий
с Молнией перекинул  через  плечо  тощего  Норманта,  а  третий  подхватил
Мауриция - и Видевшие  рассвет  с  неожиданной  легкостью  перебросили  не
успевших ничего понять патриархов через частокол.  А  мгновением  позже  и
сами оказались по другую его  сторону.  Послушники  заспешили  последовать
примеру старших, а оставшиеся в живых волки и удав давно успели  исчезнуть
неизвестно куда.
     Большая Тварь с размаху налетела на частокол, и бревна затрещали  под
чудовищным напором. Некоторое время дерево еще держалось, а затем огромные
колья с хрустом разлетелись в щепки, и оскаленная морда ящера показалась в
проломе.
     Успевший подняться на  ноги  Мауриций  попятился  и  невольно  закрыл
глаза. Вот оно, наказание за неверие, за постыдное Испытание...
     Тишина.
     Мауриций с трудом сдержал дрожь высохшего тела и  открыл  один  глаз.
Затем другой...
     Старик в хламиде стоял перед ним и вымученно улыбался.
     - Ничего, ничего.  -  Он  отечески  потрепал  Мауриция  по  плечу,  и
патриарх внезапно почувствовал себя мальчиком.  -  Ничего...  Не  для  вас
такие игрушки. Ох, не для вас... И кто ж это вас надоумил?..
     Старик замолчал и, повернувшись, зачем-то полез обратно в  пролом.  А
три вдруг сразу постаревших человека молча смотрели ему вслед...



                                    5

     ...А утром было солнце. Умытое, розовощекое  солнце,  и  смотреть  на
него было совсем не больно, а наоборот - тепло и щекотно. Хозяин Волков  и
Танцующий с Молнией лечили своих  зверей,  и  многие  послушники  пытались
помогать им, преодолев робость и стеснение, но у них плохо  получалось,  и
младшие братья  суетились  и  толкались,  наперебой  предлагая  то  свежую
родниковую воду, то какие-то особо целебные  листья  и  чистые  ткани  для
повязок. Брат Манкума чванился и носился со своей славой первооткрывателя,
зовя гостей уважительно-фамильярно "Господин Сигурд" и  "Господин  Солли".
Впрочем, пришельцы  даже  настаивали  на  подобном  обращении,  все  время
пытаясь опустить приставку "господин", но мало преуспев в этом деле.
     Двое остальных гостей на людях почти не показывались и  явно  хотели,
чтобы их оставили в покое.
     После полудня брат Манкума, якобы в поисках клейкой смолы  для  мази,
носился по всему Скиту,  тыча  под  нос  всякому  встречному  левую  руку,
укушенную  особо  избранной  волчицей  Хозяина  Волков.  Братья   серьезно
осматривали красные полосы на Манкумином предплечье и одобрительно хлопали
пунцового от счастья Манкуму по разным частям тела.
     К вечеру пришло послание от триумвирата патриархов с  разрешением  на
посещение Двери. Все прекрасно  понимали,  что  это  пустая  формальность,
соблюдение буквы Закона, и хвост  младших  братьев  тянулся  за  Видевшими
рассвет, куда бы те ни пошли; и послушники уже  начинали  шептаться  между
собой, что если бы все Господа были такими, то...
     Что именно подразумевали послушники, выяснить не удалось, потому  что
в этом месте они неизменно замолкали.
     А потом был закат, и Дверная Роща, кроны деревьев которой  так  тесно
переплелись между собой, что румянец  заката  лишь  скользил  поверху,  не
проникая в вечный полумрак; и вход в стволе  огромного  дерева,  и  крутая
узкая лестница, и переходы,  коридоры  каменного  лабиринта...  и  зал  со
стенами, усыпанными слюдяными блестками, напоминавший  Пенаты  Вечных,  но
совершенно пустой, и в конце его была - Дверь.
     Дверь.
     И в сухой тишине зала неслышно перекатывались колючие льдинки на  дне
хрустального  резного  бокала.  Смех,  призрачный  смех  мертвой  Калорры,
ночного Шайнхольмского леса, поляны в зарослях Ра-Муаз.
     Льдинки на дне бездонного бокала.
     Даймон не отрываясь смотрел на Дверь, и Сигурд  чувствовал  исходящее
от Пустотника напряжение,  ощущая  его  почти  физически;  ознобная  дрожь
волнами пробегала по худому телу Даймона, передаваясь Ярроу, и от  него  -
строгому неподвижному Марцеллу.
     Рядом тихо вскрикнул Солли. Сигурд с усилием повернул голову,  глянул
на зал у себя за спиной, и возглас удивления замер у него на губах.
     Зал был полон  темных,  чуть  колеблющихся  фигур  с  белыми  пятнами
отрешенных лиц,  зал  превратился  в  беззвучно  текущее  море  с  пенными
барашками на гребнях мерцающих волн; зал был  до  невозможности  похож  на
Пенаты Вечных, только там, в штольнях  Ра-Муаз,  молчаливая  неподвижность
камня скрывала вечно живой, кричащий взгляд добровольно ушедшего  беса,  а
здесь изменчивость очертаний рождала мраморное лицо с недвижными блестками
глаз, изредка отливавших алым...
     Узор ночного тумана. Мороки. Варки. Дети Бездны. Новая раса...
     - Брайан... - тихо шепнул Ярроу, до рези под  веками  всматриваясь  в
одно из бледных пятен. - Ойгла,  почему  ты  не  дождался  меня  тогда,  в
Калорре?.. Ведь все могло быть совсем по-другому...
     - Хинс... - выдохнул Солли, делая шаг вперед  и  щурясь.  -  Хинс  из
клана пардусов, зачем ты звал меня там, в Шайнхольме? Что ты хотел сказать
мне, и чего я не дослушал, убегая?..
     - Я пришел, Тидид.
     Это было все, что сказал Марцелл.
     За их спинами хлопнула Дверь. Видевшие рассвет  резко  обернулись,  и
словно холодный ветер тронул их плечи стылой ладонью. Даймона рядом с ними
не было. И Дверь уже закрылась за ним.
     Время уныло бродило по залу,  разбрасывая  горсти  мгновений  во  все
стороны; Время скучало и никак не  могло  найти  выхода,  потому  что  оно
ослепло и ощупью двигалось вдоль стен, немых стен, натыкаясь  на  выступы,
обдирая руки о шероховатости камня; и наконец  Дверь  хлопнула  во  второй
раз.
     Даймон шел неуверенно, так,  словно  он  разучился  ходить  и  теперь
учился заново. Стар был Пустотник. Чудовищно стар.
     - Там ничего нет, - хрипло пробормотал Даймон. Губы его  тряслись.  -
Там ничего нет. И это "ничего", которого нет, едва не свело  меня  с  ума.
Если бы я не  успел  отгородиться  от  него  Большой  Тварью...  Теперь  я
понимаю, что такое - Бездна. Это Ничто. Каждый,  стоявший  на  Пороге  или
получивший поцелуй варка, впускает в себя зародыш  Бездны.  Теперь  в  нем
существует  Ничто,  способное  стать  чем  угодно.   Отсюда   и   все   их
способности... И чем чаще ты пользуешься даром - тем больше в тебе Бездны,
тем сильнее становится Ничто, и то "что-то", что некогда было тобой, твоей
личностью, - оно разлагается, отмирает, уходит навсегда...  Таково  знание
Бездны.
     - И?.. - одним дыханием шепнули Видевшие рассвет.
     - Знание само по себе не бывает плохим или хорошим, - твердо  ответил
Даймон. - Раз в день, на закате, Дверь в Бездну будет  открываться  только
для меня. Я буду писать Книгу. Книгу Знания Бездны. Это ее условие. Читать
эту Книгу будут только Видевшие рассвет. Это мое  условие.  Но  писать  ее
буду все же я - Даймон, Пустотник, Меченый Зверем, Стоявший над Бездной...
     - Ты забыл сказать: "Я - человек".
     Марцелл пристально смотрел на Даймона, идущего через зал к лестнице.
     Зал был пуст. И уставшее  Время  сидело  у  западной  стены,  пустыми
глазницами уставясь на Видевших рассвет. А вокруг почему-то царил стойкий,
неистребимый аромат опавших осенних листьев...




              КНИГА ТРЕТЬЯ. СКАЗАНИЕ О ВСТАВШИХ ПЕРЕД БЕЗДНОЙ

                                              Он был героем, я - бродягой,
                                              Он - полубог, я - полузверь,
                                              Но с одинаковой отвагой
                                              Стучим мы в запертую Дверь.
                                                                 Н.Гумилев



                        ТЕНЬ ШЕСТАЯ. КНИЖНЫЙ ЧЕРВЬ


                                1. СИГУРД

     Казалось, этому не будет конца, но все в этом мире  рано  или  поздно
имеет  свое   завершение.   Сигурд   равномерно   постукивал   остроклювым
молоточком, и из-под жала крохотного  резца  выходили  знаки,  похожие  на
птичьи следы на песке; выходили и  разбегались  по  изогнутой  поверхности
Сигурдова меча. Потом надо было смешать золу прошлогодней дубовой  коры  с
соком  травы  сай  и  добавить  еще  несколько  составных  частей,   чтобы
полученную жидкость  втереть  в  неглубокие  бороздки  знаков.  Получалось
красиво: чернь узора по стальной голубизне клинка. Главное здесь  было  не
ошибиться в последовательности рисунка и сроках настаивания зелья.
     И тогда не придется оковывать  меч  серебром,  портя  работу  древних
мастеров: клинок, покрытый узором из  знаков,  которые  Сигурд  вычитал  в
Книге Бездны, успешно мог противостоять любой призрачной плоти...
     У Солли память была гораздо лучше, и выученик Сына Большой Твари  мог
запомнить с первого раза гораздо больше Слов и Знаков, прочитанных  ими  в
Книге, что  в  последние  время  раздражало  Ярроу,  бравшего  в  основном
работоспособностью. А спрашивать у Даймона было бесполезно  -  тот  вообще
жил от заката до заката; и когда  Пустотник  скрипел  пером,  разбрызгивая
самодельные чернила, то ничего вокруг не видел и не слышал.
     Сигурд отложил молоточек, глядя на изгиб клинка и пытаясь  привыкнуть
к глухой шершавой неприязни, копившейся внутри.
     Баловень судьбы Перевертыш с  его  блохастыми  волками,  отмороженный
Даймон и Книга, где треть непонятна, треть не нужна - ему,  Сигурду  Ярроу
не нужна! - а от остального голова пухнет; Марцелл еще этот, слова от него
не дождешься, шляется неведомо где...  братья  местные  вечно  под  ногами
вертятся, а их улыбки хоть в чай клади, вместо меда...
     Зу тихонько ткнулся головой в бедро Ярроу и вопросительно зашипел.
     - Отстань, - буркнул Сигурд, дергая ногой. - Не до тебя...
     Удав обиженно отполз в сторону и свернулся клубком,  искоса  наблюдая
за хозяином.
     Сигурд взял меч, вышел на утоптанное место и медленно протанцевал два
"потока" из оружейных комплексов  Скользящих  в  сумерках.  Вышло  вяло  и
бесстрастно, хотя формы он не потерял. Да только к чему  все  эти  мелочи?
Вот настой смешаем, знаки вычерним -  хотя  они  и  без  настоя  сработать
должны, только послабее, - и с таким  мечом-самобоем  при  любой  форме  в
мастера прорвемся... Не все ли равно - тот удар  или  этот,  на  повторном
взмахе или еще как?..  Хорошую  Книгу  все-таки  пишет  Даймон,  полезную,
сколько ни выучим - на наш век хватит... Утрем нос Перевертышу!..
     Ярроу бросил меч на землю, сел на бревно и прикрыл глаза. Что-то было
не так. В нем. Внутри. Не так.
     Он вновь разлепил веки - и увидел.
     Увидел валявшийся на земле испачканный меч. Подарок  Фарамарза.  Брат
Скользящего в сумерках. На земле. В грязи.
     Рядом шипел расстроенный Зу.



                                 2. СОЛЛИ

     ...Вайл скулила, а Солли стоял над ней и  чувствовал  себя  последним
подонком. Минуту назад он собственноручно избил волчицу за то, что она  не
захотела пить воду.
     Им сотворенную воду.
     Все дело было в роднике. За восточной окраиной Скита Крайнего глотка,
в тени невысоких широколистных деревьев бил родник с необычайно вкусной  и
слегка шипучей водой. Еще  месяц  назад  Солли  с  удовольствием  бегал  к
источнику по три раза на день, зачастую в волчьем обличьи и вместе с Вайл,
которую переполнял щенячий восторг... Но чем дальше, тем  меньше  хотелось
Изменчивому куда-то бежать, да еще из-за какой-то никому не  нужной  воды,
по жаре, и вообще...
     В последнее время он разлюбил выходить днем. Вечером и прохладнее,  и
воздух чище, а вода везде одинакова...
     Солли  набрал  в  миску  воды  из  ведра,  стоявшего  в  коридоре,  и
забормотал над ней тихо и неразборчиво, делая руками странные  пассы.  Это
было совсем свежее знание, он только позавчера вычитал его в Книге  и  еще
не успел проверить на деле.
     Вскоре мутная жидкость посветлела, стала прозрачной, и на поверхности
заиграли  веселые  пузырьки.  На  вкус  вода  была  точно  такой  же,  как
родниковая, и Солли подвинул миску заворчавшей Вайл...
     Волчица ткнулась в миску носом, зафыркала и  отошла  в  сторону.  Три
раза Солли пододвигал к ней сотворенную воду, и в  последний  раз  упрямая
волчица перевернула миску, разлив воду.
     Тогда Солли ударил ее. И еще раз. И еще.
     А теперь он стоял над скулившей Вайл, и волчица лизала  ему  ноги,  а
Изменчивый плакал, и слезы были подобны родниковой воде из  источника  под
деревьями, только гораздо более соленые...



                                3. МАРЦЕЛЛ

     ...Те, которые Я, перессорились друг с  другом.  И  мне  понадобилось
немало усилий и времени, чтобы склеить, собрать из разъяренных и брызжущих
слюной осколков прежнюю мозаику нашего общего Я.
     Проклятая Книга! Она манила к себе, как может манить  лишь  недопетая
песня, ускользающая власть, недочитанная  и  недописанная  Книга!  -  и  я
погружался в волны тайного знания, огибая островки непонятного, минуя рифы
запретного, ныряя в лагунах дозволенного,  пока  вал  пенящейся  скуки  не
захлестнул меня...
     Скука. Скука набилась мне в рот, обдирая десны; скука висела  у  меня
на шее мельничным жерновом, и не было у  меня  Дела,  достойного  беса,  и
вновь просыпалась внутри давнишняя мечта об отдыхе, о покое - о Смерти...
     Мне уже сейчас не хотелось  почти  ничего.  А  когда  Даймон  наконец
допишет Книгу и я прочитаю ее до конца -  мне  не  будет  хотеться  совсем
ничего!.. И от сосущей, дикой, смертной скуки...
     Я знал,  что  Сигурд  завидует  Изменчивому,  опережающему  салара  в
изучении Слов и Знаков; я видел,  как  Солли  стал  обращаться  со  своими
волками,  да  и  меня  самого,  признаться,  стала  раздражать  раболепная
услужливость младших братьев и вежливая почтительность патриархов.
     О небо, еще немного, еще одна страница Бездны - и...
     Нельзя подписать договор с Бездной и  надеяться  выиграть  -  выигрыш
неминуемо обернется поражением! О Книжный Червь тайного знания, как  легко
вползаешь ты в душу, как сладок голос твой, когда ты незаметно вгрызаешься
в святая святых...
     - Внемли мне, человек, перелистни страницу!..
     ...И Скользящие в сумерках  невидимой  грозой  выжгут  осиные  гнезда
Перевертышей - и горе всем остальным!..
     - Тайное знание, человек, тайное, сокровенное... даром, совсем даром,
и только тебе...
     ...И  Изменчивые  возденут  к  небу  властные  руки,  чумой  затопляя
поселения ненавистных Мертвителей, и горе всем остальным!..
     - Кончены труды твои, человек, снято тяжкое бремя; читай - и за тобой
будет будущее, твое прекрасное будущее, и только за тобой!..
     ...И просто люди силой Слов и Знаков сметут с лица земли и первых,  и
вторых, и третьих - всех, кто не хочет быть просто человеком или не  может
им быть... и горе всем остальным!..
     Вот почему Бездне нужен был  Даймон...  Или  я.  Ни  один  варк,  уже
вкусивший от Небытия,  не  смог  бы  написать  Книгу!..  Еще  одна  Дверь,
шуршащая, шелестящая, разлагающая непосредственно сознание, душу - Книжный
Червь...
     Я встал, и те, которые Я, встали вместе со мной. Если я прав, то лишь
у патриарха Мауриция сумею я найти подтверждение моей правоты.
     У патриарха. В хрониках Верхних.
     Ведь не может же быть, чтобы я оказался первым?!.



                                    4

     - Нам необходимо видеть патриарха!
     Кроха Йонг лениво поднялся навстречу  вошедшим,  двигаясь  с  грацией
невыспавшегося носорога.
     - Патриарх Мауриций занят, Господа, - вежливо, но твердо заявил он. -
Приходите с утра, а лучше - к полудню...
     Ярость затопила Сигурда. Какой-то ничтожный услужающий смеет говорить
с ними таким образом, - с ними, с Танцующим с Молнией и Хозяином Волков!..
Краем сознания он успел удивиться этой слепой ярости, удивиться ее  чуждой
природе - но было поздно.
     - Ты что, ублюдок, не понял?! Или мне придется повторять дважды?!
     Кроха  Йонг  набычился,  искоса  взглянув   на   проходившего   сбоку
долговязого Фарсаула, и угрюмо промолчал, не двигаясь с места. С  лавки  у
окна  вставали  еще  трое  братьев-услужающих,  которых  оставил  Маурицию
уехавший к себе западный патриарх Муасси.
     Сигурд шагнул вперед, рука его метнулась к рукоятке меча... Салар был
страшен, и в эту самую минуту луч закатного солнца  просочился  в  окно  и
упал на лицо  Скользящего  в  сумерках.  Ярроу  машинально  отмахнулся  от
неприятно-теплого прикосновения - в последнее время его раздражало многое,
в том числе и солнце - и его локоть чуть  не  сломался  в  мертвой  хватке
лапищ Крохи.  Сигурд,  стиснув  зубы,  вывернулся  под  немыслимым  углом,
стараясь ослабить давление на хрустящую руку,  но  Кроха  держал  умело  и
ловко.
     Солли бросился к ним,  вскидывая  вверх  жезл,  вырезанный  утром  из
Заветного  дерева,  и  выкрикивая  тайные  слова,  но   железные   объятия
ухмыляющегося Фарсаула  стиснули  ему  ребра,  голос  прервался,  и  Солли
затрепыхался,  словно  пойманная  рыба,  хватая  ртом  воздух.  Две  двери
открылись одновременно. И в приемном покое  объявился  величавый  патриарх
Мауриций и запыхавшийся брат Манкума.  Послушник  заканчивал  фразу,  явно
начатую еще на крыльце:
     - Даймон... Господин Даймон передает, что сегодня...
     Манкума резко замолчал, глядя на происходящее, потом то ли вскрикнул,
то ли всхлипнул, и  кинулся  к  Крохе,  молотя  худыми  кулачками  по  его
необъятным плечам и  тщетно  пытаясь  оторвать  толстые  пальцы  Йонга  от
согнувшегося в три погибели Сигурда.
     Один из западников коротко взмахнул полированной дубинкой  и  опустил
ее на затылок Манкумы. Тот дернулся, захрипел и осел на пол,  запрокидывая
отяжелевшую голову.
     Мауриций улыбнулся и аккуратно прикрыл за собой  двери  в  патриарший
покой.
     - А я-то вас на смену прочил...
     Голос Мауриция был, как обычно, сух и ровен.
     - Мне ведь известно, кто вы... Испытание - Испытанием, только после я
с Верхними разговаривал... с  НАСТОЯЩИМИ  Верхними...  Но  думал  -  Книгу
дочитаете и дадите старикам спокойно на отдых уйти. Заждалась  нас  Дверь,
истомилась... Неровен час, помрем от старости, тогда поздно будет... Тебя,
господин Сигурд, на свое место мыслил посадить, а господина Солли  Озерный
Нормант звать собирался... Патриарх Сигурд и патриарх Солли...
     - А я?!
     Никто не заметил вошедшего Марцелла. А тот стоял привалившись к стене
и со странным любопытством оглядывал приемный покой.
     - А ты сам выбирать волен... Не чета иным...
     Голос Мауриция не изменился ни на йоту.
     Марцелл подошел к телу брата Манкумы и присел на корточки.
     - Понял, парень? - тихо, но отчетливо произнес  бес,  гладя  разбитый
затылок тщедушного послушника. - Вот так-то... Патриарх Сигурд и  патриарх
Солли... А ты, дурашка, спасать  нас  полез!  Вот  и  остывай  теперь,  за
дурость свою человеческую!.. А мы в патриархи пойдем, чего уж там... с нас
станется. Уходящие за Ответом, Видевшие рассвет, Вставшие перед Бездной  -
Патриархи общин Крайнего глотка... Неплохо звучит... для начала...
     Словно закатный луч облил  багрянцем  лица  Сигурда  и  Солли.  Стыд,
обычный человеческий стыд, ожег их своей свистящей плетью, кровь -  живая,
кипящая, бунтующая кровь! - бросилась в лицо,  смывая  бледный  призрачный
налет; и в приемных покоях патриарха Мауриция на мгновение стало тесно.
     Выл Кроха Йонг, тщетно пытаясь удержать в  руках  неукротимый  смерч,
визжал белый как мел Фарсаул, в чьих объятьях возник  разъяренный  волк  с
оскаленной пастью, гулко шлепались в стены братья-услужающие из  Западного
скита; а Марцелл склонился над телом брата Манкумы, и глаза его блестели -
влажные, раскосые, живые глаза...
     ...Когда  все  закончилось,  Марцелл  оглядел  стонущих   общинников,
властно отстранил напрягшегося  Мауриция  и  прошел  в  патриарший  покой.
Вскоре  оттуда  послышался  треск  ломаемой  мебели,  шуршание  бумаг,   и
некоторое время спустя Марцелл вышел с пожелтевшим  свитком  и  потряс  им
перед собравшимися.
     - Все-таки я был прав, - медленно протянул Марцелл. - Вернее, не один
я...



              СРЕЗ ЧУЖОЙ ПАМЯТИ. ТАЙНА ОПАЛЬНОГО ПАТРИАРХА

     ...Аз недостойный, пишу строки эти не из корысти  и  не  в  поощрение
мудрости, но в великом помрачении и смятении души, ибо рушится дело  жизни
моей, и отчаяние овладевает дрогнувшим сердцем...
     Если я не прав, то радостно приму кару  за  помыслы  еретические,  но
если верны догадки мои - горе тебе, мир содрогающийся,  и  грядут  сумерки
без рассвета!..
     Многое помню я, патриарх Скита Филумен Бротолойгос, ведущий род  свой
от Порченого жреца Согда, славного Ктерия Бротолойгоса, часто  говорившего
"нет", когда другие говорили "да" или молчали... Не промолчу и я,  далекий
правнук его, не промолчу - и  пускай  кричит  память  под  ножом  строгого
лекаря-рассудка...
     Безусым отроком покинул я ветшающие стены  древнего  Согда  вслед  за
иными, ушедшими за Чистыми Пустотниками искать  выход  из  мира,  ставшего
мачехой для первенцев своих. После долгих лет странствий  руки  мои  клали
первые бревна срубов Скита - тогда еще Скита  Откровения.  Отмечен  я  был
господином Айрисом, избран из сверстников и  ко  многим  тайнам  приобщен,
пока Чистые бились мыслью в стены между мирами, пытаясь выйти за  пределы,
найти землю иную, чистую, безгрешную...
     Небо им судья! Видно,  не  суждена  нам  лучшая  участь,  если  звали
Простор, а откликнулась  Бездна.  Давно  рвалась  она  наружу,  только  не
вырваться без чужой помощи тому, что  не  имеет  существования,  что  есть
Небытие, - но стремящиеся за предел удесятерили усилия,  и  так  открылась
дверь между Бытием и Небытием.
     В тот день - злосчастный! - трое оказались  на  Пороге  и  лишь  двое
вернулись обратно: Чистый Айрис и лар Тидид. Начало было положено.  Бездна
бросила зерно, упавшее на благодатную почву.
     Что есть зло? Нет ответа на сей вопрос, и вечно герои  будут  убивать
чудовищ,  и  каждый  будет  считать  героем  себя,  а  всех  остальных   -
чудовищами. Плохо ли, если мудрый и  сильный,  открыв  Дверь,  приобретает
Вечность и многое другое, чего не имел он до того? Плохо ли,  если  слабый
получает  поцелуй  Верхнего  и  становится  подобен  мудрому  в  том,  что
обретает? Есть ли зло в даре и чем за него плачено?..
     Не знаю... Некогда зрелый муж Филумен Бротолойгос, увидев  сделанное,
сказал, что это - хорошо. Я не  осуждаю  его,  не  осуждаю  себя  -  того,
прежнего; но за истекшую половину века червь сомнений изглодал мою душу, и
не могу боле терпеть. Скажу, выплесну боль мою, и будь что будет!  -  если
будет хоть что-то... Слушайте меня, умеющие слушать, и не говорите, что не
слышали!..
     Варки не способны созидать!  Я  в  давние  времена  читал  свитки  со
стихами  поэтов  Калорры,  видел  деревянные   статуэтки   работы   лесных
мастеров-Изменчивых,  любовался  чеканкой  пряжек  и  гравировкой  клинков
Девятикратных - и это было прекрасно! Целебные мази Перевертышей, воинские
танцы саларов, тонкая улыбка парадоксов Фрасимеда Мелхского - и  это  тоже
было прекрасно! Разные, непохожие, чаще ненавидящие, чем любящие, - все мы
были люди, потому что - творцы!
     Но за пятьдесят лет существования Двери - а она  не  единственная,  я
знаю  это!  -  ничего  не  было  сотворено  прошедшими  через  Дверь   или
получившими долгожданный Поцелуй!  Словно  Некто  сглазил  людей,  ставших
неуязвимыми, вечными, изменчивыми - и пустыми!
     И  отныне  я,  человек  Филумен  Бротолойгос,  слагаю  с  себя  бремя
патриаршества в Ските Крайнего глотка, бывшем Ските Откровения. Я  впервые
называю то, что лежит за Дверью, Бездной Голодных глаз!  Ибо  иного  слова
нет у меня и не будет для Небытия, рвущегося в мир с темной завистью...
     Бедные Господа, вы мертвы! Потому что мертв убивший в себе Творца,  а
убивший добровольно - мертв десятикратно!  Человек  зачинается  в  поту  и
стонах, ваш Поцелуй не чище -  но  вы  не  можете  творить  даже  детей  и
приобщаете лишь тех, кто сотворен не вами  и  до  кого  вы  просто  сумели
дотянуться...
     О Отбросившие Тень, вы способны лишь пользоваться! Чужим телом, чужим
знанием и чужой кровью... Горе миру, которым станете пользоваться вы,  чья
личность разлагается, как в гробу, в вечном мертвом теле!
     Горе - ибо Бездна порождает Бездну! Это говорю  я,  старый  мечущийся
Филумен Брото...



                                    5

     ...Напряженное, угрюмое молчание повисло в покоях  Мауриция,  и  лишь
эхо  страшных  слов  опального  патриарха,  слов,  произнесенных  внезапно
охрипшим  голосом  Марцелла,  -  лишь  гулкое  эхо  еще  раздавалось   под
бревенчатыми сводами...
     Блуждающий взгляд Солли остановился на медленно остывающем теле брата
Манкумы; Изменчивый вздрогнул и рванулся к двери.
     - Даймон! Книга!.. - отрывисто бросил он на бегу.
     Повторять не  пришлось.  Спустя  мгновение  в  срубе  оставался  лишь
бледный Мауриций да вновь начавшие стонать братья.
     Волком Солли добрался бы до Дверной Рощи куда быстрее, но сейчас  ему
и в голову не пришло сменить облик. Вихрем пронеслись они  по  улочкам  не
успевшего опомниться Скита, а за крайним срубом их незаметно нагнала  Вайл
с двумя оставшимися волками. И рядом в траве зашелестела длинная змеящаяся
лента. Впрочем, почему змеящаяся?.. ладно, не до того...
     Зу снова был с хозяином.
     ...Еще не  успело  стемнеть;  но  когда  они  подбежали  ко  входу  в
подземелье, несколько зыбких фигур преградили им дорогу. Солли только  зло
усмехнулся, вскидывая свой засветившийся жезл, но его опередила  стальная,
испещренная муравьиными письменами Знаков молния. И пущенный  недрогнувшей
рукой Марцелла серебряный нож вошел в грудь последнего варка.
     "Здравствуй еще раз, Тидид... Здравствуй - и прощай. Теперь ты мертв.
По-настоящему. Бездна обманула и тебя, обманывающий других..."
     Из  провала  внутри  векового  ствола   вынырнул   опоздавший   варк,
отшатнулся от вспыхнувшего перед ним жезла Солли и,  оступившись,  неловко
взмахнул руками, послышался страшный вопль... -  морок  напоролся  на  сук
растущего  рядом  дерева.  Оно  задрожало,  трепеща  сизыми  листьями,   и
призрачная плоть вокруг раны задымилась и стала распадаться на глазах.
     Солли на миг повернулся к Ярроу:
     - Запомни - Трепетное дерево!.. В Книге этого не было...
     Сигурд кивнул и нырнул вслед за  Изменчивым  и  Марцеллом  в  черноту
провала...



                                6. ДАЙМОН

     ...Перо, скрипя, выводило на пергаменте последние завитушки, и Бездна
словно подталкивала его - скорее, скорее, ты должен успеть, закончить... И
не задумывался старый Пустотник, почему торопит его То, чего  Нет,  почему
он должен спешить, - он вообще все реже задумывался в последнее время...
     Он писал.
     Поначалу, стоя над Бездной, он пытался запоминать и оценивать то, что
нашептывало ему поджидавшее за Дверью Небытие; но едва перешагнув порог  и
вернувшись в зал, он немедленно забывал все. Словно с Дверью захлопывалась
и некая дверь в его сознании. Иногда Даймону казалось, что Бездна  смеется
над ним...
     Выход был один. Писать Книгу при открытой Двери, отдаваясь во  власть
исходящего оттуда потока. И - странное дело -  тогда  ему  не  нужно  было
перечитывать потом Книгу, чтобы восстановить в памяти уже  зафиксированные
бесстрастным (бесстрастным ли?) пером знания... Он помнил все до последней
запятой. Белые, с легкой желтизной и  странно  плотные  листы  с  черными,
похожими на червей завитками, - это были листы его собственной памяти...
     Его. Собственной. И в то же время...
     Нет, не только тайны  Запределья  выплескивал  на  шуршащие  страницы
Пустотник. Дарованные Слова и Знаки наполнял он тем,  что  крылось  в  нем
самом, что лежало глубоко, едва ли не глубже, чем Бездна, -  своей  болью,
своими сомнениями, своей душой... И чем больше души уходило в  Книгу,  тем
меньше  ее  оставалось  в  изможденном,  высохшем   теле   Пустотника;   и
заворочалась, зашевелилась в глубине  его  Большая  Тварь,  чувствуя,  как
слабеет удерживающий ее человек...
     Но Пустотник Даймон не осознавал этого. Он писал Книгу.  Поначалу  он
думал, что тайное знание Бездны поможет  ему,  Марцеллу,  мальчикам,  всем
остальным... потом...
     Теперь он вообще не знал, зачем нужна эта Книга. Он просто писал.
     А эта троица - как их там?! - в решающие, самые важные дни завершения
начала раздражать Пустотника. Никчемные, ограниченные создания,  полулюди,
полу... ни то, ни се - что они  могли  понять  в  строках,  созданных  им,
Даймоном, и Бездной?!
     Ничего. Или почти ничего.
     Он больше не хотел, чтобы они читали его Книгу. Только ЕГО Книгу.


     ...Последняя заветная строка выползла из-под пера и  замерла,  блестя
непросохшими чернилами. Теперь он знал ВСЕ!
     Все силы Безмирья были ведомы  ему,  мановением  руки  Пустотник  мог
разрушать города и миры, повелевать зверьми и людьми, и  даже  Верхние  не
могли сравниться с ним в могуществе!..
     Даймон встал из-за стола и сухо рассмеялся. Удивление слегка  тронуло
краешек его сознания: откуда этот чужой, неживой, знакомый смех? - тронуло
и исчезло...
     Странно. Почему не приходит удовлетворение? Только  что  он  закончил
величайшую в истории человечества Книгу,  ставящую  точку  на  этой  самой
истории; Вечность склонилась перед ним, и - ничего...
     Ни радости,  ни  сожаления.  Ничего.  Пустота.  Нет,  не  Пустота,  -
Бездна.... По лестнице прогрохотали шаги, и в зал буквально скатились  те,
которые чванливо именовали себя Видевшими рассвет.
     - Даймон, ты не успел закончить? - прохрипел, задыхаясь, тот из  них,
который был бессмертен.
     - Не твое дело, бес, - сухо ответил Пустотник.
     Вошедшие замерли.
     - Кажется, он закончил, - бледнея,  прошептал  полузверь.  Он  наивно
полагал, что старый Пустотник не услышит.
     Но новый Даймон услышал.
     - Псы! - гром его голоса раскатился под сводами дрогнувшего  зала.  -
Вы смеете облаивать своего... своего...
     Лицо Пустотника  неожиданно  посерело,  он  пошатнулся,  хватаясь  за
сердце...
     -  Мальчики,  бегите...  -  прошептал  Даймон,  и  Книга   на   столе
вздрогнула,  как  зверь,  теряющий  след,  или  встретивший  другого,   не
уступающего тропу зверя.
     - Мальчики, простите меня... я не удержу Ее... Бегите,  пожалуйста!..
Марцелл, да забери ты их!.. ах ты...
     Но Видевшие рассвет не двигались с места.  Как  завороженные  глядели
они на бьющуюся в конвульсиях фигуру, внутри которой  сплелись  в  схватке
три Вселенные. Бездна, Большая Тварь и Человек. Каждый - сам за себя.
     Лоб  Пустотника  пошел  складками,  глаза  ввалились,  пальцы   свела
судорога - словно он хотел превратиться и не мог. А когда  перед  стоящими
вновь оказался прежний Даймон - он был не просто стар.
     Он был дряхл. Он еле держался на ногах.
     - Врешь, проклятая!.. Это еще я,  Даймон,  Пустотник...  Нет,  теперь
просто  -  Пустой...  Совсем  пустой...  бегите,  мальчики!..  Она  хотела
высосать мою душу, только промахнулась... и выпила Большую Тварь... Теперь
она там... Это не Книга, это Дверь! Еще одна Дверь... Марцелл,  ну  помоги
же мне!.. не могу больше...
     Дрожащий старческий  палец,  указывающий  на  подрагивающий  переплет
Книги, стал удлиняться;  суставы  напухли  и  раздались  вширь,  вздуваясь
венами - нет, не венами, а...
     И тогда Марцелл отшвырнул  в  сторону  свои  ножи-"бабочки"  -  Солли
поймал их на лету, порезав ладони, - и кинулся к Даймону.
     Подхватив старика, тело которого напоминало кокон, рождающий Книжного
Червя, бес шагнул с ним к распахнутой Двери. Солли и Сигурд видели, как на
глазах менялось лицо Пустотника, молодея и одновременно  становясь  чужим,
нечеловеческим, как очертания тела сходили с ума, - но Марцелл  уже  стоял
над Бездной.
     На пороге он обернулся, словно  прощаясь,  -  нет,  словно  собираясь
отлучиться и вскоре вернуться, - и легкая улыбка тронула его губы.
     "Прощайте, Видевшие рассвет, и не печальтесь обо мне... Миров  много,
а Время вовсе не такой строгий надсмотрщик, как о нем говорят...  глядишь,
и свидимся... все-таки я - бес..."
     Еще мгновение, еще один шаг - и бес вместе со  своей  зловещей  ношей
рухнул  в  Бездну.  Небытие  покатало  на  языке  бессмертный  зародыш,  и
вздрогнула Бездна, ощутив в себе чуждую, невозможную,  смертельно  опасную
для нее Жизнь; вздрогнула - и выгнулась в судороге, колебля пространство и
время...
     Дверь закрылась навсегда. С грохотом рушились каменные плиты, навечно
замуровывая вход, становясь глухой стеной, за которой  бушевало  Ничто;  и
зал закачался в испуге.
     Видевшие рассвет повернулись, чтобы бежать, и остановились.
     Посреди бьющегося  в  падучей  зала  безликой  толпой  стояли  варки.
Некоторое время живые и мертвые молча смотрели друг на друга.  И  рядом  с
живыми на странно неподвижном столе лежала пульсирующая Книга.
     А  потом  Солли  улыбнулся,  и  страшной  была  та  улыбка  на  лице,
потерявшем возраст. Ножи Марцелла торчали у него за поясом  -  стальной  и
посеребренный, но Изменчивый не  притронулся  к  ним.  Его  руки  медленно
поднялись  вверх  и  разошлись  в  стороны,  и  на  окровавленных  ладонях
вспыхнули два Знака, вспыхнули холодным зеленоватым огнем. Солли еще  шире
развел руки, словно собираясь обнять сразу всех  варков,  и  рядом  с  ним
полыхнул тем же светом меч Ярроу...
     ...Они шли, постепенно тесня толпу, и Тяжелые Слова срывались  с  губ
Изменчивого, волной  катясь  впереди  него,  отшвыривая  визжащих  варков,
ужасом отражаясь в горящих зрачках, и  там,  где  не  хватало  слов,  слов
Солли,  там  исправно  выполняла  свою  работу  покрытая   знаками   сталь
Девятикратного...
     А дальше была смутно знакомая фигура, и лицо над ней - лицо  Брайана,
салара, друга, в пустых  глазах  которого  не  оставалось  уже  ничего  от
прежнего Ойглы, но меч внезапно стал непомерно тяжелым...
     В следующее мгновение последняя приливная волна заклятий  Изменчивого
смыла оставшихся варков вместе с тем, кто некогда звался Брайаном  Ойглой,
и Солли повернулся к Сигурду:
     - Теперь Книга. Сталь и огонь...
     Сигурд промолчал.
     Сталь и огонь оказались бессильны. Книга по-прежнему лежала на столе,
лежала недвижно и равнодушно, а стены зала готовы  были  рухнуть  в  любую
секунду. Надо было уходить.
     - Это не Книга, - как в бреду пробормотал Солли. - Это даже не Дверь.
Это и то, и другое, и третье... Третье - это Большая Тварь.  Книга  обрела
собственную сущность. И нам не под силу уничтожить ее...
     - За каждое знание надо платить, - эхом  отозвался  Ярроу.  -  Даймон
заплатил жизнью. Марцелл... прощай, Отец, ты  теперь  слишком  далеко,  ты
ушел, и не будем об этом... А нам еще только придется платить.
     - Уходим, Сигурд... Я чувствую, как знание, которое во  мне,  властно
требует недостающего. Книга тянет меня.
     - Да, Солли. Она помогла нам в битве и одновременно - звала. Мы -  Ее
заложники.
     - И мы закроем Ее здесь. Закроем всеми Словами, Знаками  и  Печатями,
какие знаем. Большего мы сделать не в состоянии.
     Сигурд посмотрел на Книгу.  Она  была  неподвижна  -  оазис  мертвого
спокойствия в разверзшемся аду.
     Она ждала.



                                    7

     Послушников наверху не оказалось. Причина этого  -  Вайл,  Зу  и  два
взъерошенных волка - была очевидна. Правда, волки жались к ногам  Солли  и
затравленно скулили, и даже удав постарался перетечь поближе к Ярроу.
     Нет, не люди испугали зверей. Не люди и не звери.
     Не живые.
     Огромный, рыхлый ком сбившегося в одно целое мрака,  с  бесчисленными
бледными пятнами смазанных лиц колыхался перед ними, и  Бездной  веяло  от
этого сгустка...
     Да, Дверь захлопнулась. Но дети Бездны остались снаружи.
     "Не думайте, что вы победили, - шипела извивающаяся часть, отсеченная
от целого, - эта Дверь - не единственная, не последняя, их много  в  вашем
мире и в любом другом мире, в любом месте, где человек стремиться выйти  в
Запределье,  -  выйти  любыми  средствами,  потому  что  цель  оправдывает
средства!.. Везде, где человек ломится в стены  своего  жалкого  бытия,  -
везде открываются Двери, Двери, Двери..."
     Сигурд смотрел, слушал и улыбался.
     Солли ошарашенно глянул на Девятикратного, потом замер, прислушался -
и тоже улыбнулся.
     И все - и мертвые, и живые  -  увидели  разрастающееся  зарево;  там,
далеко, на северо-востоке, над горами Ра-Муаз, чуть левее  седого  Ырташа.
Там, в  переходах  забытого  согдийского  рудника,  по  каменному  панцирю
змеились трещины - сперва робкие, затем все более и более  уверенные  -  и
рушились сталагмиты, выпуская в предрассветный мир  тех,  кто  добровольно
заточил себя в Пенаты Вечных; тех, за кем навсегда захлопывались  Двери  в
Бездну, как захлопнулась она за Теми, которые Он, - бесом Марцеллом...
     Хрустела под босыми ногами корка веков, качалась заброшенная штольня,
и вставали, поднимались, делали свой первый шаг Бессмертные.
     Бесы шли закрывать Двери.
     Хватит ли их на все?..
     Сигурд положил руку на рукоять  меча.  Солли  кивнул  и  не  торопясь
достал из-за пояса покрытую серебром "бабочку" ушедшего Марцелла...




                                  ПРОЛОГ

                          Когда я устану от ласковых, нежных объятий,
                          Когда я устану от мыслей и слов повседневных -
                          Я слышу, как воздух трепещет от грома проклятий,
                          Я вижу на холме героев - могучих и гневных.
                                                                 Н.Гумилев

     Спросите любого  исцарапанного  мальчишку,  с  визгом  несущегося  по
улицам Калорры, кем он хочет стать через пяток лет?  Мальчишка  засмеется,
швырнет в вас пригоршню дорожной пыли и  побежит  дальше.  Но  прежде  чем
свернуть  за  угол,  он  остановится  и  обязательно  крикнет  срывающимся
голосом:
     - Скользящим в сумерках!..
     А если он не будет спешить по своим  мальчишеским  неотложным  делам,
то, может быть, он остановится и поведает вам историю о Великом наставнике
саларов Сигурде Ярроу, о его тайном уходе и шумном  возвращении  вместе  с
Перевертышем из-за гор, о большом совете Девятикратных  и  решающем  слове
престарелого  Фарамарза,  о  Словах  и  Знаках  на  синей  стали   клинка,
рассекающего черный бархат ночи...
     А потом он все равно  убежит  от  вас,  если  вы  слишком  пристально
уставитесь на Браслеты его левой руки, или взъерошенным волчонком метнется
в ближайший двор, или просто махнет через забор, за которым сушится чье-то
белье...
     Спросите любого веснушчатого подростка, в упоении машущего деревянным
мечом над плитами набережной древнего Согда, спросите - кем он хочет быть,
когда пушок, пробившийся над его верхней губой, станет гуще и заметнее?..
     Юный согдиец продемонстрирует вам серию блестящих выпадов и  унесется
домой, где чадолюбивые родители уже  битый  час  не  могут  дозваться  его
обедать... Но на берегу он обязательно бросит  в  соленый  морской  воздух
горсть слов и они покатятся по набережной, подобно серебряным фениксам:
     - Скользящим в сумерках!..
     А если он все-таки решит обождать с надоедливым обедом, то непременно
расскажет вам об Изменчивом Солли и его длинной и грозной дороге домой,  о
суровом саларе с того края  пустыни  и  Большом  Смешении  народов  в  год
Черного Солнца, - как, вы не знаете  об  этом?...  ну,  вы  даете...  -  о
захлопывающихся Дверях и открывающихся сердцах, а также о  многом,  многом
другом...
     А потом  он  наверняка  помчится  обедать,  гибкой  пятнистой  кошкой
вспрыгивая на парапет  или  почесывая  на  бегу  браслет  своей  очередной
размененной жизни, или просто размахивая такой замечательной палкой...
     Остановитесь на мгновенье, послушайте  слепых  сказителей  Оккироэ  и
Шайнхольма, послушайте их песни о  трех  женах  Солли  Шайнхольмского,  из
которых одна была... - да нет, вы не поверите, но они прекрасно уживались!
- послушайте легенду о мастере Сигурде и его школах саларов - охотников за
варками; послушайте сказания об Уходящих  за  Ответом,  Видевших  Рассвет,
Вставших перед Бездной и, наконец, сказание о Вернувшихся вовремя...
     Бросьте монету седому сказителю, монету  на  теплый  хлеб  и  горькое
вино, и идите дальше, если  вы  по-прежнему  хотите  спрашивать  и  умеете
слушать. Найдите приют на ночь, и спите  себе,  пока  чернила  ночи  будут
расползаться по притихшей земле и чей-то взгляд загорится пурпуром во тьме
переулков,  загорится  и  угаснет,  когда  мелькнут  в  ночи  серые  плащи
Скользящих в  сумерках  -  саларов  Согда,  Калорры,  Оккироэ,  Вайнганги,
Шайнхольма...  тех,  кто  снится  сейчас  сопящим  мальчишкам   в   смятых
постелях... мальчишкам, знающим саларов -  охотников за варками и  никогда
не слышавшим иного, прежнего значения этого слова...
     А если вы все же выглянете в окно, то вам,  возможно,  посчастливится
увидеть в свете уличных факелов тень большого волка с  пегой  от  возраста
шерстью, волка с перевязью на узкой спине, или размытый силуэт легкого  на
ногу человека с длинной рукоятью меча, выглядывающего  из-за  капюшона,  и
змея рядом с идущим тихо зашипит на вас, и все исчезнет  -  а  вы  пойдете
спать...
     Не спрашивайте завтра об увиденном - вам не поверят, или сделают вид,
что не поверили, и вообще  -  что  за  видения  в  наш  просвещенный  век,
берите-ка лучше стакан красного и забудьте, забудьте и не смешите людей!..
     И вы выпьете, а потом выпьете еще раз, и еще, и махнете рукой на  эту
ночь и на все остальные ночи, и пойдете  дальше,  подставляя  лицо  теплым
ладоням солнца...
     Но в одну из пряных ночей наступающей осени - в одну  и  ту  же  ночь
каждого года - вам непременно приснится сон, если только вы  действительно
умеете спрашивать и слушать...
     ...Медленно загорается костер в предгорьях Муаз-Тая, и, словно  вторя
ему, вспыхивает другое пламя в глуши Шайнхольма; и сидит у каждого огня, у
весело пылающих веток недвижимый одинокий человек, вороша  угли  суковатой
палкой...
     Говорят, в эту ночь, на самом ее переломе, Время  и  Судьба  сходятся
вместе для неторопливой беседы ни о чем, и тогда становятся миражом годы и
расстояния, и нет "вчера" и "завтра", а есть "сегодня" и "сейчас", - и два
далеких костра сливаются в один, брызжущий искрами, и вот уже два человека
сидят у огня, изредка  перебрасываясь  скупыми,  отрывистыми  репликами...
Один из них кутается в выцветший плащ с железной застежкой на левом плече,
другой смеется, глядя на это, и встряхивает гривой пепельных волос -  нет,
совсем уже седых волос, и огромная змея лениво свивает в тепле свои  тугие
кольца, помнящие не одну сброшенную кожу...
     А напротив, там, где тень ночи пытается  шагнуть  в  освещенный  круг
костра, стоит худой старик в потертой  хламиде,  и  ладонь  его  -  узкая,
твердая ладонь, похожая  на  роговой  коготь,  лежит  на  бронзовом  плече
улыбающегося парня, из раскосых глаз которого глядит пленная Вечность...
     ...А потом ветки обугливаются, превращаясь  в  золу,  и  посветлевший
горизонт рождает первые алые гребни на волнах надвигающегося утра.
     Начинается рассвет.
     В одну из таких ночей,  в  далеких  песках  Карх-Руфи,  цоколь  храма
неистового  бога  Маарх-Харцелла  дал  трещину.  И  смуглые  дети  пустыни
шептались об исчезнувшей статуе и пустом постаменте...